Зона затопления Сенчин Роман

«По мнению ученых-сейсмологов, в районе створа ГЭС находится соленасыщенный порог. В течение двух лет Центр геодинамики и сейсмостойкого строительства пытается убедить заказчиков пробурить скважину, чтобы проверить данные геофизическими методами, а не косвенными. Но заказчики от этого под разными предлогами уклоняются. Если соль находится на глубине трехсот – пятисот метров, то это относительно безопасно – по существующим разломам она долго будет размываться. Если же это около ста метров, то вода при уровне ее в водохранилище свыше ста метров и при давлении в восемь атмосфер начнет проникать в природные разломы и трещины, размывая соль. Через пять-десять лет плотина начнет проседать».

«В 1975 году крайисполком выявил в Кутайском районе 37 объектов, которые планировалось перенести в Колпинск, где хотели создать историко-этнографический музей под открытым небом. Пока разрабатывали проект, наступили новые времена, и процесс остановился. В 2005 году провели инвентаризацию, и оказалось, что сохранилось лишь пять объектов. Пока они ждали переезда, из пяти осталось два. Сколько же памятников деревянного зодчества все же переедут из зоны затопления?»

«Далеко не все захоронения перенесены. А хоронили людей до самого недавнего времени. Мы пишем письма в “РусГидро”, указываем, что по Федеральному закону “О погребении и похоронном деле” землю, где были кладбища, нельзя использовать еще двадцать лет. Недавно получили ответ. По мнению юристов корпорации, водохранилище – это не использование территории. Может быть, это и по букве, но точно не по духу закона. Очень обидно за тех, кто так любил эту землю, лег в нее, а теперь может стать источником многих несчастий. Ведь любое захоронение при затоплении несет серьезные экологические риски: от различных вирусов, многие из которых живут чрезвычайно долго, до токсинов вроде трупного яда».

«Чету Деммер расселили по однокомнатным квартирам, одного – в Абакане, другого – в Саяногорске! “Вы развелись?” – спросили мы. “Нет, согласились от безысходности. Нам сказали – лучше жилья не будет”».

«В районе села Проклово появилось белое пятно диаметром примерно двадцать метров. Оно шипит, словно в воду сбросили карбид. Специалисты выдвигают версию, что это захоронение химических удобрений. Не исключена и каустическая сода, так как в селе несколько десятилетий назад располагались кожевенные мастерские».

«До запуска ГЭС остается меньше двух месяцев, и только сейчас, похоже, начинается поиск путей выведения БоГЭС из офшоров… Напомним, что согласно списку аффилированных лиц находящаяся в Никосии кипрская компания “BOGES LIMITED” имеет 93,72 % участия в уставном капитале ОАО “Богучанская ГЭС” – организации по строительству и эксплуатации Богучанской ГЭС, правопреемнике Управления строительством Богучанской ГЭС, которое было создано в 1976 году в составе треста «Братскгэсстрой».

Строительство ГЭС было возобновлено в 2005 году. Финансирование проекта на паритетных началах взяли на себя частная компания “Россал” и государственная РАО “ЕЭС России”, а после распада этой структуры в 2008 году – один из ее правопреемников “РусГидро”. Но обе стороны практически сразу столкнулись с нехваткой средств.

В последние годы, находясь на высших государственных постах в Правительстве РФ, и Владимир Путин, и Игорь Сечин делали громкие заявления, призывая покончить с практикой финансирования строительства Богучанской ГЭС через схемы с участием кипрских офшоров. По результатам таких заявлений доля кипрской “BOGES LIMITED” в ОАО “Богучанская ГЭС” не изменилась ни на одну сотую процента.

Каким образом БоГЭС оказалась в офшорах, рассказала пресс-секретарь “РусГидро” Елена Вишнярова: “Когда мы начинали переговоры о возобновлении строительства БоГЭС, в отрасли не имелось свободных инвестиций для того, чтобы делать это за свой счет. Необходимо было привлекать инвестора. Но у него оказались серьезные требования: одним из условий сотрудничества явилась регистрация материнской компании БоГЭС и Богучанского алюминиевого завода в офшорной зоне”.

Этим настойчивым инвестором оказался господин Баняско и его компания “Россал”. Потом разразился финансовый кризис, активы “алюминиевого барона” оказались размыты, но стройку ГЭС завершать как-то было надо. Так компания Баняско из инвестора фактически превратилась в посредника между гидростроителями и государственной казной.

Государственный “Внешэкономбанк”, председателем наблюдательного совета которого является премьер Дмитрий Медведев, фактически финансирует, в том числе бюджетными средствами, офшорный проект. Сумеет ли Баняско возвратить взятый у государства долларовый кредит – вопрос непростой. Срок возвращения заемных средств достаточно большой – 14 лет. Много воды утечет за это время».

«Дюжина сел и поселков района стерты с лица земли, жители худо-бедно расселены. А вот поселок Таежный поистине находится между небом и водой. В законе Красноярского края от 25.10.2007 года № 3-624 были перечислены конкретные адреса домов и квартир, попадающих под затопление. Позже, по настоянию жителей поселка и после проведения новых обследований границы зоны затопления, был утвержден дополнительный список.

Но когда началось затопление, выяснилось, что под воду может уйти и центральная котельная, обеспечивающая теплом все важные объекты поселка (школу, детский сад, почтовое отделение, клуб, администрацию). На сегодняшний день котельную от прибывающей воды отделяет меньше 200 метров. Кроме того, берега размываются, некоторые усадьбы уже сейчас находятся на кромке водохранилища, далеко не вышедшего на плановый уровень. Ухудшилось качество питьевой воды, подтапливаются погребы…

Власти пообещали изучить проблему. Но почему Таежный, находящийся примерно на том же уровне, что и Большаково, Кутай, Пылёво, расселили частично? Оказывается, по словам губернатора края, поселок имеет очень важное стратегическое значение в рамках транспортной логистики. Дело в том, что через Таежный проходит строящаяся трасса Яркино (Кутайский район) – Ванавара (Эвенкия). Ввод в эксплуатацию дороги позволит дополнительно добывать 2,7 млн кубометров древесины в год».

Ольгу давно не потрясали самые вроде бы вопиющие факты несправедливости и откровенного воровства. Наверное, огрубела душой, может быть, отчаялась что-то исправить и изменить… Как билась в прошлом году, чтобы вывести на чистую воду тех, кто заработал и дал заработать на составлении генплана уничтоженных уже деревень. Генплан стоил десять миллионов рублей. Десять миллионов рублей, выброшенных на ветер!..

Ольга упорно пыталась выяснить, когда, кто, зачем заказал этот генплан. «Несколько лет назад заказали», – с полуулыбкой отвечали ей. «Когда именно?» – «А какое это имеет значение?» Ольга изумлялась: «Огромное! Решение о возобновлении строительства было принято в две тысячи пятом году. Опубликовали генплан в две тысячи одиннадцатом. Не могли же его составлять шесть-семь лет». И снова в ответ полуулыбка: «Почему не могли? Генплан – дело серьезное. Требуется время».

Генплан был явно халтурный. Обо всех селах написано примерно одно и то же, и одно и то же светлое будущее им всем прогнозировалось. И его публикация в тот самый момент, когда села эти догорали, была словно издевательство, глумление.

«Совпало, – объясняли Ольге. – А обнародовать было необходимо, так как это общественная информация». Ольга выходила из себя: «Какая информация?! Что на дне будут парки, фонтаны, благоустроенные коттеджи?» – «Что ж, так получилось. Станцию решили достраивать на самом верху и достаточно неожиданно…» – «А почему не отменили разработку генплана?» – всё добивалась Ольга. «Как – отменить? Выигран тендер, привлечены специалисты. Расторжение контрактов повлекло бы такие неустойки и штрафы!.. Вы что, так не делается…» – «А можно все-таки ознакомиться с документами – кто заказывал генплан, кто участвовал в тендере?» А в ответ от одного, другого, третьего собеседника в дорогом костюме: «Я вам не могу предоставить такие документы… И я… Это служебная информация…»

Да и только ли история с генпланом превратилась в тайну, покрытую непроницаемым мраком…

Все и везде было запутано, заперто, скрыто лабиринтом посредников, субпосредников, подрядчиков, субподрядчиков, замками регламентов, подзаконных актов, нормами корпоративной этики, каменной недоступностью начальства, фразой «служебная информация».

Ольга хорошо помнила, как в конце советского времени даже самый маленький начальник мог обещать: «Да, я разберусь, я постараюсь сделать». И разбирался, пытался и часто делал. Как депутаты помогали своим избирателям, даже заискивали перед ними. Застала она то время, когда журналистов одни боялись и устраняли непорядок, только бы не напечатали плохо в газете, другие бежали к журналистам, как к последним заступникам.

Теперь же начальство, депутаты были или совершенно недоступны, или, если соизволяли встретиться, то, не пряча скуки и чего-то, очень напоминающего презрение, выслушивали претензии, людскую боль, стойко переносили чужие слезы и мольбы и в итоге чаще всего отвечали: «Это не в моей власти». – «А в чье-ей?» Тут было множество вариантов ответа: представитель исполнительной власти отсылал к власти законодательной, представитель законодательной – к исполнительной, краевой чиновник кивал на федеральный уровень, федеральный – на краевой…

Однажды Ольга добралась аж до заместителя министра экономики и регионального развития края. Добралась не одна – одну бы ее вряд ли к нему подпустили, – вместе с московскими тележурналистами.

Замминистра долго и складно, увлекательно рассказывал о планах по развитию региона. И уже под конец беседы, а точнее, почти монолога, Ольге удалось задать тот, как ей казалось, самый важный вопрос, в котором содержалась суть проблемы большинства переселяемых из зоны затопления:

– Почему людям предоставляют только жилую площадь – восемнадцать метров на человека, хотя они теряют землю, постройки, вынуждены бросать технику?

И замминистра, глядя на Ольгу, как на глупую девочку, стал объяснять:

– Есть определенный лимит финансирования. Исходя из установленного лимита финансирования и определен норматив жилых квадратных метров. Все зависит от денег. Было бы денег больше, был бы и норматив, наверное, больше.

А дальше дал понять, что вопрос финансирования не в сфере правительства края.

– А в чьей сфере? – настаивала Ольга.

– Водохранилище является федеральной собственностью, – уже с интонацией утомления отозвался замминистра, – подготовка зоны затопления, в которую входит в том числе переселение населения, финансируется преимущественно из федерального бюджета.

– Но ведь именно вы курируете подготовку к затоплению.

– Курировать и финансировать, как вы можете понять, – не одно и то же. – И, не дав Ольге спросить, где же та организация, тот человек, какие определяют, сколько нужно выделить средств на устройство переселенцам достойной жизни на новом месте, замминистра вновь запел о перспективах: – Этот район, где реализуются столь масштабные проекты, ведь это будущее России. Объективно будущее России! Ведь это вторая Тюмень на самом деле. Строительство гидроэлектростанции – первый шаг. Там мощнейшие общемировые запасы бокситов, железной руды, каменного угля, магнезитов. Это то, за счет чего будут жить наши внуки…

– А за счет чего жить там переселенцам сегодня? – вырвалось у Ольги.

Скулы замминистра, молодого еще человека, повело в сторону, глаза полыхнули. Но он тут же взял себя в руки, улыбнулся:

– Поверьте, никому с голоду и холоду мы умереть не дадим.

По итогам этого разговора Ольга написала заметку, ее опубликовали, а через несколько дней столкнулась с коллегой из другой газеты, Ритой.

– Цела? – вроде как в шутку, но не совсем изумилась та.

– Ты о чем?

– Прочитала о твоей встрече с этим замом. У меня с ним месяца два назад тоже диалог был, но совсем другой. Как жива осталась – не знаю.

Рита посмеялась невесело и рассказала такую историю:

– Узнала, что в минрегионе заседание согласительной комиссии, будут переселенцы без жилья. Пробралась, в общем, правдами-неправдами, нашла кабинет. Захожу – кворума нет, и все четверо или пятеро членов комиссии – чиновники. Ни депутатов, ни прокурорских. Короче, междусобойчик такой, заранее безрезультатный… Представилась, а мне в ответ: «Вон!» Это как раз вот этот замминистра. «Почему? – спрашиваю. – И еще таким тоном». – «Еще раз повторяю: за дверь! В третий раз повторять не буду!» И прямо трясется от злости. А мне, наоборот, как-то легко стало. «Почему это я должна выйти? Я – журналист». Тут он вскочил – и ко мне через весь этот кабинет огромный. Ну, перепугалась, конечно, – бычина такой!.. – Рита выдохнула. – Подскочил вплотную, руки дергаются, а сам пузом меня к двери толкает. «Пройдите!» – «Не выйду! Аргументируйте свое поведение». И он снова как завопит, своим охранникам уже: «Охрану сюда! – И мне: – Вы не будете здесь присутствовать!» Побежал обратно, сел за стол. Прямо мультик какой-то… Я процитировала из закона о СМИ, где о правах журналиста. А он: «Не надо демагогии. Вы – никто». – «Я, по крайней мере, гражданка эрэф!» – «Вы не будете здесь присутствовать!» – «У вас закрыте заседание?» – «Я не собираюсь давать вам никаких комментариев. Сейчас придет милиция, она с вами поговорит». – «Полиция», – говорю. «Не выводите меня из себя! Как вы вообще сюда попали?» – «У меня разовый пропуск». – «Мы разберемся, как вы его получили, как проникли в здание правительства!» Остальные сидят как болванчики. Молчат. И переселенцы молчат, слова боятся сказать… Верят еще во что-то… Полиции, в общем, нет, замминистра водички попил и снова начал беситься: «Где ваше журналистское удостоверение?» Я решила: «Хрен тебе что покажу», – и цитирую из закона, что гарантируется свобода поиска, получения и распространения информации любым законным способом любому гражданину. А он: «Выйдите отсюда, в конце концов! Не мешайте работать!» Тут появляются полицейские эти, и он им прямо истошно: «У нее диктофон!» Ну и меня молча вывели. А на улице, под солнцем, стоит человек тридцать с плакатиками: «Мы остались на дне!», «Прекратите геноцид!» Через пять минут всех разогнали. Ну, то есть плакатики поотбирали, пообещали, что, если скандировать будут, – десять суток ареста… Те, кого на комиссию допустили, ничего не добились, конечно… Вот так.

Рита смелой журналисткой была и о работе согласительной комиссии не раз писала жесткие материалы. Поэтому, видимо, на нее и случилась у замминистра такая реакция…

Немногие начальники ведут себя, как этот зам. Большинство же просто не замечают журналистов, да и обычных людей. «Путину буду писать!» – время от времени слышит Ольга от тех, кто устал биться о стену, отделяющую от них местные власти. Потом, при следующей встрече, интересуется: «Написали?» – «А?» – «Вы говорили, что Путину писать будете». – «А-а, – тяжелый взмах руки, – толку-то… Ему и не донесут мою цидульку, выкинут… Да и что я напишу? Не умею я, а умеющим платить надо…»

Ольга считала себя неглупой, образованной, умеющей размышлять, владеющей словом, но и она не понимала, как сформулировать подобное письмо. Фактов несправедливости и воровства были сотни, но их заслоняла, придавливала одна большая несправедливость, одно глобальное нарушение прав человека – затопление обитаемой земли из-за строительства предприятия, – которое из-за своей глобальности иногда начинало казаться нормой. И появлялось сомнение: вероятно, так и должно быть, иначе быть не может, и все эти претензии отдельных людей, их жалобы – это нечто неизбежное в таком огромном деле, какое делается там, на реке?

Она быстро гасила в себе эту полубезумную мысль, ругала себя, но не удивлялась ей – так непреклонны были начальники, так уверенно они доказывали: в целом всё в пределах закона, всё в штатном режиме, недовольные бывают всегда, – что поневоле им начинало вериться.

А потом вдруг еще вчера, казалось, готовый отдать жизнь за то дело, которому свято служил, увольняется по собственному желанию или его отправляют в отставку, увольняют, а то и заводят на него уголовное дело, берут под стражу… Да, еще вчера высокий, широкоплечий мужчина с серьезным, жестким лицом доказывал: «Это дело государственной важности! Тысячи людей стремятся скорее построить, запустить, поднять регион в ряд промышленных центров, а вы!.. Стыдно, преступно совать палки в колеса такому важнейшему процессу!» Еще вчера стыдил, предупреждал об уголовной ответственности, а сегодня уже за решеткой, подозревается в хищении в особо крупном размере, суд рассматривает меру пресечения… Уволившегося с месяц назад неожиданно объявляют в международный розыск, сообщают в новостях, как он, оказывается, выводил средства за рубеж…

Места же этих уволившихся, уволенных, отставленных, арестованных занимают другие – такие же представительные, серьезные, умеющие говорить складные и горячие речи, выразительно декламирующие тексты законов и постановлений. И к простым людям эти относятся так же – как к чему-то лишнему, путающемуся под ногами, мешающему двигать важное, значительное вперед.

На некоторых должностях за последние шесть-семь лет сменилось трое-четверо деятелей. И даже туда, где несколько предшественников оказывались в заключении, не боялись идти. Садиться в те же кабинеты, руководить, подписывать документы, а потом отправляться в СИЗО…

Раньше Ольга не могла понять, как вот при Сталине не было пустующих постов в ОГПУ, НКВД, – ведь знали же, что до них несколько человек были расстреляны, а все равно шли, работали и затем спускались в расстрельный подвал, подставляли затылок. Или понимали, что без этого государству нельзя, или надеялись, что их-то не тронут, что они станут последними в этой цепочке?

И нынешние, наверное, тоже надеются. Тем более что теперь не расстреливают…

Снова пухнут, как подкисшее тесто, в голове сомнения, снова туманит смута: если этот, и тот, и еще тот, и тот, осужденные или подозреваемые кто в хищении, кто в мошенничестве, кто в нецелевом использовании миллионов, распекали и стыдили других, то где гарантия, что и остальные, пока уважаемые, тоже не воруют тем или иным способом? Вон тот, ушедший с такого высокого поста по собственному желанию, неужели не унес с собой миллионы? А этот и этот?.. А может, и выше, много выше тоже далеко не все чистые и честные. Деньги всем нужны…

Хотелось не думать, не обращать внимания, не находить плохое. Или хотя бы не принимать близко к сердцу. Пыталась убедить себя: «Занимаешься этим, потому и кажется, что все ужасно. Дворники тоже наверняка уверены, что все вокруг только тем и занимаются, что мусорят, врачам кажется, что все болеют, полицейским – что все закон нарушают, каждый – преступник, сантехникам – что у всех протекают краны… Нужно просто выполнять свои обязанности и не доходить до психологии. Станешь философствовать, копаться в себе – и свихнуться немудрено. Надо слегка отстаняться».

Снова и снова уговаривала себя относиться ко всему легче, спокойнее, а действительность, как назло, подкидывала новые и новые факты, которые ранили, возмущали… И вот – еще два известия, которые в очередной раз свели на нет все уговоры. И сами по себе они были из ряда вон, да к тому же касались людей, которых Ольга хорошо знала, – Дмитрия Маслякова и Алексея Брюханова. Первого жестоко избили, и теперь он в Колпинской больнице, и второй тоже в больнице, в Канске, с подозрением на сибирскую язву.

Поняла – надо ехать. Сказала мужу.

– Ты же обещала, что без командировок. – Максим мгновенно осунулся, стал немолодым, усталым. – И Насте в школу в понедельник.

– Ну, я на пару дней… – Она почувствовала себя чуть ли не изменницей, рвущейся из семьи; рассердилась на себя, на мужа за это чувство. – Максим, это мой долг – рассказывать людям, что там делается. Одного изувечили, другой с сибирской язвой…

– Но можно же по телефону, скайп у них там есть наверняка… С родственниками списаться по электронке…

– Нет, это не то. Надо своими глазами. – И Ольга торопливо заверила: – С Брюхановым, у которого сибирка, лично, конечно, не буду встречаться. Да меня и не пустят. С врачами поговорю, историю болезни, может, удастся увидеть… Обещаю с Брюхановым не контактировать!

Муж как-то криво, половиной лица усмехнулся на это обещание. Постоял, глядя в сторону от Ольги, пожал плечами:

– Решай сама. Я не могу запрещать.

Ольга поцеловала его, пошла собираться.

– Как поедешь? – остановил Максим. – И куда – в Канск, Колпинск?

– Сначала в Канск, думаю…

– Давай я звякну ребятам, наверняка кто-то сегодня-завтра едет в ту сторону.

– Я на автобусе лучше. С людьми по дороге поговорю, послушаю.

– Как знаешь…

Автовокзал почти в центре города. Главное здание, высокое, каменное, со шпилем, уже давным-давно превратилось в торговый центр – ряды из стеклянных будок-магазинчиков. Торгуют всем подряд – от запчастей для автомобилей до конфет и детского питания.

Иногда в это здание поднимается – лестница длинная – какая-нибудь старушка, долго бродит по узким проходам меж магазинчиков, недоуменно смотрит на платья, безголовые манекены, игрушки в витринах, лифчики, рыболовные снасти, пылесосы и наконец спрашивает дрожащим от немощи голосом одну из продавщиц:

– А где тут кассы-то?

– Вот у меня касса, – говорит продавщица.

– Да не, мне эту, где на автобус продают. Домой надо скоре.

Чаще всего старушке указывают, где купить билет, а бывает, попадается продавщица вредная или действительно не знающая, что сидит в автовокзале, и принимается морочить старому человеку и без того слабую голову:

– Нет тут никаких автобусов. Магазин это, бабушка.

– Да как же?! Мне сказали, что сюда надо. Как я теперь?..

Билетные кассы, зал ожидания находятся за этим большим зданием. В пластиковой пристройке. Рядом – площадка для автобусов. Тесноватая, зажатая со всех сторон магазинчиками, ларьками…

Ольга купила билет до Канска, глянула на часы. До рейса еще минут сорок. Села на свободное место. По соседству беседовали две пожилые женщины.

– …И всю ночь бегал с двустволкой, всю деревню в страхе держал. И никто ничего сделать не мог, – шелестел печальный голос. – Мы Игоря, как в войну какую, в сарай затащили, плечо перекрутили, чтоб кровь остановилась… Всю ночь просидели. Потом уж, когда этот уснул, мужики его повязали, ружье отобрали. Били долго… А мы Игоря в район повезли. – Шелест дрогнул, послышались слезы. – А он уже не в себе. Ну, без сознания… Всю ночь с раной такой без помощи медицинской… Теперь вот борются за руку, всю изрезали… Гниет… А был бы участковый, так этого… гадину эту быстро бы утихомирил, Игоря скорее до больницы доставили.

– Да-а, – сочувствующе вздохнула вторая женщина; помолчала, завела ответную историю: – Но вот не знаешь, когда лучше с участковым, когда – нет… У нас два года участкового не было, и было несколько случаев тоже, когда очень бы он помог. Просили, чтоб прислали или из своих кого… И допросились на свою голову. Приехал, голубчик. Сначала вроде хороший человек. С женой, дочка школьница. С двумя чемоданами приехали с Казахстана. Помогали им – картошки дали на посадку, молоком, творогом угощали… И он приветливый, улыбчивый, со всеми перезнакомился, поговорить любил. Ему и прозвание дали – Зайка. У него фамилия Зайков… Месяц-другой проходит, видим, меняется. Улыбка в оскал такой превратилась, и весь – другой. Оказался страшным человеком. Все про всех разузнал – здесь палёнкой торгуют, там без регистрации живут, там – нарушение, там – не по закону… И все село в такой кулак зажал!.. Кто у нас предприниматели, платили ему как по часам, только б не заявлял. Из всего деньги вытягивал… До чего доходило: ребятишки старый аккумулятор разбили на свинец, он увидал, ребятишек к себе в контору отвел, запер, и к родителям: «Задержан по подозрению в хищении!» У кого хищение, чей аккумулятор – без разницы. «Да мой, – говорит. – Напишу, что мой аккумулятор украли и раскурочили. Или давайте договариваться, или вызываю следственную группу из города». И за ничейный аккумулятор тысяч десять содрал!.. На машину – на джип огромный – собрал денег за год. Еще через год дом выкупил… Гонял на джипе бешено. Сколько кур передавил, поросят!.. Да что это-то?! – возмутилась как бы на себя женщина, вспомнив. – Учительницу из школы так покалечил, до сих пор хромает. Не знаю уж, как он от нее откупился или запугал, но не подала заявления. Упала, мол, сама… А Миша Попов из-за него на себя руки положил.

«Наложил», – мысленно поправила Ольга, и стало стыдно, будто действительно встряла в этот взволнованный рассказ.

– Молодой парень еще был совсем. Ну, выпил с друзьями, домой пошел, а тут этот Зайка. «А, в нетрезвом виде!» И потащил в контору свою. Миша: «Не пойду!» Этот ему руку заламывать, Миша – отпихнулся. Зайка вроде отстал, а ночью из города целая группа нагрянула. Мишу выволокли из дому, увезли. Родители несколько дней искали. И ни в городе, нигде… Потом появился. Не избитый, без синяков, а такой… прибитый такой. Неживой. И тут слух пополз, что там, где держали его, его… ну, опустили… И через несколько дней он взял и повесился. Жена осталась, сын. Но вот, видно, так его… что жить не смог.

– Ужас какой, – покачала головой соседка по сиденью и шевельнула правой рукой, обозначая, что крестится. – Беда-а…

– Выпившим Зайка шагу шагнуть не давал. Где какой праздник, он уже дежурит неподалеку. И как видит, что за ворота пьяненький выходит – к нему. «В состоянии опьянения! Статья такая-то. Протокол, штраф». И не волнует, что человек через два двора живет, рядом жена, дети часто. Никакие уговоры не помогали. Нетрезвый в общественном месте – и всё. И на карман от таких редко брал – ему выгодней было нарушение зафиксировать. Лучший участковый района из месяца в месяц, премии, уважение там, у начальства.

– Так на него управы и не нашлось? – спросила соседка; Ольга тоже ждала, чем же закончится история. Неужели до сих пор правит селом?

– Нашло-ось… Только тоже… Один раз поймал он подвыпившим Димку Якушкина, а он сын журналистки. Она в районе работает… корреспондент… Ну и тоже произошло, как с Мишей. Но только Димка бойчее оказался, и его прямо у нас избивать стали. Полсела сбежалось – прорвало людей… Димку не отбили, увезли его. Наших человек двадцать следом в город поехало, в администрацию, к прокурору… Ну и завертелось. Сначала Димку чуть было не засудили за нападение на милиционера, потом Зайку стали судить за превышение – у Димки травмы нашли, почка повреждена, сотрясение… Тут случай помог – прислали нового начальника милиции, ну и он не стал покрывать… В общем, как-то там договорились, и Зайка ушел из участковых, пошел работать на зону, но оттуда быстро сбежал. Теперь подсобником у одного нашего предпринимателя, которого обирал больше других… Пожалел – взял работать.

Соседка громко, досадливо ухмыльнулась:

– Любим мы жалеть, прощать. Только перестал гад какой гадости делать – сразу прощаем. Еще благодарим, что перестал.

– А что делать, – без вопроса в голосе отозвалась вторая, – не убивать же друг друга…

– Вот-вот, – снова ухмыльнулась соседка и отвернулась, словно рассказавшая такую историю была в чем-то виновата.

В Канске, как всегда в командировке, Ольга первым делом отправилась в гостиницу. Места, конечно, имелись… Частая деталь советских фильмов, когда «мест нет!», казалась ей выдуманной. Хотя, может, тогда гостиниц почти не было или люди активно перемещались?..

Наверное, не хватало гостиниц. А теперь в мало кому интересном Канске их с десяток. «Канны», «Сибирь», «Медведь», «Юг», «Атлантида»… Выбирай на вкус и кошелек. Ольга устроилась в отеле «Юг» – номера дороговаты, зато находится неподалеку от инфекционного отделения.

Оформившись, положив вещи, отправилась к отделению. Это было большое, недавно построенное четырехэтажное здание. Долго его строили, трудно…

В приемном покое Ольга поискала взглядом расписание свиданий с родственниками, но не нашла. Спросила у сидевшей за стеклом девушки.

– А кто вам нужен? – та нахмурилась, насторожилась.

Сказать, что к Брюханову, – рискованно. И Ольга ответила размыто:

– Я так, на всякий случай…

– Это инфекционная больница, здесь свидания в индивидуальном порядке.

– Понятно.

Был уже вечер, и сейчас вряд ли разузнать о Брюханове у врачей что-то получится. Решила действовать завтра.

– А главврач когда принимает?

Дежурная внимательно посмотрела на Ольгу.

– А что вам нужно, женщина? Что вы хотите конкретно?

– Узнать, как больница работает. – И решилась соврать: – Родственницу сюда должны положить… Волнуемся.

– Не стоит волноваться. Здесь хорошо лечат, оборудование передовое, врачи – профессионалы…

– Да, да. Спасибо.

Ольга уходила, затылком чувствуя недоуменно-подозрительный взгляд дежурной, пытающейся понять, что это за посетительница и что ей на самом деле надо.

И вспомнился случай. Однажды, еще в самом начале девяностых, приехал к ним в город писатель чуть ли не из Москвы. Делал путеводитель «Золотое кольцо Сибири». До того побывал в Тобольске, Омске, Томске, Минусинске. Посещал музеи, осматривал уцелевшие церкви, фотографировал. И в крайцентре принялся заниматься тем же – посещал, осматривал. Между прочим сфотографировал и здание КГБ. А снимал всерьез – со штативом, с выбором ракурса.

К нему очень скоро подошли милиционеры: «Пройдемте». Ольга как раз оказалась рядом, ее поразила сцена: идет этот человек, высокий, худощавый, как нарочно, в клетчатой кепке с наушниками (в фильмах про Шерлока Холмса такие носят), со штативом на плече. И рядом бегут мальчишки и кричат: «Шпиона поймали! Шпиона поймали!»

Ольга, начинающая журналистка, направилась следом за процессией. Конечно, не знала, кто это, что происходит, но почувствовала – может получиться сюжет.

Человека привели не в КГБ, а в отделение, и Ольга без труда прошла туда, встала у стеночки, наблюдала… Человека стали допрашивать: «Кто? Зачем?» Тот объяснял, что собирает материал для путеводителя. Здание понравилось, решил снять. Милиционеры кивали и усмехались. Явно не верили. Да и Ольга не верила – была воспитана на том, что их город – один из промышленных центров, много секретных предприятий, закрытый для иностранцев. А тут такой типчик, слабо похожий на русского. Даже речь странноватая, тянет слова, будто подбирает правильные.

Человек показывал паспорт, свои записки. На милиционеров это не производило никакого впечатления – все так же кивали и усмехались. Тогда человек в отчаянии покопался в кармашках своей сумки, нашел красную корочку. Выкрикнул: «Я член Союза писателей СССР!» И это сработало. Удивительно, но милиционеры подтянулись, старший принял корочку, посмотрел, что там написано, изучил фотографию, печать и стал извиняться… Через минуту заподозренного в шпионаже отпустили, правда, попросив не печатать фотографии здания КГБ и заводов. «Музей там, домик Ленина, Сурикова, а это – не надо». Человек пообещал, и ему поверили на слово.

И вот сейчас Ольге казалось, что дежурная крикнет: «Держите ее! Шпионка!» Подбегут охранники, схватят за руки… Нащупала во внутреннем кармане куртки журналистское удостоверение, командировочные документы…

На следующий день пришла в больницу уже как журналист. Потребовала встречи с главным врачом.

Главврач была на обходе, и Ольга села ее ждать возле регистратуры. Внутрь не пустили.

Прождала, правда, недолго – минут через двадцать к ней подошла пожилая, интеллигентного вида, с усталыми глазами женщина.

– Вы ко мне?

– Да, видимо. – Ольга поднялась с лавочки. – Я корреспондент краевой газеты «Голос рабочего» Ольга Семенихина.

Женщина кивнула, тоже представилась:

– Наталья Александровна Тонина, главный врач инфекционного отделения Центральной городской больницы. У вас какие-то вопросы?

– Да, хотелось бы поговорить… – Ольга не решалась назвать тему, зная по опыту, что собеседник, узнав, о чем его хотят спросить, может просто замкнуться, закрыться и, даже вроде бы отвечая, ничего существенного не скажет.

Так и случилось. Услышав о Брюханове, главврач сделала каменное лицо и с таким лицом ждала вопросы.

– Можно под запись? – Ольга показала ей трубочку цифрового диктофона.

– Пожалуйста.

– Подтверждается ли у Брюханова подозрение на сибирскую язву?

– Анализы отправлены в Иркутский противочумный институт. Ждем результатов.

– А ваше мнение, Наталья Александровна, – это может быть сибирская язва или нет?

– Мое мнение ничего не значит – нужны точные данные… Мы назначили курс лечения. Язвочки исчезают. Ждем результатов из института.

– А что за курс лечения?

– Восстанавливающие препараты.

Ольга надавила:

– А названия можете сказать?

– Это врачебная тайна.

– Но ведь люди волнуются, не знают, чего ждать!

– Что волноваться? Нужно соблюдать элементарные правила гигиены. А Брюханов, как мы выяснили, пил некипяченую воду из водоема, участвовал в раскапывании захоронений, трогал падшее животное. Ондатру. Хотя практика показывает, что заражение сибирской язвой происходит при общении с крупными животными… Диагноз данного больного пока неясен.

– На территории водохранилища множество скотомогильников, большинство из которых уходит под воду совершенно незащищенными. Это может послужить причиной заражения?

Главврач чуть заметно поморщилась, словно услышала глупость.

– С этим вопросом нужно обращаться не ко мне.

– А к кому, не подскажете?

– Гм, вы сами знаете адресатов… Может быть, в Роспотребнадзор… Мы врачи, мы – лечим.

«Действительно, – вдруг искренне согласилась Ольга, – что я к ней лезу? Ее дело – лечить». И стало как-то стыдновато перед этой немолодой, с утра уже утомленной женщиной… Вообще зря сюда приехала… Решила напоследок попытать счастья:

– А можно ли встретиться с Брюхановым?

– Зачем? – Главврач аж глаза округлила.

– Увидеть своими глазами, что у него все в порядке.

– Нет, это исключено. Он находится в боксе повышенной безопасности. Вход туда посторонним категорически воспрещен.

– Но ведь вы сами сказали, что у него, скорее всего, не сибирская…

– Не передергивайте, пожалуйста! Я сказала, что результатов пока у нас нет… В любом случае – у него не легочная форма и не кишечная, а возможно, самая легкая – кожная. Хотя, еще раз повторяю, все скажут результаты анализов. Это может быть и аллергия. Да мало ли что…

Из больницы Ольга ушла почти ни с чем. В гостинице долго мучила свой мобильник, пытаясь дозвониться до краевого Роспотребнадзора. Наконец на звонок ответила пресс-секретарь по имени Ирина.

– Перестаньте нагнетать панику! – возмущенно потребовала она в ответ на вопросы Ольги. – Это уголовное наказание! Ясно?..

– Послушайте, послушайте, но ведь люди должны знать правду.

– Какую правду? Какую еще правду?!

– Есть ли в регионе угроза сибирской язвы…

– О господи, да нет никакой язвы!

– Значит, диагноз у Алексея Брюханова не подтвержден?

Пресс-секретарь на мгновение замялась. А потом завскрикивала с еще большей эмоциональностью:

– Конечно, не подтвержден! И не было никакого диагноза про язву. Навыдумывают, и давай разносить!

– А чем же болен Брюханов? Ведь он уже неделю в инфекционном отделении. Ведь есть же причина?

– Это служебная информация.

– Я-асно! Из-за этого народ и волнуется.

– Из-за чего еще волнуется?

– Из-за того, что от него всё скрывают.

– Никто ничего не скрывает! Когда ответственные лица посчитают нужным проинформировать общественность – она будет проинформирована… Всё, мне некогда толочь воду. До свиданья. – И пресс-секретарь отключилась.

Ольга посидела на кровати, покачивая в руке телефон.

– Отрицательный результат – тоже результат, – успокоила себя услышанной где-то поговоркой.

Да нет, результат был – два интервью, впечатления от больницы… Поднялась, стала собираться. Пора было ехать в Колпинск.

О своем приезде никому сообщать не стала. Снова устроившись в гостинице, походила по городу, прислушиваясь к разговорам людей, наблюдая за прохожими… Вроде бы все спокойно, нормально. И стали опутывать знакомые сомнения: действительно ли существуют здесь такие проблемы, о которых стоит писать, рассказывать тысячам читателей… Наверняка не все идеально, но где идеально?..

Было хуже, становится лучше и лучше. Проблемы решаются. Пусть медленно, со скрипом, и все же… А она вот лезет со своими вопросами, мешает постепенному движению вперед, раздувает из мухи слона.

«Да уж – муха! – возмутилась своим мыслям. – Один с непонятным диагнозом в боксе повышенной безопасности, другой избитый в больнице».

Нашла в записной книжке адрес Брюхановых – телефона жены Алексея у нее не было, а алексеевский все эти дни молчал, – пришла к дому, набрала номер квартиры на домофоне.

– Да? – после пиликанья испуганный женский голос. – Кто там?

Ольга назвалась.

– Я ничего не могу сказать. Ничего не знаю, – ответил голос.

– Послушайте, я хорошо знакома с Алексеем. Я хочу разобраться в ситуации. Помочь, – убеждала Ольга. – Я была в больнице, в Канске, меня не пустили к нему… Пожалуйста, разрешите поговорить с вами.

– Я ничего не знаю. – И уже сквозь слезы: – Извините!..

Минуту-другую Ольга подождала у двери. Надеялась, что жена Алексея одумается, выбежит, все расскажет.

Нет, не выбежала…

Ольга позвонила старшему Маслякову, договорилась о встрече. Жили они недалеко, на соседней улице.

– Проходите, проходите…

Александр Георгиевич и его жена Людмила показались Ольге совсем беспомощными, угасшими. В глазах – старческая просительность и тоскливая какая-то надежда.

– Где Дмитрий? – Ольге показалось, что его уже нет на свете. – Он в больнице? Да?

– Дома, – пробормотал Александр Георгиевич. – Вчера привезли.

– В больницей опасней, чем здесь, – добавила жена. – Там такое случилось…

Ольгу провели в комнату, где лежал Дмитрий.

Серое лицо с коричнево-сизыми пятнами синяков, багровые коросты на месте губ… Глаза заплывшие… Посмотрел на вошедшую, узнал Ольгу, замычал, дернулся подняться.

– Лежи ты! – досадливо вскрикнула мать. – Опять ребра съедут… – И, обращаясь к Ольге, объяснила: – Три ребра сломали, челюсть…

– Здравствуй, Дима, здравствуй, – кивая при каждом слове, сказала Ольга. – Лежи, конечно. Не надо… – Хотела спросить: «Как ты?» – но поняла, что нелепо спрашивать, и так все видно. Да и, судя по мычанию Дмитрия, ответить он вряд ли сможет.

– И скулами не шевели, – продолжала мать, – дай срастись хоть немного. А то всю жизнь потом болбокать будешь.

– Ольга Борисовна, – отец Дмитрия пододвинул стул, – садитесь вот.

Ольга присела. Смотрела и смотрела на Дмитрия. Не то чтобы синяки и царапины были страшны. Не это было страшно – ей приходилось видеть лица, измолоченные в фарш… Вспоминался Дмитрий другой – тот, на лесопилке. Молодой, крепкий, злой. Хозяин, у которого отнимают хозяйство. Но он был готов стоять до конца… И вот отняли.

– И ведь, – плача, рассказывала мать, – ведь самого поджигать заставили! Ведь это садизм самый настоящий… Лежи ты! – снова крикнула Дмитрию. – Потом сам все расскажешь. Пусть хоть срастется там маленько…

– А почему забрали из больницы? – спросила Ольга.

– Ну а как… – начал было Александр Георгиевич, но так вяло, что жена тут же перебила:

– Это вообще ни в какие ворота! За такое сразу надо садить… Дима, в общем, написал заявление, показания дал…

«Как? Письменно или устно? – захотелось уточнить Ольге, но сдержалась. – Позже».

– Сказал, что узнал одного – он в бригаде был, когда дома жгли. Из этих, из поселенцев… Начальник колонии сразу присылает бумагу: в ту ночь, мол, когда произошла драка – он, сволота, такое избиенье дракой назвал! – все находились на территории колонии, отлучек не зафиксировано. А через день начальники эти сами в больницу пожаловали. Дождались, когда Дима один в палате останется, и говорят: «Дал показания – думай о последствиях». Предложили забрать заявление, пока не поздно… Ну, тут мы и решили его увезти. Пусть здесь, чем там… Возьмут, действительно, вколют чего-нибудь – это ведь не только в фильмах бывает…

– Да-а, – вздох Александра Георгиевича, – сломали они нам хребет… Был бы я помоложе, да сил бы…

Жена снова перебила:

– Да перестань! Довоевались. Оба! Один вон весь… другого чикануло…

– В смысле? – не поняла Ольга.

– Ну, инсульт случился. Не сильный, говорят, но все равно… С Димой еще непонятно – может, и инвалидность придется оформлять. Тоже ведь… и внутренности поотбивали.

– Надеялся я на ребят с Чечни, – по-прежнему медленно, как понимала теперь Ольга, не вяло, а с усилием заговорил Александр Георгиевич, – думал, они поднимутся. Много их, и племяш мой из них, Андрюха. А нет – тихо. Порастворились в этой жизни гадостной, приспособились… А собрались бы да передавили гнид…

Жена Людмила скривилась, покачала головой: