Шпаги и шестеренки (сборник) Злотников Роман

Цвет моей младости… Будь то фиалка и он бы на нее наступил, – как покорно умерла бы она под его стопой!.. Больше мне ничего не надо!

Шиллер. «Коварство и любовь» (перевод Н. Любимова).

Она подошла и повернула ключ. Балерина медленно качнула изящной ножкой, и на мгновение Элоизе показалось, что фрау Миллер усмехнулась с фотографической карточки.

«Элоиза, ты могла бы взять… и разорвать… ее лицо. Как он однажды расколол твое. И без нее… он будет твой», – закружилась мелодия, написанная когда-то для всех Элиз и музыкальных шкатулок. Сотни шестеренок внутри Элоизы заставили ее протянуть руку и коснуться карточки. Тепло бросилось вверх по медным трубам, заклокотали в груди сошедшие с ума котлы. Балеринка дернулась, когда Элоиза сжала фотографию, заставляя надменное томное личико фрау Миллер морщиться от боли.

– Больше ты не будешь мучить его! – крикнула она голосом чумазой цветочницы, не зная других эмоций, кроме подслушанных. – Даже если он вернется и, увидев, что я сделала, разберет свою бедную Элоизу на трубки и шестерни, ты больше не будешь причинять ему боль!

Элоиза разорвала карточку и торжествующе подняла руки, словно показывая умолкшей шкатулке, замершей балеринке и бутыли темного стекла, поблескивающей на этажерке, на что она способна ради мастера.

Но тут обрывки полетели на пол, потому что Элоиза забыла о своем маленьком подвиге, с ужасом уставившись на руки. На свои… нефарфоровые руки.

Она несколько раз провела пальцами, но не нащупала ни одного шва, не отыскала даже намека на стык керамических накладок. Но главное – она чувствовала: чувствовали пальцы, чувствовали ладони, предплечья, щеки, шея, все, чего она касалась своими живыми пальцами. Она вся была живой. Элоиза даже уколола себя в бедро циркулем – и вскрикнула от боли.

Она испуганно прислушалась к звукам внутри своего тела, и с облегчением выдохнула – они были теми же: шуршали шестерни в животе, ритмично постукивал левый котел, он с самого начала был с небольшим дефектом, но работал исправно и мастер не спешил его менять.

Не могла Элоиза Миллер стать живой. Вот так, внезапно. Она же Механическая девушка, которая все исправит…

«Ты исправила! – рассмеялась собственному страху Элоиза. – Ты живая! Живая Элоиза Миллер! Даже лучше, чем на карточке!»

Элоиза подскочила к зеркалу, больно ударившись щиколоткой о ножку стола, и закружилась, глядя в отражение. Она была совсем как фрау Миллер, немножечко моложе и бледнее, чем на фотографии, но все равно невероятно похожа.

– Подождите, сейчас я ее подготовлю, – раздался за дверью голос мастера.

Он влетел, встрепанный и возбужденный, даже не взглянув на Элоизу, сбросил пальто и сел к столу. Скомандовал:

– Давай руку, Элоиза! Я договорился с миссис Смайт, чтобы она приняла этого репортера в гостиной. Старая брюзга мечтает увидеть свое имя в газетах, так что расстарается. А я пока смогу подтянуть твой сустав, чтобы ты не облила нашего гостя кофе, когда будешь подавать.

– Я не оболью. – Элоиза сама удивилась тому, как мелодично прозвучал ее голос.

– Все будет хорошо, мастер, – продолжила она, тщательно копируя свой прежний механический тон.

– Живей, Элоиза! – раздраженно прикрикнул хозяин. Она протянула руку, напряженно наблюдая за его лицом.

Мастер вывернул ей запястье, ища стык, чтобы поддеть и снять пластину. Сердито крутанул в другую сторону, поднял взгляд. И тут в его глазах появилось удивление, постепенно сменявшееся каким-то странным огнем.

– Это… чудо, – прошептала Элоиза, забыв поменять голос. – Я… все исправила. У вас снова есть… живая Элоиза Миллер. Я пока не умею так танцевать, как она, но я быстро учусь… Вы же знаете, как я быстро учусь…

Она лепетала еще что-то, водя пальцами по его высоким скулам, вискам с серебряными нитями седины, целуя руки, которыми он лихорадочно ощупывал ее суставы, бесцеремонно обнажая плечи и грудь.

– В это трудно поверить, но это я… Элоиза. Я живая. Живая, мастер!

Она не ожидала удара, поэтому даже не пыталась заслониться. Пощечина оставила пылающий след на щеке, Элоиза не удержалась на ногах и упала.

– Живая? – Мастер пылал гневом. – А зачем ты мне… живая?!

Он выплюнул последнее слово с таким отвращением, что Элоиза поспешно поднялась и попятилась к двери.

– Таких живых я могу достать в каждом закоулке по четыре пенса. Отмыть, попользовать час-другой и выгнать обратно на панель. Хотя… едва ли они захотят мыться. То, что твоя мордашка еще чистенькая – это ненадолго. Помнишь девчонку, что приходила сюда с корзинкой фиалок… Стоп. Это ты, мисс? Куда ты дела мою Механическую девушку, голодранка? Кто заплатил тебе, чтобы ты разыграла здесь это… чудо? Откуда ты узнала обо всем? Я никому не говорил, разве что проклятый кукольник, что делал ей лицо, разболтал тебе…

– Это я, мастер, – попыталась успокоить его Элоиза. – Вы меня сделали. Каждое утро вы заводите шкатулку, а однажды рассердились и разбили мне лицо масленкой… Я все та же, просто теперь… живая!

– Четыре пенса, шлюха! Вот твоя цена. Думаешь, этому репортеришке, да любому из газетчиков будет интересна четырехпенсовая девка, пусть отмытая и наряженная в более-менее приличное платье. Я обещал им механическую девушку, а что теперь покажу? Как я прославлю имя моей Элоизы, если с тобой случилось это… проклятое чудо?

Он, словно в поисках поддержки и совета, бросил взгляд на комод и застыл на мгновение, увидев под ним на полу обрывки фотографии.

