Шпаги и шестеренки (сборник) Злотников Роман

Хигинс (атакуя с другой стороны). Черт побери, да это самый увлекательный эксперимент, какой мне приходилось ставить. Она заполнила всю нашу жизнь. Правда, Пик?

Пикеринг. Мы постоянно говорим об Элизе.

Хигинс. Учим Элизу.

Пикеринг. Одеваем Элизу.

Миссис Хигинс. Что?

Хигинс. Изобретаем новую Элизу.

Б. Шоу. «Пигмалион» (перевод Н. Рахмановой).

– Это же отличный шанс! Разве ты не мечтаешь работать в цветочном магазине? – Элоиза не могла найти себе места от волнения и расхаживала по комнатке. Ее подруга сидела на кровати, поджав под себя ноги, и без конца заводила музыкальную шкатулку, словно хотела заглушить слова, которых не хотела слушать.

– Этот человек научит тебя хорошо говорить, понимаешь? Он профессор! У нас с тобой скоплены денежки, да еще и этот чудной старик и его друг кинули мне в корзинку столько, что за неделю не заработаешь. Вот и пойди к нему. Знаешь, как этот чудак по тому, как кто говорит, определяет, откуда говорящий! Ты не видела, а я прямо рот открыла, Элиза. Он записал какими-то значками, что я говорила, и повторил в точности. Они готовы были заключить пари, что если старик возьмется учить меня – через три месяца я стану говорить как герцогиня. Подумай, Элиза! Я только повторяла за тобой. Когда профессор услышит, как говоришь ты – он весь свой блокнот изрисует. Я придержу твою комнату, буду продавать цветы! А когда ты вернешься и будешь говорить как леди, я уговорю того человека, что раньше меня… содержал, чтобы он помог нам с магазином.

Элиза молчала. Наконец смолкла и музыкальная шкатулка. Она захлопнула крышку и протянула ее подруге, угрюмо глядя в пол.

– Забирай и убирайся. Ишь чего захотела – спровадить меня в содержанки к дряхлому богатею, а сама мою жизнь своровать! А я-то, глупая, жить ее пустила…

Элоиза остановилась, не веря своим ушам.

– Иди-иди, – прикрикнула мисс Дулитл, поднимаясь с кровати. Теперь очевидно было, что она давно выздоровела. – Хотела продать меня, чтобы потом меня с порезанным горлом сыскали, а ты бы здесь устроилась и все мое прибрала?

– Да что ты такое говоришь? – Элоиза не чувствовала себя ни оскорбленной, ни униженной, только безмерно удивленной. – Я предлагаю тебе поехать в Оксфорд. Там нет этого ненормального, что режет девушек. Там книги, библиотеки, там будут с тобой обращаться как с благородной мисс и никто не попытается тебя ежеминутно облапать за…

Элиза уже готова была ответить очередной грубостью, но тут с лестницы раздался властный голос миссис Фрис:

– Дулитл! Тебя джентельмен какой-то спрашивает.

– Вот, – фыркнула хозяйка комнаты, отталкивая недавнюю подругу от двери. – Выследил тебя профессор. Пойду и скажу ему, чтобы проваливал в свои Оксворты. И ты не смей мешаться! Сама все заварила!

Мисс Дулитл выскочила на лестницу и, к еще большему удивлению Элоизы, заперла дверь на ключ. «Ззынь» – ожила в руках музыкальная шкатулка. У Элоизы закружилась голова, стало тесно в груди, словно легкие наполнили горячим паром. Она вспомнила запертую дверь мастерской, мертвого юношу на полу, огонь. Огонь повсюду.

– Выпусти! Отопри! – Она принялась колотить в дверь кулаками, не слыша, как цветочница сбежала вниз по лестнице.

Дрожащими руками Элоиза вытащила «Дерринджер» и прицелилась в замок, но вовремя остановила себя. Вдохнула глубоко, восстанавливая самообладание. Огня нет, есть только запертая дверь с простеньким замком, устройство которого ей отлично известно. Элоиза вынула шпильку из волос, за пару секунд отперла дверь и бросилась следом за подругой. Едва ли профессор Суит отправился в такое место, даже ради самого интересного говора Лондона. А вот Ханс Миллер… Мастер… Она должна с ним поговорить, объяснить все…

– Просто признайся, Элоиза, ведь это ты? – Звук знакомого голоса заставил ее вздрогнуть от радости, но у затворенной двери, приложив ухо к створке, стояла миссис Фрис.

– Я честная девушка, кэптен. Никакая я не Элоиза, – сердилась мисс Дулитл. По одной только интонации легко было представить, как она стоит: правая ножка чуть вперед, подбородок задран, руки в бока.

– Это ты, Элоиза, Элоиза Миллер! Моя Элоиза! Я знал, что ты не могла исчезнуть и вот – нашел тебя…

Послышался шум, кто-то возился за дверью. Мадам, вместо того, чтобы прийти на помощь жиличке, только встала поудобнее, чтобы не затекали ноги. Элоиза рванула обратно в свою комнату и кое-как выбралась через окошко на карниз, цепляясь за трубы и бельевые веревки, добралась до пожарной лестницы и, разорвав платье о какую-то ржавую железку в стене, спустилась на крышу сарая.

– Ненормальный! Белены объетый! Пусти! Ты значит, ее хахаль? Бросил, а теперь честную девушку хватаешь? Наси-и-ильничают!

Голос Элизы оборвался, словно ей зажали рот.

– Не смей! Отчего тебе так нравится говорить неправильно, Элоиза! Я же учил тебя. Давай я отпущу, уберу руку – и ты поговоришь со мной как прежде. Я нанял квартирку, тебе понравится, у миссис Элджер на… Ох! Кусачая тварь!

