Плавания капитана флота Федора Литке вокруг света и по Северному Ледовитому океану Литке Федор

Они вышли из Темзы 28 мая 1676 года; 19 июня обогнули Нордкап, от которого взяли курс NO. 22 июня на счислимой широте 75°53' и долготе 39°48' О от Гринвича встретили они низменный сплошной лед, простиравшийся от WNW к OSO; полагая, что он соединяется со Шпицбергеном, легли они вдоль него к востоку. Четыре дня продолжали они плыть в эту сторону, заходя в каждое отверстие, встречавшееся во льду, но везде находили непроницаемую льдистую стену. Вечером 26 июня увидели высокий, снегом покрытый, новый берег Новой Земли в расстоянии 15 миль; на другой день усмотрели, что лед соединяется с берегом. В полдень широта 74°46', долгота 54°04', расстояние от берега 6 миль.

В ожидании какой-либо благоприятной в положении льда перемены лавировали они между берегом и многими льдинами, отделившимися от материкового льда. 29 числа в 11 часов вечера при западном ветре и весьма пасмурной погоде увидели со «Спидвела» перед носом лед, стали поворачивать и ударились во время поворота о камень, с которого, однако же, сошли благополучно, но вскоре потом увидели опять буруны и при вторичном повороте стали на камень, с которого уже никак освободиться не могли. Волнением и прибывшей водой бросило их еще далее на мель; фрегат проломило и наполнило водой; капитану Вуду осталось только спасаться с экипажем на берег, что ему и удалось исполнить с потерей, однако, двух человек. Но положение спасшихся было почти безнадежно. Сопутник их «Проспероз» скрылся из вида; они сомневались, не претерпел ли и он, подобно им, кораблекрушения, а если и избег его, то при продолжавшемся тумане невозможно почти было, чтоб он их видел.

Уцелевшее одно гребное судно могло поднять до 30 человек, а их было 70. Всякий предлагал свои способы для общего спасения: иные желали плыть на шлюпке к берегам России; другие думали, что лучше идти туда сухим путем; некоторые помышляли даже об истреблении гребного судна, чтобы всех постигла одинаковая участь. Для уничтожения опасных намерений их капитан Вуд прибегал к средству, которое едва ли можно похвалить, а именно – к крепким напиткам: он старался, чтобы они в беспрестанном пьянстве забывали о своем предприятии. В таком ужасном положении оставались они 10 дней. 8 июля, ко всеобщей радости, показалась в море пинка «Проспероз». Капитан Флаус увидел огонь их, который они нарочно разложили, всех их спас и 22 числа благополучно возвратился в Англию.

Несчастный конец предприятия капитана Вуда обратил его из ревностнейшего поборника Северо-Восточного прохода в сильнейшего противника его. Он утверждал, что Новая Земля составляет с Шпицбергеном один материк, что море между ними покрыто вечным льдом и что все рассказы голландцев и англичан, свидетельствующие о противном, есть вымыслы. Нет сомнения, с одной стороны, что мореплаватель этот в защиту неудачи своей сказал многое, что ему трудно было бы доказать и чему, может статься, он и сам не верил; но, с другой стороны, и то несомненно, что защитники Северо-Восточного пути были впоследствии против него весьма несправедливы. Они возлагали всю причину неуспеха на него; утверждали, что он отступил от первоначального плана своего, и вместо того, чтобы держаться на середине между Шпицбергеном и Новой Землей, из робости приблизился к берегу последней и прочее[56]. Все это совершенно неосновательно.

От Нордкапа капитан Вуд плыл к северо-востоку, встретил непроходимый лед на самой середине между Шпицбергеном и Новой Землей и должен был, чтобы отыскать в нем проход, приблизиться к какой-нибудь стороне, а именно – к восточной, поскольку восточный берег Шпицбергена, постоянными от востока к западу течениями всегда более Новоземельского затирается льдами. Плавание между льдом и берегом гораздо опаснее, чем в одних льдах, и потому Вуд избрал его верно не из робости. Чтобы судить справедливо о делах морехода, а особенно чтобы обвинять его в трусости, следует сначала самому испытать что-нибудь подобное.

Место, где капитан Вуд претерпел кораблекрушение, назвал он по имени корабля своего мысом Спидвел; по его исчислению, широта этого мыса 74°40', долгота 63°. Мне кажется, что он мог разбиться только на острове Адмиралтейства или Подшивалова, а именно – на южной его оконечности, лежащей, по нашим определениям, на широте 74°55', долготе 55°34', поскольку южнее этого места берега Новой Земли весьма приглубны и везде чисты; указанный же остров окружен на большое расстояние каменными отмелями и рифами. Разность 15' в широте не удивительна, потому что Вуд, как из журнала его видно, наблюдений тут не имел; что ж до долготы его касается, то он определил ее гораздо вернее, нежели сам говорит: ибо, придав указанные в журнале его с 19 июня отшествия[57] к долготе Нордкапа, получим мы долготу мыса Спидвел 54°28', только на 1°6' меньшую истинной. Склонение компаса[58] определил он в 13°. Ныне склонение в этом месте около 14° О, и потому в точности наблюдения Вуда позволительно усомниться. Нельзя, однако же, не заметить, что перемена склонения, которая из этого следует, согласуется с вышеупомянутыми наблюдениями голландцев. По его замечаниям, прилив течет прямо в берег и поднимается до восьми футов. Морская же вода солонее, тяжелее и яснее, чем где-либо, так что на глубине 80 сажен, или 480 футов, видно не только дно, но даже ракушки на дне.Последнее кажется мне уже совершенно невозможным.

Это было последнее путешествие, предпринятое для розыска Северо-Восточного прохода из Европы в Китай. С того времени многие ученые мужи (Ломоносов, Баррингтон, Енгель и прочие) старались, правда, доказать возможность совершения его, но кажется, что мнений их не разделяли ни правительства, ни частные капиталисты: так как и по настоящее время ни один из мореходных народов не возобновлял его. С тех пор и Новая Земля перестала быть ими посещаема, и нам остается упомянуть только о путешествии туда шкипера Фламинга.

1688. Фламинг. Мореход этот, об одном плавании которого мы уже говорили, посетил Новую Землю вторично в 1688 году. Льдов не встречал он вовсе, а только бурную и мрачную погоду. На меньшем из Оранских островов нашел он дерево толщиной в три или четыре охвата, выкинутое выше черты обыкновенной полной воды; он не мог понять, откуда столь огромное дерево взялось, потому что на Новой Земле не растет их вовсе. Тут же нашел он шесты, поставленные голландцами около ста лет назад. Он останавливался в Костином Шаре (Costinsarch), который почитал губой, и опровергает мнение тех, кто полагал, что тут есть пролив, ведущий в другое море. Остров Майголшар (Meygoltzaar), около этого места лежащий, по описанию его, соединяется с берегом рифом, покрывающимся полной водой; около него лежит несколько меньших островков, а за ним вдается губа.

Сопоставляя описание это с местом, назначаемым на голландских, а за ними и на старых наших картах этому Майголшару, следует думать, что это есть каменный островок, или лудка[59], лежащий поюжнее Костина Шара, против мыса Савиной Ковриги. Но откуда взято название Майголшар, ныне в том краю вовсе неизвестно, мы даже и догадки никакой сделать не можем. Кажется, что Фламинг был также и в Маточкином Шаре, но в это ли плавание или в какое-нибудь из прежних, неизвестно. Он говорит, что между Langenefs и Groote baey поднимался он на высокую гору, с которой открылся ему довольно широкий пролив, идущий к востоку, которому не видно было конца. Мы знаем уже, что Лангенес есть Сухой Нос, и потому, хотя и неизвестно, что такое его Groote baey, можно почти утвердительно сказать, что он видел Маточкин Шар.

В это путешествие Фламинг открыл остров Витсен. Вот что сказано в его журнале: «24 июля поутру увидели мы остров Колгуев на NW в 4 или 5 милях. Вечером повернули от него на NNO, со свежим ветром и великим волнением. На другой день в полдень увидели остров, никому из нас не известный и не показанный на картах. Мы подошли к нему для осмотра его, но сделалось так мрачно, что должны были лечь к SSW; через два часа выяснело. Мы стали к нему опять лавировать, по глубине от 6 до 15 сажен, грунт – белый песок; но так как течением сносило нас назад, то и вынуждены мы были оставить этот новооткрытый остров, который по дружбе к амстердамскому бургомистру Витсену назвал я его именем». Фламинг считал расстояние Витсена от Колгуева 25 миль на NNO.

По достоверно известному нам взаимному положению острова Колгуев и Новой Земли определится этим румбом и расстоянием остров Витсен от Междушарского острова к западу в 4 немецких или 16 итальянских милях. Мы знаем теперь достоверно, что в этом месте никакого отдельного от Новой Земли острова нет, потому нельзя сомневаться, что Фламинг видел берег этой последней и именно Междушарский остров. Пасмурная погода и обширное устье Костина Шара скрыли от него берега Новой Земли, и он подумал, что видимая им земля есть совершенно отдельно лежащий остров. На старинных картах показывался остров Витсен в расстоянии 40 немецких миль от Новой Земли, но это оттого, что последняя предполагалась в отношении к острову Колгуев слишком далеко к востоку.

До сих пор не имели мы еще случая говорить ни об одном русском путешественнике, хотя и имеем сведения, что россияне в продолжение всего этого времени плавали на ладьях и карбасах из Белого моря и реки Печора не только к Новой Земле, но даже через Карское море до рек Обь и Енисей для промыслов и торгов. Путь этот совершали они иногда морем, иногда же перетаскивали суда свои через волок между Карским морем и Обской губой. Для этого входили в Мутную реку, впадающую в Карское море, поднимались вверх этой реки бичевой восемь суток и достигали двух озер, имевших в окружности от 10 до 12 миль. Тут выгружали свои суда и перетаскивали через перешеек около 200 сажен шириной в озеро, называемое Зеленым, из которого течет в Обскую губу речка Зеленая. Этой рекой доплывали они, наконец, до Оби.

Плавание из Оби в Архангельск морем продолжалось от трех до четырех недель, а из Оби в Енисей две или три недели. Они никогда не удалялись от материкового берега и всегда проходили Югорским Шаром, а не Карскими Воротами, так как последний пролив хотя и шире первого, но опаснее по причине часто скопляющихся льдов. Из Оби ходили они также прямо на Новую Землю на судах, построенных в Верхотурье по образу голландских буйсов (Buyzon) и называвшихся потому бусами[60]. Достопримечательные плавания эти впоследствии совершенно прекратились, частью от естественных трудностей, частью же, может быть, от помех и затруднений, которые им делались: в Югорском Шаре и на Матвеевом острове содержалась в летнее время стража не только для сбора пошлин с промышленных судов, но и для наблюдения за тем, чтобы, кроме них, никто там не проплывал. Правители российские считали, вероятно, полезнейшим, чтобы вся торговля с сибирскими народами производилась сухим путем.

1690. Иванов. Похождение одного из этих мореплавателей, кормщика Родиона Иванова, описано Витсеном с собственных его слов. Этот Иванов, находясь в 1690 году на промысле в сообществе с другими двумя судами, потерпел 1 сентября кораблекрушение на острове Шараповой Кошки, под восточным берегом Карского моря, и должен был остаться там зимовать. Промышленников было всего 15 человек. Они смазали себе хижину из глины, тут найденной, моржовой и тюленьей крови и шерсти, эти три вещества, вместе смешанные, составили, высохнув, претвердую массу, которая, будучи сверх того обита досками, спасенными с разбитых судов, доставила им надежное убежище как от стужи, так и от хищных зверей. Сложенную из той же глины печь топили они выкидным лесом, который должны были собирать по берегу. В первую неделю питались они только морской капустой, несколько отмоченной и смешанной с малым количеством муки, а потом мясом тюленей, моржей и даже белых медведей; но последнее ели только при особенной крайности, считая его нечистым.

Иногда вынуждены они были употреблять в пищу даже шубы и сапоги свои, отмачивая их несколько в пресной воде. Эту воду добывали из ям, которые с великим трудом вырывали до глубины восьми футов, а зимой таяли снег. Беспрерывная зимняя ночь продолжалась у них пять недель, в это время они почти не выходили из избы. Недостаток движения и дурной воздух распространили между ними скорбут, от которого умерло 11 человек. В числе оставшихся четверых был и Родион Иванов. По наступлении весны посетили их самоеды с материкового берега, похитившие у них некоторую часть зимнего их промысла. Россияне боялись перебраться к ним на берег и решились выжидать, не сыщет ли их какое-нибудь русское судно. По счастью, они в надежде своей не ошиблись: одно промышленное судно случайно их увидело, спасло и возвратило на отчизну.

По описанию Иванова, Шараповы Кошки, как и доказывает название, есть более мель, нежели острова, потому что полная вода их почти совершенно покрывает, за исключением нескольких холмиков[61], на одном из которых россияне спасались в своей хижинке. Она вся состоит из сыпучего песка, поверх которого в весьма немногих местах встречалась тундра. От Вайгача до Шараповых Кошек можно доплыть за одни сутки, все острова с хорошим ветром оплыть в один день, а пешком обойти в четыре. К северу и югу от него лежат две или три подобные кошки. На них почти всегда в большом количестве спирается лед. Моржей и тюленей водится на них весьма много, так что наловленные ими звери эти в продолжение зимы заняли пространство в 90 сажен в длину, столько же в ширину и шесть футов в высоту. Моржовой кости собрали 40 пудов, каждый пуд стоил в то время 15 рублей. Они нашли также одного выброшенного морем кита. Между Шараповыми Кошками и материковым берегом проходить можно, но вообще около этих мест плавание весьма опасно, почему промышленники и неохотно туда ходят.

Это единственное известное нам путешествие русских до XVIII столетия и единственное же описание Шараповых Кошек, которое мы доселе имеем. Оно, конечно, весьма неполно, но, по крайней мере, дает некоторое о них понятие, такое, в самом деле, какого мы не имеем о многих местах наших северных берегов. Желательно было бы, например, знать хоть столько же о восточном береге Новой Земли, вдоль которого в половине прошедшего столетия проплыл кормщик Лошкин; но, к несчастью, не нашлось другого Витсена, который бы сообщил нам подробности плавания этого предприимчивого морехода, о котором по этой причине, кроме имени его, едва ли нам теперь что-нибудь известно. О достопримечательном плавании этом будет упомянуто ниже.

В третьем десятилетии прошедшего века снаряжена была по повелению императрицы Анны Иоанновны экспедиция, которой по обширности ее действий едва ли найдем подобную в летописях морских открытий. Цель экспедиции этой была – описать морской берег от города Архангельск к востоку до материка Америка и островов, рассеянных по Восточному океану. Мы коснемся только действий западного ее отряда, поскольку они относятся к нашему предмету.

Отряд этот, состоявший под непосредственным ведением Адмиралтейств-коллегии, должен был описать морем берег, заключенный между Архангельском и рекой Обью. Выбор судов и вообще снаряжение этого отряда предоставлено было главному командиру архангельского порта, который по совету мореходов того края, построил для него два коча, подобные употребляемым последними для промыслов. Суда эти, названные «Экспедицион» и «Обь», были длиной 52 фута, шириной 14 футов и глубиной 8 футов; командирами на них назначены лейтенанты Муравьев и Павлов. Экипаж каждого судна состоял из 20 человек.

1734 и 1735. Муравьев и Павлов. Они отправились от города Архангельск 4 июля 1734 года[62], 21-го вышли из Белого моря и, миновав остров Колгуев и пройдя между островами Матвеев и Долгий, прибыли 25-го в Югорский Шар, в котором простояли на якоре три дня. В это время послан был подштурман на гребном судне для описания острова Вайгач. 29 числа оставили они Югорский Шар, посередине которого нашли глубину 12–14 сажен. Берег к востоку от него шел низменный, местами же возвышенный и отрубистый. Проплыв вдоль него один день, легли они поперек Карского моря на NOtO и 31 июля увидели восточный его берег, который лоцман их признал окрестностью Мутной губы. Вскоре открылась им самая губа эта, где они и встали на якорь; глубина в устье ее была только две сажени, далее же в губу девять сажен. Запасшись здесь водой и дровами, продолжали они путь к NtW вдоль берега по глубине 8—10 сажен. На другой день у Шараповых Кошек должны были из-за противного ветра стать на якорь. 8 августа вышли опять под парусами, но 9-го от крепкого противного ветра вынуждены были убежать назад в Мутный залив. Простояв тут шесть дней и определяя широту места – 70°50', вышли они опять в море.

19 августа достигли широты 72°35', от которой решились, по причине позднего времени, возвратиться к югу и искать удобного для зимовки места. 21 числа стали они на якорь в устье реки Кара, и так как глубина не позволила им войти в реку, то и поплыли они к Югорскому Шару. Здесь также не нашлось возможности зимовать, почему и вынуждены они были идти в реку Печора, в устье которой вошли 4 сентября, а 17 числа, поставив суда на зимовку у деревни Кеевидки, отправились с командами в Пустозерский острог.

В июне 1735 года вышли они опять со своими кочами в море; 15 июля прибыли в Югорский Шар и, став в нем на якорь, отрядили штурмана описывать берег острова Вайгач. 21 числа вышли из пролива, но густой лед вынудил их возвратиться в тот же день на якорь, не оставлял их и тут в покое в продолжение двух недель. Они должны были часто менять места и укрываться то под тем, то под другим берегом. Наконец, 3 августа море ото льдов освободилось, и они могли продолжать свой путь, но вскоре встретили опять множество льда, в котором плавание делалось сугубо опасным от густых туманов. 11 августа одно из судов стало на подводную льдину и только посредством завоза могло быть с нее стянуто[63]. 18 числа они разлучились; лейтенант Муравьев 23 числа пришел к Мутному заливу и, простояв тут на якоре до 27-го, отправился к Югорскому Шару, где 6 сентября соединился со своим спутником. На общем совете решено было идти по-прежнему зимовать в реку Печора, куда они и прибыли 11 сентября.

