Против «мессеров» и «сейбров» Крамаренко Сергей
Потом смотрит на Виктора Шарапова и говорит:
– А ты как оказался в плену и где был?
Виктор отвечает, что был в восьмерке Кожедуба в Курляндии. Вел бой с немецкими асами, те его сбили. Он выпрыгнул на парашюте, был взят в плен и помещен в концлагерь. В концлагере, чтобы не ходить на работы, сделал себе известью на ноге язву. Был помещен в лазарет, а за несколько дней до окончания войны был освобожден и вернулся после проверки органами СМЕРШ в полк.
Василий Сталин задумался, а потом говорит:
– Повезло тебе, а вот моего брата Якова в этом концлагере убили... А ведь тебя и доктора за твою симуляцию могли расстрелять. Скажи, кто тебя лечил в лазарете? Как фамилия этого доктора?
Виктор смутился и говорит:
– Не помню его фамилии. Я у него не спрашивал.
Василий Сталин нахмурился:
– Не помнишь? Ты всю жизнь должен его помнить: он тебя от расстрела за симуляцию спас! Сам жизнью рисковал, а ты – «не помню».
Затем, помолчав, он сказал:
– Не верю я тебе и у себя в округе не оставлю.
И, чуть подумав:
– Вы можете идти, а ты, Куманичкин, останься.
Мы, бледные от пережитого, выходим в приемную. Минут через десять выходит Куманичкин:
– Ну, поехали.
Всю дорогу мы едем молча. Шарапов сидит мрачный. У меня на душе радостное чувство, мне поверили, но переживаю за товарища. Приехав в гарнизон, Куманичкин нам говорит:
– Шарапова командующий отправляет на Дальний Восток, а относительно тебя, Крамаренко, будет решать.
Проходит несколько недель. На партийном собрании полка меня в числе других летчиков выбирают делегатом на партийную конференцию дивизии. Через три дня мы выезжаем в Кубинку. Все делегаты полка держатся вместе. Впереди командир – Куманичкин. Войдя в вестибюль Дома офицеров, мы останавливаемся, чтобы раздеться и зарегистрироваться.
Внезапно все поворачиваются. В клуб входит группа офицеров. Впереди – Василий Сталин. Увидев Куманичкина, он подходит к нему:
– Здравствуй, Куманичкин, привез своих орлов?
Затем, увидев меня, спрашивает:
– А как Крамаренко здесь оказался?
Куманичкин отвечает:
– Товарищ командующий! Коммунисты полка доверяют ему, вот делегатом выбрали.
Василий Сталин слегка улыбнулся:
– Ну, раз коммунисты доверяют ему, то и я доверяю. Назначай его командиром звена. Я утвержу.
Так я, один из немногих, бывших в плену, был восстановлен в рядах полноправных летчиков Московского военного округа и стал принимать участие в воздушных парадах.
Без колебаний я скажу, что Василия Сталина летчики любили. Несмотря на то что он был сыном самого Вождя, он честно воевал в Отечественную войну, прошел и Сталинград и дошел до Берлина, а для любого фронтовика это значит многое. Он добился того, что в Московском военном округе для всех летчиков были построены благоустроенные домики, переселил их из казарм и общежитий. А когда при подготовке к августовскому показу авиатехники на аэродроме Тушино летчик из его 32-го гвардейского полка Аркадий Макаров столкнулся с ведомым на пилотаже и оба выпрыгнули, то, узнав об этом, Василий Сталин немедленно помчался к месту происшествия и, увидев обоих летчиков живыми, обнял и расцеловал их.
До сих пор в Москве стоят прекрасные благоустроенные здания, за постройку которых Василия Сталина разжаловали и посадили в тюрьму. Я уверен, что история все расставит по своим местам и имя Василия Сталина войдет в историю Великой Отечественной войны как образец честного и смелого летчика и командира. Могу сказать, что это было время, когда сыновья высших руководителей Советского государства показывали пример в его защите. В воздушных боях погибли Тимур Фрунзе, Леонид Хрущев, Владимир Микоян. Сражались на фронтах войны и вернулись победителями Василий Сталин, Алексей и Степан Микоян, Александр Щербаков – сын 1-го секретаря Московского Комитета партии, члена Политбюро. Впоследствии Степан Микоян и Александр Щербаков стали летчиками-испытателями и были удостоены высших наград Родины – званий Героев Советского Союза.
Отвлекусь, но остановлюсь на судьбе упомянутых мною летчиков. Тимур Фрунзе вместе со Степаном Микояном осенью 1941 года прибыли в Багай-Барановку – доучиваться в запасном авиаполку. Но вскоре, не пройдя полностью программу из-за недостатка горючего, Тимур Фрунзе был направлен под Москву в 161-й истребительный авиаполк. 19 января 1942 года Тимур со своим ведущим старшим лейтенантом Шутовым вылетели на прикрытие наших войск в районе северо-восточнее Старой Руссы, где смело вступили в бой с семью немецкими самолетами. Вскоре самолет ведущего Шутова был подбит, и он произвел вынужденную посадку в расположении наших войск. Тимур Фрунзе в одиночку продолжал сражаться против семи немецких истребителей, но его самолет был подожжен, а затем очередной снаряд попал в кабину и убил Тимура. Посмертно летчику 161-го истребительного авиаполка Тимуру Фрунзе было присвоено звание Героя Советского Союза.
Совсем иначе сложилась судьба Степана Микояна. После окончания летной школы на самолете И-16 он был направлен в зап, затем в 16-й иап под Москву. Он был отобран Василием Сталиным для формирования 434-го авиаполка (впоследствии 32-го гвардейского), где в октябре 1941 года впервые вылетел на новом истребителе Як-1. Вылет был необычным. Летчикам разрешают вылет на новом типе самолета после провозки на двухместном учебно-боевом самолете такого же типа, – но его промышленность только готовилась выпускать. Вместе со своим командиром Василием Сталиным Степан подошел к стоявшему на стоянке «яку». Сам Василий только недавно, также без провозки, вылетел на этом самолете, и тот полет только случайно не закончился катастрофой. Дело в том, что длина пробега Як-1 на посадке почти в два раза больше, чем для И-16. Василий не смог приземлиться с первых двух заходов, приземлился он только с третьей попытки, и то чуть ли не на середине аэродрома. Стремительно пробежав оставшуюся половину, самолет выскочил на проходившую за аэродромом линию железной дороги. К счастью, склон перед рельсами оказался пологим. Он подбросил самолет вверх, и тот, перелетев рельсы, опустился и побежал по ровному месту уже за рельсами.
Рассматривая самолет, Степан услышал команду:
– Степка, залезай в кабину! Застегни парашютные лямки.
Посидев некоторое время и немного привыкнув к приборам и рычагам управления, тот услышал:
– Ну как, хорошо в кабине? Попробуй запустить.
Запуск оказался очень простой – гораздо проще, чем на И-16. Несколько движений рычагами и кнопками – и мотор заработал. Немного поработав на малых оборотах, Степан дал сектор газа вперед. Мощный мотор взревел, самолет задрожал, словно готовясь к прыжку. Убрав двигатель снова на малые обороты, он вдруг услышал неожиданное:
– Ну как, полетишь сам?
Степан уже слился с машиной и ответил:
– Полечу!
– Тогда так: выполнишь полет в зону, там сделаешь четыре виража, пикирование, горку – и на посадку. Давай выруливай, я пойду на СКП (стартовый командный пункт).
Взлет и полет в зону Степан выполнил вполне нормально. Потом он воевал под Москвой, был ранен, обгорел, полгода лежал в госпитале – и снова на фронт. После войны окончил Военно-воздушную академию, стал летчиком-испытателем, испытывая новейшие самолеты – сначала винтомоторные, затем реактивные. За мужество и отвагу при испытаниях новой авиатехники ему присвоят звание Героя Советского Союза. Он пролетал почти 50 лет, став заслуженным летчиком-испытателем, генерал-лейтенантом авиации, но при этом остался самым скромным, внимательным и отзывчивым человеком.
Судьба его младшего брата Владимира трагична. Так же после выпуска из школы он пришел в 434-й авиаполк, и так же Василий Сталин выпускал его на Як-1 без провозных полетов. Но то ли оттого, что Владимир хотел показать себя прекрасным летчиком, то ли оттого, что он стремился самоутвердиться, но вместо простого полета по кругу, он показал весь высший пилотаж прямо над аэродромом. Но Василий Сталин спросил у стоявших рядом летчиков: «Он нормальный ли?!» – и приказал арестовать Владимира на 5 суток за воздушное хулиганство. Впоследствии Владимир отважно сражался с немецкими асами под Сталинградом, но в воздушном бою «Мессершмитт-109» расстрелял его самолет, при этом летчик, видимо, был убит и вместе с самолетом врезался в землю.
Третий, более молодой из братьев, Алексей Микоян также стал летчиком, долгое время летал, стал командующим воздушной армии, но крепкое здоровье дается не всем летчикам. Длительное пребывание в жарком климате Ташкента подорвало его здоровье, и Алексей прожил не долго.
Судьба Леонида Хрущева трагична. Это был хороший летчик, любивший летать, но иногда допускавший необдуманные поступки. Окончив летную школу, он стал летчиком-бомбардировщиком и летал на самолете Ер-2. Это был прекрасный для того времени самолет – скоростной, с большой бомбовой нагрузкой. К сожалению, тяжелая обстановка на фронте заставила советское командование направлять наши тяжелые бомбардировщики ТБ-3 и Ер-2 на бомбежку прорвавшихся немецких танковых колонн днем, в прекрасную погоду, и часто без сопровождения истребителей. Результатом были большие потери этих самолетов от атак немецких истребителей. Несмотря на сильное оборонительное вооружение из 5—6 пулеметов, они оказались не способными противодействовать атакам двух-четырех истребителей противника.
В одном из таких дневных вылетов самолет Леонида был подбит, и он произвел вынужденную посадку в поле. Самолет ударился о неровности и разрушился. Леонид остался жив, но повредил при ударе обе ноги. Его направили в госпиталь в городе Куйбышев. Мне известно, что там его подлечили, и уже стоял вопрос о его выписке, когда Леонид устроил с другими товарищами праздник по этому поводу. В конце этого праздника прибывший откуда-то с Северного флота старший лейтенант стал демонстрировать свое искусство в стрельбе. Сделав несколько точных выстрелов по мишеням, он сбил яблоко с головы Леонида, а затем, демонстрируя свою храбрость, поставил яблоко на свою голову и предложил Леониду сбить его. Видимо, нервы у Леонида оказались не такими железными: пуля попала не в яблоко, а в голову моряка. В результате приговора суда Леониду дали 10 лет, заменив тюрьму отправкой его на фронт в роту штрафников. Никита Хрущев смог добиться того, чтобы его сына вместо роты штрафников отправили на переучивание в летную школу истребителей в г. Серпухов. Там он проучился несколько месяцев и был направлен в нашу 303-ю дивизию. Я был в 523-м полку, а Леонида Хрущева направили в лучший авиаполк дивизии – 18-й гвардейский, которым командовал майор Анатолий Голубов.
Голубов направил Леонида в лучшую, первую эскадрилью, которой командовал Иван Заморин, сделавший того своим ведомым. Совершив несколько совместных тренировочных вылетов, Иван Заморин стал летать с ним на боевые задания. В это время наши войска, для недопущения отправки немецких войск из-под Москвы в Сталинград, начали наступление под Жиздрой, южнее города Сухиничи. Авиация, штурмовики и бомбардировщики 1-й воздушной армии, стала наносить удары по немецким войскам, а наша истребительная дивизия получила задание прикрывать наши наступающие войска от ударов немецкой авиации.
Летчики нашего и 18-го гвардейского полка постоянно находились над полем боя и не давали немцам бомбить наши войска. В ответ немцы ввели в бой одну из своих сильнейших эскадр – «Зеленое сердце»[9]. Это были асы, летавшие на новейших истребителях ФВ-190, которые по своим летно-тактическим данным были примерно равны нашим истребителям, но по вооружению (шесть пушек) – значительно превосходили их.
В одном из боев эскадрилья Заморина встретила группу «фокке-вульфов» и вступила с ними в бой. Заморин атаковал звено и сбил одного «фокке-вульфа», но в этот момент его пара подверглась атаке еще одного звена. В самолет Хрущева попало несколько снарядов, и он загорелся, но летчик не прыгал – видимо, был убит. Самолет упал в болотистый лес за линией фронта южнее Жиздры. Место падения самолета не найдено до сих пор[10].
