Три жизни Томоми Ишикава Констэбл Бенджамин

– Допустим.

– Позволь, я продолжу. Я пошла с тобой искать записную книжку в пианино и подумала, что это несправедливо – видеть, как ты искренне расстраиваешься из-за Бабочки, тогда как на самом деле она жива. И я рассердилась, что она тебе врет. Я немного опьянела, вот и подумала: а что, если я, никому не вредя, слегка наведу тебя на след? В конце концов, на следующий день она сама собиралась приехать, и я могла выйти из игры. Я шла домой, непрерывно думая о том, какой был безумный день. Не помню, когда я последний раз так веселилась. И тут позвонила Бабочка. Она хотела все знать, и я рассказала – ну, кроме того, что проговорилась тебе, что она хозяйка моей квартиры. А потом нити спутались окончательно…

– Ну ты и ловка врать.

– Спасибо. Но лично я предпочитаю думать, что играла роль. В любом случае тогда-то Бабочка и предложила слегка снизить квартплату, если я буду помогать ей и дальше. Честное слово, мне не хотелось, и в то же время это был большой соблазн, потому что я отлично провела время. Бабочка попросила показать тебе Нью-Йорк, и я подумала про заброшенную станцию метро, и про деньги, которые пришлись бы очень кстати, и я еще не совсем протрезвела… и сказала «да».

– То есть ты нанялась изображать моего друга.

– Пойми, мне и самой хотелось.

– Но Бабочка тебя подкупила.

– Отчасти.

– Продолжай.

– На следующий день я протрезвела, и ты сказал, что Бабочка убила человека, и я слегка встревожилась. Я придумывала для нее оправдания и старалась веселиться так же, как накануне, но ты был подавлен, что вполне понятно, и ситуация стала сложнее, потому что ты захотел побывать у меня дома…

– Что?

– Чарлз-стрит, пятнадцать.

– А, ну да. Точно.

– Короче говоря, я расстроилась, а потом ты еще попросил, показать тебе мою старую школу, где могло таиться очередное убийство, и я перепугалась, потому что вдруг подумала, что мое прошлое вот-вот выйдет на свет.

– Да, но ты же не думаешь, что Бабочка правда убила того типа?

– Откуда я знаю? Большую часть самостоятельной жизни я провела, пытаясь забыть о том, что случилось в школе. Я хотела жить нормально и оставить в прошлом все, что связано с Бабочкой.

– Кстати, о том, что связано с Бабочкой. Как именно ты ей помогла?

– Да мы просто поговорили. Я ничего не делала, и Бабочка тоже. Тот человек просто исчез.

– Но ты сказала, что помогла ей.

– Нет. Она попросила помощи, но мы ничего не стали делать. Как будто просто сочиняли историю. На том и закончилось.

Разумные мысли иссякли. Я ступил на скользкую почву, и продолжать не стоило, но Беатрис солгала насчет учителя. Теперь, когда она сама об этом заговорила, ложь легко было заметить.

– А потом я прочла записную книжку и успокоилась.

– Как же, если Бабочка написала, что убила твоего бывшего возлюбленного?

– Потому что это неправда. Из случившегося вышла неплохая история. Я бы хотела убить его своими руками. Бабочка описала мои фантазии.

Я уставился на нее, а Беатрис продолжала, словно пытаясь отдалиться от того, что только что сказала:

– И тогда я начала разрушать твои представления о Бабочке, потому что, по-моему, нечестно так высоко ее ставить, тогда как она тебе врет, пусть даже ради интересного приключения. И мне действительно показалось, что ваши развлечения всерьез затрагивают мою жизнь. Со времен колледжа я старалась позабыть о прошлом, но все твои действия, казалось, были связаны со мной. Я решила выйти из игры и объявила об этом Бабочке. Она была очень любезна, и сказала «да-да, я понимаю», и застала меня врасплох. Я согласилась встретиться с тобой и на следующий день, но ты пошел в библиотеку на Джефферсон-Маркет и добрался до третьего убийства, и я почувствовала себя очень глупо, как будто мной попросту манипулировали.