1736 и 1737. Малыгин, Скуратов и Сухотин. Лейтенант Муравьев считал непригодными свои кочи и старался возложить на них вину своих неуспехов. Адмиралтейств-коллегия, уважив его представление, приказала построить у Архангельска два палубных бота длиной 60 и 50 футов и отправить их под командой лейтенанта Скуратова и Сухотина к лейтенанту Муравьеву. Между тем последний, как и лейтенант Павлов, был сменен (в «Записках» сказано: за непристойные поступки), а на место их командирован в Пустозерск лейтенант Малыгин, состоявший до отправления своего в море в распоряжении капитана Черевина, который, как кажется, послан был следовать за прежними начальниками.

Лейтенант Малыгин с начала мая стал готовить к походу коч «Экспедицион», который на месте имел уже течь по четыре дюйма в час. К исходу месяца был он готов; лоцман от деревни Тельвиска стал спускаться вниз реки. 28-го пришел он в устье и, увидев впереди лед, стал на якорь на юго-запад от Болванского Носа. На следующее утро понесло большой лед с верху реки; выпустив канат, подняли они паруса, но сели на мель; льдом понесло их через банки, прижало к стоячему на мелях льду, выломало форштевень[64] и оторвало руль. Спасти судно не было никакой возможности и необходимо было помышлять только о спасении людей и груза. С помощью солдат и матросов, присланных к ним капитаном Черевиным на щерботах[65], удалось им спасти всех людей и большую часть груза. Судно же оставлено на месте.

Малыгин приступил немедленно к исправлению кочи «Обь» и 17 июня мог уже на нем отправиться в путь. В устье реки задержал его противный ветер четыре дня. 21 июня вышел он опять под парусами, и в тот же день на высоте Двойничного Носа встретил множество льда, против которого должен был бороться целую неделю, останавливаясь на якоре то под материковым берегом, то под Гуляевскими Кошками, которые были покрыты большими грудами льда. 29-го достиг он острова Варандей и, встретив опять много льда, должен был остановиться за западной оконечностью этого острова. До 19 числа следующего месяца пытались они ежедневно сниматься с якоря и продолжать свой путь, но лед вынуждал их всякий раз опять ложиться на якорь в разных местах около острова Варандей.

Иногда вынуждены они были отрубать якоря и после с великим трудом опять их отыскивать. Погода в это время по большей части стояла сырая и холодная; снасти покрывались ледяной корой, так что управление ими было почти невозможно. В судне была течь по три, а иногда и по девяти дюймов в час – все это делало плавание их затруднительным выше всякого описания. 22 июля пришли они на расстояние видимости к острову Долгий; от встретившегося им тут судна промышленников узнали они, что море к востоку еще весьма льдисто. В этот день стали на якорь под островом Долгим. В этом месте пробыли они 17 дней, не будучи в состоянии продолжать путь из-за льда. 7 августа присоединились к ним вышеупомянутые, построенные у города Архангельска боты под начальством лейтенантов Скуратова и Сухотина.

Последние вышли из реки Двины 25 июня, нескольк раз из-за противных ветров становились на якорь и 30 июня зашли в Шойна, лежащую от Канина Носа к S в 50 милях, для осмотра течи, открывшейся во втором боте[66]. Вход в Шойну имеет ширину не более двух кабельтовов, глубину в малую воду три фута. Прикладной час 30 минут[67]. Входя в реку, следовало держаться ближе к южному берегу.

Открыв и исправив повреждения второго бота, отправились они в путь, 2 июля обогнули Канин Нос и легли к острову Колгуев. Пройдя его в туманную ночь, увидели поутру 4 июля Тиманский берег и к полдню стали на якорь на северо-восток от Святого Носа в четырех итальянских милях, на глубине шести сажен, грунт – ракушка. Обсервованная широта[68] в этом месте (по журналу Сухотина) 68°01', откуда выходит широта Святого Носа – 67°58'. Склонение компаса определено 12° восточнее. Прикладной час 7°24'. Святой Нос выдается от берега к северо-западу; от него к северо-востоку простирается высокий берег. Пролавировав без успеха четыре дня в проливе между материковым берегом и островом Колгуев, спустились они к последнему и 8 июля стали на якорь против реки Губистая, на глубине 4 сажен на песчаном грунте.

Запасшись водой и дровами, продолжали они путь около S оконечности острова Колгуева, но до 14 числа ничего не могли выиграть против северо-восточного ветра, и легли на якорь по южную сторону Плоских Кошек, где широта определена 68°28' (по журналу Сухотина). Простояв тут до 18 июля, перешли они к реке Васькиной, чтобы запастись водой и дровами. От этой реки, находящейся в юго-восточной части острова, идет низменный песчаный берег к западу на восемь миль, и потом заворачивается на север-северо-восток к реке Губистой, глубина в одной итальянской миле от берега – четыре и пять сажен. 21 числа снялись они с якоря, но на другой день, встретив противный ветер, возвратились опять к острову Колгуев, где во время сильного шторма от северо-востока, продолжавшегося до 25 числа, первый бот потерял один якорь. Не прежде 3 августа позволил им ветер продолжать путь свой. Встав в тот день под паруса, прибыли они 7-го к островам Матвееву и Долгому, где и соединились с Малыгиным. На другой день все три судна, под начальством последнего, прибыли в Югорский Шар и стали на якорь между мысами Сухой и Перевозный.

Широта этого места по журналам Скуратова и Сухотина – 69°27', а по журналу Малыгина – 69°49'; последнее определение превышает новейшие на 7'. Склонение компаса 3/4 румба О.

Здесь последовала перемена командиров. Лейтенант Малыгин пересел на первый бот, Скуратову поручил второй, а Сухотину на коче «Обь» предписал следовать к городу Архангельск[69].

Лейтенант Сухотин отправился в путь 19 августа. Около суток должен он был пробиваться сквозь льды, наполнявшие Югорский Шар. Выйдя в чистое море, лег он к западу, потом к западу-юго-западу и на шестой день, имея беспрестанно попутный ветер, достиг Канина Носа. 29 числа миновал остров Моржовец, а 1 сентября прибыл благополучно в реку Двину. Постоянное ему благоприятство ветра надо считать весьма счастливым обстоятельством, поскольку коч «Обь» находился в плохом состоянии, имея течи по пяти дюймов в час.

Лейтенант Малыгин с двумя ботами простоял в Югорском Шаре до 24 августа. Неоднократно посылал он людей своих на самоедских оленях осматривать море с возвышенных мест острова Вайгач, но всегда получал известие, что оно покрыто множеством льда. В проливе носило его также немало. Погода стояла прехолодная, так что море около судна несколько раз замерзало. 24 числа мог он, наконец, выйти из пролива, но великие льды вынудили его в тот же день стать на якорь за Мясным островом. Он пробыл тут 13 дней, не в состоянии будучи тронуться с места из-за льда, который иногда по всему горизонту стоял неподвижно. В продолжение этого времени сделано описание Мясного острова и материкового берега, ему прилежащего; осмотрены речки, около тех мест впадающие (которые все оказались мелководными), определена широта места 70°09' (по двум наблюдениям 26 и 31 августа, журнал Малыгина) и прикладной час 5°12'.

5 сентября сделан был общий совет, в котором участвовали унтер-офицеры и кормщики (архангелогородские мореходы в звании лоцманов); на этом совете решено было, как видно, продолжать путь, потому что оба судна на другой день снялись с якоря и пошли к востоку между стоячим льдом и берегом. 6 сентября стали из-за противного ветра на якоре против речки Ляда (по журналу Скуратова-Ладена, вероятно, Ладейная), лежащей от острова Мясной в 36 итальянских милях. Подштурман Великопольский и кормщик Юшков нашли в устье этой речки, в полную воду, только 4 фута глубины. На другой день пошли далее; 10 сентября стали на якорь перед устьем реки Кара, а 11-го вошли в самое устье, где обсервовали широту 69°48'. Фарватер в реку идет на OSO между южным берегом и косой, протянувшейся от низменного северного берега; глубина шесть-восемь футов, а в реку четыре сажени. 13 сентября на консилиуме, подобном прежнему, решено было, неизвестно по каким причинам, идти зимовать в реку Моржовка, вследствие чего оба судна в тот же день вышли опять в море, но, не дойдя реки Моржовка, встретили сплошные льды, заставившие их возвратиться на зимовку в реку Кара, куда они прибыли 18 сентября, а 26 числа поставили суда свои на зиму в трехозерной речке. В декабре месяце оба начальника переехали с командами на оленях в Обдорск, оставив при судах подштурмана Великопольского с 11 человеками.

Селифонтов. В этом же году, в июле и августе месяцах, геодезист Селифонтов описал, объехав на оленях, западный берег Обской губы и, переплыв на карбасе к острову Белому, осмотрел часть его южного берега. В ноябре присоединился он к лейтенанту Малыгину.

В начале мая 1737 года Малыгин и Скуратов возвратились к ботам своим и стали готовить их к походу. В начале июня вскрылась река Кара; но так как известно было, что море очищается ото льда не прежде середины июля, то решили с общего совета пробыть на месте до 1 июля. В середине июля появилась между служителями цинготная болезнь, которую, однако же, успели истребить употреблением противоцинготных трав, которые собирали по окрестным тундрам.

17 июня по полуночной и полуденной высотам солнца определена широта трехозерной речки 69°13' (по журналу Скуратова), склонение компаса 3/4 румба О.

1 июля вышли они в реку Кара, а 3 числа стали на якорь в ее устье. В море видно было еще весьма много льда, почему и простояли они тут три дня, посылая описывать берег к востоку и западу. 6 числа вышли в море и легли к востоку, к Байдарицкой губе, против устья которой стали на якорь 9 числа. Во входе в губу эта глубина только шесть футов, в самой же губе четыре сажени; фарватер шириной не более одного кабельтова. Здесь замечено, что прилив шел к востоку только четыре часа, а отлив к западу восемь часов; из чего заключали, что в Байдарицкую губу должны были впадать значительные реки. Впрочем, течение приливное было гораздо сильнее отливного. 12 числа снялись и пошли к северу вдоль берега, описывая его. На пути встречали много льда, который несколько раз заставлял их вставать на якорь. 18-го миновали реку Ерубей, на широте 69°53' лежащую, устье которой окружено мелями, 21-го прошли Мутную губу и Шараповы Кошки. Широту первой определили 70°27', а последних – от 70°46' до 71°12'. На Кошках видели несколько песчаных холмов. Кормщики сказывали, что между ними есть проливы, в которые можно заходить и стоять там безопасно на якоре.

22 числа миновали реку Медведица, на берегу которой видели чум и около него людей. Широта ее определена 71°49' (журнал Скуратова). От устья ее к северо-западу простираются сухие банки. Наконец, 23 июля усмотрели остров Белый, а 24 числа встали на якорь в проливе, отделяющем его от материкового берега. Широту его определили 73°08' (журнал Скуратова). Прилив шел здесь с запада только четыре часа, а отлив с востока восемь часов; первый приносил с собой соленую воду, а последний пресную. Отливное течение был гораздо сильнее приливного, которое иногда едва было ощутимо. Прикладной час – три часа; подъем воды 1 фута. Пролив усеян мелями, между которыми бывают сильные спорные течения. Противные ветры задержали лейтенанта Малыгина в этом проливе 25 дней. 18 августа вошел он наконец в Обскую губу, 11 сентября – в реку Обь, а 2 октября – в реку Сосьва, где и зимовал. Команды расположены были в Березове по квартирам.

1738 и 1739. Скуратов и Головин. Лейтенант Малыгин из Березова возвратился берегом в Санкт-Петербург, а Скуратову предписано было с обоими ботами плыть в будущем году к Архангельску. Назначив командиром на второй бот подштурмана Головина, отправился лейтенант Скуратов из реки Сосьва 30 июня 1738 года, а 7 июля вышел из устья реки Обь. В Обской губе встретил он множество льда, против которого боролся с великим затруднением и опасностью, потерял якорь и едва к 31 июля достиг Белого острова. 3 августа вступил в Карское море и поплыл к югу, встречая на каждом шагу страшные от льдов препятствия, и, наконец, в конце августа затерт был ими совершенно на южном берегу Карского моря, между реками Кара и Байдарица. В сентябре наступили бури и морозы; суда стало сильно бить льдами и волнением, поэтому не было другого средства спасти их, как затащить по возможности далее на берег и оставить там на зиму. Около того же времени раздавило льдами одно промышленное судно около реки Кара; люди с него, лишась всего, явились к Скуратову с просьбой о спасении их от голодной смерти. В ноябре месяце, когда зима совсем установилась, отправился лейтенант Скуратов со всей своей командой на самоедских оленях в Обдорск, оставив при ботах подштурмана Великопольского с кормщиками и некоторым числом людей.

В мае 1739 года возвратился он опять к судам; когда льды отстали от берегов, спустил их на воду, а 4 июля, вооружась совершенно, поплыл к западу между берегом и стоящим льдом, который образовал канал не более 1 мили шириной. У реки Кара льды заградили ему путь почти совершенно; в течение двух недель подвигался он вперед не более как по одной и по две мили в сутки, держась всегда вплоть к берегу, иногда не далее нескольких сажен. С 19 июля плаванье стало несколько успешнее; 25 числа миновал он Мясной остров, а 29-го стал на якорь в Югорском Шаре. Запасшись тут водой и дровами и догрузив боты, отправился он на другой день далее. У островов Долгий и Матвеев встретил много льда, сквозь который пробравшись, плыл уже беспрепятственно и 4 августа стал на якорь у острова Колгуев для ожидания второго бота, с которым разлучился во льдах 2 августа. Прождав его тщетно два дня, продолжал он путь; 9 числа обогнул Канин Нос, а 11-го прибыл благополучно к реке Двина. Второй бот пришел туда двумя неделями позже.

Нет сомнения, что экспедиция, продолжавшаяся сряду пять лет, могла бы совершить более, чем было сделано лейтенантами Муравьевым, Малыгиным и прочими. Берега, исследованиям их подлежащие, осмотрены ими были очень поверхностно, за исключением немногих мест, описанных подробно; астрономические наблюдения их были сколь малочисленны, столь же и недостоверны; наблюдения физические были как бы совершенно чуждым для них предметом. Но несправедливо было бы отнести это на счет управляющих экспедицией: они исполнили все, что им было возможно. Из них особенно Малыгин и Скуратов отличались всеми достоинствами, которым мы удивляемся в первейших и прославляемых мореходах: решительностью, осторожностью, неутомимостью. Но препятствия физические были столь велики, а средства, им данные, столь недостаточны, что более должно удивляться тому, что совершено ими, нежели тому, что не сделано. При всем том желательно, чтобы извлечения из журналов их выходили в свет с гораздо большей подробностью, чем с той, какой они доселе были удостоены и какую допустили тесные пределы этих листов. Правда, что некоторая часть берегов, ими осмотренных, описана теперь уже гораздо точнее. Продолжение береговой экспедиции штурмана Иванова доставит нам точное сведение и об остальной части, но зато многие подробности собственно морские, как-то: о глубинах, грунтах, течениях моря и т. п., можем мы почерпнуть единственно из их журналов, без которых, следственно, невозможно составить обстоятельного гидрографического описания той страны.

1757. Юшков. Новоземельский кормщик Юшков, служивший лоцманом в последнеописанную экспедицию, был, по-видимому, один из тех, которые наиболее верили или, по крайней мере, уверяли в изобилии серебра на Новой Земле; по его словам, выходило оно там на поверхность земли, как некоторая накипь. Такое богатство воспламенило воображение директора шуваловской сальной конторы Кина, который в 1757 году решился отправить Юшкова на Новую Землю и за отыскание этой накипи обещал ему, сверх особенных выгод по промыслам, еще 250 рублей денежного награждения. Но как-тот, так и другой в надеждах своих обманулись, ибо Юшков на пути к Новой Земле умер.

1760. Лошкин. Около 1760 года предприимчивейший из других новоземельский кормщик Савва Лошкин, олончанин, думая, что на восточном берегу Новой Земли, куда ни один промышленник никогда не заходил, должно быть зверей гораздо более, чем по другим местам, решился испытать в той стороне счастье свое, и от Карских Ворот пустился вдоль этого берега к северу. К сожалению, подробности этого путешествия не дошли до нас; мы знаем только, что Лошкин, встречая страшные препятствия ото льдов, должен был две зимы провести на восточном берегу и три лета употребить на то, чтобы около мыса Доходы перейти на западную сторону Новой Земли. Весь восточный берег нашел он низменным и не имеющим никаких гаваней; выкинутого леса на нем много, большей частью лиственничного.

1768 и 1769. Розмыслов. Проект об отыскании на Новой Земле дорогих металлов возобновлялся по временам между архангельскими капиталистами. В 1768 году один из богатейших тамошних купцов Бармин решился снарядить для этого кочмару[70]. Начальство над ней было поручено штурману в ранге поручика Розмыслову, которому было предписано произвести опись берегов Новой Земли и Карского моря.

Итак, цель экспедиции этой была двоякая. Правительство имело в виду географические открытия, а Бармин – серебряную руду[71]. Инструкцию, данную Розмыслову архангельским губернатором генерал-майором Головцыным, должны мы, к сожалению, считать потерянной безвозвратно, поскольку в журнале судовом ее нет, а Архангельский губернский архив, где бы ее, конечно, можно было найти, сгорел в 1779 году.

