Шпаги и шестеренки (сборник) Злотников Роман

– А дочь старика, она жива?

– Юэ. Девушку зовут Юэ. Она спряталась в сундуке на кухне и уцелела.

– Она что-нибудь рассказала?

– Или она и вправду немая или не знает нашего языка. По крайней мере я ее разговорить не сумел.

Инспектор Блэк шумно поднялся из-за стола, бесцельно прошелся по кабинету.

– Мне неловко просить, дружище… Понимаешь?

– Понимаю, – сочувственно вздохнул Элиас, хотя не понимал ничего.

– У нас с Изабеллой медовый месяц. Я копил на него два года, уже оплачены и билеты на паровоз и отель и театры и платья. Второго такого шанса у нас не будет, судьба жены инспектора тяжела, малышка еще узнает это.

– Сочувствую, Гордон. Тебе нужны деньги?

– Дело в другом. Старина Вайс… ты знаешь, он недалек. Если нужно угомонить пьяницу или прочесть нотацию скандалисту, он справляется, и храбрости парню не занимать. Но с убийством ему не совладать. А ты все-таки офицер.

– Отставной, господин инспектор.

– Бывших офицеров не бывает, лейтенант Хорн. Я приказываю как старший по чину и прошу как друг оказать всемерное содействие в расследовании дела об убийстве гражданина Сяо-Луна. Приказ уже оформлен, с комиссаром вопрос согласован, отчеты будешь высылать мне ежедневно, через две недели я вернусь в Покет. Согласен?

Элиас колебался недолго. Пара росписей, короткий диалог с Вайсом – у пожилого сержанта по счастью хватило ума понять, что с расследованием он не справится. И лейтенант Элиас Хорн стал внештатным сотрудником на договоре с правом просить содействие у полиции города Покета. Синий оттиск печати завершил дело.

До улицы Паломников Элиас отправился пешком, ему хотелось понаблюдать за городом. Однако Покет жил так, как будто ничего не случилось. Лязгая и дребезжа прокатилась конка – один маршрут от ратуши до порта. За вагоном гнались мальчишки, норовя проехаться на «колбасе». Газетчики выкрикивали последние новости, разносчики продавали моченые яблоки и горячие пирожки, спешили на рынок домохозяйки с пустыми корзинами, пробегали шалые гимназисты, прогуливались бонны с колясками и горничные с собачками. Словно старый китаец и не рождался однажды в своей Поднебесной и не отправился на рассвете к своим раскосым богам…

Джимми у лавочки имел вид лихой и бравый, отваживая любопытных. На Элиаса страж порядка посмотрел строго, но документ с печатью убедил его.

– Нет, господин лейтенант, в помещение никто не входил. Тело вывезли в морг, доктор Граббе к вечеру пришлет заключение. Девушка там, внутри.

Ароматный полумрак лавки отдавал кровью. Под ногами похрустывал мусор, еще вчера бывший игрушками – бамбуковые палочки, жесткая бумага, осколки зеркал и фарфора, детали крохотных механизмов. Порванный пополам, жалко свисал воздушный змей. Газовый фонарь треснул, клочья света проникали сквозь стекла витрины. Очерченный контур тела кое-где побурел и затерся шагами. На стойке лежала конторская книга, китайские иероглифы мешались там с цифрами и понятными буквами – адреса, номера и суммы, ни единой фамилии Хорн не нашел. Раздался звон, китайские побрякушки, подвешенные над прилавком, задребезжали в такт робким шагам. Элиас обернулся и увидел дочь старика. Юэ была бледна, черные пряди растрепались, выбившись из прически, рукава розового ципао покрылись кровяными разводами, тонкие пальцы дрожали. Синие глаза смотрели прямо и безразлично, дорожки слез тянулись к мягкому рту. «Она совсем некрасива», – некстати подумал Элиас, и тут же оборвал себя – девушка только что потеряла отца, ей больно.

– Сочувствую вашему горю, госпожа Юэ. Могу ли я что-нибудь для вас сделать?

Потупив глаза, девушка едва заметно покачала головой «Нет».

– Вы понимаете меня?

Робкий кивок «Да».

– Мне поручено расследовать дело о гибели вашего отца. Можете быть уверены, преступники будут найдены, их постигнет заслуженная кара.

Молчание.

– У вашего отца были враги? Кто-нибудь угрожал ему? Вы видели человека, который напал на него этой ночью, встречали его раньше? Представляете, что послужило причиной подобной жестокости? Простите, госпожа Юэ, я вынужден задавать эти вопросы.

По щекам девушки скатилось несколько слезинок, рот задрожал. Элиас понял – еще немного, и она разрыдается или, того хуже, упадет в обморок. Бог его знает, как это принято в Китае, но в Покете обходятся без церемоний! Не задумываясь, Элиас расстегнул шинель и набросил теплую одежду на плечи девушки.