– Что ты наделала, проклятая тварь?! Что ты наделала! Элоиза… Моя Элоиза… Родная…

Он принялся собирать обрывки, что-то бормоча, и Элоиза начала медленно двигаться к двери. Она никогда раньше даже не помышляла о том, чтобы убежать, даже просто выйти за дверь в коридор или на улицу, но сейчас чувствовала – как только мастер поднимет последний обрывок, ей конец. Он был как напряженная струна, готовая лопнуть в любой момент, как перекалившийся котел за секунду до взрыва. И Элоиза испугалась, до дрожи, до холодного пота – испугалась, как пугаются живые четырехпенсовые девки, и осторожно двинулась в сторону двери.

– Стой! – взревел мастер, выпуская из пальцев кусочки картона. Он схватил со стола отвертку и шагнул к Элоизе, которой осталось лишь одно – заслониться руками, продолжая увещевать своего творца.

– Ты убила меня, Элоиза! Ты! Ты одна была моей надеждой эти годы, и что ты сделала? Ты не нашла ничего лучше, чем стать живой?! Ты не хотела? Вот как? Я утешу тебя, дорогая, это ненадолго!

Он замахнулся отверткой, целясь в грудь. Элоиза прижалась спиной к двери, понимая, что совсем скоро все закончится, и надеясь, что будет не больно. Раньше, когда она была механической, она не чувствовала отвертки, когда мастер проверял что-нибудь у нее внутри, подтягивал соединения, может, и сейчас ничего не почувствует. Просто умрет, как умирают фиалки в стакане. А потом мастер соберет другую Элоизу, как только накопит денег на подходящие котлы. Жаль, лицо стало живым – придется заказывать новое, хорошо хоть, слепок мастер забрал и сохранил, не придется снова платить цветочнице из Ковент-Гарден.

«Четыре пенса, – мелькнуло в голове. – Куклой я стоила доро…»

Дверь за спиной внезапно отворилась, и Элоиза буквально упала спиной на руки молодому человеку в франтоватом желтом костюме крупной клетки и рыжих ботинках, на один из которых Элоиза нечаянно наступила.

– Ни у кого нет столько времени, мистер Миллер, а мое время, представьте, недешево, – он выпалил свои гневные слова, едва ли не брезгливо отпихивая от себя перепуганную девушку, и в этот момент удар отвертки, предназначенный Элоизе, швырнул его назад. Репортер охнул и повалился навзничь, нелепо взмахнув руками. В ужасе отшатнувшись от рыжих штиблет своей нечаянной жертвы, Ханс Миллер прикрыл рот кулаком, в котором все еще сжимал отвертку. Налетев на этажерку, он едва не своротил ее с места. Бутыль зеленого стекла покачнулась и полетела вниз, разбившись об угол комода. Брызнула янтарем смазка.

– Я могу все исправить, – зашептала Элоиза, бросаясь на колени перед раненым. Голова молодого человека запрокинулась на ступени лестницы, шляпа ускакала вниз, замерла возле стойки для тростей. – Давайте перенесем его на постель. Я сумею починить, если только детали…

– Какие детали, тупица?! Ты убила его! Ты убила меня и его! Слышишь, ты убила! – Хозяин склонился к Элоизе, которая протягивала ему руку, ожидая помощи, и вложил в ее ладонь отвертку.

– Ты убила его, потому что он был твоим любовником, а потом покончила с собою… – Он принялся валить с полок банки и бутыли, которые разбивались о пол, забрызгав платье Элоизы и клетчатые брюки гостя. Тот застонал, когда Миллер грубо схватил его за ноги и втащил в комнату.

– Думаешь, тебе удалось обмануть меня, девка? Не знаю, кто подослал тебя со всем этим бредом про чудо, но я не поверил ни единому слову. Кто-то украл мою Механическую девушку, и я дознаюсь, кто. Только ты об этом не узнаешь, убийца!

Он трясущимися руками вытащил из кармана коробку спичек. Пальцы не слушались, он ломал одну спичку за другой, но все чиркал и чиркал, отступая к двери, хотя пальцы девушки цеплялись за полы его пиджака. Не желая, чтобы она испортила его одежду, Миллер вырвал у нее отвертку и по привычке сунул в карман.

– Это же я, ваша Элоиза Миллер! – растерянно твердила девушка.

– Элоиза Миллер умерла. Ее больше нет. Я держал ее на руках, а она не отвечала мне больше. Она сломала себе шею. У моей Элоизы была такая прекрасная шейка. Она просто упала… И умерла. Ты мертва, Элоиза Миллер. Кто спросит с меня за твою смерть сейчас?

Спички начали загораться, но он продолжал поджигать и бросать их в глубь комнаты за спину Элоизе, не замечая, что пламя уже разгорелось и лижет занавески и стены. И только когда девушка вскрикнула в ужасе и бросилась к двери, он выскользнул за створку и повернул ключ, лишая своих жертв единственного шанса на спасение.

Напрасно Элоиза колотила в дверь, напрасно умоляла выпустить ее и позволить помочь бедняге-репортеру. Все было тщетно.

Она распахнула пиджак на груди молодого человека, осмотрела рану, из которой текла бурая смазка. Ремонта было не так много – судя по свисту, с которым выходил воздух из груди, отвертка пробила одну из трубок, подающих пар на правый плечевой сустав. Элоиза бросилась к ящику уже наполовину объятого огнем стола и вытащила несколько трубок разного диаметра. Распахнула рубашку и провела резцом, расширяя рану, но под брызнувшей смазкой не обнаружилось ни медных трубок, ни шестеренок. Тело молодого человека было наполнено красным и горячим, и рана в его груди плюнула смазку прямо в лицо Элоизе.

– Не могу починить, – словно извиняясь, пробормотала она, зажимая ладонями рану. – Не знаю, как. Простите…

– Пистолет, – прохрипел юноша, пальцы правой руки дернулись и замерли. Элоиза сунула руку в карман пиджака и действительно нащупала небольшой пистолет дамской модели. «Ремингтон 95 Дабл Дерринджер». Такой же, бывало, обещал подарить ей мастер, когда она «будет во всех газетах», чтобы могла защитить себя от слишком навязчивых любителей механики. Она поднялась, пытаясь сквозь дым, щипавший глаза, прицелиться в дверной замок, словно в последнюю соломинку вцепившись в пистолет. Это было свое, знакомое, механическое, стальное, неживое… Живое оказалось слишком страшным и сложным.

