В поисках Евы Норд Вадим

22. Пирожное с каперсами

В этот приезд Питер совершенно не порадовал – встретил хлестким холодным дождем. Казалось, что капли временами превращаются в колючие льдинки. Прогулка по Невскому до отеля превратилась в настоящее приключение – ветер дул в лицо, дождь лил сверху, а сбоку норовили облить автомобили. Шарахнешься от очередного невоспитанного водителя – непременно подставишь ногу под водопроводную трубу. Ноябрь в северных широтах и в северных столицах однозначно не самый приятный месяц. Мужчине, вырвавшемуся к любимой женщине, полагалось думать о чем-то мажорноромантическом, но в голове вертелось библейское «разверзлись хляби небесные», кое-какие, далеко не самые благозвучные эпитеты и весьма подходящий к месту отрывок из классики.

– «Над омраченным Петроградом дышал ноябрь осенним хладом»[32], – процитировал вслух Александр, сворачивая в знакомую арку.

В номере было тепло и уютно, а чашка горячего кофе с капелькой коньяка напрочь отбила охоту от дальнейшего цитирования. Пусть дождь сердито бьется в окно, пусть ветер печально завывает, хотя на самом деле то воет не ветер, а сирена «Скорой помощи». Сам ведь виноват – мог бы доехать от вокзала на такси. Да, тут не то, что ехать, тут и пешком рукой подать, но разные бывают ситуации, то есть – погодные условия.

«А еще надо вместо зонта, который не слишком полезен в такую погоду, и который то и дело выворачивает ветром, завести широкополую кожаную шляпу, – подумал Александр. – И длинный кожаный плащ. Буду, как Ван Хельсинг.»

Августа начала с вопроса:

– Ты по делам или просто так?

«Что там с вашим питерским филиалом?» – перевел Александр. Кто приедет по делам в пятницу вечером, собираясь уезжать обратно в воскресенье?

И «просто так» неприятно резануло ухо, хотя ничего такого в этом выражении не было. Но как-то вот.

– Я к тебе, – ответил Александр и, желая поскорее внести ясность, добавил: – Дел в Питере у меня пока не предвидится. Решили открывать вторую клинику в Москве.

К месту пришлось бы немецкое: «Aufgeschoben ist nicht aufgehoben» – «Отложить не означает отменить», но Александру не хотелось развивать эту тему. И так неловко получилось – упоминал несколько раз о грядущем открытии питерского филиала клиники «La belle Helene» как о чем-то окончательно решенном, а теперь, получается, пошел на попятный.

– Да, конечно, в Москве оно лучше, – поспешно согласилась Августа, и эта поспешность вместе с мгновенной сменой темы разговора сказала о многом. – А здесь очень мило, ты не находишь?

– Очень, – согласился Александр, хотя ничего такого милого не замечал.

Погода не располагала к прогулкам, поэтому Александр вызвал такси, заехал за Августой, и они поехали на Рубинштейна, в «свой», уже облюбованный, ресторанчик. Но в каком-то переулке, примерно на полпути, «Логан» вдруг встал посреди дороги и, несмотря на все усилия сурового водителя и все сказанные им слова, дальше не поехал. Лил дождь, переулок был не из оживленных, а прямо напротив приветливо светилась вывеска паба. Судьба сделала выбор, оставалось только подчиниться. Паб, так паб, глинтвейн – стейк – счастье.

Паб оказался андеграудным, как по расположению в подвале, так и по духу. Никакого британско-ирландского колорита, кроме названия и фрагментов кирпичной кладки, проступающих сквозь осыпавшуюся штукатурку. Кабели и трубы, тянувшиеся вдоль стен, а также тусклые лампочки без абажуров, свисавшие с потолка на проводах разной длины, явно должны были символизировать отказ от общепринятых стереотипов. Впрочем, владельцы могли попросту сэкономить на ремонте.

