В поисках Евы Норд Вадим

14. Провокация

Обычно сначала где-то что-то начинает происходить, а уже потом на место событий прибывают журналисты-корреспонденты-операторы.

Сегодня все было иначе. Сначала к зданию, в котором находилась клиника «La belle Helene», подъехал белый «Транзит» с логотипом 13-го новостного канала – тройкой, наискось перечеркнутой единицей. Из «Транзита» выпорхнула коротко стриженная блондинка в дутой розовой куртке, обтягивающих розовых джинсах и розовых сапогах, а следом за ней вылез бородатый толстяк в буро-зеленом «цифровом» камуфляже с камерой на плече. Оглядевшись по сторонам, он смачно сплюнул на тротуар и спросил у розовой блондинки:

– Где люди, Лен?

– Я не Лена, а Леся! – сварливо огрызнулась блондинка. – Откуда я знаю? Нам сказали к двенадцати – мы приехали!

Она достала из кармана мобильник (тоже розовый) и с яростным остервенением начала жать на кнопки.

– Идут, мурзилки! – оповестил оператор.

Блондинка сунула телефон в карман куртки и скомандовала:

– Работаем!

Минутой позже, вооружившись микрофоном с той же перечеркнутой тройкой, она уже вещала в камеру:

– Мы ведем наш репортаж от клиники «Ля бель Элен», возле которой сегодня собрались ее бывшие клиенты, пострадавшие от врачей клиники.

Пострадавших было трое – две женщины и один мужчина. Лица у них были замотаны шарфами – у женщин яркими, у мужчины – черным, и, несмотря на погожий сухой день, все трое низко надвинули на лица капюшоны своих курток. Смотрелось логично, наверное, именно так и должны поступать люди, изувеченные недобросовестными эскулапами. Кому охота выставлять напоказ такую «красоту»?

По бокам от пострадавших переминались с ноги на ногу двое молодых парней, похожих друг на друга, как сказочные Двое из ларца – скучные вытянутые лица, черные куртки, серые костюмы, серые галстуки, черные папки в руках. Нетрудно было предположить, что это – адвокаты потерпевших.

Имелась и группа поддержки (как же без нее?) – шестеро или семеро флегматичных молодых людей и одна боевая энергичная пожилая дама с самодельными транспарантами из белого картона в руках. На транспарантах жирными черными буквами было написано что-то вроде лозунгов, от расплывчатоуниверсального: «Нет корпоративному заговору молчания!» до экспансивно-конкретного «Эти уроды изуродовали мою сестру». Энергичная пожилая дама держала по транспаранту в каждой руке, попеременно выдвигая вперед то один, на котором было написано: «Элен, верни наши деньги!», то другой с надписью «Элен, верни наше здоровье!» По уму ей полагалась еще и третья рука для транспаранта «Элен, верни нашу красоту!», но чего нет, того нет.

– Пострадав от непрофессионализма врачей клиники «Ля бель Элен», отчаявшиеся люди пришли сюда, чтобы пообщаться с руководством клиники.

Оператор снимал охранника, который наконец-то появился на крыльце и растерянно смотрел на происходящее. Оператор матерился про себя, потому что был недоволен охранником. Противный охранник вел себя не так, как требовалось для репортажа, – не кричал, не пытался разогнать собравшихся или хотя бы закрыть ладонью объектив.

– Кого охраняешь, фашист?! – задорно крикнула охраннику пожилая дама.

– Позор! Позор! – недружно и без особого энтузиазма проскандировали молодые люди с транспарантами.

Охранник скрылся за дверью. «Ладно, подберу что-нибудь в архиве», – решил оператор. Кадров с тянущейся к объективу ладонью в архиве было много. Он дважды дернул плечом, чтобы получить нужные «дрожащие» кадры, которые следовало пустить перед ладонью, и снова нацелил объектив на блондинку в розовом.

– Совсем недавно все мы были потрясены шокирующими кадрами, на которых врач в реанимации избивал пациента, причем избивал так, что тот умер. – На секунду озабоченное выражение хорошенького личика сменилось печальным. – И вот на наших глазах разворачивается новое дело врачей! К счастью, никто не умер.

– Лучше бы я умерла! – громко выкрикнула одна из пострадавших женщин.

По странному стечению обстоятельств, которое можно было объяснить обостренной профессиональной интуицией или же предварительной режиссурой, за секунду до выкрика оператор перевел камеру с блондинки в розовом на пострадавшую, а затем продолжил снимать блондинку.

– Фашисты! – крикнула следом энергичная пожилая дама, но ее крик оказался никому не нужен и не был запечатлен для истории.

– Люди пришли в клинику «Ля бель Элен», чтобы улучшить свою внешность, а вместо этого оказались изуродованными. Они пытались связаться с руководством клиники для того, чтобы высказать свои претензии и получить компенсацию, но безрезультатно – главный врач клиники Геннадий Валерианович Качан и его заместитель Александр Михайлович Бергман уклоняются от общения. Поэтому сегодня отчаявшиеся люди пришли сюда вместе с родственниками и адвокатами. Послушаем, что нам скажет адвокат.

Один из парней в черной куртке выступил вперед, навис над протянутым в его сторону микрофоном и забубнил:

– Случай беспрецедентный, такого в своей практике я не помню. Моя клиентка пострадала от непрофессиональных действий сотрудников клиники «Ля бель Элен» и требует компенсации за моральный и материальный ущерб. Материальный ущерб порядка трехсот тысяч рублей, именно столько стоят повторные операции, которые предстоят моей клиентке, а сумму морального ущерба я предпочел бы пока не оглашать.