Василий Сталин после смерти отца 5 марта 1953 года уже через день был уволен из Советской Армии без права ношения военной формы. Затем он был осужден и содержался во Владимирской тюрьме под фамилией Васильев. В 1959 году его освободили, вернули воинское звание, награды, пенсию, а в 1960 году арестовали снова. Почти год Василий Сталин провел во Владимирской тюрьме, а весной 1961 года его отправили жить в Казань, где 19 марта 1962 года, в возрасте 42 лет, он умер и был похоронен на Арском кладбище под фамилией Джугашвили.
Говорят, что на похороны приехали его друзья, летчики из 32-го гвардейского полка. Под пальто, которые они носили и раскрыли перед могилой, засверкали Золотые звезды и многочисленные боевые награды... Мне кажется, это была прекрасная легенда – по свидетельству очевидцев, похороны на самом деле прошли скромно. На них не было почти никого – только его дети и несколько любопытных. А ведь он был настоящий летчик... Василий долго лежал вдали от матери и отца, в Казани. Его оставшиеся боевые друзья неоднократно обращались с просьбой о снятии с него судимости: ведь он не взял для себя ни одного рубля, не открыл счет ни в одном банке! В 1999 году справедливость восторжествовала: В.И. Сталин был реабилитирован и перехоронен в Москве на Троекуровском кладбище – жаль, что не рядом с матерью.
С последним из упомянутых мной летчиков, Александром Щербаковым, я воевал в 176-м гвардейском истребительном авиаполку. Он прибыл к нам из Вязниковской авиашколы в конце 1944 года. Родители направляли его учиться в один из московских институтов, но Саша, чуть ли не тайком сбежав в Вязниковскую авиашколу, окончил ее и прибыл в наш полк – на главное, берлинское направление. Командир полка Павел Чупиков направил его в нашу эскадрилью, где он, будучи ведомым Ивана Щербакова, воевал до Дня Победы. Затем он ушел учиться в Академию имени Жуковского и после ее окончания стал летчиком-испытателем. Почему-то ему поручали самые опасные испытания – он испытывал самолеты на штопор. Сделал более 150 испытаний, при этом два раза прыгал и спускался на парашюте. Один раз самолет не вышел из штопора, в другом случае разрушился. Тем не менее Саша остался жив и долго работал консультантом в конструкторском бюро Микояна. Он стал Героем Советского Союза, заслуженным летчиком-испытателем СССР и даже писателем, написавшим несколько книг и множество статей об испытаниях самолетов и судьбе летчиков-испытателей.
Мирная передышка
В 1949 году мне было 26 лет, и я являлся капитаном, командиром звена, летчиком прославленного 176-го гвардейского истребительного авиаполка, которым командовал тогда подполковник Николай Шульженко – невысокий коренастый летчик из 32-го гвардейского полка, которым в годы войны командовал Василий Сталин. Наш полк все так же базировался на аэродроме Теплый Стан и демонстрировал мощь советской авиационной техники над Красной площадью 1 Мая и в День Военно-Воздушного флота (18 августа) над аэродромом Тушино, где летчики полка показывали высший одиночный и групповой пилотаж.
Именно в 1949 году наш полк начал освоение реактивной техники: пришли новые самолеты Як-15. Мощный реактивный двигатель вдохнул в самолет Яковлева новые возможности: он стал более скоростным и мог выполнять самые сложные фигуры высшего пилотажа. Пилотировать на нем было большим удовольствием. Но, к сожалению, запас топлива этого прекрасного самолета был весьма ограничен – всего на 30 минут полета. А маршрут первомайского парада нашего полка на этих самолетах был рассчитан на 28 минут! Поэтому мы заходили на посадку с минимальными интервалами, буквально в нескольких сотнях метров один за другим, и садились через каждые 10—15 секунд. Последние самолеты садились буквально на последних граммах топлива...
Кроме того, на аэродроме взлетная полоса была из металлических плит. Взлетать с нее на винтомоторных самолетах Ла-7 и Ла-9 было трудно, но все же возможно. Но реактивные двигатели поднимали из щелей облака пыли. При взлете, после начала разбега первых звеньев (а взлетали мы звеньями по 3 самолета) поднимался столб пыли, и взлетать летчикам других самолетов приходилось при видимости 50—100 метров. Всего же в полку было 15 звеньев по 3 самолета, и последние летчики взлетали, уже не видя ничего, кроме ведущих.
Однажды во время «генеральной репетиции» парада, во время взлета, командир одного из последних звеньев принял команду на взлет переднему звену за переданную ему. Не видя в пыли впереди стоящих самолетов, он начал разбег. Как всегда бывает, командир стоящего впереди звена замешкался с началом взлета, поэтому в облаке пыли взлетающие летчики увидели впереди стоящие самолеты слишком поздно – всего в нескольких десятках метров перед собой.
Ведомые летчики этого взлетающего звена были в лучшем положении. Они отвернули в стороны (один влево, другой – вправо) и благополучно проскочили в нескольких метрах от стоявших впереди самолетов. Но ведущий звена оказался в гораздо более сложном положении, так как расстояние между стоящими впереди самолетами было порядка 10—15 метров, а размах крыльев его самолета был таким же. Ему пришлось направить свой самолет в промежуток между другими самолетами и, задев концами крыльев сначала за крыло одного, а потом другого, он буквально перелез через них. К счастью, крылья «яков» были такие гладкие, такие отполированные, что все обошлось только царапинами. Все самолеты благополучно взлетели и успешно прошли по маршруту – только звенья поменялись местами.
К сожалению, при освоении этого самолета произошли две катастрофы, и мы потеряли двух летчиков. Один из них, летчик Пакшандаев (сейчас я уже не помню его имени), летел в последнем звене. Ведущий полка немного, на минуту, растянул маршрут, и при заходе на посадку у Пакшандаева остановился двигатель. Самолет сразу потерял скорость, с высоты 20—30 метров сорвался в штопор и, почти вертикально падая, ударился о землю.
Во второй катастрофе погиб мой хороший друг – Виктор Одинцов. Наша эскадрилья выполняла полет группой на высоте 7000 метров. Задание было очень простое: набрать высоту, пройти строем эскадрильи (то есть тремя звеньями) в строю клин 10—15 минут по небольшому маршруту, после чего выйти на аэродром и произвести посадку. Но через несколько минут после набора 7000 метров самолет Одинцова наклонился и понесся вниз. На все наши запросы и команды по радио Виктор не отвечал, попыток выпрыгнуть не делал и разбился вместе с самолетом. Налицо была потеря сознания – видимо, из-за кислородного голодания. Почему оно возникло, установить не удалось – все оборудование было разрушено.
По злой насмешке судьбы через несколько дней должна была состояться свадьба Виктора, но его невесте вместо подвенечного пришлось надевать черное траурное платье и хоронить своего жениха...
Несколько позже в соседнем полку при выполнении высшего пилотажа на новом самолете сорвался в плоский штопор и погиб командир полка, у которого в кармане уже лежал отпускной билет. Некоторые из нас предполагали, что у обоих погибших летчиков внимание было отвлечено на предстоящие события (у одного на свадьбу, у другого на отпуск), и это могло сыграть роковую роль.
Результатом двух произошедших в нашем полку катастроф было снятие нашего командира эскадрильи Ивана Щербакова, прекрасного летчика, старого «школьного работника», дошедшего с полком до Берлина и ставшего Героем Советского Союза. На новом месте он прекрасно летал и командовал, быстро повысился в должности и стал командиром полка.
Закончился тяжелый 1949 год, и в 1950 году началось освоение нового реактивного истребителя МиГ-15, созданного конструкторским бюро Микояна. Его первыми самолетами в предвоенные годы были удачные истребители МиГ-1, а затем МиГ-3. Затем последовал реактивный самолет МиГ-9, но это был довольно сложный и неудобный в эксплуатации и полетах самолет. К примеру, в 1947 году наш полк получил на испытания новый цельнометаллический самолет Ла-9 – великолепную машину. В это время на аэродроме Сейма летчики запасного полка осваивали МиГ-9. Руководство приняло решение провести учебный бой между реактивными и винтомоторными самолетами. Для этого я со своим звеном перелетел на аэродром Сейма. Мы были опытными летчиками, имевшими за плечами не один воздушный бой с немецкими самолетами, а против нас выставили инструкторов полка. Мы набрали побольше высоты и, разогнав самолет, на пикировании «сбили» все звено «МиГов» (проявленные пленки фотокинопулеметов убедительно это показали)! При этом реактивные МиГ-9 не смогли реализовать свое преимущество в скорости, да и маневрировали очень слабо.
Но МиГ-15 превзошел все наши ожидания. Задача была сложной: всего за несколько месяцев нам предстояло освоить эти самолеты и в мае показать их на первомайском параде. Два месяца – январь и февраль – ушли на теоретическое переучивание: мы с интересом изучали совершенно новую, непривычную для нас машину.
Первый вылет на МиГ-15 произвел на меня неизгладимое впечатление: после дачи рукоятки газа вперед самолет буквально рванулся с места и через несколько десятков секунд взметнулся вверх. Стрелка высотомера быстро отсчитывала десятки метров. Управление элеронами самолета было несколько тяжеловатым: на отклонение ручки в стороны самолет кренился неохотно, но на дачу ручки вперед и назад самолет отзывался охотно и легко переходил в набор высоты или снижение. Эти полеты происходили уже с бетонной полосы аэродрома Кубинка, куда мы перебазировались для освоения новой авиатехники, заменив убывший в Китайскую Народную Республику 29-й гвардейский полк. Освоение самолета шло очень быстро, и уже в апреле наш полк приступил к групповым полетам, начав отрабатывать полет по маршруту для первомайского парада.
Надо сказать, что для спасения летчика при пожаре или отказе двигателя на самолете было установлено катапультное сиденье. Для покидания самолета летчику достаточно было сбросить фонарь и нажать на ручку катапульты, после этого маленький пороховой заряд выбрасывал сиденье вместе с летчиком из кабины самолета на несколько десятков метров вверх. Летчику надо было только отстегнуть привязные ремни, оттолкнуться от сиденья и открыть парашют. Вскоре катапульта была опробована в соседнем полку. Во время тренировки на одном из самолетов загорелся двигатель, но летчик Зотов использовал катапульту и благополучно приземлился. За успешное катапультирование Зотов был награжден орденом Красного Знамени – это было первое и, кажется, единственное награждение летчика за вынужденное катапультирование!
Впоследствии катапульты были значительно усовершенствованы. Если на первых системах перегрузка при катапультировании достигала 14—15 единиц и у летчиков часто травмировался позвоночник, то впоследствии стали устанавливать катапульты трехкратного действия, при которых перегрузка не превышала 6—8 единиц, что переносилось летчиком вполне удовлетворительно. Высота, с которой первые катапульты позволяли благополучно катапультироваться, составляла тогда не менее 300 метров, позднее она уменьшилась фактически до нулевой.
Настал день первомайского парада 1950 года. Это был прекрасный, солнечный день. Звенья самолетов с откинутыми назад крыльями как стрелы проносились над Красной площадью. Но в колонне соседнего полка произошло непредвиденное: в последнем звене не хватало одного самолета. Впоследствии летчик этого самолета (по фамилии, как мне помнится, Бондаренко) сказал, что при подлете к Москве его звено несколько отстало, и при нагоне группы в районе перед Белорусским вокзалом его самолет неожиданно стал переворачиваться. Вследствие этого он был вынужден отвернуть в сторону от группы и уменьшить скорость, после чего самолет снова стал управляемым, дав ему возможность вернуться на аэродром.
Объяснению этого летчика не поверили, его отстранили от дальнейших полетов и затем отправили из полка в другую часть. Но через несколько лет оказалось, что подобное кренение вызывалось очень серьезным дефектом самолета – недостаточной жесткостью крыльев, которые на больших скоростях из-за больших аэродинамических нагрузок начинали незначительно «закручиваться», произвольно увеличивая угол атаки. Из-за неодинаковой жесткости лонжеронов и незначительной разности в их установке (дефекты сборки) одно крыло закручивалось чуть больше, и его угол атаки увеличивался на одну-две сотых градуса. Возникающая при этом значительная подъемная сила начинала накренять самолет. Сначала летчик парировал это отдачей ручки в противоположную сторону, но по мере роста скорости этой отдачи уже не хватало, и самолет начинал переворачиваться.
Впоследствии из-за этого дефекта самолета погибли несколько летчиков. Так что для каждого отдельного самолета пришлось устанавливать предельную скорость полета и проводить специальные занятия с летчиками по разъяснению их действий при возникновении «валежки» – так стали называть это явление.