Сразу же после того, как спустились по лестнице, захотелось развернуться и уйти, но здесь, по крайней мере, было тепло и сухо, а на улице сыро и промозгло. Решающим доводом стало объявление на стене: «Варим глинтвейн из вина и фруктов!»

– А специи вы в глинтвейн кладете? – спросил Александр у девушки, вышедшей им навстречу.

– Мы даже мед кладем! – обиженно ответила та. – К нам из Сертолова приезжают глинтвейн пить!

Где находится Сертолово, Александр не знал, но тон, которым были сказаны эти слова, вызвал желание заказать по самой большой порции глинтвейна и горячее мясное ассорти на двоих.

– Они, наверное, недавно открылись, – сказала Августа, обводя взглядом почти пустой зал. – Пятница, вечер и никого нет… Бедняжки, так и разориться недолго.

– Открылись они давно, – возразил Александр, указав глазами на изрядно потертую папку меню. – Скорее всего, основное веселье здесь начинается ближе к полуночи.

– Но мы не станем его дожидаться? – улыбнулась Августа.

– Не станем, – согласился Александр. – Как увидим, что народ начинает прибывать, то вызовем такси и уедем. А хочешь, уедем прямо сейчас?

– Нет, – отказалась Августа, перекладывая с общего блюда в свою тарелку куриное крылышко. – Здесь вкусный глинтвейн и большие порции. Что еще нужно человеку в плохую погоду?

Тон, которым была сказана эта фраза, Александру не понравился. Подумаешь, погода. Сыро, промозгло, конечно, но культа из этого делать не стоит. Ноябрь, как-никак, не июль, а Питер не Ташкент и не Стамбул, дождливой погодой здесь никого не удивишь.

«Что-то не так!» – прозвенел в душе тревожный сигнал.

– Хочешь – махнем втроем на Тенерифе или на Гоа?! – предложил Александр. – На недельку? А? Тебя отпустят?

Августу предложение явно не увлекло.

– Меня-то, может, и отпустят, а вот у Дани только каникулы закончились, – сказала она, глядя куда-то в сторону. – Да и как-то не хочется ни на Тенерифе, ни на Гоа.

– А куда хочется? – настаивал Александр, думая о том, что при всей своей загруженности неделю уж он как-нибудь без ущерба для работы выкроит.

– Под одеяло хочется. – Августа посмотрела на него, и взгляд у нее был, словно погода на улице. – Хочется, чтобы обнимали, целовали, шептали на ушко всякие глупости.

– Ты читаешь мои мысли! – бодро заявил Александр, прекрасно поняв намек, но не желая сейчас заводить разговор о перспективах – не то время, не то настроение, да и место, честно говоря, тоже не то, не располагает. – В тебе открылся провидческий дар!

– Этим в наш век, когда предсказаниями занимаются даже осьминоги, никого не удивишь, – грустно сказала Августа и начала сосредоточенно (даже чересчур сосредоточенно) обгрызать куриное крылышко.

