Планета Вода (сборник с иллюстрациями) Акунин Борис

Собрав всю силу духа (а ее у Эраста Петровича было более чем достаточно), он изгнал прочь сполохи, замутнявшие зрение.

Море было пустынным, лишь морщилось, чередуя серебряные полосы с черными.

– Маса! Маса! – всё повторял Фандорин. – Ты не можешь погибнуть! Маса!

Поодаль что-то вынырнуло, закачалось на воде.

– Я здесь! Я сейчас! – Эраст Петрович отцепил жилет и пневмофор, сковывавшие движения. Быстро поплыл, мощно загребая руками.

В пахучей луже дизельного топлива чернел продолговатый предмет – флагшток «Лимона-2» с придуманным Масой гербом: острая стрела и пузатый лук.

Больше из морской пучины ничего не всплыло.

На темном скалистом берегу, у пенной кромки прибоя, сидел мокрый человек, дрожал от холода и трясся от рыданий. Прежний Фандорин, сильный и бесстрашный, был раздавлен обрушившимся на него несчастьем.

Он привык считать себя одиночкой, существующим отдельно от всего остального мира, но лишь сейчас он ощутил одиночество во всей его страшной немой пустоте. Когда поблизости есть кто-то, кому можно без колебания довериться – верный друг который, если чего и не поймет, то истолкует любое сомнение в твою пользу, никакого одиночества нет.

Четверть века, почти всю взрослую жизнь Эраст Петрович провел со своим компаньоном. Иногда рядом возникали женщины, которых Фандорин любил, но каждая была как просвет в затянутом тучами небе – блеснет ярким светом, ненадолго согреет, и исчезнет. При расставании кроме естественной печали Эраст Петрович иногда чувствовал странное удовлетворение: обнажившийся участок души снова защищен. Кому мало что терять, тот мало чего и страшится.

Но когда у человека мало что есть, и он это малое теряет, оказывается, что он потерял всё. Маса был не «малое», а единственное, чем Фандорин дорожил в этой жизни, хоть, кажется, никогда прежде об этом не задумывался.

«Мне сорок восьмой год, и у меня совсем никого нет», – сказал Эраст Петрович и заплакал еще безутешней. Маса тоже бы плакал. Он всегда говорил, что слезы, пролитые по достойному поводу, красят мужчину.

Но край моря озарился рассветом, тьма начала рассеиваться, и Фандорин вытер слезы ладонью. Ночь больше не скрывала очертаний окружающего мира. Мир этот был Эрасту Петровичу враждебен, а врагам показывать заплаканное лицо нельзя.

Нужно было вернуть себе почву под ногами. Хотя бы для того, чтобы расквитаться за Масу с этим ненавистным островом.

Сказано: «Когда происходит трагедия, благородный муж сначала укорачивается, а потом делается выше». Эраст Петрович вспомнил эту максиму и ухватился за нее, пытаясь понять смысл древнего рецепта.

Укорачивается – понятно. Вот он сидит и трясется, сломленный и сгорбленный горем, жалкая частица прежнего себя. Но что такое «становится выше»? Выше, чем прежде? Как? За счет чего?

Наверное, когда оборвана нить, привязывающая тебя к жизни, дух отрывается от земли. Выше взлетаешь, дальше видишь. Абсолютное одиночество – первый шаг к внутреннему покою и Великой Тишине, в которую не проникают звуки бренного мира. Видимо, мудрец имел в виду что-нибудь этакое.

Но в тишину, где пребывал Эраст Петрович, звуки и так не проникали. Он оглох. А внутренний покой еще надо было заслужить. Путь известен, он называется катакиути. Только теперь Сен-Константена, пожалуй, будет мало. Не хватит и всего германского рейха с его Адмирал-штабом и кайзером.

Фандорин больше не плакал. Он представлял себе, каким может быть катакиути против целой империи, и величие задачи наполняло душу желанным спокойствием.

Через минуту-другую взошло солнце, потянуло к Эрасту Петровичу по воде золотую дорожку.

Солнце двигалось со стороны острова Тенерифе. Его теплые лучи согрели Фандорина надеждой.

Может быть, «Лимон-2» не потоплен, а только поврежден и Маса сумел вернуться в Пуэрто-де-ла-Крус!

Эраст Петрович вскочил, по-собачьи встряхнулся и побежал в поселок. Нужно было торопиться, пока остров не пробудился ото сна.

