Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова Хрусталев Владимир

Утром Наташа и я гуляли и сидели на скамейке около Малышевой, несмотря на дождик. Днем Наташа, Мария В., Джонсон поехали в Ялту, а я с Котоном пошел к морю. В 4 ч. Наташа и я поехали в первый раз к Ксении, у которой пили чай; была Ирина, – мы просидели у нее до 6 ч. Погода была пасмурная, по временам шел маленький дождь, 9°»[519].

Вдовствующая императрица Мария Федоровна вскоре узнала эту новость из Крыма и 3 (16) декабря записала следующие фразы в своем дневнике:

«К обеду были Беби с мужем и Сандро. Получила письмо от Ксении. Она видела Мишу с женой»[520].

Дни, проведенные в Крыму, судя по дневниковым записям Михаила Романова, были достаточно однообразны и похожи один на другой:

«5 декабря. Понедельник. – Ай-Тодор.

Утром написал письмо Мама. Затем пешком пошел к Ксении. Она должна была ехать сегодня в Киев, осталась из-за Ирины, которая простужена и лежит. Я тоже навестил Васю. На обратном пути меня подмачивал дождь. Днем Наташа и Мария В. поехали в Ялту, а Джонсон и я составляли письмо Муравьеву в Англию. Возвратились к чаю. До обеда я писал. Вечером писали телеграммы, а потом музицировали. Весь день шел проливной дождь, 8°.

6 декабря. Вторник. – Ай-Тодор.

Утром я немного прошелся. Около 11 ч. Наташа и Джонсон поехали в Ялту, а я читал до завтрака. Генерал Спиридович (градоначальник) с нами завтракал. Около 3 ч. к нам зашла Ксения на короткое время, а после ее ухода Наташа, Мария В., Джонсон и я прокатились через Юсуповское имение снизу вверх, доехали по верхней дороге до Ореанды и обыкновенной дорогой возвратились домой. После чая писали открытки детям и другим. В 7 ч. Джонсон именинник, поехал в Севастополь на автомобиле Марии В. С сегодняшним вечерним поездом он едет в Гатчину. Погода была утром очень приятная, хотя и без солнца, а с 3 ч. полил страшный ливень, 11°»[521].

Царская семья продолжала уделять пристальное внимание многочисленным членам Императорской фамилии. Не был обделен заботливой опекой и великий князь Михаил Александрович. Государыня Александра Федоровна в письме к супругу в Могилев от 9 декабря, между прочих вопросов, упоминала:

«Принимала Добровольского, – много говорили о Мишиной Г. Общине и о Сенате»[522].

О смысле содержания этой странной фразы (написанной эзоповым языком) можно только гадать. Известно, что Н.А. Добровольский (1854–1918) с 20 декабря 1916 г. стал министром юстиции и перед своим назначением имел беседу с императрицей. Он был хорошо знаком с великим князем Михаилом Александровичем и его семьей. Великий князь был инициатором, как известно, создания Георгиевского комитета и предметом разговора мог быть статус этой организации. Может быть, Государыня Александра Федоровна под словами «много говорили о Мишиной Г.» – подразумевала Мишину супругу, а вернее, возможно, обсуждала вопросы об условиях ей дарования титула графини. Ранее титул княгини Палей при таких же обстоятельствах был дарован морганатической супруге великого князя Павла Александровича. Во всяком случае, сыну Георгию великого князя Михаила Александровича титул графа Брасова был дан. Может быть, императрица с Добровольским «много говорили», т. е. в иносказательном или ироническом смысле слова: о Мишиной Государыне или о Мишиной Гатчине. Последняя версия как бы перекликается с письмом Государя, которое по мистическому совпадению в этот же день он писал супруге в Могилеве о своем младшем брате.

В этом письме Николая II из Ставки от 9 декабря 1916 г. к императрице Александре Федоровне имеются такие строки:

«Фред[ерикс] получил письма одновременно от Врангеля и Ларьки Воронцова. Оба горько жалуются на Мишину жену, не позволяющую им говорить с ним хотя бы об его здоровье. Судя по тому, что они пишут, доктора, пользовавшие его, настаивали на серьезном лечении и на отдыхе в теплом климате. Если бы он остался подольше в Крыму, это принесло бы ему большую пользу. Но он, а может быть она, желает вернуться в Гатчину, чего доктора не одобряют, и никто из них не может проникнуть к Мише, чтоб ему это объяснить. Поэтому я думаю телеграфировать ему, чтоб он оставался там еще месяц»[523].

Однако великий князь Михаил Александрович и Н.С. Брасова 18 декабря отправились из Крыма в свое имение Брасово. Перед отбытием поезда из Севастополя великий князь сделал визит, о котором записал в дневнике:

«В 10 ч. я с Алешей поехал в здание Морской библиотеки, где навестил больного генерала Алексеева (нач. штаба Верховного главнокомандующего). Наш поезд тронулся в 11, 40. Легли поздно»[524].

Случилось так, судя по дневниковым записям, что в дороге Михаил Александрович узнал об убийстве Григория Распутина:

«19 декабря. Понедельник. – Поезд. Встали поздно. Завтракали в вагоне, питались провизией, которую взяли с собой. Наташа целый день играла с Марией В. в кости, а Котон с Алешей. Днем я играл на гитаре. Погода была пасмурная, около 12° мор.

Из газет узнали об убийстве Григория Распутина в Петрограде»[525].

В течение более десяти лет Григорий Распутин был для Царской семьи одним из близких людей. Большое влияние Г.Е. Распутина (1869–1916) на Царскую чету тревожило представителей Императорской фамилии, т. к. видели в этом смертельную опасность для монархии. Вчерашний крестьянин из тежной Сибири, совершивший паломничество в Иерусалим и по многим святым местам России, получивший при Императорском Дворе якобы должность «зажигателя светильников», а в действительности, по убеждению некоторых, был вершителем многих судеб. Обладая сильной волей и определенным даром внушения, Распутину удалось добиться огромного влияния на императрицу Александру Федоровну, уверовавшую в «святую силу» этого человека, способного, по ее убеждению, спасти от болезни единственного и любимого сына цесаревича Алексея. Имеются многие достоверные свидетельства, что Распутину удавалось благотворно воздействовать на тяжелую болезнь и облегчить физические страдания наследника престола. Умение врачевать «святой старец» проявлял в своей жизни много раз.

Профессор В.Н. Сиротинин (1855–1936), лейб-медик Императорского Двора, свидетельствовал о необычайных гипнотических способностях Распутина, о его чародейских возможностях заговаривать кровотечение наследника после тщетных усилий многих врачей.

Григорий Распутин, пользуясь своим положением, часто пророчил Царской семье: «Пока я жив, будет жива царская семья. Умру я, и вы уйдете в могилу!»

Младшая сестра императора Николая II великая княгиня Ольга Александровна подчеркивала в воспоминаниях:

«Ники терпел Распутина только потому, что тот помогал Алексею, причем, мне это известно, помощь была существенной.

Тут я спросила у Ольги Александровны, есть ли хоть крупица правды в утверждениях, которые можно часто слышать, относительно дерзкого обращения Распутина с императором и императрицей. Примеры такого обращения можно было якобы видеть как во дворце, так и за его пределами.

– Подобные россказни выдуманы людьми, которые не имели ни малейшего представления о личности моего брата или Алики и не были знакомы с крестьянской психологией, – горячилась великая княгиня. – Во-первых, подобное поведение было бы тотчас же пресечено. А во-вторых, и это особенно важно, Распутин был и всегда оставался крестьянином, в глазах которого царь – особа священная. Он всегда был почтителен, хотя я не думаю, чтобы он где-то учился хорошим манерам. Он называл моего брата и Алики “батюшкой” и “матушкой”. Они же называли его как при личном общении, так и без него – Григорием Ефимовичем. Во время его редких появлений во дворце он или молился за Алексея, или же вел с Алики беседы о религии. Если судить по глупостям, которые написаны о нем, он безвылазно жил во дворце»[526].

Жизнь Григория Ефимовича Распутина (1869–1916), фаворита Царской семьи, всегда была окутана множеством загадок, легенд, сплетен и анекдотических вымыслов. Очень хорошо на этот счет написала русская писательница Н.А. Тэффи (Бучинская), заметившая, что он «весь словно выдуманный, в легенде жил, в легенде умер и в памяти легендой облечется. Полуграмотный мужик, царский советник, греховодник и молитвенник, оборотень с именем Божьим на устах»[527].

Следует отметить, что в Распутине одновременно уживались две противоположные натуры: одна – праведника, другая – грешника, которые попеременно одерживали верх в его душе. О таких людях в свое время метко заметил известный русский писатель Ф.М. Достоевский, что «никогда вперед не знаешь, в монастырь ли они поступят, или деревню сожгут».

Распутин-праведник обращался с проповедями и святым словом не только к Царской семье. Известно, что в 1911 г. под фамилией Григорий Распутин-Новый вышла философско-религиозного содержания брошюра «Мои мысли и размышления. Краткое описание путешествия по святым местам и вызванные им размышления по религиозным вопросам». Многие объективные и достойные люди, впервые соприкасаясь с Распутиным, выносили двоякое впечатление. Во-первых, что он, несомненно, мужик умный и хитрый, как говорится «себе на уме», а во-вторых, что обвинение его в пресловутом влиянии – результат дворцовых интриг со стороны тех лиц, которые пытались использовать его для своих корыстных целей.

Надо сказать, что у Распутина не было никаких политических программ. Он просто проповедовал мистическую веру в народного царя как «помазанника Божия». Николай II и Александра Федоровна верили, что в лице одного из «святых простолюдинов» с ними бескорыстно и правдиво говорит истинно русский народ. Распутин никогда не льстил им и часто в глаза говорил колкости, призывая к «смирению» и «укрощению гордыни». Многие слова проповедей «святого Нашего друга» были созвучны душевным струнам Царской четы. Император Николай II был убежден в необходимости сохранить верность клятве, которую он дал отцу на его смертном одре, клятву «достойно нести бремя абсолютной монархии».

Зато в Государственной думе Г.Е. Распутин оппозицией был оценен и избран, как подходящий элемент для анти династической пропаганды. Недаром доктор Е.С. Боткин (1865–1918) с горечью отмечал:

«Если бы не было Распутина, то противники Царской семьи и подготовители революции создали бы его своими разговорами из Вырубовой, не будь Вырубовой, из меня, из кого хочешь».

Во всяком случае, при всем желании найти в советах Распутина что-либо, подсказанное врагами Отечества, в чем его обвиняли, было невозможно. Его советы и проповеди призывали только к укреплению державы и блага народа.

В то же время разгульная жизнь «пророка» вне пределов царского дворца приобретала все больший скандальный общественный резонанс. В «свете» создавалось устойчивое мнение о воздействии «темных сил» на курс государственной политики. Подливало масло в огонь хмельное хвастовство Распутина, любившего рассказывать собутыльникам по пирушкам о своих близких отношениях с царем и царицей, фамильярно называя их «папа» и «мама». Это еще более придавало черты достоверности грязным пасквилям, посвященным похождениям Гришки Распутина, на страницах желтой печати.

В ноябре 1916 г. в Государственной думе особенно громко звучали обличительные речи против Распутина.

«Откуда все это зло?» – спрашивал известный монархист В.М. Пуришкевич (1870–1920) и отвечал:

«Я позволяю себе здесь с трибуны Государственной Думы, сказать, что все зло идет от тех темных сил, от тех влияний, которые двигают на места тех или других лиц и заставляют взлетать на высокие посты людей, которые их не могут занимать, от тех влияний, которые возглавляются Гришкой Распутиным!»

Он призывал министров собраться с силой и просить царя:

«Да не будет Гришка Распутин руководителем внутренней и общественной жизни!» Пуришкевич взывал к депутатам Государственной думы: «Ступайте туда, в Царскую Ставку, киньтесь в ноги Государю и просите царя позволить раскрыть глаза на ужасную действительность, просите избавить Россию от Распутина и распутинцев больших и малых»[528].

Страстная речь В.М. Пуришкевича в стенах Государственной думы увлекла молодого князя Феликса Юсупова (1887–1967), женатого на племяннице царя княжне императорской крови Ирине Александровне (1895–1970). Он взял на себя инициативу по устранению «друга семейства» и спасению монархии.

Уже после Февральской революции следователь Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) Временного правительства В.М. Руднев разоблачил еще один миф: о якобы огромном материальном состоянии Григория Распутина. Оказалось, что после его смерти не осталось ни копейки денег, дети же были вынуждены ходатайствовать о Высочайшем пособии. Руднев пишет:

«Распутин, постоянно получая деньги от просителей за удовлетворение их ходатайств, широко раздавал эти деньги нуждающимся и вообще лицам бедных классов, к нему обращавшимся с какими-либо просьбами даже и не материального характера»[529].

В отличие от других великий князь Михаил Александрович, очевидно, понимал ситуацию и причины нахождения Распутина при Царской чете. Во всяком случае, Михаил Александрович нигде открыто не критиковал Царскую семью за приближение «старца».

Однако возрастающая популярность Михаила Романова на фронте и армейской среде служило причиной его частого упоминания в политических салонах Петрограда. Если верить утверждению записок бывшего и.о. директора Департамента полиции и заместителя министра внутренних дел С.П. Белецкого (1873–1918), то:

«Распутин все время поддерживал в императрице опасность популярности Михаила Александровича в армии и народе. Когда великий князь Михаил Александрович, после недолгого пребывания на театре военных действий, вернулся с супругой в Гатчину, то императрица обратила внимание на его личную жизнь и, в особенности, на его появление запросто с женою в общих залах петроградских ресторанов “Астории” и “Медведя” и на круг его знакомств и родственных связей его супруги. Вследствие этого Вырубова поручила нам сообщать ей для доклада императрице все сведения о Михаиле Александровиче. Нам было поручено возможно подробнее осветить его жизнь, так как императрица и Вырубова видели в замкнутой жизни семьи великого князя в Гатчине, в его знакомствах и в особенности во влиянии его жены, обладавшей сильным характером и большим честолюбием, – указания на возможность тайных династических притязаний. Однако мои данные не дали никаких для этого материалов»[530].

Следует заметить, что в материалах Департамента полиции можно найти различные документы, в том числе письма, похожие по содержанию на доносы. Так, например, 12 января 1916 г. госпожа Елизавета Александровна Борк (урожденная Шабельская) сообщала на имя С.П. Белецкого следующее:

«При этом случае позвольте еще сообщить Вам кой что из Государственной Думы. Там ходят разговоры о заговоре против Государя, в котором якобы участвуют весьма высокопоставленные люди. Между прочим, называют великого князя Михаила Александровича, как Вам, конечно, известно это не новость. Давным-давно Михаила Александровича ставили в противовес Государю, и даже я слыхала от женщин, не умеющих соврать по глупости, что около 1908 года на Валааме довольно громко проповедовали, что было бы для народа счастьем, если б царь звался Михаил, а не Николай. Называли тогда какую-то кормилицу Михаила Александровича, будто бы действовавшую по чьему-то наущению. Затем на некоторое время толки прекратились до тех пор, пока неосторожность Марии Федоровны (не допустившей Михаила Александровича жениться на Дине Коссиковской, милой и преданной девушке-фрейлине) бросила Михаила Александровича в объятия его теперешней жены, о которой говорят мало хорошего. Называют факты, когда она (на прощальном обеде кавалергардов Михаила Александровича) в ответ на тост мужа “здоровье Государя” – не встала и отодвинула бокал, громко сказавши: “Я не пью за незнакомых мужчин!”/…/

Правда ли все это, не мне судить. Но после возвращения Михаила Александровича это впервые опять начинаются такие же разговоры. Опять называют тост, будто бы произнесенный Михаилом Александровичем: „пью за здоровье моего несчастного обреченного брата и Государя“.

Где был произнесен такой тост, никто не знает, но все его повторяют.

Мое мнение, что все это вздор и что брат русского царя не пойдет на предательство. Михаил Александрович не Константин Николаевич. Не тот характер, не то время, не те отношения. Но жена его все же может иметь нежелательное влияние ввиду своего фальшивого положения. И право, было бы лучше простить совсем и признать ее права. Это было бы безопасней и прекратило бы, вероятно, толки.

А толки так подлы, что даже Вам писать страшно. Прочтите между строками. Вспомните историю французской революции 89 года. Первое старание заговорщиков было замарать Марию Антуанету. И это сделали так адски искусно…»[531]

Далее шел пересказ различных слухов о Распутине, Царской семье, отставке Сухомлинова, Земском союзе и др. И опять о заговоре против Николая II:

«Теперь к Государственной Думе. Там разговор такой – собираются отрешить, а то и убить Государя и, отстранив Наследника, – почему – прочтите между строками – призвать Михаила Александровича, которому де предпишут конституцию, какую угодно. Надеются, народ не встанет, найдя все-таки царя и еще Романова – и не сообразит всю гнусность проделки.

Ходят слухи, будто замешано много высокостоящих лиц, начиная с Джунковского, Игнатьева (министра) и Харитонова – контролера. И конечно, прежде всего, Поливанова, который будто бы спит и во сне видит, как бы передать свой портфель Гучкову.

Называют уже министров нового строя, и всегда имена Игнатьева и Поливанова первыми. Кривошеина отставили. Мало того, говорят, будто он собирается в Ставку раскрыть глаза Государю на опасность. Деньги же для заговора дают жидовские банкиры. Социалисты же являются орудием, и в их комнате в Таврическом дворце скрыты главные документы, надежда на неприкосновенность.

Неужели нельзя туда пробраться хотя бы в виде грабителей. Тогда если не найдут достаточно вредных документов, полиция останется в стороне и будет искать грабителей. А я уверена, что найдется больше чем надо… Сообщаю Вам все это вперемежку. Вы уже сами разберетесь, есть ли в этих сплетнях и слухах капля правды»[532].

Такая информация наводит на определенные размышления.

Однако вернемся к влиянию Григория Распутина на Царскую семью. Историк граф С.С. Ольденбург (1888–1940) специально проследил в своих работах, как выполнялись политические советы Распутина императором Николаем II. Можно констатировать, что далеко не всегда он им следовал. Как отмечал Ольденбург, все эти советы Государь отвергает молчаливо, не желая задеть чувства Государыни. Иногда у него, однако, прорывалось и некоторое раздражение. «Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как ты сама это знаешь»[533].

В фронтовой переписке великого князя Михаила Александровича с Н.С. Брасовой за 2 августа 1916 г. имеется интересный фрагмент. Михаил Александрович сообщал супруге:

«Книгу о Распутине, по моей просьбе, дал мне прочесть Молостов, я думал, что будет интересно, но в ней ничего нового нет. Если хочешь, то просмотри ее, а при случае надо будет ему возвратить»[534].

Британский посол Дж. Бьюкенен (1854–1924) в своих воспоминаниях признается, что он был лично осведомлен о готовящейся ликвидации «святого старца» раньше всех других лиц:

«За неделю до убийства Распутина я знал о предстоящем покушении на его жизнь»[535].

Стоит отметить, что английского посла Дж. Бьюкенена позднее многие открыто обвиняли в том, что именно он подготовил русскую революцию, что под его влиянием думские лидеры порвали с царским режимом. Французский посол М. Палеолог 28 декабря (по новому стилю) 1916 г. записал в своем дневнике:

«Вот уже несколько раз меня расспрашивают о сношениях Бьюкенена с либеральными партиями и даже серьезнейшим тоном спрашивают меня, не работает ли он тайно в пользу революции. Я каждый раз всеми силами протестую»[536]. Дж. Бьюкенену бросали такие же обвинения по его возвращении в Англию. Ему приходилось длительное время оправдываться.

Убийство Г.Е. Распутина было восторженно встречено многими в России. Член Государственной думы Я.В. Глинка (1870–1950) писал в воспоминаниях:

«В ночь с 16 на 17 декабря был убит Распутин. Это событие произвело большую сенсацию; вечером в театрах по требованию публики был исполнен народный гимн. Газеты сперва молчали, потом стали помещать статьи со слухами об участниках предполагаемых и о жизни и влиянии Распутина, но скоро прекратили все это вследствие запрета цензуры. 20 декабря из Ставки в Царское Село прибыл Государь. Великий князь Дмитрий Павлович и молодой князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон, были посажены под домашний арест, а через несколько дней первый отправлен на фронт в Персию в сопровождении двух генералов и без права заезда, куда бы то ни было, а второй на жительство в его имение в Курскую губернию. Правительством были приняты меры для изъятия из квартиры Распутина всей его переписки»[537].

Интересна реакция на эти события членов Императорского Дома. Вдовствующая императрица Мария Федоровна 19 декабря 1916 г. записала в дневнике:

«В первой половине дня приехала Ксения, говорили только об этой невероятной истории. Все радуются и превозносят Феликса до небес за его доблестный подвиг во имя Родины. Я же нахожу ужасным, как все это было сделано. Обвиняют сейчас Феликса и Дмитрия. Но я не верю ни одному слову. Состояние неприятное. Почва уходит из-под ног»[538].

После убийства Григория Распутина великий князь Дмитрий Павлович, несмотря на заступничество почти всей Императорской фамилии, был сослан в Персию, в отряд генерала Н.Н. Баратова (1865–1932). Для его слабого здоровья это было очень опасно, отчего за него и пробовали заступиться его родственники. Вообще же, Дмитрий Павлович стал героем широких кругов общественности. Он был отправлен в изгнание в Персию, и, кто знает, может быть, именно это обстоятельство спасло ему жизнь.

Царская чета была опечалена всем случившимся. Запись дневника Николая II от 21 декабря 1916 г. гласит:

«В 9 час. поехали всей семьей мимо здания фотографии и направо к полю, где присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17 декабря извергами в доме Ф. Юсупова, кот. стоял уже опущенным в могилу. О[тец] Ал[ександр] Васильев отслужил литию, после чего мы вернулись домой. Погода была серая при 12° мороза»[539].

Многие либерально настроенные государственные и общественные деятели рассчитывали, что с убийством Григория Распутина мрачный период в истории России останется позади, и наступят новые, более светлые времена. Однако вскоре выяснилось, что это было лишь общее заблуждение. А.И. Гучков (1862–1936) писал в Москву своему брату Николаю:

«Допрыгались. Никакие предостерегающие голоса не помогли. Помогут ли кровавые события? И где эти события остановятся?.. На благополучное разрешение кризиса мало надежды»[540].

Член «Прогрессивного блока», кадет В.А. Маклаков (1869–1957), имевший прямое отношение к смерти Г.Е. Распутина, впоследствии признал, что убийство не принесло того, что ждали:

«Оно внесло в душу Александры Федоровны новое озлобление против всех, кто ее осуждал, т. е. против всего общества. Ее чувства передались Государю; политический поворот направо стал резок и агрессивен. Мертвый Распутин оказывался еще сильнее живого»[541].

С другой стороны для представителей правого лагеря и монархистов эта ситуация «раскачивания лодки» была очень тревожна. Они требовали ужесточения борьбы с революционной ситуацией. Так, например, член Государственного Совета, бывший министр внутренних дел Н.А. Маклаков (1871–1918) послал в декабре 1916 г. письмо Николаю II, в котором писал, что в Петрограде уже начался штурм царской власти и Россия «может остаться без монархии, как купол без креста».

Остановить надвигающуюся беду, по мнению Н.А. Маклакова, еще возможно, для этого нужно действовать единодушно, отложить созыв Государственной думы на возможно более отдаленный срок, ограничить деятельность общественных организаций. В начале февраля 1917 г. он советовал императору сосредоточить силы на борьбе с внутренним врагом, «который давно становится и опаснее, и ожесточеннее, и наглее врага внешнего»[542].

В наше время существует множество исторических трудов, освещающих с разных позиций создавшуюся политическую ситуацию в России в конце 1916 и начале 1917 гг. Суть ее выражается историком А.Я. Аврехом:

«Рост революционного движения в стране, объяснял далее Некрасов, к концу 1916 г. заставил призадуматься даже таких защитников гражданского мира, как Милюков, и других вождей думского блока. Под давлением земских и городских организаций произошел сдвиг влево. Если еще недавно требования Некрасова в ЦК кадетской партии “ориентироваться на революцию” встречались ироническим смехом – “теперь дело дошло до прямых переговоров земско-городской группы и лидеров думского блока о возможном составе власти, “на всякий случай”. Впрочем, представления об этом “случаев” не шли дальше дворцового переворота, которым в связи с Распутиным открыто грозили некоторые великие князья и связанные с ними круги”. Предлагалось, что царем будет провозглашен малолетний Алексей, регентом – Михаил, министром-председателем – князь Львов, а министром иностранных дел – Милюков. “Единодушно все сходились на том, чтобы устранить Родзянко от всякой активной роли”»[543].

Тем временем великий князь Михаил Александрович переехал из Крыма в свое имение Брасово. Жизнь здесь была провинциальная, уютная и спокойная:

«20 декабря. Вторник. – Приезд в Брасово. Встали поздно. В Курске были около 9 ч. вместо 7 ч. На станции Дмитриевск, уездный предводитель дворянства Волжин преподнес Наташе и мне хлеб-соль. (Забыл сказать, что Мария В. сегодня ночью в Харькове пересела и поехала в Москву.) В 2 ч. мы приехали в Брасово и на переезде были встречены: Ольгой Пав. П[утятиной], Прасковьей Ив., Марией Ник., Джонсоном, Розенбахом, Бантле, а дома нас ждали дети, мисс Ним, а также и две девочки Марии Н. Сначала обошли весь дом, затем я прошелся немного, после чего пили чай. Потом пошли во флигеля. До обеда мы играли с детьми, а вечером был Доменичи и я с ним играл на гитаре, сначала внизу, а затем наверху. Погода была пасмурная, солнце вышло к закату; когда приехали, было 8 гр., к вечеру 12, снега много.

21 декабря. Среда. – Брасово. В 10 ч. я пошел гулять и сделал в роще круг, – возвратился домой, после чего опять гулял. Днем дамы поехали кататься с Джонсоном, а я гулял с Алешей. После чая я играл на гитаре с Доменичи. После обеда детей, княгиня Ольга П[утятина], Джонсон, Наташа и я играли с детьми в жмурки. Вечером все сидели наверху, а я играл на гитаре с Д[оменичи]. Погода была пасмурная, тихая, – 15°. Дочь Марии Н. Ирина заболела ангиной, ввиду чего Мария Н. и Киса были изолированы от нас и оставались с больной в Гостином домике.

22 декабря. Четверг. – Брасово. В 10 ч. Наташа, Ольга П[авловна], Прасковья Ив., Джонсон и я поехали на волков за Владимирский хутор по Алтуховской дороге. Круг был совсем близко от опушки леса. Гнали на три номера (Бантле, Котон и я), со мною стояли Наташа и О.П. Я убил материка, а Бантле ранил другого. Возвратился домой в час, и завтракали. Днем Наташа с дамами, Алешей и со мною сделала прогулку пешком, ходить было тяжело из-за снега. После чая нам пришлось хлопотать и все устраивать для отъезда Марии Н. в Москву. Во время обеда нам передали о неожиданной смерти бедной Ирины Лебедевой, она скончалась от паралича сердца. Только днем, Котон мог определить, что у нее дифтерит, но болезнь приняла такой темп, что ничего нельзя было сделать, чтобы ее спасти, это была молниеносная форма. Около 11 ч. я пошел в Гостиный домик, т. е. к подъезду и простился с М.Н., которая с Кисой ночью едет в Москву. (Ирине было 12 лет). Ужас как все это грустно. Погода была темная, утром -4°, к вечеру -11°.Великий князь Михаил Александрович. Конец 1916 – начало 1917 г.

23 декабря. Пятница. – Брасово. Утром я с Алешей пошел к опытному полю, где мы выбрали елку и срубили ее для завтрашнего дня. Потом сделали небольшую прогулку с Вяземским. Забыл сказать, что Вяземские приехали сегодня в 9 ч. Днем кн. О[льга] П[авловна], П.И. и Джонсон поехали кататься в роще, а Алеша, Вяземский и я ходили пешком. Снега очень много и сильно мело. После чая я играл с Доменичи на гитаре, после обеда также. После обеда детей О.П., П.И., Дж. и я играли с ними. Наташа провела день в постели, чувствовала слабость Вечером пили чай у нее. Погода была ветреная, пасмурная, 2° мор. Тело бедной маленькой Ирины сегодня не удалось отправить в Москву, но перенесли из Гостиного домика в Локоть, а завтра отправят в Москву.

24 декабря. Суббота. – Брасово. После 10 ч. я пошел с мисс Ним и детьми гулять; взяли лопаты и на первом просеке прочистили дорожку, попозже пришла Прасковья И. и помогла работать, а навстречу нам приближался Вяземский, который также работал. После завтрака мы украшали елку, которая была поставлена в детской. В 6 ч. о. Александр отслужил всенощную, после которой мы зажгли елку. Для большого оживления я играл на гитаре с Доменичи. Был также и Сергей Н., который остался к обеду и вечером. В б. гостиной мы повесили на люстре мисльто, привезенный из Крыма. Прасковья И. аккомпанировала Джонсону, кроме того, Доменичи и я играли на гитарах. После чая все общество перешло к Алеше и Джонсону; я туда пошел лишь на несколько минут. Погода была пасмурная, тихая, 1° теп.

25 декабря. Воскресенье. – Брасово. Утром я гулял с детьми, мисс Ним, Ольгой П. и Джонсоном. Возвратившись к дому, к нам присоединились все другие, и мы спускались с горки к величайшему удовольствию Таты и Беби. До завтрака батюшка приехал с крестом. Днем Наташа и я делали снимки в комнатах, а в 3 ч. поехали кататься в трех санях: Наташа, Ольга П., Прасковья И.; Вяземские и я; Джонсон и Доменичи. Мы объехали всю рощу. До чая Вяземский и я немного прошлись, а потом зажгли елку, и все сидели в детской. Я немного отдыхал. В 8 ч. Наташа и я поехали с детьми на станцию, дети едут в Гатчину, ввиду возможной заразы, – с ними едут мисс Ним, Котон и Алеша, но последний дождется нас в Москве. Возвратились домой в 8 ч. и обедали, потом я играл на гитаре с Доменичи, а другие играли в железку. Погода была чудная, солнечная, тихая, утром -8°, а на солнце 0, к вечеру -15°, ночь лунная.

26 декабря. Понедельник. – Брасово. Встали поздно. Я гулял с Вяземским, ходить было трудно из-за снега. Возвратившись домой, мы с Наташей, Вяземскими и Розенбахом обходили флигеля и выбирали обои и бордюры для комнат. Днем мы все кроме Прасковьи И. и Джонсон отправились в розвальнях на птичий двор, смотрели птиц; птичница, кажется знающая девушка. Обратно Вяземский и я пошли пешком. После чая я учился на гитаре до обеда, а другие играли в железку. Вечером мы все играли в карты. Погода была темная, сильная вьюга, – 4°.

27 декабря. Вторник. – Брасово. Встал поздно, потом гулял с Вяземским и Доменичи. После завтрака мы поехали в трех розвальнях (кн. О.П. со мной, П.И. с Джонсоном, Вяземский с Доменичи – правили сами) в с. Брасово, где обошли оранжереи. После чая я учился на гитаре. К обеду были Розенбах и Бантле. Мы потом сидели в детской и зажгли в последний раз елку. После 10 ч. пошли наверх и играли в железку. Доменичи тоже принимал участие. Потом я с ним играл на гитаре. Разошлись поздно. Погода была утром солнечная, 5° мор.

28 декабря. Среда. – Брасово и отъезд. Утром снимал комнаты, потом гулял с Прасковьей И. и Доменичи, встретились с Ольгой П. и Джонсоном, и пошли все вместе. До завтрака успел немного поиграть на гитаре. Днем около 3 ч. поехали кататься в санях, я правил гусем, со мной ехали Ольга П. и Прасковья И., за нами ехали Вяземский и Доменичи. Ехали по березовой аллее, свернули налево к Локтю и вернулись домой. После этого Вяземский и я сбивали снег с деревьев. Бедные деревья очень страдают все это время от большого количества снега. После чая я учился на гитаре. Наташа развешивала картины в столовой и в гостиной. К обеду были Розенбах и Бантле (к завтраку также). В 9 ч. мы все поехали на станцию и с экстренным поездом в Навлю, где были прицеплены к Киевскому поезду около 12 ч. Мы играли в железку до позднего часа. Погода была пасмурная шел маленький дождь целый день, утром 3° мор., а позже 1° теп.»[544].

Покидая имение Брасово, великий князь Михаил Александрович не мог предполагать, что им уже не придется вновь посетить эти места. Впереди уже маячили признаки больших и тревожных перемен.

В начале 1917 г. император Николай II предпринял ряд решительных политических шагов. С 1 января он ввел в Государственный Совет сразу 16 крайне правых и назначил председателем его И.Г. Щегловитова (1861–1918). Новым премьер-министром стал князь Н.Д. Голицын (1850–1925), бывший помощник императрицы Александры Федоровны по Комитету помощи военнопленным.

Великий князь Николай Михайлович за «лишние разговоры» и постоянные интриги получил «Высочайшее предписание» немедленно удалиться из столицы в свое имение «Грушевку» Херсонской губ. Английский посол в Петрограде Джордж Бьюкенен позднее писал в своих воспоминаниях:

«Государыня не прощала тем, кто старался отговорить Государя следовать ее политике, ясно видно из случая с моим другом великим князем Николаем Михайловичем. Мы нередко обменивались взглядами относительно внутреннего положения в надежде, что наши согласованные действия могут заставить Государя изменить свою позицию. Его Императорское Высочество в начале января устно и письменно предостерегал Государя об опасности настоящего политического курса. Два дня после моей аудиенции я получил от него следующее письмо:

“1/14 1917 г.

Вам лично.

Дорогой Посол. Я получил приказание Е.И.В. уехать на два месяца в мое имение Грушевку (около Херсона).

До свиданья, будьте счастливы.

Да здравствует Англия и да здравствует Россия.

Дружески Ваш Николай М.”.

Его брат, великий князь Сергей, которого я несколько времени спустя встретил на одном обеде, заметил, что будь я русским подданным, я был бы сослан в Сибирь. Хотя все это меня не слишком волновало, я все-таки с облегчением увидел, что на новогоднем приеме Государь был также милостиво расположен ко мне, как всегда. В кратком разговоре, который я имел с ним, ни один из нас даже не упомянул о моей последней аудиенции. Я больше не говорил о внутреннем положении, но, узнав, что Его Величество подозревает одного молодого англичанина, школьного товарища князя Феликса Юсупова, в участии в убийстве Распутина, я воспользовался случаем, чтобы заверить его в неосновательности подобных подозрений. Его Величество поблагодарил меня и сказал, что очень рад услышать это.

Неделю спустя, один мой русский приятель, который стал впоследствии членом Временного правительства, сообщил мне через полковника Торнгилля, нашего помощника военного атташе, что революция произойдет перед Пасхой, но что мне нечего беспокоиться, так как она продолжится всего лишь две недели»[545].

В ссылке великий князь Николай Михайлович всячески продолжал своим поведением показывать неудовольствие решением и действиями Николая II.

В целом официальный правительственный курс в последний период перед Февральской революцией 1917 г. можно, очевидно, охарактеризовать как попытку политического маневрирования между правыми кругами и буржуазно-дворянской оппозицией с креном вправо.

Выиграть время до конца Первой мировой войны – это являлось, пожалуй, главной задачей царского правительства. Победа, как считал император Николай II, поднимет патриотический дух, изменит ситуацию, тогда и придет час необходимых решений.

Такой вывод подтверждает и письмо бывшего премьер-министра царского правительства А.Ф. Трепова, опубликованное белоэмигрантской газетой «Новое время» (Белград) в 1924 г. В нем Трепов так характеризовал политический курс, очерченный ему российским императором в январе 1917 г.: Николай II не считал возможным проводить какие-либо реформы до конца мировой войны. Он утверждал, что «русский народ по своему патриотизму понимает это и терпеливо подождет» и что «только отдельные группы населения обеих столиц желают волнений», чтобы осуществить чуждые народу собственные вожделения. Поэтому, если эти группы не прекратят своих подстрекательств, их «заставят успокоиться, хотя бы пришлось прибегнуть к репрессиям». Однако по окончании войны импераор не отвергнет реформ, которые «удовлетворят интересы подлинного народа»[546].

1 января 1917 г. пришлось на воскресенье. В этот период великий князь Михаил Александрович находился в краткосрочном отпуске в Гатчине, где ему довелось заниматься не только служебными делами, но и как члену Императорской фамилии представительскими обязанностями. Он продолжал вести дневниковые записи:

«Гатчина. 1 января. Воскресенье. Встали поздно. Я с Вяземским поехал на автомобиле по Царскосельскому шоссе, чтобы узнать, можно ли проехать. Дорога оказалась плохая из-за снега. Возвратились домой в 1 ч. В 2 Джонсон и я поехали в экстренном поезде в Царское [Село]. Из Александровского дворца я поехал с Ники в б[ольшой] дворец, где было поздравление, – министры, Свита, дипломатический корпус. В 4 ч. я поехал к Борису, где были Кирилл, Андрей [Владимировичи]. Оставался там до 5, затем поехал в Гатчину. После обеда Наташа, Вяземские, Джонсон и я поехали на концерт в Реальное училище. Концерт был удачный. Мы возвратились в 10 . Погода была пасмурная, 2° мор.»[547].

В самые первые январские дни Нового года Михаил Александрович делал многочисленные визиты родственникам, которые чередовались с деловыми встречами. Так, дневниковая запись от 3 января говорит:

«Я поехал с визитом к тете Михен, где были Андрей и Борис [Владимировичи]. Завтракать я приехал к Алеше, Наташа и Джонсон тоже. Днем я был у Фредерикса, потом у Сергея Михайловича, затем у председателя Государственной Думы М.В. Родзянко»[548].

Великий князь Михаил Александрович был близок к императору, чем пытались воспользоваться не только военные начальники, но и многие политические деятели. Так, например, о попытках такого влияния свидетельствуют воспоминания члена IV Государственной думы Я.В. Глинки:

«В 5 ч. дня 3 января Родзянко посетил великий князь Михаил Александрович, который спросил Родзянко, как он полагает, будет ли революция, на что он [Родзянко] ответил, что ее не будет, но что положение серьезно и что необходимо принять меры к замене правительства лицами общественного доверия, которые примут на себя эти обязанности, когда будут устранены безответственные влияния. На вопрос, кто же может быть во главе, Родзянко ответил, что указывают на него, Родзянко, и что он не сочтет возможным отказаться, если условия, указанные выше, будут выполнены. Он просил обо всем, возмущающем общество, доложить Государю и просить его, чтобы ему, Родзянко, была, наконец, назначена аудиенция. Великий князь обещал. Между прочим, в разговоре великий князь спросил, чего хотят – ответственного министерства? Родзянко ответил: “Ваше Высочество, конечно, читали резолюции, разве там об этом говорится?” И они оба решили, что там об этом ничего не говорится»[549].

В самом деле, как мы отмечали выше, сведения о факте встречи с Родзянко мы находим в дневнике Михаила Романова.

Обращает внимание, что М.В. Родзянко в несколько ином, более выгодном для себя свете преподносит свидание с великим князем Михаилом Александровичем в своих поздних мемуарах:

«8 января[550] ко мне на квартиру неожиданно приехал великий князь Михаил Александрович.

– Мне хотелось бы с вами поговорить о том, что происходит, и посоветоваться, как поступить… Мы отлично понимаем положение, – сказал великий князь.

– Да, Ваше Высочество, положение настолько серьезное, что терять нельзя ни минуты и спасать Россию надо немедленно.

– Вы думаете, что будет революция?

– Пока война, народ сознает, что смута – это гибель армии, но опасность в другом. Правительство и императрица Александра Федоровна ведут Россию к сепаратному миру и к позору, отдают нас в руки Германии. Этого нация не снесет и, если бы это подтвердилось, а довольно того, что об этом ходят слухи, – чтобы наступила самая ужасная революция, которая сметет престол, династию, всех вас и нас. Спасти положение и Россию еще есть время, и даже теперь царствование вашего брата может достичь еще небывалой высоты и славы в истории, но для этого надо изменить все направление правительства. Надо назначить министров, которым верит страна, которые бы не оскорбляли народные чувства. К сожалению, я должен вам сказать, что это достижимо только при условии удаления царицы. Она вредно влияет на все назначения, даже в армии. Ее и царя окружают темные, негодные и бездарные лица. Александру Федоровну яростно ненавидят, всюду и во всех кругах требуют ее удаления. Пока она у власти – мы будем идти к гибели.

– Представьте, – сказал Михаил Александрович, – то же самое говорил моему брату Бьюкенен. Вся семья сознает, насколько вредна Александра Федоровна. Брата и ее окружают только изменники. Все порядочные люди ушли… Но как быть в этом случае?

– Вы, Ваше Высочество, как единственный брат царя, должны сказать ему всю правду, должны указать ему на вредное вмешательство Александры Федоровны, которую в народе считают германофилкой, для которой чужды интересы России.

– Вы считаете, что необходимо ответственное министерство?

– Все просят только твердой власти, и ни в одной резолюции не упоминается об ответственном министерстве. Хотят иметь во главе министерства лицо, облеченное доверием страны. Такое лицо составит кабинет, который будет ответственен перед царем.

– Таким лицом могли бы быть только вы, Михаил Владимирович: вам все доверяют.

– Если бы явилась необходимость во мне, – я готов отдать все свои силы родине, но опять-таки при одном условии: устранении императрицы от всякого вмешательства в дела. Она должна удалиться, так как борьба с ней при несчастном безволии царя совершенно бесплодна. Я еще 23 декабря послал рапорт о приеме и до сих пор не имею ответа. Благодаря влиянию царицы и Протопопова, царь не желает моего доклада, и есть основание предполагать, что Дума будет распущена, и будут назначены новые выборы. У меня есть сведения, что под влиянием разрухи тыла начинаются волнения и в армии. Армия теряет спокойствие… Если вся пролитая кровь, все страдания и потери окажутся напрасными, – возмездие будет ужасным.

– Вы, Михаил Владимирович, непременно должны видеть Государя и еще раз сказать ему всю правду.

– Я очень прошу вас убедить вашего державного брата принять меня непременно до Думы. Ради Бога, Ваше Высочество, повлияйте, чтобы Дума была созвана и чтобы Александра Федоровна с присными была удалена.

Беседа эта длилась более часу. Великий князь со всем согласился и обещал помочь»[551].

Председатель Государственной думы М.В. Родзянко (1859–1924) пытался в своих политических комбинациях использовать все влияние, в том числе симпатии ряда членов Императорской фамилии, для достижения поставленной цели. Он афиширует свое могущество и перед своими коллегами по Государственной думе.

В дневнике великого князя Михаила Александровича иногда бытовые моменты обыденной жизни чередуются с политикой и государственными событиями. Так, 5 января 1917 г. он пишет:

«Сегодня Беби получил подарок от яхты “Зарница”, модель 1/3 шестерки, работали: боцман Кузьменко и 4 матроса, идеально сделано, длина модели 7 ф., может поднять 14 п. Ген. Шуваев ушел, назначен военным мин. ген. Беляев»[552].

За 6 января еще одна подобная запись, но с оттенком не скрываемой тревоги:

«В 4 ч. утра мисс Ним нас разбудила, т. к. у Беби сильно поднялась температура 39,3. Мы вызвали Котона, который приехал через ч. Мы потом легли. Я встал в 9. Алеша, Вяземский, мисс Ним, Тата и я поехали во дворец в церковь, потом вышли на водосвятие к Серебряному озеру. Затем зашли к Крестьяновым. Возвратились домой к 12. Приехал доктор Вялинский, который с Котоном осмотрели Беби и определили инфлуэнцию в сильной форме… Наташа и я много раз были у Беби, кот. к вечеру, слава Богу, стало получше и температура пониже»[553].

На следующий день:

«К 12 ч. поехал на М.В.Р. вокзал встречать Румынского наследного принца Кароль. Поезд не мог не запоздать на . Я его проводил в Зимний [дворец] и затем поехал завтракать к Алеше [Матвееву]. Затем принял Клопова, а в 3 ч. поехал к Бертенсону, а оттуда к морскому министру Григоровичу. /…/ Беби, слава Богу, сегодня гораздо лучше, темп. 37,7»[554].

Несмотря на некоторые существовавшие преграды, Михаил Александрович исправно исполнял служебный долг и соблюдал установленный этикет для членов Императорского Дома Романовых. Продолжим пролистывать дневниковые записи:

«Гатчина. 8 января. Воскресенье.

В 11 ч. Наташа, Вяземские и я поехали во дворец к обедне. К завтраку к нам приехала кн. Путятина. Днем мы поехали кататься в Приорат и Зверинец. К нам приехали Бологовские Путятины к чаю. В 6 ч. мы все поехали в Петроград. Обедали у Алеши, т. е. Наташа, Вяземские, Ольга П., Джонсон и я, а затем поехали в балет. Шел «Дон-Кихот». Я сидел с Иоанчиком, Костей и Игорем [Константиновичами]. Во время антрактов мы ходили в ложу Наташи. С 11 ч. поездом Наташа, Джонсон и я поехали в Гатчину. Погода была солнечная до 3 ч. 2 мор.

Гатчина. 9 января. Понедельник.

В 12 ч. приехал председатель Государственной Думы М.В. Родзянко. В 3 ч. мы с ним прокатились на санях, Вяземские тоже с нами катались. Мы его отвезли на вокзал в 4 ч. В 5 ч. я поехал в Царское [Село] с Джонсоном. Ехали мы на автомобиле, который переделан для зимней работы (под передними колесами лыжи, а вместо задних колес, – четыре ролика, покрытые резиной, как ремень, система Кегрес). Кегрес сам правил, за нами шла вторая машина. На колесах было бы немыслимо ехать из-за снега. Я поехал прямо в Павловск к тете Ольге [Константиновне], где пробыл час, затем поехал в Александровский дворец, где был обед для румынского Кароля, – были: также Аликс, дети, все румыны и часть Свиты. В 10 ч. все разъехались. Я поехал к Борису [Владимировичу] за Джонсоном и с ним домой на том же автомобиле. Погода была пасмурная, 2 мор.»[555].

Любопытно сопоставить дневниковую запись Николая II за этот день:

«9-го января. Понедельник.

Немного погулял. После доклада Григоровича принял Шуваева и графа Игнатьева. От 2 до 3 ч. посидел у Кострицкого. Сделал хорошую прогулку. До чая принял ген. Мрозовского из Москвы. Занимался до 7 ч. Дали обед Каролю и всем румынам. Миша тоже приехал. Разговаривали до 9 ч. Вечером был свободен»[556].

Постепенно супругу великого князя Михаила Александровича Н.С. Брасову стали принимать некоторые из родственников Императорского Дома. Сам Михаил Романов помимо своей воли все более втягивался в сферу политических влияний, о чем можно судить хотя бы по дневниковым записям:

«В 3 с экстренным поездом мы поехали в Петроград. В 5 ч. Наташа и я поехали к тете Михен (первое знакомство), где пили чай, был Андрей [Владимирович]. В 6 ч. Наташа поехала по делам, а я к Клопову на квартиру. В 7 приехал к Путятиным, где вскоре обедали, а затем поехали в театр Сабурова, где шла пьеса «Роман» перевод с анг. соч. Эд. Шельдон»[557].

Лишь редкие дни удавалось Михаилу Александровичу посвятить личным домашним делам:

«С 10 ч. поездом мы поехали в Петроград. До завтрака осматривали два дома на Сергиевской, – Демидовский и рядом дом Александрова. Но они для нас не годятся. Завтракали у Алеши, после чего у меня был Врангель и Юзефович. В 5 ч. они уехали, и к чаю приехал Андрей [Владимирович]; после завтра он едет в Кисловодск до Пасхи. В 6 ч. поездом Наташа, Джонсон и я поехали в Гатчину. Погода была солнечная, 15. Ведихов поступил к нам в шоферы»[558].

17 января Михаил Александрович встречался с влиятельным чиновником А.А. Клоповым (1841–1927) и нанес свой очередной визит в Александровский дворец Царской семье. Перед отъездом из столицы на фронт ему предстояло успеть еще решить неотложные дела:

«Гатчина. 19 января, четверг.

Утром откладывал вещи для поездки. В 12 ч. приехала гос. Беляева для совершения купчей крепости на дом на Багговутовской улице рядом с нашим садом; за нотариуса был помощник Квятковский, свидетели: Вяземские и Джонсон. После завтрака я прошелся по саду. В 4 ч. мы поехали в Петроград, поезд запоздал. Мы прямо поехали на Мойку смотреть дом Пистолькорс № 59. Дом нам понравился, – показывали его молодые Пистолькорсы. Оттуда я поехал к гр. Нироду, с кот. говорил об Абас-Тумане. Затем мы все поехали обедать к Алеше. В 8 ч. приехав на Ник. вокзал, нам объявили, что поезд запаздывает больше нежели на час. Мы возвратились к Алеше и сели в наш вагон только в 9. С нами едут в Москву: Вяземские, Алеша и Дж. Погода была солнечная от 12 ч., -15°»[559].

19 января 1917 г. великий князь Михаил Александрович был переведен на другую воинскую должность и отозван с фронта. Запись в дневнике великого князя о новом назначении мы находим только от 21 января, где он упоминает: «19 января я был назначен генералом-инспектором кавалерии»[560].

Прежде чем приступить к исполнению новых обязанностей, Михаил Александрович отправился на Юго-Западный фронт попрощаться с 2-м кавалерийским корпусом. 23 января он записал в дневнике:

«В 2 ч. ночи приехали в Киев. В 10 я поехал к Мама, у которой пробыл весь день. К завтраку пришли: графиня Менгден, кн. Шервашидзе и кн. Долгоруков. Днем Мама и я поехали к Ольге [Александровне] в лазарет, – она немного простужена и не выходит. Возвратились к чаю. В 5 я простился и зашел к Шервашидзе, а потом заехал к Сандро, оттуда прямо на вокзал. Поезд тронулся на Тарнополь в 7. Мы обедали в вагоне…»[561]

Великий князь Александр Михайлович в письме от 24 января 1917 г. из Киева сообщал в ссылку брату Николаю Михайловичу о ходе следствия по делу убийства Распутина и о свидании с Михаилом Александровичем:

«Вчера проездом был Миша, имеющий отличный вид. Говорил с Ники о том же как все, но без всякого результата, и т. д. не было заговоров. Надеюсь на днях поехать на один день к Ирине. Мама и Ольга тебя обнимают и молят»[562].

Михаил Александрович, прибыв в расположение воинских формирований своего бывшего 2-го кавалерийского корпуса, посчитал первым долгом побывать на передовой и проститься с ними. Он воспользовался случаем и с оказией 27 января направляет письмо супруге:

«Моя дорогая Наташечка, я страшно рад, что имею случай тебе писать, – посылаю письмо с шт. рот. Плышевским, который служил до сих пор в штабе моего корпуса, а теперь поступает в Ник[олаевское] кавал[ерийское] уч. Вот снова я здесь в армии, т. е. в Дармии (действующей армии. – В.Х.), хотя этот раз всего на несколько дней… Контраст жизни здесь и в Петрограде громадный; как будто живешь в другой стране и отпадает все то, что так волнует умы в России вообще и в частности в обеих столицах в особенности. Слава Богу, настроение бодрое и дух прочный, – все надеются на общее наступление весной. Я тебе передаю то, что здесь говорят, и то, что я тут вижу; – то что думаю я, то это не совсем так, ибо за последние годы из оптимиста я превратился в пессимиста и смотрю на вещи довольно мрачно, – всюду много плохого и надежды на улучшение нет, потому что для меня теперь слишком стало ясно, как все делается! Мы приехали сюда третьего дня в 4 дня. Вчера был день отдыха, после длинного путешествия, а сегодя утром я сделал прощальный смотр четырем полкам, а завтра прощаюсь еще с двумя полками и конной артиллерией. Затем два дня перерыв, т. к. части будут производить смену с теми, которые находятся на позиции. Вторник будет последний смотр, после которого я рассчитываю уехать. Мне придется заехать на обратном пути в Каменец, чтобы проститься с Брусиловым. В Могилеве также задержусь дня на два, т. к. накопилось много разного рода вопросов, связанных с моей новой должностью. К моему сожалению, моя поездка затянулась немного больше, нежели я рассчитывал, но этому, главным образом, причина запоздания поездов. Но я думаю, что ты без меня не соскучишься, а может быть, даже и отдохнешь. Я не хочу ничего неприятного этим сказать, но только то, что я чувствую и вижу. Да я стал пессимистом во всем, иллюзий больше ни в чем нет, но я все-таки думал, что ты ко мне никогда не переменишься, но, увы, это уже произошло, и поэтому у меня больше нет в жизни того самого святого чувства, которое было раньше, – я потерял самое главное – это твою любовь, и теперь мне все, все равно. – В Киеве я имел разговор с моей матерью об Абас-Тумане и мне кажется, что все устроится к общему удовлетворению. Я обо всем переговорил с Шервашидзе, который и сам очень этому сочувствует, и он обещал об этом поговорить с Мама и поторопить ее в быстром решении этого вопроса. На обратном пути через Киев я окончательно все выясню; главное это чтобы Уделы согласились приобрести Абас-Туман. Вероятно, на этих днях окончательно решится вопрос о покупке дома Пистолькорса; дом симпатичный, но стоимость его, конечно, слишком большая. В данном случае лучше его все-таки купить раз он тебе так нравится. /…/ Мысленно всегда бываю с тобой и скучаю, что еще не так скоро тебя увижу, – боюсь, что раньше понедельника 6-го мне не удастся возвратиться в Гатчину. Да благословит тебя Господь. Нежно тебя обнимаю и целую. – Целую также и детей. Весь твой Миша»[563].

Обратимся к дневниковым записям великого князя:

«Надворная, 28 января, суббота.

В 10 ч. мы поехали в автомобилях в д. Красно (12 в.), где я сделал прощальный смотр Архангельгородскому и Иркутскому полкам. Затем переехали в Майдан-Горне, где прощался с конными батареями: 16, 17, 25, 26 и 1 Туркестанским кон[но]-гор[ным] [дивизионом]. Затем мы поехали в собрание конно-артиллеристов, где хозяином был кн. Кантакузин, и нас угостили завтраком, играли трубачи Казанского полка, потом пел поручик Старосвецкий. Вообще, было очень мило и симпатично. Около 3 мы поехали к себе и до чая немного прошлись пешком. К обеду были бригадные, командиры полков, а также кн. Кантакузин с командирами батарей 9-й Кавал. див[изии], – приехал также п. Серебренников (ком. 7 гус[арского] п[олка]). Вечером мы вышли в сад, где показывали нам синема, публика немного мерзла. В 11 ч. все разъехались. К веч. чаю пришел Черепанов. Погода была идеальная, мартовская, на солнце было просто тепло и сильно таяло.

Надворная, 29 января, Воскресенье.

В 9 мы поехали в автомобилях до Охот[ничьего] дома Максимец, где штаб 163 Ленкоранского-Машебургского полка. Ехали мы через д. Пнюв, Пасечна и Зелена. Оттуда сели в сани и отправились на высоту 1036, где артиллерийская позиция, один взвод от нашего корпуса, – поехали дальше по ущелью на высоту 883, где находились участковые резервы, бат. 163 полка и стрелковый дивизион 9-й дивизии. Там я благодарил стрелков за их службу, пробовал пищу, осмотрел деревянные бараки нижних чинов, а затем мы вошли в избушку (офицерскую) и закусили, – провизия была наша. После завтрака поехали дальше на заставу, пехотную, версты 3, по долине, вернее по ущелью Быстрицы-Солотвинской. Оттуда возвратились к [высоте] 853 и поехали по ущелью Быстрицы до домика для командира дивизиона. Там мы оставили сани и пошли пешком на вершину горы Негрова, где находится наша застава. Кн. Бегильдеев, Врангель и Кулюбякин только начали подниматься и дальше не пошли, – кн. Вадбольский, Пуковский и я дошли до макушки в полтора часа. Перед нами торчала голая вершина Сивуля, где австрийская застава, а за нами гора Баярин, тоже голая, где стоит другая наша застава. На наших глазах происходила смена сводной див. с 9-й. В офицерской землянке нам предложили чай. Через 40 м. пришел Юзефович и через минут 10 мы начали спускаться, – это было около 5 ч. Пуковский и я спускались бегом и мы летели сломя голову и через ч. были у подножья горы, где домик. Кн. Вад[больский] с п…[564] пришел через 13 м. после чего мы в санях поехали обратно в штаб 163 п., где дожидались Юзефовича, кот. приехал через ч. Оттуда на автомобиле возвратились к себе. Кн. Вад[больский] и Пуковский обедали. (Домой мы приехали в 8). Погода была солнечная от 12. В горах снег глубокий. Горы, поросшие огромными пихтами и елями. Тропы проделаны очень умело дружинами. Мы пешком поднялись примерно на 800 метров. – У Наташи были: Борис, Гавриил, кн. Путятина, М-ме Донич, Добровольский и Алеша. Сегодня весь день морозило, утром 3°, веч. 7°.

30 января, Надворная, понедельник.

Утром мне представлялись лица разных санитарных организаций, обслуживающие наш корпус. После завтрака, к которому были приглашены шт[аб-] р[отмистр] Новицкий, пор[учик] Иллясов и шт. р. Любинский я раздавал свои фотографии и подарки некоторым чинам штаба. В 3 ч. мы поехали в царство нашего интенданта, где смотрели хлебопекарню, мыловарение и кузницу, а на станции осмотрели склады и запряжку четырех собак, кот. возят на санях 10 пуд. После чая у меня был Пантелеев. К обеду был Цуриков. Потом мы сидели на террасе и смотрели на синематографическое представление. Погода была часть дня солнечная, маленький мороз в тени.

31 января, Надворная и отъезд в Каменец-Подольск, вторник.

В 11 ч. я сделал прощальный смотр 1-й бригаде 9-й Кав. д., которая была выстроена между Надворной и Пнюв. В Надворной на широкой улице были выстроены: мой конвойный эскадрон, 7-я Самокатная рота и все команды при нашем корпусе, кроме того, все офицеры штаба и чиновники, – в строю было 490 нижних чинов, а офицеров и чинов, всего 42. После прощания и раздачи Георгиевских медалей, они все прошли церемониальным маршем. К завтраку были: Никитин (он теперь служит в шт. VII армии), Семенов, пор. Давыдов и Иваненко. В 3 ч. я снимался со всем штабом, после чего Вяземский и я прошлись в сторону Быстрицы. Потом я снимался с моим конвоем, – зашел также посмотреть помещение канцелярии, зашел к Юзефовичу и кн. Бегильдееву. В 4 пили чай. В 8 ч. я дал обед всему штабу, кроме офицеров были и чиновники, всего нас было около 50 чел. Обед был в бывшем маленьком ресторане вместе с синематографом, стены были обтянуты холстом и разноцветными материями, все очень хорошо разукрашено. Я сидел между Яковым Д[авыдовичем] и кн. Бегильдеевым. Мне пришлось сказать прощальную речь. Кн. Б[егильдеев], Юзеф[ович] и Ангелов также говорили. Играли трубачи Казанского п. После обеда мы пошли в синематограф. В 10 мы поехали на станцию, меня все провожали, также и конвойный эскадрон с трубачами, – было трогательно и грустно. Со мною едут Юзефович, Врангель, Вяземский и п. Дараган (Бугского п.). Погода была солнечная, таяло, в тени 2 гр.

1 февраля, приезд в Каменец и отъезд в Киев, среда.

В 11 ч. мы приехали в Каменец, ко мне в вагон зашел главнокомандующий Ю.-З. фронтом генерал-адъютант Брусилов, с нач. шт[аба] Сухотиным и губернатором Мякининым. В 12 ч. мы поехали к Сухотину, а в 1 ч. завтракали с Брусиловым в его помещении. Потом я с Вяземским поехал с визитом к епископу Митрофану, затем к Мякинину. Он бедный потерял свою жену в июне, очень грустит, – у него теперь гостят его две сестры. Приехали тоже Врангель и Юзефович, – они нас угостили чаем и показывали гравюры. Возвратившись в 5 в вагон, я принял кн. Масальского, затем играл на гитаре. До отхода поезда приехали ко мне Брусилов и Мякинин. В 6 ч. 30 м. поезд тронулся…»[565]

В письме из Киева вдовствующая императрица Мария Федоровна от 4 февраля 1917 г. сообщала великому князю Николаю Михайловичу в Грушевку:

«У меня были с визитом Дмитрий [Константинович] и мой Миша, который оставил свой прекрасный армейский (правильно, кавалерийский. – В.Х.) корпус и отправился в столицу. Он весь был под впечатлением прощания и трогательного приема, ему оказанного. Его путешествие по Карпатам было очень трудным, так как там совсем нет дорог, даже конных. Он должен был лазить по горам пешком. К счастью, он себя чувствует хорошо, и был мил, как всегда»[566].

Прощание Михаила Александровича с фронтовыми сослуживцами зафиксировал в воспоминаниях главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал А.А. Брусилов:

«В начале января 1917 года вел. кн. Михаил Александрович, служивший у меня на фронте в должности командира кавалерийского корпуса, получил назначение генерала-инспектора кавалерии и по сему случаю приехал ко мне проститься. Я очень его любил, как человека, безусловно, честного и чистого сердцем, непричастного ни с какой стороны, ни к каким интригам и стремившегося лишь к тому, чтобы жить частным человеком, не пользуясь прерогативами Императорской фамилии. Он отстранялся, поскольку это было ему возможно, от каких бы то ни было дрязг, как в семействе, так и в служебной жизни; как воин, он был храбрый генерал и скромно, трудолюбиво выполнял свой долг. Ему, брату Государя, я очень резко и твердо выяснил положение России и необходимость тех реформ, немедленных и быстрых, которых современная жизнь неумолимо требует; я указывал, что для выполнения их остались не дни, а только часы и что во имя блага России я его умоляю разъяснить все это царю, и если он (великий князь) разделяет мое мнение, то поддержать содержание моего доклада и со своей стороны. Он мне ответил, что он со мной совершенно согласен и как только увидит царя, он постарается выполнить это поручение. “Но, – добавил он, – я влиянием никаким не пользуюсь и значения никакого не имею. Брату неоднократно со всевозможных сторон сыпались предупреждения и просьбы в таком же смысле, но он находится под таким влиянием и давлением, которого никто не в состоянии преодолеть”. На этом мы с ним и расстались»[567].

Михаил Романов не участвовал в интригах и заговорах против Николая II. Наоборот, он всячески пытался помочь ему в январские и февральские дни 1917 г. В дневниках царя и царицы имеются пометки о шести его посещениях в течение этого периода Александровского дворца.

После возвращения Михаила Александровича с фронта в камер-фурьерском журнале от 6 февраля 1917 г. имеется запись:

«К полуденному чаю Их Величеств прибыл великий князь Михаил Александрович. От 6 час. Его Величество принимал великого князя Михаила Александровича, генерала от инфантерии Адлерберга и министра внутренних дел Протопопова»[568].

Н.С. Брасова, несмотря на опалу великого князя Дмитрия Павловича (высланного за участие в убийстве Распутина на Персидский фронт), продолжала поддерживать с ним переписку. Вот одно из писем Дмитрия на ее имя:

«Казвин. Персия. – 16 января 1917 год.

Наташа дорогая – мой милый друг.

Мне хочется сказать Вам, что хотя я так далеко, почти за 4000 верст от дома, от близких мне людей – мысли мои часто, очень часто идут к Вам. Очень хочется, но может быть и поздно, пожелать Вам всего, всего лучшего в этом только что начавшемся году. Дай Бог, чтобы для России этот год был бы действительно “новым” и порадовал всех тех, кто глубоко и искренно любят ее – нашу многострадальную родину.

Странно было получить от Вас телеграмму, где Миша просит полость от шведских саней моих. Значит у Вас настоящая, милая наша русская зима. Сколько я дал бы, чтобы снова иметь возможность катать Вас, как прошлой зимой. Очень хорошо было – милая – не правда ли! Что касается меня, то я уже успел попривыкнуть к новым местам, к моим новым товарищам. Они так мило и сердечно приняли меня, что их теплое отношение было большим мне утешением в далекой Персии. – Здоровье мое теперь совсем хорошо. Но когда только приехал, то простудился и дней 10 болел – оставаясь, конечно, на ногах. Да и трудно здесь не простудиться, пока не привыкнешь, ибо климат в Персии какой-то странный. Днем солнце прямо греет, а ночью холодно и пронизывающе. Дома не приспособлены к холоду. Здесь все рассчитано на летний зной, доходящий до 65° Реомюра. Природа страшно однообразна. Растительности нет почти. Еще около моря (Каспийского) там имеются леса, а здесь ровно, пусто, однообразно. Повторяю, что теперь и к этому я привык. Иногда хочется живого слова друзей. Ведь письма почтой идут почти 3 недели. Ах, милый друг, Наташа родная. Как часто я вспоминаю наши милые разговоры, как не достают мне они. Будьте счастливы. Богом хранимы и меня не совсем забывайте. Обнимите крепко Мишу. Если не скучно напишите словечко. Пошлите на Невский, 41. 26 ян[варя] поедет человек ко мне, будет ездить каждую неделю. Ну, а за сим, если можно, позвольте по дружески, от всего сердца поцеловать Вас – руку Вашу. Прощайте. Дмитрий…»[569]

Переписка осуществлялась достаточно регулярно. Конечно, Наталье Сергеевне было лестно иметь поклонника в лице еще одного великого князя, несмотря на опасность вызвать этим ревность мужа. Она давала понять Михаилу, что обладает искусством очаровывать мужчин, но и бросала своеобразный вызов Императорскому Двору.

В свою очередь Михаил Александрович при каждом удобном случае старался поднять общественное положение своей супруги:

«Наталия Сергеевна.

Зная горячее Ваше сочувствие святому делу попечения о Георгиевских кавалерах и предвидя ту пользу, которую принесет ближайшее участие Ваше в трудах председательствуемого мною Георгиевского Комитета, – я признал за благо назначить Вас почетным его членом.

Сердечно любящий Вас, Михаил»[570].

Михаил Александрович продолжил исправно нести службу в качестве инспектора кавалерии. В это время на фронте ставился вопрос о разворачивании на базе Кавказской кавалерийской дивизии конного корпуса. 20 февраля 1917 г. к великому князю прибыл начальник штаба «Дикой дивизии» П.А. Половцов (1874–1964), который позднее делился воспоминаниями о встрече со своим бывшим «венценосным» комдивом:

«Князь Багратион попросил меня поехать в Ставку поторопить разрешение этого вопроса с тем, чтобы предварительно заехать в Петроград, явиться к великому князю Михаилу Александровичу, только что назначенному генерал-инспектором кавалерии, и заручиться его одобрением.

Приехав в Петроград, испрашиваю аудиенцию у великого князя. Он меня принимает в понедельник, 20 февраля, на Галерной в Управлении его делами. Сначала беседуем о дивизии, о командовании которой великий князь всегда вспоминает с горячим чувством симпатии. Он меня расспрашивает про последние боевые дела, про судьбу отдельных командиров и офицеров и т. д. Затем я докладываю план расширения ее в корпус и говорю, что завтра еду в Ставку и хотел бы предварительно знать его взгляд на этот вопрос. Он мне отвечает, что вполне моему плану сочувствует и что если его запросят, то он, конечно, всячески нас поддержит. После разговора выхожу, очарованный, как всегда, сердечностью и теплой простотой, неизменно веявшей от великого князя»[571].

Однако имя младшего брата царя все чаще упоминается в комбинациях политического пасьянса различных партий и придворных группировок. В этой связи все чаще говорят о «политической роли» салона Н.С. Брасовой. Даже французский посол М. Палеолог с возмущением писал:

«Говорят, что графиня Брасова старается выдвинуть своего супруга в новой роли. Снедаемая честолюбием, ловкая, совершенно беспринципная, она теперь ударилась в либерализм. Ее салон, хотя и замкутый, часто раскрывает двери перед левыми депутатами. В придворных кругах ее уже обвиняют в измене царизму, а она очень рада этим слухам, создающим ей определенную репутацию и популярность. Она все больше эмансипируется; она говорит вещи, за которые другой отведал бы лет двадцать Сибири…»[572]

Как бы разделяя мнение М. Палеолога, обер-гофмейстерина императрицы Александры Федоровны, княгиня Е.А. Нарышкина (1838–1928) сделала 21 января 1917 г. запись в дневнике:

«Все еще мороз. Не выезжала, провела весь день дома… Грустные мысли: императрицу ненавидят. Думаю, что опасность придет с той стороны, откуда не ожидают: от Михаила. Его жена – очень “интеллигентна”, никаких сдержек интеллигентной среды. Она уже проникла к Марии Павловне. В театре ее ложа полна великих князей, сговорятся вместе с М[арией] Павл[овной]. Добьется быть принятой императрицей-матерью и императором. Чувствую, что они составляют заговор. Бедный Миша будет в него вовлечен, вопреки себе, будет сперва регентом, потом императором, достигнут всего»[573].

Однако это другая история, требующая тщательного изучения и освещения, хотя конец которой всем хорошо известен.

Манифест великого князя Михаила Александровича об отказе от принятия трона до решения Учредительного собрания