– Вы уже подали заявление в суд? – спросила блондинка в розовом.

– Мы сделаем это завтра же, если сегодня нам не удастся достигнуть договоренности с руководством клиники. – Адвокат нервно сглотнул и уточнил: – Если руководство клиники не удовлетворит требования пострадавших, я хочу подчеркнуть – справедливые требования. Вот, я могу показать фотографии.

Адвокат потянул молнию на папке, но корреспондентка уже убрала от него микрофон и заговорила сама:

– Мы воздержимся от демонстрации шокирующих фотоснимков. – Округлившиеся глаза недвусмысленно свидетельствовали о том, насколько шокирующими были эти снимки. – О, я вижу, что к нам вышел кто-то из сотрудников.

В воскресенье Геннадий Валерианович имел долгий, неприятный (и как выяснилось немного позже – бесполезный) разговор с женой. Выслушал длинный перечень претензий, скрепя сердце признал их справедливыми (все равно ведь ничего не объяснишь), высказал в ответ свои, которых было значительно меньше. Затем выпили немного за примирение, обнялись, поцеловались и стали вспоминать свое общее прошлое, казавшееся издалека радужным и безоблачным. По случаю столь знаменательного события жена надела новый кружевной пеньюарчик и одарила Геннадия Валериановича, желавшего поскорее заснуть, бурными ласками. Алкоголь, даже в микроскопических дозах, всегда действовал на нее возбуждающе, а на Геннадия Валериановича – усыпляюще, такой вот семейный диссонанс.

Утром в понедельник жена встала раньше и сварила полезную овсянку, которую Геннадию Валериановичу пришлось съесть вместо привычных (и любимых) бутербродов с сервелатом. На прощание она влажно поцеловала Геннадия Валериановича в щеку и проворковала:

– Жду тебя к ужину!

В ворковании Геннадию Валериановичу послышался приказ. «Морковные котлетки или свекольный салат», – обреченно подумал он, зная, что ни яичницы с беконом, ни жареной картошки с настоящей мясной котлеткой от любимой супруги не дождется. Та, как встала лет двадцать назад на путь здорового питания, так и шла по нему, гремя костями.

Геннадий Валерианович дисциплинированно приехал к ужину (сколько можно в клинике ночевать, как какой-нибудь интерн!), вкусил жареных кабачков и даже восхитился их вкусом, а потом, когда жена ушла смотреть телевизор, осторожно, стараясь не звенеть, налил себе рюмочку коньяку и медленно, продлевая наслаждение, выцедил ее и налил вторую, которую тоже пил не торопясь. Лучше бы выпил вторую залпом, потому что во время рекламной паузы жена пришла на кухню, чтобы выпить воды, и застигла Геннадия Валериановича flagrante delicto[17] – с пустой рюмкой в руках.

– Валериановы капли! – сказала жена, прекрасно зная, как бесят Геннадия Валериановича любые колкости по поводу его отчества. – Ты же обещал мне не пить каждый день!

– Всего одна рюмочка, – успокаивающе и немного заискивающе сказал Геннадий Валерианович.

На самом деле рюмочка была пятой. Три по сложившейся уже привычке Геннадий Валерианович «опрокинул» на работе, совершенно забыв о том, что вечером придется садиться за руль и ехать домой. Но, ничего, обошлось, доехал до дому благополучно.

– Алкаш! – взъярилась жена. – Скотина! Всю жизнь мне испортил!

– Это еще вопрос, кто кому жизнь испортил! – рявкнул Геннадий Валерианович, уже подогретый «валериановыми каплями». – Была бы у меня нормальная жена, так я, может, совсем бы не пил!

– Может! – передразнила жена, некрасиво кривя и без того не слишком симпатичное лицо. – Это я-то ненормальная?! А сам.

Скандал угас только во втором часу ночи после прихода соседей, которых беспокоил все никак не желавший прекращаться шум. Воспользовавшись тем, что «раскочегаренная» жена переключилась на соседей, Геннадий Валерианович быстро разложил диван в гостиной, закрыл дверь, выключил свет и притворился спящим.

До утра он так и не заснул – лежал, думал, перебирал в уме женщин, с которыми у него не сложилось, жалел о том, что у него сложилось именно с женой. Горечь обиды разъедала душу и побуждала принять еще немного успокоительного. Но Геннадий Валерианович знал, что стоит только ему отправиться на кухню, где хранились домашние запасы спиртного, как тотчас же следом явится жена (сон у нее был чутким-пречутким) и устроит «продолжение банкета». Спокойно выпить все равно не получится, незачем и ходить.

В клинику Геннадий Валерианович приехал в том гнусном настроении, когда хочется рвать окружающих голыми руками на крупные куски и метать эти куски в окна и двери. К полудню он немного успокоился (выпитый коньяк возымел свое действие), но тут пришел охранник и сообщил, что на улице, прямо у дверей клиники, имеет место быть «какой-то балаган». Геннадий Валерианович попытался расспросить охранника, но тот только разводил руками. Обругав непонятливого охранника, Геннадий Валерианович вышел в вестибюль и недолго понаблюдал за происходящим в окно, пытаясь понять, что же там происходит. Когда же понял, то решительно вышел на улицу с намерением положить этому безобразию конец.