Парад окончился. Май, июнь и июль ушли на подготовку к показу воздушного пилотажа над аэродромом Тушино: отрабатывался одиночный и групповой пилотаж. Наиболее сложным было выполнение пилотажа девяткой самолетов МиГ-15, которую возглавлял командир части Николай Шульженко. Но и одиночный, и особенно групповой пилотаж на реактивных «мигах» производил не меньшее впечатление. Я запомнил, что одиночный пилотаж прекрасно выполнили Пепеляев и Лапшин. Не менее эффектным был встречный пилотаж звеньев Стеценко и Фокина, когда самолеты на скорости около 900 км/час проносились в нескольких десятках метров друг от друга. Последним было прохождение колонны реактивных бомбардировщиков и истребителей.
Никто из нас не сомневался, что этот день стал настоящим триумфом советского народа, создавшего первоклассную авиационную промышленность, выпускающую лучшие в мире самолеты!
Война в Корее 1950—1953 гг.
За постоянными полетами, их разбором и подготовкой к следующим полетам время текло стремительно. Жили мы в палаточном городке в лесу неподалеку от наших казарм. Дни проходили по строго установленному распорядку: утром зарядка, завтрак, потом полеты и послеполетный отдых или занятия. Как что-то далекое прозвучало сообщение о начале войны на Корейском полуострове. Сначала сообщалось, что войска Народно-Демократической Республики, отбив нападение войск южнокорейского диктатора Ли Сын Мана, перешли в наступление и успешно продвигаются на юг. Затем неожиданно поступило сообщение о высадке американского десанта почти в центре полуострова, о разгроме северокорейской армии и выходе американцев к границе с Китаем. После этого последовало сообщение о помощи китайских добровольцев народу Кореи, успешном их наступлении и стабилизации линии фронта примерно на 38-й параллели. Все время шли сообщения об ожесточенных бомбардировках американской авиацией городов и сел Северной Кореи. Сообщалось, что целые города сжигались напалмовыми бомбами, сбрасываемыми с американских бомбардировщиков, что гибнут десятки тысяч мирных жителей. Только после войны я узнал, что с первого же дня в ней начала действовать авиация обеих сторон. В приграничных сражениях действия сухопутных войск КНА обеспечивала северокорейская авиация: около 60 штурмовиков Ил-10 осуществляли штурмовки южнокорейских войск, а 70 истребителей «як» различных модификаций прикрывали и поддерживали удары штурмовиков и наступающие войска. Днем 25 июня американское командование сообщило, что несколько северокорейских истребителей «як» сбили транспортный самолет С-54 и главнокомандующий войсками генерал Макартур отдал приказ прикрывать американские войска с воздуха. Между тем еще до начала войны американское командование сосредоточило на Дальнем Востоке три воздушные армии: 5-ю, 13-ю и 20-ю, которые насчитывали 8 крыльев (дивизий) – 1200 истребителей и штурмовиков. По количеству самолетов американская авиация более чем в 10 раз превосходила северокорейскую, а наличие реактивных истребителей-бомбардировщиков F-80 «Шутинг Стар» и F-84 «Тандерджет» еще больше увеличивало ее преимущество. Это позволило американцам легко завоевать полное господство в воздухе.
Уже в день начала войны, 25 июня, американские самолеты F-82 «Твин Мустанг» трех эскадрилий американских ВВС начали штурмовать наступающие северокорейские части. Через день, 27 июня, в бой вступили американские реактивные истребители-бомбардировщики F-80 «Шутинг Стар», и начались первые бои в воздухе. Такая оперативность американской авиации показывает, что ВВС США на Дальнем Востоке были полностью подготовлены к боевым действиям против Северной Кореи и ждали только команды на вылет. Кстати сказать, советским летчикам, базировавшимся в северо-восточном Китае и обучавшим китайских летчиков полетам на реактивных истребителях МиГ-15, для готовности к боевым действиям и вступлению в бой потребовалось не несколько часов, как американским авиационным частям, а целых четыре месяца[11].
Через несколько дней в бой вступила палубная авиация с американских и английских авианосцев: утром 3 июля самолеты «Корсар» американской палубной авиации нанесли удар по аэродрому в Пхеньяне, а двумя часами позже английские штурмовики «Сифайер» и «Файерфлай» штурмовали аэродром Хеч-жу. Северокорейская авиация потеряла более ста самолетов уничтоженными на земле и практически перестала существовать. Господство в воздухе полностью перешло к американцам. Начались активные действия американской авиации.
В начальный период войны американская тактическая авиация, имевшая на вооружении винтомоторные самолеты F-51 и «Мустанг» и реактивные F-80 «Шутинг Стар», стала широко применяться для оказания поддержки своим отступающим войскам. Однако эти действия были малоэффективны из-за сильного противодействия со стороны зенитной артиллерии Северной Кореи, и американские самолеты несли большие потери. В то же время все шире стали применяться самолеты стратегической авиации США. Начались налеты «летающих крепостей» и самолетов Б-29 на тыловые объекты Северной Кореи и коммуникации северокорейских войск, один за другим ожесточенным бомбежкам подвергались корейские города...
Нам стало известно, что особенно страшным по своим результатам был массированный дневной удар восьмидесяти В-29 по расположенному на границе с Китаем городу Синыйчжу, когда в сентябре 1950 года в результате коврового бомбометания весь город, состоявший из бамбуковых и деревянных домиков, был охвачен пламенем и полностью сгорел. Свыше 30 тысяч человек, включая детей и стариков (более половины населения города!), заживо сгорели или задохнулись в дыму. В этой критической ситуации правительство КНДР обратилось к советскому правительству с просьбой об оказании помощи путем поставки реактивных истребителей и зенитных орудий и посылки добровольцев-летчиков и зенитчиков для защиты корейского населения от ударов американской авиации.
Советское правительство приняло решение об оказании всемерной военной и материальной помощи Северной Корее. Сталин в беседе с Чжоу Эньлаем[12] заявил:
– Для Кореи мы можем дать еще оружия. Для Кореи мы ничего не пожалеем.
Советский Союз начал поставлять для Корейской Народной Армии вооружение, боеприпасы, горючее, продовольствие, медикаменты. Советское правительство приняло решение о направлении авиационных и зенитных частей для прикрытия от ударов с воздуха важных центров северо-восточного Китая и стратегических объектов Корейской Народно-Демократической Республики. В конце октября командование авиачастей советских ВВС, которые находились в северо-восточном Китае и занимались обучением китайских летчиков полетам на реактивных самолетах МиГ-9 и МиГ-15, получило приказ Министерства обороны СССР о подготовке и ведении боевых действий по защите воздушного пространства северо-восточного Китая и Северной Кореи.
Был создан 64-й истребительный авиационный корпус, в состав которого вошли три авиадивизии: 28-я, 50-я и 151-я иад в составе пяти авиаполков, двух зенитных дивизий, прожекторных и радиолокационных частей. Командиром корпуса был назначен генерал-лейтенант И.В. Белов. В начальный период боевой деятельности 64-го иак полки располагались на тех же аэродромах, где они базировались ранее: на аэродромах северо-восточного Китая – Мукдене, Аншане и Ляояне.
Все полки 64-го авиакорпуса имели на вооружении самолеты МиГ-15 с двигателем РД-45, а с лета 1951 года в полки корпуса стали поступать самолеты МиГ-15бис с более мощным двигателем ВК-1, гидроусилителем управления элеронами и усиленными воздушными тормозами. Это резко улучшило тяговооруженность, скороподъемность и маневренность истребителя. В целом же по своим летным данным МиГ-15 значительно превосходил американские самолеты, воевавшие в Корее в 1950 году.
Первый воздушный бой между советскими и американскими самолетами произошел 1 ноября 1950 года. В небе Северной Кореи встретились 4 МиГ-15 и 3 американских «Мустанга». В результате боя были сбиты 2 «Мустанга», а МиГ-15 потерь не имели.
Первые же схватки в воздухе показали, что американские реактивные самолеты F-80 «Шутинг Стар» и F-84 «Тандерджет» значительно уступают советским МиГ-15 по скорости, скороподъемности и особенно по вооружению, в результате чего воздушные бои заканчивались их поражением и бегством. Господство американской авиации в корейском небе закончилось. Если раньше американские истребители-бомбардировщики безнаказанно действовали по всей территории Северной Кореи, то после появления советских «МиГов» они стали переносить свои удары ближе к линии фронта и побережью. Полеты разведчиков в одиночку прекратились вообще. Понеся тяжелые потери, легкие бомбардировщики В-26 «Инвайдер» были вынуждены отказаться от боевых действий днем и перешли на ночные одиночные вылеты.
Потери американских ВВС в воздушных боях с МиГ-15 вынудили командование ВВС США срочно направить в начале 1951 года на Корейский полуостров свои новейшие истребители F-86 «Сейбр» («Сабля»). По своим летно-тактическим данным этот истребитель был примерно равен МиГ-15: уступая в скороподъемности и удельной тяге, он превосходил его в лучшей маневренности, большей дальности полета и в наборе скорости на пикировании. Зато МиГ-15 имел существенное преимущество в вооружении. Его три пушки: две калибра 23 мм и одна калибра 37 мм с прицельной дальностью 800 метров – значительно превосходили вооружение «Сейбра»: 6 пулеметов калибра 12,7 мм с дальностью стрельбы 400 метров.
Приглашение, от которого было трудно отказаться
И вот в начале октября произошло событие, изменившее всю нашу размеренную жизнь. Неожиданно для всех командир нашей части собрал летчиков полка в клуб. После того как все собрались и несколько десятков минут разговаривали между собой, вошел генерал Редькин, заместитель командующего авиацией Московского военного округа генерала Василия Сталина. После доклада командира он обратился к нам и сообщил, что американская авиация заливает напалмом и сжигает города и села Северной Кореи, уничтожает мирное население. Что правительство Северной Кореи обратилось к правительству нашей страны с просьбой оказать помощь в поставке реактивных самолетов-истребителей и в посылке летчиков-добровольцев для спасения народа Северной Кореи от уничтожения. После этого сообщения генерал сказал, что наше правительство согласилось удовлетворить просьбу руководства Корейской Народно-Демократической Республики, и спросил, кто из летчиков желает поехать добровольцем. Все летчики подняли руки. Генерал поблагодарил летчиков за их отзывчивость, попрощался и уехал.
Командование нашей дивизии поступило очень просто: из примерно 50 человек летного состава полка были отобраны 32 летчика – в основном из числа участников Великой Отечественной войны. Их собрали в три эскадрильи, назначили руководящий состав полка и эскадрилий. Я был назначен заместителем командира 3-й эскадрильи, которую возглавил Герой Советского Союза Александр Васько, которого я звал просто Саша.
Командиром нашей группы, которая была оформлена как 324-я истребительная авиадивизия, был назначен блестящий летчик, выдающийся ас Второй мировой войны, Трижды Герой Советского Союза полковник Иван Кожедуб. В Отечественную войну он был заместителем командира нашего полка. Дивизия состояла из двух полков по 32 летчика: нашего 176-го гвардейского иап (командир – майор Кошель) и 196-го иап (командир —подполковник Евгений Пепеляев).
Мы разобрали самолеты МиГ-15, отсоединили плоскости, погрузили на платформы и покрыли брезентом. Сами летчики и техники стали готовиться к отправке: сдали все воинские документы, подготовили небольшие чемоданчики с умывальными и письменными принадлежностями. Получили мы и указания, как вести себя в дороге. Никакого инструктажа, подготовки к боевым действиям или изучения силуэтов и ТТХ самолетов будущего противника мы перед отъездом не проходили. Все это нам предстояло выяснить на собственном опыте.
Перед отъездом я со своими летчиками поехал прощаться с Москвой. Мы прошли по Красной площади, полюбовались кремлевскими башнями. Затем мы зашли в какой-то ресторан, откуда я увел своих товарищей с большим трудом, – чтобы успеть если не выспаться, то хотя бы поспеть на посадку в вагоны! Не знаю, как остальные ребята, но я ночью спал безмятежно – привык за время войны к постоянным переездам. Утром встал, умылся, позавтракал. Быстро поступила команда: строиться и затем идти на посадку. Недалеко уже стояли пассажирские вагоны. Около вагонов стояли провожающие, командование остающихся полков, много женщин и детей. Расставание было недолгим, но нелегким. Многие женщины плакали. Все разместились по вагонам, последовал гудок – и поезд тронулся.
Ехали мы довольно быстро. Остановки были только на крупных станциях, и то на короткое время. На седьмой день – станция Маньчжурия, далее – уже Китай. Вот мы пересекли границу: следующая станция уже китайская. На перроне солдаты в незнакомой форме цвета хаки и в каких-то странных «малахаях». Но все солдаты молодые, подтянутые, – они улыбаются, что-то говорят нам. Мы выходим на перрон, мы пожимаем им руки, обнимаемся. Начинается братание, но проходит полчаса, нас просят занять места, и поезд отправляется дальше. Ночью свет не зажигается: могут обстрелять хунхузы – гоминьдановские бандиты. Вот и Харбин: короткая остановка на станции, и мы мчимся далее. Потом Чанчунь... Еще полдня – и поезд останавливается на станции города Дунфын, расположенного на северо-востоке Маньчжурии, километрах в двухстах от корейской границы.