Едва успев увернуться от падающей этажерки, которая с гадким хрустом накрыла лежащего на полу юношу, Элоиза выстрелила и, выставив вперед плечо, приготовилась ударить в дверь, как тихое «ззынь» донеслось до нее из-за груды горящих досок.

Девушка пришла в себя лишь в переулке в двух кварталах от квартиры механика Миллера. С обжигающим руку «Дерринджером» в правой руке и перепачканной музыкальной шкатулкой в левой. За домами слышались свистки полисменов, крики и звон ведер.

Элиза: Я ничего бы не страшилась, когда бы все могли смотреть на вас глазами моей души: ведь я-то нахожу в вас столько оправданий всему, что делаю для вас!

Ж.-Б. Мольер. «Скупой» (перевод Н. Немчиновой)

Какая-то женщина отпрянула, едва не налетев на Элоизу, и поспешила дальше, бормоча: «Постыдилась бы, страмница, в таком наряде белым днем разгуливать, бесстыдница, девка». Элоиза быстро оглядела себя, стараясь понять, что подозрительного в ее облике. Красную смазку со щеки она оттерла. Да, она была грязна, вся в копоти и саже, но такова же была и женщина, обругавшая ее. Поношенному пальто и шляпке явно требовалась щетка. Шляпка! Элоиза выскочила из дома простоволосой. Не хватало еще, чтобы ее приняли за ту… четырехпенсовую. У нее, конечно, есть пистолет, и она стреляла только один раз. Но желающих сэкономить четыре пенса может оказаться больше, чем осталось пуль в ее «Дерринджере». Раньше она легко переломила бы любому из них руку или ребро, но теперь, став живой, принуждена привыкать действовать как живые.

Она сжала в руке пистолет и поспешила за женщиной, которая как раз собралась свернуть в переулок.

– Мне нужна ваша шляпка, мадам, – проговорила она тоном, каким миссис Смайт обычно сообщала мастеру, что пришло время оплачивать квартиру.

Женщина охнула, поспешно отдала грабительнице свою матросскую шляпку из черной соломки и даже приоткрыла рот, готовясь завопить, как только два зрачка «Дерринджера» перестанут разглядывать ряд мелких пуговиц на ее горле. Элоиза приколола шляпку, приказала женщине отвернуться к стене и нырнула в переулок.

О том, чтобы вернуться на квартиру, не могло быть и речи – никто, даже миссис Смайт, не знали о ней. Знал лишь фарфоровых дел мастер, адреса которого Элоиза не помнила, да еще мясник, которого, в общем, можно было отыскать – ему задолжала, по словам мастера, вся округа. Но вспомнив, как этот краснолицый толстяк смотрел на ее котлы, Элоиза решила, что разыскивать не стоит.

К тому же, мастер, верно, уже пришел в себя и бегает по всему городу, полагая, что кто-то украл его Механическую девушку, заменив ее цветочницей из Ковент-Гарден. Ведь им так и не удалось объясниться из-за бедного юноши, что сгорел вместе с квартирой. Будь у Элоизы еще пара минут, она непременно растолковала бы мастеру, что к чему. Его гнев уже начал утихать и разгорелся только из-за проклятой карточки фрау Миллер. Но Элоиза была уверена, что будь у нее еще совсем немного времени, мастер понял бы, что произошло чудо, о котором он так долго просил. А то, что умер тот молодой человек из газеты – это была просто ужасная случайность. Такая же несправедливость судьбы, как гибель фрау Миллер.

«Он будет меня искать, – сказала сама себе Элоиза. – Он тревожится обо мне. Думает, что меня украли. Я должна найти его первая. Если мастер Ханс решил, что цветочница в сговоре с похитителями, то он придет спрашивать о ней в надежде отыскать меня. Значит, я должна найти цветочницу».

Проблема состояла в том, что Элоиза не представляла себе, что такое Ковент-Гарден. Лондон всегда был лишь смутным образом, который она рисовала себе по рассказам хозяина. Она знала, что есть мальчишки, у которых можно купить газеты, и в эти газеты все мечтают попасть, что есть автомобили – по рождению такая же родня ей, как и люди. Есть небо, здесь, в Англии, вечно занавешенное тучами, и туман, от которого мастер то и дело приходил в бешенство.

Но сейчас над Лондоном сияло солнце, и город уже был для Элоизы немного «не Лондоном». Страшным чужаком, слишком приветливым, ласковым и шумным, чтобы не быть опасным. Как большая музыкальная шкатулка, город лежал и ждал, пока она повернет ключ – выйдет из тихого проулка, где затаилась, чтобы собраться с мыслями, слушая далекий скрежет его пружин, шипение котлов и шорох шестерней, заставляющих его пребывать в вечном движении.

Выдохнув, Элоиза спрятала в рукав пистолет, положила в карман коробочку с балеринкой и пошла вперед, туда, откуда доносился шум.

Музыкальная шкатулка Лондона распахнулась перед ней, обрушив на девушку тысячу звуков.

– Эй, чего уставилась? Живей…

– Такси! Такси!

– Давай за два…

– Биржевые новости!

– Пошел! Куда ты прешь?

– Такси! Сюда!

– Полпенса, сэр! Берите, сэр!

– Калеке дайте закурить. Я, кэптен, не бродяга…

– Вор! Держи!

– Прошу прощенья, мэм…

– Такси!!!

Автомобиль проехал так близко, что Элоиза отшатнулась, налетев на чумазого мальчишку-газетчика.

– А ты какого дьявола тут ошиваешься? – усмехаясь, вполголоса спросил он, и тут же пронзительным фальцетом выкрикнул: – Свежий номер! «Таймс»! «Дэйли Телеграф»! «Стандард»! – и добавил тихо: – Куда дела корзинку, Элиза? Завтра матери за комнату не заплатишь, она тебя сгонит, поняла. Сегодня как раз грозилась.