В команду Розмыслова назначены были от правительства подштурман Губин и два матроса, а от купца Бармина кормщик Чиракин и девять человек работников. Они отправились из реки Двины в полночь 10 июля, 12-го миновали остров Сосновец, а 13-го от крепкого северного ветра укрылись в Девятом становище, находящемся к югу от реки Паноя в 10 милях. В этом месте открыта была в подводной части их судна течь в разных местах, которые кое-как исправили, 16 числа вышли они из Девятого становища, а на другой день стали на якорь в трех островах. Розмыслов определил широту этого места 66°43' и склонение компаса 4° О. В определении первой погрешил он, так как она приблизительно равняется 67°05'. Из-за противных ветров только 24 июля смог он сняться с якоря и на другой день достиг Св. Носа. Ветер был с WSW, следственно, для плавания к Новой Земле самый благоприятный; но, по обычаю новоземельских мореходов того времени, надлежало им взять отшестие непременно от Семи островов, почему и стали они лавировать, а так как ветер крепчал, то вынуждены были укрыться в губу Кашкаренцы, лежащую в 17 милях к SO от Св. Носа. 27 числа снялись они отсюда и, миновав в тот же день Святой Нос, легли с ветром с SO к Семи островам, куда и прибыли 28 июля вечером. Отправив рапорт на имя Е. А. Головцына, запасшись водой, дровами и рыбой, взяли они, наконец, 2 августа отшествие к Новой Земле.

Свежие, между SW и NW, ветры ускорили плавание их так, что 6 числа поутру увидели они уже Новую емлю, и именно Гусиный Нос, от которого находились на NW 50° в восьми итальянских милях. Отсюда пошли с тихими переменными ветрами и 7-го в полдень, заштилев, встали под мысом Бритвин на якорь. 9 августа ветер сделался вдруг от NW крепкий; они поспешили встать под паруса и по совету кормщика Чиракина зашли в губу Бритвину. Вход в губу эту лежит между юго-восточным берегом острова Бритвин и отделившимися от берега Новой Земли наружными камнями, сначала на юго-восток, потом на северо-северо-восток; этот вход широк и имеет глубины 7—10 сажен. По северо-западную же сторону ходить нельзя по причине многих банок. Розмыслов стоял на якоре между островом Бритвин и Отрубистым мысом (Базаром) Новой Земли на глубине пяти сажен, грунт – мелкий песок. Он описывает стоянку эту удобной для промышленных судов, потому что в случае крепкого с моря ветра могут они уходить далее в губу за Утиный Нос. Берега, окружающие Бритвину губу, гористы, но у самой воды оставляют песчаные низменности, покрытые плоским камнем. Растений по берегам, кроме моха и изредка травы, никаких нет.

12 августа, вытянувшись завозами с якорного места в море, продолжал Розмыслов путь к северу вместе с трехмачтовым судном промышленников, которое он застал в Бритвиной губе. Двое суток продолжались маловетрия от разных румбов, отчего плавание их было весьма медленно. Несколько раз должны они были вставать на якорь, и не ранее 14-го числа пришли к острову Панькова, лежащему перед устьем Маточкина Шара. Берег продолжался невысокий, к морю обрывистый; покрытые снегом и туманом горы лежат от него в отдалении; «таким образом, между горами и морем находится обширная равнина, ничем, кроме растущего моха, не испещренная». В Маточкином Шаре встретил их шторм с востока, в продолжение которого они должны были оставаться на якорях. 16 числа поутру пошли по проливу к востоку, но когда миновали мыс Бараний, кормщик Чиракин объявил, что он далее того места не бывал и потому судно вести не может.

Это заставило Розмыслова встать на якорь. На другой день отправился он на гребном судне для промера пролива и к 19 числу промерил его до мыса Моржовый и нашел везде глубину от 9 до 15 сажен, грунт – камень. Противные ветер и течение заставили его отсюда возвратиться к судну. 21 августа отправил он подштурмана Губина к речке Медвянке для того, чтобы оттуда начать описание южного берега Маточкина Шара; сам же в ожидании его возвращения промерял пролив от своего судна по разным румбам, брал пеленги[72] с разных пунктов берега и прочее. Губин возвратился к судну 30 августа, и Розмыслов тотчас отправился для окончательного обозрения Маточкина Шара. Прибыв в тот день к его восточному устью, взошел он на высокую гору и увидел, что Карское море ото льдов совершенно свободно.

Это открытие его, конечно, обрадовало, но худые качества кочмары не оставляли надежды воспользоваться безледностью моря. «Наше судно, – говорит он, – противными ветрами ходить весьма не обвыкло; неспособность оного известна, и на что-то доброе надеяться невозможно; сложение оного не дозволяло ни на парусах ходить против ветра, ниже лавировать, ниже дрейфовать; когда оное имеет ветер с кормы, то большой парус нарочито способствует, но если ветер переменился и стал противен, то должно подымать другой, малый парус и возвращаться назад». На обратном пути осмотрел Розмыслов Белужью губу, находящуюся в северном береге пролива в 13 итальянских милях от восточного устья, которую он нашел удобной для зимовки судов. 2 сентября прибыл к своему судну; в ожидании, когда ветер позволит им идти далее по проливу, он продолжал описание южного берега, начатое подштурманом Губиным. Между тем, предвидя, что ему придется зимовать в Маточкином Шаре, он разобрал стоявшую около того места избу и взял на судно, чтобы зимой иметь более простора. 6 сентября поднялся, наконец, ветер с юго-запада; они подняли паруса и на другой день прибыли в Белужью губу.

Приближение зимы было в это время уже весьма приметно; морозы со дня на день становились сильнее, ветры большей частью дули бурные, погоды стояли ненастные. Уверясь, что в этом году невозможно уже ничего более предпринять, решился Розмыслов остановиться на зимовку и для этого избрал небольшую бухту Тюленью в восточном берегу Белужьей губы. Избу, найденную в Маточкином Шаре, поставил в этом месте, а привезенную с собой сложил на южном берегу у Дровяного мыса для того, чтобы иметь зимой выгоднейшие промыслы. В каждую из изб поместилось по семь человек. Кормщик Чиракин был тогда уже болен.

20 сентября покрылся льдом Маточкин Шар; 25-го посетили Розмыслова жившие на Дровяном мысу спутники его и сказывали, что и по Карскому морю весь горизонт также покрыт льдом. В этом месяце при пасмурной погоде дули большей частью тихие восточные ветры. Снег шел почти каждый день.

Октябрь. Ветры частью крепкие, частью тихие, чаще с востока; пасмурные и туманные погоды, иногда вьюги.

Ноябрь. Крепкие ветры с разных сторон, морозы и вьюги, пасмурная погода. 1 числа законопатили избяные окна «от нестерпимости больших снегов и крепких ветров, да притом солнце, скрывши свои лучи за горизонт, не дает уже дневного света». 17-го кормщик Чиракин окончил свои долговременные страдания. Кроме него, больных было обыкновенно два или три человека.

Декабрь. Бурный месяц; ветры преимущественно северо-восточные и северо-западные; облачно, жестокие морозы и вьюги. 12 числа пополудни в восемь часов было затмение луны на румбах ONO; больных один или два человека.

1769 год, январь. Бурный месяц. Ветры северо-западные; облачные погоды. 24 числа увидели мы солнце на горизонте «при склонении южном 16°20'».

Мы теперь достоверно знаем, что Розмыслов зимовал на широте 73°18'. В этой широте при обыкновенной горизонтальной рефракции верхний край солнца должен показаться на горизонте при южном склонении около 17°, следовательно, 19 января. Пятидневное опоздание его в этом случае весьма легко объясняется тем, что южный горизонт места зимовки Розмыслова пересечен высокими горами, заслоняющими солнце, когда оно в самом деле находится уже сверх горизонта. В журнале Розмыслова не сказано, когда именно оно скрылось за горизонт, но если это случилось в тот день, когда они законопатили свои окна, то скрытие его совершенно согласно с исчислением математическим.

26 января работающих с трудом два человека; да и «прочие имеют немалую тесноту в груди, ибо крепость ветра и снежная вьюга не допускают делать прогулки за десять сажен».

31 числа «один из работников, живших на Дровяном мысу, увидя на северном берегу стадо оленей, вознамерился идти, дабы получить, сколько из оных всевышний определить изволит; и по отбытии его через малое время сделался вдруг жестокий ветер и курева (вьюга), который закрыл своей темнотой глаза, дабы видеть человека за 10 сажен, отчего наш промышленник через сутки назад не возвратился, поэтому и положили считать его в числе мертвых без погребения».

Февраль. Северо-восточные и северо-западные ветры, частью крепкие, частью посредственные; туманы, вьюги и жестокие морозы.

Март. Бурный месяц. Ветры северо-восточные, северо-западные, западные; туманы и вьюги; тяжело больных три человека.

Апрель. В первую половину месяца сильные ветры с севера и северо-запада, сырые погоды. 17 числа «с полудни шторм от SW, слякоть и временно дождь; напоследок сильный град, величиной в половину фузейной пули, который продолжался до полуночи». Необыкновенное явление в такой широте и в такое время года. В последнюю половину месяца ветры умеренные и погода ясная. 23 числа на Дровяном мысу умер один работник.

Май. Переменные ветры и погоды. «22 числа с NW жестокий ветер, которым с высоких гор наносило тяжелый горький воздух наподобие дыма». Умерло два работника, а двое были тяжело больны. Розмыслов, проведя всю зиму в вынужденной праздности, приступил в конце этого месяца к геодезическим работам.

Июнь. Весьма переменные ветры и наиболее пасмурная погода. Умер один работник. 16 числа лед в Шаре был еще толщиной в два аршина. 30-г «по Шару видно, что от дождей и с гор сильно шумящими ручьями воды толщину снега весьма убавило», а лед еще довольно крепок; решился Розмыслов окончить по льду описание южного берега пролива и для того отправился к реке Шумиловой, «оставив на милость сына бога вышнего» двух своих больных.

Июль. Первая половина месяца тихая, последняя – бурная; ветры с северо-запада и юго-запада; погоды пасмурные и дождливые, 6-го умер один из матросов Розмыслова. 9-го лед в Белужьей губе исчез, но в проливе стоял он до 18 числа. Когда лед в судне растаял, сквозь многие гнилые места открылась в нем большая течь, так что они дважды в сутки должны были отливать из него воду. Вырубая гнилые места, наполняли они пустоты густой глиной, смешанной со ржаными отрубями; «везде, где нужно было, конопатили, только течь не успокаивалась».

К 1 августа Розмыслов приготовил свое судно к походу, но Маточкин Шар очистился ото льда не ранее 2 августа. Розмыслов немедленно оставил свое зимовье, в котором был заперт льдом в течение 316 дней, и направил курс в Карское море, будучи сам болен и имея, кроме подштурмана, только четырех здоровых человек.

Широту места зимовки определял он пять раз, измеряя меридиональные высоты солнца астролябией. Выводы наблюдений его между собой довольно сходны, а средний из них есть 73°39'. Погрешность этого вывода, по достоверно известной нам ныне широте Маточкина Шара, есть 21' севернее истинной, и потому следует полагать, что астролябия его имела постоянную погрешность около 1/3°. Склонение компаса определил он 3° О. Подъем воды в проливе – два фута в сизигии[73]; длина Маточкина Шара по его измерению содержит 42 итальянские мили.

Сколько здоровье его позволило, осматривал он не только берега, но и горы, прилежащие Маточкину Шару. Они состоят «из мелких и крупных плитных камней, имеется на многих и трухлой слоями аспид». Он не нашел нигде «никаких отменностей и курьезных вещей, например как руд, минералов, отличных и неординарных камней и соленых озер и тому подобных, а особенно ключей вод и жемчужных раковин». Кормщик Чиракин рассказывал Розмыслову, что где-то на южном берегу лежит небольшой камень «такой красоты, что в ясный день при солнце он представляет глазам искры разных цветов; и почитал его примечания весьма достойным; но ныне (весной 1796 года) я с бывшими при мне людьми прилагал старанье найти тот удивительной красоты камень. Но множество их обойдя, и ни один, кроме своего дикого цвета, никакой отмены не показал, и так его оболганье явно видится, ибо как, по его объявлению, почти за алмаз почитаемый камень мог бы скорее и легче получить себе в пользу, нежели употреблять свои трудные промыслы».

По горам есть много пресных озер, где водится мелкая рыба, «которую нам ловить, за неимением к тому сетей, было невозможно». «Растущих деревьев весьма не имеется» потому, говорит Розмыслов, что лето продолжается один только август и несколько дней сентября, а потом вдруг наступает зима; «да и травам за беспрерывной зимой никаким расти невозможно; но хотя изредка и находили выходящую из-под снега траву, называемую зверобой, и салат, но какую силу имеют оные, неизвестно». Из царства животных водятся большими стадами дикие олени, также песцы, волки и белые медведи. Весной прилетают дикие гуси, чайки и галки. Морские животные – белухи, разных родов тюлени и моржи.

Розмыслову предписано было переплыть Карское море для измерения расстояния между Новой Землей и противолежащим материковым берегом. По этой причине, выйдя 2 августа в 11 часов вечера из Маточкина Шара, лег он прямо на восток. Проплыв около шести итальянских миль, он стал встречать мелкие носящиеся льды, которые час от часу становились гуще, и наконец 3 августа в восемь часов вечера в 33 итальянских милях от Новой Земли совершенно преградили ему путь. Они составляли непрерывную сплошную цепь, «между которой с верху мачты водяного проспекта да берега не видно. Между тем судно повредило льдами, и сделалась в нем немалая течь; из-за чего согласно положили, дабы с худым судном не привесть всех к напрасной смерти, поворотить по способности ветра к Маточкину Шару». 4 числа около полудня они опять увидели берег Новой Земли, а в нем отверстие, которое сочли за устье Маточкина Шара; войдя в него, они увидели свою ошибку: это была какая-то неизвестная им губа, берега которой окружены были рифами. Штиль не допустил их выйти из нее в то же время, и они должны были бросить якорь. 6 августа в полдень поднялся ветер с северо-востока, помог им освободиться из этого места, замечательного для них еще потому, что должны были в нем предать морской бездне одного из своих сотоварищей, это был восьмой и последний человек, умерший на Новой Земле.

Губа эта, которую Розмыслов нанес на своей карте под именем Залива Незнаемый, находится в 20 итальянских милях к северу от восточного устья Маточкина Шара; она лежит по румбам S и N. Предела ее в этом последнем направлении Розмыслов не видел, и потому может статься, что это пролив, отделяющий от берега Новой Земли остров или несколько островов. Розмыслов не имел никакой возможности исследовать это место, так как он сам и помощник его Губин были больны, работников оставалось только четверо, провизия была на исходе, а судно текло по дюйму в час на якоре. В этом плохом состоянии помышляли они только о том, как бы возвратиться в отечество.

Розмыслов не говорит, что побудило его, выйдя из губы Незнаемой, плыть к югу; но по догадке ли это было или по расчету, только, проплыв к юго-юго-западу 27 итальянских миль, усмотрел он настоящее устье Маточкина Шара и, войдя в него, продолжал путь к западу. 8 августа ночью стал он на якорь перед устьем реки Маточки. Его первой заботой было открыть место течи. Выгрузив судно, нашел он по обе стороны форштевня несколько сквозных дыр. Он велел их законопатить, замазать глиной и обшить досками. Но когда опять снялся с якоря, то увидел, что «наши глиняные пластыри размывает водой, и течь делалась прежняя, отчего пришли в немалое починки оной отчаяние». К их счастью, пришла в это время в Шар ладья крестьянина Водохлебова. Кормщики ее Лодыгин и Ермолин уговорили его пересесть с командой к ним на судно, «ибо уже на утлом судне через обширность моря пускаться невозможно, о чем и по закону приговорено, что можно получить самовольную смерть и назваться убийцами».

«Для вышеписаных резонов», выгрузив судно свое совершенно и оставив на нем одни мачты, отвел его Розмыслов в реку Чиракину, а сам с товарищами перебрался к человеколюбивым Лодыгину и Ермолину. Они простояли в Маточкином Шаре до 25 августа, погрузив в судно оставленный тут промысел, а потом отправились в море. 27 августа на рассвете, отплыв 25 итальянских миль к SWtW, встретили густые льды, сквозь которые пробирались разными курсами до вечера следующего дня, а потом более их уже не встречали. 31 августа увидели они Семь островов, а на другой день за противным ветром остановились на якоре в губе Порчниха, что за большим Оленьим островом. 2 сентября при попутном ветре поплыли опять под парусами и 8-го того же месяца прибыли благополучно к городу Архангельску.

Экспедиция Розмыслова не удовлетворила, по-видимому, ни одной из сторон, участвовавших в ее снаряжении. Хозяин судна в расчетах своих обманулся; в гидрографическом отношении сделано было также не очень много, хотя Розмыслов первый измерил длину Маточкина Шара, и столь тщательно, что описание его и по сей день остается точнейшим; измерение, которое мы сделали в 1823 году, не может с ним сравниться. Но путешествие это заслуживает нашего внимания с другой стороны: оно живо напоминает нам мореходцев XV и XVI веков; мы находим в нем те же малые средства, употребленные на трудное и опасное предприятие, ту же непоколебимость в опасностях, то же упование на благость промысла, ту же решительность, которая исключает все мысли, кроме одной – как вернее достигнуть поставленной цели. Если мы рассмотрим, с какой твердостью Розмыслов, изнемогая от болезни, потеряв почти две трети своего экипажа, с никуда не годным судном, без помощника и почти без всяких средств старался исплнить предписанное ему, то почувствуем к нему уважение невольное.

В продолжение почти полувека после путешествия Розмыслова о Новой Земле не заботился никто, кроме промышленников, плававших туда ежегодно из разных мест Архангелогородской губернии. Темные предания о металлическом богатстве страны этой находили веру только между любителями необыкновенного, и архангельские судохозяева не помышляли более о непосредственной добычи золота на Новой Земле, довольствуясь тем, что им доставляли звериные промыслы. Предания эти были, однако же, достаточны к возбуждению патриотического духа нашего знаменитого соотечественника графа Н. П. Румянцева, с именем которого связаны воспоминания о непрерывном ряде предприятий, проведенных в пользу наук и отечества. Они побудили его (1806 год) снарядить на собственные средства экспедицию, которая бы исследованиями, произведенными на месте, объяснила это обстоятельство, заслуживающее любопытства. По рекомендации действительного статского советника Дерябина государственный канцлер возложил это дело на горного чиновника Лудлова, служившего при Гороблагодатских заводах, предоставя Беломорской компании снарядить судно, которое должно будет перевезти его на Новую Землю[74].

