Бывших ведьмаков не бывает! Романова Галина
И одно это слово, сказанное небрежно и презрительно, объяснило Лясоте сразу все. Он с тоской обернулся на дверь! Сумеет ли?
— Испугался, Аника-воин, — рассердилась старушка. — А со змеем еще пришел ратиться!
— Со змеем? — переспросил он. — А с чего ты взяла?
— Да сюда испокон веку такие, как ты, ходят. Все ходят и ходят, ходят и ходят, делать им больше нечего… Раньше-то часто ходили, чуть ли не каждый год по богатырю, а вот теперь поменьше что-то стало. То ли богатыри повывелись, то ли дурни перевелись… И у всех одно на уме: как бы змея одолеть и богатства, что он хранит, себе забрать. Повидала я таких на своем веку! И-и, касатик, один другого чуднее! Кто силой змея брать решит, кто умом-хитростью, кто ловкостью, а кто колдовскими силами. Ты-то чем его воевать собрался?
— Ну… — Лясота замялся, догадываясь, что про пару многозарядных пистолетов говорить старушке не стоит, И не потому, что не был уверен, что она поймет его объяснения, а просто он вдруг сообразил, что действительно не знает ответа на этот вопрос. Свинцовые шарики-пули, по шести в каждом, предназначались для людей.
— Палки гну, — рассмеялась старушка. — Давай-ка покамест ногу твою поглядим.
И когда она успела его заболтать? Лясота обнаружил, что с него сняты сапоги, сюртук, пояс, штаны закатаны до колен, а распухшая нога лежит на лавке и корявые пальцы старушки мнут его щиколотку так и эдак.
— Мм-мм!
— Ась? — На него глянули прищуренные глазки, мерцавшие так ярко, что и свечек не надо было. — Неужто больно?
— Тебе бы так! — сквозь зубы процедил он.
— Не пугай! — его опять тюкнули в лоб. — Уважай старость-то. Помочь ведь хочу, дурья твоя башка!
Лясота кивнул, стиснув зубы. Старушка еще помяла его ногу и вдруг резко дернула.
— Ох! Ну ты и… — прохрипел ведьмак. — Тебе бы палачом, в Третье отделение!
— М-да… — Хозяйка дома как ни в чем не бывало, направилась к печи и завозилась в углу. — Измельчал нынче богатырь… Да не сломана у тебя была нога, вывихнул ты ее только. Эх, ну и везучий же ты, парень!
Лясота осторожно пошевелил ступней. Боль медленно отпускала. Скоро спадет и опухоль. Конечно, бегать и прыгать ему какое-то время не придется, но хотя бы завтра сможет нормально идти.
— Спасибо, бабушка, — промолвил он. Сел поудобнее. — Ты на меня не сердись. Я… долгая это история. Лучше мне скажи, а до Божьего луга далеко?
— Ась? — Старушка глянула через плечо, вывернув шею так, как и молодой девке не повернуться. — Все-таки решил со змеем сразиться?
— У меня нет другого выхода. Если я не смогу его…
Он осекся, задумавшись в первый раз, что и как будет делать. И выходило, что он ничего не знает, не понимает и, самое страшное, не может.
— Чего затуманился, ясный сокол? — Старушка встала перед ним. — Аль струсил?
— Я не знаю, как быть, — признался Лясота. — У меня нет сил. Научи, что делать. Там девушка…
— Вот оно чего! — Старушка подмигнула так озорно, что Лясота невольно покраснел. — Ты, значит, не просто так. Тебе, стало быть, есть за что сражаться. Ну, добро. А ну-ка… — Она протянула руку, пошевелила скрюченными пальцами в воздухе. Лясота ощутил дуновение ледяного ветра. Что-то неприятно защекотало в груди, камнем надавило на солнечное сплетение. — Чего вылупился? Скидывай одежу! Скидывай, чего стесняешься? Не перед девкой, поди! Иль хвост боишься показать?
— Чего? — возмутился Лясота. — Нет у меня хвоста. И не было никогда. Байки все это!
Раздосадованный — ведь многие обыватели действительно верили, что у ведьмаков есть хвосты! — он быстро разделся, представ перед старушкой в чем мать родила. Та на его наготу не обратила лишнего внимания, долго пристально смотрела ему в переносицу, потом перевела взгляд ниже, на ключицы. Провела ладонью над головой, словно пыталась пригладить взлохмаченные волосы, да не дотянулась. Под конец тюкнула сложенными в щепоть пальцами в солнечное сплетение. Укол оказался болезненным, а когда старушка потянула руку на себя — медленно, осторожно, — Лясота тихо застонал. Пальцы старушки тут же разжались.