– Вы многое пережили сегодня, вам просто необходимо подкрепиться. Пойдемте со мной!

В кафе мадам Жозефины поздним утром пустовали все столики. Поэтому почтенная хозяйка не стала протестовать против странного вида гостьи. И какао подала тотчас – густой, горячий, со сливками, с пенкой, с изумительными маленькими пирожными на тарелочке.

– Попробуйте, вам сразу станет легче. Не стесняйтесь пожалуйста! Ну!

Отвернувшись к окну, чтобы не смущать девушку, Элиас исподволь наблюдал за ней – как деликатно она ест, маленькими глотками отпивает сладкий напиток, хотя явно голодна. Как просыпается под кожей румянец, как поблескивают во рту аккуратные зубки – кто придумал, что китайские женщины их чернят? Машинально, не отвлекаясь от размышлений, Элиас сложил из салфетки журавлика – в южном порту одна гейша в перерывах между утехами научила его мастерству оригами. При виде бумажной птицы Юэ бешено закивала. «Да, да, да!» говорило ее лицо. Девушка выхватила из подставки на столе зубочистку, обмакнула ее в гущу какао и прямо на блюдце нарисовала странную птицу с шестеренками вместо глаз. А потом ухватила Элиаса за рукав и потащила назад – тот едва успел крикнуть хозяйке «запишите на счет».

В лавочке взволнованная Юэ жестами попросила помочь – снять со стены большой шелковый экран, расписанный аистами и бамбуками. За ним оказалась дверь, украшенная щитком с иероглифами. Тонкие пальцы Юэ выбили замысловатую дробь и замок щелкнул, открывая проход. Тотчас сам собой зажегся газовый рожок, осветил комнатку, выглядящую уютной по сравнению с хаосом лавки. Там были птицы.

В первый момент Элиас подумал, что в клетках сидят настоящие соловьи и щеглы, но тут же понял ошибку. Игрушки, десять или около того клеток с фигурными прутьями. Элиас поочередно рассмотрел их, ощущая спиной внимательный взгляд девушки. Может ли быть, что старика убили из-за дорогой безделушки? Сколько стоит одна птица – соверен, три, пять?

Последнюю мысль он произнес вслух. Юэ написала в воздухе цифру. Сто золотых монет. Стоимость рыбачьей фелуки на дюжину гребцов, с сетями, кедровой мачтой, компасом и бочонками под треску. За что?! Кто в городе может позволить себе выложить столько золота за игрушку?

Недоумевая, Элиас взял в руки ближайшую клетку – там сидела желтая канарейка. Сама птица оказалась металлической, под пышными перышками ощущался жесткий каркас. И на брюшке у нее был ключ, такой крохотный, что лейтенант едва зацепил его ногтями. Оборот, другой, третий… Механическое тельце затрепетало. Птица расправила крылышки, встряхнулась, словно живая, спорхнула в клетку и зачирикала. Пение ее походило на мелодию музыкальной шкатулки – томительное, нежное, с капелькой грусти. Элиас вдруг вспомнил милое личико Мери, своей невесты. Она отказала жениху безо всякой причины, Хорн вспылил и отправился в армию, уехал с хайлендерами в бунтующий Раджпутан. А Мери в тот же год умерла от туберкулеза – она узнала, что заболела, и решила не становиться обузой любимому человеку. Легкий вздох привлек внимание лейтенанта, он взглянул на Юэ и увидел, что девушка покраснела, словно бы от стыда. Надеюсь, китайцев не учат читать мысли?

Закрыв клетку, Элиас захотел завести другую птицу, но девушка воспротивилась так решительно, что лейтенант отступил. Остальные игрушки тоже оказались под запретом. Элиас пожал плечами и не стал настаивать. Один из ящиков комода, стоящего в углу комнаты, оказался заполнен золотыми монетами – похоже Юэ обеспеченная наследница… если, конечно, она не убила отца сама. Впрочем, огорчение девушки выглядело непритворным, а хрупкие пальцы вряд ли могли бы удержать револьвер. Второй ящик оказался полон непонятных деталей – барабанчиков, утыканных шипами, молоточков, шестеренок, колесиков. В третьем хранились принадлежности для письма и лежала конторская книжица. Адреса, иероглифы, цифры. Четырнадцать адресов. Четыре из них перечеркнуты. Два знакомы – на бульваре Цветочниц в собственном доме проживал скрипач Циммер, виртуоз и брюзга, а усадьба «Рай», находящаяся в получасе езды от Покета, недавно перешла в полную власть младшего Гавестона….Ими-то мы и займемся.

– Госпожа Юэ, я планирую продолжить расследование. Вы позволите, я заберу конторскую книгу вашего отца?

Кивок.

– Вы хотите положить деньги в банк? Я позову полицейского, он сопроводит вас и поможет сделать вклад.

Кивок.

– Вы хотите снять номер в отеле? У вас есть родственники? Друзья в городе, которые могли бы помочь вам?

«Нет». «Нет». «Нет».

– Вы останетесь в лавке, а я ближе к вечеру навещу вас и расскажу, как идут дела.

Кивок. Элиасу почудилась тень улыбки – или отсвет от неверного пламени.

Осторожно ступая по мешанине осколков, лейтенант выбрался на улицу, отдал распоряжения джимми и сел в первый попавшийся экипаж.

У Циммера разыгрался радикулит, поэтому скрипач принял гостя в постели. Элиас чувствовал, что музыкант несколько раздражен и не стоит злоупотреблять его временем. После нескольких комплиментов рождественскому концерту в ратуше, лейтенант перешел к делу.

– Полицейскому управлению Покета требуется ваша помощь. Сегодня на рассвете был убит один из уважаемых граждан города, господин Сяо-Лун, торговец игрушками. Вы приобрели у него механическую птицу?

Одышливый Циммер от удивления привстал в подушках, болезненно охнув.

– Я считал вас умным человеком, Элиас! Скажите, зачем мне игрушка?!

Невозмутимый лейтенант пожал плечами. В самом деле тяжело было представить клетку с птицей в холодных, геометрически правильных комнатах скрипача.

– С год назад неизвестный поклонник преподнес мне нелепый подарок – механического дрозда в серебряной клетке. Сперва я повесил игрушку в спальне, голосок птицы напоминал мне второй концерт Сарасате. Я стремился заводить игрушку все чаще, не мог наслушаться. Но вскоре случилась странная вещь – я, Циммер, потомственный скрипач, перестал попадать в ритм собственной музыки. Сердце мое билось чаще и пульсировало сильнее. Я обратился к доктору Граббе, тот нашел меня абсолютно здоровым, посоветовал отдохнуть. Я отправился на побережье, плавал на яхте, завел любовницу. Но музыка продолжала утекать из пальцев, пока в один прекрасный день я не взял механического дрозда и не свернул ему шею. Последствия нелепой оказии ощущаются до сих пор, рождественский концерт я отыграл едва ли вполсилы, и не врите мне Элиас. Зато ритм восстанавливается. Хотите убедиться?

– Благодарю, маэстро!

Почтительно улыбаясь, Хорн подал скрипачу инструмент и приготовился слушать. Тонкий ценитель, он наслаждался виртуозной простотой рыбацких песен, старинных баллад, которые Циммер любовно собрал еще в молодости, будучи никому не известным пьяницей из трущоб Лисса. Значит птица едва не отняла у музыканта способность играть? За такое убивают… но Циммер вряд ли догадывался, откуда взялся подарок. Следовательно, он невиновен. Едва дождавшись последних нот, Элиас горячо поблагодарил скрипача, пожелал скорейшего выздоровления и откланялся – дела требуют.

Наскоро перекусив в кабачке дядюшки Бризоля, лейтенант вызвал паромобиль. Идея проехаться до усадьбы в тепле и комфорте нравилась ему больше пешей прогулки. Тем паче, что Гавестоны испокон веку слыли гордецами – молодой наследник мог бы и отказаться от беседы с внештатным сотрудником, и протомить его до ночи в прихожей, вместе с арендаторами и пастухами. Хорн ожидал худшего – и ошибся.

Стоило чопорному дворецкому объявить о визите, как молодой Гавестон явился поприветствовать гостя. По звонку колокольчика лакей вкатил столик, полный изысканных лакомств, другой слуга предложил господам кубки с пряным, обжигающим рот глинтвейном. Завязалась радушная беседа, Гавестон уже взахлеб рассказывал о грядущей охоте на лис, о новых ружьях, заказанных в столице, о необыкновенном уме гончего пса Хватая. Окутанный гостеприимством Хорн ел, пил, слушал и наблюдал. Что-то несуразное было в облике лорда – вялый маленький подбородок, мутноватые глаза, дряблые губы. И несдержанность – люди столь высокого положения к двадцати годам безупречно владеют собой, а Гавестон смеялся и хлопал собеседника по плечу. И… птица. В дальнем углу столовой на особой подставке Элиас разглядел филигранные прутья клетки, расслышал мелодию, сходную с песней весенней воды, и сделал стойку – куда там гончей. Но Гавестон стал между ним и клеткой.

– Я не расстаюсь с моим щегленком ни днем ни ночью, мой друг! Его пение побуждает меня к ясным мыслям и справедливым поступкам, пробуждает разум и утихомиривает кошмары.

– Вас что-то беспокоит, лорд Гавестон?

По лицу молодого человека пробежала гримаса, уголки губ обвисли, делая знатного дворянина до отвращения похожим на деревенского дурачка. Но любезность тотчас вернулась.

– Уже нет. Раньше, давным-давно меня мучили кошмары, в них я умирал на гнилой соломе, прикованный за ногу, как собака. Но с тех пор, как сэр Роджер, мой дядя, подарил мне щегленка, напасть исчезла и сны мои снова полны света.

– Могу я поговорить с вашим дядей?

– Поговорить? Нет. Потеря опекунства стала для него большим ударом, он оставил «Рай» и не приехал даже на Рождество.

– Вы нуждались в опеке?

– После смерти дорогой матушки – да, конечно. Но это долгая, скучная тема. Знаете, на южных склонах холмов, там, где разросся боярышник, особенно много лис. Егеря говорили, появилось и барсучье семейство, так что я приобрел отменного щенка ягдтерьера. Навестите нас в августе, я настаиваю, чтобы вы присоединились к охоте!

Понадобилось не менее получаса, чтобы уклониться от словоохотливого лорда, и еще столько же, чтобы убедить его: щенку даже от самого Хватая в холостяцкой квартире окажется неуютно, а охотничье ружье чересчур дорогой подарок. Дело кончилось пыльной бутылкой вина, вынесенной дворецким с церемонной торжественностью.

Утомленный беседой Элиас не заметил, как вздремнул в паромобиле, очнулся уже в сумерках, на въезде в Покет и приказал немедля направляться в участок. Едва ответив на приветствие ошалевшего от непривычной ответственности Вайса, лейтенант заперся в кабинете инспектора, приказал доставить туда какао из ближайшей кофейни и все материалы по делу китайца.

По четырем адресам, вычеркнутым в книжечке Сяо-Луна, все оказалось так, как и предполагал Хорн. Толстяк банкир скончался от апоплексического удара, оставив состояние юной вдове, пожилая купчиха приняла яд, ненадолго обогатив сына-кутилу, неумолимый судья неудачно поскользнулся на лестнице, а свирепый капитан китобоев сошел с ума от белой горячки и преставился в лечебнице для душевнобольных. Еще один адрес оказался знаком Вайсу и тоже отмечен смертью. Там на прошлое Рождество отправился в мир иной живописец Риоль, меценат и благотворитель, основавший школу искусств, в которой бедные дети обучались бесплатно. Два года назад доктора постановили «рак», он сильно мучился, лечение не помогало. Но в последние месяцы болезнь ослабила когти, боли ушли и страдания отступили. Риоль смог закончить последнее полотно – «Рассвет в Каперне». И умер во сне на руках у любимой натурщицы.

Пуля, которой застрелили китайца, не отличалась ничем особым – фабричный патрон 7,5 мм. Прострелено легкое, повреждена артерия, причина смерти – фатальное кровотечение. Сам Сяо-Лун за двенадцать лет жизни в Покете ни в чем не засветился. Он приехал в город вдвоем с маленькой дочерью, приобрел за наличные лавку, через полгода открылся – и ничего. Ни краж, ни жалоб, ни ссор с соседями. Хотя стоп… два месяца назад старику повредили витрину. Знаменитая певица Жизель, стареющая примадонна местного театра, кидала камни в стекло, плакала и бранилась, если верить отчету джимми. Незадолго до этого дама отметила свой бенефис в компании первых лиц города, поэтому дело ограничилось грозным внушением, но чем ей не угодил китаец? О, как!!! Адрес театра, где подвизалась Жизель, значился в списке книжки, одним из последних… Завтра, все завтра. Позевывая, Элиас приказал вызвать мобиль.

Синяя темнота окутала Покет. Яркий снег отсверкивал в лучах фонарей, редкие прохожие кутались в шубы, прятали лица в меховые воротники. Окна мобиля моментально заиндевели. Уже на подъезде к дому, Элиас вспомнил, что пообещал навестить Юэ, и приказал шоферу развернуться. Витрина лавки, конечно же, не светилась, но внутренность за прошедшие часы изменилась до неузнаваемости. Исчезли осколки, обрывки, мусор, воздушный змей горделиво покачивал синими лентами. Сама девушка переоделась в ципао с мельницами, уложила волосы и набелила лицо, чтобы скрыть следы слез. Она держалась с робким достоинством, но Элиас чувствовал – ей страшно оставаться одной в пахнущей смертью лавке. Колебание было минутным.

– Госпожа Юэ, согласились бы вы побыть моей гостьей? Не подумайте скверного, для вас есть отдельная комната, я приглашу служанку. Вам предстоят нелегкие дни, молодой девушке тяжело пережить их в одиночестве.

Молчание. Взгляд из-под черненых ресниц.

– Я тревожусь, госпожа. Кто о вас позаботится, подаст еду, вызовет доктора, распорядится о похоронах? Мы возьмем с собой все, что вам нужно. И птицу, чтобы вы не скучали. Желтую канарейку. У меня дома целая стайка живых канареек, уверен, они вам понравятся. Прошу вас!

Кивок. Детский жест ладоней – так изображают птицу в театре теней. Несколько легких минут на сборы. Небольшой саквояж с одеждой – похоже отец бедняжку не баловал. Пачка бумаги, тушечница, перья и кисти. Клетка с птицей – ее Юэ вручила Элиасу и коротко поклонилась. Кажется, это был подарок.

Услышав о новом пункте маршрута, шофер скривился, но серебряная монета моментально привела его в добычливое расположение духа. Всю дорогу до Яблочной улицы он болтал о преступниках, убеждая маленькую госпожу, что мерзавец, лишивший жизни ее папашу, непременно окончит дни на виселице. Лишь шумная воркотня Камиллы, кухарки Элиаса, нисколько не рассердившейся на столь поздний визит, сумела заткнуть фонтан. Впрочем, визгливые причитания пополам с сочувственными охами оказались не легче. У лейтенанта Хорна заныл старый сабельный шрам на макушке. Когда мобиль добрался до дома, он предложил Камилле обустроить гостью в комнате для прислуги, озаботившись постелью, тонким бельем и всем, что может потребоваться молодой девушке. А сам удалился в спальню, сделал холодный компресс, разделся и уснул мертвым сном.

Наутро выяснилось, что он спас жизнь Юэ. Глубокой ночью лавка вспыхнула как свеча. Охранявший вход молодой джимми был найден без сознания, с хлороформовой тряпкой на лице. Все игрушки, бумажные змеи, красный дракон и прочие китайские чудеса сгорели бесследно. Птицы тоже сгорели – отправившись на пожарище, Элиас раскопал в грудах пепла несколько остовов клеток с бесформенными комками металла внутри. Никто из соседей ничего не заметил. Если следы и оставались, их залили водой пожарные и затоптали любопытные. Ни окурков сигар, ни платков с монограммами, ни рисунков на обгоревшей стене или других глупостей, которые так удаются мастерам площадных детективов. Ни-че-го. От безысходности Элиас было собрался отправить джимми к парадному, дабы защитить Юэ в свое отсутствие, но передумал – это выглядело бы плакатом «преступники, жертва здесь».

Лейтенант, не глядя, подмахнул пару приказов, и решил, что самое время прогуляться по адресам, сохранившимся в книжке китайца. Смерть старика бесспорно связана с одной из проданных птиц. Вот только в чем состояла их ценность?

Певица Жизель выглядела бессовестно хорошо. Так прекрасны лишь женщины на излете зрелости, осознающие – их власть над сердцами тает. Огромные, выразительные глаза, умело обнаженное роскошное тело, дорогие духи, правильный свет – мягкий, теплый, скрывающий морщины на шее и пятнышки на руках. Обворожительный грудной голос, с нотками корицы и шоколада. Будь Элиас моложе, он непременно пал бы жертвой сладостных чар.

За цветы певица небрежно поблагодарила, но видно было, что розы пришлись по душе. На комплименты отреагировала спокойно – льстили достаточно. А вот тема репертуара оказалась животрепещущей – одна нахальная шансонетка вознамерилась петь «Аиду», отобрать любимую роль, а ее писклявым голоском даже «кушать подано» враз не скажешь. Да, вы правы, юноша, писклявым, как у помойного воробья. Ах, оставьте, при чем тут птицы? У китайца? Да, помню, чтоб он сдох, косоглазый ублюдок!!!

Невозмутимый Элиас переждал поток слез и бессвязных воплей, подал даме воды, платочек и приготовился внимать.

– Я услышала про механических птиц от сэра Роджера Альсервея, около четырех лет назад. Мы э… были близки какое-то время. И вот однажды я стала невольной свидетельницей его беседы с одним приятелем, таким же бонвиваном. Тот хвастался, как заводной соловей, купленный у китайца, облегчил ему жизнь – своенравная тетушка, получив в подарок сладкоголосую птичку, не только оформила завещание на племянника, но и щедро снабжала его деньгами в счет будущего наследства. «Старуха стала покорной, словно собака», – насмехался бездельник. Роджер посетовал на выходки своего племянника и подопечного. Тот родился слабоумным, а с возрастом стал страдать от припадков неукротимого буйства, рискуя не только изувечить слуг, но и нанести себе вред. А гибель племянничка превратила бы Роджера в бедняка – поместье «Рай» майорат, Роджер был дядей по материнской линии. Приятель дал адрес лавки и посоветовал ссылаться на него. А у меня хорошая память.

– И при чем же тут ваши беды?

– Ах, юноша, вы еще не успели узнать, что любовь жестока как смерть и стрелы ее навсегда ранят. Год назад в наш театр пришел молодой актер, итальянец. Бездонные глаза, черные кудри, вишневые губы, нафабренные усики – так бы и съела. Я открылась ему через два спектакля, я подняла мерзавца из статистов до первого любовника, я настояла, чтобы ему платили так же щедро, как мне. Он бросил меня через три месяца, обозвав толстозадой Венерой!

Элиас прикрыл рот рукой, надеясь, что актриса не заметит неуместной веселости.

– Вы так молоды, вы не знаете, сколь тяжело оказаться отвергнутой в последнем подлинном чувстве. Я заложила бриллианты и пошла к старику китайцу. Он продал мне механическую птицу и велел подарить возлюбленному, чтобы вновь пробудить в нем чувства. И они пробудиииииились…

Новый поток слез унялся быстро, Жизель продолжила.

– Презренный тип влюбился в прачку и сбежал с ней. И знаете, что самое обидное? Зад у этой распутной коровы в полтора раза больше, чем у меня!

Кое-как выразив сожаление, Элиас вышел из театра и без сил опустился в сугроб, уже не сдерживая смеха. Нет, престарелая Федра не стала бы убивать.

Оставалось четыре адреса. По одному все еще проживала престарелая тетушка – она не принимала никого, кроме дорогого племянника, и два года не выходила из дома. Другой особняк оказался закрыт, лишь табличка с фамилией украшала потускневшие двери. Покопавшись в памяти, Элиас вспомнил эту историю – красавица Ассунта Давенант, жена фабриканта, потеряла дитя во время морской прогулки. Она впала в тихое помешательство, слегла и супруг всерьез опасался за ее жизнь. Ни доктора, ни священники ни целительное время не помогали. Но однажды женщине стало легче, она начала подниматься, гулять по саду, потом муж увез ее в Лисс. Кажется, они взяли на воспитание сироту. Третий дом принадлежал рыботорговцу Фуксу. Тут и вопросов не возникало – единственная дочь Фукса была горбуньей и хромоножкой, отец не жалел никаких денег, чтобы развлечь дитя.

Последний адрес принадлежал Эртону, подполковнику в отставке, известному коллекционеру и собирателю редкостей. Теоретически у боевого офицера хватило бы опыта и воли, чтобы хладнокровно убить человека, тем паче за уникальный экземпляр для собрания, и с револьвером старый вояка не расставался. Практически он, Элиас, месяц назад славно погулял на прощальной вечеринке – Эртон отправился в варварскую Тавриду, где невежи-феллахи раскопали царский курган. Подполковник надеялся поживиться чем-нибудь неповторимым и, судя по неизменно кислому выражению лица госпожи Эртон, возвращаться в Покет не торопился. Круг замкнулся, подозреваемых не появилось. Смерть китайца не была выгодна никому.

Усталый, продрогший Элиас приказал шоферу «домой». По дороге он вспомнил, что забыл пообедать, но заезжать в ресторан не стал – у кухарки наверняка найдутся хлеб, сыр и копченый окорок….Или целое пиршество – едва открыв дверь, Хорн унюхал аромат грибного супа по-польски, тушеного мяса в горшочках и бог весть чего еще. Квартира блестела, словно по ней прошелся целый отряд уборщиц – ни пылинки под шкафами и тумбами, ни паутинки на драгоценных чучелах, ни царапинки на паркете. У дружно щебечущих канареек в поилках текла свежая вода, на поддонах лежали можжевеловые опилки, а в кормушках золотилось конопляное семя. Подаренная птица висела над рабочим столом, на котором (о, счастье!) не было сдвинуто ни единого документа. Интересно, сколько мелодий она играет? Элиас достал механическую канарейку, осторожно повернул ключик и дождался первых протяжных нот. Тотчас в кабинет заглянула принаряженная Юэ – в прическе цветы, на поясе вышитые драконы, на пальцах кольца. Жестом она пригласила господина в столовую, где уже был накрыт безупречно сервированный стол. Озадаченный Элиас поглощал пищу, искоса поглядывая на сотрапезницу. Его холостяцкий инстинкт протестовал – так и окручивают нашего брата, так и заманивают в брачные цепи. Ишь чего надумала – похоронит папашу и пусть валит, благо золота у нее куры не клюют. Глупость какая! Элиас скривился – все-таки девчонка допустила ошибку, кто же подает пирожные и какао к обеду. Впрочем, Юэ просто хотела ему угодить. И птичья песня так идет к ее плавным движениям…

Радости хватило ненадолго. После ужина лейтенант составил отчет и отправил его с нарочным. Господин инспектор Гордон Блэк вряд ли обрадуется такой расторопности – лавка сгорела, вещдоки канули в лету, свидетелей нет, подозреваемых нет. Может, следствие изначально пустили по ложному следу, дворник неверно понял слова старика. Или убийца – эта льстивая маленькая китаянка с глазами синими, как зеркальца на крыльях лазоревки? Или она сама механизм, кукла с дырочкой для ключа, и кто-то заводит ее раз в году, поворачивает шестеренки? Неожиданно Элиасу страстно захотелось прикоснуться к покатым плечам девушки, ощутить на своих губах еле слышное дыхание, убедиться, что она живой человек. Наваждение! Сняв домашние туфли, на цыпочках Хорн прокрался в закуток для прислуги – интересно, чем занимается его гостья.

Юэ рисовала. Она разложила на полу листы белой бумаги, аккуратно, чтобы не запачкать ковер, поставила на блюдечко тушечницу и, устроившись в немыслимой для европейской женщины позе, выводила что-то тоненькой кистью. Элиас разглядел рваный контур поляны, длинные клювы и волнистые концы крыльев – где только она успела увидеть танцующих журавлей? Под ногой предательски скрипнула половица, и Хорн решил не искушать судьбу, не смущать гостью и себя тоже. Он вернулся в спальню, сделал несколько выпадов, разгоняя ленивую кровь хайлендерской саблей, обтерся мокрым полотенцем, и крепко уснул.

На завтрак подали погребальную урну. Стоило Элиасу примериться ложечкой к аппетитному яйцу пашот, как дверной колокольчик поднял из-за стола. Адвокат с неприятным лицом огласил, что выполняет последнюю волю клиента, достопочтенного Сяо-Луна, вручил госпоже Юэ расписной серый горшок и объяснил, что, согласно завещанию, ее отец был кремирован на рассвете, в полном одиночестве. Как поступить с прахом, она должна знать. Все имущество, движимое и недвижимое, переходит в полное владение госпожи Юэ Лун через месяц после смерти отца, с уплатой пяти процентов налога. Кроме птиц – пусть госпожа Юэ о них позаботится. Всего наилучшего, вот визитная карточка, обращайтесь. Пока лейтенант расшаркивался с адвокатом, пытаясь уяснить подробности дела, девушка исчезла в квартире.

Чутье не подвело, Элиас успел вовремя – китаянка уже доставала из клетки бедную канарейку. Хорн схватил Юэ за руки (теплые, теплые, слава богу!) и потребовал объяснений. Девушка качала головой и моргала, бисеринки слез снова повисли у нее на ресницах. Потом сдалась. Мелкими шажками пробежала в свой закуток, вернулась с бумагой и тушечницей, начала рисовать, разбрызгивая чернила. Из-под пера возникали птицы с шестеренками вместо глаз и раскрытыми клювами. Из клювов лились мелодии. Юэ изобразила звуки при помощи лиц – улыбающихся, плачущих, перепуганных. Недоуменный Элиас покачал головой. Юэ коротко рассмеялась, положила ему на грудь ладонь, а другой начала отстукивать ритм – тук-тук, тук-тук.

– Так бьется сердце, – сообразил Элиас.

Китаянка завела канарейку и начала отстукивать ритм мелодии механической птицы. Тук-тук, тук-тук, тук-туук-ту, тук-туук-ту. Крохотные промежутки сдвигали такт… кажется этим же принципом пользовались африканские колдуны, колотя в бубен!

– Ты хочешь сказать, что механическая птица воздействует на человека, изменяя ритм сердца? Делает его радостней или грустней, сводит с ума, вгоняет в черную меланхолию или облегчает страдания?

Кивок. Кивок. Кивок.

– А для чего нужна эта птица, желтая канарейка? Почему ты преподнесла ее мне?

Медленно покраснев, Юэ положила ладонь на левую сторону груди. Коротко поклонилась, взглянула прямо в глаза Элиасу, полыхнув синими молниями. А потом выхватила заводную игрушку из клетки и разбила об пол – Хорн не успел ей помешать. И что сказать не нашел. Молчание затянулось, оба разглядывали желтые доски паркета. Элиас не выдержал первым.

– Прах твоего отца нужно захоронить. Где ты планируешь это сделать?

Три штриха. Море?

Одной рукой обняв урну, Юэ сделала характерный жест, словно солила нарисованные волны.

– Ты хочешь развеять прах отца над морем?

Кивок. И еще одна слезинка на бледной щеке.

Паромобиль довез их почти до самой Толковой бухты. От залива Бай ее отделял небольшой, вытертый ветром горный хребет, по которому шла тропа рыбаков и контрабандистов. Укутанный в шинель, обутый в офицерские сапоги Элиас засомневался – пройдет ли там хрупкая девушка, не лучше ли совершить обряд на спокойном берегу. Но Юэ храбро полезла вверх, не оскальзываясь на оледенелых камнях. Стало видно, что ее одеяние, столь громоздкое в помещении, просто создано для свободы. Своей жизнью зажили ленты длинного пояса, крыльями закачались просторные рукава розового ципао, взметались и опадали юбки. В знак траура девушка распустила волосы, резкий ветер играл черными прядями, снежинки оседали на них, как звезды. Китаянка спешила вперед, Элиас торопился за нею слегка запыхавшись. Он осторожничал, зная о коварстве обрывов и глинистых склонов. А Юэ ничего не боялась. На самой вершине, там, где безвестный народ когда-то поставил каменную арку, украшенную звериной резьбой, девушка вскрыла урну. Она бросала на ветер щепотки пепла, звонила в крохотный колокольчик, протягивала к небу ладони, моля о чем-то. Потом взмахнула руками-крыльями и побежала вниз по склону, перескакивая через овражки и комья снега с грацией горной козы.

Изумленный Элиас следил за ней с замиранием сердца – достаточно было неверного шага, чтобы легкий шелк покатился по склону грязным, сминающимся лоскутом. Но счастье было на стороне девушки. Она спустилась на каменистый пляж, моментально разулась (безумная!) и вошла в воду, придерживая полы пышной одежды. Последние крохи праха впитались в волны, в урну Юэ положила какое-то украшение и толкнула прочь – плыви! На берегу китаянка даже не стала вытирать ног – села прямо на камни, воздела руки над головой, как цветы, и застыла, только волосы колыхались воздушными змеями. Стая розовых чаек спустилась со скал и закружилась над девушкой, звонко крича, словно скорбя о мастере птиц, мудром Сяо-Луне, который умер так далеко от Поднебесной. Они танцевали и танцевали, ткали сложный узор, полный ритма – тук-туук-ту, тук-туук-ту…

Потом ударил выстрел. Птицы с криком отхлынули в стороны. Юэ упала ничком и больше не двигалась.

Сказалось военное прошлое – Элиас моментально пригнулся, скрывшись за гребнем холма. И увидел, как по пляжу осторожно идет человек в черном пальто и модном котелке денди. Скорее всего преступник пробрался нижней тропой – летом там глубоко, а зимой можно пройти едва замочив ноги. Он выследил их из города и намерен убить. Обоих? Элиас не стал задаваться этим вопросом. Расстояние было большим, но он все-таки попытался – и промахнулся, пуля бессильно взбила песок под башмаками преступника. Вторая цвиркнула по камням и ушла в молоко. Третья подбила чайку.

Противник выстрелил дважды. Осколок камня повредил Элиасу бровь, кровь закапала, заливая глаза. Еще немного – и он тоже останется здесь, на пляже, мертвее мертвого. Ни за что! Одним движением лейтенант перескочил через гребень и, оскользаясь, побежал вниз. Он рисковал, страшно рисковал, но блеф спас ему жизнь. Раз! Два! Три! Четыре! У противника не осталось патронов, и он тоже это понял. Незнакомец развернулся, думая спастись бегством, – и Элиас с двадцати шагов положил рядом две пули. Метнувшись вперед, он схватил раненого за грудки, приподнял, пачкая руки в крови:

– За что ты убил девушку, сволочь?

– За птиц, – хрипя и отплевываясь, ответил будущий покойник. – Старый китаец продал мне птицу, обещая, что дело верное. И разорил, сделал нищим! Мой слабоумный племянничек из буйного стал тихим, таким тихим, что тошно глядеть. Он не расставался с проклятой птицей ни днем ни ночью, кусаясь, если кто-то подходил к клетке. Он молчал и учился читать. Молчал и подкупал слуг. Молчал и запоминал все. А потом оспорил и разорвал опекунство, выкинул меня из поместья как ненужную вещь, ни дал ни гроша от наследства. А сам купается в золоте, никчемный кретин!

– Так ты Роджер, бывший опекун лорда Гавестона?

– Роджер Альсервей, последний отпрыск древнего рода. Я мог бы стать капитаном, политиком, путешественником, я рожден для великих дел, но судьба наплевала мне в физиономию.

– Ты родился для виселицы.

Раненый хрипло засмеялся.

– Пусть костлявая Бет поищет себе другого дружка.

Пузырящаяся алая кровь выступила на породистых, сильно вылепленных губах. Пышные кудри обвисли, тонкий нос побледнел, заострились скулы. Серые пронзительные глаза потомка норманнов в последний раз отразили серое небо над побережьем, и Роджера Альсервея больше не стало.

Элиас кинулся к девушке. Осторожным движением он перевернул обмякшее тело, ища следы от пули. Лейтенант готовился попрощаться, жизнь слишком часто била его под дых, оставляла одного, наедине с морем и верными, безразличными ко всему птицами. Но на белом, открытом горле пульсировала синеватая жилка и любимые губы вздрагивали. Кровь впитывалась в темные волосы, длинная царапина тянулась по голове. «Останется рубец», – некстати подумал Элиас и провел рукой по макушке, там, где ныл к непогоде дурно зашитый след от сипайской сабли. Снег и перья сыпались с неба, легкий снег и белый летучий пух.

…В марте она будет рисовать чаек.