– Не третьего, а пятого. Про два я узнал в Париже.

– Да, конечно, ты говорил. Но, с другой стороны, я почувствовала, что должна искупить свою вину, раз уж я помогла заварить эту кашу. Я гадала, не пытается ли Бабочка меня шантажировать, и не знала, что делать. Когда я с тобой общалась, все было очень славно. Но когда мы расставались, мне хотелось убежать, спрятаться и больше ни с кем не видеться. Я твердила себе: в следующий раз не стану отвечать на сообщение или на звонок, а когда ты писал или звонил, я думала: почему бы и нет? Я оказалась в отвратительном положении, и ты тоже – ты веришь всему, что тебе говорят. И я не хотела, чтобы ты чувствовал себя идиотом, мое мнение, что ты весьма неглуп и не заслуживаешь такого обращения. Потом настал день, когда я не смогла выйти в прачечную рядом с домом, потому что ты там искал сокровище. Я долго-долго ждала, затем изменила прическу и пробралась в прачечную в надежде, что ты меня не заметишь – а даже если и заметишь, то не узнаешь, потому что я буду вырвана из контекста.

– Тебя видел Кот. Я не знал, что это ты. Просто возникло какое-то странное ощущение. Но я не понял, в чем дело.

– Я решила, что признаюсь тебе и, не предавая Бабочку открыто, тем не менее предам ее, и тогда, может быть, она потребует квартплату целиком, и я окончательно разорюсь, но настало время поставить точку.

– Напитки за мой счет.

– Дело не в напитках. Послушай. Я пошла к Бабочке, которая жила тогда у матери, и мы поднялись на крышу, чтобы поговорить наедине, и я заявила, что больше играть не хочу. Она извинилась за то, что впутала меня, и сказала, что больше ни о чем просить не будет, она очень благодарна за помощь и не станет требовать квартплату за месяц, как мы условились. Тут я поняла, что смотрю на карликовое деревце. Я рассмеялась и рассказала Бабочке про низкорослые деревья во Франции. Бабочка спросила, собираюсь ли я еще увидеться с тобой, и я сказала, что хотела бы попрощаться, и она снова втянула меня в свою игру, задав задачку с этим гребаным деревцем. Бабочка не отставала. Как будто вознамерилась испортить мне жизнь. Может быть, она ревновала из-за того, что я общаюсь с тобой.

– Господи, ну и мысль.

– Короче говоря, я здорово разозлилась. Извини. Ты тут ни при чем. И тогда я отвела тебя к ее матери. Просто из желания досадить Бабочке (и потому что ты бы все равно потащил меня с собой), ну и чтобы она сама сказала, что Бабочка жива. Таким образом, я не предала ничьего доверия (вроде как). Конец истории. Кажется, я все тебе рассказала.

– О боже, – произнес я.

Беатрис потерла веко за солнцезащитными очками.

– Знаешь, даже если бы вы все это нарочно подстроили, я искренне наслаждался твоим обществом, – сказал я. – Ты умная и интересная. Я не стал бы общаться с кем попало.

– Мне тоже очень нравилось с тобой. Я просто хотела поставить точку и начать сначала.

– Но ты и не хотела, чтобы я в тебя влюблялся, – отважно заявил я.

– Ты не влюбился.

– Да.

– Послушай, было очень приятно осознавать, что у нас легкий флирт, я очарована тобой и твоей безумной историей, но ты вернул меня в прошлое, из которого я стараюсь вырасти. Я больше не хочу жить в темном мире, в котором обитает Бабочка и на котором помешан ты.

– Я на нем не помешан, – возразил я.

– Во всяком случае, он не первый месяц владеет твоей жизнью, – сказала Беатрис. – А я больше не могу жить в выдумках Бабочки. Я ее уже предупредила, что съеду с квартиры. Я хочу иной, лучшей жизни, а ты – часть того, от чего я пытаюсь избавиться.

– Поэтому ты всегда рано уходила домой?

– Я просто не хотела напиваться в твоем присутствии. Ты – это проблема. Довольно милая, но слишком опасная для меня.

– Ты сказала, что недоступна.