Беломорская компания избрала для этого одномачтовый тендер «Пчела» в 35 тонн, который она прежде употребляла для промыслов и который с 1806 на 1807 год зимовал в Екатерининской гавани. Для управления им наняли штурмана 9-го класса Поспелова, только за год до того взявшего отставку из флота. Поспелов отправился из Архангельска 7 марта 1807 года и прибыл 21-го в Колу, а 29-го того же месяца присоединился к нему и Лудлов, который еще в конце июля 1806 года приехал в Архангельск. Но так как компания не имела заблаговременно сведения о его назначении, то и не могла отправить его в то же время, и он должен был провести зиму в Архангельске. Поспелов нашел тендер «Пчела» хотя и удобным для предстоящего плавания, но в величайшем беспорядке; он лежал под берегом на боку, затертый льдом, занесенный снегом; многие важные члены были сломаны или повреждены, многих необходимых вещей не было вовсе.

Приведение всего этого в порядок при весьма ограниченных средствах стоило ему немалого труда. Недостающие вещи были к нему доставлены из Архангельска на шняке в начале июня, а к исходу того же месяца успел он своей неутомимостью привести судно в совершенную готовность к походу. 23 июня Лудлов, живший все это время в Коле, перебрался на «Пчелу», а 29-го отправились они в море. Экипаж тендера составляли: мезенский мещанин Мясников за кормщика, восемь матросов и два верных работника. Крепкий северный ветер заставил их на другой день укрыться за островом Кильдиным, где они простояли только несколько часов. Выйдя опять в море, встретили они противные крепкие ветры. Морская болезнь, в сильной степени которой страдал Лудлов, вынудила Поспелова 3 июля зайти в Кемское становище, что за Семью островами.

Целую неделю продолжались крепкие ветры от NO и NW, так что они не ранее 11 июля смогли опять выйти под парусами. Пять дней плыли они к северо-востоку с ветрами более или менее благоприятными и имея по большей части пасмурные погоды; льдов на этом переходе не встречали они ни разу. Но холодный воздух заставлял их иногда подозревать близость их на ветре. 17 июля поутру увидели они берег Новой Земли около южного устья Костина Шара; ветер подул с севера и заставил их стать на якорь в этом проливе. Лудлов съезжал на берег Междушарского острова, состоящий из сланца, покрытого тундрой без малейших признаков каких-либо руд. (В статье Берха говорится об острове Темном, какого в Костином Шаре нет. Из шканечного журнала видно, что Лудлов съезжал на Междушарский остров).

19 июля они снялись с якоря и поплыли к северу вдоль пролива. Ветер вскоре сделался опять противный, но они продолжали лавировать до вечера по глубине 5—15 сажен, грунт – синий ил. Продолжая лавировку в следующие дни, подошли они 23 числа к островкам Белым, на которые Лудлов съезжал и нашел, что они состоят из гипса, совершенно обнаженного. На одном из островков находится соленое озеро. Ветры еще два дня продолжались неблагоприятные, но 25 числа подул ветер от SO, с которым они за один день пришли в северное устье Костина Шара и остановились на якоре между островами Вальковым и Ярцевым, на север от пролива, отделяющего последний остров от Междушарского и известного под названием Железные Ворота. Глубина в этом месте 23 сажени, грунт – синий ил; вообще по Костину Шару не нашли они нигде менее пяти сажен, грунт по большей части синий ил. Лудлов съезжал на острова Вальков и Ярцев, но об исследованиях его мы ничего не знаем. В Вальковом становище находилось в это время судно Беломорской компании, на Новой Земле зимовавшее.

В Костином Шаре Поспелов обсервовал широту места 71°05', которая весьма мало различается от новейших определений. Наловив птиц и запасшись яйцами их, вышли они 28 июля поутру из Костина Шара в море и поплыли вдоль берега к северу. Ветры стояли тихие и переменные, отчего плавание их было довольно медленным. На четвертый день подошли они к устью Маточкина Шара. Лудлов желал остановиться в губе Серебрянке, где ему надлежало производить минералогические исследования свои, но так как эта губа совершенно открыта с моря, то и должны они были идти в самый пролив и остановились в тот же день в губе Староверской, находящейся в южном береге в 2 милях от устья Шара.

Они нашли тут становую избу с баней в довольно хорошем состоянии, которую и заняли. Вокруг лежало несколько карбасов, оставляемых обыкновенно промышленниками на местах их промыслов; один из них надлежало исправить и вооружить для перевозки Лудлова в губу Серебрянку, отстоящую от Староверской в девяти итальянских милях. Дело это кончили к 4 августа, и Лудлов тогда же отправился в свой путь; но на другой день возвратился, не в состоянии будучи выгрести против довольно большого от NW волнения. 6 августа к вечеру отправился Лудлов вторично и 7-го к полудню уже возвратился, исполнив возложенное на него дело. В столь краткое время успел он «обойти в разных высотах до снежной границы весь берег, окружающий губу Серебрянку; он не нашел ни малейшего признака, чтобы там когда-нибудь производилась горная работа, и ни малейшего вида серебряных руд; только нечаянно увидел он на поверхности кусок свинцового блеска, «во ста центнерах которого находился, может быть, золотник серебра»[75]. Лудлов замечает весьма справедливо, что название этой губы вовсе не доказывает, чтобы окрестности ее действительно содержали серебро, поскольку оно может быть обязано своим происхождением обманчивому виду берега, состоящего из талькового сланца, слюды и «кошечьего серебра».

По возвращении в Староверское становище Лудлов продолжал осматривать окольные берега. На северной стороне пролива нашел он серу и медный колчедан. По его мнению, «в случае возвышения цены на медь, можно камни, ее содержащие, перевозить в Лапландию[76], где при изобилии лесов переплавка их не будет стоить значительных издержек». Лудлов, вероятно, подразумевал южнейшие округа Архангельской губернии, поскольку Лапландия в этом отношении есть одна из беднейших стран на свете. Он оспаривает также мнение, будто бы горы Новой Земли есть продолжение Уральского хребта, потому что южная половина Новой Земли совершенно ровна, и что горы начинаются с 75° широты; что направление их с О к W, между тем как Уральский хребет идет от SW к NO[77]. Лудлов думает, невзирая на собственный малый успех, что Новая Земля заслуживает точнейших исследований минералогических; он полагает, что на берегах Маточкина Шара есть малахит, потому что промышленники наши, по словам кормщика Мясникова, находили там зеленую краску. Между тем Поспелов, страдавший во все это время простудой, готовил судно к походу и, по обычаю Новоземельских мореходов, срубил из выкинутого леса крест около восьми футов вышиной, который с приличной надписью поставил близ избы. 12 августа донес он Лулову о готовности судна. Лудлов, объявив, что не имеет надобности оставаться на Новой Земле далее, приказал ему сняться с якоря и плыть ближайшим путем в Архангельск.

Первые двое суток плавание их было успешным и покойным; но с 17 августа начались крепкие ветры, частью им противные, 20 августа, миновав Святой Нос, вступили они в Белое море. 22 числа, встретив у острова Сосновца сильную бурю с запада, должны были спуститься в Трехостровское становище, где простояли до 30 августа. В это время Лудлов ездил берегом в Панойское селение. Выйдя снова в море, дошли они благополучно до реки Золотицы; но оттуда буря заставила их опять возвратиться и лечь на якорь за островом Сосновцем. 2 сентября с северо-восточным ветром вышли опять под парусами, но в тот же день встретили крепкий противный ветер. Не будучи более в состоянии переносить жестокую морскую болезнь, Лудлов приказал высадить себя на берег в деревне Ручьях (на половине расстояния между Зимними Горами и Вороновым Носом), решаясь ехать в Архангельск берегом, а Поспелову предоставил следовать туда же морем. Последний в тот же день вышел в путь при попутном ветре, с которым 5 сентября прибыл в реку Двину.

Поспелов подробно заносил свое плавание в журнал. Не имея ни одного помощника, не имел он и возможности сделать точной описи виденных им берегов Новой Земли, но, заметив с самого начала несходство данных ему карт с истиной, брал он часто пеленги, замечал положение берегов и по этим данным составил неплохую карту Новоземельского берега от Костина Шара до Маточкина, с видами, весьма хорошо изображавшими общую окрестность горных хребтов этого пространства берега. Все эти документы представил он в Правление Беломорской компании. Были ли они представлены куда-нибудь далее, мне неизвестно, но знаю то, что труды Поспелова, жившего с того времени и по сегодняшний день безвыездно около Архангельска, остались безо всякого внимания, а Лудлов, возвратившись в Санкт-Петербург, удостоился счастья быть представленным государю императору и всемилостивейше был награжден чином маркшейдера[78]. Ни тот, ни другой путешествия своего в свет не издавали. Оно сделалось впервые известным через Берха, поместившего в журнале «Сын Отечества» (1818 год, № 45) его краткое описание, составленное со слов Лудлова. Статья эта, сверх некоторых пристрастных суждений на счет Поспелова, содержит многие погрешности в числах, именах и происшествиях, доказывающие, что Лудлов журнала не вел, а говорил только по памяти. Поспелов доставил мне в 1822 году в оригинале свой журнал, карту и виды, копии с которых представлены мной в Государственный Адмиралтейский департамент.

Из этого обозрения всех путешествий, совершенных к Новой Земле по 1807 год включительно, явствует, что карты ее могли быть основаны на плаваниях только трех мореходов – Баренца, Розмыслова и Поспелова. Баренц один из всех оплыл весь северный и весь западный берег, от самой северо-восточной оконечности до островов, лежащих под южным берегом, не достигнув, однако же, южнейшего ее мыса. Розмыслов один же из всех измерил пролив, протекающий поперек Новой Земли, и определил его широту, описав, как будто для исправления ошибки Баренца, часть берега, не осмотренную этим мореплавателем. Наконец, Поспелов один из всех проплыл Костиным Шаром и определил его широту. Но так как плавание последнего оставалось по сей день неизвестным, то основанием карт Новой Земли должны были служить только соединенные описи Баренца и Розмыслова.

Правда, что в совершенной точности обеих всякому было позволительно сомневаться, взирая на несовершенство мореходной науки в их времена. Но не было никакой основательной причины изменять описанный ими вид берега Новой Земли, ни одного обстоятельства, по которому следовало поместить ее западнее или восточнее или увеличить протяжение Маточкина Шара хотя бы на одну милю. При всем том появились карты на разных языках, которые во всех важнейших частях отличались от карт этих мореходцев. Маточкину Шару, помещенному на широту 74 и 75°, дана была длина до 160 итальянских миль, т. е. вчетверо больше найденной Розмысловым; Баренцев мыс Желания полагался в долготе 66° вместо 77°, а на других в широте 78 вместо 77° и т. д. Словом, новейшие карты эти с первоначальными не имели уже ничего общего, кроме некоторых названий, и то весьма часто искаженных[79]. Трудно решить, кому обязана была география за подобные исправления карт; вероятнее всего, что они вкрались мало-помалу. Для ясного показа неосновательности этих исправлений и того, сколь мало удалены были от истины старинные карты Баренца и Розмыслова, напротив того, сколь много погрешили новейшие, прилагается при этом сравнительная карта, на которую положение берегов Новой Земли нанесено по описаниям Баренца и Розмыслова с карт, впоследствии исправленных, и, наконец, по нашему описанию.

Восточная часть южного берега Новой Земли, равно как и весь восточный берег, оставались совершенно неизвестными. Ни один из перечисленных мореплавателей не видел ни ее южной оконечности, ни северной острова Вайгач. На голландских картах берега обеих земель показывались почти соединяющимися, так что надлежало догадываться о существовании между ними пролива, а некоторые из путешественников этой нации смешивали даже в повествованиях своих Новую Землю с Вайгачем. На русские карты часть эта наносилась, как кажется, по рассказам промышленников, но и в этом случае страсть исправлять послужила ко вреду истины: пролив, отделяющий Новую Землю от Вайгача, сужен был до четырех или пяти миль вместо 26, чего не случилось бы, если б прозорливые географы имели большую веру к грубым картам наших мореходов, на которых взаимное положение мысов Кусова и Воронова было показано довольно верно.

Объяснение столь соблазнительного противоречия, с одной стороны, и совершенной неизвестности – с другой, было предметом последнего путешествия, о котором нам остается еще упомянуть и которое было как бы введением к четырехкратному путешествию, описываемому в этой книге.

1819. Лазарев [80]. В 1819 году, в то самое время, когда приготовлялись известные экспедиции к северу и югу, под начальством капитанов Беллинсгаузена и Васильева, последовало высочайшее повеление о снаряжении у города Архангельска третьей экспедиции для описи Новой Земли. Управление ей поручено было лейтенанту Лазареву 1-му. Содержание инструкции, от Государственной Адмиралтейств-коллегии ему данной, было следующее: при первом открытии мореплавания выступить в море и плыть к Новой Земле; проходя остров Колгуев, определить долготу его; если можно будет прийти к Новой Земле в исходе июня или в начале июля, то остановиться на якоре где-нибудь у южного берега и послать два гребных судна описывать восточный и западный берега, а третье – остров Вайгач; в исходе июля идти к северу по западной стороне Новой Земли; пройти сквозь Маточкин Шар и через Карское море к острову Белому; попытаться обойти северо-восточный мыс Новой Земли и, наконец, соединиться с отряженными гребными судами в Маточкином Шаре или другом каком месте. Если ж по каким-нибудь причинам нельзя будет отправиться из Архангельска прежде половины июля, то плыть уже прямо к Маточкину Шару и оттуда отправить гребные суда к югу, одно по восточной, другое по западной стороне Новой Земли, и, приложив старание, исполнить все предписанное, при первом случае – соединиться с ними на южном берегу. По наступлении сентября месяца возвратиться к Архангельску.

Лейтенант Лазарев прибыл в Архангельск 19 апреля с лейтенантом Корсаковым и Барановым. Ему дан был конфискованный английский бриг «Кетти», обращенный в транспорт, который, по назначении в эту экспедицию, назван был «Новая Земля». Приведение этого довольно старого судна в состояние выдержать предстоящую ему тяжкую службу стоило многих трудов. По вскрытии реки Двины приведено оно было из Лапоминской гавани для окончательного вооружения к Адмиралтейству. 19 мая прибыл из Санкт-Петербурга мичман Кюхельбекер, с инструментами, которые при отъезде Лазрева еще не были готовы, а к 9 июня бриг «Новая Земля» был совершенно готов к отправлению в море. Он был снабжен всеми нужными астрономическими и математическими инструментами, провизией на год, разными противоцинготными средствами, теплой одеждой и обувью и всякого рода орудиями для ловли зверей, птиц и рыб. На случай зимовки были приготовлены две разборные избы, но теснота судна не позволила Лазареву взять с собой более одной. Сверх упомянутых уже офицеров, находились на его бриге штурман Харлов 1-й, штаб-лекарь Братановский и 44 человека нижних чинов служителей. Назначены были еще горный чиновник и рисовальщик, но они не застали уже в Архангельске бриг «Новая Земля», отправившийся в море 10 июня.

14 числа лейтенант Лазарев подошел к острову Моржовец и от него взял курс прямо к Канину Носу, который миновал 16 июня, не встретив на пути ничего, кроме нескольких гряд берегового льда. По счастливому случаю избежал он всех опасностей, которыми усеяна эта часть моря, и, как кажется, не попал даже ни на одну из малых глубин, поскольку о них не упоминает. Это побудило его рекомендовать путь восточной половиной моря всем плывущим судам из Архангельска в Северный океан. Однако же преопасные Северные Кошки и жестокие, неправильные течения, конечно, навсегда удержат их при вернейшем и нисколько не более продолжительном западном пути, на котором и льдов менее встречается, чем на восточном. В 1821 году мы последовали совету Лазарева и едва избежали совершенного кораблекрушения.

При первом вступлении в Северный океан встретили Лазарева льды. Намерение его было плыть прямо к Маточкину Шару, так как он полагал, что продолжавшиеся всю весну северные ветры должны были очистить ото льдов севернейшие берега Новой Земли; но, видя, что по мере удаления к северу возрастает количество и плотность льдов, решился он идти к южной оконечности Новой Земли, но и с этой стороны поставили ему льды необоримые препятствия. 1 июля, убедившись, что весь южный берег до мыса Бритвина окружен непроходимым льдом, решился он спуститься к острову Колгуев, который и увидел в тот же день. Около этого времени стала появляться в экипаже брига болезнь, бывшая впоследствии одной из главных причин худого успеха экспедиции.

Прокрейсеровав на высоте острова Колгуев пять дней и определив северо-западной его оконечности широту 69°28'30' и долготу 48°31' О, спустился он к востоку, но вскоре опять встретил лед. Продолжая с ним бороться без успеха 11 дней, 19 июля увидел он берег, который считал юго-восточной частью Майгол Шара, и пошел к северу, чтобы осмотреть Костин Шар. 21 числа определил наблюдениями один, неизвестно, впрочем, какой, пункт берега и заключил, что на прежних картах положен он был восточнее почти на 90 миль. Окруженного густыми льдами, застиг его 25 июля шторм; по окончании его подошел он к берегу около Майгол Шара и, найдя его очистившимся ото льдов, поспешил воспользоваться попутным ветром с запада, чтобы осмотреть южную оконечность Новой Земли. Следуя вдоль берега, видел он несколько крестов, а к юго-востоку с саленга[81] – вершины гор, «кои полагать должно на острове Вайгатском»[82].

Лазарев думал стать на якоре в Марсулином Шаре, положение которого было для этого во всех отношениях выгодно, но льды вынудили его в тот же день (27 июля) возвратиться и по-прежнему искать прохода в Костин Шар. Против Майгол Шара сделался штиль, и течением стало приближать судно к берегу, почему лейтенант Лазарев должен был бросить якорь, который он, однако же, при первой возможности опять поднял и поспешил удалиться в море. «Поспешный мой уход из сего довольно знаемого места, – говорит Лазарев, – ускорен неверной надеждой в доставлении свежей воды, ибо хотя по приближении нашем к сей бухте приметная перемена пресности воды явно доказывала течение в оную рек, но дальность и трудность в доставлении оной от находящегося там льда, опасность в повреждении судна носящимися льдинами при течениях и безызвестность скорого отвращения сих наскучивших нам препятствий вынудили нас искать другого удобного места».