Нас размещают в японском военном городке, в одноэтажных казармах. Несколько лет назад здесь жили японские летчики, а сейчас – мы. В казармах довольно чисто и тепло, хотя на улице свирепствует тридцатиградусный мороз. Снега нет, и когда поднимается ветер, все вокруг заволакивает черная пыль. Почти все китайцы надевают марлевые повязки, задерживающие пыль, но мы стойко переносим черную мглу, хотя вечером долго отплевываемся чернотой. Нас переодевают в китайскую форму: хлопчатобумажные брюки синего цвета и китель цвета хаки, хромовые сапоги, суконную шинель горчичного цвета и светло-коричневую шапку-ушанку с козырьком. На кармане кителя иероглифы – «Китайская народно-освободительная армия».
В столовой нас стараются кормить русскими блюдами: макаронный суп, иногда капустный. На второе те же макароны, иногда картошка с мясом или рыбой. Очень часто – яичница, а иногда специфическое китайское блюдо – трепанги или, как мы их называем, «морские огурцы».
Через несколько дней прибывает состав с самолетами. Их выгружают, быстро собирают и опробуют. Начинаются полеты. Саша Васько возглавляет первое звено, я – второе, Борис Рейтаровский – третье. До этого почти пять лет мы занимались полетами в парадном строю, то есть летали по прямой, почти не пилотировали. Развороты выполняли с небольшим, максимум 15-градусным креном – «блинчиком», как говорят летчики. А воздушный бой требует совершенно других параметров полета: развороты с креном 60—70 и более градусов, перевороты, боевые развороты, косые петли! И все это в боевых порядках пары и звена. Мы начали вести учебные воздушные бои – сначала парами. И тут оказалось, что наши ведомые не удерживаются в строях пар, теряют ведущего. Пришлось много времени заниматься объяснениями и повторять полеты.
Одновременно часть летчиков 196-го полка стала вести занятия по переучиванию корейских летчиков на новые для них реактивные самолеты. Эти занятия шли довольно успешно: чуть ли не по 12 часов в день. Корейцами признавались только две оценки: «хорошо» и «отлично». Получивший посредственную оценку объявлялся чуть ли не предателем. Поэтому и наши летчики стремились ставить посредственную оценку только в самом крайнем случае! Через месяц корейские летчики начали вылетать самостоятельно, а месяца через два они уже летали вполне хорошо. Нужно сказать, что это было очень сложно – за два месяца освоить новейшую реактивную авиатехнику. Впоследствии, в воздушных боях с американцами, они показывали чудеса. Так, я лично знал одного из летчиков-корейцев из этой группы, который над Сеульским аэродромом сбил несколько американских самолетов.
Однажды меня вызвал командир дивизии Иван Кожедуб – или, как его называли в этой командировке в Китае, – «Крылов», мой командир в Великой Отечественной войне. Он дал мне задание совершить с ним полет на самолете Як-11 в Мукден. В Мукдене наши летчики переучивали китайцев на самолетах МиГ-15. Они рассказывали, что главной трудностью для них было неважное физическое состояние обучаемых летчиков – после полета в зону они прилетали совершенно обессиленными и еле-еле могли выйти из самолета. Им пришлось обратить самое серьезное внимание на питание китайских летчиков, которые питались малокалорийной пищей: за день – три чашечки риса и небольшая чашечка супа из капусты. Лишь после нескольких недель усиленного питания по советской реактивной норме китайцы заметно окрепли и стали выдерживать полеты в зону наравне с нашими летчиками. Проблема была решена.
Визит в Мукден продлился несколько часов. Я побеседовал с летчиками, пообедал с ними в летной столовой и пошел к самолету.
Минут через тридцать подъехал Кожедуб:
– Ну, Байда, готов?
– Так точно!
– Тогда полетели.
Сегодня, спустя полвека, до чего же мне приятно вспоминать времена, когда товарищи звали меня Байдой!
Наступил конец марта. Утром нас собрал командир полка и объявил, что завтра мы перелетаем в Мукден. Всем надо проложить маршрут, рассчитать время перелета, нанести временные отрезки, наметить контрольные ориентиры...
Это указание нас очень взволновало: мы летим воевать! Мукденские аэродромы – ближайшие к корейской границе. Ближе находится только недавно построенный аэродром Андунь, на котором сейчас базируются советские истребители 29-го полка, ведущие бои с американской авиацией. Значит, пришло время, когда мы будем менять этих летчиков и сами будем сражаться с американцами. Американских самолетов свыше двух тысяч, а нас всего 50 летчиков. Силы явно неравные – один против сорока самолетов.
Утром мы быстро одеваемся, завтракаем и выезжаем на аэродром. Там уже все готово. Техники докладывают нам о готовности самолетов. Так же быстро мы осматриваем боевые машины, убеждаемся, что все в порядке, и садимся в кабины. Следует команда на запуск, затем на выруливание. Пара за парой выруливают и взлетают. После взлета я собираю свое звено и пристраиваюсь к звену командира эскадрильи. Мы делаем плавный круг с набором высоты над аэродромом и становимся на заданный курс.
Летим на юг мы в боевом порядке: хотя встречи с противником не ожидается, но предосторожность не помешает. Под нами горы; изредка попадаются долины, изрезанные палочками полей. Участки крестьян небольшие – никакого сравнения с нашими огромными колхозными и совхозными полями. Но вот горы кончаются, под нами равнина, а вдали виднеется город. Мы выходим на аэродром и садимся.
После перелета нам предоставляется неделя отдыха, и командование разрешает поехать осмотреть Мукден. С нами идет китайский переводчик. Я первый раз в китайском городе. Поскольку мы одеты в китайскую военную форму, то встречные прохожие улыбаются, приветствуя нас. В городе множество магазинов, витрины ярко освещены, но в большинстве из них мало покупателей. Зато в городе много нищих – бедность видна на каждом шагу. К нам подходят, протягивают руки. Мы раздаем мелочь, но наш переводчик отгоняет нищих. Еще я запомнил, что когда мы заходим в один из магазинов с одеждой, то там оказываются русские продавцы – видимо, потомки русских эмигрантов из остатков войск атамана Семенова, бежавшего в Китай и осевшего здесь.
При возвращении домой мы обнаружили отсутствие одного нашего летчика – Гриши Геся. Все попытки найти его успехом не увенчались, и мы возвратились домой в тревоге. Наш сопровождающий сразу бросился звонить в городскую полицию и, вернувшись, оповестил нас:
– Ваш «большой капитана» нашего маленького рикшу возит!
Оказывается, наш Гриша, отстав от нас, не пошел в магазин, а, окруженный нищими, стал раздавать им деньги. Видя, что его денег на всех не хватит, он повел их на рынок, где, подойдя к торговцу мясом, дал тому команду: отрезать каждому нищему по куску мяса. Но не тут-то было, нищие стали отказываться от мяса и продолжали просить деньги. Грише с большим трудом удалось от них отделаться. Не зная, где он находится, он стал спрашивать, как добраться до аэродрома. К нему подозвали рикшу и объяснили, что рикша его довезет. Но Грише, воспитанному в советском духе равенства, показалось несправедливым, почему китайский рикша, такой маленький, должен будет везти его, по комплекции чуть ли не в два раза большего!
По своему воспитанию и убеждению Гриша не мог принять унижения «товарища по классу». Он поднял рикшу, посадил его на сиденье пассажира, а сам сел за руль и, начав крутить педали (рикши в Мукдене возили пассажиров на трехколесных велосипедах), поехал по улицам. Окружающие китайцы были шокированы, но не мешали чудачествам странного русского. Полицейские тоже не вмешивались, но на всякий случай известили свое начальство, а те – наше командование о происшедшем. Гришу немного поругали, но мы еще долго вспоминали ему, как он был большим рикшей и возил маленького китайца!
В небе Кореи
Через несколько дней, 30 марта, мы получаем приказание перелететь на аэродром Андунь и начать прикрытие северной части Корейской Народно-Демократической Республики. Летим поэскадрильно. Погода стоит отличная. Справа и слева под нами горы, но вот справа показывается море, а впереди между гор голубая лента – это разделяющая Китай и Северную Корею река Ялуцзян. Мы видим железнодорожный мост, по которому происходит снабжение Кореи из Китая и Советского Союза, и вскоре заходим на посадку и садимся. Вылезаем из самолетов, осматриваемся.
Проходит несколько минут, и вдруг кто-то кричит: «Американец!». Мы все смотрим вверх и видим, как почти над нами, над рекой Ялуцзян проходит американский бомбардировщик В-29. Он летит безнаказанно и скрывается за горизонтом – видимо, это разведчик. Такое я видел только в начале Отечественной войны, когда фашистские самолеты нахально показывались над нашими аэродромами. Как жаль, что мы на земле! Задержись мы с посадкой на 10—15 минут, и ему пришлось бы очень плохо.
Наш полк занимает южную часть аэродрома. Мы растаскиваем самолеты по капонирам, а одно звено остается в готовности на дежурной площадке; небольшой домик возле нее мы оборудуем для отдыха летчиков. Северную часть аэродрома занимает прилетевший после нас 196-й полк. Находившиеся на аэродроме летчики 29-го гвардейского полка тепло нас приветствуют. Мы дружески беседуем, рассказывая о последних новостях, а на следующий день прощаемся с ними, убывающими в Союз.
Вечером мы едем в военный городок, где размещаемся в двухэтажной казарме (тоже бывшей японской): летчики на втором этаже, техники на первом. Рано утром следующего дня мы выезжаем на аэродром и идем в домик. Первое звено занимает боевую позицию, то есть летчики звена садятся в самолеты в готовности к немедленному, за 2 минуты, взлету.
На следующий день полк звеньями совершает несколько ознакомительных полетов над территорией Северной Кореи. Впечатление потрясающее! Слева горы (сначала невысокие, а дальше вздымающиеся вверх и покрытые снегом), справа синее море, а между ними две линии железной и шоссейной дорог, с часто встречающимися станциями и поселками. Изредка появляются небольшие водохранилища с вытекающими из них голубыми полосками речек. Возле побережья я со своим звеном заметил внизу четверку самолетов F-84. Но, увидев нас, они поспешно ушли за береговую черту, в море, куда нам категорически запрещалось заходить.
2 апреля я вылетел звеном на перехват реактивного разведчика Б-45. Признаюсь, что в этом вылете из-за отсутствия опыта боев на современных реактивных самолетах мной был допущен ряд ошибок, в результате чего мы только случайно не понесли потерь...
Нас подняли слишком поздно, и мы увидели группу противника в составе разведчика В-45 и 8 самолетов F-86 «Сейбр», идущую на встречно-пересекающихся курсах уже на 1000—1500 метров выше нас. И хотя мы находились ниже противника, мною было принято решение на атаку разведчика – а это было явной ошибкой! После сближения ведущему второй пары моего звена капитану Лазутину удалось занять удобное положение в пятистах метрах снизу и сзади разведчика, но после нажатия Лазутиным кнопки «огонь» выстрела не последовало. На проявленной фотопленке остался прекрасный снимок американского реактивного разведчика, который благополучно ушел к себе домой.
Зато же проглядевшие нас сначала «Сейбры» набросились на мое звено сверху. Мне пришлось открыть по ним огонь издалека, чтобы не дать им сбить Лазутина, и тогда они резко ушли вверх. Но в этот момент мою пару атаковало второе звено «Сейбров»! Ведущий группы сверху-сзади зашел в хвост моему ведомому Сергею Родионову и быстро стал сближаться с ним, готовясь в любую секунду открыть огонь из всех своих шести крупнокалиберных пулеметов. Видя, что я не успеваю отбить атаку, я дал Родионову команду сделать переворот. Родионов немедленно выполнил команду и ушел буквально из-под носа «Сейбра», который последовал за его «МиГом», догоняя его на пикировании. Я же, сделав правый разворот со снижением, оказался в выгодном положении сзади этого «Сейбра» и с дистанции 400—500 метров открыл по нему огонь. Трасса прошла перед «Сейбром», и несколько снарядов разорвались на фюзеляже. «Сейбр» сразу прекратил преследование, развернулся под меня и ушел вниз.
В этот момент на меня свалилась сверху вторая пара «Сейбров», но я правым разворотом ушел из-под атаки. Они попытались последовать за мной, но Родионов оказался сзади этой пары и, открыв по ней огонь (хотя и с большой дистанции), вынудил ее прекратить атаку и уйти с набором высоты вверх. После этого «Сейбры», прекратив бой, ушли за разведчиком. Мы стали преследовать их, но приближавшаяся береговая черта, за которую нам запрещалось заходить, заставила нас прекратить преследование.