– Да. Это вежливее, чем сказать, что мне неинтересно. И проще объяснить. Ты во многом просто чудо, но ты охотишься не за теми сокровищами и вряд ли сойдешь со следа.

– Возможно, – согласился я и тут же спросил: – Это ты убила учителя?

– Нет.

– Но ты что-то недоговариваешь, так?

– Я никогда тебе не скажу. Даже и не подумаю. Прошлого не существует. Можешь оставить себе Бабочку и ее истории, но я выхожу из игры.

– Хорошо.

– Ты на меня сердишься?

– Сердился, когда мы были у ее матери. Тогда я не знал, что ты за человек, и думал, что ты затеяла недоброе.

– Знаю. Я боялась, что вот-вот расплачусь.

– Я наблюдал за тобой. Извини, что вспылил. Жаль, что мы не встретились при совершенно других обстоятельствах.

– Кстати, я вспомнила, что не сказала еще кое-что.

– Господи, обязательно говорить сейчас?

– Не волнуйся. Я не сказала раньше, потому что хотела сбежать от тебя. Так вот, через две недели я еду в Париж, немного отдохнуть, пока не начался семестр. Я собираюсь навестить старых друзей. Может быть, ты не откажешься выпить со мной кофе или пива?

– Я буду рад.

– Значит, я позвоню, когда приеду.

Некоторое время мы просто сидели и переводили дух. Я не видел глаз Беатрис за стеклами солнцезащитных очков. Она положила руки на стол, наклонилась ко мне и сказала:

– И я по-прежнему не хочу напиваться при тебе. И по-прежнему боюсь заплакать.

– Ты сейчас уйдешь?

– Да.

Она встала и достала кошелек.

– Нет, я сам заплачуґ, – возразил я.

– Тогда в следующий раз угощаю я.

– Ладно.

Беатрис поцеловала меня в обе щеки, как делают французы, и сказала:

– Приятно было познакомиться, Бен Констэбл, с тобой и с твоим воображаемым котом, которого я так и не увидела.

– Зато он тебя видел.

– Я ему понравилась?

– Не знаю. Он не умеет говорить.

Беатрис засмеялась, и я добавил:

– Ты мне тоже нравишься, Беатрис. Кажется, я даже не прочь тебя поблагодарить. Я правда ценю все, что ты для меня сделала, но как-то язык не поворачивается сказать «спасибо»…

– Это совсем не подходящее слово.

– Да.

Беатрис улыбнулась и ушла, а я смотрел ей вслед, ожидая, что она обернется, но Беатрис не обернулась.

Я заглянул в интернет-кафе. Новых писем не было. Тогда я забронировал билет на рейс в Париж на следующий день и позвонил в отель, чтобы подтвердить свой отъезд рано утром. Я нашел итальянский ресторан, съел порцию лингвини с морепродуктами, выпил в одиночку бутылку вина, как старый пьяница, и задумался, сколько денег потратил за последние девять дней. Похоже, я серьезно превысил кредит.

Все закончилось хорошо, я одержал победу. Я сделал то, что намеревался (хотя и сам толком не знал, что именно). Я вышел на улицу, думая о Беатрис. Интересно, каково было бы встретиться с ней в Париже. Возможно, общение оказалось бы гораздо приятнее без ограничений, налагаемых охотой за сокровищами. И я не стал бы спрашивать ее о мертвом учителе.

А потом я подумал про Бабочку. Я добрался до Гранд-Сентрал – вечером там было тихо, – прошел по Сорок второй улице, посидел на ступеньках Нью-Йоркской публичной библиотеки. Обогнув здание, я зашел в парк, миновал статую, где нашел подсказку, и полюбовался на карусель, завернутую в брезент, неподвижную и темную, после чего направился к фонтану.

В реальной жизни мы не получаем ответов на вопросы. Будь Бабочка здесь, я бы даже спрашивать не стал.

Я сел на скамейку, лицом к карусели, и подумал о Коте. И о том, который теперь час. Наверное, почти полночь.