— М-да, парень… Ишь ты, поди ж ты, сил у него нет!.. — Старушка встала перед ним, подбоченившись и склонив голову набок. — Мудреное дело. Ведьмаком ты был. Покамест не помер.
Лясота так и обмер.
— Помер? — переспросил он. — Когда?
В памяти мелькнула могила. Неужели?
— Давно это было. Годов, — она пожевала губами, — годов девять тому. Чего с тобой тогда сделалось, ты сам не помнишь, потому как перепугался сильно. А только с того часа ты словно мертвый ходишь. И есть лишь одно средство тебе помочь… если захочешь.
— Хочу! Я очень хочу опять стать прежним! Помоги мне, бабушка.
— Помощи просишь, — со странной интонацией протянула старушка. В ее голосе послышался намек, и Лясота бухнулся перед нею на колени.
— Прошу! Помоги, мудрая женщина, научи!
— То-то! — Хозяйка положила руку ему на голову, забрала волосы в горсть. — Ну, коли просишь, так тому и быть!
Отпустив волосы, старушка проковыляла к стоявшим вдоль стен ларям, стала откидывать крышку за крышкой, загремела заслонкой печи, сама проворно приволокла воды, вылила ее в большую кадку.
— Ты первый, кто так просил, — бормотала она между делом, ссыпая в воду муку ковшом из большого мешка. — Иные гордые были, уверенные, сильные. Даже, бывалоча, с коня сойти им недосуг — дорогу спросить, например… Даже этот, который до тебя приходил.
— Кто?
— Да такой же, как и ты, ведьмак. Аккурат десять годов тому назад и явился — чаю, за годик до того, как с тобой та, первая, смерть приключилась.
— Ведьмак? — Лясота напрягся. — Теодор? Его звали Теодор Звездичевский. Это был мой друг. Он пропал без вести… Где он? Что с ним?
— С ним? — Старушка насыпала муку, начала большим деревянным черпаком мешать тесто, время от времени добавляя туда то какие-то приправки, то молоко. — То же, что и со всеми. Погиб он.
Хотя и ждал чего-то подобного Лясота, все равно ощутил он пустоту в душе. Теодор был единственным человеком, который связывал его с родными местами.
— Ну, — отложив ковш, старушка пошевелила получившееся месиво рукой, засучив рукав старого платья, — кажись, готово. Полезай!
— Куда?
— Да прямиком сюда! Аль не видишь?
— В тесто?
— Куда ж еще-то?
Жизнь приучила Лясоту не спорить. В душе молясь, чтобы не было хуже, он осторожно забрался в кадку. Густое, как для пирогов, тесто облепило его, Поднимаясь почти вровень с краями. Он задержал дыхание, прислушиваясь к новым ощущениям. Старушка забормотала что-то себе под нос и, зачерпнув пригоршню, принялась обмазывать тестом его руки, плечи, шею, волосы. Он терпел, стиснув зубы и прислушиваясь к обрывкам ее бормотания.
— Кручу-верчу — распутать хочу… Макоши веретено. Что на нем — расплетено… Нить перекручёна — жизнь перепечёна… Нить судьбы двойная — доля иная…
Напоследок испачканная в тесте ладонь махнула по лицу, и он зажмурился, спасая глаза. Ощутил на губах вкус сырого теста. Сразу вспомнились облатки в храме и вкус причастия…
— Ну, коли травки не выдохлись, приступим. — Старушка метнулась куда-то ему за спину, загремела домашней утварью. — Давай забирайся!
Он осторожно — тесто покрывало с ног до головы, стесняя движения — обернулся, обтер ладонью глаза.
В печи жарко горел огонь, пламя гудело и ярилось, обдавая его теплом. Старушка держала, уперев в край устья, большую деревянную лопату.
— Куда забираться?
— На лопату, дурень!
— Это ты сдурела, бабка! — не выдержал он. — В печь? В огонь? Зажарить хочешь?
— В утробу! Лезь давай! — рассердилась старушка. — Не то силой погоню!
Разжав пальцы, она вскинула одну руку, нацеливая на Лясоту — и тот почувствовал, что его тащит к печи против воли. Шаг, другой — и он уже возле лопаты. Не хотелось, но неведомая сила была необорима. От напряжения заболели мышцы, но его приподняло, как пушинку и шлепнуло на лопату.
— Ноги подбери, — услышал сердитый голос. — Руками обхвати.
— Как? — Вспомнились детские сказки. — Ты бы хоть для начала показала, как на нее садятся!
