Бывших ведьмаков не бывает! Романова Галина

30

Лясота тихо выругался. Вот женщины! Ей все равно. Она, между прочим, тоже не красавица. Вот только глаза в ореоле черных ресниц под густыми бровями вразлет, глаза, полные страха и страсти… И веснушки на щеках… И эта слегка припухлая нижняя губа, словно хранящая еще воспоминание о поцелуе… А ведь он помнил, как ее целовал! Но какое это имеет значение? Мало ли девчонок на свете! И есть такие, кто и очами сверкает — любо-дорого посмотреть, и на ласки не скупятся, и подержаться есть за что. Очнись уже, Лясота! Она — княжна. Девчонка совсем. Ей только семнадцать лет. А тебе почти тридцать. За спиной столько всего, что этой княжне и не снилось. Хотя нет, уже снилось. Не каждой семнадцатилетней выпадет на долю столько испытаний, сколько выдержала она. Доверилась чужому человеку, отправилась с ним в опасное путешествие по реке, видела колдунов, разбойников и упырей. Другая бы умом тронулась, а она…

Наскоро обтерев рожу полотенцем и не обращая внимания на оставшиеся на нем кровавые разводы, Лясота уже решил про себя не быть неотесанным болваном и как следует поблагодарить девушку за спасение, когда за дверью послышался легкий шум, шаги, голоса и негромкий стук.

— Позволите?

Узнав голос князя Загорского, Лясота подобрался, бросил взгляд на окно. Второй этаж. Прыгать высоко. И сколько же можно?

Не дождавшись ответа, князь переступил порог. Его глаза того же серо-синего цвета, что и у дочери, сузились, когда он заметил незваного гостя.

— Я так и думал, — промолвил он. — Что вы здесь делаете? Мы, кажется, дали вам понять, что продолжать дальнейшее знакомство нежелательно.

— Прошу меня извинить, — заговорил Лясота. — Я оказался в безвыходном положении.

— Сударь, — голос князя был сух и холоден, — из любого положения есть выход, иногда даже не один. Я понимаю, что порой бывают в жизни обстоятельства, когда сдержать данное слово становится трудно. Но я не понимаю, чем вызвано ваше легкомыслие. Вы знаете, что находитесь в розыске. Я, кажется, предоставил вам шанс уехать и начать жизнь с начала, с новым именем, с новой судьбой и… начальным капиталом. И как вы распорядились этим даром? Не успели мы расстаться, как вы попали в неприятности и не нашли ничего лучшего, как снова ворваться в жизнь моей дочери!

— Ваше сиятельство, я…

— Вы должны покинуть этот дом, и как можно скорее, — отчеканил князь Загорский.

Лясота посмотрел на пистолет, забытый им в кресле.

— Ваше сиятельство, я не могу сейчас этого сделать. Видите ли, я… все потерял.

— И рассчитываете, что я снова выдам вам деньги и обеспечу еще одним паспортом. А с чего вы взяли, что я должен это сделать?

Лясота промолчал. Во многом князь был прав. Не стоило злоупотреблять его терпением и чувствами Владиславы.

— Вы правы, ваше сиятельство, — сказал он. — Я уйду. Обязательно. Только…

Мужчины, не сговариваясь, посмотрели на дверь. Лясота скорее догадался, чем увидел, что там, за порогом, затаилась княжна, пытаясь сквозь стену уловить отголоски их разговора.

— Я понимаю. И постараюсь сделать так, чтобы она ни о чем не догадалась.

— И ничего не заметила, — кивнул князь. — Пощадите чувства девочки. Она так молода. Вам не стоит ломать ей жизнь, задерживаясь чересчур надолго.

Лясота шагнул вперед, и мужчины обменялись крепким рукопожатием, как два заговорщика.

Этот тихий вечер начала осени Лясота запомнил надолго. Чтобы не болтали слуги — троих наняли специально на время, пока тут будет княжеское семейство, он весь день просидел в комнате, которую ему отвели, никуда не высовывая носа. Князь Владислав сам, не доверяя никому, принес ему ужин. Молча, не говоря ни слова, положил на стол рядом три банковских билета по тысяче рублей. Посмотрел со значением, мол, это последнее, на что можете рассчитывать. Лясота кивнул, тоже не говоря ни слова. Его сиятельство уже и так был неимоверно щедр. Желанный отдых, ужин, немного денег… Только бы удалось незамеченным выбраться из города! А уж потом он не повторит своей ошибки.