Глава 24
Встреча в парке в полночь

Я закрыл глаза и откинул голову, подставляя лицо под звездный свет. В ветвях зашуршал ветерок, предвещая смену погоды, и я представил себе, что по аллее ко мне идет человек.

– Привет.

– Привет, Бабочка.

– Хорошо, что ты здесь, – сказала она, сев рядом на скамейку. – Я пришла сюда, чтобы побыть одна, но сегодня думала о тебе.

– Почему ты не улетела?

– Раздумала в последнюю минуту.

– Как ты узнала, что я здесь?

– Я не знала. Просто подумала, что, может быть, ты здесь.

– И угадала.

– Ты засыплешь меня вопросами?

– Нет. Сомневаюсь, что услышу удовлетворительные ответы.

– Я тебя люблю, Бен Констэбл.

– Очень приятно, но я не знаю, что это значит.

– Ничего не значит, просто я хотела тебе сказать.

– Я пережил отличное приключение, Томоми Ишикава, очень странное, совсем как в книжке. Я открыл для себя новый удивительный город. Моя жизнь стала богаче.

– Я именно этого и добивалась. Не то чтобы я считала, твою жизнь скучной – просто мечтала, чтобы ты сделал что-нибудь такое, в чем бы я могла участвовать. Я хотела показать тебе мой Нью-Йорк. Места, где я выросла и жила.

– Почему бы просто не сказать: «Слушай, а давай махнем в Нью-Йорк на выходные, я повожу тебя по городу?» И я бы наверняка согласился.

– Ну а я сделала вот так. И теперь чувствую себя глупо. Я все испортила.

– Да, получилось черт знает что.

– Тебе понравилась Беатрис?

– Да.

– Я подумала – может быть, ты ее соблазнишь.

– Она не хотела, чтобы ее соблазняли. По крайней мере, чтобы это делал я.

– Да ладно.

– Ты все-таки злишься, да? – спросил я.

– Она зря отвела тебя к моей матери.

– Ну а я рад. Было очень приятно познакомиться с твоей мамой.

– Ну ладно. Правда, сомневаюсь, что мама особо порадовалась, сам понимаешь, поскольку ты сказал, что я умерла.

– Да. Извини. Но и ты поставила Беатрис в нелегкое положение.

– Если угодно, извинись перед ней от моего лица в следующий раз, когда увидишь.

Мы посидели тихо. Потом я спросил:

– Ты возвращаешься в Париж?

– Да.

– Что будешь там делать?

– Вернусь под землю, в могилу.

– О, то есть ты зомби? Вот это и впрямь неожиданный поворот сюжета.

– Ха-ха. Я тебя обожаю.

Она придвинулась ближе, я обнял ее, и мы посидели так некоторое время. Ветер уронил на нас несколько тяжелых капель дождя – первого со дня моего приезда в Нью-Йорк. Мы сидели обнявшись; Бабочка прислонилась ко мне головой, ветер усилился, деревья зашелестели, и внезапно с неба хлынул целый океан. За несколько секунд мы промокли до нитки. Добежав до статуи Брайанта, мы втиснулись под постамент, чтобы укрыться от дождя и ливня. Как только мы вытерли мокрые лица и руки, Бабочка слизнула с носа последнюю каплю, больше шутки ради, чем по необходимости. Мы рассмеялись, сели на корточки, обняв друг друга, она прижалась к моей груди и задрожала.

Минут через двадцать дождь перестал. Бабочка встала и оправила на себе мокрую одежду.

– До свидания, – сказала она и поцеловала меня в щеку.

А потом бог воображения щелкнул пальцами, и Томоми Ишикава исчезла – ее никогда и не было, был только я, который сидел и мерз в одиночестве на ступеньках. Все произошло так внезапно, что я живо представил, как она идет к карусели. Бабочка повернулась, чтобы посмотреть, где я – слишком далеко, чтобы разглядеть, улыбается ли она. И слишком темно. Я подумал: может быть, она остановится у фонтана и в последний раз посмотрит на библиотеку. Я вернулся на Пятую авеню, обойдя здание с другой стороны (симметрии ради), поймал такси и поехал в отель.