– Главный врач, – негромко сказал бородач в камуфляже, и блондинка с микрофоном наперевес устремилась к Геннадию Валериановичу.

– Что здесь происходит?! – громко и требовательно осведомился Геннадий Валерианович. – Что вам надо?!

Оператор снял крупным планом красное от возмущения и алкоголя лицо Геннадия Валериановича. Оператор был опытным, прошел огонь, воду, медные трубы и четыре избирательные кампании в регионах. Он умел делать сюжеты.

Вперед вышел второй адвокат. Встав на верхней ступеньке крыльца так, чтобы оператору было удобно снимать его разговор с Геннадием Валериановичем, он заговорил в подставленный микрофон.

– У моих клиентов есть претензии к качеству услуг, оказываемых вашей клиникой. Вы, я так понимаю, главный врач?

– Я директор! – прорычал Геннадий Валерианович. – Главного врача у нас нет!

Самому себе он казался грозным, а на самом деле выглядел смешным. На нервной почве предательски начал дергаться левый глаз, губы тоже подрагивали.

– Качан Геннадий Валерианович? – уточнил адвокат и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Мы собрались здесь, чтобы пострадавшие смогли высказать вам свои претензии.

Коньяк коньяком, но благоразумия Геннадий Валерианович не терял никогда, даже в сильном подпитии.

– Пойдемте ко мне в кабинет и там поговорим, – предложил он, открывая правую створку дверей и делая приглашающий жест рукой.

Адвокат не принял приглашения. Вместо этого он повернулся лицом к камере и сказал в подставленный розовой блондинкой микрофон:

– Мы с моим коллегой сделаем все для того, чтобы справедливые требования наших клиентов были удовлетворены полностью!

После этого он спустился вниз, туда, где стоял, а корреспондентка подскочила к Геннадию Валериановичу и спросила:

– Как вы можете прокомментировать происходящее?

– Этот балаган?! – уточнил Геннадий Валерианович. – Разве это можно комментировать?!

Оператор переместился с таким расчетом, чтобы розовая куртка корреспондентки немного заслонила руку Геннадия Валериановича. Теперь у зрителей могло сложиться впечатление, что корреспондентка хочет войти в клинику, а главный врач ее не пускает.

– Вы считаете происходящее балаганом?! – громко и с вызовом переспросила корреспондентка.

– А что это по-вашему?!

– Вы считаете требования людей, пострадавших от непрофессионализма врачей вашей клиники, балаганом?! – еще громче удивилась корреспондентка и шагнула вперед.

– Да ну вас! – вконец рассердился Геннадий Валерианович и, не желая дальше участвовать в «балагане», скрылся за дверью.

В тот момент, когда он повернулся, блондинка в розовом резко отшатнулась назад и трогательно взмахнула рукой, словно пытаясь сохранить равновесие.

– Молодец! – одобрительно прошептал оператор.

Выглядело все так, словно Геннадий Валерианович грубо оттолкнул девушку.

Встав спиной к дверям, корреспондентка бодро затараторила:

– Как видите, разговора не получилось. Но пострадавшие не отчаиваются, они уверены в своей правоте и намерены обратиться в суд. Потерпевшие и их адвокаты настроены очень решительно.

Кто-то проходил мимо и остановился послушать, кто-то выходил из клиники, кто-то собирался зайти. Возле крыльца собралась небольшая, человек в десять, толпа, которую дока-оператор снял так, чтобы она выглядела бескрайним людским морем.

– Мы надеемся, что справедливость восторжествует.

Корреспондентка уже наговорила вдесятеро больше того, что могло бы войти в коротенький сюжет в вечерних новостях, но она все говорила и говорила. Была вероятность того, что сейчас снова выйдет главный врач, то есть – директор, или хотя бы охранник, и начнут толкать-сталкивать-отталкивать. Может, и грубость какую скажут, желательно такое, чтобы было что «запикать» во время показа.

Пострадавшие и группа поддержки откровенно заскучали. Энергичная пожилая дама делилась наболевшим с соседом, не обращая внимания на то, что он демонстративно от нее отворачивался.

– Проблема у меня одна. Каждую субботу просыпаюсь и думаю, какую машину запускать первой – стиральную или посудомоечную? Вроде бы пустой вопрос, но какая в нем глубина! Лежу, думаю и знаю, что первой все равно запущу стиральную. Сразу по двум причинам: до ванной идти на три шага меньше, и грязное белье уже загружено, осталось только порошка сыпануть и кнопку нажать. А грязную посуду надо еще из раковины и со стола собрать, остатки еды с нее смахнуть и расставить так, чтобы всю за один раз можно было бы перемыть. Все уже отработано не на уровне рефлексов, а на уровне инстинктов, но я все равно просыпаюсь и думаю. Это, вообще, лечится?

Вопрос остался без ответа, потому что в этот момент оператор повернул объектив в их сторону, и пришлось секунд двадцать гневно и требовательно потрясать транспарантами.

– Фашисты! – снова крикнула энергичная пожилая дама. – Верните нам деньги и здоровье!

– Хорош, мурзилки! – негромко сказал оператор, снимая камеру с плеча.

Он был доволен. Все прошло хорошо. Бывает, конечно, и лучше, когда у кого-то из осажденных нервы сдадут или благоразумие иссякнет, но и так хорошо. Сюжет будет показан и оплачен. «Проплаченное должно быть оплачено», – таков был девиз бородатого оператора.