– Наси-и…

Наверное, мисс Дулитл пыталась убежать. Элоизу это не удивило. Мастер, измученный поисками, говорил странно, как человек, чья душа никак не оправится от раны, а Элиза слишком боялась Убийцу со стальным прутом, чтобы поступать разумно.

– Они все-таки сломали тебя, Элоиза. Испортили мою лучшую работу.

Голос раздался совсем рядом, внизу. Элоизу от мастера скрывал только скат крыши.

– Не бойся, милая, я просто подтяну пару винтов, и ты снова станешь моей Механической девушкой.

Элоиза осторожно приблизилась к краю. Мастер и правда был не в себе и сильно раздражен. Элоиза легко определяла это по голосу. Если он испугается – может причинить вред мисс Дулитл. Невольно, случайно. Как тогда разбил фарфоровое личико.

Она выглянула: всего на секунду.

– Я не… – попыталась заслониться рукой Элиза, но отвертка мастера уже опускалась, направленная ей в горло.

– Мы просто подтянем пару винтов, милая. Пару винтов. И все станет как прежде.

– Нет! – Крик вырвался невольно. Элоиза зажала себе рот рукой, в ужасе пятясь. Упала, распластавшись на крыше, стараясь стать как можно более незаметной. Что-то стукнуло – ударился о крышу пистолет, спрятанный в потайном кармане.

– Эй, кто здесь? Выходи, я не обижу тебя. – Ханс Миллер метался по проулку, оглядывая крыши. Наконец он заметил Элоизу.

– Ну что ты испугалась, девушка. – Он не спускал глаз с нечаянной свидетельницы своего жуткого деяния. С такого расстояния Миллер не мог рассмотреть под спутанными волосами ее лицо, но стоит ему взобраться на крышу – и их сходства с той, что лежала мертвой внизу, под стеной, уже будет не скрыть.

Элоиза дрожащими руками потянулась за «Дерринджером», который, как на зло, запутался в складках юбки. Когда она снова поняла голову, мастер исчез.

Она вскочила, озираясь, заглянула вниз, но не увидела никого. Только мисс Дулитл, лежащую под стеной в луже крови, с отверткой в горле.

Скрип жестяных листов под ногами казался оглушительным в наступившей тишине. Шум улиц словно отдалился, уступив место едва различимым шорохам – скрипнуло где-то совсем рядом, что-то с шорохом спорхнуло наземь. Элоиза заглянула за край крыши, но увидела лишь черную шляпу, упавшую прямо в грязь.

– Попалась, негодница! – Голос мастера раздался сбоку. Элоиза вздрогнула от неожиданности и рванулась к лестнице, но Ханс Миллер схватил ее за лодыжку и повалил на крышу, потащил к себе, продолжая увещевать вполголоса. Элоиза уже не слышала его слов – так гулко стучало в висках. Уже не помня себя от страха, она направила пистолет на своего творца и выстрелила. Миллер с криком рухнул вниз, а Элоиза, подхватив изорванные юбки, вскарабкалась по лестнице и прежней дорогой – через окошко – проникла в комнату, где так спокойно жила последнюю пару недель.

Мысли метались, не желая позволить сосредоточиться. Мастер, ее мастер! Ханс Миллер убивал людей? В это невозможно было поверить. Но еще меньше верилось в то, что она выстрелила в своего создателя. Убила.

– Убииили! – раздался с улицы крик миссис Фрис. Хозяйка, видимо, не сдержалась и пошла полюбопытствовать, зачем ее жиличка и незнакомец отправились за угол.

Элоиза закрутилась, оглядывая комнату – что взять с собой.

«Не станешь же ты воровать у мертвых? – напомнил внутренний голос. – И комната, и все в ней, даже цветочная корзинка, с которой ты столько простояла на улице, – принадлежит Элизе. Даже твое лицо – это теперь лицо последней жертвы Убийцы со стальным стержнем».

«Ззынь» – напомнила о себе шкатулка. Девушка сунула ее в карман, и коробочка глухо стукнула, упав на пистолет.

Нужно было уходить – Элоиза понимала, что скоро во дворе будет полно зевак, а потом и полицейских. Ее могут арестовать за убийство мастера, ведь «Дерринджер» все еще в кармане. Выбросить оружие? Оставить его на крыше? Тогда подумают, что храбрая цветочница из последних сил застрелила своего убийцу…

Эта мысль ободрила Элоизу. Она направилась к окну, собираясь выбраться на карниз, но услышала:

– Здесь она жила, нанимала у меня комнату. Вон ту! Да нет, там, где окошко открытое.

И прижалась к стене, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.

– Если вы комнату нанять хотите, так я покажу, а если только глаза пялить, так пусть сначала легавые смотрят, – ругалась с кем-то миссис Фрис.

Каждая минута промедления могла стоить свободы. Элоиза залезла под кровать и, проклиная свою чистоплотность, провела ладонями по полу, надеясь собрать достаточно пыли. Мазнула сажей с донышка чайника по щеке – по счастью, его она собиралась вычистить только завтра.

«И куда ты побежишь? – осведомился внутренний голос. – Едва ли ты сумеешь спрятаться от полиции, если уже завтра Элиза Дулитл будет…»

– Во всех газетах Лондона, – проговорила Элоиза вслух, и опустилась на пол, закрыв лицо руками. – Лондона… Но не Оксфорда!

Мысленно прося прощение за дурной поступок, она вынула из верхнего ящика комода платок с их с Элизой накоплениями, спрятала за корсажем, приколола наспех матросскую шляпку из черной соломки и выбежала на лестницу, надеясь успеть скрыться, пока к собравшейся за углом толпе не присоединились полицейские.

Элоиза, девица весьма начитанная, пользовавшаяся известностью в мире богемы, приятельница крупных художников, нарядная, изящная, очаровательная, была умнее, чем бывают обычно прима-балерины.

