«Фрам» в Полярном море Нансен Фритьоф
В полночь путь преградили торосы и недавно замерзшая полынья, на которой лед был так тонок, что по нему нельзя было идти. Чтобы пробраться вперед, предстояло сделать большой обход, и потому решили остановиться. Убили Руссена (вторую собаку) и разделили на двадцать шесть порций; однако восемь собак не стали его есть, и им пришлось дать пеммикана. Лед впереди, по-видимому, не сулит ничего утешительного. Эти торосы способны привести в отчаяние, и нет никакой надежды, что лед когда-нибудь станет лучше. В полдень я вышел сделать меридиональное наблюдение; оно показало, что мы находимся под 85°59 северной широты. Поразительно! Неужели не дальше? Мы напрягаем, кажется, все силы, а расстояние до полюса не уменьшается. Я всерьез начинаю сомневаться, что нам удастся сколько-нибудь значительно продвинуться на север. Расстояние до Земли Франца-Иосифа втрое больше того, которое осталось позади. А какой лед в том направлении? Едва ли мы можем рассчитывать, что он лучше и что, следовательно, наше продвижение туда окажется более успешным. К тому же надо принять во внимание, что очертания и протяжение этой земли нам неизвестны и возможны всякие задержки, не говоря уже о том, что мы можем не так уж скоро встретить дичь. Я давно уже понял, что по такому льду с нашими собаками самого полюса не достигнуть и даже не приблизиться к нему.
Если бы у нас их было побольше! Чего бы я сейчас не дал за собак, которые ждали нас в Оленеке. Придется повернуть назад – днем раньше или днем позже. Но не с большей ли пользой мы употребим время на Земле Франца-Иосифа, чем блуждая по этому плавучему льду? Мы имели полную возможность его хорошо изучить, и у самого полюса он вряд ли иной, чем здесь. Мы не можем надеяться пройти сколько-нибудь значительное расстояние прежде, чем время заставит нас повернуть назад. Нет, несомненно, нам нечего ждать дольше.
В 12 ч дня: – 29,4 °C; ясная погода, восточный ветер, скорость 1 м/с; в полночь -34,4 °C, тихо и ясно».
Меня все больше и больше занимала загадка: почему мы не подвигаемся к северу? На ходу я не переставал высчитывать и прикидывать в уме пройденное за прошедшие дни расстояние, но, сколько ни старался, приходил к одному и тому же выводу: если предположить, что лед неподвижен, мы должны были бы находиться дальше 86° северной широты. Вскоре для меня стало ясно, что лед движется к югу и что этот капризный, прихотливый дрейф, зависящий от ветров и течений, и есть самый злейший наш враг[239].
«Пятница, 5 апреля. Вчера наш поход начался в 3 ч утра. Лед по-прежнему скверный, с тяжелыми барьерами и полыньями. Полыньи с неровным льдом, запорошенные снегом, представляют наихудшее препятствие. Идешь словно по бесконечным моренам. Каждая такая полынья отнимает невероятно много времени: сначала, чтобы найти какой-нибудь переход, потом, чтобы перебраться через торосы со всеми пожитками. А в довершение всего провалишься еще в воду, как, например, я вчера два раза. Но если мне трудно пролагать дорогу и перетаскивать одну нарту, то Йохансену труднее: на его попечении двое нарт. Нарты тяжело поднимать даже на небольшие неровности и бугры, не говоря уже о торосах. Но в этом парне добрая закваска, он не сдается. Третьего дня он опять обеими ногами ушел по колено в полынью. Я бежал впереди на лыжах и не заметил, что лед ненадежен. Йохансен следовал за мной без лыж, рядом с санями, и вдруг лед подался под ним, и он провалился. К счастью, он ухватился за нарты, и собаки, продолжавшие бежать вперед, вытащили его. Такое купание теперь тем менее приятно, что нет никакой возможности ни высушить, ни переменить одежду, надеть на себя что-нибудь сухое, и приходится шагать в ледяном панцире, пока он не высохнет на теле, а этого ждать при таком морозе приходится довольно долго.
Вчера утром произвел наблюдение долготы и магнитного склонения, и сегодня утро провел в спальном мешке за вычислениями, чтобы с полной точностью установить, на какой широте мы находимся. Оказалось, что вчера наша широта была 86°2,8 . Слишком малый результат для таких невероятных трудов. Но что делать, если лед движется в другую сторону? Да и от собак нельзя требовать большего; несчастные животные и так делают все, что могут. Не перестаю вздыхать о собаках с Оленека. Долгота вчера была 98°47 5' , склонение 44,4°.
Все больше и больше прихожу к убеждению, что мы должны повернуть раньше намеченного срока[240]. До Земли Петермана[241] отсюда, по всей вероятности, 70 миль или около того (520 км)[242], но одолеть эти мили нелегко, они могут растянуться бесконечно. Вопрос сводится, следовательно, к тому, не должны ли мы все-таки попытаться достигнуть 87° северной широты. Но я сомневаюсь, чтобы мы осилили это расстояние, если лед не станет лучше».
«Суббота, 6 апреля. В 2 ч утра -24,2 °C. Лед чем дальше, тем хуже. Вчера он привел меня в отчаяние, и, когда мы остановились сегодня утром, я совсем было решил повернуть назад. Хочу все-таки попробовать еще в течение одного дня продвигаться вперед, чтобы убедиться, что лед к северу таков, каким кажется с тороса, высотою примерно метров девять, возле которого мы расположились лагерем. Вчера нам с трудом удалось пройти около 2 миль. Полыньи, торосы, образовавшиеся во время сжатий, бесконечные бугры. Поверхность льда подобна полю, сплошь усеянному громадными глыбами. И потом это беспрерывное поднимание саней у каждого бугра, которое может доконать и богатырей, мы совершенно измучились.
Наша самая северная стоянка 86°13 36» 8 апреля
Рисунок
Оригинальны здесь нагромождения льда. По большей части он не очень толст и, по-видимому, всторошен не так давно, потому что лишь отдельными местами прикрыт рыхлым снегом, сквозь который проваливаешься в трещины по пояс. Миля за милей тянется такой лед на север. Иногда под ним попадаются толстые глыбы с буграми, округленными под влиянием летнего таяния от лучей солнца, – настоящий старый лед.
Мне становится все яснее и яснее, что ничего полезного мы тут не сделаем. Очевидно, нам не удастся значительно продвинуться на север, а ведь еще и до Земли Франца-Иосифа путь предстоит немалый. Да и там можно с гораздо большей пользой провести время, если только оно у нас останется. В 8 ч 30 мин пополудни – 34 °C».
«Понедельник, 8 апреля. Нет, лед не улучшается, а делается все хуже, и мы не находим пути. Торос громоздится за торосом, бугор за бугром, идти приходится по голым ледяным глыбам. Вчера снялись с места в 2 ч утра и двигались, пока не выбились из сил, поминутно переволакивая нарты через препятствия. Под конец дело пошло совсем плохо.
Я прошел на лыжах порядочное расстояние к северу, но никакой возможности продвинуться хоть сколько-нибудь вперед не обнаружил. С самого высокого тороса я видел, насколько хватал глаз, все те же ледяные нагромождения. До самого горизонта тянулся бесконечный, покрытый снегом каменный хаос. Мало смысла продолжать идти дальше, результаты слишком малы, а жертвуем мы для них драгоценным временем. Если и по направлению к Земле Франца-Иосифа такой же лед, у нас хватит времени с ним ближе познакомиться. Я решил остановиться и повернуть отсюда к мысу Флигели.
На этой самой северной нашей лагерной стоянке мы устроили торжественный обед из лабскоуса, хлеба с маслом, сухого шоколада, брусничного варенья и горячего питья из творожного порошка. Наевшись досыта, заползли в свой любимый спальный мешок, ставший нашим верным другом и убежищем.
Вчера я сделал меридиональное наблюдение, которое показало, что мы должны находиться примерно под 86°10 северной широты[243]. Сегодня утром я определил долготу. Температура в 8 ч 30 мин утра -36 °C».
Глава третья
В обратный путь
«Вторник, 9 апреля. Итак, вчера мы совершали первый переход, направляясь в обратный путь. Мы ожидали, что и тут встретим такой же непроходимый лед, но, к своему изумлению, пройдя немного, попали на довольно сносную дорогу, которая чем дальше, тем становилась лучше. С небольшими остановками мы продвигались без всяких помех. Торосы, конечно, попадались, но их сравнительно легко было обойти, и мы спокойно шли вперед. Тронулись в путь вчера около 2 ч пополудни и остановились на ночевку в 1 ч ночи».
«Четверг, 11 апреля. Чем дальше, тем лучше. Вчера попадались сплошь ровные прекрасные ледяные поля с небольшим количеством торосов и немногочисленными полыньями, затянутыми тонким льдом. Торосы обходить было нетрудно, полыньи причиняли больше затруднений. Впрочем, они тянулись приблизительно в направлении нашего курса (наш курс сейчас по компасу Ю 22° З, или – учтя склонение – примерно ЗЮЗ), так что можно было идти вдоль них. Под конец, однако, пришлось пересекать их; переправа прошла удачно, хотя лед был слаб и прогибался под санями больше, чем мы того желали. К самому концу вчерашнего дня мы встретили еще одну довольно значительную полынью, через которую тоже решили перебраться обычным способом. Первые нарты мы переправили довольно благополучно, но с остальными дело пошло хуже. Едва головные собаки упряжки дошли до опасного места, где лед был всего тоньше и где поверх него проступала вода, как они остановились и осторожно погрузили лапы в воду. Потом одна все-таки пошла, поднимая брызги, но сразу же забарахталась в воде и, стремясь выбраться, проломила лед, который стал прогибаться под тяжестью остальных собак и нарт. Вода хлынула на поверхность. Не медля ни минуты, я круто повернул нарты и собак, чтобы направить их на более крепкий лед. Решено было попытаться переправиться в другом месте; я побежал вперед на лыжах, маня к себе собак, а Йохансен подталкивал нарты сзади. Но дело пошло не лучше: Великан провалился, и нам пришлось повернуть назад. Только после длинного обхода и невероятных трудов нам удалось переправить остальные двое нарт и найти хорошее место для лагеря. Ночь была очень теплая. Утром занялись всякими починками, это было наиболее приятное и спокойное утро за все время нашего путешествия. В путь выступили вчера в 5 ч утра и остановились на ночлег в 6 ч вечера. Я думаю, что мы сделали вчера самый длинный переход за все эти дни – прошли добрые три мили. Температура в 2 ч пополудни -27,6 °C».
«Суббота, 13 апреля. Вот уже три дня мы идем только по хорошему льду. Если так и дальше пойдет, обратный путь окажется короче, нежели я предполагал. Непонятна эта внезапная перемена характера льда[244]. Можно, конечно, объяснить ее тем, что теперь мы идем вдоль неровностей и ледяных барьеров, и нам не приходится, следовательно, преодолевать их, тогда как раньше наш путь все время пересекал гряды торосов и приходилось постоянно переходить через них. Это подтверждают как будто и встреченные полыньи; их направление также почти совпадает с нашим курсом.
Вчера случилось прискорбное событие: остановились часы. Чересчур много времени прошло с момента, когда мы заползли позавчера в спальный мешок, и до вчерашней остановки на ночлег. Понятно, мы тотчас же их завели. Но, чтобы найти гринвичское время, у меня есть лишь одно средство: произвести наблюдения времени и широты и затем наудачу оценить расстояние, пройденное нами от места, где мы 8 апреля повернули назад и где я последний раз определял долготу. Ошибка при этом не может быть слишком велика[245].
Я считаю, что за последние трое суток мы делали в среднем никак не меньше 3 миль в день и, следовательно, прошли 9 миль в направлении Ю 22° З (по компасу).
Остановившись вчера на ночлег, мы закололи Барбару. Эти убийства занимают много времени и доставляют мало удовольствия. Погода ясная. В 6 ч 30 мин утра -30 °C. Ветер южный (от 2 до 3 м/с)».
«Воскресенье, 14 апреля. Пасха. Нам не повезло вчера с полыньями: они заставили нас несколько отклониться от курса. Под конец преградила путь одна, оказавшаяся особенно скверной; пройдя вдоль нее безрезультатно порядочное расстояние в поисках переправы, я решил, что при таких обстоятельствах лучше раскинуть палатку и провести поприятнее пасхальный вечер. Кроме того, нужно было вычислить долготу и широту, определить время и магнитное склонение. Необходимо было как можно скорее проверить часы, после того как они позавчера остановились. Поставили палатку. Йохансен занялся собаками, а я забрался в спальный мешок. Но, лежа в промерзшем мешке, отогревать теплом собственного тела обледеневшую одежду и обувь и одновременно производить вычисления, перелистывая одеревеневшими от холода пальцами таблицы логарифмов, пусть даже мороз был не выше -30 °C, – занятие не особенно приятное. Дело подвигалось туго, и, чтобы довести вычисления до конца, пришлось посвятить этой работе весь пасхальный день; тронулись мы в путь только вечером. Тем не менее пасхальный ужин вышел у нас на славу. Угостились горячим напитком из творожного порошка, рыбной запеканкой, брусничным вареньем и пуншем из лимонного сока (иначе говоря, растворили лимонные таблетки в подслащенном кипятке). Чем не пир! Сытые и довольные, заползли мы, наконец, в 2 ч в наш футляр. Я еще раз проверил вычисления прежних определений широты и долготы, чтобы убедиться, не вкрались ли в них ошибки. И нашел, что мы вчера продвинулись к югу всего лишь до 85°53 . Это непонятно: если считать, что за три дневных перехода мы прошли 10 миль, то мы должны были бы, согласно счислению, быть под 85°50 с небольшим. Объяснить это, по-моему, можно лишь тем, что в последние дни южный ветер сильно отнес нас к северу, что очень хорошо для «Фрама», но мало устраивает нас теперь. Я все же вычислил время и поставил часы, исходя из того, что мы находимся на 86° восточной долготы[246].
Я нашел, что склонение магнитной стрелки равно здесь 42,5°. Вчера мы держались курса Ю 10° З (по компасу), сегодня я пойду на Ю 5° З, а завтра прямо на юг[247].
Сегодня как бы для разнообразия небо оказалось облачным: однако вечером, когда мы сидели за вторым завтраком, оно прояснилось и сквозь стенки палатки снова дружески просвечивало солнце. Йохансен чинил одежду, пока я занимался вычислениями и наносил на карту наш путь. Такой мягкой погоды и приятного отдыха у нас еще не бывало: в 10 ч вечера температура равнялась -25,6 °C».