Бой был безрезультатным, хотя один из «Сейбров» был, видимо, подбит. Все же этот бой многому нас научил. Даже при том, что противник имел численное преимущество и выгодную позицию, а мы вступили в бой, не имея преимущества ни в высоте, ни в скорости, при правильном взаимодействии и огневой поддержке друг друга было вполне возможно вести бой. Но все же важность наличия преимущества в скорости и высоте над противником была понята не сразу, и на следующий день, 3 апреля, мы понесли первые потери...
В этот день командный пункт поднял по тревоге первую эскадрилью под командованием майора Щеберстова. Не набрав высоты, они в составе 12 «МиГов» пересекли реку Ялуцзян и через несколько минут были атакованы сверху 18 «Сейбрами». Бой сразу принял невыгодный для нас характер. Многие самолеты получили попадания, а самолет старшего лейтенанта Никитченко был подбит. На подбитом самолете он пытался уйти на аэродром, но «Сейбры» воспользовались тем, что его уход никто не прикрывал, догнали и расстреляли его. Как оказалось впоследствии, его сбил капитан Джеймс Джабарра из 334-й эскадрильи американских ВВС.
На подмогу первой эскадрилье была поднята наша, третья эскадрилья полка, находящаяся под командованием Героя Советского Союза майора Александра Васько. Была дана команда направиться прямо к месту боя, и мы, не набрав высоты, на малой скорости подошли к месту боя, находясь ниже всех. Здесь на нас навалилась еще одна подошедшая группа «Сейбров» в количестве 20 машин. У нас было только 8 самолетов – это в два с половиной раза меньше. Но хуже всего было то, что «Сейбры» атаковали нас сверху. Идя справа-сзади, за командиром эскадрильи майором Васько, я услышал слова, кажется, Бориса Рейтаровского: «Сзади „Сейбры“!» Оглянувшись вправо, я увидел, что сверху-сзади на его пару пикирует звено «Сейбров». Дав ему команду: «Борис, разворот вправо!», – я сам резко развернулся и открыл огонь по пикирующим «Сейбрам». Те резко вышли из пикирования и ушли вверх. В этот момент, посмотрев на своего ведомого (а им был старший лейтенант Вердыш), я увидел, что его сверху также атакует четверка «Сейбров». Сделав резкий разворот, чтобы отбить их атаку, я увидел, что опоздал, – один из «Сейбров» открыл огонь, и трасса попала в самолет Вердыша. Так как после атаки «Сейбр» стал уходить вверх, то я сразу оказался сзади него и, открыв огонь, видимо, подбил его, так как из самолета пошел сизый дым, и он резко ушел вниз, в сторону моря.
Оставив его, я сразу же развернулся и увидел, что оставшаяся тройка «Сейбров» преследует Вердыша и уже сблизилась с ним до дистанции открытия огня. Однако в этот момент самолет Вердыша описал что-то вроде «бочки» и оказался внизу и сзади этой тройки и открыл по ним огонь, после чего «Сейбры», увидев летящую трассу, резко развернулись и ушли в сторону моря со снижением. Я попытался догнать их, но, выйдя к морю, был вынужден прекратить погоню.
В этом бою у самолета Вердыша был поврежден двигатель, и он садился с неработающим двигателем. Гидросистема «МиГа» была перебита тоже, и Вердышу пришлось садиться без шасси, на фюзеляж. К счастью, посадка произошла в пределах аэродрома, самолет не загорелся и не разрушился, и мой ведомый остался жив.
Пара Бориса Рейтаровского была вторично атакована «Сейбрами», его самолет был также подбит, и двигатель остановился. Он также сел без двигателя на аэродром, но несколько промазал и выкатился за ВПП, повредив свою машину.
В целом итог этого боя был печальным. Мы потеряли летчика и три самолета. Произошедшее доходчиво показало нам, что нельзя вести бой против «Сейбров», не обеспечив себя скоростью и высотой. Это означает подставлять свои «МиГи» под расстрел пулеметов «Сейбров», которые, используя свое численное превосходство и имея преимущество в скорости и высоте, получают полную свободу действий и легко атакуют и поражают наши самолеты! Надо сказать, что этот бой очень напоминал воздушные бои первых лет Отечественной войны, когда «мессершмитты», используя свое преимущество в скорости и высоте, легко атаковывали и сбивали наши самолеты, прикрывавшие наши войска или группы штурмовиков и поэтому летавшие на малых высотах и малых скоростях.
В следующие дни мы несколько раз вылетали на отражение налетов многочисленных групп штурмовиков F-84 и F-80, но при нашем приближении эти группы немедленно прекращали штурмовки и быстро уходили к морю, за береговую черту, – залетать туда нам было категорически запрещено. Однажды Лазутин со своим ведомым попытался было их преследовать, но, оказавшись над морем, прекратил преследование, развернулся и присоединился ко мне.
Здесь необходимо сказать, что нашим 50 самолетам, хотя и прекрасным МиГ-15, противостояли три воздушные армии – свыше 2000 боевых самолетов, а также несколько американских и английских авианосцев, на которых было еще свыше 1000 самолетов. Ясно, что воевать против такой мощи было чрезвычайно трудно. Нас спасали изумительные летно-тактические данные наших «МиГов», мастерство наших летчиков, а также то, что главной задачей американцев было одно: сбросить бомбы или выпустить ракеты и после этого вернуться живыми на свои аэродромы. Нам рассказывали, что их летчикам было необходимо выполнить какое-то количество таких вылетов (кажется, сто), после чего они получали за это значительное вознаграждение и возвращались домой, в Соединенные Штаты.
Видимо, поэтому нашим командованием было принято решение не маскировать защитной окраской наши истребители, а, как ни странно, сделать их более заметными. Дело в том, что фюзеляж и крылья «МиГа» изготавливались из серебристого алюминия и покрывались бесцветным лаком, поэтому они были видны на десятки километров, особенно при ярком солнце, когда солнечные лучи отражались от самолетов как от зеркал. В результате американские летчики своевременно замечали появление наших самолетов и поспешно уходили за береговую черту. А так как целью их штурмовок были железная и шоссейная дороги, проходившие всего в нескольких десятках километрах от моря, то наши истребители обычно видели только хвосты удиравших американцев. Заходить же в море нам категорически запрещалось потому, что хотя и истребители МиГ-15, и летчики были советскими, но Советский Союз официально не участвовал в войне. Советские дипломаты категорически отрицали участие советских летчиков в войне в Корее – и это работало: американцы также не объявляли, что в Корее воюют русские.
Именно поэтому мы, советские летчики, летали на советских «МиГах» с корейскими опознавательными знаками (два круга вокруг красной звезды), носили китайскую военную форму и даже сначала вели радиопередачи в воздухе на корейском языке! Для этого мы почти два месяца учились подавать команды в воздухе на корейском языке, а для подсказки держали на правом колене планшет с командами на русском и корейском языках. Надо сказать, что во время учебных полетов дело с подачей команд на корейском языке обстояло более или менее благополучно. Тогда имелось время посмотреть на планшет и подать команду: «Разворот вправо» или «Разворот влево». Но когда дело дошло до боевых действий и до гибели порой оставались секунды, все корейские команды моментально улетучивались и весь радиообмен шел исключительно на русском языке. Американские средства радиоперехвата, конечно, все записывали, но радиообмен не был доказательством. Мало ли чего можно наговорить!
Самое удивительное, что американское командование, зная, что в Корее воюют советские летчики, не сообщало об этом ни своим летчикам, ни журналистам. Для обвинения Советского Союза во вмешательстве в войну в Корее нужны были более веские доказательства – пленный советский летчик, техник, любой русский солдат. Видимо, именно поэтому приказом командования нам категорически запрещалось не только залетать на море, но и приближаться к линии фронта. Ведь самолет мог быть сбит, а выбросившийся на парашюте и упавший в море или на землю летчик мог в таком случае быть подобран американскими спасательными командами, которые были очень мобильны и успевали попасть в любое место Кореи. Поэтому почти все воздушные бои проходили только над территорией Северной Кореи, и все сбитые советские летчики, выбрасывавшиеся из самолетов, опускались на землю, которую они защищали, – после этого китайские или корейские солдаты подбирали их и доставляли на аэродром. В то же время никаких документов, удостоверяющих, что мы советские летчики и помогаем корейской армии защищать свою страну, у нас не было. Правда, на наших тужурках были нарисованы китайские иероглифы, свидетельствующие, что мы принадлежим к Китайской Народной Армии. Но большинство корейцев, как и мы, никак не могли прочитать эти надписи. Поэтому доказать спустившимся на парашютах нашим летчикам, что они не американцы, было довольно трудно.
Только поэтому однажды произошел трагический случай. Советский летчик, старший лейтенант Стельмах[13], спустившийся на парашюте, был принят за американца и обстрелян китайскими добровольцами. В свою очередь, Стельмах принял китайцев за лисынмановских бандитов и стал отстреливаться. Последнюю пулю он, не желая попасть к бандитам в плен, выпустил в себя. Так, по недоразумению, погиб прекрасный летчик и патриот своей Родины...
Итак, первая неделя боев была для нас неудачной. Были сбиты несколько американских самолетов, но мы потеряли одного летчика, и несколько самолетов были сбиты или основательно повреждены. Это говорит о том, что в первых боях на реактивных самолетах необстрелянные летчики, как и командование, допускали многочисленные просчеты, и это не могло не сказываться на результатах боев.
Главным недостатком управления был поздний подъем наших самолетов, не успевавших набрать к месту встречи с противником необходимую высоту, а также стремление наших летчиков вступать в бой с американцами, не имея преимущества ни в высоте, ни в скорости. Поэтому американские «Сейбры», атакуя наши группы сверху, легко добивались победы. Кроме того, еще не было отлажено взаимодействие как внутри пар (между ведущим и ведомым), так и в звеньях и эскадрильях.
Тем не менее за две следующие недели наши летчики набрались опыта ведения воздушных боев и стали сражаться с американскими самолетами гораздо увереннее. Была изменена и тактика. Так, если раньше после взлета наши летчики, стремясь быстрее встретиться с противником, набирали высоту над Северной Кореей, то теперь наши истребители набирали высоту еще над китайской территорией, вдали от района боевых действий. Только после набора достаточной высоты (примерно на 500—1000 метров выше противника) и скорости, близкой к максимальной, «МиГи» выходили в нужный район и встречались с противником, уже имея необходимое преимущество. Результаты не заставили себя ждать.
Черный день «летающих крепостей»
12 апреля мы, как обычно, с рассветом прибыли на аэродром и осмотрели свои самолеты. Дежурное звено заняло готовность № 1 – это означало, что 4 летчика сели в самолеты в готовности к немедленному вылету. Остальные или расположились у самолетов, или пошли в домики, где стали ожидать распоряжений командования. Мы уже позавтракали, когда внезапно поступила команда: всем летчикам полка сесть в самолеты и быть готовыми к запуску и взлету. Но не успели выполнить ее, как последовала следующая команда: «Всем запуск и взлет!»
Все летчики полка стали запускать двигатели и один за другим выруливать на взлетную полосу. Первой взлетела первая эскадрилья, затем вторая, а потом наша, третья. Я со своей шестеркой находился в группе прикрытия, моя задача – не дать вражеским истребителям атаковать две передние эскадрильи, составляющие ударную группу, дав им свободу действий. Ее задачей было уничтожение бомбардировщиков или штурмовиков противника.
Вслед за нашим 176-м полком поднимается в воздух 196-й полк подполковника Пепеляева. Это был первый случай, когда командир нашей 324-й дивизии полковник Иван Кожедуб поднял в воздух все боеспособные самолеты нашей дивизии: 48 истребителей МиГ-15. На земле осталась только дежурная пара – два самолета.
Впоследствии Кожедуб рассказывал, что в тот день с радиолокационных станций поступило сообщение об обнаружении большой группы самолетов противника, направлявшихся в сторону нашего аэродрома. Он обратил внимание, что скорость полета этой группы была небольшой – около 500 км/час. У истребителей скорость обычно была 700—800 км/час, и Кожедуб понял, что летит большая группа бомбардировщиков. Исходя из этого он решил, что для отражения массированного налета необходимо поднять в воздух все истребители дивизии. Такое решение было рискованным, но, как оказалось, совершенно правильным.