Оноре де Бальзак. «Кузен Понс» (Перевод И. Татариновой)

– Вы просто великолепны, мисс Элиза! Профессор, она делает просто поразительные успехи! Каких-то три месяца – и вы изъясняетесь как истинная леди! – Мистер Шоу в волнении прохаживался по небольшой гостиной Генри Суита.

– О, Джордж, не хвалите эту бестолковую девчонку. Вы слышали сегодня это ее гнусное «э» – словно кто-то наступил на лягушку. «Э», – не поднимая глаз от бумаг, повторил профессор, смакуя мерзостность произнесения, заметную ему одному. – «Э-э».

Суит сидел за столом, подписывая рождественские открытки. Он писал их во множестве к каждому празднику, используя свое фонетическое письмо, и Элоиза, с трудом получив на то одобрение своего сурового наставника, аккуратным летящим почерком добавляла к написанному подстрочник. Скрывать, что она обучена чтению и письму, получилось недолго. Уже через три недели профессор застал ее с анатомическим атласом в руках и выбранил за то, что читает всякую чушь вместо занятий по фонетике. Элоиза кротко согласилась выбросить «эту гадость», тем более что профессор, по счастью, забыл поинтересоваться, откуда, собственно, «гадость» взялась.

– Очини мне карандаш, неблагодарная.

Элоиза бросилась исполнять поручение под недовольным взглядом мистера Шоу.

– И все-таки, Генри, вы должны признать, что мисс Элиза сегодня была великолепна. Это вам не студенты, а почтенная публика. Ваши коллеги…

– Здешняя профессура дурачье. Ограниченные, непрофессиональные… Они отводят химии и математике больше времени, чем фонетике! Как можно научить человека думать, если он не способен внятно говорить?!

Суит в раздражении отбросил карандаш, очиненный Элоизой, и потребовал другой.

– А впрочем, постой, – одернул он себя под взглядом гостя. – Я написал тебе названия книг, что мне будут нужны сегодня. Забери их из библиотеки… – и, фыркнув на осторожные покашливания мистера Шоу, добавил сквозь зубы: – Пожалуйста.

Элоиза с книксеном приняла список и выскочила из комнаты. Но чуть помедлила у закрытой двери, не сумев отказать себе в маленькой слабости – послушать, как мистер Джордж отчитывает старика, настаивая, чтобы тот не обращался с Элоизой как с горничной и хоть изредка вспоминал о вежливости.

Она всегда с радостью сбегала с библиотеку. Нет, не потому, что ей не нравилось учиться фонетике. Напротив, Элоиза испытывала истинное удовольствие от музыки речи, ее полутонов и оттенков и искренне разделяла увлечение своего учителя. Но этого было мало, а множество оксфордских библиотек как волшебным ключиком открывались именем Генри Суита. Все знали, что профессор поселил у себя племянницу, которую, пользуясь властью старшего родственника, посылает с поручениями. Чтобы не вызывать вопросов, Элизе дали фамилию родственницы профессора, жившей затворницей в Дербишире, и она стала называться мисс Элоиза Лоуренс. Нрав Генри Суита был хорошо известен всюду, и, чтобы лишний раз не иметь проблем, все охотно соглашались общаться с племянницей вместо ее несносного зануды-дядюшки.

Поначалу Элоиза просто подавала список, не произнося ни слова и боясь выдать себя. Пары уроков с Суитом хватило, чтобы понять – человеку с хорошим слухом речь может рассказать о тебе слишком много. Больше, чем тебе хотелось бы поведать, а собеседнику – узнать.

Но неделя за неделей речь Элоизы все больше нравилась Суиту (хоть он и бранился по-прежнему и передразнивал ее ежеминутно), и племянница профессора начала заговаривать с библиотекарями, расположив их к себе настолько, что появление в списке книг для фонетического гения справочников и монографий по предметам, которые он называл «гадостью», не вызывало лишних вопросов. А главное – оставалось тайной для самого Генри Суита.

Постепенно у Элоизы появились друзья. Добрый нрав и удивительная любознательность делали ее неотразимой в глазах оксфордских чудаков, а грозное имя невыносимого дядюшки ограждало от навязчивого внимания легкомысленных отпрысков знатных фамилий. Порой Элоиза допускала мысль, что кто-то из ее ближайшего окружения мог бы стать хорошим спутником на всю жизнь – не век же будет терпеть ее профессор. Едва Генри Суит решит, что эксперимент завершен, ей больше не будет места в Оксфорде. Увы, даже цветочница была бы на ее месте в лучшем положении – ей было бы куда возвращаться, пусть в канаву, пусть в грязь, но в знакомую и привычную среду. Даже путь вниз оказался для Элоизы заказан – смерть цветочницы Дулитл привлекла всеобщее внимание, и, хоть Элоиза и надеялась, что до университетского городка эти новости не докатятся, многие студенты и профессора обсуждали и смерть девушки, и то, что после нее убийства прекратились.

Элоиза знала причину. Она не могла придумать, отчего полиция решила скрыть факт смерти самого маньяка, но невольно печалилась, ведь мастер лишился последнего – казалось, верного – шанса попасть «во все газеты». В заметках лишь мельком упоминалось о том, что соседи девушки «слышали выстрелы», но все, словно сговорившись, молчали о том, в кого стреляли.

Пуля – последний подарок Элоизы Хансу Миллеру – словно вырвала частицу ее собственного сердца. Элоиза умерла в тот день вместе со своим хозяином и творцом, а осталась цветочница Элиза, для которой выйти замуж за какого-нибудь доброго и честного молодого ученого из Оксфорда, пусть и без особенных средств, было бы поистине счастливым стечением обстоятельств.

