Три жизни Томоми Ишикава Констэбл Бенджамин

Глава 15

Мистер Стритни

– Беатрис?

– Да?

– Привет, это Бен. Вы, может быть, меня помните. Тот англичанин, с которым вы познакомились на ступеньках Нью-йоркской публичной библиотеки.

– Да, помню. Что случилось?

– Даже не знаю, как ответить. «Ничего» – как-то грубо. А сказать «все нормально, спасибо» – как-то не в тему.

– Понимаю. Впрочем, если бы вы сказали «ничего», это значило бы «все tickety-boo, большое спасибо».

– Tickety-boo?

– Да. Так говорят британцы. В смысле, «идеально, по плану, я совершенно удовлетворен текущей ситуацией».

– Хм.

– Неужели в Англии больше не говорят «tickety-boo»?

– Боюсь, что нет. Притом уже очень давно. Но я могу и ошибаться.

– Господи, а просто притвориться вам слабо?

– Ладно, я попытаюсь изобразить настоящего британца, но не обещаю, что немедленно начну говорить «tally-ho» и «tickety-boo».

– Ну, раз вы хотя бы попробуете, это уже кое-что.

– Скажите, у вас будет свободная минутка, чтобы выпить кофе? – спросил я.

– Э… да. Когда, например?

– Я думал сегодня. Но вообще когда хотите.

– А что если мы встретимся за аперитивом в шесть?

– Прекрасно. Где?

– Я знаю одно интересное нью-йоркское местечко. В Уэст-Виллидж есть французское кафе – на перекрестке Четвертой и Одиннадцатой улиц. Обычно туда ходят парочками женщины и обсуждают свои женские дела. Улицы на Манхэттене идут параллельно и никогда не пересекаются, так что это место – аномалия. Попробуйте найти его, не глядя на карту.

– Я даже не знаю, где Уэст-Виллидж.

– Не сомневаюсь, вы справитесь.

– Надеюсь.

– Ну и у вас есть мой номер, если вдруг заблудитесь.

Я перешел Бруклинский мост и затерялся среди улочек, странно похожих на парижские. В баре я заказал газировки и попросил выжать в нее лайм. Сидя над записной книжкой, я наблюдал, как мимо в закатном солнце катится жизнь.

«Кто ты, Томоми Ишикава, и что ты сделала с моей подругой? Кому еще я могу это рассказать? Кто посмеется над моими шутками? Кому не все равно? Не умирай, Томоми Ишикава, приходи, и мы поболтаем.

Я не понимаю записей, которые нахожу. Скольких ты убила? Или ты просто сочиняешь?

У меня есть вопрос. Вопрос, который важнее «почему?» и «это правда?». А что если я не стану читать то, что ты пишешь?

С тех пор как изобрели письмо, люди фиксировали свои мысли, давая обозначения идеям, записывая сны, искажая реальные воспоминания и выдумывая новые. Годы труда и океаны чернил. Целые леса деревьев, превращенных в кашу для того, чтобы мы могли изливать на бумагу слова. А если никто их не прочтет? Я думаю, мы пишем для того, чтобы нас читали, даже если твердим себе, что это не так. Но огромное большинство написанного не выполняет своей главной функции – то есть не становится прочитанным. Прочтешь ли ты мои слова, Томоми Ишикава? Неужели мы говорим сами с собой?»

Потом я вернулся, на сей раз через Манхэттенский мост, и запетлял направо и налево по улицам, пока не нашел компьютерный клуб. Мне пришло новое письмо; я сам не знал, что думать. Я распечатал текст и, расплачиваясь, попросил парня за стойкой показать, где Уэст-Виллидж. Придя во французское кафе на час раньше, я заказал пиво, потому что, в конце концов, был в отпуске, и стал перечитывать письмо.

Беатрис появилась минута в минуту с таким видом, словно ей только что рассказали анекдот.

– Как дела?

– Все нормально, спасибо.

– То есть tickety-boo?

– Хотите пива? – предложил я.

– Да.

Я заказал еще два пива, и она спросила:

– Так о чем там написано?

Я слегка смутился.

– Где?

Мне показалось, что она имеет в виду мою записную книжку – ту, в которой я вел записи.

– В блокноте, который мы нашли в пианино.

– А.

Запись была личного свойства. Но Бабочка умерла – и она сказала, что я могу даже ввести ее в книгу. Я сомневался, что от этого будет какой-то вред, и отчаянно хотел кому-нибудь рассказать. Поэтому я нагнулся к Беатрис и сделал глубокий вдох.