«Вторник, 16 апреля. Вчера перед нашим отправлением в 1 ч ночи улизнул, прежде чем его успели запрячь, Баро. Увидав, что запрягают других собак, он сообразил, чем дело пахнет. Мне не хотелось терять лучшую собаку из всей упряжки, и побег Баро нас сильно задержал. Сначала я на все лады звал его. Потом забрался на торос, но увидел оттуда лишь ряды ледяных хребтов, уходящих к горизонту, и далеко на севере сияние полуночного солнца. Ледяной мир еще грезил в лучах ясного холодного утра. Пришлось уходить без собаки. К моей большой радости, Баро, однако, вынырнул вдруг далеко позади нас и пустился вдогонку по нашему следу. А я, было, уже думал, что никогда больше не увижу его славной морды. Теперь ему, по-видимому, стало стыдно; он подбежал, остановился и, глядя на меня умоляющими глазами, дал себя спокойно запрячь. Я собирался побить его, но эти глаза меня обезоружили.
Мы попали на хороший, вполне проходимый, хотя и не всегда ровный лед и подвигались быстро. Несколько торосистых гряд заставило нас, однако, немного отклониться от нашего курса к западу. Позже утром я вдруг обнаружил, что забыл компас там, где пеленговал наш курс. Без компаса мы обойтись не могли, и пришлось вернуться поискать его. В конце концов я компас нашел, но это стоило изрядной дополнительной прогулки, и в первый раз за все это время мне стало жарко; солнце палило почти совсем нестерпимо. Вернувшись, наконец, назад к нартам, я почти раскис. Йохансен, сидя на каяке и греясь на солнце, уснул: сказалась прелесть тепла. Мы тронулись дальше. Яркое солнце и жара нас совсем разморили, и мы едва тащились. В 10 ч утра, не вытерпев, поставили палатку. Я был немало удивлен, когда, сделав метеорологические наблюдения, увидел, что термометр показывает -26,2 °C. Палатку мы, само собой разумеется, раскинули на самом солнцепеке, в ней скоро стало тепло и приятно, и мы с аппетитом съели пасхальный обед – ведь это был обед сразу и за первый и за второй день Пасхи.
Я определяю расстояние, пройденное нами накануне Пасхи и вчера, в 3 мили; значит, мы прошли обратного пути всего-навсего 13 миль».
«Среда, 17 апреля. – 28 °C. Вчера совершили, без сомнения, самый длинный дневной переход. Вышли в 7 ч 30 мин утра и остановились около 9 ч вечера, позволив себе за целый день лишь двухчасовой обеденный отдых в спальном мешке. Лед, по которому мы шли, раньше я уж никак не признал бы даже сносным. Это чрезвычайно неровный лед – торосистый, молодой, перемежавшийся с округленными буграми старого; попадались и хребты из выжатых на поверхность ледяных глыб. Все же мы находили проходы между ними, и полыней, к счастью, не было. Снег в неровных местах был, пожалуй, рыхловат, но собаки все же справлялись со своим делом, и мы на них пожаловаться не могли. Вокруг нашей стоянки льды напоминают ледовую обстановку около «Фрама». По всей вероятности, мы спустились до тех широт, где дрейфует теперь наш корабль. Я вполне уверен, что вчера мы прошли 4 мили. Значит, в общей сложности отмерили по крайней мере миль 17 обратного пути.
Погода стоит великолепная, холод почти не чувствуется. Состояние атмосферы здесь удивительно устойчиво и спокойно[248]. Мы находимся на льду больше месяца, и ни разу еще у нас не было дня непогоды. Все время яркое солнце, за исключением, быть может, двух-трех дней, да и тогда солнце все-таки проглядывало. Жизнь с каждым днем кажется все чудеснее; тяжелый период холодов остался позади. Теперь мы движемся к твердой земле и к лету. Восхитительно вылезть утром из палатки и в предчувствии хорошего дневного перехода готовить завтрак или же, нежась в тепле и уюте спального мешка, предаваться светлым грезам о том счастливом времени, когда мы будем дома. Дома!.. Сегодня я занялся капитальным ремонтом штанов; они расползлись по всем швам. Положительно приятно сидеть и шить при температуре -28 °C, по сравнению с прошлым разом, когда температура была -40 °C. Тогда держать иголку в руках удовольствия не доставляло».
«Пятница, 19 апреля. Корма для собак осталось не больше чем на три-четыре дня. Я все же думаю приберечь его до поры до времени, а сейчас скормить сначала самых плохих собак. Вчера мы закололи Перпетуума. Неприятная это вообще операция, но что же делать?.. Особенно жутко наносить последний удар. До сих пор мы их закалывали ножом, но это выходило не особенно удачно; вчера решили испробовать удавку. Оказалось еще хуже. Мы увели животное, по обыкновению подальше за торос, чтобы скрыть от остальных собак происходящее; захлестнули петлю у пса на шее и стали тянуть концы каждый к себе. Однако это ни к чему не привело. Под конец мы совсем обессилели, руки онемели от холода; делать нечего, пришлись заколоть. Уф, как это было отвратительно! Разумеется, проще всего было бы пристрелить собаку, но я боюсь тратить на это наши драгоценные патроны: может быть, потом придется о них горько пожалеть.
Вчерашние наблюдения показывают, что мы спустились до 85°37,8 северной широты, а наша долгота должна быть 79°26 восточной[249]. Это хорошо согласуется с моими расчетами, если считать, что мы прошли 10 или 11 миль со времени предыдущего наблюдения (13 апреля).
Солнце по-прежнему ярко светит круглые сутки. Вчера ветер с севера засвежел и сегодня не уменьшается; но он не особенно тяготит, так как дует прямо в спину. Температура теперь почти все время держится между-20 и -30 °C, и ее можно считать почти приятной. Это, безусловно, самая подходящая температура; теплее было бы хуже, так как полыньи долгое время оставались бы открытыми. Надо успеть добраться до земли, пока полыньи не стали слишком большим препятствием. А что предпринять дальше, покажет время».
«Воскресенье, 21 апреля. Позавчера мы вышли в 4 ч дня и к ночи остановились поесть. Теперь, после обеда, забравшись в спальный мешок, чувствуешь, что тебе тепло и уютно, этот послеобеденный отдых доставляет настоящее удовольствие. Поспав немного, мы продолжали путь, как вдруг перед нами выросла громадная полынья, самая большая из тех, какие только встречались до сих пор. Я отправился вдоль нее поискать переправу, но, сколько ни ходил, ничего не нашел. Полынья везде оказывалась одинаково широкой, одинаково непроходимой и одинаково забитой ледяным крошевом, яснее ясного говорившим о том, что здесь в течение долгого времени происходили подвижки и сжатия льда. Это подтверждали многочисленные, по-видимому недавние, гряды выжатых наверх глыб и многочисленные трещины, продольные и поперечные.
В конце концов я все-таки нашел переправу, но, когда после большого обхода подвел к этому месту караван, характер льда успел измениться. Я не рискнул начать переправу и снова пустился на поиски более удобного места. Я шел долго, дольше, чем долго, буквально без конца; эта несносная полынья с битым льдом широкою водною улицей издевательски тянулась между высокими стенами из ледяных глыб. Во многих местах в эти глыбы вмерзли комочки ила. В одном месте большая льдина, стоймя вывернутая сжатием, была темно-коричневого цвета, но, находясь недостаточно близко, я не мог установить, следует ли приписать эту окраску наносному илу или микроскопической морской фауне. Торосы с обеих сторон были довольно высоки, не меньше, пожалуй, 25 футов (7,6 м). Здесь представился хороший случай понаблюдать, как мощные торосистые нагромождения раскалываются в нескольких направлениях и плавучие морские льды принимают форму айсбергов с крутыми, обрывистыми краями. Мне не раз приходилось во время этой экспедиции видеть высокие ледяные поля с подобными отвесными боками, похожие на покрытые снегом острова, – самые прекрасные образцы палеокристического льда[250], какие только можно пожелать[251].
В конце концов пришлось повернуть ни с чем. Досаднее всего было то, что к югу по ту сторону полыньи виднелся прекрасный гладкий лед, а ты вот стой тут и жди! Я уже готов был с этим примириться, как вдруг, возвращаясь обратно, обнаружил неподалеку от места стоянки сравнительно хороший переход. Стали перебираться; под ногами происходило сжатие, лед коробило и выжимало кверху. Было уже 6 ч утра, но мы еще немного прошли по великолепным гладким ледяным полям. Собаки, которых не кормили почти двое суток, сильно устали. Во время этого перехода мы, к немалому нашему изумлению, наткнулись на громадный ствол дерева, торчавший наклонно изо льда. Это, насколько я мог рассмотреть, сибирская лиственица, по-видимому выдвинутая на поверхность льда сжатием много лет тому назад. Сколько дров, и чудесных дров! Их хватило бы нам надолго для приготовления обедов, если можно было бы взять дерево с собой, но оно слишком тяжело. И мы удовольствовались тем, что вырезали на нем наши инициалыF. N. и H. I. и градусы широты: 85°30 n. br.
Перед нами снова простор чудесных ледяных полей, по которым так хорошо продвигаться. Сейчас трогаемся в путь. Настоящий праздник – скользить на лыжах, зная, что с каждым шагом приближаешься к земле и дому. К дому!.. Да, это праздник! Мысли, обгоняя тебя, неудержимо несутся к югу, туда, где все так прекрасно.
Время: 6 ч утра; температура -30 °C».
«Понедельник, 22 апреля. Если в предыдущие дни мы двигались неплохо, то вчера превзошли самих себя. Я думаю, мы сделали не меньше 5 миль, но для большей верности положу за последние два дня вместе 8 миль. Собаки начинают теперь выдыхаться и, когда время клонится к остановке на ночлег, еле плетутся. Они с нетерпением ждут кормежки и с жадностью хватают сырое собачье мясо. Стоит кинуть им теплый, еще дымящийся кусок собачины с кожей и шерстью, как они накидываются на него, словно волки. Только Квик и Детеныш не дотрагиваются до парного мяса, но мерзлое и они глотают с жадностью. В 12 ч ночи: – 33,3 °C».
«Пятница, 26 апреля. – 31,5 °C (минимальная температура -35,7 °C). Вчера я был немало удивлен, увидав внезапно на снегу звериные следы. Это песец, и шел он приблизительно с ЗЮЗ на СВ. Следы совсем свежие. Какой черт, однако, занес песца сюда в ледяную пустыню? Зачем? Пищу себе он все-таки какую-то нашел; об этом говорят оставленные им, хотя и не особенно обильные экскременты. Нет ли поблизости земли? Невольно я огляделся вокруг. Видимость вчера целый день была плохая, и мы вполне могли, находясь близко от земли, ее не видеть. Впрочем, столь же вероятно предположение, что песец пробирался по следам медведя. Как бы то ни было, одно очевидно: теплокровное млекопитающее под 85° северной широты. Не успели мы пройти чуть дальше, как встретили еще песцовый след. Он шел приблизительно в том же направлении, как и первый, и следовал вдоль полыньи, которая нас задержала и у которой мы принуждены были расположиться лагерем. Непостижимо! Чем могут питаться эти животные здесь на льду?! Быть может, они ловят в открытых полыньях каких-либо ракообразных и т. п. Но что заставляет их покидать берег и забираться сюда? Вот это больше всего меня удивляет[252]. Заблудились они, что ли? Сомнительно. Я с нетерпением ожидаю, не наткнемся ли мы сегодня и на медвежий след. Бесспорно, это было бы замечательно и свидетельствовало бы о том, что мы приближаемся к обитаемым местам.
Ничего, кроме льда!
Рисунок
Я только что отметил на карте наше местонахождение, предположив, что за четыре дневных перехода со времени последнего наблюдения мы прошли 15 миль, – кажется, я отнюдь не преувеличиваю. Согласно этому, мы находимся, наверное, не далее 30 миль (220 км) от земли, если только Земля Петермана лежит там, где ее поместил Пайер. Вчера следовало бы сделать наблюдения, но было туманно.
В торосах
К концу вчерашнего дня встретили на пути множество полыней и торосов. В одном, как видно совсем недавно образовавшемся, торосе нагромождены глыбы пресноводного льда с густо вкрапленной глиной и гравием. Глыбы эти казались темно-коричневыми, и их можно было принять издали за камни. Да я так и подумал, что это камни. Трудно представить, чтобы это был какой-нибудь иной лед, кроме речного, принесенного, скорее всего, из Сибири. Подобные громадные глыбы пресноводного льда встречались и дальше к северу, и даже под 86° я находил на льду глину».
«Воскресенье, 28 апреля. Вчера прошли немало; думаю, не меньше 4 миль. Выступили в поход еще позавчера примерно в половине пятого пополудни и шли до 9 ч вчерашнего утра. Теперь, наверное, уже недалеко до земли, близится время, когда каждую минуту можно вдруг ожидать увидеть что-либо необычное на горизонте. Ах, как я стосковался по твердой земле, как хочется почувствовать под ногою что-нибудь другое, кроме этого бесконечного льда и снега. Я уже не говорю о том, как глазам недостает чего-либо темного, на чем они могли бы отдохнуть. Вчера мы снова видели песцовый след, он шел примерно в том же направлении, что и первые два. К концу дня надорвался Желтыш. Силы его, по-видимому, окончательно истощились, он не в состоянии идти дальше, это, пожалуй, полное изнеможение. Сегодня пес не смог больше держаться на ногах, он зашатался и упал навзничь. Мы положили его поверх груза на нарты, и он так и остался лежать, не шевелясь. Решено его в тот же день убить. Несчастный пес! Он верой и правдой служил нам, налегая на постромки, пока хватало сил. И в благодарность за всю его службу, вымотав из него все силы, мы отдаем его на съедение. Он настоящее дитя Арктики, родился на «Фраме» 13 декабря 1893 г., и не суждено ему было увидеть ничего, кроме льда и снега. Добрый, верный пес».
«Понедельник, 29 апреля. – 20 °C. Вчера мы прошли небольшое расстояние, и нас остановила открытая вода – широкое разводье или полынья, почти поперек нашего курса. Мы продвинулись вдоль разводья довольно далеко к западу. Неожиданно в самом узком месте началось сильное сжатие льда. В какие-нибудь несколько минут лед вздыбился, и мы очутились на торосе, трещавшем и грохотавшем у нас под ногами. Нужно было поторапливаться, если мы не хотели, чтобы нас защемили с громом катившиеся ледяные глыбы. Изо всех сил мы стали погонять собак, спеша переправить поскорее нарты. Во время переправы последних нарт была такая минута, когда глыбы льда едва не погребли под собой лыжи, которые на мгновение снял Йохансен. Когда мы наконец очутились на другой стороне полыньи, день уже подходил к концу, и так как подобная работа, несомненно, заслуживала награды, то мы ее и получили – в виде кусочка мясного шоколада.