– Ты знаешь… меня? А как меня зовут? – Элоиза мысленно обругала себя за непредусмотрительность. Конечно, Ковент-Гарден где-то рядом. Мастер не стал бы далеко ходить за фиалками – он боялся оставлять Элоизу одну надолго, а бедняки всегда знают друг друга. Мастер называл это «естественным уличным отбором».

– Еще едва за полдень, а ты уже где-то хватила, мать, – расхохотался мальчишка, показывая крупные, желтые от табака зубы. – Мамка тебя по головке не погладит, когда скажу, что ты вместо торгования пьяная шатаешься. Учти, Элиза Дулитл, нигде ты такую комнату не найдешь.

Элоиза с трудом удержалась, чтобы не поправить мальчишку. Мастер заставлял всех при себе говорить правильно. Кроме цветочницы – уж очень ему нужно было ее лицо.

– А…у… – Элоиза постаралась максимально точно скопировать манеру речи мисс Дулитл, пока газетчик не догадался, что обознался. – Слушай, ты… не задирай нос, мистер. Лучше отведи меня домой. За комнату я завсегда плачу. Я честная девушка, это все знают. Просто свезло мне, а потом не свезло. Купил у меня один мистер всю корзину вместе с цветами, а потом другой – по голове тяпнул да денежки и тю-тю. Отлежаться бы чуток, а потом снова… Только голову крутит, не дойду. Как богатая стану, как есть не забуду, если поможешь.

– Богатая станешь, – фыркнул мальчишка брезгливо, но все же взял Элоизу под локоть, с виду вроде и грубовато, а все же бережно. – Ограбишь, что ли, кого? Посмотри на себя, соплёй перешибешь. Тоже мне, богачка сыскалась. На фиялках, что ли, забогатеешь?

Они шли дворами, удаляясь от шумных улиц, и маленький газетчик все бурчал, что из-за нее, Элизы, потеряет минимум двадцать пенсов, и за то мать его непременно прибьет, и Элизу прибьет, как узнает, что та деньги не уберегла, но это ничего удивительного, потому что все Дулитлы непутевые… Элоиза молча опиралась на его руку и слушала. Это не составляло труда: она запоминала не только что, но и как говорит мальчишка. А изъяснялся он очень похоже на цветочницу, тянул гласные, словно зажимая их то в горле, то перед самыми зубами, а концы слов коверкал так, словно они задолжали ему каждое по десятипенсовику.

Из-за угла донесся топот тяжелых ботинок и брань: женщина поносила, на чем свет стоит, какого-то бродягу. Мальчишка остановился, приметно струхнув, и стряхнул руку Элоизы со своего предплечья.

– Все, дальше сама. Мне ни к чему под раздачу мамке попадаться. Да и газеты без меня сами не продадутся. Идти-то всего… Уж не настолько тебя приложили, чтобы самой не дошлепать.

Он рванул по проулку обратно к площади, на ходу крикнув:

– Как богачка станешь, на такси меня покатаешь?

Элоиза кивнула, пытаясь улыбнуться. Она выглянула из-за угла и успела заметить только край застиранного, но некогда довольно модного полосатого платья, явно несколько раз перешитого. Она двинулась следом, пытаясь не отстать и придумать более-менее подходящее объяснение тому, что забыла дорогу в свою комнату и имя хозяйки.

– А, мисс Дулитл, – раздалось над ухом так внезапно, что Элоиза подпрыгнула от неожиданности и невольно отреагировала точно так, как должна была, чередой нечленораздельных звуков, какими большей частью и изъяснялась цветочница Элиза.

– А… э… у… Добрый день.

– Добрый день, миссис Фрис, – поправила ее женщина, явно готовясь к склоке. – Не такой уж и добрый, видно, раз ты притащилась сюда днем, а не толкаешься со своей корзинкой среди ковент-гарденской публики. А кто заплатит мне за квартиру, если ты не станешь зарабатывать?

– Я честная девушка! – взвизгнула Элоиза, уже обретя самообладание, и скопировала смешную горделивую позу цветочницы. – Не имеете правов подозрения делать, что я не заплачу.

– А я вот сгоню тебя с квартиры, Элиза, и подозрениев не надо, – взвилась миссис Фрис. – И на квартире гадюшник вот устроила, ступить стыдно, грязь какая. Не в канаве живешь!

– Где это гадюшник? Не имеете правов так говорить! – плачущим голосом запричитала Элоиза. Образ мнимой цветочницы давался с каждой фразой все легче, язык и губы легко перестроились под ее странную манеру речи.

– А вот и имею, я тебе пальцем ткну, негодница! – и миссис Фрис, распахнув дверь так, что та ударила в стену, подхватила юбку и понеслась вверх по лестнице. Своим ключом открыла дверь и ткнула грозным перстом в полутьму каморки.

Комнатка Элизы Дулитл была размерами не больше шкафа. В ней едва помещалась узенькая кровать, небрежно накрытая выцветшим одеялом, стул с наполовину отломившейся спинкой и комод в три ящика, который, по-видимому, служил Элизе и столом. В самом углу чернела газовая плитка, на которой стояла медная чашка, а в ней – прокопченный чайник. На полу и правда было полно пыли, она серыми облаками заколыхалась под кроватью, когда хозяйка шагнула в дверь.

– Вот, и не стыдно с наглой твоей рожей? Почти задаром ведь живешь, а метлы не трогаешь. Не гоню только из того, что матушку твою я знала. Хорошая была женщина.

«Как же, станет кто за эту конуру больше платить, чем вы с меня дерете», – подсказал Элоизе внутренний голос, которому, видно, по вкусу пришлась роль цветочницы, но она не послушалась – только смотрела на колыхание комков пыли. Да чувствовала, как от стыда горят щеки.

– То-то же, – видя ее жалкое состояние, смягчилась миссис Фрис. – Прибери и вечером о деньгах поговорим. Ты сейчас опять на рынок?