– Она описала, как убила одного человека.

– Она кого-то убила?

– Ну, так там написано.

– И кого?

– Свою няню.

– Как она ее убила?

– Все не так страшно, как кажется.

– Что, убийства бывают не страшными?

– Ну, она совершила нечто вроде эвтаназии.

– Так.

Я поцокал языком, размышляя.

– У меня в голове такой бардак…

Беатрис кивнула.

– Да уж.

– Я уже нашел две записи, в которых Томоми Ишикава призналась, что убивала людей, и каждый раз вроде бы из жалости, но как-то странно. Без особой необходимости. Няня бы все равно умерла. А те, другие… не знаю. Никто ее не вынуждал. Они бы или умерли… или нет. Вне зависимости от Томоми Ишикава.

Беатрис уставилась на меня, пытаясь понять, шучу я или вру.

– О господи.

Она побледнела, словно услышала очень плохую новость.

– А кто были те двое?

Я ощутил укол совести.

– Э… племянник ее няни и один посторонний человек, с которым она познакомилась 11 сентября 2001 года.

– Так. – Беатрис выдохнула и вновь порозовела. – Значит, ваша Бабочка, она же хозяйка моей квартиры, – убийца.

– Моя Бабочка? – повторил я.

– Вы правда думаете, что она их убила? – спросила Беатрис.

– Не знаю. По-моему, ей нет никакого смысла кого-то убивать, но она описала все так, как будто это было на самом деле.

– Вы понимаете, что если она убила трех и более человек с некоторым промежутком, то официально стала серийным убийцей?

– Откуда вам известны признаки серийного убийцы?

Беатрис пожала плечами.

– Просто где-то слышала.

– Да уж. – Я пристально взглянул на нее. – И почему вы назвали ее Бабочкой?

Беатрис озадаченно посмотрела на меня и слегка покраснела.

– А разве я ошиблась? Кажется, вы сами сказали…

Я не помнил, чтобы называл Томоми Бабочкой в присутствии Беатрис, но на сто процентов не был уверен.

– Да, я всегда называю ее Бабочкой, – ответил я.

Но неотложные вопросы этим не исчерпывались.

– Есть еще кое-что.

– Что?

– Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Чарлз Стритни?

– Нет.

– Адвокат Томоми Ишикава, например?

– Я не знаю, как звали ее адвоката. А что?

– Посмотрите. – Я протянул Беатрис письмо, которое распечатал в интернет-кафе, и отошел покурить, пока она читала.

Кому: Бенджамин Констэбл

От кого: [email protected]

Тема: письмо от Томоми Ишикава

Отправлено: 08-21-2007 17.04 (GMT +2)

Уважаемый Бенджамин Констэбл, мы не знакомы, хотя оба имели дело с покойной Томоми Ишикава (также известной вам как Бабочка), и от ее имени я взял на себя смелость связаться с вами.

Томоми написала несколько текстов, которые просила переслать вам в конкретное время, в том числе когда вы приедете в Нью-Йорк.

Нижеследующий фрагмент был написан где-то в феврале 2007 года в Париже. Надеюсь, в нем есть нечто для вас интересное. Желаю приятного и продуктивного пребывания в Соединенных Штатах.

Дорогой Бен Констэбл, я официально приветствую тебя в Нью-Йорке. Сердце у меня радостно подпрыгивает при мысли о том, что ты бродишь по улицам, где я выросла. Я представляю, что гуляю там с тобой, указываю на разные достопримечательности, рассказываю истории, делюсь всем, что вижу и чувствую, пока ты открываешь для себя мой город.

Я представляю тебя с огромной лупой и в охотничьей шляпе – ты ходишь по тротуарам и рассматриваешь всякие подробности, как отличная английская ищейка. Но посмотри наверх, Бен Констэбл. Не забывай в своей решимости найти спрятанное окунуться в лучи славы, которые рассылает мой огромный город.