Как ни неприятно посреди прекрасного ровного льда, когда горишь одним желанием двигаться вперед, вдруг встретить на своем пути такую преграду, все же удивительное зрелище широкой полосы открытой воды и этой игры солнечных лучей в поднимаемой ветром легкой ряби, вызывало в сердце какое-то особое, непередаваемое чувство.
Так давно не видали мы открытой воды и серебристых волн… И мысли уносятся к лету и дому. Тщетно я всматривался, не покажется ли в воде голова тюленя или медведь на краю полыньи…
Собаки слабеют, их трудно заставить двигаться. Детеныша сегодня вечером закололи – он совсем выбился из сил. Многие другие тоже слабы. Даже Баро, моя лучшая собака, начинает сдавать, не говоря уже о Квик. Следует, пожалуй, немножко увеличить им паек.
Ветер, дувший утром почти с ЮЮВ, потом стал более западным; я ждал настоящей чертовой игры[253]; удивительно только, что температура все еще низкая. Давно уж я заметил плотную облачную полосу на горизонте на юге и юго-западе и думаю, не земля ли это. Вот она начала подниматься выше и стала подозрительно приближаться к нам. После обеда, выползши из мешка, обнаружили, что небо сплошь покрыто тучами, а отправившись в путь, почувствовали и «чертову игру».
Вчера я опять видел запорошенный снегом след песца. Это четвертый по счету шел он все в том же направлении. Я начинаю всерьез думать, что мы недалеко от твердой земли. Что-то уж чересчур много здесь этих следов. Каждую минуту жду, что вот-вот на горизонте покажется земля. Впрочем, быть может, придется подождать. Пройдет еще день-другой или еще несколько!»[254]
«Вторник, 30 апреля. – 21,4 °C. Вчера, несмотря ни на что, все-таки был скверный день. Начался он прекрасно: нежным сверкающим сиянием солнца, теплом (-20 °C). Перед нами, купаясь в солнечных лучах, искрясь и маня, расстилались великолепные ледяные поля; все, казалось, предвещало, что сегодня мы хорошо пройдем вперед. Но, увы, кто мог предугадать коварные темные трещины, прорезавшие ледяную равнину поперек нашего пути и отравившие нам существование?!
Ветер выровнял и сгладил поверхность льда, приготовил отличный санный путь, и мы бодро тронулись в 6 ч пополудни. Но недалеко уехали: путь пересекла полынья. Она легла как раз поперек нашего курса. Пройдя порядочное расстояние, мы все же переправились через нее[255]. Немного погодя встретили новую полынью, тянувшуюся примерно в том же направлении. После довольно продолжительного обхода удалось перебраться благополучно и через нее, только менее удачно, так как при переправе три собаки провалились в воду. Через третью полынью мы также перебрались, но четвертая нас измучила. Она была очень широка, и мы долго шли вдоль нее на запад, но так и не найдя подходящего места для переправы. Тогда я один прошел еще с полмили в том же направлении, но тоже нигде не нашел перехода. Вернулся назад к Йохансену.
Эта долгая беготня вдоль полыней, пересекающих путь под прямым углом, – бесцельная трата сил и времени. Лучше сразу раскинуть палатку, сварить превкусный суп-жюльен с заправкой из пеммикана и соснуть, возложив надежды на будущее: либо края полыньи сдвинутся, либо она замерзнет – теперь ведь еще достаточно холодно. Погода тихая, и можно надеяться, что новые трещины не появятся[256]. Хорошо, если бы такая погода продержалась еще несколько дней, пока мы не достигнем твердой земли. Как только мы ступим на нее, пусть себе полыньи вскрываются сколько им угодно.
Если же дело пойдет слишком плохо и полыньи будут по-прежнему донимать нас, не останется ничего другого, как взяться за наши каяки, починить их и привести в готовность. В таком виде, как сейчас, их на воду спустить невозможно. При постоянных опрокидываниях нарт лед прорезал во многих местах дыры в парусиновой обшивке, и каяки, попав в воду, сразу же наполнятся до краев[257].
Ночью собаки утащили один из наших драгоценных мешков с пеммиканом. Они отгрызли один угол мешка, но, к счастью, съели не очень много. До сих пор собаки не смели трогать мешки с провизией, которые спокойно оставлялись нами без присмотра; но теперь, вероятно, слишком изголодались, – и природа побеждает дисциплину».
Глава четвертая
Упорная борьба
«Среда, 1 мая. – 24,8 °C. Сегодня подшил к своим лапландским каньгам парусиновые подметки: надеюсь, послужат еще некоторое время. Теперь я опять обут: есть две пары на смену; можно сушить их по очереди на солнце. Прежде они все время оставались мокрыми и было несносно надевать их».
Лед начал ухудшаться, и дневные переходы стали короче. В пятницу, 3 мая, в дневнике значится: «День был не так хорош, как я ожидал вчера, хотя мы и подвинулись немного вперед. Вначале мы встретили прекрасную равнину и в течение четырех часов шли ровным ходом по хорошей поверхности, но затем попали подряд на несколько мест с полыньями и торосами, по которым, впрочем, перебрались довольно легко, хотя лед часто трещал у нас под ногами.
Мало-помалу ветер с юго-востока свежел и, пока мы обедали, перешел в более восточный и стал довольно сильным; лед, покрытый полыньями и торосами, совсем ухудшился. И когда ветер достиг скорости 9—10 м/с, закурилась метель. Продолжать путь было просто невозможно. После того как нас задержало несколько вновь образовавшихся торосистых гряд, я рассудил, что единственный выход – раскинуть палатку, только бы найти место, более или менее защищенное от ветра. Но при такой вьюге, когда ни зги не видно, это легче сказать, чем сделать. Все же в конце концов место нашлось, и мы, чрезвычайно довольные тем, что очутились под кровом, проглотили свои порции рыбной запеканки и заползли в спальный мешок. Ветер трепал стенки палатки и наметал вокруг сугробы снега.
Раскинуть палатку пришлось как раз около нового тороса. Место не очень удачное, так как можно было ожидать сжатия; но выбора не было, – другого защищенного от ветра места мы не нашли. И вот не успел я заснуть, как лед под нами начал потрескивать, а затем и ледяная гряда позади стала проявлять знакомые признаки беспокойства: лед нагромождался с хорошо знакомым гулом. Лежа, я прислушивался, не примет ли дело серьезный оборот и не придется ли вылезать из мешка и спасаться бегством, не дожидаясь, пока торос обрушится нам на головы. Прислушиваясь к этому так хорошо знакомому шуму, я уснул. Мне приснилось удивительное землетрясение. Когда спустя несколько часов я проснулся, все было спокойно; слышно было только, как бушует снаружи и бьется о стенки палатки ветер да хлещет по ним снежная вьюга.
Вечером закололи Потифара. У нас осталось всего шестнадцать собак. Число их быстро убывает, а до земли еще далеко. Если бы быть там!»
«Суббота, 4 мая. Вчера нам удалось все-таки пройти мили две. Но полыньи мешают все больше и больше. Когда после обеда, перегрузив предварительно мои нарты с каяком и поправив подстилку под каяком Йохансена, мы тронулись в путь, ветра уже не было и снег падал крупными хлопьями тихо и спокойно, совсем как дома в зимний день. Правда, разглядеть что-либо в такую погоду трудно; вместо того чтобы двигаться вперед, легко пойти назад. Зато самый путь был не так уж плох. Перед нами расстилались гладкие и ровные ледяные поля, и мы подвигались довольно успешно. Чудесно идти при такой мягкой погоде (-11,3 °C); можно делать что угодно и не нужно бояться снять рукавицы, содрогаясь от мысли, что расстегнется какая-нибудь пуговица. Подумать только: можно действовать израненными, отмороженными пальцами, не испытывая невыразимых мучений при каждом прикосновении к какому-нибудь предмету! К сожалению, полыньи не замедлили вскоре отравить нашу жизнь. Теряя много лишнего труда и времени, мы, однако, эти препятствия преодолели и попали снова на ровный, далеко простиравшийся лед; проглянуло солнце, и мы радостно продолжали путь.
Через торосы
Рисунок Фритьофа Нансена
Удивительно, как много значит настроение! Совсем еще недавно, шагая вдоль безобразной полыньи, среди ледяных нагромождений и торосов, в тщетных поисках переправы, я чувствовал себя таким усталым, измученным, что чуть с ног не падал на каждом шагу. Никакое наслаждение в мире не казалось мне заманчивее возможности забраться в спальный мешок; а теперь, когда нам снова улыбнулась удача – открылась широкая свободная дорога вперед, – всю усталость как рукой сняло. К ночи путь снова испортился. Пошли полынья за полыньей, одна труднее другой, обходы и объезды до бесконечности. Они могли хоть кого привести в отчаяние. К довершению всего и ветер посвежел, перейдя в настоящий «мельничный бриз». Нашим испытаниям, казалось, не будет конца. Чего бы я не дал сейчас за то, чтобы ощутить под ногами твердую землю, иметь перед собой надежный путь, по которому можно было бы делать приличные дневные переходы, и освободиться от этих вечных опасений и сомнений, связанных с полыньями. Никто не знает, сколько еще затруднений могут они причинить и сколько разочарований придется нам перенести, прежде чем мы доберемся до суши. А тем временем число собак все убывает. Они делают свое дело, бедняги, насколько у них хватает сил, это верно; но что толку? Я так устал, что шатаюсь, идя на лыжах; упав, так бы, кажется, и остался лежать, не пытаясь встать. Но ворон был прав: всему приходит конец. Когда-нибудь и мы дойдем!
Привал. Апрель 1895 г.
Рисунок Фритьофа Нансена
Сегодня с 5 ч утра мы встретили широкую полынью. Собаки почти не в состоянии были идти дальше по рыхлой снежной поверхности, и мы остановились. Только войдешь в палатку, залезешь в мешок и ощутишь запах дымящейся похлебки, наступает блаженство, какое ни полыньи, ничто другое не может нарушить.
Лед, по которому мы идем, в общем необыкновенно ровен, если не считать новообразовавшихся полыней и торосов. Те и другие занимают, однако, ограниченные области, между которыми лежат длинные равнины. Все полыньи тянутся преимущественно в одном и том же направлении, приблизительно поперек нашего курса с небольшим уклоном на юго-запад; они идут главным образом с ВСВ на ЗЮЗ (по компасу).
Сегодня утром температура снова упала с -11 до -17,8 °C; у меня появилась надежда, что полыньи скоро замерзнут хотя бы на короткое время. Нехорошо, пожалуй, с нашей стороны бранить этот ветер; ведь на «Фраме» сейчас радуются тому, что наконец ветер подул с юго-востока. Они с нетерпением его ждали, а мы вот посылаем его ко всем чертям. Да, я рад за них от души, но это не мешает мне желать, чтобы этот ветер подождал, пока мы не доберемся до суши».
«Среда, 8 мая. По-прежнему в определенных местах, большей частью там, где лед неровный, появляются полыньи, окруженные нагромождениями старого льда, перемежающимися молодым исковерканным льдом. Между ними лежат обширные ровные пространства без единой полыньи. Такие гладкие ледяные поля нередко напоминают материковый лед Гренландии. Полыньи, как и прежде, простираются чаще всего поперек нашего курса или слегка отклоняясь от него к юго-западу; попадаются и такие, которые идут почти в одном с нами направлении. Как ни удивительно, а все же по мере приближения к земле лед как будто становится ровнее, а мы-то ожидали противоположного. Пусть бы так и продолжалось! В общем лед здесь, мне кажется, значительно ровнее, чем вокруг «Фрама». Совершенно непроходимых мест нет; встречающиеся неровности относительно невелики, представляют собой лишь маленькие холмы, а огромных торосов и гряд, какие мы встречали на севере, здесь нет. Полыньи попадаются иногда совсем узкие; они недавно образовались, и вода в них покрыта снежным салом. Впрочем, сало это довольно коварно. С виду оно похоже на ровную ледяную поверхность, но стоит ткнуть в нее палкой, как та уходит насквозь, прямо в воду.
Вчера утром я вычислил долготу и широту за воскресенье (5 мая). Широта 84°31 , а долгота (восточная) 66° 15[258]. Значит, мы вовсе не так далеко ушли к югу, как хотелось бы, но зато очутились значительно дальше к западу. Дрейф относит нас назад и на запад. Теперь я буду держаться более южного курса, чем раньше. Если нас относит все время к западу – значит, надо держать курс прямо на юг; больше всего я боюсь отклониться чересчур далеко на запад. Надо надеяться, что мы все же скоро увидим землю и тогда будем знать с точностью, в какую сторону идти. Теперь земля должна скоро появиться!
Вчера не пришлось убивать собаку, так как оставалось еще две трети от забитой третьего дня Уленьки. Этого вполне достаточно. Думаю, что теперь мы сможем убивать собак через день, а там встретим и медведя».
«Четверг, 9 мая. – 13,3 °C. Вчера выдался довольно хороший день. Правда, лед был не очень хорош, неровен, и идти по нему было нелегко; тем не менее мы равномерно продвигались вперед. По временам встречались и более ровные значительные пространства. Погода вчера утром, в момент нашего отправления, около половины третьего, была прелестная. Солнце светило сквозь легкие белые кучевые облака. Однако путь был достаточно труден для перехода, а тут еще спустился туман, сопровождаемый ветром, который держался одного и того же направления (с ССВ).
Собакам, по мере того как число их уменьшается, становится все тяжелее и тяжелее. На деревянных подполозьях нарты скользят, по-видимому, негладко. Я уж давно подумывал о том, чтобы снять их, и сегодня наконец решился это сделать. Собаки, однако, продолжают идти все тем же шагом, время от времени они совсем останавливаются. Вчера в моей упряжке осталось всего четыре собаки: одна, Флинт (Кремень), выскользнула из упряжи и убежала. Поймать ее удалось только вечером, и в наказание мы ее закололи.