На эту роль вполне подходили двое. Мистер Элджернон Бейверли, один из студентов Суита – шалопай и болтун, но увлеченный фонетист, с удовольствием снабжавший Элоизу романами, за обсуждением которых они проводили множество часов, пока профессор был занят в лектории. Элджернон был беззлобным и восторженным, что импонировало Элоизе, привыкшей в своей короткой жизни к людям иного склада – раздражительным педантам, зацикленным на собственной персоне и науке. Бейверли единственный был посвящен в тайну Элизы Лоуренс и совершенно не тяготился тем, что его подруга раньше была цветочницей. Свободное от обучения время он тратил на благотворительность, организовывал обеды и концерты для бедняков, подбивая богатых шалопаев и сердобольных актрис выступать перед нищими, неся им свет английской культуры. Два или три раза Суит позволял и Элоизе поучаствовать в этих «сборищах». Играть на инструментах она не умела, но, имея безупречный слух, отточенный на занятиях с профессором, прелестно пела, стараясь не думать о том, что не понимает ни слова, на любом языке, если у кого-то из друзей находилась пластинка с записью, которую она могла бы прослушать и скопировать. Для пущей театральности Бейверли предложил сделать номер: Элоиза изображала механическую куклу, подражающую голосам разных людей. Порой зрители в зале принимались выкрикивать что-нибудь, и Элоиза, не смущаясь, повторяла фразы их голосами. Копировать кукольные движения она поначалу не хотела, но Бейверли был так убедителен, а невзыскательная публика так благосклонна, что Элоиза скоро вошла во вкус и стала выступать на концертах Элджернона без ведома наставника. Как-то она даже решилась продемонстрировать номер и своим покровителям: профессору Суиту и мистеру Шоу.

Профессор рассердился, обозвав ее умения «примитивными фокусами» и «бисером перед свиньями», и мистеру Шоу, которому, напротив, номер очень понравился, пришлось утихомиривать его, доказывая со всем возможным красноречием, что упражнения мисс Элизы ни в коей мере не порочат ее величество Фонетику, а напротив – способствуют интересу к ней.

Профессор обозвал Элоизу циркачкой и удалился, а мистер Шоу попросил задуматься о том, не желает ли она, когда закончится эксперимент, подумать о карьере актрисы. Он был насмешлив и саркастичен по обыкновению, но Элоиза видела – ее талант произвел на него большое впечатление.

– Мне? На большую сцену? – Мгновение ей казалось, что это самое великолепное из возможных решений. Она могла бы зарабатывать себе на жизнь и ни от кого не зависеть. Но одно дело благотворительные концерты, а другое – широкая известность. Кто-нибудь обязательно заметит, как мисс Лоуренс похожа на девушку, погибшую от руки маньяка.

Мистер Шоу так вдохновился идеей уговорить ее сделаться актрисой, что после небольшого спектакля в гостиной Суита он буквально поселился у них и преследовал Элоизу, расписывая, как замечательна может быть ее жизнь в театре. Не собирается же она, в конце концов, возвращаться на улицу и торговать цветами? Он даже обещал написать пьесу для нее. Но страх быть разоблаченной позволял Элоизе сохранять холодную голову. В конце концов, она начала избегать недавнего покровителя и друга – пряталась от него за балюстрадой, переходила на другую сторону улицы, закрываясь зонтиком, заходила в фойе лекториев и музеев, скрываясь от драматурга, намерившегося осчастливить свою подопечную.

Именно так, нырнув в приоткрытую дверь, чтобы не попасться на глаза мистеру Шоу, Элоиза и познакомилась с Эндрю Листеном, который открывал за этой дверью свою первую выставку механических фигур.

Эндрю был талантливым изобретателем, долгое время учился в Германии у тамошнего светила и казался вечно обиженным на судьбу за то, что та вернула его в Англию. Однако и здесь он нашел тех, кто заинтересовался его работой, и даже получил финансовую поддержку Оксфордского университета, но для этого его обязали выйти из мастерской и познакомить общество со своими творениями.

Когда одно из них, шелестя шестернями, ткнулось в ногу Элоизы и завиляло пружиной хвоста, она охнула и упала в обморок.

Эндрю был раздражительным, несносным, иногда грубым и чрезмерно увлеченным механикой – и во всем этом таился секрет его привлекательности в глазах Элоизы. Он напоминал ей Ханса Миллера.

Столько знакомого было в его повадках, манере бесцеремонно хватать за руку, если ему казалось, что собеседница недостаточно внимательно слушает его, в привычке говорить с самим собой, забывая о том, что она рядом. Элоиза сама не заметила, как начала все чаще наведываться в мастерскую Эндрю. Так же незаметно для себя, отвечая его просьбам помочь в работе, начала подсказывать, направляя его. Получив надежного и сообразительного помощника, Эндрю работал все с большим вдохновением, но когда он показал Элоизе чертеж своей новой идеи, она с трудом удержала крик ужаса.

Механическая девушка. Она сама – только та, прежняя, Элоиза из мастерской Миллера, смотрела на нее с рисунка. На ней не было фарфоровых накладок, часть систем отсутствовала, но основная мысль была передана крайне точно. Да, как и мастер Ханс при первичных расчетах, Эндрю предполагал, что можно обойтись одним котлом в грудине, но Элоиза понимала, что после первых же испытаний прототипа он заменит его на два.

– Почему вы так смотрите на меня, мисс Луоренс? – Эндрю вцепился взглядом в лицо девушки, ожидая похвалы его гению, и был крайне оскорблен молчанием.

– Я… мне жаль, Энди, но… однажды я видела похожую работу, – она ждала, что он взорвется, начнет кричать и ругаться, но Листен неожиданно улыбнулся:

– Не знал, что вы знакомы с его работами.

– Чьими? – Внутри у Элоизы похолодело.

– Моего учителя, Ханса Рудольфа фон Штоля. Я был среди его учеников и помогал разрабатывать идею Паровой куклы, когда произошла трагедия. Мы все ждали, что он вернется к работе, но учитель так и не оправился после гибели фрау Элоизы.