Счислимая широта[83] якорного места 71°, долгота 52°41', прикладной час 12°28'. Вода при северных течениях увеличивалась от 10 футов до 7 сажен, «а на отмели, найденной гребными судами у северо-западной оконечности Майгол Шара, от 10 до 8 футов до 4 сажен». Такой подъем воды, равный почти тому, который бывает в С. Мало и Бристоле, совершенно невероятен, поскольку как из прежних, так и из новейших наблюдений известно, что на Новой Земле прилив не поднимается нигде более, как на два или три фута.

Оставив это место, решился лейтенант Лазарев идти к Маточкину Шару. Он плыл к северу вдоль берега, уже очистившегося ото льда, до 3 августа, когда на широте 73° встретил опять густой лед. Постоянная пасмурность, сопровождавшая его на этом переходе, не позволила ему обозреть берега с надлежащей подробностью; он успел, однако же, определить положение мыса Кармисульского (вероятно, Кармакульского), широта которого 71°41', долгота 50°49'. Шесть дней продолжал лейтенант Лазарев бороться против льда, встреченного на параллели Маточкина Шара, но безо всякого успеха. С каждым днем уменьшалась надежда достигнуть вскорости Маточкина Шара, поскольку препятствия оставались те же, а число больных беспрестанно возрастало, так что едва можно было управлять судном.

На собранном в этих затруднительных обстоятельствах совете решено было прекратить дальнейшие попытки и отправиться в обратный путь к городу Архангельску. Они спустились от Новой Земли 9 августа, а 12 были уже у Канина Носа. Наблюдения, на высоте этого мыса произведенные, показали долготу его на 2° меньше той, на которой положен он на карте Белого моря. Всю эту разность приписал Лазарев неверности своего хронометра. Но на самом деле погрешность его была только около 1°; остальные же 1° принадлежали карте, как определено было в последующие экспедиции. Закончив наблюдения на долготе Канина Носа, Лазарев продолжал свой путь к западу. Три дня продолжались противные ветры с S и SW; на четвертый подул NNW ветер, и Лазарев взял курс SSW, по счислению на средину Белого моря, но ночью увидел себя внезапно окруженным берегами и должен был стать на якорь.

На рассвете оказалось, что они зашли в Святоносскую губу, что из-за указанной погрешности долготы пункта их отшествия, непременно и должно было случиться. 18 числа снялись опять с якоря, но, войдя в Белое море, встретили противный ветер, продолжавшийся почти две недели. При наступлении сентября месяца только самая малая часть экипажа оставалась незараженной скорбутом, так что офицеры должны были иногда сами выполнять матросские работы. С великим трудом могли они 3 сентября дойти до Архангельска, где 19 человек нижних чинов немедленно надлежало отвезти в госпиталь; трое окончили жизнь до прибытия в порт.

Экспедиция эта, столь худо кончившаяся, не могла разъяснить сомнений и неизвестности, существовавших в отношении Новой Земли. Она оставила берега ее неисследованными, определив только, что они на новейшей карте (которая, по словам Лазарева, составлена была Адмиралтейств-коллегией) положены приблизительно на 90 миль восточнее, чем должно. Причинами этого малого успеха были, во-первых, особенная ледовитость моря и дурные погоды, не допустившие обозреть берегов в первую половину лета, а потом болезнь, распространившаяся между экипажем брига и вынудившая лейтенанта Лазарева оставить берега Новой Земли в начале августа, когда, по всей вероятности, можно было ожидать и лучших погод, и свободнейшего ото льда моря. Но в описании этого путешествия причины эти выставлены не в настоящем их виде.

Читая его, можно подумать, что болезнь, о которой мы говорим, есть какая-нибудь новая, единственно Новой Земле свойственная; но, вместо того, она была не чем иным, как обыкновенной морской цингой, которая у мыса Горн, на экваторе и у Новой Земли ознаменовывается одинаковыми признаками: унынием духа, открытием застарелых ран, внезапными припадками и прочим. Нет сомнени, что суровость климата Новой Земли имела некоторое участие в проявлении этой болезни, но теснота судна, палубы которого и трюм завалены были приготовленной для зимовки избой, недостаток покоя людям и дурной воздух, от этого происходившие, может статься, были еще больше тому виной. Притом же лейтенант Лазарев отправился в море слишком рано; ему предписано это было на тот конец, чтобы доставить более досуга для выполнения поручения. Но берега Новой Земли редко бывают доступны прежде исхода июля, и потому отправление в начале июня, не способствуя успеху экспедиции, только утомляло людей и располагало их к болезням. Множество льда у берегов Новой Земли считается в том описании неслучайным или временным явлением, но приписывается какой-то физической на севере революции, увеличившей непомерно стужу и сделавшей берега Новой Земли совершенно недоступными. Справедливы ли были эти предположения, объяснится в нижеследующем повествовании.

Глава вторая. Первое плавание брига «Новая Земля» 1821 года

Приготовления. – Описание Архангельского порта. – Выступление в море. – Бедственное положение брига в Белом море. – Встреча льдов в Северном океане и борьба с ними. – Открытие берега Новой Земли, свободного ото льдов, и его описание. – Вторичная встреча льдов. – Возвращение в Архангельск.

Все путешествия в полярные моря доказывают, что встречаемые мореходами препятствия ото льдов бывают в разные годы весьма различны. Сверх множества примеров, представляемых нам путешественниками к северу и северо-западу, найдем мы несколько таковых и в нашем обозрении путешествий к Новой Земле. Голландцы в 1594 году нашли как Югорский Шар, так и Карское море ото льдов свободными, а в следующем году со всевозможными усилиями и величайшими опасностями едва дошли до Мясного острова. Баренц в 1596 году дошел до северо-восточного конца Новой Земли, где, однако же, от множества льда потерпел кораблекрушение. Через 16 лет после него Фан-Горн встретил у берега Новой Земли непроходимую стену льда. В 1664 году Фламинг нашел как у мыса Желания, так и к северу и к востоку от него совершенно чистое море, а Вуд 12 лет спустя не мог проникнуть за параллель 76°. Лейтенант Муравьев в 1734 году плавал по Карскому морю, не встречая никаких препятствий, а во все последующие годы как он, так и преемники его встречали множество льда.

Доводы эти сохранили свою силу, невзирая на неуспешное плавание лейтенанта Лазарева, которое тем менее могло их опровергнуть, что особенные обстоятельства вынудили его прежде времени оставить свое предприятие; и потому правительство, решась возобновить эти попытки, предписало выстроить у города Архангельска бриг, который в июне 1820 года уже был спущен на воду. Снаряжение предположенной экспедиции отложено было по неизвестным причинам до следующего года, когда по рекомендации капитана Головнина, с которым я незадолго перед тем возвратился из путешествия вокруг света, морской министр назначил меня ее начальником и по этому предмету снабдил следующим предписанием:

«Цель поручения, вам делаемого, не есть подробное описание Новой Земли, но единственно обозрение на первый раз берегов оной и познание величины сего острова по определению географического положения главных его мысов и длины пролива, именуемого Маточкиным Шаром, если тому не воспрепятствуют льды или другие какие важные помешательства.

В сем предположении надлежит вам отправиться из Архангельска не прежде, как в половине будущего июля, ибо по всем вероятностям в это время года море около Новой Земли бывает ото льдов свободнее. Прежние опыты свидетельствуют, что ранее сего времени плавание в упомянутом море затруднительно из-за льдов и туманов.

Вам следует направить ваш путь прямо к середине Новой Земли, если ветры и льды позволят; если же нет, то старайтесь увидеть ту часть оного, которую будет удобнее. Употребите все средства, от вас зависящие, чтоб вернее определить широту и долготу приметных мест сей земли. Если найдете возможным, не подвергаясь опасности быть стесненным ото льдов, съехать на берег, то не упустите сего и старайтесь описать и сделать ваши о нем замечания, сколько сие от вас будет зависеть, но больше всего старайтесь проверить по возможности длину пролива, именуемого Маточкиным Шаром. Если в одном месте льды воспрепятствуют вам приблизиться к берегу, то попробуйте в другом и третьем, располагая курсами вашими, смотря по приметам, где меньше препятствий для сего покушения.

Судя по состоянию судна и здоровью экипажа, можете пробыть у Новой Земли, пока позволит время, а потом возвратиться в Архангельск. Впрочем, в сем отношении не отнимается у вас воля поступать по собственному вашему усмотрению; но ни в каком, однако, случае не следует вам оставаться там на зимовку. Если же, паче чаяния, необходимость к тому вынудит вас, то главнейшее попечение приложите о сохранении здоровья экипажа и о целости брига, чтобы на следующее лето возвратиться. На такой случай предоставлено от меня главному командиру Архангельского порта отпустить на ваше судно избу в срубе и кирпич или же верх (крышу для всего судна) с двумя каминами и двумя чугунными печками. От вашего усмотрения зависит взять то или другое, так как и оставить избу для прибежища кому-нибудь из промышленников в таком месте, которое признаете за благо.

По возвращении вашем в Архангельск рапорт и замечания ваши, также и шканечный журнал, имеете отправить в Санкт-Петербург на имя морского министра, а по сдаче брига дозволяется и лично прибыть сюда».

Получив от Государственного Адмиралтейского департамента потребные мне карты, книги, хронометры и некоторые другие инструменты, я отправился из Санкт-Петербурга по последнему санному пути и в первых числах апреля прибыл в Архангельск.

Знаменитый в истории российского флота и российской торговли город Архангельск, именуемый также Городом, по преимуществу лежит на правом берегу реки Северной Двины, в 40 верстах от ее устья на широте 64°34'10' N и долготе 40°34' O от Гринвича[84]. Вытекающая в этом месте из Двины река Кузнечиха разделяет Архангельск на две части: 1) Город, собственно так называемый, лежащий по южную сторону Кузнечихи, и 2) Соломбальское селение, или просто Соломбала, лежащая по северную сторону.

Крутой, высотой от трех до четырех сажен, мыс, образуемый правыми берегами Двины и Кузнечихи, на котором стоит ныне город, именовался в старину Пур-Наволоком. До XVI столетия находился на этом урочище один только мужской монастырь Архангела Михаила, но в 1584 году тут был основан посад с острогом, названный Новохолмогорским, к которому три года спустя перевели производившуюся дотоле на Никольском или Пудожемском устье торговлю с англичанами, основанную в 1553 году капитаном Ченслером, открывшим случайно путь к реке Двине. Новохолмогорский город, названный в начале XVII столетия по монастырю Архангельским, населен был стрельцами, составлявшими гарнизон острога, и разным народом из окольных двинских деревень и посадов. Сначала зависел он от воевод Холмогорских, но в 1702 году сделан областным, а потом и губернским.

Тупая, выдающаяся к западу оконечность Пур-Наволока составляет почти середину города, который от нее простирается к юго-востоку по берегу Двины и к северо-востоку по берегу Кузнечихи, протяжением всего верст на шесть и шириной около версты. На этой оконечности около 1670 года построено огромное четырехугольное каменное здание, имевшее в окружности более версты, с башнями, которое служило вместе и крепостью, и гостиным двором. Ныне в южной части этого приходящего в упадок здания находятся биржа, таможня, пакгаузы и прочее; в северной был прежде монетный двор.

На южном конце города близ берега Двины стоит каменный монастырь Архангела Михаила, построенный на этом месте (называвшемся в старину Нячеры) после 1637 года, когда прежний деревянный монастырь, находившийся в середине города, сгорел до основания вместе с частью последнего. Кроме монастыря, Архангельск имеет девять каменныхцерквей (в том числе одну лютеранскую) и две деревянные.

Строения большей частью деревянные, но в середине города есть немало и каменных, как казенных, так и частных. Из первых замечательны: дом генерал-губернатора и присутственные места, также – военно-сиротское отделение, стоящее на берегу Кузнечихи, и семинария, находящаяся близ монастыря. Гостиный двор, состоящий из нескольких каменных домов старинной архитектуры, лежит на берегу Двины, немного ниже старой крепости. Перед ним каждый вторник бывает торжище, на которое собираются жители как всех окрестных деревень, так и городские, со съестными припасами, рукоделиями, словом, со всем, что есть продажного. Тут закупается все нужное для хозяйства на неделю. Многие жители, особенно низших классов, считают такой же обязанностью идти во вторник на Новой (так называется это торжище), как в воскресенье к обедне. Чтобы купить или продать решето или горшок, идут на Новой из отдаленнейших концов города и Соломбалы и из деревень. В этот день с раннего утра до позднего вечера улицы бывают запружены народом, идущим и едущим взад и вперед с Новой и на Новой; по окончании же торга летом карбасы, нагруженные до невозможности, покрывают реку во всех направлениях, зимою, столько же нагруженные, заполняют улицы сани. Эта ярмарка, возобновляющаяся 52 раза в год, может быть сравнена только с воскресными базарами, которые мне случалось видеть на Волыни.

Город расположен довольно правильно. Улицы секутся под прямыми углами; три из них идут вдоль города, остальные поперек. Перед домом генерал-губернатора находится изрядная площадь. Главные улицы довольно широки и вымощены камнем; на всех по краям есть мостки для пешеходов.

С 1820 года разводится также общественный сад, чему, однако, препятствуют болотистые почвы. До сих пор архангельская публика съезжается гулять на Моисеев остров, лежащий между городом и Соломбалой. Он покрыт довольно густой березовой рощей, в которой сделаны просеки и дорожки. Посередине находится большая беседка. 20 июля бывает большой праздник и гулянье на Кег острове, где расположена церковь пророка Ильи. Некоторые семейства выезжают на лето в деревню Уйму, лежащую в 12 верстах выше города, на правом берегу Двины.

В городе находятся все губернские и военно-сухопутные учреждения, епархиальный епископ, а также российское и иностранное купечество. Там же находятся губернские и городские присутственные места, сухопутный и морской госпитали, военно-сиротское отделение, духовная семинария, губернская гимназия, портовая таможня и прочее.

Строение судов у города Архангельска началось еще в прошедшем веке. В 1694 году построен по указу государя Петра Великого первый корабль, который в том же году отправлен на счет его с товарами в Голландию, а в 1700 году в Соломбале начали строить и военные корабли. Дело это производилось с той стремительностью, какой отличались все начинания великого преобразователя России: через два года имел он уже эскадру, состоявшую из 13 судов, с которой выходил в море. Кораблестроение это остановилось около 1720 года. В 1733 году по указу императрицы Анны Иоанновны под распоряжением контр-адмирала Бредаля было основано нынешнее адмиралтейство, где в следующем году заложены, а в 1735 году спущены на воду и отправлены в Кронштадт корабли «Город Архангел» и «Северная Звезда».

С тех пор строение в Соломбале военных судов продолжается беспрерывно. Сначала строились 54-пушечные, потом 66-пушечные и, наконец, 75-пушечные. Ныне строятся 74-пушечные корабли, 44– и 36-пушечные фрегаты и 24-пушечные корветы. В прежние годы производилось это дело с подряда, ныне же казенными людьми.

Все суда, как парусные, так и гребные, строятся здесь из лиственничного леса, который в старину поставлялся вольными подрядчиками. Впоследствии по причине частых невыполнений обязательств со стороны последних поставкой занимались комиссионеры, посылаемые от флота. После учреждения правлений округов корабельных лесов поставляется комиссионерами Северного округа.

В прежние времена лиственничных лесов по рекам Двине и впадающим в нее Пинеге и Вычегде было такое изобилие, что заготовка и доставка их к порту производилась без всякого затруднения. От ежегодных и не весьма хозяйственных вырубок, однако же, становилось их год от году менее, и уже более 20 лет на этих трех главных реках, как и на Выми, впадающей в Вычегду, большемерных лиственничных лесов совсем нет. Теперь находят еще хорошие деревья кое-где в верховьях малых речек, впадающих в Вычегду и Вымь, но вся главная заготовка производится на реке Мезени, в Яренском и Мезенском уездах. Лес поставляется к порту следующим путем: тот, который рубится в верховьях реки Мезени или по речкам, впадающим в нее выше села Кослона, сплавляется вниз (или вверх) по реке до Глотовской слободы, что у устья реки Ирвы; потом вверх по этой реке (около 130 верст) до переволока от шести до семи верст шириной, через который перетаскивается на реку Елву.

По этой реке лес спускается в Вымь, сначала россыпью, а потом плотами; из Выми в Вычегду и, наконец, в Двину. Всего от места заготовки до порта около 2000 верст. Этим путем редко удается доставить лес к порту в одно лето, хотя это и возможно, когда реки вскроются рано и в пути не повстречается никаких остановок. Лес, заготовляемый на Мезени ниже села Кослона, гонится вниз по реке около 300 верст до реки Мезенской Ежуги; потом тянется бичевой вверх по этой реке 50 верст до реки Колодливой, по которой также поднимается около 60 верст до Тайбольского волока. Через этот волок, имеющий ширину от 17 до 24 верст, перетаскивается он в зимнее время на реку Юг, по которой спускается в Пинежскую Ежугу, а из нее в Пинегу и в Двину.

Лиственничные леса и ныне становятся все реже и реже, и, может быть, скоро комиссионеры наши должны будут приняться за Печору и за реки, в нее впадающие. Река Печора в этом отношении еще мало исследована. В начале этого столетия сделан был через одного из флотских комиссионеров опыт к отысканию лиственничных лесов на этой реке, и около 50 большемерных штук были доставлены к Архангельскому порту посредством двух речек Мылв – Печорской и Вычегодской (из которых первая впадает в Печору, а последняя в Вычегду) и через разделяющий их переволок, около пяти верст шириной. Но так как попытка эта впоследствии повторена не была, то надобно думать, что такая доставка найдена была или весьма затруднительной, или слишком невыгодной в то время, когда еще и по ближайшим рекам лесов было довольно.