Александр в это время делал сложную ринопластику – восстанавливал нос пациентки, пострадавшей в автомобильной аварии. Сильно пострадала носовая перегородка, и сегодняшнюю операцию можно было без преувеличения назвать ювелирной. «Раз уж мне так не повезло, то я хочу не такой нос, как был, а нечто совершенное во всех отношениях!» – сказала пациентка, придя на прием. Кажется, Александру удалось исполнить это пожелание, но окончательное суждение можно будет выносить месяца через три-четыре, когда окончательно спадет отек. Но, тем не менее, Александр был крайне доволен операцией, настолько, что, накладывая швы, даже стал напевать первое, что пришло на ум.

Готическая мрачноватость текста не имела ничего общего с настроением, Александр даже не вдумывался в то, что он поет. Операционная сестра Инна переглянулась с анестезиологом Троицкой, и обе понимающе улыбнулись. Ассистировавший Александру Кузоватый был немного туговат на ухо, и ему показалось, что Александр напевает «Напрасные слова».

Геннадий Валерианович, вернувшись с переговоров, вызвал такси и вскоре после того, как разошлись, как он выразился, «балаганщики», куда-то уехал. О самом «балагане» Александру рассказал анестезиолог Гаспарян, наблюдавший за событиями в окно.

– Натуральная провокация! – горячился он. – Поторчали-повыступали и разошлись. За все про все – полчаса, не больше. Явно на камеру работали. Валерианыч к ним выходил, но они его даже слушать не стали, им не переговоры нужны были, а скандал. Скандал!

Слово «скандал» Гаспарян произносил со вкусом, да вдобавок глаза округлял и лохматыми бровями двигал вверх-вниз.

– А пострадавшие кто? – поинтересовался Александр.

– Не знаю, – пожал широкими плечами Гаспарян. – Они были в капюшонах и лица замотали, совсем как грабители. А вот Барби, которая с микрофоном ходила, – узнал. Она с тринадцатого канала, я ее в новостях иногда видел. Там и микроавтобус тринадцатого канала стоял, чуть правее. Так что смотрите вечерние новости, Александр Михайлович!

– Век бы их не видеть, Вардан Аветикович, – в тон Гаспаряну ответил Александр.

Сюжет получился впечатляющим. Люди хотели высказать претензии, главный врач отказывался с ними общаться, назвал происходящее балаганом, не пускал корреспондентку пройти в клинику и даже разок грубо ее толкнул. Охранник оказался таким же хамом – пробовал нападать на оператора и тянулся широкой ладонью к объективу.

Через две минуты после показа Александру позвонил босс.

– Видел? – спросил он.

– Видел, – ответил Александр. – Впечатляет.

– Меня тоже впечатлило, – сказал босс и отсоединился.

«Продолжение следует», – подумал Александр и вернулся к чтению прихваченных из клиники медицинских журналов. На работе он их обычно бегло проглядывал, а то, что заинтересовало, читал дома, где никто не отвлекал.

Телефон снова зазвонил через час с небольшим. На дисплее высветился домашний номер матери.

– Александр Михайлович? – спросил незнакомый мужской голос.

– Да, – холодея от тревожного предчувствия, ответил Александр и спросил: – Что случилось?

– Добрый вечер. – Голос был спокоен и деловит. – Это вас коллега со «Скорой» беспокоит, Савченко моя фамилия. Мы сейчас дома у вашей мамы, не волнуйтесь – всего лишь гипертонический криз, но давление снижается плохо, и на кардиограмме есть умеренная депрессия сегмента «эс-тэ», поэтому мы ее госпитализируем в тридцать четвертую, в блок кардиореанимации.

15. Мама

В блоке кардиореанимации дежурили добрые люди. Недобрые бы дали Александру от ворот поворот, предложив дождаться утра и тогда уже говорить о каких-то результатах. И были бы совершенно правы, потому что дежурной смене положено заниматься больными, а не проводить психотерапию родственникам. Родственники – компетенция руководства. После утреннего обхода заведующий отделением неотложной кардиологии или старший врач блока выходит к родственникам и отвечает на их вопросы. В том, чтобы с родственниками «реанимационных» больных общался бы один и тот же человек, есть глубокий смысл. Разные люди немного по-разному оценивают и интерпретируют одни и те же состояния и могут запутать родственников, заставить их волноваться больше, чем следует.

Охранника, с недовольным видом говорившего что-то о часах для посещения и лишнем беспокойстве, Александр попросту проигнорировал. Охранник не стал возмущаться, то ли ворчал по привычке, надеясь на полтинник-стольник, то ли отвлекся на разложенные на его столе бутерброды с салом.

На звонок вышел дежурный врач – краснолицый здоровяк с необычайно доброжелательным взглядом. Представляться не стал, просто ткнул пальцем в висевший на груди бейджик. «Михаил Илларионович», – прочел Александр и понял, что коллегу небось часто переспрашивают при знакомстве, вот он и предпочитает подобный способ.

– Состояние вашей мамы стабильное. – Михаил Илларионович, как и большинство реаниматологов, избегал употреблять слово «хорошее» или «удовлетворительное» применительно к состоянию пациентов. – Давление снизилось, изменения на кардиограмме настораживают, но не пугают, об инфаркте говорить пока преждевременно, но надо понаблюдать, оценить динамику, то есть сделать несколько.

– Я понимаю, Михаил Илларионович. Я тоже врач, хирург.