— Помалкивай и делай, что говорят! — огрызнулась старушка. — Шутить он вздумал… Умник! Голову наклони. Ниже! Еще!
Невидимая рука надавила на затылок. Лясота уткнулся носом между колен. Тесто забилось в ноздри. Он кашлянул.
— И-эх!
В следующий миг его внесло в зев печи. Жар объял со всех сторон.
— Не шевелись!
Легко сказать! Лясота сжался в комок, задерживая дыхание — дышать тут было просто нечем. Гудел огонь, обдавая тело волнами сухого жара. Трещали угли. Стучала в висках кровь, словно рвущийся на свободу обезумевший от страха зверь. Сквозь этот шум пробивались строки заклинания:
- Во бору горит костер,
- Над костром кипит котел.
- У костра рыжий конь
- Косит глазом на огонь.
- Конь копытом землю бьет,
- Конь на зов судьбы идет.
- Золотой подковы след
- Змею перебьет хребет.
«Откуда ты знаешь, что я был конем?» — хотелось спросить Лясоте, но он не мог не то что рта открыть — набрать воздуха в грудь. Голова кружилась. Сознание меркло. Кожа лопалась от жара, из трещин текла кровь, с шипением падая на угли и тут же спекаясь и распространяя удушливую вонь. Он умирал…
И тут громыхнула заслонка.
— Готов. Спекся!
Его вынесло на воздух. Послышался треск и сочный хруст. Что-то ломалось, но он уже не слышал, уплывая куда-то на волнах блаженства. Вот, оказывается, что такое смерть. Как хорошо. Как спокойно…
— Дыши!
Хлесткий удар по лицу. За что? Больно же!
— Дыши, кому сказала?
Еще один удар. Не надо меня бить! Мне и так хорошо!
Удар.
— Ай!
— Вот так! Еще! Дыши! Дыши, витязь! Дыши, богатырь! Жить будешь!
В легкие хлынул воздух. В нос — уйма запахов. Мышцы задергались, заболели, когда кровь побежала по жилам, снова наполняя их. Откуда она взялась? Ведь, кажется, вся выплеснулась. Видать, не вся…
Он попытался сесть. Провел рукой по лицу, счищая приставшую хлебную корку. Запустил пятерню в волосы, выдирая хлеб и оттуда. Рядом суетилась старушка, сковыривая корку со спины.
— Хорош, — бормотала она. — Ай хорош! Не выдохлась, видать, травка. Какой богатырь народился! Хоть сейчас на подвиг ратный!
Он выпрямился, встал на ноги. Дышалось легко и свободно, хотя в ушах еще шумело. Прислушался к ощущениям своего тела. Посмотрел на руки. Старых следов от кандалов на запястьях как не бывало. И вывихнутая нога ничем не напоминала о себе. И шрам — потрогал подбородок — тоже пропал. И плохо зажившие царапины от битого стекла. И вообще ощущение было такое, словно он помолодел лет на десять. Теперь он чувствовал себя таким же, как до рудников. Но главное — вернулся прежний мир. Он слушал — и слышал. Смотрел — и видел. Чувствовал — и чуял. И, схватившись за голову, закричал, не в силах как-то иначе выразить обуревавшие его чувства.
— Хорошо ли тебе, витязь? — прозвучал негромкий голос, когда Лясота проорался.
Он обернулся на… на древнюю как мир богиню, легко различая ее истинный лик за личиной странной старушки. Он чувствовал ее силу, проникал ее природу и склонился перед нею, касаясь рукой пола в старинном поясном поклоне.
— Благодарствую, ведь-ава![17]
— Признал, — разулыбалась та и ласково потрепала по щеке.
— Как не признать тебя, матушка. Ты ж как солнце в небе, одна такая!
— Льстец, — усмехнулась старушка. — Ладно, в баньке моей огненной попарился, теперь поешь-попей и в дорогу собирайся.
Ничему особенно не удивляясь, Лясота обнаружил на пустом доселе столе обильное угощение. Каша, пироги, уха, жареное мясо, свежий хлеб. Откуда что взялось! Впрочем, раздумывать было некогда. Ощутив, что проголодался, Лясота набросился на угощение. Хозяйка стояла над ним, умиленно глядя, как он жует.
— Ты ешь-ешь, — дотянулась, погладила по голове. — Сил набирайся. Путь тебе предстоит неблизкий, на дело идешь многотрудное, опасное. Нелегко со змеем справиться. А с людьми и того труднее.
Он кивнул, судорожно проглатывая, что было во рту.
— А ты, матушка, про людей откуда знаешь?