Опыт этот подает, однако, надежду, что на Печоре корабельные лиственничные леса водятся, но доставка их к городу Архангельску должна быть во всяком случае сопряжена с большими издержками и затруднениями. На реке Ижме, впадающей в Печору, есть весьма хорошие леса, но доставка их затруднительна и медленна. Их вывозят сначала берегом на реку Ухту расстоянием от 20 до 25 верст; потом этой порожистой рекой тянут против воды, до переволока шириной в 25 верст, идущего к вершине реки Коис, которая уже впадает в Вымь. Доставку эту ранее трех лет окончить нельзя. Река Ухта и текущая в нее с правой стороны река Тобыс также изобилуют хорошими лесами, но и с них леса не прежде двух или трех лет могут быть доставлены к порту. Рекой Тобыс тянутся они вверх около 70 верст, зимой перевозятся на речку Чиньяворок через волок в 25 верст с попутной водой до Выми. Около 25 лет тому назад на реках Ижме, Ухте и Тобысе леса для Архангельского порта заготовлялись вольными подрядчиками.

Вообще вся эта система рек, как в отношении растущих по ней лесов, так и сообщений, нам весьма еще малоизвестна. Должно желать, чтоб были посланы в ту сторону искусные форштмейстеры и морские или квартирмейстерские офицеры, которые подробным осмотром решили бы, до какой степени Архангельская военная верфь может быть обеспечена лесами, растущими по Печоре и впадающим в нее рекам. Этот вопрос по возрастающему ежегодно недостатку лесов на ближайших реках заслуживает все внимание нашего правительства, которое, надо надеяться, скоро предпримет это необходимое исследование.

В сосновых лесах до сих пор недостатка нет и по рекам, текущим в Двину, как-то: Вычегде, Сухоне, Югу, Лузе и прочим.

Мачтовые леса доставляются сюда все из-за волоков. Большая их часть рубится на реках Шихре, Кяненге, Маячеге и Выноше, принадлежащих к Волжской системе, с которых перетаскивается людьми от 30 до 70 верст на реку Кундонгу, впадающую в Юг.

Дубовый лес, которого в Архангельске употребляется весьма мало, заготовляется на реке Волге, оттуда везется берегом около 400 верст на реку Юг, по которой уже спускается в Двину.

Адмиралтейство занимает часть Соломбалы, принадлежащую рекам Двине и Кузнечихе, и простирается в длину по берегу первой реки на 550 сажен, а в ширину имеет от 150 до 200 сажен. С юго-западной и юго-восточной стороны омывается оно этими двумя реками, а с северо-восточной и северо-западной обнесено высоким палисадом. Это пространство заключает в себе все портовые присутственные места, все магазины, кроме порохового, сального и смоляного, и все мастерские, кроме канатного завода. Пороховой погреб находится на правом берегу Кузнечихи, ниже города, подле учебной батареи; сальный и смоляной магазины на речке Курье ниже Соломбалы, а канатный завод на Прядильном острове вне адмиралтейства. Все строения в нем деревянные, кроме корпуса, вмещающего в себе главнейшие присутственные места, кузницы, казначейства, и одного магазина, построенных из камня. В северо-западном углу адмиралтейства находится редут с 32 пушками, на котором с открытием навигации поднимается адмиралтейский флаг.

Адмиралтейство, подобно селению Соломбальскому, разделяется теми же протоками, Соломбалкой и Курьей, на три части. Южнейшая из них, находящаяся на Прядильном острове, называется Малым, или Лесным адмиралтейством; средняя, на Никольском острове, называется Большим, а севернейшая – Новым. В первом хранится большая часть корабельных лесов: которые под сараями, которые и под открытым небом. Там же, на берегу Соломбалки, находятся шлюпочные сараи. В Большом адмиралтействе находится пять эллингов[85], называемых Старыми, а в Новом четыре эллинга – Новые. До 1806 года строение кораблей производилось на обоих ровно, но наносимый водопольем песок, забрасывая мало-помалу фарватер, уменьшил, наконец, против старых эллингов глубину до такой степени, что сделалось невозможно строить там большие суда. Теперь у новых эллингов глубина 19 футов, а у старых только 12; по середине же фарватера, который здесь не шире 100 сажен, – 26 футов. Главной тому виной есть лежащий выше эллингов, против южного угла адмиралтейства, остров Моисеев, берега которого каждым ледоплавом несколько смываются, и отрываемый от них песок, оседая на фарватере, его заносит. Возможно, что и с новыми эллингами случится, наконец, то же, что и со старыми. Если б остров Моисеев был обнесен сваями, то, может статься, не было бы и вреда, им теперь причиняемого.

Все корабли и фрегаты строятся ныне в Архангельске по одному, утвержденному однажды, плану. В последние годы построено несколько фрегатов по методу Сепинга. Отличные качества судов этих, а особенно кораблей и 44-пушечных фрегатов, общеизвестны. Некоторые из них оказались однако несколько кривобокими – недостаток, который был приписываем положению эллингов с NO на SW. Следовательно, судно во все время построения обращено бывает правым боком к SO, левым к NW; все это время солнце сушит правый борт, не действуя почти нисколько на левый, и от этого судно делается кривобоким. Строение линейного корабля продолжается обыкновенно 10–11 месяцев. Способ спускать их на воду отличается от употребляемого на санкт-петербургских верфях. Там с каждой стороны по четыре копыла с кормы и по три с носу пришиваются к кораблю болтами, отчего после спуска корабля на воду остается еще трудная работа, чтобы отделить от него сани. В Архангельске же копылья к кораблю не пришиваются, а только правые сдраиваются грунтовами с левыми и таким образом прижимаются к кораблю. Когда последний всплывет на воде, то полозья с копыльями от него отваливаются, и он остается совершенно свободным. Новопостроенные суда обыкновенно в тот же год отправляются к Кронштадтскому порту.

Для подъема мачт и других тяжестей находятся два крана: один повыше старых эллингов, другой пониже новых. Киленбанки адмиралтейство не имеет. Когда ж бывает нужно килевать суда[86], то устраивают для этого барочное днище.

К Архангельскому адмиралтейству принадлежит завод Ширшемский, лежащий при речке Ширше, или Ширшеме, впадающей в Двину с левой стороны в семи верстах выше города. Завод этот действует водою. Там приготовляются все нужнейшие для адмиралтейства предметы: пилятся доски, точатся шкивы, нагели, отливаются медные и чугунные вещи и прочее. Прежде ковались тут и якоря; ныне же как якоря, так и пушки доставляются из Кронштадта морем. Как из Кронштадта в Архангельск, так и обратно, отправляется ежегодно транспорт в 700 и 800 тонн, который в первом случае грузится якорями, пушками, ворсою[87], мундирными и другими для порта нужными материалами, а в последнем – смолой густой и жидкой, алебастром, железными осечками и прочим.

Купеческих верфей у города Архангельска четыре: две на правом берегу Двины, в пяти и в восьми верстах выше города, и две на левом берегу реки Маймаксы. Но при теперешнем состоянии торговли строится на них весьма мало судов.

Архангельский порт управлением несколько отличается от других портов. В 1820 году, когда звания главного командира порта и генерал-губернатора архангельского, вологодского и олонецкого соединены были в одном лице, определен был в контору главного командира непременный член, управляющий ее делами, когда генерал-губернатор отлучается для обозрения губерний своих.

Начиная от Соломбалы по берегу Двины еще версты на две продолжается непрерывный ряд строений. Тут находится таможенная контора, где очищаются купеческие суда; магазины и лавки со всякими материалами и вещами, для кораблей потребными; жилища людей, всем этим промышляющих; сараи, где хранятся для отпуска за море доски, которые тут же в разных местах и пилятся, и прочее. Все это пространство называется собственно гаванью, потому что все приходящие к порту купеческие суда тут останавливаются, выгружаются, нагружаются и починяются. Товары доставляются к ним из городских пакгаузов на барках и таким же образом с них снимаются. Прелюбопытное зрелище, как эти барки, более 100 футов длиной и более 40 шириной, буксируются. Под каждую запрягается 6, 8, 10 и более карбасов.

На карбасе бывает по три и четыре гребца, работающих каждый двумя веслами; когда ветер позволяет, ставят они два шпринтовных паруса, и в таком случае буксир от барки привязывают к грот-мачте[88] заднего карбаса. Правильность движений их удивительна: мне не случилось видеть ни разу, чтобы хоть один баркас из десяти вышел из своего порядка, все они, и с огромной баркой, как будто одной машиной управляются. Поднимаясь вверх по реке (для этого избирают всегда время прилива), они имеют более работы, но менее опасности; этот путь сопровождается обыкновенно веселыми их песнями. Напротив того, спускаться легче, но гораздо опаснее: потребен необыкновенный навык и внимательность, чтобы не быть прижатым ни к мели, ни к берегу и не «навалить» ни на одно из множества судов, между которыми нужно пройти; должно для этого знать до малейшей тонкости, где как действует течение.

Иногда гребут они вдоль реки, иногда поперек, иногда к правому берегу, иногда к левому, наконец, с такой же ловкостью, несомые иногда течением со скоростью двух узлов, причаливают к своему кораблю. Гавань, где по открытии навигации рождается живость и вечное движение, замечаемые обыкновенно на пристанях торговых городов, есть место прогулки соломбальских жителей в летние дни. Моряк идет туда подышать приятным ему запахом смолы и каменного угля.

В гавани, повыше всех купеческих судов и в полуверсте от адмиралтейства, становится внутренняя портовая брандвахта[89].

Гавань служит пристанищем для купеческих суов только в летнюю пору, на зиму оставаться тут нельзя из-за опасности от весеннего льда. Купеческие суда зимуют в реках Маймаксе и Повракулке, но ладьи и тому подобные малые суда остаются на зиму и у городского берега против гостиного двора.

Казенные суда отправляются на зиму в Лапоминскую гавань, также и просто Лапоминкою называемую, устроенную на этот предмет в 1734 году на правом берегу реки в 25 верстах ниже города. В этом месте берег, вдавшись в две версты к северу, образует бухту. Острова, перед ней лежащие, и узкая между ними протока, не допуская льда во время водополья, защищают место это от опасных для судов ледоплавов, которым они бывают подвержены в открытых местах. Они стоят тут, ошвартовясь к палам[90]. На берегу находятся дома для жительства смотрителя, офицеров и служителей, киленбанка, магазины для сохранения вещей, судам принадлежащих, и прочее, а в 150 саженях к северо-востоку от всех строений – дом для карантина на случай прихода судов подозрительных или надлежащим образом не очищенных. Лапоминка окружена болотами, поросшими густым березником. Чрезвычайное множество комаров в первую половину лета делает пребывание в этом месте крайне неприятным. Но стрелок находит там богатую жатву: окрестные острова покрыты бывают весной множеством перелетных птиц. Название гавани происходит от рек Лапы и Минки, впадающих в ее вершину. В Лапоминке зимуют все большие суда, но малые, углубляющиеся по снятии с них груза не более девяти футов, становятся и в речке Соломбалке, против так называемой первой соломбальской деревни.

Река Двина под самым городом Архангельском, разделяясь на премногие рукава, образует обширную дельту, посреди которой лежат до 150 островов разной величины, и в 40 верстах ниже изливается в море четырьмя главными устьями: Березовым, Мурманским, Пудожемским и Никольским.

Первое из этих устьев глубже, шире и прямее прочих, и поэтому есть важнейшее из всех. Им ходят все военные и купеческие корабли как с моря к Архангельскому порту, так и обратно; прочими же только ладьи и тому подобные малые суда. Начавшись у самого города, простирается оно к северо-западу, обтекает Моисеев остров и потом вдоль соломбальского берега течет далее. Мы опишем его ниже с большей подробностью.

Мурманское устье отделяется от Березового с левой стороны, в шести верстах ниже Соломбалы, и течет сначала на WSW 1 версты, а потом по разным румбам между N и W 30 верст и выходит в море в 20 верстах к SW от Березового бара. По правую его сторону лежат острова Никольский, Самоноск, Лайды и Голец, а по левую – Кумбыш и несколько малых безымянных. Все эти острова окружены песчаными отмелями, суживающими фарватер до трех, двух и даже одного кабельтова; наибольшая его глубина 30 футов, наименьшая – в самом устье – девять футов. Фарватер этот ничем не означен, и так как он лежит в большем расстоянии от обоих матерых берегов и кончается в море банками и почти ровными с водой островами, то уноровить в него судну весьма трудно, а без знающего лоцмана едва ли даже возможно.

Пудожемское устье начинается против юго-восточного конца города и течет на W, уклоняясь к N и к S 18 верст, вдоль левого, материкового берега Двины, имея в правой руке острова Кег, Андреянов, Вагин, Попидгорский прилук и несколько малых; тут уклоняется он от материкового берега, оставив слева начало Никольского устья, простирается между N и W на 25 верст между островами Попидгорским прилуком, Лапоминским и Анфалом, окруженными мелью, с правой стороны, и несколькими безымянными островами, также окруженными мелью, с левой, и кончается на SW в 20 верстах от Мурманского устья и в 14 верстах на N от Никольского. Ширина этого прохода от 2 до 4кабельтовов; глубина от 35 до 8 футов. Вход с моря в это устье столь же затруднителен, как и в Мурманское, и по тем же самым причинам.

Никольское устье, наиболее узкое и мелкое из всех прочих, отделясь от Пудожемского, простирается между материковым берегом с левой стороны и островами Лицким, Барминым, Никольским, Шатуном, Теплым, Чаичьим и Нижними Яграми с правой стороны, по румбам NW, W и SW на 20 верст. Ширина его 75 сажен и менее, глубина – шесть и восемь футов. На левом берегу устья, в четырех верстах от моря, стоит мужской монастырь Св. Николая, славный началом торговли между Россией и Англией. Сыновья Марфы-посадницы новгородской Антон и Филикс, потонувшие в Белом море, выброшены были на Карельский берег и погребены в Никольском монастыре. Мать над телами их построила церковь, которой подарила несколько вотчин своих в Двинской стране.

Следует нам упомянуть еще о некоторых рукавах реки Двины.

Главнейший из них – река Кузнечиха – начинается между городом и Соломбалой у острова Моисеева и, имея справа материковый берег Двины, а слева острова Соломбальские, Повракульские, Реушинский, Лысунов и Чаичий, течет между N и О 13 верст и между N и W 12 верст. Тут уклоняется от материкового берега, оставляет справа острова Чижов и Лапоминский и, протекши между N и W еще 4 версты, соединяется против Лапоминской гавани с Двиной. Ширина реки этой под городом 230 сажен, далее от 300 до 125 сажен. Глубина в вершине от 6 до 14 футов, далее вниз увеличивается до 30 и 40 футов. Пониже города лежат посередине низменные и окруженные мелью островки Шилов и Казамец. В 13 верстах от города впадает в нее с правой стороны река большая Ладьма, на которой строится много ладей и меньших промышленных судов.

Река Соломбалка течет из Двины в Кузнечиху между островами Банным и Никольским. В западном устье имеет глубину, достаточную для гребных судов, посередине в малые воды пересыхает, а в восточном устье, где зимуют казенные, частью же и купеческие суда, имеет глубину 11, 13, 10, 6 футов. Фарватер от адмиралтейства к этой гавани идет сначала вдоль юго-западного берега Банного острова в расстоянии 50 сажен от южной оконечности этого острова на S к городскому берегу, вокруг мели от этой оконечности, протянувшейся на S и SO; потом вниз к Кузнечихе в параллель городского берега, в 80 саженях от него, до церкви Св. Троицы, от этой церкви поперек реки к дому главного командира на Банном острове; на этом перевале встречается наименьшая глубина – шесть футов; и, наконец, вдоль берега Банного острова, около северо-восточной его оконечности, в гавань.

Река Курья, или Петкурья выходит из Двины между Большим и Новым адмиралтействами, течет между островами большим Соломбальским с левой и Никольским с правой стороны, на NO и N 10 верст и впадает в речку Маймаксу. Ширина ее 20 сажен, глубина три-восемь футов. Сначала соломбальские жители не имели другого проезда из речки Курьи в Двину, как через адмиралтейство. В отвращение этого неудобства прорыт в 1822 году канал из Соломбалки в речку Курью близ первой деревни. С того времени проезд посторонним людям в адмиралтейство запрещается.

Река Маймакса выходит из реки Двины в трех верстах ниже Соломбалы и протекает межу островами Бревенником и Линским прилуком с левой и Соломбальскими и Повракульским с правой стороны, по разным румбам между NO и NW на 13 верст, и впадает в Кузнечиху в 21 версте ниже города. Ширина ее вообще 100–200 сажен, но в одном месте, около середины, суживается она до 40 сажен. Глубина ее от 30 до 18 футов. В 3 верстах от верхнего устья принимает она в себя с правой стороны речку Курью, в 4 верстах с той же стороны – Повракулку, а в девяти верстах с левой стороны речку Малый Кривляк, разделяющую острова Бревенник и Линский прилук. Берега Маймаксы везде приглубы и потому для заведения верфей удобны, но так как она подвержена сильным ледоплавам, то зимовать в ней судам не весьма хорошо. У верхнего ее устья, на острове Бревеннике, квартировали при Петре Великом два гарнизонных полка: Русский и Гайдуцкий, которые при нем же переведены на Кузнечиху. Теперь тут находится лесопильный паровой завод купца Классена, имеющий четыре рамы, которые в сутки пилят по 160 бревен. Архангельским лесопильным заводчикам в 1819 году на 12 лет всемилостивейше дарована привилегия покупать из казенных лесных дач по 50 тысяч сосновых дерев в год беспошлинно. Из этого числа 30 тысяч деревьев получает купецКлассен. Немного пониже классенского завода находится лесопильное заведение и верфь купца Брандта, а рядом с ним такое же заведение и верфь, принадлежащая ныне титулярной советнице Клоковой. На них производится ручная распиловка лесов.