Пирс был пуст. «Лимон-2» на Тенерифе не вернулся. На двери ангара Фандорин обнаружил два приклеенных черных волоса: вчера перед отплытием японец принял обычные меры предосторожности на случай несанкционированного проникновения в жилище.

Эраст Петрович долго стоял внутри, смотрел на следы Масиного обитания. Переделанная из обычной кастрюли рисоварка, юката, деревянные шлепанцы, два веера, картинка с видом Фудзи для красоты, еще одна с полуголой баядеркой, на матрасе забытая женская шаль неприятно яркой расцветки. Самый лучший человек на свете ушел, оставив после себя всякую никчемную дребедень, словно улетевшая бабочка, у которой с волшебно прекрасных крылышек осыпалось немного серой пыльцы.

Надежда умерла, но Эраст Петрович больше не плакал. Кажется, он начинал понимать, что значит «становиться выше».

Трагедия оторвала его от земли, подняла на такую высоту, с которой Германская империя казалась уродливым пятном на голубом теле планеты. И мысль о том, что придется прооперировать эту раковую опухоль в одиночку, теперь не представлялась такой уж фантастической.

Существует множество глупых и вредных поговорок, имеющих статус непреложной истины. Одна из самых дурацких – «один в поле не воин». Только одиночка и может быть настоящим воином – тем, кто не выполняет чьи-то приказы, а руководит войной сам.

Истории известны примеры, когда один целеустремленный человек повергал в прах целые державы. Например, граф Робер д'Артуа, обидевшийся на Филиппа VI и устроивший заваруху, продолжавшуюся больше ста лет и чуть не уничтожившую французское королевство.

Поставленная задача полностью заняла мысли Фандорина. Он больше не скорбел, не тосковал, не предавался отчаянию. Пожалуй, таким сильным, как сейчас, он еще никогда себя не ощущал. Мозг работал быстро, холодно, ясно.

Первый шаг очевиден. Подобно тому, как в четырнадцатом столетии поступил граф Артуа, нужно использовать для катакиути англичан.

Прямо из ангара Фандорин отправился в английское консульство, находившееся в центре Санта-Круса. Потребовал встречи с главным представителем его британского величества, на вопросы клерка ответил непреклонным молчанием, потому что ничего не слышал, и лишь громко повторил: «По делу огромной государственной важности».

Разумеется, пропустили.

Консул оказался именно таким, как надо: сухой джентльмен с непроницаемой физиономией и оловянными глазами, несомненный и стопроцентный сотрудник Special Branch. Они там все такие.

Британец пошевелил губами, о чем-то спрашивая. Эраст Петрович протянул ему записку следующего содержания:

«Кто я такой и как меня зовут, вы знаете сами. Торнтон вам рассказывал. Я знаю, кто убил его и его людей: группа майора германской разведки Шёнберга. Если хотите мне что-то сообщить, пишите. Я контужен, ничего не слышу».

Лицо Оловянного на время утратило непроницаемость. По нему, будто рябь по заросшему пруду, пробежал тик. Затем ряска вновь затянулась.

– Я не знаю никакого Торнтона, – дважды, очень отчетливо шевеля губами, повторил консул. – Какие убийства? О чем вы? Здесь тихое туристическое место.

Фандорин кивнул. Разумеется, всё осталось шито-крыто. Ни англичанам, ни немцам скандала не нужно.

Протянул записку номер два:

«Я сделал то, о чем договаривался с Торнтоном. Тайна Сен-Константена разгадана. Там, под вулканом, устроена база субмарин. Конспирация идеальная, но я знаю, где вход».

Теперь британец ответил не сразу, а после некоторого раздумья:

– Уходите. Вы или ненормальный, или…

Вторую половину Эраст Петрович по губам не разобрал, но это не имело значения. Консул не уполномочен на самостоятельные действия, поэтому на контакт не пойдет. На сей случай была заготовлена записка номер три:

«Запросите инструкции в Лондоне. Крейсер «Азенкур» должен высадить десант как можно скорей. Я буду на острове и скажу капитану, что нужно делать».

– Прощайте, сэр.

Фандорин поднялся. Консул сделал движение, будто хотел его удержать, но опустил руку.

Обычный винтик бюрократической машины. Но сообщение передаст, и этого достаточно.

Кайзер капут!

Вполне удовлетворенный первым раундом боксерского поединка «Благородный Муж – Германский Рейх», Фандорин вернулся в ангар и крепко уснул. Вернуться на Сен-Константен все равно можно было только завтра, когда придет катер.