– С коллегами проще! – обрадовался Михаил Илларионович. – Объяснять ничего не надо, сами все понимают. Перейду к сути: невропатолог вашу маму смотрел, завтра еще посмотрит заведующая неврологией, поснимаем кардиограммок, сделаем эхо и узи почек, а там посмотрим. Вы, наверное, хотите ее увидеть?

– Конечно! – Родственники в реанимационные отделения не допускаются, посещений там нет, поэтому Александр добавил: – Если можно.

– Можно.

Михаил Илларионович открыл дверь и отступил немного в сторону, придерживая ее рукой.

– Она спит, – сказал тихо он. – Мы ей укололи.

Названия препарата Александр не расслышал – не до того ему было. Мама лежала на ближней к дверям койке, прямо напротив сестринского поста и спала, повернув голову набок. Над головой ее мигал зеленым экран монитора. К левой руке тянулась трубка капельницы, а правую обхватывала манжетка тонометра. Александру показалось, что мама чересчур бледна, но, бросив взгляд на сидевшую на посту медсестру, которая тоже была бледной, он догадался, что в этом виновато освещение.

Было очень непривычно и страшно видеть маму в больнице, в реанимации, в подобном состоянии, подключенной к монитору. К монитору ведь подключают не просто так, а для постоянного наблюдения за показателями жизнедеятельности, подключают, когда есть риск каких-то внезапных сбоев. «А ведь мама никогда не лежала в больницах, – подумал Александр. – Да она и не болела никогда, разве что простужалась, или иногда повышалось давление. Но повышалось, а не скакало-зашкаливало. Надо же».

Александр стоял и смотрел на маму до тех пор, пока Михаил Илларионович не закрыл дверь. Потом он спросил:

– А что произошло, она вам не сказала? Почему вдруг криз? Не было никогда такого.

В субботу вечером мама выглядела бодрой, веселой, совершенно здоровой. Никаких проблем у нее вроде как не было, во всяком случае, она их не озвучивала. Собиралась в эти выходные съездить вместе с подругой на экскурсию в Переславль-Залесский…

– Стресс. – Михаил Илларионович округлил глаза и выпятил нижнюю губу. – От чего же еще будут кризы у непьющего человека? Какой именно стресс, я не уточнял, незачем заново запускать переживания, сами понимаете.

Александр кивнул. Он начал догадываться о причине стресса.

– Ваша мама сказала, что вечером пришла с работы в хорошем самочувствии, а дома сильно понервничала и сразу же почувствовала, как она сказала, «удар изнутри в голову». Двести двадцать на сто пятьдесят намерила «Скорая», а обычно у нее.

– Сто сорок на восемьдесят, – сказал Александр, ругая себя в уме самыми последними словами.

Знал же ведь, что мама, если нет гостей или каких-то важных дел, смотрит вечером новостные программы, начиная с семичасового выпуска на канале НТВ. Знал же ведь, что сейчас, когда он стал совладельцем клиники, мама стала интересоваться не только его делами, но и делами всей клиники. Значит, должен был догадаться, предусмотреть, позвонить, объяснить, что этот гнусный сюжет не имеет ничего общего с действительностью. То есть имеет, конечно, потому что он сам по себе действительность, но это чья-то подлая затея, на которую маме не стоит обращать внимания. Надо было догадаться и сразу же по окончании сюжета позвонить, поговорить, объяснить. А лучше всего – позвонить до того, подготовить, сказать, что некие люди устроили сегодня провокацию, сказать, что это неопасно, что это смешно, смешнее, чем все наши юмористы, вместе взятые. Умный и предусмотрительный сын так бы и поступил. Ключевое слово «умный». Ну а потом даже дурак бы догадался позвонить и сказать: «Привет, мам! Ты, наверное, уже слышала, что моя настоящая фамилия Бергман? Не знаешь, Ингмар Бергман мне случайно не родня? Я слышал, что после него осталось большое наследство. Уж не причитается мне чего?» Посмеялись бы, и лежала бы мама сейчас дома, в своей постели, с книжкой в руках. Идиот! Дебил! Имбецил! Олигофрен!

Олигофрен – это общее название для идиотов, дебилов и имбецилов, но почему бы не обозвать себя лишний раз, если уж заслужил? Хотелось еще побить себя немного головой о стену, но в присутствии коллеги-реаниматолога было неудобно этим заниматься.

– Я вас очень прошу, Михаил Илларионович, когда мама проснется, передайте ей от моего имени, что все хорошо, что все как нельзя лучше, и волноваться ей незачем.

– Передам, – пообещал добрый доктор, – непременно передам. А вы запишите наш телефон и можете позвонить мне утром, с половины восьмого до восьми.

Александр вбил номер в память телефона и спохватился:

– А что надо привезти? Я лучше не буду звонить, а приеду утром.

– Приезжать лучше после десяти тридцати, когда обход заведующего закончится и будет что сказать. Белье и тапочки ваша мама с собой взяла, не иначе как «Скорая» подсказала, так что вещи пока ей не нужны, это уже в отделение привезете, после. Сейчас привезите воду, простую, без газа, литра два-три, и пока больше ничего не надо. Такие состояния не способствуют улучшению аппетита, а кормят у нас хорошо. Во-первых, главный врач новый, на прежнего уголовное дело завели, а во-вторых, наш заведующий Сергей Романович любит лично снимать пробу с того, что раздают больным. С бурными административными последствиями. Поэтому супы у нас в отделении водой не разбавляют и вообще не шалят. Вы, кстати, поговорите с Сергеем Романовичем насчет двухместной палаты, как коллега с коллегой. Только денег не предлагайте, он не возьмет. Просто попросите, при возможности он не откажет, вы же свой.