Значит, ты нашел сокровище в пианино. Я впечатлена, честное слово. В ранних версиях этого письма я собиралась привлечь тебя в Брайант-парк щедрыми описаниями его красот и прошлого. В Нью-Йорке, по большей части, можно передвигаться по зеленым островкам, которые служат вехами моей жизни и украшают городской пейзаж. Но ты опередил меня, ты увидел парк и нашел подсказку и сокровище, поэтому я не стану говорить лишнего, хоть и позволю себе задним числом указать на статую Гертруды Стайн. Ты заметил, что она сидела на террасе? В ее субботних салонах в 20-х годах собирался цвет парижского Левого берега. И Брайант-парк, в общем, самый парижский из нью-йоркских парков, с зелеными железными столиками и аккуратно подстриженными аллеями. А еще карусель, и сказочный вид на библиотеку, и возвышающиеся над ней небоскребы, которые светятся по вечерам. И фонтан, на который мне в юности так хотелось взобраться и обвиться вокруг, вытянув руки и купаясь в ниспадающих струях, которые сверкают, как драгоценные камни, и плещут, словно я – наяда[11], и словами невозможно описать легкость, которую я бы испытала, но этого так никогда и не случилось…

Я вдруг понимаю, что реальность касается моего плеча, а часы на стене показывают двадцать минут четвертого, и время истекает. Я думала оставить здесь новые подсказки, но им придется подождать. Больше всего я хочу, чтобы ты знал, что я думаю о тебе в моем мрачном месте упокоения. Ты – как лучик пыльного солнечного света, пробивающийся в щелку деревянного гроба и вселяющий в меня иную жизнь.

И опять-таки, дорогой Бен Констэбл, я оставляю тебя в могучих руках судьбы и, как всегда, отправляя письмо, проливаю слезу, потому что это в последний раз. Впереди ждут новые письма, подсказки, сокровища и, боюсь, также выдержки из мрачного дневника, повествующие о моей несчастной жизни, которые, возможно, однажды ты поместишь в книгу или же избавишься от них.

Люблю, целую.

Б

– Не исключаю, что она серийный убийца, но пишет очень мило, – заметила Беатрис.

– У нее все письма грустные.

– Наверное, она очень вас любила.

– Вы так думаете?

– Точно.

– Прямо дух захватывает от того, что она пишет. Как будто мне нужна кислородная маска только для того, чтобы открыть конверт или прочитать письмо. Ничего не понимаю.

– По-моему, она была влюблена в вас.

– Сомневаюсь. Хотя все-таки я ей нравился. Но боюсь, что она, может быть, сошла с ума.

– Не знаю… Охота за сокровищами, подсказки, письма. Любовь вообще сродни сумасшествию.

– Нет, я говорю об опасном безумии. Психопатия. Серийный убийца.

– Все может быть… – Беатрис провела рукой по лежавшим перед ней страницам. – Ну да, конечно… это адрес.

– Простите?

– Это адрес, а не человек. [email protected].

– Да, но люди часто делают адреса из своих имен. Письмо от человека по имени Чарлз Стритни. Ну или Стритни – его прозвище.

– Нет, имеется в виду дом номер 15, на Чарлз-стрит в Нью-Йорке. В двух кварталах от того места, где мы сейчас сидим, – сказала Беатрис и пристально взглянула на меня, словно усмотрела в этом несчастливое стечение обстоятельств, но молчать не могла.

Я удивленно уставился на нее.

– Такое чувство, как будто каждую минуту, что я провожу с вами, ставки повышаются.

– Совсем близко. Видите перекресток? Не тот, а следующий. Это там.

– Черт. Больше всего в письме меня беспокоит даже не личность Чарлза Стритни.

– А что же?

– Как он узнал, что я в Нью-Йорке?

– А кому вы говорили, что едете сюда?

– Никому.

– Совсем никому?

– Да, – ответил я.

– Значит, вы никому не говорили, не посылали открыток и электронных писем?

– Я послал одно письмо. Но адресат никому ничего не скажет.

– Откуда вы знаете?

– Я послал его Томоми Ишикава.

– Напомните, когда она умерла?

– Пятнадцатого марта.

– И у нее до сих пор активный почтовый аккаунт?

Я почувствовал себя идиотом. Письмо, которое я отправил Бабочке, должно было вернуться ко мне.

– Вы уверены, что она умерла?

Я вспыхнул.

– У каждого мейла есть идентификатор, который показывает IP компьютера, откуда письмо было послано, – объяснила Беатрис. – А у каждого компьютера, имеющего выход в Интернет, есть собственный адрес. Поэтому, как правило, можно выяснить, где находился человек в тот момент, когда он что-то послал. Проверить нетрудно. Тому, кто получил письмо, которое вы отправили Бабочке, ничего не стоило узнать, что вы в Нью-Йорке.