Звено за звеном мы выруливали на взлетную полосу и попарно взлетали. Вот и моя очередь. Взмахом руки я даю команду ведомому, и мы начинаем разбег. Оторвались от земли, убираем шасси. Я перезаряжаю пушки и смотрю на ведомого. Это Сережа Родионов – он на месте, в 50 метрах слева и чуть сзади меня. Покачиваю самолет – это условный знак. Сергей повторил покачивание – значит, все в порядке. Теперь надо дождаться еще двух пар, но вот и они: догоняют нас и пристраиваются слева и справа.
Я увеличиваю обороты двигателя, стремясь догнать переднюю эскадрилью. Ее ведет майор Шеберстов. Мы идем с набором высоты на север: под нами горы, справа узкая голубая лента воды. Это река Ялуцзян, за ней уже Северная Корея. Продолжаем набор высоты, вот она уже 5000 метров. Когда майор Шеберстов начинает плавный разворот вправо, я увеличиваю крен, срезаю разворот и за счет меньшего радиуса догоняю переднюю группу, занимая свое место примерно на 500—600 метров сзади ударной группы. Мы пересекаем реку и идем дальше на юг. С командного пункта передают, что в 50 км впереди нас навстречу нам идет большая группа самолетов противника. Высота у нас уже 7000 метров, но на всякий случай я набираю еще 500 метров над ударной группой. Боевой порядок занят.
Внезапно ведущий нашего полка передает: «Впереди-слева-ниже противник!» Я смотрю влево-вниз и вижу, как навстречу нам, слева и ниже, летят бомбардировщики – две группы огромных серых машин. Они летят ромбами из четырех звеньев по 3 самолета – всего 12 самолетов в группе. Затем еще три ромба. За ними, сзади на 2—3 км, и чуть выше нас летят десятки истребителей – целая туча серо-зеленых машин, около сотни «Тандерджетов» и «Шутинг Старз».
Командир передает команду: «Атакуем, прикрой!» – и начинает левый разворот с резким снижением. Ударные группы – 18 «МиГов» – устремляются за командиром вниз. Истребители противника оказываются сзади и выше наших атакующих самолетов – это самый опасный момент. Настало время для моей прикрывающей группы вступить в бой. Медлить нельзя! Моей группе надо сковать истребителей противника и, связав их боем, отвлечь их от защиты своих бомбардировщиков. Я даю команду ведомым: «Разворот влево, атакуем!» – и начинаю резкий разворот влево с небольшим набором высоты. Через мгновение я оказываюсь сзади и ниже ведущего группы истребителей, в самой их гуще. Быстро прицеливаюсь и открываю огонь по переднему самолету группы – это «Тандерджет». Первая очередь проходит чуть сзади, вторая накрывает его. Он переворачивается, из сопла его самолета идет сизо-белый дым, и «Тандерджет», крутясь, уходит вниз.
Опешившие американцы от неожиданности не понимают, кто их атаковал и каким числом. Вот один из них дает по мне очередь, трасса проходит выше моего самолета, но устремившиеся за мной Родионов и Лазутин со своим ведомым, видя, что я в опасности, открывают по нему и другим самолетам огонь. Видя перед собой трассы, американцы отворачивают. Я получаю возможность стрельбы по следующему самолету, но в этот момент впереди меня проходит трасса. Смотрю назад: один из «Тандерджетов» стреляет по мне метров со ста. В этот момент прямо через него проходит трасса снарядов самолета Лазутина, несколько снарядов взрываются на самолете. «Тандерджет» перестает стрелять, переворачивается и уходит вниз, но у моего самолета уже мелькает новая трасса. Я резко хватаю ручку на себя и даю ногу. Самолет выполняет что-то немыслимое – то ли виток скоростного штопора, то ли бочку, и я оказываюсь внизу и сзади под «Тандерджетом». Атакую этот «Тандерджет» снизу, открываю огонь – мимо! Он уходит резким разворотом влево. Я проскакиваю мимо двух «крестов»[14]. Родионов стреляет по ним, они резко разворачиваются и уходят вниз, а мы выходим над ними вверх. Я смотрю вниз: мы находимся как раз над бомбардировщиками. Наши «МиГи» расстреливают «Летающие крепости»[15]. У одной отвалилось крыло, и она разваливается в воздухе, еще три или четыре машины горят. Из горящих бомбардировщиков выпрыгивают экипажи, десятки парашютов висят в воздухе. Как будто спускается воздушный десант!
Позже товарищи подробно рассказали нам, как разворачивалась атака ударной группы нашего полка по двум группам «Летающих крепостей». Командир ударной группы майор Шеберстов, пропустив первую группу «крепостей», дал команду о развороте со снижением влево и переходом в атаку. Вслед за ним устремились летчики его эскадрильи, за ними – второй. Вследствие некоторого замедления с принятием решения ведущими звеньев и пар, строй эскадрилий вытянулся и стал представлять собой колонну пар. Две эскадрильи нашего полка почти беспрепятственно атаковали строй В-29 и, быстро сближаясь с ними (скорость сближения была 300—400 и более км/час, то есть более 100 метров в секунду), с дистанции 800—500 метров летчики открывали огонь из всех трех пушек. При этом попадание одного 37-миллиметрового снаряда делало такие огромные дыры в фюзеляже или плоскости бомбардировщика (около 2—3 квадратных метров!), что попадание такого снаряда сразу выводило бомбардировщик из строя.
Шеберстов выбрал себе целью самолет ведущего группы, но при сближении со строем бомбардировщиков попал под огонь пулеметных установок шедших сзади нескольких ведомых бомбардировщиков. Его самолет буквально столкнулся со стеной из трасс, и Шеберстов вынужден был выйти из атаки. Между тем отвлечением огня всей группы бомбардировщиков по самолету Шеберстова воспользовалась пара «МиГов» Гончаров—Гесь, следовавшая за парой Шеберстова. Она почти беспрепятственно сблизилась с ведомыми бомбардировщиками первого звена, и с дистанции примерно 600 метров Гесь открыл огонь из всех трех пушек по крайнему бомбардировщику. Очередь накрыла бомбардировщик, и на его крыльях стали разрываться снаряды фугасного действия, причинявшие большие разрушения. Несколько снарядов попали в моторы бомбардировщика, и из них потянулись длинные языки пламени и дыма. Бомбардировщик резко развернулся, вышел из строя со снижением и, объятый пламенем, начал снижаться на юг, в сторону моря. Из него стали выпрыгивать люди – открылись парашюты. Вторая пара звена Геся атаковала крайний самолет второго звена. Несколько очередей прошили «Летающую крепость», и ее участь после возникновения пожара была аналогичной.
Вторая эскадрилья атаковала замыкающие самолеты первой группы бомбардировщиков. Она действовала в более благоприятных условиях, так как строй бомбардировщиков был уже нарушен: два В-29 горели на глазах у летчиков всей группы. Сучков, эскадрилья которого шла немного правее командира, атаковал правое звено. Стараясь открыть огонь с минимальной дистанции, он не торопился и нажал на гашетку, лишь когда крылья бомбардировщика закрыли почти весь прицел, после чего сразу начал резкий отворот. Бомбардировщик вспыхнул и начал переворачиваться. От него отлетела часть крыла, и он, горящий, ушел вниз.
Милаушкин, следовавший парой за основной группой, несколько отстал, и в этот момент был атакован подошедшим к бомбардировщикам звеном «Сейбров». Пропустив начало атаки нашей группы, теперь они пытались отыграться на замыкающих. Выйдя косой петлей из-под огня «Сейбров», Милаушкин продолжал преследовать группу «крепостей» и, увидев, что одно из звеньев отстало от группы, атаковал его, передав ведомому, Борису Образцову:
– Атакую ведущего, ты бей правого!
Сближение происходило стремительно, бомбардировщик быстро вырастал в прицеле. После открытия огня на фюзеляже и моторах «Летающей крепости» появились разрывы снарядов. «Крепость» задымила и стала снижаться; вторая «крепость», по которой стрелял Образцов, также загорелась.
В этот момент пару Милаушкина атаковала новая группа «Сейбров». Выходя из-под атаки косыми петлями, пара Милаушкина оторвалась от них и снова пошла в атаку на подошедшее звено «Летающих крепостей». К сожалению, теперь им пришлось только имитировать атаки, так как их боезапас уже кончился. Чуть позже эти же «крепости» были атакованы подошедшими летчиками 196-го полка.
Один летчик из нашего полка, капитан Субботин с группой, до этого ведущий бой с «Сейбрами», оторвался от истребителей противника и атаковал оставшееся звено «Летающих крепостей» сверху-сзади. Сблизившись с ними, он открыл огонь по замыкающему самолету. Выпустив почти весь боекомплект во время сближения на большой скорости, Субботин увидел, что хвост «крепости» развалился. Обломки чуть не задели его собственный самолет, и Субботин резко вышел из атаки. Посмотрев вниз, он увидел, как из «Летающей крепости» выбрасываются летчики, спускаясь на парашютах.
Вслед за нашим полком две задние группы бомбардировщиков атаковали истребители 196-го полка, но им повезло меньше, так как их атакам стали препятствовать шедшие сзади самолеты прикрытия. Тем не менее летчики буквально прорывались сквозь прикрытие, расстреливая «крепости».
В этот момент я замечаю проходившую к месту боя с севера большую группу серых стреловидных самолетов. Это «Сейбры» – их примерно 16—20. Я разворачиваюсь в их сторону и передаю Лазутину и Родионову:
– Впереди «Сейбры», атакуем!
«Сейбры» летят навстречу слева и немного выше и, видимо, не замечают нас. Как только они поравнялись с нами, я резко разворачиваюсь и пытаюсь прицелиться. Но «Сейбры», обнаружив нас, резко делают разворот в нашу сторону и проносятся над нами. Мы возвращаемся к месту боя и видим, как последние группы самолетов противника уходят в сторону моря. Большинство самолетов, как наши, так и противника, также уходят в разные стороны, на свои аэродромы. Несколько «МиГов» продолжают атаковать уходящего противника, но приближение береговой черты заставляет их прекратить атаки и развернуться на свой аэродром. Осматриваемся – противника не видно, и мы также уходим. Все наши летчики вернулись домой, но садимся мы уже почти без горючего и потом еще несколько часов возбужденно обсуждаем все подробности и детали этого боя.
Всего в этом бою к мосту через реку Ялуцзян из 48 бомбардировщиков В-29 смогли прорваться только 3 самолета. Прорвавшиеся самолеты сбросили три шеститонных радиоуправляемых бомбы, которые повредили одну из опор моста. Но уже через несколько дней этот важнейший стратегический мост, по которому велось снабжение северокорейских войск и армий китайских добровольцев, был восстановлен. За это американцы заплатили потерей 12 бомбардировщиков В-29 и 4 истребителей F-84 сбитыми. Еще несколько «Летающих крепостей» разбились при посадке на свои аэродромы. Известно также, что при посадке на свой аэродром один из самолетов с поврежденным шасси, не выдержав направления и налетев на находившиеся на стоянке самолеты В-29, разбил еще несколько машин.
Итог этого дня был для американцев печален. Хотя американское командование сообщило, что 12 апреля в небе Северной Кореи были сбиты лишь 3 «Сверхкрепости», тем не менее этот день был назван «черным днем» и на целую неделю в американских ВВС был объявлен траур по погибшим американским летчикам. Позднее штаб американского бомбардировочного командования заявил, что 8 бомбардировщиков были сбиты и упали на территории Северной Кореи, а еще 17 бомбардировщиков вернулись на свои базы сильно поврежденными, с множеством пробоин и были списаны. Выходило, что американцы за один день потеряли 25 стратегических бомбардировщиков и около сотни человек летного состава, выпрыгнувших на парашютах над территорией Северной Кореи и взятых в плен корейцами[16]. Интересно, что одновременно американское командование сообщило, что в этом бою были сбиты 11 «МиГов». На самом же деле все наши истребители благополучно вернулись на свой аэродром, и только 3 или 4 «МиГа» имели по нескольку пробоин от огня пулеметов бомбардировщиков.
Дело в том, что американцам сбитые самолеты засчитывались по данным фотокинопулеметов – ФКП. Я полагаю, что в этом бою американские летчики засчитали себе в трофей как сбитого и меня, причем дважды или даже трижды. Здесь все очень просто: по мне стреляли почти в упор, с 80—100 метров, и на пленке ФКП в центре перекрестья наверняка был отчетливо виден мой огромный «МиГ». Но первый снимок делается в момент нажатия на кнопку ФКП, а пули после нажатия и выстрела еще летят некоторое время до цели. Это время зависит от расстояния между стреляющим и целью, поэтому даже при стрельбе на близких дистанциях пулям нужно несколько десятых долей секунды, чтобы долететь до цели, которая за это время может переместиться на несколько десятков метров. Поэтому в этом, да и в последующих боях я, как только замечал опасность, сразу же совершал маневр уклонения, уходя от трасс. Пули пролетали мимо, но я уверен, что стрелявшие по моему истребителю американцы не раз привозили прекрасные снимки, что позволяло им засчитывать сбитие «МиГа».