«Вы же свой» обнадеживало. Александр попросил Михаила Илларионовича немедленно сообщить ему, если состояние мамы вдруг начнет ухудшаться. Михаил Илларионович, за неимением в вестибюле дерева, постучал себя костяшками пальцев по лбу и сказал, что надеяться надо на лучшее, а о плохом вообще упоминать не стоит, но он, если что, позвонит и по смене передаст, чтобы звонили. Короче говоря – успокоил, у него это хорошо получалось.

Из больницы Александр поехал к матери. Квартира была в порядке, можно было бы подумать, что мама просто куда-то ушла, и только блюдце с пустыми ампулами, стоявшее на столе, свидетельствовало о том, что здесь была «Скорая помощь». Александр достал с антресолей сумку побольше, аккуратно сложил в нее все то из вещей, что могло понадобиться, в его понимании, в больнице, не забыв и про запасные тапочки, и про очки для чтения. Прихватил и две лежавшие на виду книги, которые явно сейчас читались. Сумку оставил в багажнике машины, чтобы всегда была под рукой, вдруг матери что-то понадобится. В ближайшем круглосуточном супермаркете накупил воды и холодного зеленого чая, единственного из напитков подобного рода, который мать иногда пила. Немного подумав, купил лимоны, лайм, мандарины и апельсины. Цитрусовые в больнице всегда кстати, они легкие и хорошо освежают.

Приехав домой, Александр принял душ, выпил две таблетки снотворного, поставил будильник на семь утра и лег спать. Без снотворного он точно бы не заснул, а завтра предстояла операция, причем из числа тех, которые без крайней необходимости лучше не отменять. Весьма занятая женщина, владелица чего-то крупного, связанного с добычей и переработкой рыбы, прилетела вчера из Мурманска для того, чтобы завтра, то есть – уже сегодня, сделать вторую по счету подтяжку кожи лица и шеи у доктора Берга. В субботу она улетала обратно, потому что уже в понедельник начинались какие-то архиважные переговоры.

Где тонко, там и рвется – чрезвычайные ситуации всегда выпадают на те дни, на которые назначены «труднопереносимые» (в смысле перемены дат) операции, это закон. Закон подлости. Александр редко болел, простуда его не брала, а эпидемии гриппа чаще всего обходили стороной, но если уж заболевал, то всегда неудачно – с проблематичным переносом операций. Тяжелее всего, это когда пациенты подвинуты на астрологии и долго вычисляют благоприятный, по их мнению, день. Но, с другой стороны, такие люди больше привязаны к дате, а не к конкретному врачу. Уговорить их перенести операцию практически невозможно, но замену одного врача другим они воспринимают спокойно. Посокрушаются немного, больше для виду, и соглашаются, тем более, что при подобных неувязках в клинике «La belle Helene» было принято давать клиентам скидку. Комплимент от заведения.

В больницу Александр приехал к девяти часам.

– Что вы так рано? – удивился Михаил Илларионович, принимая передачу. – Но раз уж пришли, то можете помахать маме ручкой и послать воздушный поцелуй.

Видимо, во взгляде Александра проскользнуло нечто особое, потому что Михаил Илларионович застыл на мгновение, а потом сказал:

– Подождите, вынесу вам халат и бахилы. Но только – недолго, пока все на пятиминутке.

Вернув пакет с водой и цитрусовым набором Александру, сам, мол, и вручишь, Михаил Илларионович ненадолго скрылся за дверью, а вернувшись вручил Александру халат, колпак и одноразовые бахилы.

– Десять минут! – строго сказал он. – И говорите тихо, пусть другие думают, что вы консультант.

Халат оказался с богатырского плеча, Александр был не мал и не хил, но в этот халат он смог бы завернуться дважды, а полы доставали почти до щиколоток. Трудно, почти невозможно, было вообразить человека, которому подобное одеяние пришлось бы впору. Разве что Илье Муромцу. И колпак был под стать халату, сползал на глаза, пришлось подвернуть его так, чтобы получилось нечто вроде большой тюбетейки.

Мать не удивилась, увидев Александра. Видимо, Михаил Илларионович уже успел предупредить ее, да точно – успел, вот и стул рядом с койкой поставил. Она невесело посмотрела на Александра, так же невесело улыбнулась и сказала:

– Дошла вот до ручки.

– Это не называется «дошла», – тихо, но в то же время бодро сказал Александр. – Это называется «сын-идиот». Надо было предупредить, чтобы ты не нервничала.

Он сел, переложил воду и фрукты из пакета в тумбочку, сунул туда же пакет – пригодится, когда будут переводить в отделение, – и взял мать за руку. Рука ее была теплой, что порадовало.

– Я бы все равно нервничала. Я же понимаю, что это такое. Просто так по телевизору.

– Это – подковерные игры, мама, – перебил Александр. – Бред и ересь, не заслуживающая внимания. Если по каждому такому случаю попадать в больницу, то.

– Я привыкну, – пообещала мама. – Выработаю иммунитет. Только забери меня отсюда поскорее. Желательно сегодня.