Речка Повракулка выходит из Кузнечихи с левой стороны в семи верстах ниже города; течет, имея слева Никольский, а справа Повракульский остров, между N и W пять верст и впадает в Маймаксу. Ширина ее около 50 сажен, глубина в западном устье – 21, 19, 15 и 11 футов. Тут зимуют обыкновенно купеческие суда. Отсюда глубина постепенно уменьшается и в верхнем или восточном устье достигает только полутора футов, а иногда тут и совсем нет воды. По этой причине течение в Повракулке слабое, а лед весной расходится весьма тихо и не беспокоит зимующие в ней суда.

Прочие протоки между многочисленными двинскими островами весьма узки и мелки. Ни один из них не имеет более четырех футов воды (в малую воду на мелких местах), а некоторые и совсем высыхают.

По прибытии моем к городу Архангельску стояла там еще совершенная зима. На другой же день ездил я в Лапоминскую гавань для осмотра новопостроенного для нашей экспедиции брига. Он находился, естественно, в наилучшем состоянии, но требовал в устроении своем некоторых перемен, которые могли быть сделаны не прежде, чем по приведении его к адмиралтейству. В ожидании этого времени занялся я формированием команды, которая по малочисленности своей требовала тем более внимания при выборе людей, истребованием и приемом от порта разных для кампаний вещей, астрономическими наблюдениями и прочим. Между тем все свободное от этих занятий время посвятил я на такой предмет, который с самого начала занимал меня более всего другого: на осведомление о состоянии Новоземельского края.

Новоземельская промышленность действительно находилась в упадке, однако ж не от увеличившегося холода и накопившихся льдов, как полагал Лазарев. Причиной тому было понижение цен на произведения этой промышленности. В начале этого столетия, мука ржаная стоила 52 копейки пуд, сало ворванное продавалось по 4 рубля 50 копеек за пуд, в 1805 году цена первой возвысилась до 80 копеек, а последнего упала до 4 рублей. В 1810 году пуд муки стоил 1 рубль 15 копеек, а сало 5 рублей[91]. Это произошло оттого, что в эти годы китовые промыслы, производимые другими народами на Шпицбергене, были особенно изобильны, отчего и количество отпускаемого от города Архангельска за море сала от 40–70 тысяч пудов уменьшилось до 10–20 тысяч пудов. К этому присоединились случайные обстоятельства, так что некоторые из лучших кормщиков, в короткое время один после другого померли. Несколько судов, порученных менее искусным людям, возвратились без успеха. Несколько других судов, не готовившихся к зимовке, затерты были льдами в севернейших частях Новой Земли и погибли там со всеми людьми. Обстоятельства эти ввели архангельских судохозяев в большие убытки и были причиной, что несколько лет сряду ни один из них не посылал своих судов на Новую Землю. Но из других мест, как, например, из Мезени, продолжаются отправления и до сих пор, и в этом году еще одно мезенское судно ушло туда зимовать.

Упадок цен на сало точно в той же мере повредил и шпицбергенской (грумантской) промышленности: вместо 15 или 20 судов, как бывало прежде, отпускаются ныне по одному или по два в год. Следовательно, промыслы шпицбергенские не возвышались на счет новоземельских. Напротив того, те и другие упали вместе, но первые поддерживаются ловлей песцов (псецов – по архангельскому наречию), которые на Груманте и изобильнее, и лучшей доброты, чем на Новой Земле. Там из 10 песцов ловится восемь голубых и два белых; здесь же, напротив, – восемь белых и два голубых; последние же в семь и восемь крат дороже первых.

Апрель. Убедившись таким образом, что предприятию нашему не предстоит никаких необыкновенных затруднений, стали мы еще с большей надеждой готовиться к нашему делу и тем нетерпеливее ожидали времени, когда приступим к приготовлению нашего судна. Наконец 30 апреля тронулся лед на реке Двине, которая, однако же, совершенно очистилась только через пять дней после того. Лед несколько раз в устьях останавливался, не производя, впрочем, большого разлива. Наибольший подъем воды был 9 футов 3 дюйма.

Времени вскрытия реки Двины архангельские, или, лучше сказать, соломбальские жители ожидают с таким же нетерпением и беспокойством, хотя и совершенно по другим причинам, как египтяне разлития Нила. Разливы рек бывают иногда весьма велики. Когда тепло наступит внезапно, и лед, тронувшись, сопрется в устьях, то вода поднимается даже до 20 футов выше обыкновенного, затопляет все низменные места и причиняет большие опустошения, как-то случилось в 1811 году. Соломбала лежит весьма низко, а от того подвержена этим наводнениям в большей степени. Чтобы можно было заблаговременно принимать против них меры, обыкновенно на это время учреждается телеграф в городе и на церкви Успения Пресвятой Богородицы (называемой Боровскою), стоящей на самом берегу, с которой все устья видны весьма хорошо.

Когда лед тронется выше города, то поднимается красный флаг, когда в Никольском устье – то белый, а когда в Березовом – то синий. Впрочем, соломбальские жители имеют и свои приметы: перед вскрытием реки вода обыкновенно начинает мутиться, «идет мутница». Они замечают (всегда ли справедливо, за то не ручаюсь), что мутница начинается ровно за девять дней до вскрытия. Вода, наконец, делается так мутна, что ее невозможно пить, почему во всех домах запасают заблаговременно достаточное ее количество в бочках. Служащим раздаются на этот предмет казенные бочки от порта. Хозяева домов начинают тогда готовиться к ледоплаву: переносят пожитки в верхние жилья и на чердаки и ждут день и ночь воды, большей частью напрасно. Когда вода выступит на улицы и дворы, то и сами хозяева убираются на верх.

Для спасения домашнего скота большая часть дворов в Соломбале покрыта тесовыми крышами, куда заводят скот во время наводнения. Крыши эти защищают, правда, от воды, но точно в той же мере увеличивают опасность от огня. День разлива, впрочем, не всегда бывает днем печали: когда разлив не через меру велик и случится в хорошую погоду и в особенности если в праздничный день, то соломбальцы садятся на свои карбасы и ездят с веселыми песнями по речкам и по улицам вокруг затопленных своих жилищ. Город лежит высоко и потому наводнениям не подвержен.

Май. Наводнения и ледоплавы эти, кроме временного вреда, причиняют и постоянный, смывая берега и занося фарватеры. Архангельские старожилы помнят, когда с Кег острова, лежащего к W от города, можно было слышать голоса в этом последнем. Ныне расстояние между ними полторы версты. В соломбальской гавани в полутора верстах от адмиралтейства было прежде кладбище с церковью Св. Лаврентия. Церковь существовала до 1809 года, когда по ветхости была разобрана. Ныне все это место под водой, и часто, идя вдоль берега, случается видеть торчащие из воды концы гробов и надгробных камней. Полагают, что в течение 15 лет подмыло этот берег по крайней мере на полверсты; но, невзирая на то, и это весьма замечательно, берег остался точно так же приглуб, как был и прежде, так, что суда могут стоять вплоть к нему.

Против Новодвинской крепости лежал остров Марков, на котором при государе Петре Великом построены были светлицы для публичных обедов, которые давались всегда в Петров день. В 1809 году могла еще быть построена на нем батарея в 12 орудий. Подмываемый с тех пор ежегодно понемножку, выказывался он в 1819 году только малой частичкой сверх воды; следующим водопольем снесло его вовсе, так что в 1820 году было на нем уже шесть футов глубины. Остров Большой Сяйский, в 4 верстах выше крепости лежащий, был столь велик, что батальон солдат стаивал на нем лагерем; ныне имеет он в окружности едва ли 30 сажен. Все эти смытые острова и частицы островов, оседая на фарватерах, должны были бы, казалось, со временем вовсе забросать устье Двины, но мы имеем довольно верную поруку, что этого никогда не случится, поскольку мы знаем, что бли трех веков назад, а может статься, и гораздо ранее, Березовый бар был только полуфутом глубже нынешнего. Уменьшившаяся глубина в одном месте, увеличивая стремление воды в другом, будет там всегда увеличивать и глубину, и потому образовавшиеся вновь банки могут только менять фарватер, но никогда его не уничтожат.

Средний срок вскрытия Двины – 1 мая. Мы уверимся в этом следующим образом: разделив промежуток 90 лет[92] на меньшие, например, 10-летние промежутки, и взяв в каждом из этих промежутков среднее как из всех чисел, в которые река вскрывалась, так и из раннейшего и позднейшего вскрытия, увидим, что как все средние, так и среднее число из раннейшего и позднейшего вскрытия во все 90 лет заключается между 30 апреля и 2 мая. Утешительная мысль, что в природе все, даже и это явление, кажущееся с первого взгляда совершенно случайным, подчинено непостижимым, вечным законам равновесия и вознаграждений (compensations), во всех великих ее явлениях замечаемым. Становится река в последней половине октября. Бывали, однако, годы, когда 5 октября уже ходили по льду; бывали и такие, когда река до исхода ноября не становилась.

11 мая мог я, наконец, отправиться за своим судном, которое между тем вооружено было отряженным для этого мичманом Литке 2-м, моим братом. Мы в тот же день вытянулись из Лапоминской гавани и дошли до Новодвинской крепости, где за противным ветром должны были два дня простоять на якоре. 13 числа пришли к порту, а на другой день подтянулись к Адмиралтейской пристани, где опять совершенно разоружились и выгрузились.

Май. Бриг наш, названный по прежнему примеру «Новая Земля», имел в длину 80 футов, в ширину 25 футов, глубину посадки 9 футов. Достопочтенный строитель его (корабельный мастер 5-го класса Андрей Михайлович Курочкин) не упустил ничего, чтобы доставить ему всю возможную прочность и все добрые качества. Набор судна сделан сплошной, промежутки между шпангоутами[93] проконопачены, внешняя обшивка положена толще, чем обыкновенно, подводная часть скреплена и обшита медью. Судно надлежало, однако, устроить сообразно предстоявшему нам роду службы – многое переменить, многое прибавить. Между прочим, надо было сделать на все судно крышу в замену изб, с тем чтобы в случае зимовки остаться нам на судне по примеру капитана Парри.

Мне казался способ этот гораздо преимущественнее изб. Последние должны были чрезвычайно загромоздить судно. Лазарев пишет, что избы на палубе препятствовали ему даже доставать воду из трюма. Крыша, занимающая место почти впятеро менее изб, предотвращала это неудобство. При том же избы, сложенные из 5-дюймовых досок, не могли доставить столь надежного от холода укрытия, как судно с проконопаченными двумя обшивками и набором. Оставаясь на судне зиму, гораздо удобнее сберечь как само судно, так и все к нему принадлежащее: не нужно перетаскивать на берег провизии и множества других вещей. Намерением моим было сделать обыкновенную дощатую крышу, но по совету корабельного мастера Курочкина решился я взять парусиновую, смоленую, разделенную поперек на три полотна, которая занимала и меньше места и лучше защищала от снега и сырости. Равным образом в рангоуте[94] и в оснастке надлежало сделать многие перемены: приспособить их не только к малочисленности нашей команды, но и к климату, в котором мы должны были плавать.

По этим причинам вооружение брига продолжалось довольно долго, тем более что порт не мог нам выделять достаточного числа работников, будучи обязан поспешать с приготовлением 74-пушечного корабля «Св. Андрей», 36-пушечного фрегата «Крейсер» и корвета «Помощный», спущенных на воду 18 мая.

Июнь. Не прежде 25 июня могли мы перебраться на судно и оттянуться от адмиралтейства. В первых числах июля мы были совершенно готовы к отплытию, но так как нам предписано было идти в море не ранее половины июля, то до того времени занимались мы произведением разных астрономических и физических наблюдений.

Я начал в это время делать наблюдения над отклонением магнитной стрелки на нашем бриге, но оставил их по неисправности компасов, которые до такой степени застаивались, что ни на один вывод нельзя было положиться. Средство, употребленное мной, было то же самое, которое, как я после увидел, употреблял капитан Парри. При каждом курсе судна замечался азимут солнца и время по хронометру, по которому вычислялся потом истинный азимут; разность между двумя азимутами давала отклонение стрелки. Средство это требует вычислений, но зато оно проще всех известных до сих пор.

Намерением моим было отправиться в море около 10 числа, но противный ветер не допустил исполнить этого до 14 июля. В этот день рано поутру появился весьма тихий ветер от О. Мы поспешили сняться с якоря, но едва отошли с полторы версты, как встретили опять противный ветер и должны были остановиться.

В 4 часа утра 15 июля подул восточный ветер поровнее. Мы снялись и легли на курс к реке Маймаксе. Фарватер до этого места от адмиралтейства идет на север, между Соломбальским берегом справа и маленькими островками слева. Первый приглуб, но последние окружены мелью на 300 сажен. От истока Маймаксы легли мы на NW к юго-восточной оконечности острова Никольского, до которой было 3 версты. Слева оставалось у нас продолжение малых островков, а справа остров Бревенник, покрытый частым березовым и еловым кустарником. Берег его, вышиной около четырех футов, обрывист и столь приглуб, что можно в него упереться, не будучи на мели. При приближении к острову Никольскому открылось нам слева Мурманское устье. Миновав его, продолжали мы идти на NWtN вдоль берега Никольского острова, и в 2 верстах от юго-восточной его оконечности оставили по правой руке остров Большой Сяйский, лежащий от Никольского в 150 саженях.

Отсюда легли на N и NW к Новодвинской крепости, до которой расстояние 4 версты. В полутора верстах от Большого Сяйского острова оставили справа остров Малый Сяйский, который, вопреки своему названию, ныне более первого. Не доходя полторы версты до крепости, стали придерживаться более к правой стороне, ибо от Никольского острова простирается отмель. Против Новодвинской крепости по самой середине фарватера лежит обозначенная красным бакеном 6-футовая банка, оставшаяся после смытого водой острова Маркова; ее оставляют обыкновенно к W, хотя и по западную сторону открылся с 1811 года проход глубиной 17 и 18 футов. К берегу Новодвинской крепости можно подходить почти вплотную. Мы прошли ее в семь часов, салютовали ей семью выстрелами и получили равный ответ.

Крепость эта находится на острове Линском прилуке, на восточной стороне Березового фарватера, в 15 верстах от адмиралтейства. Она построена по фрейтаговому улучшенному методу, имеет вид правильного четырехугольника с четырьмя бастионами, простым равелином со стороны моря, фосбреем и водяным рвом. С трех сторон она окружена гласисом, а с четвертой прикрывается Двиной. Вал, фосбрей, эскарп и контр-эскарп[95] одеты тесаным известковым камнем, а мощеная дорога снабжена палисадом. В стороне внешнего полигона 140 сажен, а вся крепость с гласисом в окружности занимает 860 сажен. Крепость эта основана государем Петром Великим в 1701-м и окончена в 1705 году. На месте ее прежде были простые шанцы, которых, однако, было достаточно, чтобы отразить в 1701 году шедших на город Архангельск шведов. Крепость состоит под управлением коменданта, зависящего от архангельского военного губернатора. Прежде была у Новодвинской крепости таможенная застава, осматривавшая шедшие в Архангельск купеческие суда, но теперь они следуют прямо к порту.

Новодвинская крепость достаточна для отражения неприятеля, который бы покусился идти к Архангельску Береговым фарватером, но так как дойти туда же можно и другими устьями, то при разрывах с мореходными державами ставятся обыкновенно в разных местах батареи. В шведскую войну, в 1790 году, построены были редуты, у Лапоминки и на острове Нижние Ягры по два, на южнй оконечности Мудьюжского острова, в Соломбале и на островах Кумбыше, Самоноске и Лясоминском по одному, всего девять редутов, на которых было 76 пушек. Вокруг Соломбалы обведен был ретраншемент[96]. Временные укрепления эти скоро разрушились, и потому в 1809 году при последовавшем с Англией разрыве построено было девять новых: на Соломбальском берегу два, в Лапоминке, на острове Маркове, в адмиралтействе, на Повракульском острове, при стечении Маймаксы и Кузнечихи, в Мурманском устье на Никольском острове, в Пудожемском устье на Визняжьем острове и на городской стороне против Пудожемского устья – по одному. На всех батареях этих, от которых ныне и следов не видно, было 122 орудия. Тогда же были установлены по морскому берегу, от Зимних гор к устью Двины и по островам, в устье лежащим, до самого Архангельска, сигнальные посты, которые должны были подавать немедленную весть о приближении неприятеля.

От крепости фарватер обозначается с обеих сторон вехами, которые делаются здесь из елок. Те, которые надлежит оставлять к западу, отличаются от других ветвями, присоединенными к ним горизонтально у воды.

Мы взяли курс N, отклонявшийся понемногу то к западу, то к востоку, оставляя слева несколько малых островков и обширную мель, простирающуюся к W до самого моря, а справа, во-первых, 14-футовую банку, обозначенную черным бакеном и лежащую от крепости на север в 400 саженях, а потом островок Нетесов и к северу от него мель, западная оконечность которой обозначается черным же бакеном, лежащим от крепости в пяти верстах. Миновав этот бакен, легли мы на NNO и NtO к Поворотной вехе, стоящей на северной оконечности Нетесовской мели, в двух верстах от бакена, и прошли ее в восемь часов.

Поворотная веха называется так потому, что от нее поворачивается путь вправо, в Лапоминскую гавань. Она отличается от других вех тем, что сделана из двух елок наподобие перевернутой буквы «Л». Фарватер в Лапоминку идет от нее на OSO 600 сажен, потом до палов на NOtO 350 сажен. Палы простираются на 350 сажен на NO и на 150 сажен на OtN.

От Поворотной вехи легли мы на NW, имея слева ту же большую мель, а справа острова Муравой и Лебединый. Последний называется так потому, что весной садятся на нем большими стадами перелетные лебеди. Тут кончаются вехи; далее к NW обозначается фарватер бакенами, из которых красные остаются к N, а черные к О. Лоцман едва не посадил нас тут на мель: ветер дул тихий и непостоянный из NC четверти; он придержался в запас весьма близко к надветренной стороне фарватера; внезапно наступил штиль, и нас понесло течением прямо на мель. Бросили якорь и задержались, но осохшие пески были у нас за кормой не далее как в 15 саженях. Приготовили уже завоз, чтобы оттягиваться, как вдруг подул свежий ветер от SO, с которым мы, опять под парусами, около 11 часов вошли в бакены.