Элоиза кивнула, мечтая только о том, чтобы хозяйка ушла и можно было навести порядок. Ей уже неслыханно повезло отыскать жилище цветочницы. Самым логичным будет не тащиться в неведомый Ковент-Гарден, а просто посидеть и подождать, пока Элиза Дулитл вернется. За это время можно будет придумать подходящую историю, что объяснит их удивительное сходство, а еще – немного прибраться. Привычная к немецкому порядку в мастерской Миллера, Элоиза не могла понять, как можно сохранить ясность мысли, не структурировав окружающих вещей.

Скарба у мисс Дулитл оказалось немного, да и комната, как выяснилось, из-за мебели казалась больше, чем была. За комодом нашелся жутковатый веник, а в нижнем ящике – одежная щетка. Элоиза умудрилась за пару часов привести в порядок каморку, себя и кое-какую одежду Элизы, которая висела на гвозде над изножьем кровати. Налив воды в тазик, она умылась ледяной водой, и не отыскав того, чем можно было бы промокнуть лицо, не испачкав его снова, просто села на стул, сложив руки на коленях и вслушиваясь в голоса на улице.

Опустились сумерки. Газ в рожке горел едва-едва – хозяйка экономила, зная, что едва ли ее жильцы станут читать или шить в такой час. Элоиза сидела неподвижно, прислушиваясь к звукам собственного тела – оно требовало еды и отдыха, гудела голова, в животе двигались с шумом какие-то жидкости. От осознания того, что теперь она даже не знает, из чего собрана, становилось страшно. Что если бы мастер ударил ее сегодня, как того журналиста – сумел бы потом отремонтировать? А сама она сумела бы? Как вообще люди исправляют свои тела, если совершенно нельзя подобраться к самой машине, не повредив покрытия?

У мастера были книги, все их Элоиза перечитала и запомнила очень хорошо. Но большей частью они касались механики, физики, химии. Встречались и книги о людях, но отчего-то в них было больше разговоров, чем информации о том, как эти существа устроены.

К сожалению, в комнатке мисс Дулитл не оказалось ни книг, ни газет. Только пара вырезанных из какой-то обертки букетиков, да рекламный листок цветочного магазина.

– Элиза, что мимо идешь? Договорились ведь, что вечером явишься с деньгами? – голос миссис Фрис со двора заставил Элоизу прислушаться. Видимо, возвращалась домой хозяйка комнаты.

– Дайте хоть корзинку поставлю. Потом и зайду. Целый день на ногах, не евшая, – отозвался знакомый голос.

– Мистер Дулитл опять приходил, занял полшиллинга и сказал, что ты отдашь. Вот как придешь за комнату платить, захвати и долг.

– Какой долг?! Что за долг?! Целых полшиллинга, проклятый пьяница, занял! Не знаю ничего, что там старик мой у вас выклянчил! Не стану я платить! Он напьется с ваших денег, а я девушка честная, работаю целый день, не то что всякие там, а потом эта женщина еще и придет ко мне кулаками разбираться, на чьи денежки папаша пьет.

– Честная, куда уж, – фыркнула миссис Фрис. – Опять джентельмен тебя спрашивал. Видать фиялками ты его приманила, не иначе, раз такая честная.

– Который джентельмен? Давно ли был? – голос Элизы стал встревоженным. Она, видимо, не на шутку перепугалась, что упустила возможность легко подзаработать. Хозяйка заговорила тише, да еще принялись ругаться жильцы в соседней комнате, так что слышно было лишь ворчливый тон.

«А вдруг это мастер приходил спрашивать обо мне, – вспыхнула в голове радостная мысль. – Он был совсем рядом, а я, увлекшись уборкой, пропустила!»

Досадуя на себя, Элоиза торопливо сбежала по лестнице и спряталась у двери, дожидаясь, пока хозяйка пройдет в свою комнату. Выбежала из дома и заметалась, пытаясь определить, куда делась цветочница.

– Эй, стойте, кэптен! Стойте, это я, Элиза! – раздался в соседнем дворе голос цветочницы. Элоиза бросилась туда, стараясь не наступать на мусор и объедки. Не хватало еще поскользнуться и сломать себе что-нибудь из того, что она не сумеет самостоятельно починить.

Заплутав в переулках, Элоиза в отчаянии металась по дворам, пытаясь отыскать цветочницу и джентльмена, которого она окликнула. Элоизу сводила с ума мысль, что мастер, возможно, совсем рядом и ищет ее, а она бегает по загаженным задворкам города, не в силах разобраться в сплетеньи улочек, перегороженных заборами в самых неожиданных местах. «Мое поведение нелогично, – сказала сама себе Элоиза, заставляя разгоряченное погоней и дрожащее от страха тело остановиться. – Я должна искать не его, а девушку. Она ведь, наверное, догнала мастера, если больше не слышно ее голоса». Элоиза остановилась, прислушалась и изо всех сил крикнула:

– Мисс Дулитл!

За углом раздались какие-то странные звуки. Торопливые шаги, слишком тяжелые, чтобы быть женскими. Элоиза побежала туда, но обогнув стену, обнаружила очередной невесть кем воткнутый забор из гнилых досок. Понимая, что в поисках пути в соседний дворик она снова заблудится, Элоиза огляделась, проверяя, не смотрит ли кто. И, подобрав юбки почти до середины бедра, со всей силы ударила ногой по гнилым доскам. С третьего удара одна из них переломилась. Избавившись от нее, Элоизе удалось ухватиться получше и выломать вторую. Жаль было пачкать платье, протискиваясь через получившийся проход, но иного выхода не было. Возможно, на той стороне ее ждал мастер Ханс, напуганный и измученный ее отсутствием не меньше нее самой.

Элоиза выбралась на незнакомую улочку, грязную и темную, узкую настолько, что крыши домов почти соприкасались скатами над ее головой. Улица была пуста.

Справа из-за груды мусора, такой же, как и те, что попадались повсюду, послышался сдавленный стон. Элоиза, пытаясь не поскользнуться на объедках, обогнула кучу хлама и ахнула. Элиза Дулитл, девушка, подарившая Элоизе ее лицо, лежала навзничь на земле, и на ее плече на стареньком коричневом пальто расплывалось бурое пятно.