Часть 3
Сентябрь 2007 года

Глава 25
Непрестанное беспокойство

Автор сам выбирает, где закончить историю. Эту фразу я повторял годами. В определенный момент нужно поставить точку и сказать: «И жили они долго и счастливо». Когда я вернулся в Париж, то намеревался поступить именно так. Я проводил вечера, сидя за ужином в гостях, разговаривая, попивая вино и гадая, что привлечет мое внимание в следующий момент – словно выбирал книгу на полке. Но мне продолжали задавать одни и те же вопросы – неприятные вопросы, которые не давали ночами спать. Где Бабочка? Зачем она сказала, что мертва? Она правда убила тех людей? Их имена я записал в блокнот и спрятал его, надеясь положить тем самым конец этой истории.

Я вернулся на работу и первые несколько дней машинально совершал одни и те же действия, сознавая, что понадобится некоторое время, прежде чем все вернется в колею. Но я думал, что рано или поздно досадные вопросы забудутся, если только держать блокнот закрытым.

Мы с Беатрис обменялись парой писем и договорились встретиться в баре на следующей неделе. Больше писем от Бабочки и Чарлза Стритни я не получал, и слава богу.

Я изучал содержимое книжных полок, радуясь перспективе по уши уйти в новую книгу, но единственным, что я еще не прочел, была «Божественная комедия» Данте, которая давно уже стояла на полке без внимания. Прочитав несколько страниц, я задремал, и стихи отложились у меня в сознании. Как хотите, но во сне я оказался не там, где Бабочка. Я-то знал, куда она попала.

Пришел Кот, взобрался мне на грудь и похлопал по лицу подушечкой лапы.

– Кот, чего тебе?

Был вечер четверга, и я лег спать рано, чтобы хорошенько выспаться, днем как следует поработать, а в пятницу вечером пойти и посидеть в ресторане, потом в баре, посмеяться и пообщаться. Но Кот не отставал, поэтому в четверг, в половине двенадцатого вечера, я встал, оделся, спустился на лифте на первый этаж и зашел в метро. Я доехал до Жорэ, спустился по лестнице и вышел на платформу седьмого поезда. Добравшись до Бют-Шомон, я ждал, пока по радио не объявили, что поездов больше не будет; тогда, не оглядываясь, не зовя Кота, не дав себе времени задуматься, я подошел к концу платформы, миновал желтую табличку, предупреждавшую, что нарушителям угрожает смертельная опасность, и спустился по узенькой лестнице. Я шел, прижимаясь к стене туннеля. Никто не прикрикнул на меня, не побежал вдогонку, и я коснулся рукой растеньица – единственного в метро. Надпись, сделанная Бабочкой, и нарисованная мелком стрелка стерлись, но я знал, куда идти. Я нашел слева дверной проем, увидел ведущую вниз лестницу и свернул в темноту, осторожно нащупывая ногой каждую ступеньку, прежде чем наступить на нее всей тяжестью.

От автора зависит, где закончить историю. Я знаю, что должен был поставить точку в Нью-Йорке и жить счастливо. Но не сделал этого; я продолжал писать – каждое слово и каждый шаг вниз давались с мукой, и спустя несколько минут я еще видел тусклый свет на верху лестницы за спиной. Наконец я обнаружил ровный пол и ведущий налево коридор. Там царила непроглядная тьма, к которой глаза никак не могли привыкнуть. Я попытался идти вперед, но тело не пускало. Тогда я нашел в сумке записную книжку, вырвал страницу, скатал и поджег с одного конца. Я стоял в туннеле шириной в метр и высотой в два, с каменными стенами – не кирпичными, но вырубленными в сером камне. Не прошел я и десяти шагов, как понадобился новый факел, и я вырвал еще несколько страниц. Начал с чистых, а затем принялся жечь заметки о Нью-Йорке и записи, сделанные в кафе. Названия улиц и скверов, три вопроса про Бабочку. Не забуду ли я все это? Будет ли случившееся существовать без записей, способных напомнить о пережитом?