Эндрю не заметил, как вздрогнула его собеседница.

– Он начал сильно пить, опустился. Я тогда вынужден был вернуться в Англию – заболел мой дед и все семейство включилось в гонку за наследство. Дедуля, конечно, всех надул, не оставив…

– Как она умерла? – стараясь унять дрожь, перебила его Элоиза.

– Что?

– Как умерла та женщина? Фрау…

– Фрау фон Штоль? Она сломала шею. Удивительная красавица, балерина, она упала в своей гримерной и умерла. Прямо на руках у мужа. Если бы видели, как он смотрел на нее, как обожал, вы бы поняли, какой это был удар. Вместе с ней погиб и гений механики. Ханс фон Штоль перестал быть тем, кого мы почитали тогда за божество.

– Значит, ее звали не Элоиза Миллер?

– Нет, именно так ее и звали. Вы, верно, читали о ней в газетах, да? Удивительно, как складывается жизнь. И подумать не мог, что вы можете знать об Элоизе Миллер. Когда она погибла, вы, верно, были еще совсем девочкой.

– А почему не фон Штоль?

– Луиза Миллер, героиня Шиллера. В черновиках она была Элоизой. Как в девичестве фрау Штоль. Вы ведь читали «Коварство и любовь»?

– Я не успела еще прочесть, простите.

– Есть еще опера Верди «Луиза Миллер». Фрау Штоль ее обожала даже больше, чем книгу. У Шиллера-то, помните, возлюбленным Луизы был Фердинанд, а у Верди стал Рудольфом. Понимаете?

Элоиза не понимала. Она тонула в предположениях и догадках, но Эндрю, увлеченный драгоценными воспоминаниями, не видел ее смятения.

– Второе имя учителя было Рудольф! Когда фрау Элоиза приходила в мастерскую, а он бывал в хорошем настроении, они с женой разыгрывали диалоги. Жаль, что вы этого не видели. – Эндрю выставил вперед руку и запел: «Прости ты мне мою ошибку, и тогда Бог простит меня. Смерть соединяет нас. Меня так же пронизывает холод. Да. Мы вместе отходим, мой добрый ангел. Перед нами разверзается небо».

У него оказался приятный тенор, и Луиза невольно подумала, что стоит рассказать об этом Бейверли. Вдвоем они сумели бы уговорить Эндрю выступить на благотворительном концерте.

– Ну же, Элиза, вы так музыкальны, должны ее знать. «Дай руку, Рудольф, я слабею, я больше не различаю тебя, в глазах моих темнеет…»

Пульс оглушительно бился в висках, пред глазами Элоизы поплыли круги. «Сломай крошечную косточку – шейный позвонок, и перестаешь быть живым» – прозвучал в голове знакомый голос. Голос ее мастера, Ханса Миллера – нет, не Миллера, а фон Штоля. Элоиза почувствовала, как подкашиваются ноги.

– Отчего вы так бледны? Не переживайте так, мисс Лоуренс, я не стану хуже относиться к вам только оттого, что вы не читали Шиллера и не слышали Верди. Я найду для вас книгу! Просто… я взглянул на вас и – может, память шутит так странно – мне отчего-то показалось, что вы на нее удивительно похожи, на фрау Штоль. Шальная мысль, понимаю… отчего-то показалось, что мы с вами могли бы быть, как они…

Эндрю смутился, поняв, что невольно выдал себя в эмоциональном порыве.

– Нет, не подумайте ничего. Глупости все, непростительная тупость моя, и только. Отчего, собственно, я решил, что вы станете петь со мною дуэты. Просто… вы должны понять, Элиза! Ханс фон Штоль – вы не знаете, какой это был человек! Какой гений! Какой пламень и магнит… Не умею я объяснить такие вещи, проклятье! Он, верно, спился и умер давно, а я все стараюсь походить на него. Но я худший механик, увы, да и пою скверно… Простите! Проклятье, простите же меня и подайте вон ту шестерню!

Он небрежно сложил свой чертеж и затолкал в выдвижной ящик стола. В раздражении не сумел с первой попытки закрыть и оставил так, полузадвинутым. Снова выругался и, размахивая руками, ушел в другой угол мастерской.

В другой день Элоиза заверила бы его, что голос Эндрю хорош, как и его работы, задвинула бы ящик, подала шестеренку, что он потребовал. Но сейчас, когда мир перевернулся для нее, смешав настоящее и прошлое, она могла лишь пятиться к двери, поминутно извиняясь.

– Не стоит искать книгу. Сама… Я сама прочту. Простите. Мы обязательно обсудим, Эндрю. Я… Мне пора.

– Верно, мисс Элиза. Все верно. Разве может такой человек, как я, представить дуэт с такой… удивительной девушкой, как вы. Да и дядя ваш так ненавидит механику, что проклял бы нас, даже если бы у меня и был шанс…

– Простите, Эндрю. Мне, право, пора идти… Мне нужно…

– О, мисс Лоуренс! – воскликнул, входя, лорд Пайн, товарищ Листона по мастерской. Они вместе делали механическую собаку для бабушки Пайна, в надежде, что старуха оставит внуку свое состояние в обход других родственников. – Слышали, Убийца со стальным прутом снова нанес удар! Девушка еще жива, но медики сомневаются, что выживет. Ее доставили без сознания в госпиталь Чаринг-Кросс… О господи… Листон, держите же! Мисс Лоуренс! Мисс Лоуренс!

• Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя.
• Я руку, бьющую меня, целую.

• В грудь оттолкнувшую – к груди тяну,
• Чтоб, удивясь, прослушал – тишину.