– Когда вы говорите «можно выяснить», то имеете в виду – гипотетически? Или вы хакер, который умеет разговаривать в двоичной системе и находить шифрованные коды в письмах?

– Для этого не нужно быть хакером. Просто смотришь на исходный код, и где-то там будет IP-адрес. Его надо скопировать и поместить на сайт, который отслеживает IP-адреса, и тогда узнаешь как минимум в каком городе находится отправитель. Если повезет, получишь конкретику.

– Что значит – сайт, который отслеживает IP-адреса?

– Таких сайтов полно в Сети.

– Откуда вы знаете?

– Напротив, мне интересно, почему другие не знают.

– Я немедленно хочу это сделать.

– Не получится, я ведь только что пришла. Выпьем еще пива. А потом я вас кое-куда отведу и покажу одну интересную вещь.

– Что?

– Небольшое нью-йоркское сокровище. Думаю, ваша Бабочка одобрила бы.

Глава 16

У Беатрис портится настроение

Шестеренки крутились, зубцы мелькали, жизнь двигалась дальше. Одним стремительным движением – или, напротив, не двигаясь – день превратился в вечер.

Откуда-то из-за спины подкрался Кот и понюхал туфли Беатрис, потом лодыжки. «Кот!» Ни стыда ни совести.

– О чем вы пишете диссертацию? – спросил я.

– О еде.

– А, да, вы говорили. Люди и еда.

– О том, как мы к ней относимся, от упаковки и хождения за покупками до застольных манер, ритуалов, вкусов, ну и так далее. Я анализирую, какую роль играет еда для людей как для биологического вида и нет ли альтернативных способов ее восприятия, которые могли бы оказаться гораздо полезнее в глобальном, культурном и индивидуальном смыслах.

– Вы всегда так говорите, если вас спрашивают?

– Типа того.

– Боюсь, я совсем не понимаю, о чем речь.

– Ну вот пример. Мы поглощаем в качестве лакомств массу еды, которую считаем вредной для здоровья. Чтобы внушить самим себе ощущение успеха, мы балуем себя лакомствами постоянно и постепенно усваиваем, что успех неразрывно связан с вредной едой. Есть множество других странных идей, например что хорошая еда нуждается в многослойной обертке. Наши пищевые привычки обычно довольно-таки бессмысленны, если присмотреться повнимательнее.

– Звучит интересно.

– Да, очень. И сложно. Очень широкая тема. Придется ее сузить.

– Где вы учитесь?

– В Новой школе.

– В какой Новой школе?

– Здесь есть институт, который называется Новая школа.

– Он правда новый?

– Ну… так себе.

– Вы из Нью-Йорка?

– По большей части.

– В смысле?

– Я много где жила, в основном в пригороде Нью-Йорка или в самом Нью-Йорке. Неподалеку отсюда я училась в старшей школе. А вы? Вы родом из Лондона?

– Нет. Я родился и вырос в Мидлендс.

– Где это?

– В Центральной Англии.

– Да уж, судя по названию.

– Постиндустриальный регион. Довольно странный. Я по нему не скучаю. Впрочем, я вырос в бедном многонациональном районе и горжусь этим. У меня много счастливых воспоминаний о том, как я бегал по узким ступенчатым улочкам в семидесятые годы.

– Семидесятые? Сколько же вам лет?

– Тридцать восемь и три четверти.

– А вы старше, чем я думала.

– А сколько, вы думали, мне лет? – с надеждой спросил я.

– Ну, может быть, тридцать семь с четвертью или около того, – ответила Беатрис, и я приуныл. – Простите. Ваш моложавый вид не ввел меня в заблуждение. Вы женаты, в разводе или еще что-нибудь интересное?

– Нет. Ничего из того, что следует иметь в моем возрасте.

– А что следует иметь в вашем возрасте?

– Дом, машину, работу, которая не отвечает твоим способностям и интересам, жену – или бывшую жену, – детей…

– Да-а… – Беатрис сделала вид, что задумалась. – Вы, считай, толком не жили.

– Все бы отдал, чтобы развестись.

– Не шутите так, – сказала она. – Развод ужасен.

– Жизнь вообще ужасна. Однако это не значит, что нельзя шутить; я бы даже сказал – тем больше повода для шуток.

– Хм. Может быть.

– Выпьем еще? – предложил я. – Или пойдем смотреть ваше нью-йоркское сокровище? Или поедим?

Беатрис улыбнулась.