Набираясь сил, он съел весь ужин до крошки и подошел к окну, разглядывая окружавшие особняк дома. Если пройти по саду и попытаться перелезть через забор, можно попасть сразу на соседнюю улочку. А там — дай бог удачи, чтобы не попасться на глаза будочникам. Но среди них часто попадаются такие, кого можно запросто обвести вокруг пальца. Достаточно на окрик: «Стой, кто идет?» — ответить просто: «Обыватель!» В большинстве случаев, особенно если прохожий шагает ровно, не шатается, как пьяный, не огрызается — мол, какого рожна тебе надо, морда околоточная? — этого достаточно, чтобы тебя пропустили. Надо заранее придумать пару ответов, откуда возвращается и куда спешит в поздний час. Главное, не перепутать. Доберется до окраины, а там огородами выйдет из города и… Куда дальше? Об этом он пока не думал. Главное — выйти на дорогу. С тремя тысячами в кармане он сам себе хозяин и господин.

Ее присутствие он угадал раньше, чем услышал легкое робкое царапанье ноготков о косяк.

— Барышня? Что вы здесь делаете?

Девушка зябко куталась в длинную, чуть ли не до пола, шаль. Распущенные волосы, сверху прикрытые ночным чепчиком, темной массой лежали на плечах и спине. Под шалью была только ночная сорочка. Большие глаза в полутьме казались двумя черными провалами.

— Мне не спится, и я… Я зашла пожелать вам доброй ночи.

— Доброй ночи, барышня, — ответил он. — Сладких вам снов. Идите к себе!

— Я боюсь.

— Глупости какие! Чего вам бояться?

— Я не знаю. Я боюсь уснуть. — Девушка крепче обхватила себя руками за плечи. — А вдруг, пока я буду спать, случится что-то страшное?

Он прислушался к своим ощущениям, уверенный, что, раз вернувшись, предчувствие опасности уже его не покинет. Почувствовал же он присутствие Владиславы еще до того, как она решилась постучать.

— Ничего с вами не случится, — промолвил. — Ложитесь спать.

— Я боюсь не за себя, — пролепетала девушка.

— Со мной тем более ничего не случится, — отрезал он. — Идите к себе.

— А вы, — она покраснела так, что это было видно даже в темноте, — вы меня не проводите?

Он подавил вздох. Она что, нарочно так себя ведет?

— Пошли.

В комнате княжны на туалетном столике горела забытая свеча, бросая на стены и потолок причудливые колеблющиеся тени от предметов и двоих людей. Постель была смята и, подойдя к ней, Владислава сбросила с плеч шаль, оставшись в одной сорочке. Лицо ее белело в обрамлении темных волос. Сквозь ткань просматривалось очертание девичьего тела. Он так и не видел его… целиком. Но хорошо помнил ее тонкий стан, упругую грудь, ноги, бедра — по той ночи, когда она прижималась к нему всем телом, ища защиты от упырей. От кого она пытается защититься теперь?

— Ложитесь, барышня, — промолвил он.

— А… в-вы?

Теперь пришел черед смущаться Лясоте. Да что эта девчонка себе возомнила? Она что, не понимает, что дразнит его, распаляя и соблазняя?

— Я пойду к себе.

Он боялся протянуть руку, боялся дотронуться и коснуться даже кончиками пальцев, понимая, что в этом случае не выдержит и останется тут до утра. Что, раз ощутив прикосновение ее нежной кожи, потеряет над собой власть.

Два тела, сомкнувшие объятия на сбитых простынях… Белеющий во мраке девичий стан… Волосы, рассыпавшиеся по подушке, запрокинутое лицо с закушенной губой… Стон страсти, переходящий в крик… Все то, чего он был так долго лишен — и чего хотел с каждой секундой все сильнее. Надо сделать только один шаг. Протянуть руки, сжать в объятиях податливое тело, накрыть губами ее рот — и целовать, и мять, и тискать, и любить — до боли, до пота, до крика, до потери сознания…

Надо только сделать шаг.