– Сегодня точно не заберу, – сказал Александр, демонстрируя приоритет врачебного над сыновним. – Ты нуждаешься в динамическом наблюдении. Как минимум сутки-двое. Тебе будут снимать кардиограмму, тебя посмотрит невропатолог, а когда мы убедимся в том, что твое состояние стабилизировалось, тогда и поговорим насчет выписки. Вообще-то из реанимации домой не выписывают, не принято. Переводят в отделение, долечивают.

– Залечивают…

– Шутка, честно говоря, не очень, – Александр наморщил нос и покачал головой. – Но потребность шутить свидетельствует о том, что ты встала на путь исправления.

– Вот и забирай меня.

– Не сегодня. – Александр посмотрел на монитор – нормальный сердечный ритм, семьдесят два удара в минуту, последнее измерение давления – сто тридцать на семьдесят. – У тебя какие-то поручения ко мне будут, кроме полива цветов?

– Будут, – кивнула упрямая мама. – Приложи все усилия, чтобы меня поскорее выписали отсюда. Расценивай это как высшее проявление сыновней заботы.

– Вечером обсудим, – пообещал Александр, вставая. – Если не пустят к тебе, передам записку.

Десять минут еще не истекли, но пора бы и честь знать, да и пререкаться насчет выписки не стоило.

Окончания обхода Александр дожидался в машине. Позвонил в клинику, предупредил босса, попросил готовить пациентку к назначенной на час дня операции, сказав, что непременно успеет. Заодно, благо время было, поинтересовался, нет ли каких новостей от «покупателей» или про них.

– Ничего нет, – вздохнул босс. – И никто из вчерашних клоунов не приходит с претензиями. Устроили балаган, чтобы снять сюжет. Впрочем, есть одна новость – какая-то Стрекозявка номер семьдесят семь вылила в Интернете очередное ведро помоев на нашу клинику.

– Стрекозявка номер семьдесят семь – оригинальная характеристика, – похвалил Александр, думая, что Геннадий Валерианович так витиевато ругается.

– Это сетевой ник, а не характеристика, – хмыкнул босс. – «Я» через «игрек» и «а».

Закончив разговор, Александр набрал в поиске Стрекозявку и сразу же нашел пост, да не простой, а со множеством фотографий. Вход с вывеской, ресепшен, коридор, бухгалтер Лариса разговаривает в коридоре с анестезиологом Троицкой, дверь директорского кабинета, тоже с вывеской, дверь в операционную, даже туалет сфотографировала Стрекозявка. Точный расчет – пост с фотографиями вызывает больше доверия. Даже такой бредовый.

«На докторе не было бейджа, и сам он не представился. Посмотрел на меня исподлобья и спросил, что мне надо. Я сказала, что хочу увеличить грудь. Он велел раздеться, посмотрел, не вставая из-за стола, и сказал, что это будет стоить мне триста пятьдесят тысяч с хорошими имплантатами и сто пятьдесят с плохими. И добавил: «Сегодня деньги, завтра – операция». Я поинтересовалась, нельзя ли ознакомиться с договором и дает ли он какие-то гарантии. Доктор посмотрел на меня, как баран на новые ворота, и язвительно спросил, что мне надо – «клевые сиськи» (цитирую дословно) или договоры с гарантиями. Я поняла, что надо искать другую клинику..»

Александр подумал, что надо бы завести в ноуте отдельную папку и собирать туда весь этот бред.

И сюжет, проклятый сюжет, из-за которого мама попала в больницу, тоже скачать. На память и вообще.

Заведующий отделением неотложной кардиологии Сергей Романович сказал Александру прямо:

– Профессия у нас с вами такая, положено перестраховываться. Все понимают, что изменения на пленке возникли из-за высокого давления, но ставят острый инфаркт под вопросом, а мы доказываем, что инфаркта нет. Его реально нет, ферменты не повышены, «эхо»[19] инфаркта не выявило, сегмент «эстэ» вернулся на свое место. Если все пойдет так, то завтра переведем Елену Григорьевну в отделение.

– Вообще-то она рвется домой, – сказал Александр.

– Я в курсе, – покивал заведующий. – Что ж, можно и домой, при условии, что несколько дней она посидит на больничном. Под расписку, конечно, иначе не могу.

– Посидит, – пообещал Александр. – Сам прослежу.

В пятницу Елена Григорьевна выписалась домой под расписку. Александр привез ее домой и сказал, что несколько дней погостит у нее, пока не убедится, что ее состояние действительно стабилизировалось. Мать возражала, ссылаясь на то, что не нуждается в сиделках, и прозрачно намекала на то, что в понедельник собирается выйти на работу. Ее оптимизм не очень-то понравился Александру, и он настоял на том, чтобы мама посидела дома как минимум до среды. Того же мнения придерживалась и дежурный участковый терапевт, пришедшая в субботу для того, чтобы продлить больничный лист.

Августа, узнав о болезни Елены Григорьевны, сказала, что может взять неделю-другую за свой счет и приехать.

– Я довольно квалифицированная сиделка, – похвалилась она. – Все виды инъекций, капельницы. А Даньку оставлю у подруги, он не станет возражать.

Александру было очень приятно слышать это.

– Спасибо, но сиделка маме точно не нужна, – сказал он и пригласил: – Лучше приезжайте с Даней в гости на каникулы.