Первый с верху реки, с моря же седьмой, красный бакен кладется у северо-восточного угла вышеупомянутой большой мели, от западной оконечности Лебединого острова на WSW в пяти кабельтовах, а от Поворотной вехи в 5 верстах. У этого бакена мель заворачивается к западу и образует с другой, лежащей к северу от нее (второй с моря), так называемый Старый бар, фарватер, по которому прежде водили военные корабли, но впоследствии обмелевший. Этот фарватер простирается по разным румбам между WSW и WNW на шесть верст и кончается в восьми верстах на SSW от нынешнего бара. Меньшая глубина в нем ныне 11 футов. Течение в нем сильное, и потому когда проходят его с отливом, то придерживаются к восточной стороне, когда же с приливом, – то к западной. От седьмого бакена продолжали мы идти на NW. В 1 верстах миновали по правой руке четвертый с моря черный бакен, лежащий на отмели, из Сухого моря простирающийся; в 2 верстах шестой красный бакен, обозначающий юго-восточную оконечность; второй с моря банки, которая образует северную сторону Старого бара, а в четырех верстах поравнялись с южной оконечностью Мудьюжского острова.

Остров этот, простирающийся от StO° к NtWW на 13 версты, низмен, песчанист и покрыт высоким сосновым лесом. С материковым берегом он образует залив, называемый Сухим морем, одно название которого обозначает уже несудоходность. Устье его между островами Лебединым и Мудьюжским шириной в четыре версты. Против южной оконечности последнего острова, на котором стоит дом таможенных досмотрщиков, фарватер расширяется почти до двух верст, поэтому тут очень удобно становиться на якорь. Это постоянное место дальней брандвахты, которая при начале и при конце навигации становится иногда у Поворотной вехи, но когда на баре есть военные суда, то должна выходить туда же. От этого места легли мы на NNW и через 400 сажен прошли пятый красный бакен, через 1 версты – третий черный, лежащий на Мудьюжской отмели, а через 3 версты четвертый красный, называемый Стреличным, потому что кладется на юго-восточной оконечности первой с моря банки, имеющей вид стрелк. Между первой и второй банками простирается к NW так называемый Новый фарватер, который лет 30 назад стал делаться глубже, но, дойдя до 12 футов, на том и остановился.

Здесь должно заметить, что от самого адмиралтейства до этого места глубина по фарватеру 25–40 футов, ширина его 300 и 400 сажен. От Стреличного бакена становится он постепенно мельче и уже и принимает название бара. Место это в старину называлось ямой. От Стреличного бакена курс наш был NtWW, и через версту прошли мы второй черный бакен, против которого глубина 17 футов, а через две версты – третий красный бакен, называемый Поворотным, потому что от него поворачивают влево к самому мелкому месту, или собственно на бар. Лоцманы замечают тут две сосенки на Мудьюжском острове, выше прочих и имеющие вершинки особенного вида. «Когда сосенки эти, створясь, разойдутся опять примерно на сажень» (выражение лоцманов) – делается поворот на бар. Против Поворотного бакена глубина 14 футов, ширина фарватера 250 сажен. Мы легли от него по румбу NNWW и, пройдя 300 сажен, были на самом баре, где глубина 12 футов; несколько далее миновали Боровской, или второй красный бакен, лежащий на северо-восточной оконечности первой банки, против которого глубина 14 футов.

Через версту от Поворотного прошли первый черный бакен, где глубина 15 футов, а в полуверсте далее глубина была уже 20 футов. Тут бар кончается, и далее банок уже нет. Место это обозначено Приемным, или первым красным бакеном, который гораздо более всех прочих имеет на себе жестяной флюгер. Он ставится на створе двух стеньг, на Медьюжском острове поставленных. Глубина на баре иногда подвержена бывает изменениям. Весной 1823 года образовалась по самой середине его 10-футовая банка длиной 100 сажен, шириной 200 сажен, по обе стороны которой глубина была 12 футов. Банка эта обозначена была красным бакеном. Водопольем 1824 года ее снесло, бар сделался ровный, но мельче прежнего: он имел не более 11 футов 8 дюймов. В этом (1825) году, по словам архангельского лоцкапитана, глубина на баре опять 12 футов 4 дюйма, но в длину он несколько прибавился.

Грунт по всей реке илистый, кроме самого бара, где грунт – мелкий, весьма твердый песок. Все глубины указаны выше в малую воду. В среднем вода поднимается в прилив на три фута, но при NW и NO ветрах бывает футом и двумя более. Напротив того, при верховых ветрах подъем воды не превышает полутора-двух футов. Прикладной час на баре – 6 часов; в Архангельске полная вода бывает двумя часами позже. В устьях реки Двины и от них в море, с одной стороны до Зимних гор, а с другой до Унской губы, периодические течения представляют достопримечательное явление. Часа через три после начала прилива вода останавливается и падает на полтора или на два дюйма, а иногда даже и течение обращается вниз. Этот перерыв в приливе, называемый «манихою», продолжается от 30 до 45 минут. Потом прилив возобновляется, идет «большица», и через два или два с половиной часа, а от начала прилива ровно через шесть часов приносит настоящую полную воду. Отлив же безостановочно продолжается шесть часов.

Явление это до сих пор еще не объяснено удовлетворительно. Вот что говорит о нем П. Я. Гамалея[97]: «Явление… которое в самом узком месте этого моря, верст на 30 в обе стороны от мыса Кацнеса сказывается. Прилив, идущий из океана, встречаясь в этом месте с отливом, текущим из Кандалакшской и Онежской губ, и притом удерживаемый берегами, останавливается на некоторое время, отчего и кажется, как будто вода уже достигла наибольшей высоты, и это называется «маниха», вероятно, от слова «манит». Но вскоре прилив превозмогает, и спустя около четверти часа после этого явления настоящую полную воду приносит». Заметим, во-первых, что это описание «манихи» не совсем справедливо: она замечается не только в 30 верстах от Кацнеса, но и на Двине до Поворотной вехи и выше. Вода в продолжение не «манихи» не только останавливается, но падает и течет вниз. Наконец, полная вода приходит за ней позже, чем через четверть часа. Равным образом и его объяснение едва ли совершенно справедливо.

Полные воды по всему Белому морю, от Святого Носа даже до Двины-реки, опаздывают довольно правильно и под обоими берегами одинаково, так что у Зимних гор и в реке Пялице бывают почти в одно время. Следовательно, общей встрече вод нигде произойти нельзя. Но если предположить, что это действительно случается, то рождается новый вопрос: почему ничего подобного не бывает при отливе? Замечают здесь также, что вода у берегов начинает падать и подниматься обыкновенно за полчаса или за час до перемены течения и посреди реки. Когда около конца прилива начнет поверх воды отличаться закраина сырого песка, то говорят: «вода запала»; в конце же отлива, когда заметят, что вода начинает подниматься, то говорят: «вода зажила в берегах».

На реке Двине до половины лета, покуда вода после водополья не пришла еще к обыкновенному своему уровню (который здесь называется меженью, меженной водой), течение стремится всегда вниз, укрощаясь во время прилива. Но после того времени вода течет в обе стороны. Поднятие распространяется вверх по реке до города Холмогоры.

Рейд за Березовым баром от W до NtW открыт совершенно, но невзирая на это в летние месяцы он безопасен, потому что в это время жестоких штормов почти никогда не бывает. При обыкновенных же сильных ветрах отстаиваться на якорях нетрудно. Но без этого условия невозможно было бы у города Архангельска строить большого ранга суда, которые почти пустыми должны выводить в море, где они при бурных ветрах подвергались бы большой опасности. Якорные места по всему рейду весьма хорошие: глубина от 6 до 10 сажен, грунт илистый, в некоторых местах с песком. Военные и транспортные суда для догрузки и отгрузки останавливаются приблизительно в шести итальянских милях к WNW от Приемного бакена, купеческие суда обыкновенно ближе.

Те и другие для перехода через бар грузятся до посадки в 14 футов 5 дюймов, но купеческие суда переводятся иногда лоцманом и на 15 футах, и даже с несколькими дюймами, смотря по обстоятельствам. Купцы архангельские, отправляющие или ожидающие с моря кораблей с посадкой более 15 футов, имеют обыкновенно в готовности несколько судов для снятия с них груза или сопровождения их с этим грузом за бар. У города Архангельска есть несколько десятков судов, промышляющих одной догрузкой. Они называются там лихтерами. От этой необходимости перегружаться теряется иногда весьма много времени, например, когда судно из-за противного ветра не может выйти за бар, или лихтеры не могут выйти к пришедшему с моря судну. Этому особенно бывают подвержены наши корабли и фрегаты, которые через бар не могут идти иначе, как с надежным благополучным ветром. Во избежание такого неудобства построен в этом году пароход, который будет переводить суда через бар во время штилей или противных ветров.

Лежащий по восточную сторону бара Мудьюжский остров простирается от него в море еще на семь верст. Северная его оконечность отделяется проливом в 175 сажен шириной от южной оконечности длинной, узкой, низменной песчаной косы, называемой Никольской, протянувшейся от материкового берега к югу. Пролив этот образует северное устье Сухого моря и называется Железными Воротами. Настоящее происхождение этого названия достоверно неизвестно. Некоторые полагают, что оно происходит от сильных течений, бывающих в проливе, другие – что от многих в нем мелей. На Никольской косе, в 2 верстах от оконечности ее, стоит (с 1818 года) белая деревянная башня высотой от основания 84 фута, открывающаяся со шканец судна в ясную погоду в 15–16 итальянских милях. Прежде подобная же башня стояла на Мудьюжском острове. Суда, идущие с моря в реку Двину, должны править на эту башню, не удаляясь от берега, к которому без опасности можно подходить на расстояние 1 и 2 итальянские мили, а при восточных ветрах и ближе. Рифов нигде нет, а глубина к берегу уменьшается постепенно. В этом месте глубина 7—10 сажен, грунт илистый.

Против Никольской башни суда встречаются дежурными лоцманами, которые всегда должны находиться в избе, нарочно для того у башни построенной, и сопровождаются ими через бар и далее до самого порта. Но так как иногда, и даже часто, случается, что их тут нет (они имеют еще и другое пристанище на Мудьюжском острове), то судно, находясь от башни к западу в 1 или 2 итальянских милях, должно лечь между S и W, смотря по расстоянию от берега, и идти этим курсом, пока башня придет на NOtN, а приемный бакен, который его величине и флюгеру всегда можно отличить, на SO. Тут лоцманы непременно явятся; в противном же случае должно для ожидания их стать на якорь, к чему место это весьма удобно: глубина шесть сажен, грунт илистый. Расстояние от ближайшего берега – пять верст, от бакенов – шесть верст.

Случается иногда, что крепкими морскими ветрами приемный бакен сносит. В таком случае заменить его могут две стеньги на Мудьюжском острове, на створе которых он поставлен. Эти знаки надобно привести на SO 62°. Надлежит замечать также расстояние до берега. Через бар идти без лоцмана ни в коем случае решаться не должно. Конечно, можно быть к этому вынужденным необходимостью, например, если крепким северо-западным ветром, от которого рейд открыт, сорвет судно с якорей и понесет к мелям. Но в этом-то именно случае из-за волнения и большого хода судна предприятие это чрезвычайно опасно. Мы имеем пример этому в ужасном происшествии, случившемся 24 сентября 1798 года. Капитан фон дер Флиш, командовавший транспортным судном «Св. Николай», не надеясь удержаться на якорях при жестоком шторме от NW, решился идти через бар, хотя и не имел лоцмана, и попал на банку; от немногих ударов судно распалось на части, все на нем, до последней души (36 человек), были поглощены волнами.

Итак, если, идя с моря к бару, получишь крепкий NW ветер, при котором лоцманы не в состоянии бывают выезжать, то лучше лечь в дрейф и выждать перемены. Но если этот ветер застал уже у бара и не допустил лоцманов выехать, а судно не надеялось бы отстояться на якорях или же было бы сорвано с них, то в такой крайности одно спасение – идти через бар самому. Для этого должно, подойдя к Приемному бакену на кабельтов, лечь от него на OSOO к первому черному бакену. Увидев последний и оставив его саженях в 70 к О, лечь на StОО. Этот курс проведет мимо Боровского, Поворотного и второго черного бакенов, а Стреличный будет перед носом несколько правее. Минуя этот последний, саженях в 70 лечь SSO, а поровнявшись с таможенным домом на юго-восточной оконечности Мудьюжского острова, класть якорь. Глубина здесь пять сажен, грунт илистый, и с моря место это закрыто банками. Но если нет ни одного якоря, то можно еще спасти судно, поставив его на Мудьюжский берег. Следует с особым вниманием смотреть бакены, так как может случиться, что от уклонений судна приблизишься более, чем надобно, к какой-нибудь стороне.

Архангельские лоцманы весьма искусны в своем деле, смелы и решительны. Многие из них, встречаясь с малолетства с английскими и немецкими шкиперами, очень хорошо говорят по-немецки и по-английски. Деревня Хвосты, где они живут только зимой, лежит на острове того ж имени в шести верстах ниже Соломбалы, по левую сторону Березового фарватера. Штатное число их 40, кроме 20 учеников. Летом раздеяются они на четыре или пять карбасов, которые понедельно дежурят на баре. Они подчинены тогда командирам внутренней и дальней брандвахты, постоянным же над собой начальником имеют лоцкапитана. За проводку купеческих судов они получают: с судов под русским флагом, с моря к порту – 20 рублей, от порта в море – 30 рублей; с иностранных с моря – 25 рублей, в море – 50 рублей. Из этих денег платят все подати, равняющиеся крестьянским, против которых имеют только то преимущество, что за рекрут вносят вдвое меньшую сумму[98].

Мы перешли бар ровно в полдень и были встречены, по обыкновению, лоцманами, снявшими от нас их товарища, нас провожавшего. Отправив с ними рапорты и письма, легли мы под всеми парусами на курс вдоль Зимнего берега к NW с довольно свежим SO ветром, позволявшим нам идти по шести узлов. Однако же ветер, стихая постепенно, превратился к третьему часу в штиль, и так как течение было нам противное, то и вынуждены мы были положить стоп-анкер[99] на глубине девять сажен от Никольской башни на WSW в шести итальянских милях.

От башни этой к NNW в пяти милях[100] находится деревня Kyя, расположенная в довольно живописном месте при устье речки того ж имени. Обитатели ее промышляют рыбой, которую выменивают на муку по берегу Лапландии и продают в Архангельске. Около деревни ecть, однако же, несколько пашен. За рекой Куя выдается к юго-западу крутой, но не высокий мыс Куйский, красноватого цвета. С NW мыс этот весьма приметен по круглому своему виду и редкому лесу, покрывающему хребет его. Далее к NW берег постепенно возвышается и делается лесистее.

Пятница 15 июля – суббота 16 июля. Совершенный штиль с прекраснейшей погодой продолжался до самой ночи. Вскоре после захода солнца установился ровный ветер от О. Мы тотчас снялись и пошли прежним курсом. Всю ночь плаванье наше было успешно, но поутру, едва только миновали мы Зимние горы (по старинным картам Кацнес, или Канцес), как подул NO, совершенно противный нам ветер.

Возвышенный мыс, известный под названием Зимних гор, составляет северо-восточное плечо Двинской губы. От него берег нечувствительно загибается к северо-востоку и юго-востоку, не образуя ни одного приметно выдававшегося мыса. Зимние горы отличаются четырьмя или пятью отрубами, между которыми в лесистых разлогах протекает столько же ручьев. Один из этих последних, называемый Каменным, был в числе пунктов, определенных астрономическими наблюдениями при последней всеобщей описи Белого моря. Указанные отрубы в отдалении и в особенности, когда горизонт не совершенно чист, кажутся синеватого цвета. По этой причине, вероятно, называют англичане это место Blue Point.

Весь день при ясной погоде продолжал дуть свежий и постоянный NO ветер. Надветренный горизонт покрыт был густым черным туманом, связывавшим оба берега так, что невозможно было приметить, где кончался берег и начинался туман. Обманчивость была так велика, что мы могли бы принять этот туман за землю, если б не были уверены, что в той стороне открытое море. В этой туманной полосе шла одним с нами курсом ладья, которая рефракцией изображена была на некоторой высоте в перевернутом положении, т. е. парусами вниз; по временам между ними появлялось еще изображение, и все три ладьи дружно бежали одна над другой к северу. Странное явление это продолжалось несколько часов сряду. Мы лежали правым галсом[101] к северному (Терскому) берегу до пятого часа пополудни и, находясь от него тогда в восьми милях, повернули. По счислению и обсервациям находились мы около пяти миль западнее реки Пялицы, но не видели ни этой реки, ни другого приметного места. Насколько хватало зрения, берег был везде ровный, невысокий, оканчивающийся к морю песчаными отрубами. Единообразие его уверило нас в пользе башен, которые, по представлению капитан-лейтенанта Дзюрковского, нужно поставить по разным местам западного берега и из которых две, на мысы Пулонгский и Орлов, отправлены были из Архангельска еще до нашего отплытия. В девятом часу повернули мы опять на правый галс.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Когда красавица и молодой филолог Полина Рыжик решает сбежать из жестокого Нью-Йорка, не найдя там п...
Их было восемь. Восемь представителей коренных рас, населявших бескрайнюю империю, восемь избранных,...
Ты живешь спокойной размеренной жизнью девушки из тридцать первого века. Все здорово, только скучно....
Меня зовут Теодосия, и мне 11 лет. Мои мама и папа – египтологи и работают в лондонском Музее легенд...
Большая компьютерная энциклопедия является удобным и грамотным справочником по использованию совреме...
Возраст Озера, затаившегося в лесах Южного Урала, насчитывает миллионы лет. В центре обширного водно...