М. Цветаева. «Пригвождена»

Когда Элоза решилась сказать о своем решении, Суит пришел в бешенство и тотчас объявил, что своими искусительными речами мистер Шоу испортил ему совершенно уникальный эксперимент. Что Элиза могла бы научиться говорить и держаться, как герцогиня, а стараниями господина драматурга из нее получится лишь посредственная певичка или вообще «циркачка», говорящая голосами других, так и не удосужившись обрести свой собственный.

Элоиза терпеливо молчала, выслушивая его упреки и мучась от стыда. Видно, так было ей написано на роду, а может, на полях чертежа, по которому мастер собрал ее – разочаровывать своих наставников.

– Ты могла стать лучшим моим творением! А теперь одним своим существованием позоришь все дело моей жизни! Ведь у тебя талант, будь я проклят, что говорю это чумазой оборванке из Ковент-Гарден! И что ты хочешь делать? Гримасничать на сцене! И не уговаривайте меня, Джордж, слышать не хочу! Вы и так довольно натворили.

– А еще я оплачивал ваш эксперимент, Генри, и имею право голоса. Моя мать была певицей, на сцене поет сестра, и я пожелал бы, чтобы вы любезнее отзывались об этой профессии. Приберегите вашу желчь для механиков и химиков. Вы верно сказали, у Элизы есть талант. Неужели вы готовы запереть ее здесь, как эту балерину в шкатулке ваших амбиций и притязаний? – Он схватил с каминной полки шкатулку Элоизы и, гневно потрясая ею в воздухе, принялся мерить шагами комнату. «Ззынь» – отозвалась из-под крышки невидимая пружина.

– Вот именно. – Саркастически взглянув на шкатулку, согласился с ней Шоу. – Имя нашей мисс Элизы может прогреметь по всему миру. О ней услышат, узнают, она будет во всех газетах! Неужели вы готовы лишить ее мирового признания ради вашей… фонетической алчности?

– Газеты не видят разницы между падением с велосипеда и крушением цивилизации, – отмахнулся профессор, и продолжил, вполоборота повернувшись к Элоизе: – А ты, неблагодарная? Ты правда хочешь… «быть во всех газетах»?

Элоиза, до этой минуты не знавшая, как держаться и куда себя деть, кивнула так уверенно и твердо, что Суит только выругался и махнул рукой.

Она хотела быть во всех газетах. Ни как Элиза Дулитл или мисс Лоуренс, племянница профессора фонетики из Оксфорда. Она хотела, чтобы на афишах появилось ее лицо и имя – мисс Элоиза Миллер.

– Я договорюсь для вас о прослушивании в труппу одного моего приятеля. Только скажите, что вы собираетесь показать – станете петь или копировать голоса?

– Я хотела бы танцевать…

Из своего кресла брезгливо хохотнул профессор, наслаждаясь изумлением Шоу.

– Теперь, Джордж, вам с ней мучиться, не мне. Вы узнаете, что это за вздорная и непредсказуемая особа.

– Но Элиза… Не лучше ли будет показать то, что вы умеете?

– Вы боитесь оказаться в глупом положении? – Элоиза знала, что стоит на кону. Она продумала все тысячу раз и не нашла другого выхода. – Вы правы, стоит показать то, что умею. Я всю свою жизнь училась подражать людям – перенимать их повадки, голоса, жесты, интонации. Вы знаете, что в Лондоне завтра танцует эта балерина, Анна Павлова, знаменитый «русский лебедь»? Элджернон Бейверли обещал отвезти меня смотреть, как она танцует. Так вот – ставлю десять шиллингов на то, что завтра вечером я повторю ее танец здесь, в этой гостиной. Но если вы боитесь, что этого будет мало – предлагаю вот что. Бейверли устраивает благотворительный концерт вечером в пятницу, но не в Оксфорде, а в Лондоне – там будет всякая беднота и неподобающие личности, но… позовите вашего приятеля на этот концерт. Мы с Эндрю Листоном исполним дуэт Рудольфа и Луизы из Верди, а потом я буду танцевать. Даже если вашему другу не понравится танец, он услышит, как я пою.

– Но Элиза, право, вы сошли с ума, и я вместе с вами! Что вы собираетесь танцевать?!

Он тряхнул зажатой в руке музыкальной шкатулкой. «Ззынь» – откликнулась она.

– Да хотя бы… вот это, – Элоиза вынула из руки драматурга шкатулку, поставила на каминную полку и повернула ключ.

«Элоиза, слышишь этот звук? Ты слышишь скрип, ты слышишь стук? Все исправь и отведи беду… Твоя вина… Тебе решать».

Мистер Шоу картинно упал во второе кресло по правую руку от ухмыляющегося Суита, картинно захватив в кулак свою черную бороду:

– Верно. Она сошла с ума. Она собирается танцевать в стиле а ля рюс перед сбродом под Бетховена, а я должен привести на это сборище человека с таким взыскательным вкусом, что устрицы на его тарелке бледнеют от ужаса?

Суит снова хмыкнул и принялся с нарочитым безразличием протирать очки.

– Ну же, кэптен, вы снискали себе славу насмешника и острослова. Сыграйте с ним шутку. Заставьте этого сноба посидеть на одной скамье с зеленщиком и торговкой рыбой. А я позабочусь о том, чтобы он не пожалел об этом вечере.

– А наша мисс Замарашка предлагает отличную шутку. – Генри Суит перестал кривиться и, опершись на подлокотник кресла, взглянул на Элоизу с видимым интересом. – Ну же, Джордж. Мне начинает казаться, что вы становитесь респектабельным. Сами знаете, как это скучно. Шоу должен продолжаться.

– Значит, вы хотите Шоу?..

Элджернон согласился на авантюру удивительно легко. Дольше всего уговаривать пришлось Эндрю, несмотря на то, что идею, если судить по совести, подал, пусть и невольно, именно он. Видимо, приняв предложение Элоизы за проявление жалости к неудачливому поклоннику, Листон отказался быть жалким и петь перед бедняками.