Ева не звонила, не писала, да и, честно признаться, Александр забыл о ней. Только в воскресенье вечером, когда мать уже легла спать, он вспомнил о том, что собирался найти среди знакомых своих знакомых кого-нибудь из сотрудников «Маэстро-банка». И сообщить в полицию о том, что у Евы был в этом банке счет, он тоже забыл.

Пока мать была в больнице, все, не связанное с нею и с работой, отошло на второй план. Теперь же, думая о Еве, Александр ощущал сильную тревогу. Жажда действия побудила его позвонить Любови Сергеевне.

– А я уже второй день борюсь с собой, – сказала та. – Так и подмывало вам позвонить, но вроде как неудобно, ведь если что, вы сами позвоните. Ну что, есть новости?

– Никаких, – ответил Александр. – А у вас?

– Из полиции мне звонили, но это, как я поняла, с вашей подачи. Спрашивали, как и что, я все подтвердила. Просили паспорт им привезти, но я что-то постремалась. Подумала, вдруг я отвезу, а на следующий день Ева вернется, что тогда? Неудобно же получится. Я сказала, что не помню, куда его засунула, и пообещала поискать. На том мы и закончили.

16. Кусочек призрачного счастья

– Тебе исключительно повезло! – сказала Нателла Луарсабовна, выслушав Александра. – Моя… э-э-э. внучатая племянница, да, внучатая племянница Луиза, дочь моей племянницы Тамрико, как раз работает в «Маэстро-банке».

– Внучатая племянница? – удивился Александр, потому что Нателла Луарсабовна была далеко не в том возрасте, когда положено иметь внуков.

– Ну, вообще-то, мы с Тамрико родились в один год, поэтому она мне, по сути дела, как сестра, а ее дочь, как племянница, – рассмеялась Нателла Луарсабовна. – Но формально, раз уж моя мама и дед Тамрико – родные брат с сестрой, то я прихожусь Тамрико теткой, а ее дочери – бабкой. Ужас! В мои-то юные годы! Моя мама на двадцать лет младше своего брата, он первенец, а она родилась последней, пятой по счету, практически одновременно с дочерью брата, вот откуда пошла вся эта петрушка. Александр, только пообещай мне, что Луиза не пострадает за свою доброту.

– Ни в коем случае! – заверил Александр. – Все останется строго между нами!

– Но ты же обращался в полицию.

– Я туда езжу каждую неделю, – махнул рукой Александр. – То заявление подаю, то дополнительную информацию сообщаю. Они обещали послать запрос, но когда они пошлют и когда получат ответ. А я волнуюсь. Я принимал небольшое участие в судьбе этой девушки, и чисто по-человечески она мне небезразлична. И еще я не люблю нераскрытых тайн. Вот и делаю, что в моих силах. Если твоя родственница найдет что-то интересное, я ни в коем случае нигде не стану на нее ссылаться, даю слово. Просто приму информацию к сведению, и все.

– Смотри. – Нателла Луарсабовна полушутя-полусерьезно погрозила Александру пальцем. – Я тебе верю. Ушарцева, говоришь?..

Геннадий Валерианович теперь был настроен по-боевому и деловито. То ли кто-то пообещал ему помочь, то ли внутренние резервы мобилизовались, то ли он попросту разозлился, как следует.

– К концу недели мы будем знать, кто на нас давит, – уверенно сказал он. – И тогда.

– А я бы начал уже сегодня, – сказал Александр. – Обороняться можно и не зная, кто на нас нападает. Если жизнь вынуждает нас к дополнительным расходам на рекламу, то, может, так оно и надо? Они дают плохой сюжет, мы отвечаем хорошим, они пишут в Интернете кляузные пасквили, не имеющие ничего общего с действительностью, мы ответим правдивыми рассказами реальных людей. Все эти отрицательные материалы тем не менее приносят нам пользу, лишний раз привлекая к нам внимание. Если мы добавим от себя положительных материалов, то получим. резонанс.

– Ананас! – иронически срифмовал Геннадий Валерианович.

– Сражения с конкурентами в информационном пространстве – это основная основа наших основ! – пошутил в ответ Александр. – Как будто в первый раз! Я склонен подозревать, что наши недоброжелатели, то есть – несостоявшиеся покупатели клиники, далеко не столь могущественны, как может показаться на первый взгляд. Ну, запустили они волну, ну, сняли постановочный сюжет.

– Технично сработали! – «похвалил» Геннадий Валерианович. – К каналу – никаких претензий предъявить невозможно, ведь они показали то, что происходило на самом деле. Можно, конечно, запустить розыск тех клоунов, которые врали на камеру, но эта овчинка не стоит выделки. Больше потратим, чем приобретем.

– Согласен, – кивнул Александр. – Так вот, что касается могущества «покупателей». Их бы стоило бояться в том случае, если бы у них были серьезные рычаги влияния.

– А может, они есть?

– Тогда бы они не начинали с этого детского сада, а наслали бы на нас всевозможные проверки, подключили бы департамент, министерство. Вспомните хотя бы, как я съездил пообщаться с директором «Magia di Bellezza» и что было потом[20]. На пустом, можно сказать, месте, то есть без всякого повода, мы получили комиссию из министерства.

– Как получили, так и спровадили, – довольно улыбнулся босс. – С инстанциями проблемы решать проще. Не первый год работаю, связи кое-какие есть. А вот от помоев отмываться, мне кажется, сложнее. И потом, все эти проверки-комиссии дело келейное, клиенты этого не видят и не знают, соответственно и не пугаются. А когда какие-то м-м-м.