— А то сам не ведаешь? Как где мир нарушился — там непременно какие-нибудь люди виноваты. Все от людей — и счастье, и беды.
— Я людей не боюсь. — Лясота потянулся за крынкой, стал пить брагу прямо оттуда. — Что они мне могут сделать? Разве что убить. Так я уж помирал. Не так это страшно.
Теперь он помнил, что произошло. В утро казни их всех вывели на площадь. Сначала заставили смотреть на жуткую мучительную смерть зачинщиков восстания, а потом с тех, кого отправляли на каторгу за Каменный Пояс, срывали эполеты и шпоры, ломали над головой сабли, лишая дворянства и достоинства. А у него, единственного осужденного ведьмака, забрали его Силу. И это было так больно, что он забыл обо всем, омертвев душой и вспомнив подробности лишь сейчас.
— И то верно. Ты не людей бойся, ты суда высшего страшись. Ну да чего тебе-то бояться, коли на своей дороге стоишь? Погоди, одежонка-то твоя…
Хозяйка опять метнулась к ларям, порылась в них, доставая вещи. Сытый Лясота переоделся без разговоров. Сапоги пришлись впору — хорошие сапоги, яловые, с каблуками, подбитыми маленькими подковками. Так же хороши были и порты, а вот рубаха явно назначалась для кого-то, кто был в плечах гораздо шире. Пришлось потуже затягиваться поясом, убирая лишнее в складки по бокам. Чтоб длинные рукава не мешались, спускаясь до кончиков пальцев, хозяйка дала пару обручьев, натянув их на запястья. Одевшись, Лясота тихо присвистнул. Сейчас он сам себе напоминал лубочного богатыря, недоставало лишь кольчуги, шлема и булавы.
— Чего лыбишься? — поинтересовалась хозяйка. — Другой одежи нету.
— Да я не смеюсь, матушка. Я радуюсь обновке.
— Радуется он, — фыркнула старушка, движением руки убирая со стола. — Дите… Ладно. Сейчас пойдешь аль погодишь?
Лясота прислушался к себе. Сил было столько, что оставалось лишь дивиться. Поднял с лавки свой сюртук — куда делось остальное, непонятно, — под ним нашлись только пистолеты. Сунул их за пояс.
— Сейчас пойду. Время дорого. Ты прости, матушка, коли что не так!
— Да все так, сынок. — Она вдруг обняла его, сжав не по-женски сильно. — Все так… Да, вот еще, забери-ка. Чай твое!
В руку лег простой кожаный кошель. Развязав тесемки, Лясота нашел там кремень, огниво, несколько свинцовых шариков-пуль, горсть медных и серебряных монет, и среди прочего мелкого мусора — давно потерявшийся перстень с камушком. Тот самый, который когда-то вез Поленьке в безумной надежде сделать ее не просто возлюбленной, но женою. Он уж и забыл про него. Да и не натянулся бы тонкий ободок на толстые пальцы купчихи. Ему по мерке другие пальчики, девичьи… И, кажется, он знает, как эту девушку зовут.
— Спасибо, матушка. Пойду я. Не поминай лихом!
Поклонился еще раз, позволил обнять голову, ощутив на лбу поцелуй сухих старушечьих губ, и вышел за порог.
Было уже утро нового дня. В воздухе свежо и сладко пахло осенью. Лясота сделал глубокий вдох. Все его чувства обострились до предела. Мир снова играл яркими красками, звуками, запахами. Несколько минут он просто стоял, наслаждаясь вновь обретенной силой. Потом, решив проверить свои возможности, сосредоточился, пытаясь представить себе знакомых людей.
Первыми «увидел» двух фельдъегерей, ощутив что-то вроде укола совести. Эти люди продолжали преследование, упрямо не сворачивая с пути. Они не полезли в овраги и болота и посему слегка отклонились от маршрута, тем не менее значительно продвинувшись вперед. Лясота осторожно дотянулся, внушил им правильное направление, чтобы люди не заплутали.
А потом он попытался дотянуться до Владиславы — и словно провалился.
38
…Крутая конская шея дрогнула под рукой. Девушка выпрямилась, провела пальцами по его голове. Золотисто-каурый жеребец смотрел тепло и тревожно.
— Это ты, — промолвила она. — Я знала, что ты меня найдешь.
Конь фыркнул, ткнулся теплыми губами ей в щеку.
— Я тоже тебе рада. Помоги мне!
Словно торопя их, вдалеке послышался шум.