– Убёг… Спугнули… Зарезал… – Она застонала, открывая глаза. – Я мертвая, да? Миссис Фрис сказывала, что когда помрет кто, себя как будто с высоты видит. Значит, я уже мертвая, а ты привидение…

Элоиза, проклиная несовершенство и слабость живого тела, быстро осмотрела рану и осторожно взвалила мисс Дулитл на плечо, но та, превозмогая боль, все продолжала болтать.

– Вот если ты – мой призрак, ты же можешь… отомстить. Я хорошая девушка. А он меня ударил, резать хотел, душегубец проклятый. Вот стану являться к нему ночью и выть, то-то он тогда тюфяк обмочит…

– Тихо, – прикрикнула на раненую Элоиза. – Вдруг тот человек еще здесь.

Она нашарила в потайном кармане пистолет и, озираясь и прислушиваясь к каждому шороху, двинулась прочь другой дорогой. Постанывающая при каждом шаге, мисс Дулитл бранилась и подсказывала дорогу, недоумевая, как может ее собственный призрак так плохо знать район, в котором она выросла. Но кровь текла и текла из раны, пропитывая платье Элоизы, цветочница потеряла сознание и повисла на плече тряпичной куклой, предоставив спасительнице выбираться самой.

Многие хотели у нее купить цветы, но она отвечала, что они непродажные, и смотрела то в ту, то в другую сторону.

Н.М. Карамзин «Бедная Лиза»

В комнату удалось пробраться тихо. Уложив мисс Дулитл на кровать, перевязав ее рану полосами ткани от нижней юбки и укутав несчастную девушку одеялом, Элоиза порылась в ее карманах и отыскала деньги. Не зная толком, сколько нужно отдать хозяйке, она просто завернула их в платок и, завязав его, спустилась вниз. По счастью, комнату миссис Фрис искать не пришлось – она сама вышла ей навстречу, взлохмаченная и грозная. Видно, ругалась с кем-то из жильцов.

– Вот, – Элоиза надеялась, что денег хватит, и хозяйка не отправится в ее комнату проверять, все ли убрано. – За отца потом. Нету сейчас.

Порастерявшая запал в другой склоке, хозяйка только махнула рукой: иди, мол – выхватила платок и затворила дверь перед лицом жилички.

Когда Элоиза вернулась, раненой было худо. Девушка казалась такой горячей, словно у нее в груди лопнул котел и горячий пар наполнил ее всю, но не мог вырваться через кожу. По лицу мисс ручьями тек конденсат. Элоиза оторвала еще несколько кусков от нижней юбки, смочила водой и умыла девушке лицо. Бедолага бредила о какой-то украденной зеленой шляпе, ругалась с кем-то, а потом жалостливо просила не убивать ее или принималась умолять не посылать за лекарем, потому что на лекаря у нее нет ни пенса. Всё в счет квартиры.

Элоиза понимала, что девушка нуждается в людском механике, но не могла решиться выйти из комнаты. Как она могла найти лекаря для Элизы Дулитл, если не знала, куда идти, у кого спрашивать. Она никого не знала здесь, но ее, точнее, Элизу Дулитл, знали все, каждый мальчишка, каждая собака. Что будет, если она встретит мистера Дулитла, отца Элоизы? Или его «старуху», и та набросится на нее с кулаками? Да и как ей позвать доктора к Элизе Дулитл, не умея объяснить, почему у них одно лицо? И чем заплатить?

Элоиза решила никого не звать. Но и о том, чтобы уйти, не дожидаясь утра, не могло быть речи. Девушке нужна была помощь, а Элоизе – место, где можно было безопасно переночевать и собраться с мыслями.

Ей стало невероятно досадно, что неизвестный, напавший в проулке на цветочницу, не позволил ей догнать джентльмена. Отчего-то Элоиза была уверена, что к мисс Дулитл приходил Ханс Миллер, и, не случись этого нападения, она сейчас уже была бы с хозяином. Мастерская сгорела, но он наверняка уже нашел новое жилье, где отыскал бы уголок для своей Элоизы Миллер.

Она попыталась отчистить кровь с платья, но не удалось, а воды осталось слишком мало для стирки. Посомневавшись немного, Элоиза сняла с гвоздя на стене сменное платье цветочницы. Оно оказалось немного тесным в груди, но в остальном пришлось впору. Теперь одну Элизу от другой не отличил бы даже Миллер.

Она села на стул у постели и, измученная волнениями дня, тотчас заснула.

– А ну, снимай мое платье, гадина, – разбудил ее слабый, но сердитый голос. – Не померла я еще. Помру, тогда и тащи, что плохо лежит.

– Мое все кровью перепачкалось, – ответила Элоиза, – твоей, между прочим. Не хочешь поблагодарить, что я тебя спасла.

– Как же, спасла. Наверное, прикарманила мои денежки, да еще и платье напялила. И не стыдно, что я раненая… – Цветочница попыталась подняться.

– Нельзя тебе вставать, – Элоиза заставила девушку снова лечь на постель и укрыла одеялом. – А деньги твои я хозяйке отнесла, за квартиру.

– Ни пенни не оставила, что ли? – охнула Элоиза. – Хороша же. Теперь я подохну с голоду, пока тут валяюсь. И так только утром вчера ела. Может, у тебя денег куры не клюют, раз такая умная?

Элоиза пожала плечами, не зная, что ответить.

– Вот-вот. А еще распоряжается. Все. Нечего валяться. На рынок мне надо, а то все, что получше, разберут, останется гнилье вчерашнее. Не думай, я крепкая.

Девушке явно было лучше, но встать она так и не сумела. Только застонала от боли да зло смахнула выступившие на глазах слезы.

– Стой, так ты значит не призрак? С призрака платье бы свалилось, у него ж ничего нету, – прищурилась Элиза. – Значит ты – это я, что ли, получается? А я тогда кто?

– Ты ранена и должна полежать молча, – попыталась успокоить ее Элоиза, но ничего не вышло. Девушка осматривала свои руки, потребовала, чтобы ей откинули одеяло, и оглядела ноги, после чего пришла к утешительному для себя выводу, что она все же остается самой собой.

– Тогда какого черта ты делаешь в моей комнате? – наконец спросила она. – И почему так на меня похожа?