Ко всему прочему, над нами явно насмехалась погода
Рисунок Фритьофа Нансена
Лед продолжает оставаться очень неровным, значительно хуже, чем в последние дни. После полудня набежали облака и ветер усилился, а к 3 ч закурилась настоящая вьюга. Разглядеть дорогу невозможно, все слилось и стало белым; лишь кое-где сквозь пургу проступали голубые глыбы торосов. Спустя некоторое время лед стал еще хуже, и я, ничего не видя, то и дело натыкался на торосы и неровности. Сначала я еще надеялся, что этот снежный шквал умчится так же быстро, как он налетел. Но он продолжал бушевать. Вскоре мы поняли, что продолжать путь бесполезно. На наше счастье, как раз в этот момент мы случайно оказались в подходящем для привала, защищенном от ветра месте; если бы не эта случайность, едва ли бы нам удалось при такой погоде, когда ничего нельзя разглядеть, найти подходящую защиту от ветра. Все более и более удивительным становится то, что, подвигаясь на юг, мы никак не можем обнаружить признаков земли. По нашим расчетам, 84-й градус северной широты уже остался позади».
«Пятница, 10 мая. – 8,8 °C. В жизни нашей приходится на каждом шагу преодолевать неожиданности и затруднения. Так, вчера казалось, что выдался хороший день, но затем туман помешал нам идти вперед. Когда мы вчера утром выползли из палатки, стояла чудесная погода; солнце сияло вовсю; путь был необычайно хорош, и лед впереди казался совершенно ровным. Накануне вечером мы просто из-за метели попали на полосу тяжелого льда.
Прежде чем пуститься в путь, мы решили снять с нарт деревянные подполозья. Однако, попробовав тащить свои нарты, я увидал, что они и так легко идут, и решил пока не трогать подполозья из опасения, что, когда они будут сняты, нарты станут менее прочными. Между тем Йохансен успел снять подполозья со средних нарт. Вскоре один березовый полоз от толчков дал поперечную трещину, и нам ничего другого не оставалось, как снова приладить снятые подполозья. А жаль, на заново просмоленных полозьях нарты пошли куда легче, чем на стертых подполозьях.
Мы довольно хорошо продвигались вперед, хотя теперь у нас осталось всего тринадцать собак: четыре в моих нартах, четыре в средних и пять у Йохансена. Но после полудня небо заволокло облаками и снег повалил такими густыми хлопьями, что снова невозможно стало различать дорогу. Лед все же оставался довольно ровным, и мы, хотя и с трудом, шли вперед. Наткнулись на полынью, но благополучно обошли ее. Немного спустя мы угодили в настоящий хаос торосов и прочей дряни и, ничего не видя из-за снегопада, стали натыкаться на высокие гряды и острые ледяные скалы. Куда ни повернись – крутые обрывы и тому подобное свинство; а с виду все выглядит таким прекрасным и гладким под покровом не перестающего падать снега. Продолжать путь пользы было мало, и мы решили сделать привал, пообедать чудеснейшим горячим лабскоусом (рыбной похлебкой), вычислить долготу, если погода прояснится, а нет – так завалиться спать, отдохнуть и быть готовыми снова тронуться в путь, как только позволит погода.
Проспав часа два, – было тогда час ночи, – я выполз из палатки и увидал все тот же плотно затянутый тучами небосвод, лишь у горизонта на юго-западе виднелась светлая голубая полоска. Я не стал будить Йохансена и занялся вычислением долготы. Она оказалась равной 64°20 . Нас, значит, за последнее время снова сильно отнесло к западу, если, конечно, вычисления мои верны. Занимаясь ими, я вдруг услыхал какой-то шум у каяков, подозрительно напоминавший чавканье. Я выглянул – так и есть! В каяк Йохансена забрались собаки! Я выскочил, схватил Харена (Зайца), который лежа усердно грыз свежее собачье мясо, припасенное на следующее утро, и хорошенько отблагодарил его за усердие. Потом я заткнул чем попало дыру, а сверху заложил ее лыжами и палками.
Погода была прежняя: густо покрытое тучами небо и непроглядная метель, но ветер перешел в более южный и ярко-голубая полоска на юго-западе горизонта поднялась немного повыше надо льдом. Не предвещает ли она западного ветра? Его бы мы приветствовали с радостью. Все же в ожидании перемены лучше, пожалуй, пойти поспать. Тоскливо поглядел я вдаль на голубую полоску: там где-то сияет солнце, там свободно можно двигаться вперед, – быть может, полоска эта стоит над сушей!.. Я представил себе, как плывут там, в ясном небе, перистые облака. О, если бы очутиться там! Будь перед нами земля, все заботы были бы забыты! Как жадно желал я ее теперь, нельзя и передать словами.
Утром я много раз выглядывал из палатки – повсюду все то же затянутое облаками небо, куда ни глянешь кругом, везде все по-прежнему бело и тускло. Только на западе и на юго-западе продолжала голубеть яркая полоска, – теперь она спустилась немного пониже. Позже, перед полуднем, мы наконец тронулись в путь; погода была прежняя, у горизонта на юго-западе виднелась та же голубая полоска. Мне кажется, что она имеет какую-то связь с землей, и потому внушает надежду, что не так уж далеко остается идти до цели. Путь к земле оказался куда более трудным, нежели мы думали; нам приходится бороться со множеством врагов – не только с неровностями льда и плохой санной дорогой, но и с ветром, с полыньями и с туманами; все они одинаково опасные враги, и их трудно побороть, когда они соединятся вместе».
«Воскресенье, 12 мая. – 17,5 °C. Вчера выдался не такой уж скверный день, как мы ожидали. Правда, все время было пасмурно, ненастно, так что мы продвигались вперед скорее ощупью, чем с помощью зрения. И лед был не особенно хорош, но мы шли вперед и иногда попадали на большие ровные поля. Две вскрывшиеся полыньи задержали нас, но не надолго. Замечательно, что полоска ясного неба на ЮЮЗ (по компасу) не исчезла и поднималась, по мере того как мы шли, все выше. Мы ждем, что вот-вот она разольется по всему небу и настанет ясная погода, которая так нужна нам, чтобы найти хороший путь. Но она так и не поднялась выше, хотя и продолжала оставаться такой же светлой. Потом полоска спустилась ниже и у самого горизонта остался лишь узенький краешек ее. В конце концов она совсем исчезла.
В 7 ч утра вчера мы попали в зону такого тяжелого льда, какой мне редко приходилось видеть. Я счел нецелесообразным пробираться по нему в такую непроглядную погоду и раскинул лагерь. Надеюсь, что свои 2 мили мы прошли и можем, следовательно, считать, что до суши осталось всего 13 миль – если только она лежит под 83°. Здесь лед имеет неоспоримо другой характер, чем раньше: он менее ровен, и старые и новые полыньи с хребтами торосов и всякими другого рода ледовыми нагромождениями встречаются чаще, по-видимому, и это показывает, что земля близка.
Между тем время идет, и число собак убывает. Теперь у нас осталось двенадцать, вчера убили Катту. Запасы провианта тоже с каждым днем истощаются, хотя его у нас, слава богу, пока еще не так мало. Керосин в первой жестянке (10 л) три дня тому назад кончился. Скоро будут съедены последние остатки хлеба из второго мешка. Мы постоянно жадными глазами высматриваем землю, но тщетно, хотя я и взбираюсь с подзорной трубой на самые высокие торосы».
«Понедельник, 13 мая. – 13 °C (минимальная температура -14,2 °C)… Нельзя отрицать, что жизнь наша – это изнурительный труд. Число собак и их силы со дня на день убывают: животные устали, тяжко и утомительно погонять их вперед. Лед с приближением к земле становится труднопроходимым, и, кроме того, он занесен куда более глубоким и рыхлым снегом, чем раньше.
В особенности трудно идти по взломанным льдам, неровности которых коварно прикрыты снегом; то и дело проваливаешься по пояс между глыбами льда, стоит только сбросить лыжи, чтобы помочь собакам вытянуть нарты. Идти по такому льду без лыж несносно и утомительно, но иначе ничего не сделать, так как ежеминутно приходится бросаться на помощь собакам и, выбиваясь из сил, выволакивать вечно застревающие нарты. Здесь, несомненно, все преимущества были бы на стороне индейских (канадских) лыж[259]. Как жаль, что у нас их нет с собой! Все же я уверен, что и вчера нам удалось пройти несколько миль, и я считаю, что не намного ошибусь, если буду считать, что за вчерашний и позавчерашний переходы мы сделали мили четыре.
Итак, значит, до 83° северной широты, и до земли, виденной Пайером, остается всего 11 миль.
Мы придерживаемся южного направления, почти на истинный юг, так как этот непрерывный восточный ветер, несомненно, относит нас к западу, а нельзя же допустить, чтобы нас пронесло слишком далеко на запад мимо земли. Теперь по ночам в спальном мешке становится чересчур жарко; сегодня ночью я так вспотел, что почти не спал».
«Вторник, 14 мая. – 14,1 °C. Вчера мы приятно отдохнули. После завтрака, когда мы собирались тронуться в путь, небо вдруг заволокло облаками и повалил густой снег. Не стоило и пробовать пробираться по отвратительному льду, какой лежал впереди. Я решил поэтому остаться на месте и заняться всякими мелочами, главным образом перегрузкой клади с березовых нарт на двое других, чтобы развязаться, наконец, с третьими нартами, для которых у нас теперь не хватало собак. На это пришлось затратить немалое время, но перегрузка во всяком случае была необходима, и мы, задержавшись на день, ничего, в сущности, не потеряли.
Деревянных частей этих нарт вместе со сломанными лыжами, палками и т. п. могло, по моим расчетам, надолго хватить для нашей походной кухни и сберечь таким образом керосин. Вечером разложили костер. Пустая жестянка из-под керосина была превращена в котелок и повешена над огнем. Сначала мы развели огонь у самого входа в палатку. Но вскоре вылезли наружу: во-первых, потому, что чуть было не сожгли палатку, а во-вторых, внутрь ее набралось столько дыма, что мы глаз не могли раскрыть. А было так тепло от костра и так приятно, черт побери, смотреть на него. И вот мы отнесли костер подальше на лед, где он не мог сжечь палатку и откуда дым не забирался внутрь ее. Но, увы, и удовольствие, и тепло удалились вместе с ним. Когда мы сожгли нарты почти целиком, а вскипятили всего один котелок воды, да вдобавок растопили чуть не насквозь всю льдину, на которой расположились, и, кроме того, потратили массу времени, я отказался от намерения готовить пищу на дровах. Мы предпочли снова обратиться к нашему милому другу – примусу; он был и остался не только верным слугою, но и приятным товарищем, который всегда шумит тут же, рядышком с тобой в палатке, когда лежишь в спальном мешке. Керосина на тот путь, который нам предстоит, по-моему, хватит. К чему же затевать лишнюю возню? Когда керосин кончится, у нас, я думаю, не будет недостатка в сале – медвежьем, тюленьем или моржовом.
Любопытно, что мы выиграли от перегрузки нарт? Наши нарты с каяками стали, правда, несколько тяжелее, но зато в каждые из них впряжено по шести собак – пока. В награду за наше терпение наступила великолепнейшая солнечная погода при совершенно ясном голубом небе. В нашей палатке теперь так тепло, что я весь в испарине. Можно подумать, что лежишь дома в летний день на солнцепеке. Сегодня ночью едва удалось уснуть от жары».
Лед в течение следующих дней оставался довольно ровным, лишь полыньи усложняли нам путь. Собаки все больше обессилевали, они останавливались перед малейшей неровностью, и дело подвигалось поэтому не быстро.
В четверг, 16 мая в дневнике записано: «Многие собаки изнурены до крайности. Вожаку моей упряжки Баро пришел вчера конец. Он не мог идти дальше, и вечером пришлось его, беднягу, убить. Он честно работал до последнего дня.
Вчера был день рождения Йохансена: ему исполнилось 28 лет, и по этому случаю мы, понятно, устроили маленький пир с его любимым блюдом лабскоусом и замечательно вкусным пуншем из лимонного сока (lime-juice-toddy). Полуденное солнце нагрело палатку, и в ней тепло и уютно. В 6 ч утра температура -15,8°.
Сегодня вычислил вчерашнюю широту и долготу. Оказалось: 83°36 северной широты и 59°55 восточной долготы. Широта в точности совпадает с нашей счислимой; но долгота – это тревожит меня – слишком западная, хотя мы старались все время держать курс прямо на юг. По-видимому, лед здесь дрейфует с большой скоростью, и придется, идя на юг, отклоняться к востоку, чтобы нас не пронесло мимо земли. Для верности я вычислил заново наблюдения за 7 и 8 апреля, но не нашел никакой ошибки. Значит, ничего другого нельзя предположить, как то, что нас относит вправо. Странно, что все еще нет никаких признаков земли. В 10 ч вечера -17 °C».
«Пятница, 17 мая. – 10,9 °C (минимальная температура – 19 °C). Итак, сегодня 17 мая[260]. Я был уверен, что в этот день мы будем где-нибудь вблизи берегов. Вышло иначе. Лежа в спальном мешке, я думаю о том, какие у нас сейчас на родине торжества; воображаю себя среди детских процессий и людского потока, который течет в этот час по улицам города, – радость светится в каждом взоре. О, как все там дорого сердцу и как красиво! Посмотреть бы на развевающиеся красные полотнища флагов на фоне голубого весеннего неба! На солнечные блики, падающие сквозь светлозеленую молодую листву! А мы лежим на плавучем льду не зная хорошенько, где находимся, как далеко от нас неизвестная земля, на которой мы надеемся найти пищу для поддержания своего существования и по которой хотим пробиться на родину. С нами всего две упряжки собак, число которых постоянно уменьшается, а силы с каждым днем падают. Между нами и нашей целью – ледяная пустыня, мы не знаем, какие еще приготовила она для нас препятствия, – полыньи, торосы; нарты, по крайней мере в данное время, все еще слишком тяжелы, чтобы мы могли тащить их сами. Миля за милей, все с большим и с большим трудом пробираемся мы вперед, а ледовый дрейф тем временем относит нас, быть может, в море, на запад, прочь от земли, к которой мы стремимся. Тяжело и трудно, конечно, но ведь когда-нибудь придет конец этому странствию, когда-нибудь мы все-таки достигнем цели!.. Так пусть же взовьется наш трехцветный флаг на высоком шесте в честь 17 мая и в этом году; мы отпразднуем этот день под 83,5° северной широты. А если судьба пошлет нам сегодня первый признак земли, наша радость удвоится.