И Лясота шагнул. И заметил удивление, боль и страх в глазах девушки прежде, чем она крепко зажмурилась, вскинув руки, готовая обвить ими его шею…

…и встретившая пустоту.

Лясота отступил. Пятясь, покинул комнату, прикрыл за собой дверь. Князь Загорский дважды сделал ему добро, дважды отблагодарил за спасение дочери. Он не мог в отместку разрушить ее жизнь. Не останавливаясь и не оборачиваясь, направился к себе. Сюртук, вычищенный и приведенный в порядок, висел на спинке стула. Банковские билеты лежали в кармане, заряженный пистолет — тоже, но, уже набросив сюртук на плечи, Лясота вдруг остановился. Он ясно понял, что не хочет отсюда уходить. Что, если он переступит порог этого дома, случится что-то страшное. И не с ним, а с нею. И Владислава подсознательно ощутила это — и кинулась под его защиту, чтобы тут же быть преданной им, брошенной на произвол судьбы.

Несколько минут Лясота колебался, размышляя. Если останется, ноги сами понесут его в постель к княжне и он лишит ее невинности еще до полуночи, навсегда потеряв уважение князя Загорского. Если уйдет, вернет себе честь, но навсегда потеряет девушку.

«Уходи, — забилась в сознании подлая мыслишка. Вчера ты уже попытался выбрать девушку, и что? Тебя чуть не схватила полиция. Ничему тебя жизнь не учит! Так должно было быть. Одна предала тебя — ты в отместку предаешь другую. Это судьба!»

— Это судьба, — прошептал Лясота и шагнул за порог.

Город уже засыпал. На стоявших вдоль проезжей части столбах мигали огоньки уличных фонарей. Девять лет назад такого еще не было. Фонари тогда горели только на двух-трех центральных улицах, ближе к императорскому дворцу. А теперь вот и сюда добрались. Сунув руки в карманы, Лясота быстро зашагал по улице, прислушиваясь к стуку колес запоздалого извозчика. Настроение у него было отвратительное. Хотелось то ли напиться, то ли подраться с кем-нибудь. И хотя умом он понимал, что должен сдерживаться, желание выплеснуть свои чувства порой брало верх над рассудком.

На углу стояла будка. Вернее, пристройка к маленькому тесному домишке, где кое-как ютилась семья будочника. Тот топтался в сторонке, поближе к одному из фонарей, держа бердыш.

— Стой, кто идет?

— Обыватель, — огрызнулся Лясота и тут же пожалел об этом, потому что будочник, наверное, тоже был не прочь на ком-нибудь сорваться.

— А ты не рявкай, а отвечай по всей форме, — приказал он. — Кто таков, откуда, зачем?

— Не твое дело. — Лясота прибавил шагу, обходя не в меру бдительного служителя порядка. Надо же! Из нескольких сотен столичных будочников ему попался единственный ревностный служака!

— Это как так — не мое? Очень даже мое! А ну стой, кому говорят? А не то засвищу!

И быстро сунул в рот свисток, издавая пронзительную противную трель. Лясота зашагал быстрее.

— Стой! Пачпорт покажи!

Лясота сорвался на бег.

— Стоять! — будочник кинулся следом. — Куда? Держи вора!

Бегать ему с бердышом и в форменной, до земли, шинели было несподручно. Пронзительная хриплая трель эхом отдавалась в ночи, нарушая покой уснувшего города. Лясота вильнул в сторону, надеясь в темноте оторваться от погони, но ретивый будочник сделал свое дело.

— Держи вора! Держи! — послышались крики. — Пожар!

Проснувшееся чувство опасности подсказало, что из переулка к его преследователю сейчас подоспеет подкрепление. Он рванулся в другую сторону. Там тоже было опасно, но не настолько.

— Вон он! Лови! Держи!

Заметили-таки! Но как? И куда деваться?

Впереди замелькали яркие огни. Ресторация. Там народ, там пьет и гуляет разная публика. Можно затеряться в толпе. Конечно, это опасно, но делать нечего.

Чувство опасности взвыло в полный голос, но Лясота уже рванул на себя двери, и нос к носу столкнулся с приставленным к ним швейцаром.