– Даже ради меня? – Элоиза знала, что вторгается на запретную территорию, но в утренних газетах сообщалось о новой жертве лондонского маньяка. Выжившая после нападения девушка умерла на следующий день в госпитале, так и не придя в сознание. Промедление могло стоить жизни еще одной ни в чем не повинной цветочнице или швее, в которых мастер углядит сходство с его куклой.

– Эндрю, а если я скажу, что от этого, возможно, зависит чья-то судьба, даже жизнь, вы согласитесь?

– Если только эта жизнь – ваша. Я знаю, что вы думаете о карьере актрисы. Боюсь, в этом я не могу… нет, не хочу вам помочь. Вы уже догадались, мисс Лоуренс, что я желал бы видеть вас в совершенно другом амплуа.

– Я выбрала дуэт Рудольфа и Луизы. – Она подошла так близко, что приличия осыпались между ними, как осколки раздавленой лампы. Внешне Эндрю был мало похож на Ханса Миллера: волосы, цвет которых Майн Рид назвал бы «истинно саксонским желтым», темные глаза. Но, созданный учителем, пусть и из другого материала, не как сущность, а как личность – он, подобно Элоизе, провел долгие годы, копируя предмет своего восхищения, и теперь в повадках и жестах почти отождествился с ним.

– Посмотрите на меня, мастер. Это я, ваша Элоиза Миллер…

Ее никогда в жизни никто не целовал, но отчего-то Элоиза почувствовала, что должно произойти, и в самый последний миг избежала прикосновения. Не оттого, что не желала его. Она была уверена, что Эндрю – тот, кто нужен Элизе Дулитл и мисс Лоуренс, тот, кому можно доверить все тайны. Она поцелует его, непременно поцелует, выйдет за него, поможет внести правки в чертеж и собрать Механическую девушку Миллера – но только после того, как сам Ханс Миллер окажется в руках полиции и она будет уверена, что больше никто не погибнет.

Элоиза Миллер должна все исправить. Любой ценой. Как она может обещать свою жизнь кому-то, не зная, какова будет плата за чудо?

Эндрю отстранился, готовый рассердиться на себя и на нее, но Элоиза взяла его за руку и вложила в открытую ладонь круглую шкатулку:

– Вы, верно, видели такую, Энди, в доме вашего учителя, в Мюнхене.

Глаза Листона широко раскрылись, но он не проронил ни слова.

– Да, я знала его, уже после гибели его жены. И это единственная память, что осталась мне о Хансе фон Штоле. Я отдаю ее вам, потому что не знаю человека, который больше оценил бы этот подарок. Эндрю, вы правы. Я знаю о той роли, что вы желали бы для меня, и готова сыграть ее. Но вы должны обратиться не к мисс Лоуренс – она лишь маска. Я хочу открыть вам свои тайны, и открою их, отдав себя вашему суду, и приму ваше решение с благодарностью, каким бы оно ни было. Но вы должны помочь мне сейчас. Ничего не спрашивая, довериться мне, как я готова довериться вам.

– Вы знали фон Штоля? Вы так похожи на его жену. Вы – ее тайная дочь? Сестра? Родственница?

Отчего-то растерянность Эндрю показалась Элоизе такой забавной и милой, что она расхохоталась.

– Давайте выступим, Энди. Вы ведь мечтали спеть дуэтом с Элоизой Миллер? А потом я расскажу обо всем. Клянусь. И вы решите тогда, гожусь ли я для роли, что вы для меня выбрали. Кстати, в вашем чертеже стоит заменить один котел на два – иначе не хватит мощности и ваша Механическая девушка не удержится на ногах, – добавила Элоиза, видя, что ее избранник готов разразиться очередным градом вопросов.

– Два котла? – ошарашенно переспросил Листон.

– Да, два, а контуры… Дайте мне карандаш, – Элоиза дернула ящик, в котором лежал чертеж, но тот не поддался. Эндрю отстранил ее, сам достал и расстелил рисунок на столе. Элоиза принялась черкать, испещряя поля пометками, и Листон тотчас углубился вместе с ней в расчеты, забыв о расспросах.

Через какое-то время он и вовсе успокоился, лишь изредка, когда они встречались для репетиций дуэта, повторял: «Бог мой, вы знали Ханса фон Штоля!», но тотчас умолкал, всем видом демонстрируя, что доверяет Элоизе и совсем не мучается от любопытства.

Бейверли слегка удивило, что мисс Лоуренс выбрала для себя столь странный сценический псевдоним – Элоиза Миллер, но смирился и даже согласился развесить в бедных районах афиши с этим именем, с печалью заявив: «Станете вы звездой сцены или замужней дамой, ни Аполлон, ни Эндрю не позволят крутиться возле вас старику Бейверли. Но обещайте, что вы иногда будете петь на моих концертах для бедняков. Если обещаете, я, так и быть, займусь афишами».

Он был так трогателен в своей непритворной печали, и так мило пытался ее скрыть, что Элоиза дала ему это обещание, уже почти уверенная, что на первый концерт мастер точно не явится. Слишком велик Лондон, чтобы имя Элоизы Миллер попалось на глаза Хансу фон Штолю.

Она даже задумалась, стоя у зеркала в платье для концерта, не стоило ли оставить пистолет в доме Суита. По ее просьбе Эндрю взял с собой оружие, а у Элджернона всегда имелась при себе тяжелая трость на случай, если кому-то из зрителей придется не по вкусу выступление. Элоизе Миллер – певице и балерине – не было нужды защищать себя самой, но цветочница, которой она была так недолго, бунтовала против подобного легкомыслия и желала защитить себя сама.