Вчера выдался тяжелый день. Погода стояла прекрасная, солнечная, путь был превосходный, лед хороший, и мы с полным правом могли ожидать успешного перехода, если бы не собаки. Они беспрестанно останавливались, и тому, кто шел впереди, приходилось трижды проделывать один и тот же путь: сначала вперед, чтобы найти дорогу и проложить след, потом второй раз – назад и, наконец, в третий раз по тому же пути вперед, погоняя собак; таким образом, движемся, конечно, медленно. По совсем гладкому льду собаки еще кое-как тащатся, но на первой же неровности останавливаются. Вчера я пробовал сам впрячься в нарты вместе с ними. Дело пошло немного лучше. Но лишь только начинается более тяжелый лед, не помогает и это.
Все же мы пробираемся вперед вопреки всему и в конце концов завоюем победу. Сейчас мы сочли бы самой большой наградой, если удалось бы достигнуть земли и берегового припая без этих проклятых полыней. Вчера встретили их четыре, и все большие. Первая, перед которой пришлось остановиться еще позавчера, не причинила особых хлопот. Потом некоторое время пробирались по сносному льду – не очень хорошему, но и не слишком плохому, хотя и на нем то и дело попадались участки чистой воды и торосы. Но затем перед нами протянулась ужасная полынья, которая вынудила предпринять длинный обход. После этого шли по достаточно хорошему льду и дольше, чем в первый раз, пока не наткнулись на полынью, крупнее всех попадавшихся до сих пор; это была именно полынья (polynja) в том смысле, как понимают это слово русские[261]. Она была покрыта льдом, слишком тонким и слабым, чтобы выдержать нашу тяжесть.
Мы уверенно двинулись вдоль этой полыньи на юго-запад (истинный) в расчете на то, что скоро обнаружим место, благоприятное для переправы, но «скоро» так и не настало. Там, где мы рассчитывали найти переход, перед нами открылось неожиданное зрелище: полынья простиралась на юго-запад до самого горизонта и конца ей не было видно. Далеко на самом краю моря поднимались две отдельные ледяные глыбы; они, казалось, свободно плавали по открытой воде, непрерывно изменяя форму, исчезая и снова появляясь. По-видимому, там, на западе, полынья впадала прямо в море. С самого высокого тороса, находившегося поблизости, я мог, правда, различить в трубу на другой стороне лед, приподнятый маревом. Но нельзя было быть уверенным, что он лежал действительно на западном конце полыньи; вероятнее, он лишь указывал на поворот полыньи в этом направлении.
Что тут было делать?
Переправиться через полынью не представлялось возможным: лед был слишком тонок, чтобы рискнуть идти по нему, и слишком толст, чтобы пробиваться через него в каяках, даже если бы они были у нас в исправности. Я не знал, как скоро в это время года способен смерзнуться лед, чтобы стать достаточно прочным, но думал, что едва ли это может произойти в один день. Следовательно, остановиться для выжидания было бы чересчур неосмотрительно. С другой стороны, невозможно было предугадать, как далеко тянется эта полынья и сколько времени займет обход ее; во всяком случае это сулило отнять много времени, быть может несколько дней. Идти назад, туда, откуда мы пришли, тоже нам не улыбалось. Это удаляло нас от цели, а могло статься, что пришлось бы и в этом направлении блуждать достаточно долго, пока мы нашли бы переход. Полынья простиралась прямо на Ю 50° 3 (истинное). Следуя такому направлению, мы, бесспорно, несколько отклонялись от нашего курса: ведь мы старались держать теперь на юго-восток; но все-таки это было ближе к цели. И мы двинулись.
Пройдя немного, наткнулись на новую полынью, идущую под прямым углом к первой. Но лед на ней с виду показался достаточно крепким. Когда я исследовал лед на новой полынье в месте ее соединения со старой поперечной, обнаружилась целая полоса, где молодой лед от сжатия нагромоздился пластами в несколько слоев и был достаточно прочен, чтобы нас выдержать. В конце концов мы благополучно переправились через эту полынью, хотя и собирались брести вдоль нее несколько дней. Мы двинулись дальше и шли до 8 ч 30 мин вечера, когда оказались перед новой полыньей, точным подобием предыдущей, с тою лишь разницей, что «море» уходило вдаль на этот раз к северо-востоку, тогда как к юго-западу его замыкали на горизонте льды. Полынья была затянута таким же молодым льдом. Лишь у самого края он был постарше и потолще, так что выдерживал тяжесть человека; по нему я пошел на лыжах поискать перехода, но сколько ни шел, так ничего и не мог найти. Повсюду посередине тянулась полоса совсем тонкого льда, иногда пошире, иногда поуже, через который я не отважился переправлять нарты. В результате мы сочли благоразумным расположиться здесь лагерем и подождать до сегодняшнего дня в надежде, что лед несколько окрепнет. И вот лежим мы здесь перед этой самой полыньей. Одному небу известно, какие сюрпризы готовит нам сегодняшний день».
«Воскресенье, 19 мая. Сюрприз, принесенный нам 17-м маем, оказался немалым: мы обнаружили в полынье нарвалов[262]. Только что мы собрались поискать переправу через полынью, перед которой пришлось остановиться накануне, как внимание мое привлекло какое-то пыхтенье, похожее на дыхание китов. Сначала я подумал, что это наши собаки, но затем совершенно отчетливо услышал, что звук доносится из промоины во льду. Я насторожился. Йохансен сказал, что слышал это пыхтенье в течение всего утра, но решил, что это отзвуки отдаленного сжатия. Нет, шум сжатия я узнал бы из многих. Я стал всматриваться в промоину, откуда, как мне показалось, исходил звук в последний раз.
Вдруг я заметил, что там что-то зашевелилось: это не могло быть движением льда; и совершенно верно, из промоины высунулась сначала голова нарвала, за ней показалась спина, изогнулась хорошо знакомым горбом, и все скрылось. Затем с таким же пыхтеньем показался другой нарвал; тут их гуляло, видно, целое стадо. Я крикнул Йохансену, что здесь нарвалы, стремглав бросился к саням и вытащил ружье. Оставалось еще приготовить гарпун. За этим дело не стало, и я был готов к охоте. Тем временем животные исчезли из той промоины, где я их заметил в первый раз; теперь их пыхтенье слышалось дальше к востоку. Я поспешил туда, но мне так и не удалось приблизиться к ним на расстояние выстрела, хотя раза два я и подходил довольно близко к ним. Они ныряли в небольших открытых промоинах вдоль всей полыньи. Конечно, если бы мы остались здесь, я залег бы на целый день около одной из этих промоин и, наверно, подстрелил хотя бы одного нарвала, но мы не могли терять столько времени; притом нам все равно не увезти было с собой много мяса; нарты и без того достаточно тяжело нагружены.
Переход через полыньи нашелся, и мы пошли дальше. На нартах развевались флаги в честь праздника. Так как двигались мы теперь так медленно, что хуже и быть не могло, я во время обеденной остановки решился наконец снять со своих нарт деревянные подполозья, чтобы испробовать, как дело пойдет на полозьях, подбитых нейзильбером. Перемена оказалась поразительной: словно кто-то подменил нарты! Они превосходно пошли вперед. Через некоторое время сняли деревянные подполозья и с нарт Йохансена. Попозже днем встретился превосходный лед, и мы двигались с необычайной быстротой. Вчера, 18-го, к 11 ч 30 мин утра, когда остановились, было пройдено, я уверен, не меньше 2 миль, и теперь, следовательно, мы находимся, по всей вероятности, под 83°20 северной широты или около того.
Наконец-то мы дошли до таких широт, в которых уже побывали люди; теперь и до земли не может быть далеко. Вчера, перед тем как остановиться, перешли через полынью вроде двух предыдущих, только еще более широкую.
И здесь я тоже слышал пыхтенье нарвалов, но, хотя находился недалеко от промоины, откуда исходили звуки, и сама промоина была невелика, мне ничего не удалось разглядеть. Йохансен, который шел с собаками позади, рассказывал, что едва они вступили на лед этой полыньи, как почуяли что-то и хотели повернуть против ветра. Удивительно, что так много нарвалов в этих полыньях!
Лед, по которому мы теперь идем, поразительно гладкий. Новых торосов или совсем нет, или их очень мало. Попадаются только небольшие старые неровности, иногда с довольно глубокими сугробами снега между ними, да эти странные, широкие, бесконечные полыньи, которые все похожи одна на другую и идут совершенно параллельно. И все они совсем не сходны с теми, которые попадались нам раньше. Примечательна их особенность: тогда как в прежних, насколько я замечал, по северной стороне полыньи лед движется на запад по отношению к тому, который лежит на южной стороне, здесь как раз наоборот: на запад идет южный лед.
Из боязни, что нас постоянно сносит к западу, я придерживался довольно восточного курса, а именно ЮЮВ или еще восточнее, смотря по тому, как позволял лед.
В честь 17 мая мы устроили, правда уже 18-го, роскошный праздничный обед из лабскоуса, брусничного киселя (на сладкой муке) и лимонного меда[263]. Наевшись досыта, заползли в спальный мешок».
По мере продвижения к югу лед становился все более неровным и все труднее было двигаться вперед. И лишь местами попадались сравнительно хорошие, ровные участки, но они часто пересекались широкими полосами исковерканного льда и полыньями, которые все время отравляли наше существование и усложняли наш путь.
19 мая у меня записано, что «я взобрался на самый высокий торос, на какой только мне доводилось подниматься. Измерил его довольно тщательно; он возвышался надо льдом примерно на 24 фута (7,3 м), но поскольку лед сам несколько поднимается над водной поверхностью, то общая высота этого тороса не менее 30 футов (9,2 м). Он представляет собой гребень короткой, но извилистой гряды, состоявшей из небольших льдин».
В этот же день мы впервые за все время нашего блуждания по льду увидали медвежий след. Нас это сильно обрадовало; значит, мы подошли к местам, где бродят медведи; теперь можно рассчитывать рано или поздно полакомиться жареной медвежатиной.
20 мая закурилась страшная метель, которая сделала невозможным движение по этому неровному льду. «Следовательно, ничего другого не остается, как заползти опять в палатку и спать сколько можно. В конце концов голод дал себя знать, и я вылез, чтобы сварить похлебку из печеночного паштета. Выпив чашку горячего питья из сыворотки, я снова забрался в спальный мешок, чтобы сделать записи в дневнике или же, если захочется, вновь задремать. И вот лежим мы тут в бездействии, выжидая, когда, наконец, уляжется непогода и можно будет снова пуститься в путь. Едва ли мы находимся сейчас далеко от 83°10 северной широты, и потому должны бы уже достигнуть Земли Петермана, если она лежит там, где указывает Пайер. Но или мы, черт побери, заблудились, или земля эта очень невелика. Между тем, наверное, этот ветер относит нас на запад, в море, к Шпицбергену. Бог весть, какова здесь скорость дрейфа! Но я вовсе не отчаиваюсь. У нас как-никак осталось еще 10 собак. Если даже нас пронесет мимо мыса Флигели[264], то и дальше к западу встретится земля, и там уж ошибки быть не может. С голоду, во всяком случае, мы вряд ли умрем. Если даже впереди нас ждет неудача и придется зазимовать в этих краях, мы готовы и на это. Беда только, что нас ждут дома!.. Барометр неуклонно падает: значит, дело затянется, но ничего, выдержим».
На следующий день (21 мая) после полудня удалось, наконец, двинуться в путь, хотя по-прежнему продолжалась сильная метель, так что местами в снегопаде мы шли как слепые.
«Ветер был крепкий и дул прямо в спину; лед оставался довольно ровным. В конце концов я поставил на свои нарты парус. Они пошли почти сами собой, но аллюр собак от этого ничуть не изменился, – они по-прежнему едва плетутся. Несчастные животные все больше и больше изнемогают, – снег такой рыхлый и тяжелый».
Прошли в этот день по нескольким замерзшим полыньям; должно быть, немного времени тому назад здесь было поразительно много открытой воды.
«Думаю, что не слишком сильно ошибусь, предполагая, что мы прошли сегодня три мили и, значит, оставили 83-й градус позади. Между тем нет никаких признаков земли. Это становится все более загадочным».
«Пятница, 24 мая. – 7,4 °C (минимальная температура -11,4 °C). Вчера у нас был самый трудный день за все время. Полынья, которая вынудила нас позавчера остановиться, оказалась хуже всех прежних. После завтрака, в 1 ч ночи, пока Йохансен занимался починкой палатки, я побрел вперед на поиски перехода, но, проблуждав часа три, так ничего и не нашел. Оставалось только идти вдоль полыньи на восток в надежде, что где-нибудь в конце концов найдется переход. Но поиски эти длились много дольше, нежели мы предполагали. Когда подошли к месту, где полынья как будто кончалась, лед там трескался во всех направлениях, вдоль и поперек; льдины стремительно наскакивали одна на другую и крошились – о безопасном переходе нечего было и думать. Там, где я минуту назад еще мог перейти, в следующий момент (когда я приходил вторично с собаками и нартами) лежала открытая полынья.
Мы карабкались со льдины на льдину, насколько было возможно, уклоняясь все дальше и дальше на восток, чтобы как-нибудь пройти этот хаос. Под ногами и вокруг нас все время происходили сжатия, и вывертываться было нелегко. Много раз мы думали, что вот, наконец, прошли – и тут же перед нами открывались еще худшие полыньи и трещины. Порой можно было прийти в отчаяние.
Конца этому, казалось, не будет; куда ни повернись, всюду разверзаются широкие полосы открытой воды; на пасмурном небе во всех направлениях темный, зловещий отблеск воды, будто потрескался весь лед океана. Мы были голодны и смертельно устали, но хотели, прежде чем остановиться на отдых, миновать этот лабиринт. Под конец мы потеряли всякую надежду и в 1 ч ночи – после 9-часовой упорной борьбы – решили отдохнуть и закусить. Удивительное состояние: как бы скверно ни приходилось, стоит забраться в спальный мешок и залечь, предвкушая пищу, как все горести забываются и человек становится счастливым животным, которое ест, пока не насытится и пока в состоянии держать глаза раскрытыми, а иной раз так и засыпает с куском во рту. Блаженное легкомыслие! Но в 4 ч опять пришлось взяться за тот же безнадежный, изнурительный труд, пытаясь пробиться сквозь этот хаос. Последней каплей, переполнившей чашу нашего долготерпения, была погода. В непроглядном белесом тумане слились все очертания, тени исчезли, не знаешь, куда ставишь ногу, на ровное место или в яму. Увы, такую серую, пасмурную погоду мы видим чаще, чем нужно. Сколько полыней и трещин мы перешли, сколько крутых торосов преодолели, перетаскивая за собой тяжелые нарты, я и не знаю, но их было много. Полыньи тянутся во все стороны, растекаются во всех направлениях, повсюду перед нами чернеет вода или каша из молодого льда.