– Я Элоиза Миллер. Мой дом сгорел. Я искала здесь жилье и работу, случайно нашла тебя на улице, раненую. Ты сама сказала мне, где живешь, и я принесла тебя сюда. Поскольку мне некуда идти, а тебе нужна была помощь, я осталась, но теперь, если хочешь, уйду. Правда, платье пока заберу. Не идти же мне в моем, оно все в крови. Но я верну тебе платье, как только раздобуду себе новую одежду.

– Вот еще, – фыркнула мисс Дулитл. – Так и поверю. Давай я лучше тебе его продам. Ты принесешь мне еды, а я, так и быть, разрешу тебе пожить здесь и платье себе оставить. За двоих хозяйка не возьмет, она и не догадается, что нас двое. Даже папашка мой нас с тобой не различит. Так что – живи, раз больше негде. Что я, не человек? А работаешь ты где?

– Нигде пока.

– А раньше? – К девушке возвращались силы и вместе с ними болтливость и деловитость.

– Меня раньше обеспечивал один человек… – начала Элоиза, но по глазам мисс поняла, что продолжать не стоит.

– Эх, фу. А с виду и не скажешь, что содержанка. Прогнал? Тебя, такую хорошенькую? Чай трясун какой-нибудь старый. Ну, не хныкай, Элоиза. Стану честную девушку из тебя делать. И для начала… – Видно было, что в голову Элизе пришла какая-то мысль, и она осталась ею чрезвычайно довольна: – Для начала ты пойдешь вместо меня торговать цветами. Я все расскажу, где взять товару, как разговаривать. Да всякое прочее тоже. Так, глядишь, с голоду не сдохнем. А как я поправлюсь, мы еще что-нибудь придумаем… Так, корзинку мою возьми там у двери и на руку вдень.

Элоиза, услышав командные нотки в голосе девушки, тотчас повиновалась, подхватила корзинку, повернулась, показывая себя со всех сторон.

– Ну совсем я. Взаправдашняя. Никто не отличит. Если поторопимся, за товаром не последняя будешь.

Мысль о том, чтобы заменить мисс Дулитл, поначалу показалась неприятной, но следом радостной вспышкой пришло осознание того, как удачно все получается. Элиза сама предлагает научить ее, как попасть в Ковент-Гарден. Наверняка, не найдя дома, мастер будет искать цветочницу там. Перед публикой он не станет ругаться или бросаться тяжелым, и, возможно, у Элоизы получится все ему объяснить. Неужели человек, так просивший судьбу о чуде, не сможет, в конце концов, поверить в то, что оно произошло?

Элоиза по совету новой подруги сбегала на улицу и выпросила у зеленщика немного редиски, которой обе с большим аппетитом позавтракали.

Несмотря на недовольство живого тела скудной едой и дурным отдыхом, Элоиза чувствовала себя замечательно. Ее планы неожиданно легко сбывались, и сейчас ей предстояло лучшее из занятий – учиться. Только на этот раз роль учителя досталась не мастеру, а крикливой юной англичанке, в совершенстве освоившей науку выживания в бедных районах Лондона.

Еще будучи Механической девушкой, Элоиза училась всему легко и с радостью. Став живой, она, по счастью, не утратила ни великолепной памяти, ни усидчивости, ни той способности воспринимать новое, что всегда восхищала мастера.

Мисс Дулитл от души хохотала, когда Элоиза принималась прохаживаться по комнате и, копируя ее походку, повадки и речь, училась зазывать покупателей. К сожалению, совсем скоро раненой стало хуже и занятия пришлось прекратить, а ученице – сесть у изголовья своей непутевой учительницы и до рассвета утирать пот с ее лба, поить из ложки водой и менять повязки.

Отправиться на работу в Ковент-Гарден ей удалось только на следующий день, но как ни выглядывала она мастера в толпе, он не появился. По невнимательности и неопытности заработала она ужасающе мало, так что спать пришлось лечь почти голодными. Элизу лихорадило, она дулась на бестолковую соседку, вновь и вновь заставляя ее разыгрывать посредине комнаты то один, то другой разговор с покупателями, объясняя, где стоило похныкать, где побожиться, а где оскорбиться.

На следующий день Элоиза еще посматривала по сторонам, но полностью сосредоточилась на торговле. Живое тело требовало хорошей пищи. Что толку от нее в доме мастера, если она вернется больной и немощной? За дни после пожара она уже похудела так, что платье больше не казалось тесным.

Мисс Дулитл становилось лучше с каждым днем. Они сдружились и через неделю почитали себя почти сестрами. Однако Элоиза так и не решилась рассказать свою настоящую историю, надежно спрятав под половицей пистолет и шкатулку. Того, кто ударил ее чем-то острым в подворотне, Элиза не толком не разглядела и не вспомнила, и девушки решили, что это был какой-то доведенный до отчаяния бродяга. Только такой мог позариться на заработок простой цветочницы.

Каково же мне? Неужели я была рождена на свет, чтобы стать причиной несчастья? Неужели удел женщины – приносить горе любимому, особенно если он талантлив и велик?

Третье письмо Элоизы к Абеляру (перевод В. Заславского)

Теперь Элоиза не могла бы ответить, отчего при первом знакомстве Лондон показался ей жутким. Она легко привыкла к его шумной суете, как юная ткачиха привыкает к грохоту станков, и теперь с трудом могла вспомнить тишину мастерской, лишь дюжину дней назад составлявшей для нее весь мир. Элоиза накоротке сошлась с Робби, мальчишкой-газетчиком, и теперь могла читать газеты, не заплатив за них и полпенни.

Мир был так велик, так переполнен информацией, в нем было столько возможностей учиться, что это восхищало Элоизу каждый день и час, и одновременно внушало постоянный страх. Нет, не ужас от гибели с голоду или от ножа бродяги – эти страхи пролетали мгновенной тенью и уносились прочь, едва Элоиза встречала что-то интересное. Ее пугало, что в этом мире, оказавшемся столь невероятно огромным, мастер может никогда не найти ее. Что если он нанял квартиру в другой части Лондона и постарается забыть о пожаре, как старался все эти шесть лет забыть о Мюнхене и смерти жены? Что если он решил вернуться в Германию, боясь ответственности за смерть бедолаги-репортера, и там, на родине, предпринять еще попытку обессмертить имя фрау Миллер? Что, если он уже вытачивает детали для новой Механической девушки?