Свое вчерашнее отсутствие Эраст Петрович объяснил коллегам по лаборатории вот как: сказал, что утром нырял на большую глубину, испытывая аппарат, и не рассчитал регуляцию давления, из-за чего оглох и заработал жуткую мигрень. Вид у него был такой помятый, что все только посочувствовали.

А слух начинал понемногу возвращаться. Временами в стене тишины будто возникали трещины, и через них прорывались шумы внешнего мира. Ко второй половине дня травмированные барабанные перепонки повели себя еще пристойнее: Фандорин стал разбирать человеческую речь, хоть для этого и приходилось напрягаться. Слава богу, обошлось без разрывов. Когда воин в поле не только один, но еще и глух как пень, это, пожалуй, перебор.

К концу дня Эраст Петрович вспомнил, что обещал навестить девочку. Обманул. Вчера было не до того. А ребенок она бойкий, как бы не забеспокоилась и не отправилась на поиски «дяди». С Беллинды Дженкинс, пожалуй, станется.

Пока телеграмма из консулата пройдет по лондонским кабинетам, пока там обсудят ситуацию и примут решение, для которого, вероятно, надо будет собирать особое министерское совещание, пока военно-морское командование вкупе с Особым Отделом разработают операцию, может пройти несколько дней. Совершенно ни к чему расконспирироваться раньше времени. В понедельник, то есть уже послезавтра доктор Ласт явится с дежурным визитом в санаторий, и Кобра обязательно расскажет ему, что у одной из пансионерок объявился родственник. Вот тогда, пожалуй, придется перейти на нелегальное положение и дожидаться крейсера, сидя на горе. Там полным-полно укромных мест.

Санаторий встретил Эраста Петровича безмолвием: не звучали детские голоса, никто не гулял, не играл в саду. Сначала Фандорин не придал тишине значения, отнеся ее на счет не полностью восстановившегося слуха.

Но в вестибюле у швейцара на рукаве чернела траурная повязка, а на деревянном щите висела чья-то фотография с большими буквами R.I.P.; внизу в вазе стояли цветы. Еще не разглядев лица на снимке, Эраст Петрович задохнулся от предчувствия новой беды…

– …Утром ее нашли в постели мертвой, – гнусавым от слез голосом рассказала директриса. Глаза под круглыми стеклышками были красными и опухшими. – Она лежала безмятежная, как ангел, только на подушке пятно… Горловое кровотечение. Летальное…

– Где она? Я хочу видеть тело, – резко сказал Фандорин.

– У нас хоронят быстро, я вам говорила. Чтобы не травмировать остальных больше нужного. Приехал доктор Ласт, констатировал смерть. Я должна была сказать ему о вас, но я была так потрясена… – Кобра всхлипнула. – Мне очень нравилась Беллинда, хоть я и не имела права этого демонстрировать. Она была не такая, как другие девочки. Умненькая, с характером. Знает, мистер Булль, у меня есть тайное, нехорошее обыкновение: я пытаюсь угадать, какая девочка выздоровеет, а какая… Ну, вы понимаете. Так вот, я была уверена, что у Беллинды Дженкинс все будет хорошо. Меня просто сразила эта внезапная смерть… Потом, когда привезли гроб, я про вас вспомнила и послала швейцара. Но ни в научном центре, ни в лаборатории вас не было…

– Это верно. Я был на испытаниях.

– Пойдемте, я провожу вас на могилу…

Когда они шли по пустому коридору, мимо закрытых дверей, директриса сказала:

– Сегодня весь день у нас траур. Девочек не выпускают из классных комнат. Можно читать, рисовать, но играть ни во что нельзя. Такой порядок.

Слух у Фандорина был уже почти нормальным, остался только ровный звенящий фон.

– Что это? – удивленно остановился Эраст Петрович у одной из дверей. – Смех? Или мне п-послышалось?

Изнутри доносилось хихиканье, кто-то громко прыснул, потом прокатился хохот, и раздалось шиканье: «Тссс! Кобра услышит!».

– Они прозвали меня Коброй, – грустно улыбнулась начальница. – Пускай. Змеи страшные. Воспитанницы должны меня бояться, иначе не будет порядка… Да, они смеются. Сегодня все мои девочки веселые. В первый раз это привело меня в ужас, но сейчас, после четвертой смерти, я понимаю, почему так. Больные дети особенные. Когда кто-то из них умирает, остальные острее чувствуют жизнь…

Эраст Петрович ничего не сказал, но посмотрел на директрису внимательней, чем прежде.

На свежем холмике был установлен временный деревянный крест с табличкой: имя, годы коротенькой жизни. На могиле лежал сиротливый букет лютиков.

– Это кто-то из девочек сам принес. Очень трогательно…

Фройляйн Шлангеншванц опять заплакала.

«Зачем я сюда пришел? – мысленно спросил себя Фандорин. – Мне что, мало своего горя?»

Директриса говорила, говорила, и не могла остановиться, будто ее прорвало:

– Я очень стараюсь, мистер Булль, но у меня не получается! Мне их так жалко, так жалко! Зачем я только согласилась сюда приехать? Когда умирали взрослые, тем более солдаты, это было совсем другое! Ах, я плохая начальница детского санатория, мистер Булль! Девочкам больше всего нужны тепло, соучастие, ласка, а я этого совсем не умею. Я никогда не была замужем, собственных детей нет и не будет. Когда я пытаюсь кого-нибудь из малюток погладить, они сжимаются. Они не любят меня… Я не умею быть нежной. Я не умею говорить хороших слов. Я умею помогать только делом. И я предупреждала об этом, когда меня приглашали сюда работать. Но они сказали: «Вас нанимают не для сюсюканья, а чтоб в заведении был порядок, как в военном госпитале». И я согласилась. Я не знала, как это тяжело, когда умирают дети. И каждый раз так внезапно, словно кто-то задувает маленькую свечку! Вот, видите, – она показала на кресты, – этих свечек у меня уже четыре…

– А что было накануне? – спросил Фандорин. – Я виделся с Беллиндой на закате, она показалась мне странно рассеянной, но я был озабочен собственными делами и ни о чем ее не спросил. Не произошло ли в тот день у вас здесь чего-нибудь… необычного?

– Нет. Если не считать того, что я водила девочек принимать серные ванны. Это у нас считается большим событием. Доктор Ласт позволил такое в четвертый раз за всё время. Девочки очень радовались.

– В четвертый раз? – переспросил Эраст Петрович. – За целый г-год?

– Да. Доктор объяснял, что малейший дисбаланс атмосферного давления, температуры воздуха и направления ветра могут привести к нежелательным результатам. Поэтому…

Вдруг директриса переменилась в лице и схватилась за сердце.

– Oh mein Gott!

– Что такое?

– Я… я только сейчас поняла… Каждая из девочек умерла в ночь после посещения источника! Да, да! Никаких сомнений! Почему я обратила на это внимание лишь теперь? Вы спросили «В четвертый раз за целый год?» – и у меня что-то щелкнуло! О Боже! Эти внезапные смерти как-то связаны с воздействием ванн! Нужно сообщить доктору! Какой ужас! Если бы я догадалась раньше…

Она хотела немедленно куда-то бежать, но Эраст Петрович удержал переполошившуюся немку за руку:

– Погодите. Доложить доктору вы успеете. Расскажите мне во всех п-подробностях, что именно происходит в гроте.

Фройляйн, несмотря на потрясение, начала старательно рассказывать.

– Девочки принимают ванну в рубашках или совсем раздетые? – спросил Эраст Петрович, слушавший с напряженным вниманием.

– Совсем. Там посторонних никого нет, только мы.

– Вы сказали, что бассейн и его края ярко освещены, а глубина пещеры погружена во мрак?

– Да.

– С-смотрины. Это смотрины! – пробормотал Фандорин по-русски.

– Что вы сказали?

Он яростно потер лоб.

– Так, так, так… Когда вы вытирали и одевали Беллинду, что-нибудь произошло? Любая мелочь. Вспомните!

Директриса задумалась. Покачала головой.

– Нет, ничего такого не было… И потом тоже. После процедуры Беллинда сидела на скамейке с бутербродом в руке, я видела. Там же, на некотором расстоянии сидел какой-то пожилой господин. Вот и всё. Потом мы вернулись в санаторий. Потом за Беллиндой пришли вы…

– Пожилой господин? Он сидел к вам спиной или лицом?

– Спиной.

– Тогда почему вы решили, что он пожилой?

– Он был без головного убора, и я запомнила седые волосы – такие пышные, они торчали во все стороны… Почему вы зажмурились, мистер Булль, вам нехорошо?

– Да… Мне нехорошо, – сквозь зубы ответил Эраст Петрович.

Если бы, гуляя с девочкой, он расспросил бы, как она провела день…

Виновен, снова виновен. Дважды проявил невнимательность. Две смерти на совести. И какие смерти…

– Обопритесь на меня, мистер Булль. Я понимаю, вас подкосило горе.

– Б-благодарю. Дурнота уже прошла.

– Но вы очень бледны!

– И тем не менее я исполню всё, что должно быть исполнено… Мисс Шлангеншванц, вечером, когда ваши воспитанницы улягутся, я вернусь сюда, и вырою гроб с телом моей дорогой Беллинды. Я обещал ее матери, моей сестре, что, если случится непоправимое, я привезу останки малютки на родину, чтобы они лежали на семейном кладбище.

– Я понимаю, – скорбно наклонила голову директриса. – И буду присутствовать при этом печальном ритуале. Нет-нет, не отговаривайте меня. Это мой долг.

Немцы не только дали прибежище «Лилиевому маньяку», но еще и поставляют ему жертв. Интересно, известны ли кайзеру Вильгельму эти милые подробности? Вряд ли. Правители обычно говорят: «Приказ должен быть исполнен во что бы то ни стало», а дальше уже от конкретных исполнителей зависит, какими методами и какой ценой добиться результата. Кто виноват больше – правитель, давший карт-бланш, или исполнитель, забрызгавший «чистый лист» кровью и грязью, – вопрос абстрактный. Виноваты оба, обоим и отвечать.

Путь катакиути засиял с алмазной ясностью. Месть за павших товарищей – дело, в общем-то, частное; возмездие за больных детей, скормленных мерзкому чудовищу, – общественный долг всякого нормального человека.

Оставалось лишь проверить то, в чем Фандорин уже не сомневался.

– Я выглянула в окно, увидела свет фонаря и поняла, что вы уже здесь.

Немка вошла в освещенный тусклым огнем круг, кутаясь в шерстяную шаль. Ночь была зябкой.

Фандорину-то холодно не было – засучив рукава, он работал то киркой, то лопатой.

– Вы что, один? – поразилась фройляйн, озираясь. – Я была уверена, что вы кого-нибудь наймете. И где повозка?

– Это моя девочка. Я должен откопать ее сам, – отрывисто сказал он. – А повозка, я думаю, не п-понадобится.

– Как так?

Он не ответил. Работа продвигалась быстро. Могила была засыпана не землей, а щебнем, камнями, вулканической пылью.

Вот металл ударился о дерево.

Эраст Петрович попробовал приподнять гроб и удивился: тяжелый. Неужто ошибся?

– Что вы делаете мистер Булль? Зачем вы открываете крышку?! Боже…

– Ну разумеется, – кивнул сам себе Фандорин, вытаскивая мешок с песком. – Иначе те, кто нес гроб, поняли бы, что внутри нет тела… Последним, кто видел п-покойницу, был доктор Ласт?

– Да… – пролепетала директриса. – Он сделал вскрытие, а потом сам вместе с ассистентом положил тело в гроб и прибил крышку… Что это значит, мистер Булль?

Фандорин вылез из могилы. Подошел к соседней. Выдернул и отшвырнул крест.

Кобра вскрикнула, но, увидев, как Эраст Петрович снова берется за лопату, догадалась, что он намерен сделать. И не запротестовала. Наоборот, минуту спустя взяла кирку и стала помогать. Руки у женщины были сильные, дело пошло споро.

Подцепив лопаткой крышку второго гроба, Фандорин отодрал ее, бросил.

Мешок песка.

– Ничего не понимаю… – Директриса потерла рукой глаза. Затем кинулась к третьей могиле.

– Не т-трудитесь, – урезонил ее Эраст Петрович, лизнув волдырь на ладони. – В тех тоже пусто.

– Они все живы? Но… кому понадобилось…? Зачем? Нет, невозможно! Я сама видела девочек бездыханными! Я щупала пульс, я проверяла зрачки! Я медицинская сестра!

Пришлось объяснить бедной, ничего не понимающей женщине:

– Есть особые препараты, которые настолько замедляют жизнедеятельность организма, что человек кажется умершим.

– Да? Боже, благодарю Тебя! Они живы, мои девочки живы!

Кобра воздела руки к небу.

– Нет, они, к сожалению, умерли, – хмуро сказал Фандорин. – Но умерли они не в санатории. Успокойтесь и постарайтесь припомнить: того пожилого господина с пушистыми седыми волосами вы когда-нибудь прежде видели? Может быть, в том же саду, во время предыдущих п-походов к источнику?

– Не помню… – Фройляйн покачала головой. – В поселке я его точно никогда не видела. И все же силуэт показался мне смутно знакомым…Что все это значит? Кто забирает девочек подобным жутким способом? И главное зачем? Почему вы уверены, что они непременно умерли? Нет, они живы! Я догадалась, где они! – вдруг воскликнула она.

– Где же?

– Я… я не имею права вам сказать. Пусть лучше доктор Ласт… Да, вам он скажет, вы же родственник. Погодите оплакивать вашу племянницу, мистер Булль. Я думаю, ее забрали…

И замолчала.

– Внутрь вулкана? В подземный ярус? – подсказал Эраст Петрович.

Она удивилась:

– Вы знаете?!

– Про секретные исследования? – небрежно переспросил он. – Про подводную базу? Да, знаю.

– Не сомневаюсь, что там должна быть своя клиника. Доктор Ласт, наверное, решил, что некоторым девочкам нужен особый уход. Если вы имеете допуск к секретам, то вам должно быть известно про базу больше, чем мне, мистер Булль. Или вы тоже пока на испытании?

А вот теперь пора было сказать ей правду. Фандорин решил, что так выйдет эффективней.

– Девочки мертвы. Их забирают не чтобы лечить, а чтобы отдавать отвратительному извращенцу, который выпускает из них к-кровь. Посмотрите на эти фотографии. Я посвечу…

Он достал снимки, когда-то полученные от Торнтона. Рассказал историю «Лилиевого маньяка»

– …Ваш санаторий создан с одной-единственной целью: поставлять монстру жертв. Именно поэтому сюда принимают только девочек, притом одинакового типа – золотоволосых, с продолговатым лицом, в возрасте от десяти до четырнадцати лет. Когда у маньяка накапливается голод, ему устраивают смотрины в гроте. Где-то там, в темноте, он всякий раз прятался, выбирая добычу. Потом, вероятно, подсаживался или подходил к девочке в сквере, чтобы рассмотреть получше. Роль Ласта очевидна: он – поставщик «товара» и организатор переправки. Вот чем занимается ваше образцовое заведение, фройляйн Шлангеншванц.

Она долго молчала. Фандорин ждал изумления, недоверия, негодования – и не дождался.

– Это отвратительно и ужасно, но… возможно. – Голос директрисы был глух. – Доктор Ласт во время нашей доверительной беседы говорил очень… необычные вещи. Тогда это звучало правильно и логично, я потом много думала…. Он красиво объяснял. Что благо человечества дается не бесплатно. Что хирург должен быть безжалостен, когда режет во время операции живую плоть. Что есть два сорта людей: члены Ордена, чья жизнь бесценна, и все остальные люди – расходный материал, к которому только так и следует относиться…

– Орден? Что за орден? – неосторожно спросил Эраст Петрович.

– Как? Вы же сказали, что знаете! Я думала, вас тоже пригласили и вы проходите испытательный срок. Ласт сказал, что в научном центре кандидатов отбирает диспетчер, такой симпатичный загорелый мужчина, я его несколько раз видела… Мужчин обычно сразу переводят вниз, но я, во-первых, женщина, первая женщина, которой выпадет честь стать членом Ордена, а во-вторых, доктор сказал, что я буду нужна на поверхности… Если вы не член Ордена и даже не кандидат, откуда же вы знаете про базу?

– Что за Орден? – грозно повторил он свой вопрос. – Отвечайте! Какое-то секретное подразделение германского Адмирал-штаба?

– При чем здесь Германия? – Глаза под пенсне захлопали ресницами. – Орден – это организация, которая преследует грандиозную цель: создать новый мир. Я пока прошла лишь первую ступень посвящения и больше ничего не знаю… Но мне, конечно, было лестно, что я буду первой женщиной, которую пригласили участвовать в этом великом деле… То есть, я думала, что оно великое… Я же не знала про гнусного старика, убивающего девочек… Чему вы улыбаетесь, мистер Булль?

А Эраст Петрович улыбался от неимоверного облегчения. Германский рейх здесь ни при чем. Какое счастье! Фандорину было все-таки не по себе от мысли, что придется устраивать катакиути могущественной державе, где проживает шестьдесят миллионов человек и марширует миллион солдат.

Иное дело какой-то Орден, вынашивающий какие-то полоумные планы по переустройству мира. Это совсем, совсем другая история.

– Значит, диспетчер, говорите? – еще шире улыбнулся он.

– Мне надоело, Нэп, что со мной обращаются, как с идиотом, и всё время морочат голову, – сказал Фандорин. – Я изобретатель, а стало быть человек любознательный. Мое призвание – подбирать ключи к д-дверям, запертым природой. И не только природой. Остров Сен-Константен – не то, за что себя выдает. Здесь происходит что-то очень интересное, не имеющее отношение ни к фармацевтике, ни к п-парфюмерии. Я нырял с лодки, я видел подводный обрыв, а в нем ворота. Я поднимался на вершину горы и видел гигантскую станцию по аккумуляции солнечной энергии. Объясните мне, что всё это значит.

Разговор происходил в коридоре научного центра. В окно светило яркое утреннее солнце. Эраст Петрович нарочно встал так, чтобы лицо диспетчера было на свету и просматривалось малейшее мимическое движение.

По мужественным чертам Нэпа пробежала тень. Тревога? Нет. Недовольство? Тоже нет. Колебание – безусловно. И еще, пожалуй, радость. Последнее было непонятно.

Характер у Нэпа был сильный, спокойный. Неожиданная атака несомненно застала его врасплох, но не выбила из равновесия.

– Пойдемте-ка ко мне, Пит. – Он взял Эраста Петровича за локоть и повел в глубину здания, которое было пристроено к склону горы и упиралось задней стеной в скалу. Там у диспетчера был кабинетик, где, впрочем, Нэп почти никогда не сидел.

Пока шли по переходам, Нэп молчал, лишь приветливо здоровался со встречными. Но, оказавшись в кабинете, сел на краешек стола, скрестил руки на груди и сразу взял быка за рога:

– Во-первых и в-главных. Вы кому-нибудь рассказали о своих… открытиях?

– Нет. Решил, что сначала поговорю с вами.

Диспетчер удовлетворенно кивнул.

– Правильно сделали. Я и сам собирался потолковать с вами начистоту. Приглядываюсь к вам с первого дня. Почувствовал, что вы – тот, кто нам пригодится. Что пора забирать вас с этого… мелководья. – Он небрежно обвел рукой стены. – Рыбы вроде вас, Пит, созданы для иных глубин.

– «Нам пригодится»? – переспросил Фандорин. – Я весь внимание, Нэп. О каких это глубинах вы говорите?

– Признаться, люблю такие беседы. Одна из самых приятных частей моей деятельности. – Диспетчер улыбнулся. – Я столько раз исполнял эту арию, что выучил ее практически наизусть… Вот скажите мне, умный и сильный человек, нравится вам, как устроена жизнь человечества на планете Земля?

– А у нас есть выбор? Вы предлагаете переселиться на другую п-планету?

Нэп засмеялся:

– Попали в самую точку. Первым же вопросом. Браво, Пит. Именно такую задачу и ставит перед собой орден «Амфибия»: переселиться с планеты Земля на планету Вода. Основную часть планеты занимает океан. Он обеспечивает жизнь нашего небесного тела. Однако современное человечество совершенно не умеет пользоваться ресурсами и возможностями Великого Моря. В лучшем случае болтается жалкими щепками на его поверхности. Орден «Амфибия» создан для того, чтобы перенести центр жизни с суши в воду. И Сен-Константен – центр этой новой империи.

– Империей называется государство, которое стремится к экспансии и первенству, – осторожно сказал Эраст Петрович.

– Второе замечание – и опять прямо в десятку. – Белые зубы сверкнули в широчайшей улыбке. – Никогда еще не встречал слушателя, который сразу схватывает главное, а я провел уже несколько сотен подобных бесед… Вы совершенно правы. Орден «Амфибия» намерен взять на себя управление всей планетой. Нынешний мир хаотичен, разобщен, он на полных парах несется к самоуничтожению. Так называемые великие державы тратят львиную часть своих бюджетов на гонку вооружений. Всё это скоро закончится грандиозной мировой бойней с совершенно непредсказуемыми последствиями. Погибнут миллионы или даже десятки миллионов людей, будут эпидемии, страшный голод, разгул жестокости. Возникнут уродливые средневековые режимы. Города превратятся в пепелища. И весь этот ужас случится по одной-единственной причине.

– К-какой?

– Мир, не руководимый единой волей, подобен телу, которым не управляет мозг. Этим мозгом и станет орден «Амфибия». Конвульсии и судороги прекратятся, движения станут осмысленными. Человечество заживет совсем по-другому.

– Многие земные владыки пытались подчинить весь мир своей воле, – скептически качнул головой Фандорин. – У некоторых это даже почти п-получилось. Александр Македонский, Чингисхан, Наполеон Бонапарт.

– Именно что земные. – Диспетчер поднял палец. – Про Наполеона Бонапарта мы с вами еще поговорим. Он принял верное решение, когда решил задушить своего главного врага, Британию, морской блокадой. Однако не довел дело до конца. Потому что не господствовал над океаном. «Амфибия» же готова взять власть над морем в свои руки. Кто владеет водой, тот владеет всей планетой. Англичане поняли это раньше всех и, покорив моря, создали империю, занимающую треть суши. Но сами остались на суше. В этом их принципиальная ошибка. Они вынуждены содержать огромную армию и раздутый управленческий аппарат, тратиться на баснословно дорогой флот, который способен вести боевые действия лишь на границе воды и атмосферы – это все равно как если бы фехтовальщик умел наносить шпагой удары только на уровне груди и выше. «Амфибия» легко положит Британскую империю на обе лопатки.

Бред сумасшедшего, подумал Фандорин, продолжая изображать заинтересованное внимание.

– Да как это возможно? У Англии десятки броненосцев и крейсеров, сотни миноносцев и других военных кораблей!

– Скоро увидите. Но сначала скажите: увлекает ли вас великая задача, которую мы перед собой ставим?

– Б-безусловно. Я потрясен ее масштабностью. Однако, признаться, мне трудно поверить в осуществимость подобного замысла.

Снисходительно улыбнувшись, Нэп сказал:

– Окончательное суждение на этот счет приберегите на потом. Пока же ответьте: если вы убедитесь, что мы не безумцы и что наш план реалистичен, готовы ли вы к нам присоединиться?

– Если увижу, что это не химера, – почту за честь и счастье.

– Прекрасный ответ! – Нэп поднялся, с его лица пропала улыбка, взгляд заблистал, голос зазвенел. – Но знайте, Пит, что, вступая в орден «Амфибия», человек отказывается от всех иных обязательств. И обратного пути не будет. Мы все братья, мы готовы отдать жизнь друг за друга. Всё человечество делится для нас на две неравные части: на зрячих и на слепцов, на ведущих и ведомых. Те, другие, из бессмысленного стада, не имеют для нас никакого значения. Они не настоящие люди, они не более чем инструменты для достижения нашей великой цели. Их жизни ничего не стоят. Но каждый из членов ордена свят и бесценен. Войдя в наши ряды, вы получите привилегии, которые нельзя купить ни за какие деньги. Вы станете одним из немногих избранных. Но одновременно с этим вы добровольно откажетесь от всего личного. От семьи, любви, дружбы – если дружба за пределами братства.

– Я на свете один, – сказал Фандорин. – Семьи у меня нет.

– Разумеется. Иначе вас не взяли бы на работу в концерн. Но есть ли люди, привязанность к которым может помешать вам исполнить свой долг перед орденом?

– Те, кого я любил, умерли. Друзей у меня нет. Я свободен.

– Превосходная формулировка! – Нэп хлопнул его по плечу. – Свободные люди, добровольно отказывающиеся от независимости ради общего великого дела, способны перевернуть мир. И мы это сделаем. Перевернем мир с головы на ноги. Идемте, Пит! Сейчас вы увидите, что планета Вода – не химера, а вполне достижимая реальность.

Они вышли в коридор, но повернули не туда, где располагались лаборатории, а в сторону глухой стены. Нэп остановился перед железной дверью, на которой было написано: «Не входить! Ток высокого напряжения». Эраст Петрович всегда думал, что там находится щитовая или что-то в этом роде.

Диспетчер повернул ключ.

Действительно, небольшое помещение было почти сплошь занято электрооборудованием. Нэп прошел в дальний угол. Чем-то щелкнул. Панель с рычажками и стеклянными окошками отодвинулась.

Вперед, в чрево горы, вел проход.

Прошли узкой галереей до новой двери. За ней открылся туннель – прямой, как стрела, ярко освещенный. У небольшой площадки стояла электродрезина, вглубь подземной трубы тянулись рельсы.

И Нэп, и Фандорин молчали. Первый торжественно, второй настороженно.

Мягко покачиваясь на рессорах, тележка покатилась вперед и скоро, через две-три минуты, остановилась у точно такой же площадки.

– Вот мы и прибыли. – Диспетчер подвел спутника к двери, которая ослепительно сверкала полированной медью. – Добро пожаловать в Атлантис, столицу планеты Вода.