Конь дернул шеей, переступая с ноги на ногу. Она положила руки ему на хребет, и, угадав ее волнение, жеребец подогнул одну ногу, помогая взобраться на спину. Тронулся с места, увлекая через лес свою легкую ношу. Скакать было легко и весело. Земля стелилась под ногами, деревья расступались сами. Впереди уже виднелся просвет. Приветствуя утро, пели птицы. Их хор звучал отчаянно громко, заглушая шум погони, хотя та никуда не делась. Оба — конь и всадница — знали о преследователях и мчались вперед, не оглядываясь. Не раз и не два, когда конь взвивался над поваленным деревом или зарослями кустов, сердце девушки замирало от страха и она крепче хваталась за гриву. Порой казалось, что она соскальзывает, что вот-вот сорвется со спины и упадет — но этот миг проходил, и они опять летели вперед.
А потом вырвались на опушку.
Лес отступил перед холмистой равниной, по которой, извиваясь, спешила куда-то полноводная река. «Волга!» — всплыло название. Берега, где все началось. Прибавив ходу, конь помчался прямиком к реке.
Нет, какая там река? Чем ближе они оказывались, тем яснее было видно, что это — огромная змея. Синь небес отражалась в ее чешуе, блестящей, как стекло. Чем-то разъяренная, змея ворочалась, своим весом продавливая земную твердь, и оттуда брызгала темная жидкость. Кровь земли?
Шум за спиной нарастал. Оглянувшись на скаку, девушка заметила, что их преследует пожар. Лес был объят пламенем, огонь валом катился по траве, обгоняя коня. Тот сам был невольной причиной пожара — его копыта высекали искры, которые тут же превращались в язычки огня. Спасение было на той стороне. Но сможет ли конь перескочить через живую преграду?
— Мама! — невольно вскрикнула девушка, и тут же увидела ее.
Мать возникла в дыму белой тенью, взмахнула руками.
— Беги!
Огонь настигал, обгоняя коня, но тот успел и взвился над препятствием, словно золотистая птица. Девушка закричала, распластавшись на его спине. Обхватила его за шею руками, прильнула всем телом, отдавшись страху и чувству полета. Почувствовала, что летит. Летит в самом деле, без опоры, соскальзывая под напором ветра.
Но земля была уже близко. И она разжала руки, падая в траву.
— Проснулась?
Владислава встрепенулась, пытаясь сесть. Руки и ноги ее были свободны, но девушка все равно была еще так слаба, что без посторонней помощи едва стояла. Сейчас она полулежала у костра, укрытая сюртуком своего отчима. Вокруг расположились разбойники.
Последние дни пути выдались тяжелыми. Владиславу вез у себя на седле князь Михаил, и девушка места себе не находила от его прикосновений. Отчим порой обнимал падчерицу, как свою собственность, намекая на то, что она вполне может стать ему если не женой, то любовницей и что одно или другое ее обязательно ждет. Девушка была принуждена терпеть его приставания — от недоедания силы покинули ее. Она была так слаба, что всадники вынужденно ехали медленным шагом, то и дело останавливаясь ненадолго, чтоб дать ей прийти в себя. Отчим злился — из-за этого они потеряли больше суток, — но поделать ничего не мог.
Вчера на привал остановились засветло, поскольку Владиславе сделалось дурно. Тогда же, у костра, ее впервые хорошо накормили, и девушка уснула. Сейчас, пробудившись, она чувствовала себя значительно лучше. Но ей покоя не давал тот сон. Лясота спас ее из леса, вынес из огня… а дальше? Она-то осталась в живых, а что с ним?
— Ты как, Владочка? — спросил Михаил Чарович. — Вид у тебя… гм… вполне здоровый.
Владислава покачала головой; разговаривать с этим человеком не хотелось.
— Молчи. Мне-то что, — отмахнулся князь. — Чем меньше женщина болтает, тем лучше с нею вместе жить. Через полчаса выступаем. Мы и так из-за твоей слабости два дня потеряли. Целых два дня!
— Бросили бы меня, — слабым голосом возразила девушка.
— Ишь ты, заговорила! — воскликнул сидевший по другую сторону костра Тимофей Хочуха. — Оклемалась, стало быть.
— Бросить тебя, Владочка? — холодно улыбнулся князь Михаил. — Нет уж, никогда! Слишком ты мне дорога. Тем более что все скоро закончится.
Княжна Владислава закрыла глаза, стараясь побороть дрожь. Вот оно, значит, как. Значит, там, во сне, она разбилась насмерть… Ой, страшно-то как! От обиды, досады, разочарования, подступающего ужаса близкой смерти у нее на глазах выступили слезы.
— Чего ревешь? Теперь уж поздно!
Владислава не выдержала и разрыдалась в голос. Под ее причитания разбойники свернули лагерь, оседлали коней и, подсадив все еще всхлипывающую девушку в седло к Михаилу Чаровичу, тронулись в путь. Осталось впрямь проехать совсем немного.
Река показалась после полудня. Блестя на осеннем солнце мелкой рябью, словно чешуйками змеи, она извивалась в низине, больше, чем в нижнем своем течении, напоминая настоящую змею, ползущую по своим делам через Божий луг. Тут было редколесье, постепенно переходящее во встающие у близкого горизонта предгорья Каменного Пояса, где уже шумели вековые боры. С вершины холма было видно, что река, превратившаяся у истоков просто в широкий ручей, бежала к возвышавшемуся впереди крутобокому холму — первому из тех, что образовывали предгорья.
Овраги прорезали склоны холмов. По дну одного из них, наименее заросшему, спустились на равнину.
— Смотреть в оба! Тут могут быть змеи, — предупредил князь Михаил.
— Да ну? — поинтересовался Тимофей Хочуха, державшийся рядом с ним.
— И немало. Река эта Змеиной не просто так зовется.
— Эва, гляньте-ка! — воскликнул Степка Разиня, которому выпала честь вырваться вперед. — Это чего такое? Змея?
В желто-зеленой пожухлой траве промелькнуло длинное, локтей в пять, угольно-черное тело. Конь под юношей шарахнулся в сторону, взвился на дыбы.
— А, волчья сыть! Я тебя! — Степка вытянул коня плетью.
— Еще одна! — крикнул второй разбойник.
— Их тут много, — обронил Михаил Чарович. — Сдвиженье[18] скоро. Вот они и выползли.
Еще два длинных, тонких тела показались и пропали среди травы. Напуганные люди поехали шагом. Лошади беспокоились, вскидывали головы, плохо слушались поводьев. Еще какая-то змейка, на сей раз коричневая и неприметная в траве, выскользнула из-под копыт коня Тимофея Хочухи, перепугав его настолько, что атаман не утерпел — схватил висевшую у седла пищаль и выстрелил ей вслед. Промазал и свалился с седла, когда напуганный выстрелом конь взвился на дыбы.
— Оставьте их, — князь Михаил оставался спокоен, — это их место. Если убьете или пораните одну змею, остальные могут отомстить.
— А не врешь?
— Я — колдун, — пожал плечами князь. — Я их чувствую.
— Раньше сказать не мог? — сплюнул Тимофей Хочуха, кое-как забираясь в седло.
— Я говорил.
Дальше двигались осторожно. Все нервничали — змей с каждой минутой становилось все больше. Одни забирались на торчавшие из травы камни и остовы сухих деревьев и грелись в лучах осеннего солнца, другие ползали по своим делам. Черные, коричневые всех оттенков, серые.
Как-то так получилось, что конь князя Михаила постепенно оказался впереди. Перед ним одним змеи расползались в стороны, не обращая никакого внимания. Но человек ощущал на себе взгляды их холодных равнодушных глаз. Они следили за ним, выжидали его действий. Поодиночке каждая змея глупа, но когда их столько, в этих ползучих гадах просыпается что-то вроде коллективного разума. Ничего. Все равно им не сравниться с настоящим волхвом. Предки не просто так прожили свои жизни, князья Чаровичи на протяжении поколений тщательно хранили знания о богах, волшебстве и чарах. Они вели записи, собирая воедино все, что могли отыскать, и время от времени бережно перебеляли рукописи, перенося их на новую бумагу. Рано осиротевший Михаил Чарович напал на них случайно, когда после войны начал восстанавливать простоявший пятнадцать лет в руинах дом отца. Еще несколько лет ушло на то, чтобы все прочесть. Загоревшись идеей, он кинулся на Божий луг, очертя голову сунулся в недра земли — и потерпел неудачу. Где-то поспешил, выдав себя нетерпеливым словом или делом. Где-то действовал наобум, полагаясь на случай. Кончилось все тем, что, заподозрив неладное, князь Загорский натравил на него какого-то ведьмака. Тот был тоже молод, горяч и лишь немного младше — но, в отличие от Михаила Чаровича, не собирался никого убивать. А раз не убиваешь ты, убивают тебя.
Испугавшись мести за содеянное — ведьмаки, как известно, своих не бросают, — Михаил Чарович отступил, затаился. Вскоре ему помогла судьба — восстание против императора. В стране было не до того, полетели головы, зашатались служебные кресла. У службы ведьмаков тоже были неприятности, и про исчезновение одного из них все забыли. А князь Михаил, переведя дух, начал все сначала. Пять лет из минувших девяти он потратил на то, чтобы заполучить княжну Владиславу. Составить план. Обольстить ее мать, внушив исподволь такую неземную страсть, что она решила бросить мужа и уйти к любовнику вместе с дочерью. Можно было бы просто дождаться семнадцатилетия Владиславы, попросить ее руки и совершить все по закону, но, во-первых, Владислава еще в тринадцать лет не поддавалась его чарам, избегая князя. Став взрослой, она могла просто не пожелать выходить за него, и отец бы не стал неволить дочь. Княжна Загорская действительно важная птица, чтобы не считаться с ее волей. Во-вторых, ему она нужна была не столько как жена, сколько как страж дверей, и ее невинность играла тут не последнюю роль. А разве такого можно требовать от замужней жены? Пришлось идти другим путем, но, сколь веревочке ни виться, а конец один.
Он уже был тут много лет назад и довольно уверенно привел отряд к тому месту, где из зарослей терновника брал начало Змеиный ручей.
— Здесь!
За корявыми колючими кустами виднелся темный провал. Вход в пещеру находился у самой земли. По сути, это была промоина, щель, за века проделанная водой, рвущейся на свободу. Тут было полным-полно змей — медянки, полозы, ужи, гадюки так и шныряли в траве. Лошадей пришлось отвести подальше, привязать на склоне за кустами и возвращаться пешими.
— Нам спускаться туда? — заглянул Тимофей Хочуха. — Может, не надо?
Голос некогда бесшабашного атамана дрогнул. В том не было ничего удивительного — пещера надежно скрывала от простых людей свои тайны.
Князь Михаил подошел, обнимая шатающуюся Владиславу за талию. При его приближении змеи устремились в разные стороны. Носком сапога он отбросил в ручей замешкавшегося ужа. Провел рукой по воздуху, снимая невидимую паутину охранных чар. Те вспыхнули россыпью разноцветных искр и растаяли, почувствовав Силу жреца Змея-Волоса. Испуганно охнули разбойники. Кто-то перекрестился, кто-то забормотал молитву. Князь Михаил с победным видом окинул спутников долгим взглядом. Все без исключения опускали глаза. Надо же, как мало надо для того, чтобы произвести впечатление на людей!
— Мы пойдем туда, — твердо произнес он. — А кто не хочет, пусть остается на поверхности. В компании змей.
Словно соглашаясь с его словами, из травы со всех сторон раздалось шипение.
— Да идем уже, идем, — забормотали мужики.
— Тогда готовьте факелы. Время дорого!
Долго торчать в окружении змей никому не хотелось, и работа закипела. Владислава, о которой все забыли, сидела на траве на берегу ручья. Ей пришла в голову мысль покончить с собой, позволив змее укусить ее, но ползучие гады держались от девушки подальше, хотя и злобно шипели с безопасного расстояния.
— Отдохнула? — Князь Михаил рывком поднял ее на ноги и обнял, привлекая к себе. Девушка уперлась руками ему в грудь. — Не бойся, Владочка. Скоро все закончится.
— Я вас ненавижу.
— Потому что не понимаешь. Ничего, скоро ты на многое посмотришь другими глазами. И тогда я прощу твои ошибки. И даже позволю любить себя. Ты мне действительно нужна, Владочка.
Он попытался ее поцеловать. Девушка отвернулась.
— Я вас убью.
— Потом. Если сможешь. А сейчас нам пора.
Он дернул ее за собой и потащил к пещере с такой скоростью, что княжна сама была вынуждена ухватиться за князя, чтобы не упасть. У самого входа Михаил Чарович подхватил ее на руки, делая первые шаги по воде. Рядом с ним шли Тимофей Хочуха и Степка Разиня, оба с горящими факелами. Остальные растянулись вереницей позади.
Проход был узким, пробираться приходилось гуськом. Владислава невольно прижималась к боку князя Михаила. Она была бы и рада держаться подальше от своего мучителя, но тут действительно было не развернуться. К тому же она была так слаба, что без поддержки не прошла бы и двадцати шагов.
Когда под ногами перестало хлюпать, ее спустили наземь. Ход слегка расширился, теперь можно было идти по небольшому уступу, оставленному текущей водой. Пахло камнем, сыростью, гнилью. Но эха не было — все звуки словно бесследно поглощались подземельем, так что приходилось чуть ли не кричать в самое ухо.
Князь отобрал факел у Степки Разини и пошел впереди, доверив парню вместительный саквояж. Второй рукой он по-прежнему обнимал Владиславу.