Но всему на свете приходит конец; настал конец и нашим бедам. После двух с половиной часов невероятно тяжелого труда мы оставили, наконец, позади последнюю полынью. Перед нами расстилалась прекрасная ледяная равнина. В общем мы шли через эту путаницу бесконечных полыней около 12 ч, да перед этим в течение 3 ч разыскивали дорогу – итого 15 ч. Мы были измучены и промокли. Трудно и сосчитать, сколько раз мы проваливались в коварный снеговой покров среди ледяных глыб, под которыми скрывалась вода, а вовсе не твердый лед, как можно было думать. Один раз утром дело чуть было не кончилось печально. Я смело и уверенно шел на лыжах по крепкому, как мне казалось, льду, как вдруг почва ушла у меня из-под ног. На мое счастье, поблизости торчало несколько ледяных глыб, и я выбросился на одну из них, в то время как позади, над снегом, на котором я только что стоял, уже сомкнулась голубая зыбь. Мне пришлось бы, наверное, долго плыть в этой ледяной каше, что было бы совсем не так уж приятно, тем более в одиночестве. А я в это время был один.
Итак, мы, наконец, выбрались на ледяные равнины. Но, увы, счастье было кратковременным. По темной полосе на облачном небе мы увидали, что впереди нас уже поджидала новая полынья. К 8 ч вечера дошли до нее. Я слишком устал, чтобы идти вдоль полыньи на поиски перехода, тем более что, судя по всем признакам, за ней лежала еще одна. Вдобавок в снежной вьюге нельзя разобрать, где лед, а где вода. Оставалось только отыскать подходящее место для привала. Это, однако, сделать нелегко. С севера дул сильный ветер, а на плоской равнине, по которой мы только что шли, мудрено было отыскать защищенное от ветра место. Мы осматривали каждую неровность, каждый бугор, мимо которых проходили среди вьюги, но все они были слишком малы. Пришлось удовольствоваться небольшим торосом, который с грехом пополам мог служить прикрытием. Но около него было мало снегу, и нам с большим трудом удалось установить палатку. В конце концов в ней все же зашумел примус, потянуло аппетитным запахом рыбной запеканки, и два счастливых человеческих создания улеглись в теплом и уютном спальном мешке, от души наслаждаясь своим существованием, если и не вполне довольные своим дневным переходом, то по крайней мере утешавшие себя сознанием, что преодолели кое-какие трудности.
Сегодня, пока готовился завтрак, я вышел из палатки и сделал меридиональное наблюдение, которое, к нашей радости, показало, что мы находимся под 82°52 северной широты».
«Воскресенье, 26 мая… По такому неровному льду идти неимоверно трудно. Снег рыхлый: стоит только на минуту снять лыжи, как проваливаешься в него чуть не по пояс, и это случается довольно часто. Прикрепить лыжи к ногам нельзя, потому что то и дело приходится снимать их и помогать собакам тащить сани. Если еще к тому же метет метель, как вчера, то не видишь самых больших торосов и сугробов и натыкаешься на них; свежевыпавший снег все делает одинаково белым, а в результате отражения света от всех выступов теней вообще нет. Вот почему то и дело летишь кувырком в сугроб, а не так-то просто встать вновь на лыжи. Это повторяется ежеминутно, и чем дальше, тем становится несноснее. Под конец идешь на лыжах, шатаясь от усталости, совсем как пьяный. Особенно устают лодыжки от этой вечной неустойчивости и подвертывания неприкрепленных к ногам лыж на неровном льду. Уже много дней, как они сильно распухли. Но как бы то ни было, мы двигаемся вперед, а это ведь главное, и можно примириться с тем, что ноги так болят и ноют; хуже, что собаки совсем истощены.
Сегодня я вычислил вчерашнее наблюдение и с радостью нашел, что долгота 61°27 (при широте 82°52 ). Нас, следовательно, не относит больше к западу, мы движемся приблизительно на юг, согласно курсу. Постоянная тревога, что нас пронесет мимо земли, оказалась, значит, неосновательной.
Теперь мы можем рассчитывать добраться когда-нибудь до суши. Может статься, мы находимся даже дальше к востоку, чем думаем; во всяком случае, нет оснований опасаться, что зашли западнее, чем предполагаем. Итак, если пройдем еще немного прямо на юг, а затем на юго-запад, то должны встретить землю, притом в самые ближайшие дни. Я считаю, что вчера мы прошли на юг 3 мили; следовательно, теперь находимся под 82°40 северной широты. Еще два дневных перехода, и широта будет вполне удовлетворительная.
Лед с виду легкопроходимый; но, судя по цвету неба, впереди есть полыньи. Нужно только через них перебраться. Не хотелось бы терять время, занимаясь приведением в порядок каяков, до тех пор пока мы не достигнем земли и не почувствуем под ногами твердого припая. Тогда у нас будет время. Как остовы, так и обтяжки обоих каяков нуждаются в основательном ремонте. Пока останется хотя бы одна упряжка собак, я хочу идти вперед, используя ее силы до конца.
Сегодня провели в палатке приятное воскресное утро. Результаты наблюдений привели меня в прекрасное расположение духа, и будущее кажется лучезарно-светлым. Скоро мы понесемся в каяках по чистой воде. О, какое удовольствие будет снова грести и охотиться, вместо этой вечной возни с нартами! Конец тогда и этим бесконечным понуканиям собак, терзающих своим воем слух и нервы».
«Понедельник, 27мая. Вчера с самого утра, как и накануне, мы видели впервые синее «водяное небо»[265]. Я держу курс прямо туда, где, судя по отражению на небе, можно встретить более сплоченный лед и где, следовательно, легче найти проход. Действительно, после полудня мы стали встречать одну полынью за другой, как предвещало небо. Под вечер темное небо впереди предупредило, что мы приближаемся к полынье весьма скверного характера. Особенно грозной и темной была синева к западу и к востоку. В 7 ч я действительно увидал впереди огромную полынью, простиравшуюся и на запад, и на восток так далеко, насколько можно было окинуть взглядом с самого высокого тороса. Она была широка и на вид хуже, чем все встреченные до сих пор. Собаки устали, дневной переход был сделан немалый, а тут – и ходить далеко не надо – прекрасное место для привала; мы расположились лагерем, довольные по крайней мере тем, что добрались до 82,5° и где-то поблизости находится, видимо, земля. На дне спального мешка было очень уютно.
Сегодня во время завтрака я определил полуденную высоту солнца. Она показала, что мы не ошиблись в своих предположениях, – мы под 82°30 северной широты, а быть может, даже на одну-две минуты южнее. Но тем более странно, что нет никаких признаков земли. Не могу объяснить это иначе, нежели тем, что мы очутились несколькими градусами восточнее, чем принимаем[266]. Я не допускаю возможности, что нас слишком далеко отнесло на запад и мы продрейфовали мимо Земли Петермана и Земли Короля Оскара[267], даже не заметив их. Снова пересмотрел прошлые наблюдения, проверил счисления хода, учел возможные влияния ветров и течения на дрейф льда за время между днем последнего точного наблюдения долготы (8 апреля) и днем, когда мы, согласно счислению, предположили, что находимся под 86° восточной долготы (13 апреля). Немыслимо, чтобы здесь вкралась какая-либо серьезная ошибка. Трудно предположить также особенно сильный дрейф льда в течение этих дней; тем более что счисление во всем прочем удивительно хорошо согласуется с наблюдениями.
Вчера вечером убита Квик. Она, бедняжка, совсем выбилась из сил и почти не тянула нарт. Тяжело было расставаться с нею, но что поделать? Даже если бы у нас было свежее мясо, то и тогда потребовалось бы немало времени, чтобы восстановить ее силы, а к тому сроку она была бы не нужна и все равно пришлось бы ее лишить жизни. Она была из крупных собак, и оставшимся восьми хватило корма на три дня.
Меня не перестает удивлять лед, по которому идем. Ровный, прекрасный, он лишь кое-где усеян небольшими нагромождениями; местами попадаются бугры покрупнее и небольшие торосы. В общем это едва ли старый зимний лед; он не старше годового и, во всяком случае, образовался позже последнего лета. Очень редко наткнешься на небольшую полосу старого льда или даже одиночную старую глыбу, пролежавшую лето и зиму. Старый лед встречается настолько редко, что на последних привалах мы так и не нашли льда, опресненного действием летнего солнца, и должны были довольствоваться для приготовления питьевой воды снегом[268]. Несомненно одно: там, откуда пришли эти ледяные поля, во всяком случае, если судить по тому, что мы много миль прошли по такому ровному льду – вчера целый день и добрую часть предыдущего, не говоря о том, что и раньше вперемешку со старым однолетним льдом встречалось тоже несколько таких мест, – еще прошлым летом или прошлой осенью находилась открытая вода, и притом на больших пространствах.
Маловероятно, чтобы они образовались здесь, по соседству. Скорее они пришли с востока или юго-запада и, быть может, образовались на открытой воде с восточной стороны Земли Вильчека[269]. Я думаю, это указывает на то, что летом и осенью бывает немало открытой воды вдоль восточного или северо-восточного берега Земли Вильчека[270].
Теперь наступило время, когда полыньи опять стали хуже худшего. Полыньи и трещины идут вдоль и поперек во всех направлениях. Вот когда начался поистине каторжный труд. Лед повсюду неровный, а поверхность между неровностями рыхлая, изнурительная для пешехода. Если бы посмотреть на этот лед с высоты птичьего полета, полыньи представились бы настоящей сетью из путаных петель. Горе тому, кто запутается в этой сети!»
«Среда, 29 мая. Вчера попробовал в первый раз надеть комаги. Приятная перемена! Ногам в них тепло и сухо, а главное – конец всякой возне и утром и вечером с лапландскими каньгами[271], которые при этой мягкой погоде превращаются в лепешку. Больше не придется лежать по ночам с компрессами на груди и боках, чтобы как-нибудь просушить эту обувь.
Сегодня мы видели первую птицу: буревестника (Procellaria glacialis)[272]».
«Четверг, 30 мая. Вчера в 5 ч утра тронулись в путь с твердой уверенностью, что теперь, наконец, сеть трещин и полыней осталась позади. Но не угодно ли? Прошли совсем немного, как цвет неба снова указал, что впереди новые полыньи. Я поспешил взобраться на ближайший торос, и глазам моим представилась весьма неутешительная картина: насколько хватал глаз, и впереди, и по сторонам шли, переплетаясь и перекрещиваясь, полыньи! Какое бы направление мы ни выбрали, все равно не выпутаться было из этой сети. Я прошел далеко вперед, чтобы посмотреть, нет ли возможности проскользнуть по большим, соприкасающимся между собой ледяным полям, как это не раз делали. Но весь лед разломало, и таким, одинаково непроходимым, он, видимо, был везде, до самой земли. Мы имели дело уже не со сплошным толстым полярным льдом, а с тонким, битым паком[273], подвластным всем прихотям ветра, и вынуждены были утешать себя мыслью, что кое-как будем перепрыгивать со льдины на льдину, по возможности поудачнее.
О, чего бы я не дал, чтобы вместо конца мая с температурой чуть ли не выше 0 °C стоял теперь март с его холодами и страданиями. Этой-то последней трети мая я и боялся больше всего. Именно к этому времени во что бы то ни стало нужно было уже быть на суше. К несчастью, мои опасения оказались основательными. Теперь я почти готов был пожелать, чтобы время продвинулось на месяц или на два вперед. Тогда, может статься, лед здесь станет значительно разреженнее, с еще большими пространствами чистой воды и полыней, по которым можно будет пробираться какую-то часть пути в каяках. Да как знать?
Этот тонкий, дряблый молодой лед во всяком случае мало сулит хорошего, а темные пятна на небе – отражение полыней – виднеются во всех направлениях, и всего больше вдали, впереди. Если бы только быть там, если бы только быть у земли!.. Как бы не пришлось нам в довершение всего застрять здесь, во льдах, в ожидании, когда наступит совсем теплая погода, начнется настоящее таяние и вскрытие льда наступит не на шутку: по такому глубокому снегу идти нечего и думать. Но хватит ли у нас продовольствия, чтобы ждать так долго? Это более чем сомнительно.
Через гряды торосов
Рисунок Фритьофа Нансена
Я стоял на высоком торосе, погрузившись в эти мрачные раздумья и разглядывая лед на юге – полыньи за полыньей, торос на торосе, – как вдруг прямо за спиной послышалось хорошо знакомое пыхтенье. Вот ответ на мою тревогу! Мы не умрем с голода: здесь водится морской зверь, ружья и гарпуны у нас, слава богу, есть и пользоваться ими мы тоже умеем. В полынье пыхтело, сопело и плескалось целое стадо нарвалов. Так как высокие нагромождения льда почти скрывали их от меня, я лишь изредка улавливал мельканье серых спин, выгибавшихся горбами над черной водой. Долго стоял я и глядел на их игру, и все время оставались они на месте; если бы у меня было с собой ружье и гарпун, нетрудно было бы убить одного из них. Да, да, по существу, наши дела не так уж плохи, и пока нам не остается ничего другого, как, не обращая внимания на полыньи, держать курс на ЮЗ или ЮЗЮ и пробиваться насколько возможно дальше. С этим решением я и вернулся к нартам. Ни один из нас, правда, не был твердо уверен, что нам удастся уйти далеко. Вот почему, тронувшись в путь, мы обрадовались тому, что идем довольно быстро, несмотря на крайнюю усталость собак.
Утром, когда мы пробирались между полыньями, я вдруг заметил высоко в воздухе черную точку, которая описала над нами несколько кругов. Это был чистик (Uria grylle). Немного погодя я услыхал в юго-западном направлении странный звук – словно кто трубил в козий рог или вроде этого. Я слышал этот звук несколько раз, Йохансен тоже, но мы не могли разобрать, что это такое. Во всяком случае это какой-нибудь морской зверь, так как трудно предположить, что по соседству находятся люди[274]. Вскоре пролетел буревестник и стал парить над головами. Я вынул ружье, но, прежде чем успел вложить патрон, птица улетела. Вокруг становится оживленно. Невыразимо приятно видеть все эти живые существа, по-настоящему чувствуешь, что приближаешься к земле, к теплым краям. Позже я заметил на льду небольшого тюленя. Недурно было застрелить его, но, пока я разглядывал, что это такое, он исчез в воде. В 10 ч пообедали. Чтобы не терять времени, решили во время обеда не забираться в спальный мешок, так как, щадя собак, мы сократили дневные переходы до 8 ч или около того. После обеда, в 11 ч, тронулись дальше, а в 3 ч остановились и разбили палатку. Со вчерашнего дня мы прошли в юго-западном направлении приблизительно мили полторы, или, скажем, от двух с половиной до трех миль за два последних дня; теперь и этим немногим приходится довольствоваться.
На горизонте впереди видна синева столь резких очертаний и такая неподвижная, что там должны находиться либо открытое море, либо загадочная земля. Наш курс лежит прямо на синеву. До этого темного пятна еще далеко, и если оно отражает водное пространство, то последнее, очевидно, весьма значительно. Я не могу не думать, что это скорее земля. О, если бы это было так! Но между нами и нею, судя по небу, еще немало полыней.
Все эти дни лед по-прежнему тот же однолетний, образовавшийся минувшею зимой, и невозможно найти ни кусочка льда, пригодного для утоления жажды. Мне кажется, что лед здесь – если это вообще возможно – еще тоньше; мощность его не превышает каких-нибудь 60–90 см. Пока я еще затрудняюсь найти этому какое-нибудь объяснение»[275].
«Пятница, 31 мая. Удивительно: последний день мая! Весь май прошел, а мы так и не достигли земли, даже и не видим ее пока. Неужто и июнь пройдет таким же образом? Нет, теперь до земли уже не может быть далеко! Все, как мне кажется, говорит о ее близости. Лед становится все более тонким, вокруг нас с каждым днем оживленнее, а впереди эта синева, указывающая на воду или землю, – одно из двух.
Вчера утром я видел в небольших полыньях двух тюленей (Phoca foetida); вечером над полыньей пролетела какая-то птица, по всей вероятности буревестник; около полудня наткнулся на свежие следы медведицы с двумя медвежатами. Следы шли вдоль полыньи. По-видимому, в этих местах вполне можно рассчитывать на свежее мясо; но, как ни странно, ни один из нас не ощущает особой потребности в нем: нас вполне удовлетворяет имеющийся провиант. Но для собак свежее мясо было бы великим благом. Вчера пришлось снова заколоть одну, на этот раз Пана, нашу лучшую собаку. Другого выхода не было: он совсем обессилел и не в состоянии был двигаться дальше.
Мы сможем целых три дня кормить его мясом семь оставшихся собак.
Мы никак не ожидали, что лед здесь будет так сильно разбит, его можно было бы назвать типичным плавучим льдом (паком), если бы в нем не попадались отдельные, более крупные и ровные ледяные поля. Будь здесь достаточно места и если бы этот лед несколько рассеялся, не составило бы труда лавировать в каяках между льдинами.
Вчера, когда нас остановили полыньи и я влез на торос, чтобы осмотреться, у меня сердце сжалось в груди. Я готов был думать, что мы должны отказаться от попыток подвинуться дальше: я видел перед собой только хаос плававших в воде ледяных осколков и снежуры. Нелегко прыгать тут со льдины на льдину, таща за собой собак и две тяжелые нарты. Все же мы решились на риск.
Нам повезло и на этот раз: после непродолжительного, хотя и труднейшего перехода по снежному и ледяному месиву мы вышли, как это было уже не раз, на гладкую ледяную равнину. А тут дело пошло по-прежнему: все новые и новые полыньи. Лед, по которому мы идем, почти исключительно молодой, лишь местами в него вкраплены более старые глыбы. Он постоянно становится тоньше, здесь, например, он по большей части не превышает 90 см. Льдины местами так плоски, как в момент замерзания.
Вчера вечером попали на полосу старого льда, на котором остановились на ночлег; трудно сказать, как далеко он тянется. Расположились лагерем в 6 ч 30 мин пополудни, и у нас снова, наконец, был пресный лед для кухни – приятное разнообразие для повара: мы ведь не видели пресного льда с 25 мая[276]. К ночи подул неистовый ветер с юга, против которого трудно идти. Часто, черт побери, бывает здесь ненастная погода; почти каждый день пасмурно и ветрено; ветер вдобавок южный, который теперь меньше всего желателен. Но что поделаешь? Остановиться и сложить руки – толку мало; не остается, значит, ничего другого, как тащиться вперед.
Вчера взял полуденную высоту солнца; выходит, что мы должны находиться под 82°2 северной широты. И все еще ни малейшего намека на землю! Это становится все более загадочным. О, чего бы я не дал, только бы ступить, наконец, на твердую землю! Но терпение, терпение и еще раз терпение!»
Глава пятая
Полыньи и терпение
«Суббота, 1 июня. Итак, вот и июнь. Что же ты несешь нам с собой? Неужели и в этом месяце мы не увидим земли, к которой так стремимся? Будем жить надеждой и верой. Хотя, по правде сказать, эти спутницы мне порядком уже надоели. Вообще странная вещь – счастье. Вчера с утра я почти ничего уже не ждал от этого дня: из-за метели ничего не было видно, и резкий ветер дул прямо в лицо. Настроение наше не улучшилось, когда мы вдруг наткнулись на полынью, с виду почти непроходимую. Мрачная, безобразная перспектива. А день оказался совсем не плохим. Обогнув полынью с северо-востока, я нашел переправу, и мы вышли на прекрасную равнину, по которой двигались до самого обеда – до 5 ч. После обеда шли еще часа полтора по таким же полям. Но на этом дело и кончилось; преградившая нам путь полынья положила конец всякому продвижению. Тщетно я бродил в поисках перехода в течение 1 ч 30 мин; ничего другого не осталось, как раскинуть лагерь и надеяться, что завтрашний день будет лучше.
Но вот наступил и он, а я еще не знаю, сблизились ли края полыньи хоть немного и улучшилось ли наше положение. Вчера остановились на ночевку около 9 ч вечера. Как обыкновенно бывает в последние дни, едва принялись устанавливать палатку, как погода, после целого дня отвратительной вьюги, вдруг прояснилась. Ветер тоже утих, и наступила положительно изумительно хорошая погода. По голубому небу плыли легкие белые облака, и почти можно было вообразить себя далеко-далеко дома в летний день. На юге и юго-западе горизонт был чист и ясен, но ничего не было видно, кроме той же синеющей полосы, на которую мы держим курс; к счастью, она теперь поднялась значительно выше, следовательно, мы к ней приближаемся. Только бы дойти до нее, – там должна быть перемена, в этом я нисколько не сомневаюсь. Как жажду я этой перемены!..
Какая странная разница: если нам удастся добраться до этой земли прежде, нежели придет к концу провиант, мы будем считать себя вне опасности; а Пайеру казалось, что эта же самая земля сулит ему верную голодную смерть, если он останется там и не найдет своего «Тететтгофа». Но ведь ему не пришлось брести два с половиной месяца по дрейфующим льдам между 83 и 86°, не видя ни единого живого существа!
Вчера утром, перед тем как сняться с лагеря, над нами вдруг раздался резкий крик чайки – две белые красивые птицы парили над самой головой. Я хотел было застрелить их, но решил, что такая мелочь, в сущности, не стоит патрона. Да и они сразу исчезли из виду. Немного погодя снова услыхали их крик. Сегодня, лежа в ожидании завтрака в спальном мешке, мы опять над самой палаткой слышали грубый, сиплый крик, что-то вроде вороньего карканья. Я думаю, что это тоже была чайка (Larus argentatus)[277].
Не странно ли? Сколько раз ни просыпался я ночью, солнце все время пробивалось сквозь шелковые стенки палатки, и в ней было так тепло и светло, что я лежал и грезил о лете, далеком от полыней, от всех этих трудов и мытарств. О, какой прекрасной кажется в такие минуты жизнь и каким светлым представляется будущее! Но не успел я выйти из палатки в 9 ч 30 мин утра, чтобы приготовить завтрак, как солнце скрылось в густой пелене тумана, а затем закурилась и завыла метель. Так теперь бывает почти каждый день. Быть может, это сама судьба хочет, чтобы мы не двигались с места, дождались тут наступления лета, а с ним распада льдов и свободной воды? Не хочет ли она избавить нас от утомительных поисков пути в этой отчаянной путанице полыней? Я отнюдь не рад был бы такому случаю, хотя мы могли бы обойтись как-нибудь с едой, убив и съев всех наших собак и настреляв вдобавок кое-какой дичи. Но тогда мы слишком поздно достигли бы Шпицбергена и стала бы неизбежной зимовка. Нашим близким пришлось бы ждать нас лишний год».
«Воскресенье, 2 июня. Итак, эта тетрадь[278] будет закончена в Троицын день. Меньше всего я думал, что в это время мы все еще будем блуждать на плавучих льдах, не видя земли. Но судьба безжалостна, ее нельзя ни смягчить, ни изменить.
Остановившая нас третьего дня полынья не сомкнулась, а, напротив, стала еще шире, так что к западу от нас образовалось большое озеро и мы оказались на льдине среди темного моря, не имея возможности выбраться ни в какую сторону. Случилось то, что давно нам угрожало. Пришлось взяться за работу, которую мы откладывали: приводить в порядок каяки, чтобы их можно было спустить на воду. Сначала перенесли палатку в более спокойный уголок под защиту тороса, возле которого остановились. Получилось уютное жилье, ветер теперь сюда не добирается, и мы могли вообразить, что погода стоит тихая, хотя с ЮЗ дул настоящий «мельничный бриз». Снять покрышку с моего каяка и втащить ее для починки в палатку было делом недолгим, и мы провели затем в палатке безмятежный и приятный вечер – канун Троицы. Вскоре зашипел примус, и мы приготовили на обед чудесный лабскоус. Никто из нас особенно не сожалел о том, что мы не в пути; нельзя отрицать, что подчас не мешает и отдохнуть немного. Обтяжка скоро была приведена в полный порядок, и мне пришлось выйти проверить, в какой починке нуждается остов. Большинство скреп ослабло, их нужно было вновь перевязать. Это был нелегкий труд, так как понадобилось развязать и затем снова связать по крайней мере сорок ремней. Зато в остове сломанными оказались всего два шпангоута, и починить его было нетрудно. Затем Йохансен снял обтяжку со своего каяка, и сегодня мы займемся его починкой.
Как только оба остова будут починены и заново обтянуты, мы готовы будем идти дальше, навстречу любым препятствиям, будь то полыньи, разводья или открытое море. Когда каяки будут в порядке, наконец-то мы почувствуем себя уверенно, исчезнет эта постоянная боязнь встречи с непроходимыми полыньями, и тогда ничто уже не сможет помешать нам достигнуть земли в самое ближайшее время. Скоро мы должны попасть в такие области, где будет достаточно полыней и разводий, и можно будет продолжать путь на веслах. Одна беда – как быть с собаками, которые еще уцелеют к тому времени? Придется, верно, расстаться с ними. Вчера мы наполовину уменьшили им обеденные порции, и часть Пана осталась на ужин.
Теперь очередь за Гремучей Змеей (Клапперслангеном). Тогда останется шесть собак, которых будет чем прокормить в течение четырех дней, а тем временем мы порядочно продвинемся вперед.
Троицын день… Сколько в этом слове своеобразной прелести лета! Больно думать, что дома теперь так прекрасно, чудесно! А здесь все тот же лед, туман и ветер. Как хотелось бы попасть туда! Но как помочь этому?.. Маленькая Лив отправится сегодня обедать к бабушке. Сейчас ее, верно, наряжают в новое платьице. Придет время, и я буду с ними, но когда?.. Вон из палатки и поскорей за работу – так дело будет лучше!»
Все последующие дни мы старательно работали, чтобы как можно скорее привести в порядок каяки. Жаль было даже тратить время на обед. Случалось, что мы не ели по 12 ч подряд, а рабочий день длился круглые сутки. Тем не менее потребовалось порядочное время, чтобы приготовить каяки к спуску на воду. Хуже всего было то, что приходилось крайне бережливо и скупо расходовать материалы: возможности получить новые у нас ведь было маловато. Когда, например, требовалось перевязать рамы, мы не могли попросту срезать старый ремень и заменить его новым, а приходилось с величайшим трудом разматывать старый, стараясь не повредить его, это сильно задерживало, – ведь нужно было перевязать не один десяток скреп. К тому же оказалось, что сломано несколько продольных бамбуковых ребер, уложенных вдоль бортов остова. В особенности пострадал каяк Йохансена; из его каяка ребра пришлось вынимать целиком или частями и заменять новыми или же скреплять старые добавочными скрепами и подвязывать боковые швы. Вся эта работа требовала особой тщательности; ее нельзя было делать наспех. Но зато каяки получились крепкие, надежные, вполне пригодные для морского путешествия и способные продержаться до самого Шпицбергена. После нескольких дней усердной работы остовы были, наконец, готовы, и мы снова тщательно их обтянули.
Между тем время, драгоценное время, уходило. Мы, впрочем, надеялись, что каяки вскоре окажут нам существенную помощь, так как на них мы быстро пойдем вперед. Во вторник, 4 июня, в дневнике записано: «Мне представляется, что теперь уже скоро мы попадем на открытую воду или разреженный лед. Лед вокруг тонкий и битый, погода совсем летняя: вчера было всего -1,5 °C и шел мокрый снег. Он таял, падая на палатку, и немалых трудов стоило уберечься от дождя в самой палатке – со стен, едва к ним прислонишься, течет. Вообще вчера в течение всего дня стояла отвратительная погода, но мы уже к ней привыкли; погода за последнее время нас не балует. Сегодня светло, ясно, небо ярко-голубое, солнце только что поднялось над краем бугра позади нас и освещает палатку. Приятно будет работать под открытым небом; не то, что вчера, когда мокло все, за что ни возьмись. Хуже всего, когда намокают ремни, прежде чем их свяжешь; тогда с ними никак не справиться.
Как бы то ни было, солнце – это самый дорогой друг. Когда я видел его каждый день, мне казалось, что оно надоело.
Но как мы рады ему теперь, как оно бодрит! Трудно отделаться от впечатления, что это – чудное, свежее июньское утро у нас дома, на берегу фьорда. Только бы поскорей добраться до открытой воды, чтобы пустить в ход каяки, а там уже недолго ждать и возвращения домой!
Сегодня впервые за все путешествие мы выдали себе к завтраку порции: масла (по 50 г) и алейронатного хлеба (по 200 г)[279]. Отныне мы должны взвешивать и точно рассчитывать каждую порцию, если хотим, чтоб запасов хватило; прежде чем сняться с места, я хорошенько подсчитаю, что у нас еще осталось.
Счастье, увы, непродолжительно! Солнце опять скрылось, небо затянуло облаками, а в воздухе заплясали снежные хлопья».
«Среда, 5 июня. По-прежнему стоим на том же месте, но надеемся, что еще немного и мы отправимся дальше в путь. Вчера так чудесно было работать на открытом воздухе, греясь на солнце, любуясь на игру его лучей в морских волнах и на искрящийся снег.
Вчера застрелили первую дичь. Это была пролетавшая над палаткой белая чайка (Larus eburneus). Впрочем, чайки вчера летали здесь в течение всего дня; один раз мы видели сразу четыре штуки, но слишком далеко от нас. Я отправился было поохотиться, но, выстрелив по одной, промахнулся. Итак, один патрон пропал даром, – это не должно повторяться. Если бы мы хотели, нетрудно было бы настрелять достаточно много чаек, но это слишком мелкая дичь; к тому же рано еще растрачивать патроны. В полынье видел тюленя. Йохансен тоже видел одного. И оба мы и видели и слышали нарвалов. Здесь достаточно оживленно, и будь каяки в исправности, чтобы идти на веслах, мы здесь, наверное, чем-нибудь да поживились бы. Но вообще нужды в этом пока нет: припасы у нас есть, и лучше использовать время для того, чтобы продвинуться вперед.
Только для собак, пожалуй, неплохо было бы раздобыть какого-нибудь крупного зверя, чтобы избавиться от необходимости убить еще нескольких собак, прежде чем окончится наше путешествие по льду и мы по-настоящему сядем в каяки. Вчера пришлось убить Гремучую Змею. Из нее вышло 25 порций; шести оставшимся собакам этого хватит на четыре дня. Убой собак стал теперь целиком специальностью Йохансена. Он достиг такого совершенства, что приканчивает животное сразу, одним ударом моего длинного финского ножа; пес не успевает даже пикнуть. Затем с помощью ножа и небольшого топорика он в течение нескольких минут разрубает тушу на куски. Собаки стали непривередливы, и после их трапезы остаются лишь клоки шерсти, разбросанные по льду, несколько костей, да, пожалуй, еще начисто обглоданный череп.
Собаки изголодались. Позавчера Лисичка (Лиллеревен) сожрала свою обувь и кусок оленьей шкуры, служившей ей подстилкой, и обглодала лыжи Йохансена, брошенные им на льду. Покойная Квик съела парусиновую упряжь, и не лишено вероятия, что теперь и в других наших собаках путешествуют лоскутья парусины.
Я только что вычислил долготу нашего места по произведенному вчера теодолитному наблюдению и получил 61° 16 восточной. Широта наша 82°17,8 . Понять не могу, почему все еще не видно земли. Единственное возможное объяснение – это что мы находимся значительно восточнее, нежели предполагаем, и что земля восточнее пролива Роулинсона[280]заворачивает к югу. Во всяком случае теперь мы не можем быть далеко от нее. Как раз в эту минуту над нами пролетела птица, которую Йохансен, стоящий возле палатки, признал за морского кулика».
«Четверг, 6 июня. По-прежнему на том же месте. До боли хочется поскорее двинуться вперед, посмотреть, как теперь пойдет дело, и разрешить, наконец, загадку, которая не перестает тревожить нас. Что за удовольствие снова пуститься, наконец, в путь с исправными каяками и затем поплыть на них по открытой воде! Как изменится тогда наша жизнь. Подумать только – навсегда избавиться от этого льда, от этих полыней, от этой мучительной возни с нартами и бесконечных неприятностей с собаками. Плыть налегке одному в пляшущем по волнам легком суденышке!.. Я в восторге при одной мысли об этом. Быть может, нам предстоит еще трудная борьба, пока мы достигнем этого, еще много тяжелых минут; но когда-нибудь ведь наступит же это, а тогда – да, тогда жизнь опять станет жизнью.
Починка каяков
Рисунок
Вчера, наконец, закончили ремонт обоих остовов. На дно поставлены плетенки из бамбука для провианта, они предохранят продовольствие даже в случае небольшой течи. Остается только еще раз тщательно осмотреть остовы, проверить солидность связей, укрепить еще те, которые в этом нуждаются, и натянуть на каяки покрышки. Завтра вечером, надеюсь, сможем тронуться в путь. Почти весь запас крученых бечевок ушел на ремонт. Из пяти мотков остался один, да и тот неполный. Его необходимо сохранить на случай, если придется ловить рыбу.
Запасы понемножку истощаются. Вчера взвесил масло; его осталось 2,3 кг. Если считать по 50 г на человека в день, его хватит на двадцать три дня. Но к тому времени подвинемся же мы несколько вперед. Сегодня я впервые отметил температуру выше нуля: утром было +0,2 °C. Снег совсем мокрый, из торосов каплет вода. Теперь скоро на льдинах появится вода. Ночью прошел настоящий дождь, но он быстро отшумел. Началось с мелких моросящих брызг, потом стали падать крупные, тяжелые капли, и мы поспешили укрыться в палатку, чтобы не промокнуть. Но какая радость: шел дождь. Дождь!.. Мы сидели в палатке, прислушиваясь, как он барабанил по стенкам, и всем своим существом ощущали лето. Если после такого дождя вновь подморозит, будет отличный санный путь. Но если оттепель затянется, то надо сознаться, великолепный суп образуется между всеми этими ледяными хребтами и торосами; тогда желательно только одно – чтобы дождь начисто смыл снег и мы смогли бы идти по голому льду, иначе мы недалеко уедем вперед – на первых порах.
Ну, да будь, что будет, все-таки поедем вперед, и, как уже сказано, немного пройдет времени, пока наступит перемена – земля или вода, что-нибудь да будет».
«Суббота, 8 июня. Вчера, наконец, каяки были окончательно готовы, и мы могли их испытать. Зато и работали мы с вечера третьего дня до вчерашнего вечера без перерыва. Удивительно, как мы выдерживаем эти долгие рабочие дни. Будь это дома, мы бы давно устали и проголодались, а здесь как будто так и надо, чтобы от одной еды до другой проходили десятки часов напряженной работы. Но аппетит у нас первоклассный, и сон тоже не хуже, что, по-моему, отнюдь не указывает на общую слабость или склонность к заболеванию цингой. Насколько я могу судить, мы сейчас сильны и здоровы, как никогда раньше. Испытывая каяки в небольшой полынье, обнаружили, что оба протекают в швах, а в некоторых местах (в результате тяжелых аварий во время путешествия на санях) воду пропускает парусина. Надеюсь, когда парусина в воде разбухнет, течь прекратится. Конечно, неприятно будет переправляться через полыньи в каяках, пропускающих воду, – пожитки легко промочить, но со временем и это уладится.
Итак, сегодня, после недельной стоянки на одном месте, трогаемся в путь. Вчера начался юго-восточный ветер, сегодня он посвежел, и довольно значительно, судя по его свисту и вою над торосом. Я лежал сегодня все утро, прислушиваясь к ветру, и мне чудился шум недалекого прибоя. Между прочим, вчера все полыньи вокруг закрылись, и чистой воды почти не видно. Думается, что причиной этому ветер, ну, если он смыкает для нас полыньи, то пусть его дует! На поверхности льда образовался наст[281], и путь – лучше не надо. Будем надеяться, что дорога будет довольно ровной и все пойдет хорошо.
Вчера Йохансен убил еще одну белую чайку, и на обед в первый раз было свежее мясо (две чайки). Оно показалось вкусным, но все же не так, как можно было ожидать после того, что в течение нескольких месяцев не пробовали свежего мяса. Это доказывает, насколько хороша наша обычная пища. Взвесил вчера запас хлеба: осталось еще около 12 кг обыкновенного белого хлеба и 7–8 кг алейронатного; этого хватит на тридцать пять – сорок дней. Как далеко уйдем за это время, знают одни боги, но часть пути, наверное, пройдем».
«Воскресенье, 9 июня. Итак, вчера мы, наконец, храбро покинули стоянку. Несмотря на погоду – с востока сильно мело и погода вообще была самая отвратительная, – мы оба радовались, что можем возобновить поход. Много времени ушло на то, чтобы из мешков с продовольствием, спальных мешков и шерстяных одеял устроить подстилки под каяки и погрузить все это на нарты. Все же в конце концов тронулись. Мы без затруднений покинули льдину, на которой прожили так долго, не пришлось даже прибегнуть к каякам, которые специально для этой цели чинились в течение недели. Ветер сдвинул края полыней. Перед нами лежала гладкая равнина, и мы отлично шли вперед, несмотря на отвратительный путь. Нарты прилипали к свежевыпавшему снегу, и стоило только остановиться, как они уже не могли сдвинуться с места, словно пригвожденные. О лыжах нечего и говорить. В ста шагах ничего уже не было видно, а с того бока, откуда дул ветер, одежда промокала насквозь до костей из-за тающего снега. Но все-таки восхитительно было уже одно то, что мы скользим по льду вперед, вперед к цели. Встретили несколько полыней и переправились через них не без трудностей, – по ним расходилась вдоль и поперек сеть трещин и торосистых гряд. Некоторые полыньи были очень широки и заполнены ледяной кашей, что не позволило пустить в ход каяки. Местами эта каша была так густа, что мы переходили по ней. И все же беспрестанно приходилось делать обходы и возвращаться обратно, чтобы найти подходящее место для переправы. Тот, кто оставался ждать с собаками в одиночестве, успевал промокнуть и продрогнуть, пронизываемый ветром и мокрым снегом, и время ожидания тянулось для него нескончаемо. Когда я пропадал надолго, Йохансену приходило на ум, что я провалился в полынью или погиб. Какие только странные мысли не приходят в голову, когда человек сидит один вот так на каяке и ждет другого среди полной тишины, вглядываясь в пустую даль. Истомленный ожиданием, Йохансен карабкался на ближайший самый высокий торос, чтобы оттуда беспокойным взглядом обшаривать льды. И только когда далеко-далеко на белой равнине открывалось, наконец, движущееся черное пятнышко, он с облегчением переводил дух. Вчера, дожидаясь меня таким образом, он вдруг заметил, что края льдин в полынье тихо колышутся, словно от легкой зыби. Неужели открытая вода близко? Неужели сюда доходит морская зыбь? Как охотно готовы мы были верить этому! Или, может статься, просто ветер колышет тонкий лед![282] Или и в самом деле к юго-востоку от нас открытая вода? Замечательно, что ветер, дующий оттуда, уплотняет лед, тогда как несколько раньше юго-западный ветер, напротив, разъединял лед. Если сопоставить все это, то приходишь к мысли, что мы невдалеке от моря. Я вспоминаю о синеве, виденной нами прежде на горизонте. Сейчас Йохансен выполз из палатки и говорит, что на юге он опять видит эту синеву. Что может это быть? Только бы нам добраться туда!
Вчера опять набрели на медвежий след. Трудно определить, какой он давности; вьюга заметает здесь все в течение нескольких минут; но, вероятно, след вчерашний, так как Заяц (Харен) тотчас что-то почуял и побежал против ветра. Йохансен решил, что медведь где-то поблизости. Ну, старый это или новый след, а факт остается фактом: пока мы, расположившись чуть подальше к северу, занимались починкой каяков, медведь навещал эти места, и в один прекрасный день он еще встретится с нами. О присутствии медведя говорит и то, что подстреленная Йохансеном чайка, упав, выронила из клюва большой кусок жира, – вряд ли она могла где-либо поживиться им, если бы поблизости не бродил медведь.
Погода скверная, мокрая и, кроме того, туманная, а путь – хуже и быть не может; идти долго по такому пути малособлазнительно. Но останавливаться на обед среди этой слякоти тоже не особенно заманчиво. Поэтому мы шли и шли вперед и только около 10 ч вечера остановились на ночлег. Как приятно было снова очутиться в палатке, и каким вкусным показался пудинг из рыбной муки. Согревает мысль, что, несмотря ни на что, все-таки мы подвигаемся вперед. Трудно теперь переносить тепло; снег очень мокрый, и в моем каяке набралось немало воды, она натекла с палубы через открытый бок, где проходит шов, еще не зашитый нами: мы ждем хорошей погоды, чтобы обшивки совсем высохли и можно было их хорошенько стянуть».
«Понедельник, 10 июня. Несмотря на самый непроницаемый туман и на самый гнусный путь – мокрый снег не успел еще превратиться в наст и нарты по нему еле ползут, – вчера весь день понемногу двигались вперед. Перешли бесчисленное множество полыней и немало переходов сделали по отдельно плавающим льдинам. Но лед здесь повсюду ровный, и это помогает делу. Это все тот же тонкий зимний лед мощностью приблизительно 90 см. Вчера я видел только две старые льдины по соседству с нашей стоянкой; расположились мы тоже на старой льдине. Вообще же повсюду молодой лед, часто совсем даже недавнего образования. Несколько раз проходили большие расстояния по совсем тонкому льду толщиной всего 30 см, а порою и того меньше. Последний отрезок пути по такому льду был особенно велик; по-видимому, здесь тянулась огромная полынья, лед здесь был до такой степени тонкий, что, видимо, продержится он недолго и скоро совсем растает. На поверхности льда стоит вода, и мы шлепаем по ледяной каше. В сущности, это типично морской лед, разбитый на куски большей или меньшей величины, нередко очень мелкие, но тесно сплоченные между собой. При благоприятной погоде такой лед рассеется по морю, и тогда появится столько чистой воды, что мы сможем плыть на веслах в каком угодно направлении.
Сегодня, надо полагать, погода будет такая же, как вчера, с юго-восточным ветром; он теребит и рвет палатку. Мягкая погода и мокрый снег. Бог знает, будет ли еще мороз. Если бы сейчас ударил мороз, путь сразу стал бы превосходным. Но боюсь, что будет как раз наоборот и наступит настоящая распутица. Скоро мы очутимся лицом к лицу с самыми худшими условиями. Полыньи, впрочем, начинают улучшаться; они теперь не так переполнены ледяными осколками и снежным салом. И то и другое теперь растаяло. А в такой более открытой воде легче образуются мосты.
Как только погода несколько проясняется, начинаем высматривать на горизонте землю. Но нигде ничего не видно – по-прежнему ничего. А между тем постоянно замечаются признаки близости земли или открытой воды. Начинают все чаще попадаться чайки, а вчера мы видели в полынье люрика (Mergulus alle)[283]. Небо на юге и на юго-западе остается все время темным; вообще же погода такая, что не видно даже пути. У меня такое чувство, что приближается развязка. Но как давно уже мне это кажется!.. Есть одна благородная добродетель, имя которой – терпение.