Днем Элоизе удавалось загнать этот страх внутрь, погасить его мощным потоком живых впечатлений и новых знаний о людях и городе, но ужас, что мастер может быть потерян для нее навсегда, возвращался в снах, рисуя картины одна мучительнее другой. Элоиза просыпалась посреди ночи от ворчания подруги, с которой они как-то умещались на одной кровати, и, чтобы не мешать ей и не тревожить ран, чужих и своих, – просиживала на стуле до рассвета, уверяя себя, что даже если мастер и перестал искать ее, она сама отыщет его, едва имя Миллера и его куклы появится «во всех газетах». В том, что рано или поздно это произойдет, Элоиза не сомневалась.

Мисс Дулитл, напротив, с каждым днем становилась все мрачнее. Ежедневно она требовала, чтобы подруга пересказывала ей новости, что прочла в газетах или услышала на улице. Лондон ловил серийного убийцу. Газеты пестрели заголовками о «Новом потрошителе» и «Убийце со стальным прутом», и Элиза уверила себя, что едва не стала его первой жертвой. Еще три девушки, погибшие за полторы недели от руки негодяя, были заколоты чем-то вроде заточенного металлического прута. Рана Элизы тоже была не от ножа, и она с каждым днем все больше боялась, что убийца может прийти за ней, чтобы избавиться от свидетеля.

Успокаивало девушку только то, что вместо нее повсюду появлялась Элоиза.

– А ежели он сунется, мне есть чем его встретить, – стараясь вывести подругу из испуганного оцепенения, сказала Элоиза как-то вечером. Мисс Дулитл потребовала подтверждения этим смелым словам и не желала отцепиться до тех пор, пока Элоиза не достала из-под половицы пистолет. Раненая успокоилась, тотчас потеряла интерес к пистолету и потребовала показать, что там в тайничке припрятано еще.

Музыкальная шкатулка с балериной заворожила бедную девушку. Она вцепилась в нее мертвой хваткой и истратила добрую порцию своего уличного красноречия, чтобы убедить подругу, что та просто обязана позволить ей оставить шкатулку у себя. Она очень натурально, как истинная актриса, изобразила, как страдает от болей и скуки, и заверила, что вот-вот сойдет с ума. Единственное спасение бедняжки, по ее словам, заключалось именно в шкатулке.

Элоиза сдалась и отдала коробочку, заметив однако, что, когда соберется уходить, возьмет обратно.

– Не когда, а если, – рассердилась мисс Дулитл, прижимая к себе вещицу и поглаживая пальчиками круглую крышку. – Разве тебе плохо со мной? Или есть куда идти? Сердца у тебя нету, если бросишь меня раненной.

Элоиза прекрасно знала, что подруга уже почти поправилась и от того, чтобы покинуть комнату, ее удерживает не рана, а страх перед убийцей. А еще – нежелание снова возвращаться на работу и заискивать перед богачами, уговаривая купить букетик цветов. Теперь у цветочницы была почти что настоящая собственная служанка. Конечно, она так не говорила, но Элоиза имела возможность много наблюдать за дамами в Ковент-Гарден и хорошо видела все ярче проявляющиеся в мисс Дулитл хозяйские замашки.

Это нисколько не смущало Элоизу. Она привыкла к хозяйской руке и была рада стать полезной. Даже думала порой, что можно было бы уговорить мастера не вкладывать пока денег в новую куклу, а помочь мисс Дулитл осуществить ее мечту – открыть цветочный магазинчик. Совсем крошечный, где они с подругой работали бы вдвоем. По ее словам, прибыль предполагалась нешуточная, так что Элоиза могла бы вернуть мастеру свой долг – и за котлы, и за дорогое фарфоровое личико, а главное – за ту большую обиду, что невольно нанесла ему, превратившись в человека. Порой ей казалось, что мисс Дулитл не очень хорошо представляет себе, как работают магазины, но Элоиза все время напоминала себе, что подруга живет на свете куда дольше ее и получила воспитание на улице, а не в мастерской в обществе раздражительного гения-одиночки.

Того, о чем писали газеты, Элоизе очень скоро стало мало, тем более, что все листки, утренние и вечерние, большей частью перепечатывали на разные лады подробности смерти несчастных жертв убийцы. Элоиза всей душой жалела, что не захватила из горящей квартиры мастера хоть пару томов. Узнав, что книги можно купить в лавке или взять в библиотеке, она поначалу обрадовалась, но цены в лавке оказались слишком высоки, а в библиотеку такой, как она, хода не была. Оставались еще книги, что передавали для бедных благотворители, устраивавшие бесплатные обеды для нищих с жиденьким супом, сваренным большей частью из моркови и заносчивости, да зазывавшие на благотворительные концерты, где, уступая капризам матушек, молодые оболтусы из знатных семей читали беднякам Байрона или распевали любимые песенки из оперетт. Но среди этих книг были большей частью романы. Дурные, как показалось Элоизе, потому что люди в них не были похожи на живых людей, с которыми она встречалась.

За почти две недели никто, ни мужчины, ни женщины, не спрашивали о мисс Дулитл, кроме ее батюшки, циника и сквернослова, вспоминавшего об отцовском долге лишь в поисках денег на выпивку. Элоиза увлеченно прочитывала газеты, невольно ища в них упоминания о мастере. Порой, когда в толпе мелькал пиджак, похожий на тот, в котором он обычно ходил за цветами, или шляпа, которая издали напоминала его шляпу, – Элоиза с трепещущим сердцем спешила туда, где мелькнул призрак недавнего прошлого, оставив недоуменных покупателей, уже готовых заплатить пару пенсов за один из ее скромных букетиков.

Мираж рассеивался быстро – господин оборачивался, здоровался с кем-то, приподнимая шляпу, звал такси, и Элоиза едва не стонала от разочарования: не его лицо, не его голос, цвет волос, поворот головы…