— Устала? — обратился он к девушке. — Ничего, скоро отдохнешь.
Княжна покачала головой. Она была слишком напугана, чтобы говорить. Девушка сама не понимала, откуда в ее душе взялся этот страх, но он нарастал с каждым шагом. Она еле переставляла ноги. В глазах темнело. Сознание уплывало куда-то. Вот она опять летит… нет, плывет. Ее несет куда-то ледяная река, и чье-то лицо склоняется над нею во мраке. Это не человек. Это чудовище, хотя черты его лица вполне людские. Оно тянется к ней, обнимает, прижимается к ней и…
— Не-э-эт!
Ноги девушки подкосились, и она упала в обморок.
Выругавшись, Михаил Чарович сунул Тимофею Хочухе второй факел, подхватил бесчувственную падчерицу на руки и зашагал вперед. Осталось всего десятка три шагов. Они так близко к цели, а эта дуреха сознание теряет.
Идти впрямь было всего ничего. Еще немного — и они оказались в просторной пещере, где нашлось место всем. Разбойники подняли факелы повыше, озираясь по сторонам. Михаил Чарович осторожно опустил бесчувственную княжну на пол у стены.
— Не стойте столбами, — приказал он. — Воткнуть факелы в стены! Зажечь новые, чтоб было хоть чуть-чуть светлее. Степка! У меня в саквояже свечи. Доставай все, сколько есть. И шевелитесь, пока я эту в чувство приводить буду.
Люди разбрелись вдоль стен. В поперечнике пещера оказалась довольно приличного размера — шагов тридцать, — и, кабы не осыпь с одного бока, была бы идеально круглой. Пол только был неровным, изрытым временем. Тут и там валялся какой-то мусор. Князь помнил, что под некоторыми холмиками нашли свой последний приют те, кто осмелился сунуть нос не в свое дело.
— А где сокровища? — прозвучал обиженный голос Степки Разини. Парень, похоже, ждал, что тут будут горы серебра и золота и полные сундуки драгоценных камней.
— Там, — мотнул головой князь Михаил. — Иди и открой!
Посреди пещеры находилось присыпанное землей, трухой и пылью продолговатое возвышение. Люди устремились к нему. Пользуясь тем, что на него никто не смотрит, даже очнувшаяся Владислава, Михаил Чарович торопливо полез в саквояж, доставая необходимые снадобья. Хорошо, что эти глупцы сунулись без разрешения. Горький пример научит их почтительности.
— Эге! — услышал он голос Степки. — Да тут, кажись, сундук. И громадный какой!
— Эй, князь! — окликнул Михаила Тимофей Хочуха. — Это то, за чем ты нас притащил?
— Оно самое, — не глядя бросил тот.
— Железными обручами окован, ишь ты, — тем временем шепотом восхищался Степка. — А ну-ка, Прошка, подай топор!
— Не Прошка, а Прохор Захарьич, — солидно поправил его мужик, но топор протянул. — Куды наперед батьки в пекло лезешь?
Князь Михаил усмехнулся. Уперев ногу в край сундука, Степка замахнулся топором, собираясь всадить его в щель. Глупец! Он не подозревал, куда сунулся. Именно что в пекло! Он, конечно, поймет свою ошибку, но будет поздно, а другим его глупая нелепая смерть послужит уроком. Михаил Чарович поймал взгляд Владиславы и подмигнул девушке.
— Смотри, что сейчас будет. Только не ори!
Но Владислава все-таки вскрикнула, потому что в эту самую минуту рядом послышался знакомый голос:
— Всем стоять!
39
Они здесь были. Лясота почувствовал это до того, как увидел следы копыт.
Последние два часа он бежал. Ноги несли быстро, тело обрело легкость и силу. Все то, что так долго хранилось, как в запечатанном сосуде, в его душе, теперь вырвалось на волю. Сила бурлила в нем и требовала выхода. Сила ведьмака. И он не бежал — летел на невидимых крыльях.
Он чувствовал след колдуна. Его тянуло за ним, как на невидимой привязи. Михаил Чарович. Теперь, когда Силы вернулись, ведьмак знал своего врага. И не колебался ни секунды.
Ему не было нужды готовить факел, ведьмачье зрение позволяло легко ориентироваться под землей. Ход оказался глубже, чем он думал. С каждым шагом на него все сильнее наваливался груз веков. Простые люди в этом месте чувствовали лишь страх, но наделенные Силой — ведьмаки, колдуны, волхвы — различали и чувства, этот страх вызывающие: гнев, отчаяние, зависть…