— Куда прешь?

— Туда.

— Не велено пущать!

— Почему?

— Господа гуляют.

Лясота уже открыт рот, чтобы сказать: «Так мне по делу, от князя Чечевицкого…» и уже поймал взгляд швейцара, устанавливая контакт, как за спиной послышались голоса:

— Вон он! Держи вора!

— Это кого там ловят? — Швейцар отодвинул Лясоту, разрывая контакт.

— Держи! Уйдет!

— Эге! А не тебя ли это…

Он не договорил. Лясота коротко, без замаха, врезал ему в солнечное сплетение кулаком. Зажатый в руке пистолет напомнил о себе приглушенным грохотом выстрела.

— А-а-а! — заревел швейцар, валясь на крыльцо и зажимая живот руками. — Уби-и-или!

Лясота попятился, проклиная все на свете. Выстрел услышали. Кто-то из гуляк выглянул, заметил валяющегося на крыльце истекающего кровью швейцара и поднял тревогу.

Лясота бросился прочь, не желая сдаваться просто так. Ему нужно было всего несколько секунд, чтобы перезарядить пистолет, но стоит ли стрелять? Только в себя. Только если не будет другого выхода. Второй раз он в крепость не попадет.

Крики, шум, топот ног за спиной нарастали. Навстречу ему вылетел еще один будочник. Лясота вильнул в сторону, как лис. Несколько секунд. Только несколько секунд…

Послышался топот копыт. Всадники? Только этого не доставало, Но кто? Конный разъезд жандармов, привлеченный шумом и стрельбой, или подгулявшие господа решили поразвлечься, затравив двуногую дичь? Не все ли равно?

Ему нужно было всего несколько секунд. Лясота приостановился, развернулся, выбросив вперед и вверх руки. Он действовал машинально, не задумываясь, и даже вскрикнул от неожиданности, когда кисти рук обожгло как огнем. Неужели Силы вернулись? Сейчас? Да, это так. Две лошади рухнули на скаку, роняя всадников. Третий резко осадил коня, чтобы не растоптать упавшего человека. Тот не спешил встать. Убит? Сломал шею? Похоже на то. У второго билась с переломанной спиной лошадь, но всадник вскочил и — Лясота не поверил своим глазам — выстрелил в него навскидку. Ведьмак шарахнулся в сторону, пуля только свистнула. Не дожидаясь, пока его враги пристреляются, он снова вскинул руки. Этот удар был слабее — лошади лишь взвились на дыбы, брыкаясь и не слушаясь поводьев.

— Колдун? Чур меня, нечистая сила!

Лошадь упавшего и сломавшего шею всадника отбежала в сторону. Лясота кинулся к ней, ловя за узду. Никто не пытался, да и не успевал ему помешать. Мигом вскочил в седло и ударил пятками по бокам. На миг его охватило щемящее чувство — отчаяние, восторг, азарт, все вместе. К нему вернулась Сила! Он убил двоих человек. Добрый конь вмиг умчит его от погони.

Выстрелы, загремевшие за спиной, стали полной неожиданностью. Одна пуля попала в цель. Взвизгнул конь. Не успев вынуть ноги из стремян, Лясота упал на землю, придавленный тяжелой тушей.

31

Исчезновение гостя обнаружили утром, перед завтраком. Князь Владислав шел в столовую, когда навстречу ему попалась дочь. На девушке не было лица, и в душе отца шевельнулось недоброе предчувствие.

— Что случилось?

— Папенька, Лясоты нет! — выпалила Владислава, хватая его за руку. — Его комната пуста!

— И что с того? Погоди, да ты что, к нему заходила?

Девушка прикусила губу.

— Нет, но… я попросила Машу посмотреть, проснулся ли гость, она и сказала, что его нет, — пролепетала Владислава. — Тогда я попросила ее посмотреть, может быть, он где-то еще, и его нигде не нашли. И вещей его нет! Что делать, папенька?

— Богу помолиться, что все так удачно устроилось, — почти честно ответил князь. — Видимо, он действительно оказался порядочным человеком и не захотел нас стеснять.

— Как — стеснять? — изумилась Владислава. — Чем стеснять? Почему? Папенька, что вы ему вчера наговорили? Вы… его прогнали? Но зачем?