Элоиза спрятала «Дерринджер» под шарф на столике в небольшой комнатке, отведенной под гримерную, взглянула в зеркало и заметила, что бледна. Испуганные глаза блестели, словно подкрашенное лазурью стекло. Элоиза нажала пальцами на веки, пощипала себя за щеки, чтобы вернуть лицу румянец, и еще раз похлопала рукой по шарфу, проверяя, на месте ли оружие. Платье для танца, воздушное и белое, как страусиное перо, что она видела давно, еще в прошлой жизни, на фото – на шляпке покойной фрау Миллер, отзывалось шелестом на каждое движение.

– Ваш выход, мисс Лоуренс, то есть мисс Миллер, – позвал Бейверли, и Элоиза поднялась со своего места.

Она не удержалась от того, чтобы взглянуть в зал. Отчего-то Элоиза была уверена, что, будь мастер там, она тотчас узнает его, но никого, хоть сколько-нибудь похожего на Ханса Миллера, она не отыскала. Эндрю уже шел к ней с другой стороны сцены. Пианистка, миссис Бивер, ударила по клавишам, глядя на них с умилением – доброй женщине уже намекнули, что исполнители дуэта недавно обручились.

– Боже, Джи Би, в какую клоаку ты меня приволок? – раздался от двери гневный шепот. – Такая шутка дурна даже для тебя, и если ты полагаешь, что я останусь…

«В последний раз молюсь под отчей кровлей… – Элоиза сама не узнавала своего голоса. Он взлетел к потолку и, отразившись от балок, рассыпался хрустальным эхо. – …где я так счастлива была, где он впервые мне сказал “люблю”»…

Она ждала, что хлопнет дверь и приятель господина Шоу выскочит прочь, но тот замер, а после присел, не выбирая места, рядом с какой-то женщиной в потертом пальто и шляпке с парой искусственных вишен.

Элоиза похолодела. За спиной драматурга и его приятеля она увидела знакомую фигуру. Мастер постарался скрыться в тени, но девушка все равно узнала его. Ее голос едва заметно дрогнул, Эндрю заметил это и, потянув за руку, заставил Элоизу повернуться к нему. Лишь на мгновение, но когда она вновь взглянула в зал – мастер исчез, словно был призраком. Последние отголоски дуэта утонули в шуме: зрители хлопали и кричали всякую ободряющую бессмыслицу, не зная, как выразить своего восторга. Приятель мистера Шоу поднялся со своего места, несколько раз ударил в ладоши и, поймав взгляд Элоизы, учтиво поклонился ей.

– Мисс Элоиза не только удивительная певица. Она чудесно танцует, и согласилась сегодня выступить перед нами с небольшой балетной миниатюрой, – объявил Бейверли, казалось, больше певцов довольный их успехом.

Эндрю отступил за кулисы, миссис Бивер поставила перед собой новые ноты, а Элоиза замерла посреди сцены в позе фарфоровой балеринки из шкатулки. «Ззынь» – упала на пол шпилька, выскочившая из прически.

– Элоиза, слышишь этот звук? Ты слышишь скрип… – запело глубоким баритоном фортепиано.

Она выбежала со сцены, не дожидаясь аплодисментов. Волна восторженных хлопков нагнала ее на нижней ступеньке лесенки, что вела в гримерную. Элоиза вбежала туда и затворила дверь. Ей было страшно.

Ей никогда не было так страшно.

Он был там, в зале… Он мог быть повсюду, оставаться незамеченным. Он мог появиться из любой тени…

– Элоиза. – Тихий шепот заставил ее обернуться и прижаться спиной к двери.

– Ты вернулась, чтобы вновь насмехаться надо мной? Опять? Та же песня, что мы пели друг для друга. Ты была моей Луизой Миллер, и я поверил, что тебя оболгали, что нет другого мужчины. Признайся, ведь он был, Элоиза? Если бы ты призналась сразу, тогда… Ты стояла вот так же, только платье было желтым, но… это был тот же взгляд – испуганный и виноватый. Если бы ты призналась тогда, Элоиза… Но ты заставила ударить тебя! Почему ты умерла, дорогая? Зачем вернулась сейчас? Чтобы мучить меня снова – своей ложью, своей красотой, моей глупой любовью к тебе? Я столько раз убивал и создавал тебя, что сбился со счету, и вот ты здесь… Просто скажи, ведь ты изменила мне?…

Пара шагов отделяла Элоизу от столика, где под шарфом лежал пистолет. Мастер стоял у дальней стены, все еще не решаясь приблизиться к ней, видно, боялся, что и эта Элоиза Миллер окажется наваждением или подделкой. Элоиза сама шагнула ему навстречу:

– Дай руку, Рудольф, я слабею, я больше не различаю тебя, в глазах моих темнеет…

Миллер ударил ее внезапно, с размаху, так что букетик фиалок, приколотый к волосам, упал на пол. Сделав шаг к Элоизе, Миллер наступил на него.

– Ты помнишь и это? Да, эти слова ты говорила перед смертью. Руку? – выбросив вперед правую, он схватил Элоизу за горло.

– Дай руку, Рудольф, – прохрипела она.

– Мисс Элиза! – раздалось из-за двери. – Что случилось? С вами все в порядке.

– Я слабею, я больше не различаю… – Ей удалось зацепить ногой стул, и тот с грохотом рухнул, но мастер не ослабил хватки. Элоиза почувствовала спиной край столика и попыталась добраться до оружия. Что-то стукнуло – завернутый в шарф пистолет упал на пол.

– Ломайте дверь, – крикнули снаружи.

– Теперь ты умрешь навсегда, дорогая. Я столько лет потратил на то, чтобы вернуть тебя, и зачем? Чтобы ты снова обманула? Дьявольская кукла!

Продолжая сжимать горло Элоизы одной рукой, Миллер вытащил что-то из-за пазухи. Отвертка блеснула над Элоизой, но на этот раз она не успела зажмуриться. Острие царапнуло по шее с гадким стеклянным скрипом и застряло между фарфоровых пластин.