Я медленно двигался на восток, а может быть, на юго-восток. Когда сжег записную книжку целиком, включая обложку, то приступил к «Божественной комедии». Как жаль, что я прочел только первую песнь. Данте горел намного быстрее, чем мои черновые записи, и я пытался отмерять пройденное расстояние по числу сгоревших страниц, что было нелегко. Но я не возражал – только бы удалось вернуться домой к четырем. Вряд ли я бы потратил больше половины «Божественной комедии», и, несомненно, страниц хватило бы, чтобы вернуться обратно к лестнице. До работы я бы еще успел поспать несколько часов. Коридор раздвоился. Так. Я решил, что запомню развилку. Нужно было выбрать, и я свернул налево.

Казалось, что коридор слегка заворачивает, хотя сказать наверняка я бы не рискнул, а потому, возможно, я шел теперь на восток или северо-восток, пока не достиг Т-образной развилки. Я свернул направо, предположительно на юг. И оказался на перекрестке. Сколько поворотов человек способен запомнить? Достаточно одной ошибки, чтобы заблудиться. Я подумал про Тесея и Минотавра; очень недоставало клубка бечевки. Я потеребил куртку, которая была на мне, пытаясь подцепить нить, которую я мог бы к чему-нибудь привязать, и тогда, как в мультике, куртка стала бы распускаться, становясь все короче и короче, и исчезли бы по очереди рукава, и в конце концов я остался бы с двумя карманами, воротником и молнией, зато имел бы нитку, которая вывела бы обратно. Впрочем, ткань, из которой была сшита куртка, не позволила легко ее распустить (то есть вообще никак не позволила), и я решил просто идти дальше.

Туннель оказался перекрыт, замурован. Я вернулся на перекресток. Прямо – коридор, по которому я пришел. Поэтому я повернул направо, дальше на восток.

Я уже сжег сотню страниц «Божественной комедии» – из семисот, кажется. Сколько было времени? Два? Ну ладно. Такими темпами я вернусь домой в шесть. Туннель раздвоился, но на сей раз выбирать не пришлось, поскольку правый коридор перегораживала стальная дверь, запертая на замок. Я попытался припомнить свой маршрут, повторяя его как стишок: налево на первой, направо на второй, налево на перекрестке, налево на развилке… Потом я дошел до винтовой лестницы и сосчитал ступени. Тридцать. Становясь на каждую, я разворачивался примерно на тридцать градусов, следовательно, двенадцать ступенек описывали полный круг. Таким образом, я оказался лицом в сторону, противоположную той, откуда пришел. Может быть. Налево на первой развилке, направо на второй, налево на перекрестке, налево на развилке, вниз по лестнице. Конечно, если я выберусь отсюда позже половины шестого, метро уже откроется, и придется идти к Бют-Шомон, в то время как мимо будут проноситься поезда. Туннель повернул налево, затем направо, и я оказался в большом зале с несколькими выходами. Данте горел недостаточно ярко, чтобы осветить помещение целиком, поэтому я обошел его кругом, считая двери. Через какую я вошел?… Дверей было шесть. Я положил страничку возле одной из них и снова описал круг, вернувшись на исходную, чтобы убедиться, что сосчитал верно. Оказалось, что я ошибся и дверей семь. Страничка слегка шевелилась – значит, тянуло сквозняком, ну или просто я всколыхнул воздух, проходя мимо. Я устал и чувствовал себя как в бреду. Какого черта я тут делаю? Я сошел с ума? Пора выбираться.

Я отправился тем же путем, но никакой винтовой лестницы не обнаружил – она куда-то делась. Я подумал про города и карты. Про Венецию и Гавану. И пошел вперед, теряясь в ритме собственных шагов. Полкниги сгорело. Оказалось, что я иду не туда. Несколько раз пришлось возвращаться, потому что я натыкался на воду – слишком глубоко, чтобы пройти вброд, – а однажды повстречал даже настоящий ручей. Я подумал: нужно вернуться в зал с семью дверями, сесть и подумать. Но прибрел я в какое-то другое помещение. В центре стоял здоровенный камень, плоский, как стол, а слева – одна-единственная колонна, сложенная из огромных плит, скрепленных цементом. Не было никакого смысла злиться на самого себя за то, что я поддался импульсу и пустился в подземный лабиринт без какой-либо подготовки и без карты. Я пошел искать Бабочку. Вот зачем я сюда забрался. Я совершил героическое и благородное деяние дружбы и любви – и покуда оставался в живых. Ноги, впрочем, промокли, и джинсы до колен – тоже. Я улегся на камень, свернувшись клубочком, и стал ждать.