— Во-первых, милая, — Владислав Загорский взял дочь под локоть, увлекая в сторону столовой, — ничего такого я ему не наговорил. За кого ты меня принимаешь? Он был нашим… ладно-ладно, твоим гостем, и я не мог просто так, без веских причин, выставить гостя за порог, тем более на ночь глядя. Да, мы с ним обсудили создавшееся положение, и в первую очередь твою репутацию.

— А что моя репутация? Папенька, я вас не понимаю!

— А тут и понимать нечего. Ты девушка княжеского рода, завидная невеста с богатым приданым. Ты — княжна Загорская. На тебе лежит огромная ответственность не только перед нашим родом, но, по большому счету, перед всем человечеством. Твоя мать слишком рано забрала тебя, и я не успел заранее подготовить свою дочь к той миссии, которая ее ожидает. Мне придется наверстывать упущенное. Ты в некотором роде последняя надежда этого мира. Последняя в первую очередь потому, что у тебя нет ни братьев, ни сестер, ни собственных детей. Ты представляешь слишком большую ценность. Скоро настанет пора выдавать тебя замуж…

— Папенька, и вы туда же? — Владислава невольно, вспомнила своего отчима. Князь Михаил Чарович тоже заговаривал о замужестве.

— Да, замуж за достойного человека. Ибо ты — княжна Загорская. Более того, поскольку ты — последняя законная носительница этого имени, я собираюсь написать прошение императору, чтобы он высочайше распорядился, дабы не пропала фамилия, сохранить титул за тобой, передав его супругу. Ты навсегда останешься Владиславой Загорской, а твой будущий муж станет новым князем Загорским. Сама понимаешь, этим князем не может стать первый встречный.

— И вы, — девушка похолодела, — сказали это Лясоте?

— Помилуй, конечно нет! Но сама посуди, в связи с этим обстоятельством его присутствие в нашем доме было бы нежелательно. Я готов закрыть глаза на то, что ты провела с ним некоторое время наедине. Сколько времени прошло с того дня, как вы сбежали с парохода и до того, как добрались до Загорска? Почти две недели! Иной раз и нескольких часов хватает, чтобы безнадежно испортить репутацию девушки. А твоя репутация, как моей наследницы и хранительницы древней фамилии, должна быть безупречна.

Сообразив, куда он клонит, Владислава покраснела так, что из глаз брызнули слезы. Ведь вчера вечером она была в одном шаге от того, чтобы распрощаться со своей репутацией навсегда. Она сама этого хотела, и по глазам мужчины прочитала, что он тоже был в одном шаге от того, чтобы так поступить.

— Но, папа, между нами ничего не было, — пролепетала она, тут же вспомнив его последний поцелуй.

— И слава богу! — горячо воскликнул ее отец. — Я рад, что все устроилось.

— Как устроилось? Он ушел! Исчез! Пропал!

Мысль о том, что он ушел именно потому, что княжна хотела от него того же самого, что запрещал ее отец, была невыносима.

— Он просто оставил нас в покое. — Князь распахнул дверь в столовую, где лакей уже заканчивал сервировку стола. — Не понимаю, почему тебя это беспокоит.

Его спокойный, чуть снисходительный тон неожиданно разозлил девушку.

— Беспокоит? — воскликнула Владислава. — Ты говоришь — беспокоит? Ты ничего не понимаешь, папа! Он нужен мне! Понимаешь? Он! И только он! — В ярости и досаде княжна затопала ногами.

— Дочка, ты с ума сошла? — осторожно поинтересовался князь, покосившись на лакея. Тот правильно понял намек и поспешил удалиться, чтобы не становиться свидетелем неприятной сцены. — Ты хочешь сказать, что он тебе… небезразличен?

— Да! — завопила Владислава. — Да! Я люблю его! Люблю!

Оттолкнув отца с дороги, девушка со всех ног кинулась в свою комнату, захлопнула дверь, запирая на крюк, и, рухнув на постель, заплакала в голос, колотя по подушке кулаками.