Обычно, если сын Августы гостил с ночевкой у кого-то из товарищей или у своего отца, Августа приглашала Александра к себе, но сегодня не пригласила. Александр поймал себя на мысли о том, что это его немножко задело, но тут же устыдился и строго одернул себя – перестань чушь городить! Женщина всю неделю работает, может, у нее дома не прибрано и она этого стесняется. Как будто есть разница в том, где им ночевать, главное, что они вместе. Недаром люди говорят, что с милым рай и в шалаше. Впрочем, люди много чего говорят. Вот, например, говорят, что все к лучшему в этом лучшем из миров. А что не к лучшему, то как? Вот если совсем не к лучшему, никак не к лучшему, ни в коем случае не к лучшему? Если любимую собаку сбила машина, то это каким-то образом может быть к лучшему? Переосмыслить, переоценить и вместо собаки завести себе мужа или жену? А если любимого мужа или любимую жену машина собьет, то это к чему? Точнее – что в этом хорошего? Ну, некоторые могут сказать, что это смотря какой муж и насколько он любим. А если он на самом деле любимый, как и было сказано? Что хорошего в утрате любимого человека? Следующий будет еще любимее? А если не будет следующего? А если потом вообще ничего не будет? Если жизнь на этом заканчивается и дальше становится существованием – тогда как? По-прежнему все к лучшему в этом лучшем из миров? Ой ли? Вряд ли так. То, что в этом худшем из миров все к худшему, тоже сказать нельзя, истина, как ей и положено, должна находиться где-то посередине, но. Ах, сколько всего скрыто в этом «но»! Сколько выстраданного, но так и не высказанного, сокровенного, потаенного кроется в этом «но». С одной стороны – это союз, служебная часть речи, с помощью которой связывают между собой части или члены предложения. С другой – философская категория неимоверной глубины, прелюдия к размышлению, пусковой механизм познания, инструмент для выворачивания понятного наизнанку. Все так, но. Все было бы хорошо, но. Да, но. «Но» – это крах, обратный эффект, неожиданный результат, облом, хаос.

Мысли, как это часто случается, унеслись как можно дальше от досадных реалий. «Наверное, все философы были глубоко несчастными людьми, – решил вдруг Александр. – Иначе бы их не тянуло на отвлеченные размышления.»

Ощущение праздника, обычно сопутствовавшее всем встречам, в этот раз никак не желало появляться. В отеле, под кофе с коньяком, Александр поизощрялся немного в остроумии, вспомнил несколько анекдотов, в довольно смешном, несколько гротескном ключе рассказал о том, как косился в лифте сосед, когда он вернулся домой после телевизионного интервью.

– Я совсем забыл о том, что меня загримировали. Опыта мало, отснялся, оделся и уехал. А тот посматривает на меня украдкой, взглянет – и отвернется, снова взглянет и снова отвернется. Я было решил, что он меня только что по телевизору видел, а сейчас гадает – я это или не я. Мы же близко с ним не знакомы и не знакомились вообще, только здороваемся при встрече, и все. Ну я еще знаю, что у него тоже «Тойота», серый «рав-четвертый». Вот она думаю, всенародная слава, теперь повсюду узнавать начнут, надо ручек с собой побольше таскать для автографов. Погордился немного, не без этого. Ну а дома, как в зеркало взглянул, сразу все понял. Там же на особый манер гримируют, цвет лица получается, как у старого зомби.

– А птоз[33] легко исправить? – неожиданно спросила Августа.

– Птоз? – удивился Александр. – Да, несложно. Смотря, какой птоз, но блефаропластика обычно проблем не вызывает. Как сказал мне один гинеколог: «Вам-то чего на жизнь жаловаться? У вас доступ легкий». А у кого птоз?

У самой Августы с веками все было нормально.

– Так, у одной девушки из нашей лаборатории, – уклончиво сказала она. – Ей волейбольным мячом по лицу попали, не в бровь, а прямо в глаз.

– Могу проконсультировать, – предложил Александр. – Хоть завтра.

– Не надо, – покачала головой Августа. – Я просто так спросила. Вдруг, думаю, и мне когда-нибудь мячом по лицу попадут.

Александр поставил недопитую чашку на блюдце и пересел на широкий подлокотник Августиного кресла.

– Меня удивляет твое настроение, малыш, – сказал он, беря ладонь любимой в свои, и удивляясь тому, как холодны сегодня ее пальцы. – Ты не заболела?

К месту, но совсем не в тему, вспомнился доктор Блувштейн, утверждавший, что в католической Италии, при всем тамошнем негативном отношении к разводам, можно беспрепятственно развестись, если причиной развода являются вечно холодные конечности одного из супругов.

– Зима на носу, оттого и грустно, – сказала Августа, накрывая свободной ладонью руку Александра. – Еще одна зима.

– А потом будет весна! – оптимистичным, донельзя бодрым тоном напомнил Александр. – А потом – лето!