– Просыпайся.

Я пытался припомнить что-то про Данте, советовавшего мне пойти другим путем. А что, очень логично.

– Просыпайся.

Кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза, но особой разницы не было: я ничего не видел.

– Эй, просыпайся же, Бен Констэбл.

– Я не сплю, – сказал я, с трудом понимая, где нахожусь и почему ничего не вижу. – Это ты?

– Да.

– Ты видишь в темноте или у тебя специальные очки для ночного видения?

– У меня фонарик, только я его выключила, чтобы ты не ослеп.

– Забавно. Обычно я сплю со светом, чтобы, проснувшись, точно знать, где я.

– Извини.

– Ничего страшного. Сейчас я все равно не знаю, где я, со светом или без.

– Ты в туннелях под Парижем.

– Догадываюсь. Который час?

– Двадцать минут четвертого.

– Пожалуйста, включи свет.

Томоми Ишикава осветила зал фонариком, чтобы я оценил его масштабы, потом посветила на себя, на тот случай, если у меня остались сомнения. Хотя по голосу я узнал бы Бабочку с большей вероятностью, чем по лицу.

– Как ты меня нашла? – спросил я.

– Случайно. Я зашла сюда и увидела, что ты лежишь, как изваяние. Я испугалась. Сколько времени ты здесь провел?

– Понятия не имею, – ответил я. – А который час на самом деле?

– Не знаю.

– Да уж, – необычайно сухо произнес я и тут же пожалел об этом, услышав свой голос. Но Бабочка пропустила мои слова мимо ушей.

– И какой день, я тоже не знаю.

– Я вышел из дому в половине двенадцатого, вечером в четверг. Спустился сюда, побродил часа два-три, заблудился, заснул, потом проснулся. Я устал, хочу есть и, наверное, опоздал на работу.

– Скорее всего, уже пятница. – Бабочка выключила фонарик. – Незачем тратить батарейки.

– Надо было купить перезаряжаемые.

– Я купила. Если повернуть эту ручку, они зарядятся.

Послышалось жужжание – Бабочка быстро крутила ручку.

– Круто, правда?

– Бабочка, включи свет.

Мы вдруг застеснялись – я смотрел на нее, стоявшую в нескольких шагах от меня, в простом топе, юбке длиной до икр, со сборками на талии, в балетках. Бабочка улыбнулась и рассеянно покрутила фонариком, отбрасывая чудовищные тени на пол и потолок.

– Что ты тут делаешь? – спросила Бабочка.

– Я искал тебя.

– Карта есть?

– Нет.

– А фонарик?

– Нет.

– Клево. Под землей очень трудно ориентироваться, если не знаешь дороги. Иногда люди теряются здесь и гибнут. Они не могут выбраться и умирают от голода.

– Значит, тебе не нужно тратить силы и убивать их.

– Да, пожалуй. – Бабочка вздохнула, а потом засмеялась. – Лучше всего убить, конечно.

– Знаешь, мне нравились твои истории про убийства, – сказал я. – Не во время прочтения, конечно. Но со временем они начинали казаться довольно занятными и жуткими.

Она не ответила, и легкость исчезла. Нам вновь стало неловко.

– Я думал, здесь тоже будут стрелки и подсказки, – продолжал я.

– Они были, но я прошла везде и стерла.

– Зачем?

– Не хотела, чтобы ты меня нашел.

– Почему?

– Времена меняются.

Я вздохнул и ненадолго задумался. Мне было тяжело, и вдруг захотелось побыть одному. Очень захотелось.

– Бабочка?

– Что?

– Я хочу сейчас уйти. Покажи, пожалуйста, как отсюда выбраться.

– Ты сказал, что голоден. Сначала надо поесть.