От нас же, наоборот, требовалось предоставить четкий, хороший снимок фотопулемета и подтверждение от поисковой группы, привозившей детали сбитого вражеского самолета. Поэтому многие подбитые американские самолеты, которые уходили в море и падали там, нашим летчикам просто не засчитывались, хотя на пленках видны были даже попадания в самолеты. В этом отношении американцы имели огромное «преимущество», и именно таким образом они сумели «сбить» больше наших «МиГов», чем их воевало в Корее[17].
Потеря половины «Летающих крепостей» из участвовавших в вылете потрясла летный состав ВВС США, и дневные полеты «крепостей» в зоне действия «МиГов» прекратились почти на три месяца. Только в октябре американское командование попыталось повторить массированные дневные налеты на строящиеся в Северной Корее аэродромы, но их последствия оказались для них еще худшими. Несмотря на плотное прикрытие истребителями, потери бомбардировщиков В-29, понесенные бомбардировочным командованием в ходе боев 22—27 октября (получивших известность как «Черная неделя»), также оказались чрезвычайно велики: летчики 64-го ИАК считали, что сбили 20 В-29. Более «Летающие крепости» днем в зоне действия наших «МиГов» (то есть севернее линии Пхеньян—Гензан)[18] уже не летали. Корейские села и города были спасены от ковровых бомбардировок, от сжигания напалмом, уцелели тысячи их жителей. Мы же стали презрительно называть «Летающие крепости» «летающими сараями» – так легко и хорошо они горели.
Дело объяснялось просто – разницей в вооружении. Наши «МиГи» имели на вооружении пушки, стрелявшие в цель почти на 1000 метров, а пулеметы бомбардировщиков были пристреляны на 400 метров. Получалось, что с дистанции 1000 и до 400 метров наши самолеты вели огонь и поражали бомбардировщики, находясь вне зоны действия их пулеметов. Это был крупнейший просчет американского командования, просчет их конструкторов и промышленности[19]. По существу, огромные дорогостоящие бомбардировщики оказались беззащитными против пушек наших «МиГов».
Но главный итог этого дня был в другом. В-29 был стратегическим бомбардировщиком, то есть носителем атомных бомб. В стоявшей на пороге третьей мировой войне эти бомбардировщики должны были поразить атомными бомбами крупные города Советского Союза. Теперь же оказалось, что эти огромные самолеты беззащитны перед реактивными истребителями, значительно уступая им как в скорости, так и в вооружении. В полете над бескрайними просторами Советского Союза ни один из нагруженных бомбардировщиков В-29 не имел никаких шансов пролететь и ста километров и не быть при этом сбитым! Не случайно в послевоенные годы в нашей стране строились в основном истребители МиГ-15: на них была перевооружена вся истребительная авиация Советского Союза, да и авиация Китая, Северной Кореи и дружественных Советскому Союзу государств Европы. Это надолго обеспечило безопасность нашей страны от угрозы воздушного нападения. Можно с уверенностью сказать, что советские летчики, воевавшие в Корее и громившие бомбардировочную авиацию, надолго отодвинули угрозу третьей мировой, угрозу атомной войны.
После такой блестящей победы настроение наших летчиков резко поднялось. Все поняли, что главное для победы – это превосходство над самолетами противника в скорости, в высоте и в вооружении. Наладилось взаимодействие в парах и звеньях: ведомые перестали терять ведущих, а те стали больше заботиться о ведомых.
Погода стояла хорошая, сезон дождей еще не начался, и американская авиация ежедневно совершала один-два массированных налета. Бывало, сидишь в кабине самолета и слышишь информацию с КП: «Появились 16 самолетов, затем 20, затем еще 20!» Сидишь и мысленно подсчитываешь: с каким же количеством самолетов противника придется сражаться? А после сотни самолетов считать перестаешь, так как знаешь, что сейчас поступит команда на вылет.
Обычно вылетали одна-две эскадрильи в составе 8—16 самолетов; иногда вылетали и все три эскадрильи. С соседнего аэродрома, на который прибыла дивизия полковника Лобова, также вылетали истребители. Наши задачи были разграничены: мы, как уже более опытные бойцы, шли сражаться с «Сейбрами», а «лобовцы» шли бить «Тандерджеты».
Понеся большие потери, американские летчики резко изменили тактику своих налетов. Теперь первыми идут самолеты «завесы»: это большие (до ста самолетов) группы истребителей F-86 «Сейбр». Они располагаются южнее реки Ялуцзян, в 50—60 километрах от нее, и имеют задачу не пропускать к району боевых действий своих штурмовиков наши «МиГи». Задача же нашего полка состоит в том, чтобы связать боем эти «Сейбры», не дав им возможности атаковывать самолеты соседней дивизии Лобова, прорывающиеся через «завесу» на юг, к району действий «Тандерджетов».
Бой обычно начинается с того, что мы, набрав высоту, атакуем сверху большую группу «Сейбров». Как правило, нас замечают, и другие группы атакуют уже нас, не давая нам возможности выйти на дистанцию открытия огня. Тогда, чтобы не быть сбитым, нам приходится прекращать атаку и уходить вверх. После нескольких таких маневров группы рассыпаются, и сражение превращается в бой отдельных пар звеньев. Здесь главное – успеть зайти незамеченным в хвост самолета противника и вовремя открыть огонь. Таким образом (в том числе 2 и 17 июня) мне удалось сбить несколько «Сейбров». Например, мне запомнился такой бой: звеном мы вылетели в район патрулирования и, сделав несколько петель, заметили группу из восьми «Сейбров», шедших встречным курсом. Мы перешли в набор высоты и развернулись для атаки с задней полусферы, но «Сейбры» заметили нас и тоже развернулись. Четверка ушла вперед, а я на пикировании стал преследовать самолеты задней четверки. Два «Сейбра» уходят влево, а два вправо, и пара Лазутина атакует левую пару, а мы берем в прицел правую. Сейбры начинают пикировать, но постепенно дистанция сокращается, и где-то с 400 метров я открываю огонь. Вижу попадания на ведущем «Сейбре», и он с дымом продолжает пикирование. Мой ведомый атакует второго, но его самолет начинает вращаться, поскольку скорость выросла почти до 1000 километров в час, и из-за этого он промахивается. Мы выходим из пикирования и видим, что внизу остался один «Сейбр» – второго не видно. Вскоре земля сообщила, что он упал...
Тогда «Сейбры» стали применять другую тактику. В стороне от основной группы стали находиться отдельные пары наиболее опытных летчиков, которые при проходе наших групп атаковывали последние самолеты в строю и часто сбивали их. Но иногда они сами бывали сбиты. Так, в братском 196-м полку был летчик по фамилии Шебанов[20]. Обладая некоторой медлительностью, он часто запаздывал с увеличением скорости при обнаружении противника и оказывался в таком случае далеко позади основной группы. Его ругали, но это помогало мало. Однажды ведущий эскадрильи, увидев впереди противника, увеличил скорость. Шебанов, как всегда, пока осматривался, опоздал и оказался далеко сзади. В этот момент он увидел, как сверху-сбоку его группу атакуют два «Сейбра», которые после разворота оказались в 300 метрах впереди его самолета. Шебанову осталось только «обрамить птичками», то есть взять в прицел ведущий «Сейбр», и нажать на гашетку. Пораженный несколькими снарядами «МиГа», «Сейбр» накренился и вошел в пикирование. Его ведомый резко отвернул и ушел в сторону. Через несколько дней стало известно, что был сбит прославленный американский ас.
Поскольку я со своей группой был всегда сзади основной ударной группы, то дважды подвергался атакам этих «охотников». Однажды, идя шестеркой сзади полка, я слышу голос Родионова:
– Сзади «Сейбры»!
Смотрю – метрах в 200 сзади заканчивает разворот пара «Сейбров», и в тот же момент вижу, что ведущий одной из пар, Иван Лазутин, ведет по их ведущему огонь. Были ли попадания в него или нет, я не видел, но пара резко сделала разворот под самолет Лазутина, перешла в пикирование и скрылась внизу на фоне земли. Все произошло так стремительно, что я не успел дать никакой команды – ни на отражение атаки «Сейбров», ни на их преследование. Все происходило автоматически.
К сожалению, во втором случае ситуация сложилась гораздо хуже. Я вылетел звеном для усиления наших самолетов, уже ведущих бой, но к моменту моего подхода к району боя самолеты противника уже ушли в сторону моря. У наших тоже кончалось горючее, и они возвращались домой. Пройдя над районом боя, я со своей группой увидел, что навстречу нам на одной высоте с нами идет восьмерка «Сейбров». Не раздумывая, я дал команду «атакуем!» и с резким разворотом, с креном почти в 90° оказался метрах в 600 сзади этой группы. Но только я прицелился по ведущему и дал очередь, как что-то заставило меня обернуться назад. Что заставило меня обернуться вправо и посмотреть назад, – это мне неясно до сих пор. Мне показалось, что кто-то на меня смотрит! Это просто необъяснимо, но все, что я увидел сзади, метрах в ста, – это был огромный нос «Сейбра». Как мне показалось, от него к моему самолету потянулись трассы очередей шести его крупнокалиберных пулеметов. Я ни о чем не успел даже подумать (все было сделано автоматически), но в сотую долю секунды мой «МиГ» моментально выполнил полупереворот и вошел в отвесное пикирование. Но на пикировании, посмотрев назад, я увидел, что за мной пикируют (правда, немного отстав) сразу три «Сейбра»...
До этого нашим летчикам приходилось встречаться с этой тройкой. Она, как правило, атаковывала группы «МиГов», часто сбивала или повреждала наши самолеты и всегда уходила безнаказанно. Это был командир американской группы «Сейбров». Если остальные «Сейбры» летали парами, объединенные в звенья, то командира группы прикрывал не один, а два летчика, и притом наилучших. Это позволяло командиру тройки действовать более уверенно, активно атаковать и сбивать самолеты противника, то есть наши.
Надо сказать, что и мы часто летали «тройкой пар», то есть тремя парами. В этом случае две пары были ударными, а третья пара – прикрывающей. Этим достигалась такая же ударная мощь, как у восьмерки, но была экономия в силах. Но вызвано это было в первую очередь нехваткой летчиков, нагрузка на которых всегда была слишком велика. Ведь сделать в день два-три вылета на высоте 10—12 тысяч метров, постоянно дышать кислородом и испытывать перегрузки в 8—10 единиц, когда кровь отливает от головы и в глазах на десятки секунд темнеет, очень нелегко. Это не только перегрузка организма, но и накапливающаяся в нем усталость.
Но вернусь к пикированию. Мне было известно, что «Сейбр» более тяжел, чем МиГ-15, и поэтому лучше пикирует. Поэтому долго пикировать было нельзя – меня догонят и расстреляют! Но тут я увидел прямо перед собой кучевые облака. Мне оставалось только направить свой самолет в одно из них. Вскочив в облако, я резко развернул самолет влево на 90° и после выхода из облака вывел самолет из пикирования и начал разворот вправо, так как предположил, что ведущий «Сейбров» думает, что «МиГ» будет пикировать по прямой линии без разворота и полетит прямо. Так и оказалось. После разворота внизу под собой я увидел тройку американских истребителей, которая тщетно искала меня внизу. Не теряя ни секунды, я устремился на них сверху. Роли переменились: теперь атаковал я!
Но и они заметили меня и сразу разделились – ведущий с левым ведомым стали разворачиваться со снижением влево, а правый ведомый начал разворот с набором высоты вправо. Видимо, этот маневр был отработан ими заранее. Цель его была мне ясна: это ловушка. Кого бы я ни атаковывал, я буду вынужден подставить свой хвост и сам окажусь под огнем. Что мне оставалось делать? Можно было уйти вверх и прекратить бой, но мне не хотелось упускать такую интересную и выгодную ситуацию – вступить в бой с сильными летчиками, с командиром крыла (то есть целой дивизии!) «Сейбров», находясь в лучшем положении.
Правда, их было трое, но это меня тогда не смущало: я твердо верил в свои силы и в свой «МиГ». Но мне срочно надо было решить, кого атаковать. Если нижнюю пару – то правый ведомый сверху сразу же атакует и собьет меня... Поэтому я и выбрал именно его! Он был ближе ко мне и шел в правом развороте с набором высоты. Я спикировал, быстро зашел ему в хвост, прицелился и с дистанции примерно 600 метров открыл огонь. Медлить и сближаться ближе было нельзя: сзади была пара «Сейбров». Снаряды накрыли «Сейбр», и, видимо, один из моих снарядов попал в турбину его двигателя, потому что от самолета пошел сизый дым. «Сейбр» накренился и перешел на снижение, а затем вошел в пикирование. Смотреть дальше за его падением было нельзя – посмотрев назад, я увидел, что пара «Сейбров» уже метрах в 500 сзади меня. Еще немного, и оба «Сейбра» откроют по мне огонь из 12 пулеметов!