Через несколько минут пришел отец. Постучал, окликнул дочь, попросил позволения войти. Но рыдающая Владислава его не слушала. Князь пытался поговорить с дочерью через дверь, но его попытки все объяснить либо не находили ответа, либо вызывали новую волну слез и отчаянных криков. Не добившись успеха, Владислав Загорский вернулся в столовую, попытался съесть завтрак, но обнаружил, что аппетит пропал. Тогда он удалился к себе, достал бутылку мадеры и погрузился в размышления, велев лакею немедленно доложить, когда его дочь захочет выйти из комнаты, чтобы поговорить. В глубине души князь не верил чувствам юных девушек — в семнадцать лет любая мелочь кажется достойной внимания. Владислава пока видела в жизни слишком мало, чтобы рассуждать здраво. Пройдет два-три часа, она успокоится, потом проголодается, а поев, присмиреет, и с нею можно будет обсудить создавшееся положение.

Однако князь Загорский плохо знал свою дочь. Девушка за время путешествия повидала столько всего, что иным и не снилось. В некоторых вопросах она была взрослее многих своих ровесниц. Она действительно хотела, чтобы Лясота, как пишут в романах, «окунул ее в бездну страсти». Она мечтала очутиться в его объятиях, снова ощутить его поцелуй и видела, чувствовала, догадывалась, что он хотел того же самого. Его побег поставил девушку в тупик. Она думала, что недостаточно хороша, слишком глупа, наивна и откровенна, не достойна любви и уважения такого благородного человека, как Лясота Травник. Ведь за время пути он столько раз имел возможность воспользоваться своим положением, но не тронул ее даже пальцем. Сегодня утром она хотела выяснить отношения, объясниться… Недоумевала, куда он мог исчезнуть. А оказывается, всему виной ее отец. Это он наговорил Лясоте гадостей, заставив отказаться от нее. Это было больнее всего. Человек, которого она боготворила, ради которого бросила свою мать, предал ее. Ее предали все. Не осталось никого.

Нарыдавшись, Владислава долго лежала на постели, не в силах встать. Она, наверное, задремала или провалилась в обморок от усталости и потрясения, потому что быстрый стук заставил ее вздрогнуть. Решив, что это опять пришел отец, девушка отрывисто бросила:

— Оставьте меня в покое!

— Барышня, — голос принадлежал Маше, ее горничной, — прошу прощения, вам записка.

— От папеньки? — Княжна села на постели, вытирая лицо ладонями.

— Нет-с. Только что принесли.

— От кого?

— Не могу знать. Тут только ваше имя проставлено, а от кого, не указано. Посыльный доставил. Будете читать?

Сначала Владислава хотела ответить отказом, но потом ее обожгла невероятная мысль: а вдруг это от него? Лясота благородный человек, он не мог исчезнуть из ее жизни просто так, не попытавшись объясниться. Исстрадавшись, княжна была готова к любому ответу, лишь бы он поставил точку. Она встала, оправила платье, заправила за уши выбившиеся из прически пряди волос и отперла дверь.

На конверте было всего несколько слов: «Княжне Владиславе Загорской в собственные руки». Вскрыв его, девушка быстро пробежала глазами несколько строчек. Смысл написанного дошел до нее не сразу. Пришлось перечитать второй раз, а потом и третий.

«Милая наша барышня, Владислава Владиславовна. Не ведаю, когда вы получите это письмецо, а только уповаю на Божье милосердие, что Он сжалится над нами, грешными, и вы получите его вовремя. Со слезами и скорбью извещаю вас, что ваша маменька, княгиня Елена Константиновна Чарович, сильно захворала. Уж не чаем ее в живых увидать — она третий день без памяти, и намедни призывали священника, дабы он соборовал ее, грешную. Покамест Господь милостив и ваша маменька жива, но уж очень плоха. Опасаемся, что до субботы не доживет. С тем остаюсь, верная раба маменьки вашей, Манефа, по неграмотности которой Спиридон Денисыч, управляющий, руку приложил».

Перечитав записку трижды, Владислава посмотрела на горничную. Та стояла перед нею, хлопая глазами.

— Маша, — пролепетала девушка, — что же это такое?

— Не могу знать, барышня, — честно ответила та.

— Маменька! — Владиславе стало больно. — Маменька умирает… Сегодня какой день недели?