– Еще одна весна, – меланхолично откликнулась Августа. – Еще одно лето.

Словами меланхолия лечится плохо. Александр подхватил Августу на руки, поцеловал (метил в губы, но то ли Августа увернулась, то ли сам от волнения промахнулся, и поцелуй пришелся в щеку), уложил на кровать и начал медленно раздевать.

Для Августы подобная прелюдия оказалась неожиданной, ведь обычно Александр проявлял гораздо больше пыла и торопился освободить ее от одежды. Или хотя бы не медлил. А сегодня он перемежал каждое свое действие целой серией поцелуев, и этому вступлению, казалось, не будет конца.

Стянув с Августы свитер, Александр долго целовал ее алебастровую шею, ключицы, ямочку между ключицами, а освободив от бюстгальтера, отдал должное призывно отвердевшим соскам, которые ласкал с особой любовью и тщательностью, тихо постанывая от предвкушения. Августа раскинула руки в стороны и тоже постанывала, извивалась, выгибалась, но сама ничего не предпринимала, не проявляла никакой инициативы. Верно угадав настроение Александра, она позволила делать с ней все, что ему было угодно, и им обоим это очень нравилось. Александру казалось, что он таким образом пытается растопить лед на душе у любимой, а Августе сегодня хотелось получить как можно больше подтверждений тому, что она любима, любима по-настоящему, любима не за что-то, а вопреки всему, даже вопреки охватившей ее меланхолии.

Меланхолия накатила в тот вечер, когда Александра показали по телевизору. Сначала все было хорошо, к радости примешивалась гордость – гордость за то, что это не просто доктор Берг, хороший человек и хороший врач, а ее Александр, такой любимый, такой родной, пусть и не всегда понятный. И вдруг любимый мужчина передает с экрана привет Еве, наверно, той самой, с которой он познакомился в Таиланде и к которой проникся настолько, что одолжил ей крупную сумму, поселил в квартире своего близкого друга и, вообще, опекал.

Когда-то давно, так давно, что уже и вспоминать лень, Августа собралась замуж и радовалась тому, какого хорошего человека ей послала судьба. Ее избранник был не только красив, но и добр. Он никогда не отказывал в помощи людям, будь то соседка, у которой в час ночи сорвало кран, или же стажерка, которая все никак не могла сделать порученную ей часть проекта. За три недели до свадьбы Августа застала любимого с соседкой, в ситуации, когда объяснения бессмысленны, а в домыслах нет нужды. Изнывая от страсти, экс-любимый был настолько небрежен, что оставил приоткрытой входную дверь и забыл о том, что к шести часам должна прийти невеста. Обида со временем перебродила в горечь разочарования, а та понемногу улетучилась, оставив осадок – боязнь оказаться обманутой, боязнь очередного разочарования, боязнь того, что разочарование станет постоянной спутницей жизни… Разочарование и скука.

– Ты такой внимательный, – простонала Августа. – Зацеловал меня всю.

– Как еще могу я выразить восторг от встречи с тобой? – улыбнулся Александр и поцеловал ее в живот, над пупком.

– Я сейчас растаю.

– Я тоже, – признался Александр, расстегивая пуговицу на джинсах Августы.

– Ты хороший! – прошептала Августа, и непонятно было, хвалит она, просто констатирует факт или пытается убедить себя в том.

– А ты еще лучше! – сказал Александр, вслед за пуговицей расстегивая молнию.

Августа открыла было рот, чтобы возразить, но передумала. Бывают минуты, когда лгать не хочется даже из вежливости. Она знала, что она лучше всех, только вот, увы, не все это понимают.

Под одеяло никому не хотелось, в номере было жарко, да еще и желание распалило обоих. Промозглая сырость за окном не исчезла, но стала настолько незначительной, что совершенно не заслуживала внимания.

Была страсть, была нежность, а праздника не было. Чудо со знаком минус.

Несколько лет назад, после командировки в Мьянму, где в ходу самые невероятные сочетания продуктов, Андрей увлекся этим сочетанием несочетаемого и принялся увлеченно экспериментировать на досуге. Результаты некоторых экспериментов Александру довелось попробовать. Самое большое, можно сказать, неизгладимое впечатление на него произвело пирожное – бисквит с каперсами вместо традиционных цукатов. Удивительное сочетание, оригинальное и очень жизненное, сладость с примесью горечи.

Нечто подобное Александр испытывал и сейчас. Ощущения разные, суть едина. Горечь примешивалась туда, где, казалось, кроме сладости, ничего быть не могло.

Августа уже отвечала на ласки и с каждой минутой вкладывала в поцелуи все больше и больше страсти, но Александру казалось, что он так и не смог растопить лед в ее душе. Нежно целуя любимую в щеку, он увидел, как вдруг затрепетали, задрожали ее ресницы, и выкатилась из-под них хрустальная слезинка.

– Что с тобой? – удивленно спросил он.

– Это от счастья. – Августа широко раскрыла глаза, влажный блеск которых нельзя было не заметить. – Я так люблю тебя.

Ее голос дрожал, и сама она тоже вздрогнула, когда Александр погладил ее по бедру.

– И я тебя люблю, – ласковым эхом откликнулся Александр, чувствуя, как от слов любимой волнами растекается по телу удовольствие.

Его нежно-искушающие поцелуи, его ласки стали нетерпеливыми, жгучими, страстными. Августа не осталась в долгу, обняла, привлекла, прижалась, начала гладить руками, целовать и нашептывать нежности.

А потом, обессилев и выключив свет, они лежали под одеялом, обнявшись, и слушали, как стучит по оконным отливам дождь и как почти в унисон бьются их сердца.

– Ты хороший, – шептала Августа, – ты такой хороший, что иногда мне кажется, что я тебя придумала. Как Малыш Карлсона. Ты и сам, как Карлсон, приезжаешь, уезжаешь, никогда не остаешься надолго. Ты есть, и в то же время тебя как будто нет. Ой, что это я несу? Я – дура, правда? Или глинтвейна перепила.

– Ты не дура! – строго и веско возразил Александр. – И глинтвейна мы не перепили. Это все дождь виноват.

– Да, это дождь, – послушно согласилась Августа. – Но когда ты рядом – это неважно.

– Важно только то, что мы вместе. – прошептал Александр, чувствуя, как наливаются тяжестью веки.

Праздник наконец-то пришел. Рука об руку со сном. Но все равно радостно.

– Важно только то, что нам хорошо вместе. – уточнила Августа.

– Это важнее всего. – подтвердил Александр и поцеловал ее в призывно раскрывшиеся губы.

«Запомни этот миг, пока ты можешь помнить. – зазвучало где-то внутри, повторяясь снова и снова. – А через тыщу лет и более того. Ты вскрикнешь, и в тебя царапнется шиповник… И – больше ничего. И – больше ничего. И – больше ничего.»[34]

Убаюканные дождем и усталостью, они заснули одновременно. Впереди было много счастья. Почти двое суток. Двое суток одного счастья, поделенного на двоих.

В поезде нечего делать. В поезде ритмично-убаюкивающе стучат колеса, навевая сонную меланхолию. В поезде можно позволить себе настроиться на лирический лад и немного погрустить о том, что сбывшееся уже минуло, а несбывшееся все никак не торопится сбываться. А если еще и погода за окном совпадает с твоим настроением, то хочется ехать в поезде долго-долго. Как минимум – до Владивостока.

Но вредный поезд прибывает на Ленинградский вокзал и не желает ехать дальше. Пришлось выходить на перрон, оставив меланхолию в вагоне, и торопливо идти к метро, перебирая в уме перечень завтрашних дел и думая о том, что все неслучившееся еще может случиться. Еще должно случиться.

Непременно случится.