И вот тут я, видимо, совершил ошибку. Надо было просто увеличить угол набора высоты и уходить вверх, затягивая их на большую высоту, где «МиГ» имеет преимущество над «Сейбрами». Но к этому выводу я пришел гораздо позднее... Тогда же я снова сделал переворот под «Сейбров» и на пикировании, направив самолет в облако, сделал в нем правый разворот. После этого, выйдя из облака, я начал левый боевой разворот, но на этот раз «Сейбров» я увидел не внизу, а сзади-слева. Во второй раз моя уловка не удалась. «Сейбры» обошли облако по сторонам и сразу же последовали за мной. За счет лучшей маневренности они быстро догнали меня и сразу же открыли огонь. Трассы потянулись к моему самолету, и мне вновь пришлось уходить от трасс переворотом. «Сейбры» – за мной, догоняют меня на пикировании. Снова восходящая косая петля... В верхней части петли «Сейбры», как более маневренные, срезают радиус, догоняют меня и открывают огонь. Трассы снова проходят рядом с моим самолетом. Новый переворот, пикирование. Все повторяется сначала, но с каждым разом «Сейбры» все ближе ко мне, и их трассы чуть ли не задевают мой самолет. Видимо, наступает конец...
Я в последний раз бросаю самолет в пикирование, но вместо резкого перевода в набор высоты начинаю медленно переводить самолет в пологое пикирование. «Сейбры», не ожидая этого, оказались выше, но далеко сзади и стали преследовать меня. Что делать? Вверх уходить нельзя: «Сейбры» быстро сократят дистанцию и откроют огонь. Я продолжаю снижаться на максимально возможной скорости, но на высоте примерно 7000 метров (моя скорость была более 1000 км/час) начинается «валежка»: самолет начинает переворачиваться. Рули не помогают. Выпуском воздушных тормозов я несколько уменьшаю скорость, самолет выпрямляется, но «Сейбры» используют мое уменьшение скорости и быстро приближаются. Но все это время я пикировал в направлении на Ялуцзянскую гидроэлектростанцию. Это огромное водохранилище, плотина в 300 метров высоты и электростанция, снабжающая электроэнергией чуть ли не половину КНДР и весь северо-восточный Китай. Именно она была главным объектом, который мы должны были защищать. Естественно, кроме наших истребителей, ее защищали и десятки зенитных орудий, открывавших огонь по любому приближающемуся к плотине самолету.
В душе я надеялся, что зенитчики помогут мне и отобьют преследовавших меня «Сейбров». Но зенитчики строго выполнили приказ об открытии огня по любому самолету, и передо мной возникло огромное облако разрывов зенитных снарядов. Отворачивать в сторону было нельзя по той же причине, что и раньше: «Сейбры», срезав путь на развороте, вышли бы на дистанцию поражения и сбили бы меня. Поэтому мне показалось лучше погибнуть от огня своих зениток, чем от пуль «Сейбров», и я направил самолет в самый центр облака разрывов. Самолет вскочил в облако, и меня от разрывов снарядов сразу же начало бросать из стороны в сторону, вверх и вниз. Зажав ручку, я оцепенел. Впечатление было такое, что у «МиГа» вот-вот отвалятся крылья. Но прошло несколько десятков секунд, и вновь засияло солнце. Самолет выскочил из черного облака. Сзади-внизу лежало водохранилище с плотиной, а вдали и слева были видны уходящие «Сейбры», потерявшие меня в этом облаке и, видимо, считавшие меня погибшим. Преследовать их было бесполезно – море было уже близко, да мне и не хотелось нового боя: я был слишком вымотан дикими перегрузками. Чтобы не потерять сознание, мне приходилось наклоняться вперед и мышцами пресса пытаться сжимать артерии живота, не давая крови уходить вниз от головы. Летчикам «Сейбров», испытывавшим такие же перегрузки, было легче – у них были специальные противоперегрузочные костюмы, в которые при перегрузках подавался сжатый воздух, и они, обжимая талию, не давали крови уходить вниз от головы. Наши же конструкторы до этого тогда еще не додумались.
Над аэродромом я сделал пару кругов и совершил посадку. Зарулив на стоянку, я увидел своих ведомых. Оказалось, что, потеряв меня при резком развороте, они продолжали преследовать восьмерку «Сейбров», но у береговой черты вернулись, поискали меня и, не найдя, вернулись на аэродром. На проявленной фотопленке моего фотокинопулемета были отчетливо видны попадания в «Сейбр», кроме того, наземная команда сообщила о его падении. Это была моя восьмая победа.
Наступила осень. Летние муссонные дожди, лившие день и ночь, превратили аэродром в нечто похожее на мелкое озеро, пересекаемое взлетно-посадочной полосой. В небе висели тяжелые дождевые облака, доходившие до самой земли, и ни мы, ни американцы летать не могли. Полеты на время прекратились, но каждый день мы продолжали дежурить на аэродроме. За это время я успел съездить на неделю в дом отдыха в Дальний, поскольку врач нашел у меня сердечную аритмию. Надо сказать, что от перегрузок летчики сильно уставали, и у многих возникали заболевания легких и сердца. Отдых помог мне – работа сердца нормализовалась, и я вернулся в полк.
Только через месяц в небе появляется ясное солнце, и небо и море приобретают голубой цвет. Теперь мы каждый день совершаем один-два вылета. Во вражеских авианалетах участвуют до 500—600 американских самолетов, и навстречу им вылетают советские, китайские и корейские летчики – всего до 200—300 «МиГов». Тогда все небо пересекают инверсионные полосы, видные чуть ли не за сотню километров.
Аэродромов у нас всего два: Андунь и Мяогоу[21]. С них во время налета американцев утром и после обеда беспрерывно взлетают и садятся «МиГи». Управление самолетами ведется на различных каналах, но это вызывает большие сложности во время совместных вылетов, когда мы должны прикрывать китайские самолеты от атак «Сейбров». Как ни странно, но американские летчики сразу определяют, в какой группе летят советские летчики, а в какой китайские, и нам часто приходится отбивать от наших друзей атакующие их «Сейбры». Ну а на посадке приходится смотреть в оба. Иногда садящиеся самолеты проносятся в нескольких десятках метров друг от друга. К счастью, ни одного столкновения за все время не было ни разу, но дважды на меня сверху чуть не сели другие самолеты. Над корейской территорией масса самолетов! Наше командование пытается как-то разграничить действия нашей авиации. Так, китайские и корейские летчики обычно направляются на борьбу со штурмовиками. Летчики же 303-й дивизии Куманичкина большей частью сил обычно также атакуют штурмовики, хотя оставшейся частью прикрывают себя и китайцев от прикрывающих штурмовики «Сейбров». Довольно часто они успешно прорываются к штурмовикам и наносят им большие потери. Поэтому 25 сентября американское командование приказало дать решительное сражение «МиГам» и завоевать господство в воздухе.
25 сентября 1951 года в небе Северной Кореи показались сотни «Сейбров», и вскоре в воздух поднялись все самолеты полков двух наших дивизий. В районе Ансю, от одного края горизонта до другого, на протяжении почти сотни километров все небо было покрыто следами инверсий от огромного количества дерущихся истребителей. В небе стоял несмолкаемый грохот пушек «МиГов» и треск американских пулеметов. Возникавший вдруг длинный черный след падающего самолета сообщал о чьей-то победе...
В последующие дни ожесточенные бои повторялись, но основные усилия наших соседей были брошены против штурмовиков, а мы по-прежнему дрались с «Сейбрами». По нашим оценкам, в ходе сентябрьских массовых боев нашими летчиками было сбито около сотни вражеских самолетов. Потери же 64-го истребительного авиакорпуса за это время составили 5 самолетов. Правда, американцы считали, что они сбили 15 «МиГов», но, видимо, они оценивали результаты стрельбы по снимкам, вот и засчитывали в сбитые те самолеты, которые были только повреждены. А ведь известны случаи, когда на аэродром благополучно садились «МиГи» с сотнями пулевых пробоин!
В эти дни на нашем аэродроме базировался и китайский полк. Он летал на таких же «МиГах», как и мы, вот только в кабинах сидели китайские летчики. Мне приказали провести с ними занятия, и я подъехал к дежурному домику на противоположной стороне аэродрома. Как раз в этот момент подруливают несколько самолетов, в них китайские летчики. К своему удивлению, я вижу, как один из них, зарулив и выключив двигатель, вылезает из кабины и начинает обнимать и гладить свой самолет. Спрашиваю: что случилось? Мне отвечают, что он сбил американца и теперь благодарит самолет.
О своем прибытии я докладываю командиру китайского полка. Это хорошо сложенный, плечистый летчик среднего роста. Через много лет я встретил его в составе китайской делегации от ВВС Китая, к этому времени он стал заместителем главнокомандующего ВВС Китая. Интересно, что самим главкомом был назначен его бывший командир эскадрильи, которая тогда, во время моего приезда, возвращалась с боевого задания!
Моя лекция, вернее, просто рассказ о воздушных боях с «Сейбрами» длился около часа. Потом летчики заступили на дежурство, а я стал заниматься с другой эскадрильей. Надо сказать, что китайцы были смелыми и даже отважными летчиками. Чего им не хватало, так это летного опыта. Ведь многие из них только недавно стали летать и сразу же пошли в бой на реактивных самолетах! Конечно, сначала им было очень трудно, и в первых боях с американцами китайские ВВС несли большие потери. Поэтому командованию пришлось принимать спешные меры по их обучению и вводу в бой. Мои лекции как раз и были частью этого обучения. Второй же мерой по вводу в бой китайских летчиков стала организация прикрытия их во время боевых вылетов. Вылет каждой китайской эскадрильи прикрывался, как правило, звеном или эскадрильей наших самолетов, задачей которых было отбивать атаки «Сейбров» по китайским самолетам. Но в воздухе американцы сразу видели, что перед ними летят слабые летчики, и буквально набрасывались на них! Нам стоило значительных усилий отбивать их атаки и при этом смотреть, чтобы не сбили тебя самого.
Зато при встрече со штурмовиками «Тандерджет» и «Шутинг Стар» китайцы на «МиГах» имели полное преимущество. Не раз они обращали американцев в бегство и, преследуя их, часто добивались убедительных побед. Между прочим, счет сбитых и потерянных самолетов у китайцев был в свою пользу. Они сбили 271 вражеский самолет[22] – правда, потеряли при этом 231 самолет МиГ-15. Это был несомненно хороший результат!
В конце ноября я как-то встретился на аэродроме с китайскими летчиками. Видя их опечаленные лица, я спросил, в чем дело. Они нехотя сообщили, что их товарищи, летавшие на бомбардировщиках Ту-2, понесли большие потери, а они, пытаясь прикрыть бомбардировщики, не смогли защитить их от атак американских «Сейбров». Тогда я посочувствовал своим товарищам по оружию, но лишь впоследствии сумел узнать все подробности этого боя.
В нескольких десятках километров от устья реки Ялуцзян находился занятый южнокорейской армией остров Синби-то. На хорошо укрепленном острове находились американские радиолокационные станции и пункт наведения, сообщавший американскому руководству обо всех вылетах наших самолетов. За несколько дней до конца ноября 18 китайских бомбардировщиков Ту-2 совершили налет и, сбросив бомбы, нанесли значительные повреждения радиолокаторам. Все же они, видимо, не полностью вывели их из строя, так как КП продолжал действовать.
Налет решено было повторить, и в последний день ноября 12 бомбардировщиков Ту-2 повторили налет на остров. Их прикрывали 16 истребителей Ла-9 и 15 истребителей МиГ-15. Все самолеты принадлежали к китайским ВВС, да и вся операция в целом проводилась китайским командованием.
При подходе к острову бомбардировщики были атакованы более чем тридцатью американскими «Сейбрами». В ходе произошедшего боя ими было сбито 8 бомбардировщиков Ту-2, три истребителя Ла-9 и один МиГ-15. Китайцам при этом удалось сбить два «Сейбра». Тем не менее, несмотря на беспрерывные атаки «Сейбров» и сильный зенитный огонь, бомбардировщикам удалось прорваться к острову и сбросить бомбы на радиолокационные станции, значительно их повредив. На некоторое время все передачи американского командного пункта с этого острова прекратились и информация о вылетах наших истребителей и их местонахождении перестала сообщаться американским летчикам.
Читать бесплатно другие книги:
