Детская книга для девочек Акунин Борис
Ну, люди добрые, то есть полицейские, сироту тут же пожалели и внука ей вернули. Не просто так, конечно, а за взятку (в этом месте Геля вспомнила подходящее к случаю умное слово «коррупция» и умилилась – в ее Москве, если судить по статьям в интернете, коррупция в рядах служителей закона тоже процветала).
То есть погубил-то Щура прогресс, а спасло печатное слово.
Баба Яся, по слухам, отдала все свои сбережения, чтобы выкупить нежданно объявившегося внука. Выходила, вылечила. Мальчик очень ей предан – не только из благодарности, но и оттого, что она единственный родной для него человек на всем белом свете.
Геля вздохнула. Уж повезло так повезло бедняжке Щуру с единственной родственницей. Да если бы у нее, Гели, была такая бабушка, хоть и двоюродная, она бы от страха умерла!
На самом интересном месте пришел Василий Савельевич, и Геля, которая после утреннего разговора весьма опасалась, что доктор не одобрит ее интереса к хитровскому мальчишке, не стала расспрашивать Аглаю Тихоновну дальше.
Но доктор и сам, похоже, был огорчен ссорой и за обедом стал неумело подлизываться к дочери, расхваливая ее за то, что она приручила такую строгую кошку.
– Я все же не радовалась бы так на вашем месте, Василь Савельич, что кошка Полю привечает, – бросила мимоходом Аннушка. – Не к добру это.
– Вот еще новости! Почему? – возмутился доктор.
– Так всем известно, что кошки слабых жалеют, да хвори заговаривают. Если кошка на больное место ляжет и помурлычет – боль непременно пройдет. Поэтому и выходит, что Поля не так уж здорова, как показать хочет.
– Чушь! Дичь и ересь, Анна Ивановна! Как не стыдно – умная девушка, а повторяете всякую ерунду!
– Ничего не ерунда, а истинная правда, – упрямо сказала Аннушка, расставляя тарелки. Доктор бросил на нее сердитый взгляд:
– А я вот уверен – дело не в болезненной слабости, а в том, что Поля очень похожа на свою бабушку и от нее унаследовала способность ладить с кошками!
– Правда? – осмелилась подать голос Геля. Уж очень стало интересно, что за способности такие?
– Правда, – улыбнулась Аглая Тихоновна. – Твоя бабушка – Марья Никитична – больше всего на свете любила музыку, кошек и немецкие стихи. Однако, боюсь, чувство юмора у нее было как у Базиля…
– Да, пожалуй. – Василий Савельевич наклонил голову и тоже улыбнулся. – Был у нее любимец, огромный черный кот. Неласковый, почти как Силы Зла, но маменьку обожал и любил сиживать у нее на плече. Маменька эту его привычку закрепила ученьем, и кот запрыгивал ей на плечо по хлопку. Сидел смирно, куда бы она ни шла, а мама и рада, ходила по городу – то в лавку, то в контору к отцу, с удовольствием пугая суеверных обывателей.
– Но разве кошки поддаются дрессировке? – недоверчиво спросила Геля.
– Конечно, поддаются. Да вот тигры в цирке – это те же кошки, – ответил Василий Савельевич. – Только терпение требуется адское, и слушать они не всякого станут.
– Как это – не всякого?
– Кошка слушает лишь того, кого любит. И принуждением от нее ничего не добьешься, а научить ее можно только тем трюкам, которые соответствуют ее природе.
– Это каким же? – не унималась Геля.
– Кошки любят прыгать, – стал перечислять доктор, – переносить в зубах предметы, прятаться в коробки, некоторые охотно поднимаются на задние лапы… А трюк с хлопком объясняется совсем просто – кошки очень любопытны, и, стоит хлопнуть по какому-то месту рядом с собой, да хоть и по плечу – кошка непременно подойдет посмотреть, что там…
Геля ловила каждое слово – ей ужасно захотелось тоже немножко подрессировать Силы Зла. Вот было бы здорово!
Но самая здоровская новость была еще впереди.
Когда доктор закончил рассказывать о кошках и поднялся из-за стола, Аглая Тихоновна его остановила:
– Прости, Базиль, я совсем забыла тебе сказать – нынче я была в Полиной гимназии и договорилась привезти дочь завтра.
Геля пискнула – ура! – а вот Василий Савельевич совсем не обрадовался.
– Голубчик, ты уверена, что готова вернуться в гимназию? Может быть, стоит все же подождать до будущего года?
– Нет, пожалуйста! – воскликнула Геля, похолодев от страха. Люсинда же ясно сказала, что приступить к выполнению задания она сможет, лишь когда вернется в гимназию!
– Базиль, да ведь это очень обидно – вместо шести недель учиться лишний год. Позволь Поле хотя бы попробовать держать экзамены, тем более что и Эвальд Христианович советует, – заступилась за нее Аглая Тихоновна.
– Но справится ли она? После того несчастья ее подводит память, и я боюсь…
– Не выдержит с классом – пойдет на переэкзаменовку осенью, – безмятежно сказала Аглая Тихоновна. – Переэкзаменовку, кстати, придумали не для лентяев и оболтусов, а вот как раз для таких случаев – чтобы человек, отставший по болезни или по другой уважительной причине, получил возможность нагнать своих. Пусть попробует. Базиль, милый, позволь ей.
– Попытка – не пытка, – кивнула Аннушка, а Геля умоляюще посмотрела на Василия Савельевича:
– Папочка, пожалуйста!
– Хорошо, – со вздохом согласился доктор, – пусть попробует.
Глава 14
И следующим утром Геля облачилась в неприглядную гимназическую форму – коричневое платье, ужасно длинное, ниже колена, и черный фартук с прямым нагрудником и бретельками без всяких крылышек – ну просто не девочка, а катафалк! – подхватила тяжелый ранец телячьей кожи (мехом наружу, мохнатенький), и Аглая Тихоновна отвезла ее в гимназию.
Частная женская гимназия имени Варвары Ливановой находилась неподалеку – на Чистопрудном.
Премилый ампирный особняк выходил оградкой прямо на бульвар. Во дворе был разбит небольшой сад, а высокие окна, убранные белыми гардинами, придавали особнячку гостеприимный вид.
Рослый швейцар в роскошных бакенбардах взялся за тяжелое медное кольцо входной двери, распахнул ее перед Гелей и Аглаей Тихоновной.
У Гели слегка вспотели ладони, но пока, на самом деле, было не очень страшно, а почти совсем как в ее родном лицее – и секьюрити на входе (ну, пусть швейцар, какая разница), и вешалки для верхней одежды с надписями – III кл., V кл., и две женщины в полосатых платьях, принимающие у девочек пальто и шляпы.
По широкой, как в кошмарном сне, лестнице поднялись на второй этаж, прошли громадный рекреационный зал (похоже, особнячок изнутри был больше, чем снаружи), остановились у последней в ряду двери.
Аглая Тихоновна постучала, и приглушенный голос пригласил их войти.
Они оказались в строгом кабинете – никаких дамских финтифлюшек, письменный стол, шкафчик для бумаг, подставка для свернутых рулонами карт и учебных пособий. На стене – портрет бородатого дядьки. Судя по партикулярному платью и неприятному выражению лица – какого-то русского классика.
Дама, непринужденно сидевшая на широком подоконнике и курившая папиросу, поднялась им навстречу, воскликнула: «Глаша!» – и обняла Аглаю Тихоновну.
Аглая Тихоновна воскликнула: «Леля!» и тоже обняла даму.
Пока они обнимались, Геля украдкой разглядывала хозяйку кабинета. Вот уж с чьим тотемным зверем проблем не было. То есть не совсем зверем, но все равно. Девочка сразу окрестила ее Блистательной Селедкой.
Нет, ничего скользкого и противного в ней не было, даже наоборот. Геля видела ролик в интернете про миграцию косяков сельди к берегам Норвегии – вот именно на такую стремительную, серебристую, сильную рыбу дама и была похожа.
Вся она словно отливала блеском серебра и стали – насмешливые серо-стальные глаза, серебристо-седые волосы, горбоносое, решительное лицо, круглые очки в стальной оправе. «И характер, наверное, стальной», – с боязливым уважением подумала девочка. Но тут дама перехватила ее взгляд и улыбнулась краешком губ. Улыбка была хорошей, нисколько не стальной, а, наоборот, очень доброй.
– Здравствуй, Поля, – сказала дама, но обниматься, к счастью, не полезла, а то ведь некоторые взрослые так и норовят хватать руками совершенно незнакомых детей, как будто это может кому-то понравиться.
Девочка вежливо улыбнулась и сделала книксен (в кино видела, про гимназисток).
Но Аглае Тихоновне это не особенно понравилось – вид у нее сделался совсем несчастный.
– Ничего страшного, Глаша. Вот увидишь, она все вспомнит. – Дама сжала руку Аглаи Тихоновны, затем обратилась к Геле: – Твоя мама рассказала мне, что после несчастного случая ты позабыла некоторые вещи. Не беспокойся, мы все устроим наилучшим образом. А пока давай знакомиться заново. Меня зовут Ольга Афиногеновна Ливанова, гимназия принадлежит мне, и я же являюсь ее директором. Мы с твоей мамой давние подруги – вместе учились в Питере, на бестужевских курсах. С занятиями мы поступим так – я предупредила педагогов, чтобы на первых порах тебя не спрашивали, если ты сама не вызовешься отвечать. А сегодня я отведу тебя в класс и скажу девочкам, что ты не совсем здорова и не стоит пока тебе досаждать…
– Может, не надо ничего такого говорить девочкам? – робко возразила Геля. – А то ведь выйдет ровно наоборот. Все начнут приставать, расспрашивать, что со мной случилось…
– А ты почаще жалуйся на головную боль, – с мягкой насмешкой посоветовала Ливанова. – Нытиков никто не любит, и от тебя быстро отстанут.
Геля хихикнула. Аглая Тихоновна тоже негромко рассмеялась, а Ливанова рассмеялась очень даже громко. Смех у нее тоже был серебристый и ужасно заразительный.
– Все же ты, Леля, невероятная хохотушка, – отсмеявшись, вздохнула Аглая Тихоновна. – И как только умудряешься строгость изображать при девицах да при инспекциях?
– Ох непросто это, Глаша, ты бы только знала. – Ливанова сняла очки, взглянула на стекла и стала протирать их крошечным батистовым платком. – Бывало, хожу полдня с постной миной, потом распугаю всех, запрусь в кабинете и хохочу. Такие они смешные, сил нет. Только ты уж, Поля, пожалуйста, не выдавай меня. – Ольга Афиногеновна водрузила очки обратно на нос и выжидательно взглянула на нее поверх стекол.
– Ни за что на свете. – Геля пообещала искренне, но женщины снова рассмеялись.
Девочка ничуть не обиделась. Во-первых, Ольга Афиногеновна ей понравилась, а во-вторых, – да она и подумать не могла, что такая солидная особа может так несолидно себя вести. Директор гимназии – это ведь все равно, что директор лицея или школы. Высшая сила, ведающая судьбами учеников и учителей. Двоечники и хулиганы видят его в кошмарных снах, да и отличники побаиваются.
А тут – нате вам, выходит, никакое не божество с Олимпа, а живой человек, и довольно симпатичный к тому же.
Геля почувствовала себя гораздо лучше и совсем перестала трусить.
– Ну хорошо. Теперь, когда мы все успокоились, ты, Глаша, можешь отправляться домой, а мы с Полей войдем в клетку со львами. Готова, дорогая? – Ольга Афиногеновна протянула девочке руку. Ладонь у Ливановой была совсем не холодная, как ожидала Геля, а сухая, горячая и крепкая. Это тоже успокаивало, и новоиспеченная гимназистка отважно кивнула:
– Готова.
Вот к чему Геля оказалась не готова – так это к тому, что в классе будут лишь девочки. То есть она, конечно, знала, что гимназия женская, но все-таки это было ужасно странно – ни одного самого завалящего мальчишки, только девочки, на первый взгляд все одинаковые, как инкубаторские, – унылая гимназическая форма, темные ленты в гладко причесанных волосах, все скучное, тусклое, просто умереть-уснуть.
Еще ее поразила тишина.
Когда они с Ливановой вошли в класс, две дюжины гимназисток разом бесшумно встали – а в Гелином лицее общий подъем сопровождался обычно диким грохотом.
Ольга Афиногеновна извинилась перед бородатым мужчиной в синем мундире, стоявшим у доски (доска была самая обыкновенная, точь-в-точь как Геля привыкла), и обратилась к ученицам:
– Дорогие мои, сегодня к нам вернулась Поля Рындина. К сожалению, она еще не вполне оправилась после болезни, поэтому прошу вас пока не донимать ее пустыми разговорами. Надеюсь, вы радушно примете вашу подругу и поможете ей своим участием.
С этими словами Ливанова указала Геле на свободное место в третьем ряду и покинула класс. Девочки снова бесшумно встали – как стая призраков, а Гелю охватил страх. Она ни за что так не сумеет! Обязательно сейчас что-нибудь уронит или грохнет тяжеленной крышкой парты!
Обошлось. Геля удачно приземлилась, то есть села на свое место, и, стараясь не шуметь, достала из ранца чистую тетрадь и пенал. Писали здесь не шариковыми ручками и не гелевыми, а вовсе даже перьевыми. То еще испытание! Геля вечером немножко потренировалась – получалось пока не очень. Перья царапали бумагу, оставляли кляксы, а вместо букв выходили какие-то жуткие кракозябры (а ведь она так гордилась своим аккуратным почерком!).
Урок только начался, и учитель проводил перекличку. Геля напряженно вслушивалась, запоминая имена и фамилии своих теперешних одноклассниц, – что бы там ни говорила Ливанова, а девочки есть девочки. Если Геля только заикнется о своей «амнезии», ее не оставят в покое. Станут расспрашивать, вынюхивать, подлавливать и, в конце концов, докопаются до всего – даже до Люсинды с алмазом. Нет уж, спасибо.
Рядом с ней сидела хорошенькая кудрявая девочка – Сашенька Выгодская. Видимо, с Полей они были подругами – Сашенька встретила ее радостной улыбкой и, улучив момент, шепнула:
– Полечка, как же хорошо, что вы вернулись!
Геле она тоже понравилась, только, к сожалению, подруги ей сейчас были ну совсем не кстати. Придется, наверное, воспользоваться шутливым советом Ливановой всерьез – ныть и жаловаться, пока все от нее не отстанут. Что поделаешь, постоянное притворство – суровая участь всех секретных агентов.
И секретный агент Геля Фандорина, она же Поля Рындина, она же потомок проклятого Тео, сосредоточилась на своей секретной миссии – в гимназию она вернулась, как велела Люсинда, теперь надо все здесь изучить и ждать дальнейших указаний Феи.
Уроки начинались в девять утра, каждый шел не сорок пять минут, как в Гелином лицее, а пятьдесят. В полдень – большая перемена, целый час. Обычно девочки уходили в гимназический садик, а если была плохая погда, взявшись под руки, бродили по рекреации и шушукались.
Все-таки без мальчишек было тихо. Слишком тихо. Никто не бегал, не дрался, не шумел, и Геля была вынуждена признать, что мальчишки не такие уж бесполезные существа. С ними все же повеселее.
У здешних девочек было любимое словцо – «развиваться». Все бурно развивались и очень много читали – надо думать, без интернета и телека иначе с тоски подохнешь. Из-за этих дурацких книжек в первый же день Геля чуть не влипла.
Сашенька Выгодская, которая взялась ее опекать, оказалась бойкой, разговорчивой и очень начитанной девочкой, вечно затевающей споры (она и похожа была на фокстерьера – маленького, но грозного бойца).
– …раньше я читала Тургенева, Гончарова, там, по-моему, не вполне раскрывается жизнь, – взахлеб тараторила Сашенька, повиснув у Гели на локте, – вот у Достоевского, у Толстого, особенно в «Анне Карениной», описана жизнь со всеми ее хорошими и плохими сторонами! Я больше обращаю внимания на темные стороны, но, разобравшись, много найдешь и хорошего, светлого…
– Анна Каренина – дурная женщина, а ваш Толстой пишет вредные книжки, мне мама говорила, – вмешалась крупная и чувствительная Лида Воронова, немного похожая на нервную корову, – я вот прочла у доктора Мёбиуса, что женщине пристало быть здоровой и глупой. Она должна заботиться о детях, а в остальном подчиняться мужчине. Женщина должна быть доброй матерью и верною женой, а не то что эта ваша Каренина…
– Какая же вы все-таки косная и неразвитая, – с досадой бросила Сашенька и обернулась к Геле: – Ведь правда? А ваша какая любимая книга?
– «Гарри Поттер», – неосторожно ответила Геля, сбитая с толку всеми этими Мёбиусами и Достоевскими.
– Никогда не слышала, – озадаченно проговорила Лида.
– Да потому, что вы здоровы и глупы! – припечатала ее Сашенька. – Это английская книга, да, Поля? Я знаю, что ваш папа любит все английское и сам занимался с вами этим языком! О чем же она, расскажите!
– Ну… – Геля подумала, что, может, и выкрутится. – Эта книга об одном мальчике, сироте… Сначала он не знал, кто его родители…
– Сиротка? Обожаю про сироток! Точно как у Чарской! – вскричала Лида.
– Чарская – страшная пошлость. Поля ни за что не стала бы читать такое! – убежденно сказала Сашенька. – Наверное, «Гарри Поттер» – это книга Диккенса. Он тоже пишет про сирот, но куда лучше, чем ваша глупая Чарская, так ведь, Поля?
– Да, – кивнула Геля и, чтобы не сморозить еще что-нибудь не то, позорно покинула поле боя. – Простите, у меня ужасно разболелась голова…
Но, кроме нечеловеческой начитанности, старинные девочки ничем не отличались от нормальных – так же хихикали, сплетничали, вели глупые дневнички (только не в интернете, а в хорошеньких альбомах), и Геля довольно быстро освоилась в классе.
Гимназия Ливановой считалась элитной: плату за обучение брали большую, но и преподавание велось на самом высоком уровне. Гимназистки в четвертом классе изучали алгебру, геометрию, историю, географию, грамматику славянского языка. Особое внимание уделялось иностранным языкам. Непривычными предметами для лицеистки XXI века были, пожалуй, закон божий и танцы вместо физкультуры.
Закон божий оказался совсем легким, похожим на урок русской литературы, – надо было читать, а потом рассказывать, что ты понял, или учить наизусть стихи – только религиозные, конечно.
С танцами пришлось бы плохо, не занимайся Геля в театральной студии. А так она умела танцевать и полечку, и мазурку, и даже вальс. Одно ее смущало – у них в лицее для физкультуры полагалась спортивная форма, а тут девочки не переодевались для танцев и после занятий пахли как стадо маленьких козочек. «Ну еще бы – в такой куче тряпок как не употеть», – с досадой думала Геля, которая никак, ну никак не могла привыкнуть к местной одежде.
Учителя в гимназии обращались к девочкам на «вы» и тоже носили форму, только не коричневую, а синюю. У мужчин – мундиры с золочеными пуговицами, у женщин – платья. Кроме обычного учителя, на каждом уроке присутствовала так называемая классная дама, или надзирательница. Она следила за порядком. В Гелином (вернее, в Полином) классе была Клара Карловна. Присмотревшись к ней, Геля поняла, что та до ужаса напоминает Швабру, их географичку, – такая же визгливая, занудная и придирается по пустякам. Даже заподозрила, что это Швабрина прабабушка. А может, порода такая вечная, кто знает.
С Ольгой Афиногеновной Геля снова увиделась на предпоследнем уроке – директриса преподавала алгебру и геометрию.
Девочки боялись Ливанову чуть ли не до истерики, от одного ее взгляда застывали, как маленькие грызуны перед удавом. Но в то же время любили и восхищались – превозносили до небес ее душевное благородство, стойкость и справедливость.
Геля, хоть и сама была порядочной трусихой, удивлялась страху одноклассниц – зачем же бояться справедливого человека? Ведь на то он и справедливый, чтобы никого не наказывать зря. А если уж хватает смелости нашалить, то трусить перед наказанием и вовсе стыдно.
Со стойкостью и душевным благородством тоже вскоре разъяснилось.
Прежде Ливанова была замужем за богатым промышленником, и жили они не в Москве, а вовсе даже в Ницце. Уехать из России заставили семейные обстоятельства – Варенька, единственная дочь, болела туберкулезом, вот и пришлось перебраться в место с мягким климатом и хорошими европейскими врачами. К сожалению, ни врачи, ни климат не помогли спасти жизнь Вареньки – она умерла. Отец захотел похоронить ее дома, в Москве, но по пути его сердце не выдержало, и он тоже скончался.
А Ольга Афиногеновна в память о дочери учредила гимназию ее имени, да еще и с бесплатным пансионом для девочек-сирот – на третьем этаже особняка располагались дортуары (а попросту – спальни), столовая и учебные комнаты для тридцати пансионерок.
«Никто не любит нытиков», да. Вот тебе и шутки. Такое горе, а Ливанова и виду не подает – умереть-уснуть! Вот кто настоящий герой.
Геле тоже страстно захотелось стать героем – не волею случая, как сейчас, а взаправду, чтобы сила духа, благородство и все такое. Девочка вздохнула. Ничего не выйдет. Где же ее взять, силу духа, если родилась такой трусихой?
Но внезапно пришла замечательная мысль – их лицейская математичка, Лена Алексеевна, тоже была ужасно справедливой и, вообще, самой вменяемой училкой в лицее. Ее все любили. Тут призадумаешься о целебном воздействии алгебры и геометрии на женскую психику!
Геля никогда особенно не интересовалась точными науками, но теперь поклялась себе, что выучит всю алгебру и геометрию наизусть – вдруг от этого сила духа повысится и душевное благородство отрастет хоть немножко?
Глава 15
Занятия в гимназии заканчивались в третьем часу пополудни. День был такой прекрасный и солнечный, что Геля решила немножко прогуляться, – алгебра и геометрия часочек подождут.
Купила на углу два толстеньких пирожка с вязигой (что за вязига такая, она не знала, но было вкусно и пахло рыбкой) и неторопливо зашагала вдоль бульвара в противоположную от дома сторону.
На Маросейке отсутствие метро почти не бросалось в глаза, а вот Чистопрудный без привычной «стекляшки» выглядел как-то пустовато. Памятника Грибоедову тоже пока не было, зато почта находилась ровно на том же месте.
Геля, глазея по сторонам, направилась к Лубянке.
Если бы не глазела – то и не заметила бы кое-кого, следующего за ней по пятам. Кое-кто шел на некотором расстоянии, прячась за спинами прохожих. Но коварная Геля свернула в переулок, притаилась и дождалась, пока он вылетит прямо на нее.
– Ага, попался, который крался! – торжествующе ткнула пальцем в растерянного Щура. – Тоже мне еще, Шерлок Холмс выискался! Ты зачем за мной ходишь?
Хотя и без всяких вопросов было понятно – зачем. Влюбился, точно влюбился! Интересненько, признается или нет?
– Здравствуйте и вы, барышня хорошая, – промямлил Щур и отвел глаза.
– И перестань «выкать», – капризно приказала Геля, – мне это не нравится!
– Еще чего, – огрызнулся мальчишка, – думаете, раз я босяк, так культурного разговора не понимаю? Барчуки вам пусть тычут. А мне не указывайте.
Больше ничего так и не сказал. Вот тебе и влюбился. Геля подождала-подождала, потом надменно хмыкнула и пошла дальше. Но мальчишка не отставал, так и плелся сзади, правда, уже не скрываясь, и она в конце концов не выдержала, чуть замедлила шаг:
– Как там Шкряба?
– Доктор заглядывает. Обещался – рука точно не отсохнет.
– Вот и хорошо, – кивнула девочка. – Пирожок хочешь? Тепленький еще!
Щур отрицательно помотал головой и отвернулся. Но Геля заметила, как он сглотнул, унюхав пирожки, и ей стало ужасно жаль бедного дурака.
Ее братец, Эраська, отличался удивительной для такого щуплого мальчика прожорливостью, и мама (которая Алтын) даже как-то обеспокоилась, не завелись ли у него глисты. Но папа (который Николас) объяснил ей, что никаких глистов нет, просто мальчики, пока растут, все время хотят есть. И это нормально.
Так то Эраська, у него и холодильник с котлетами под боком, и школьный буфет, и батончики шоколадные он постоянно жрет, как не в себя.
А этот, бедняжечка, такой большой, и где ему взять батончиков? Их, надо думать, даже не изобрели еще.
Она тронула мальчишку за руку:
– Я, знаешь, после гимназии ужасно проголодалась. Одной есть неловко, а терпеть сил нет, так что возьми, пожалуйста.
Паренек недоверчиво прищурился, но Геля говорила искренне, и он сдался. Жалко было смотреть, как Щур старается есть неторопливо, а не заглотить этот несчастный пирожок с ходу. Чтобы сгладить неловкость, спросила:
– А твоя бабушка… то есть баба Яся… Как она поживает? Здорова ли?
Светской беседы не вышло. Щур доел пирожок, вытер руки об штаны. Метнул на девочку хмурый взгляд:
– Шибко гневалась за вашу корзинку. Говорила, ежели эти оглоеды кажен день так напехтериваться будут, их на работу палкой не загонишь. Пропадем все.
– Папа тоже ужасно ругался, – призналась девочка, – но он хоть палкой не дерется…
– Это доктор-то не дерется? Видали бы вы его, когда…
– Довольно! – Геля не желала ничего знать о боевых подвигах Василия Савельевича, она его и так боялась. – Во всяком случае, маленьких он точно не бьет! Только всяких больших и опасных!
– Чего вы заладили – бьет, бьет! – загорячился Щур. – Ну, отлупцевала Рябушка клюкой по макухе, так с ими ж без этого невозможно. Заозоруют! А баба Яся об их же пользе печется, в обиду никому не дает…
– Ага – не дает! Сама зато лупит, еще и попрошайничать заставляет!
– Так что ж? Пусть лучше на рукопротяжной фабрике работают, чем воруют! – Щур одарил Гелю своим коронным снисходительным взглядом. – Эх, барышня хорошая, чего б вы в жизни понимали? Это у вас, у господ, все добренькие, потому как нужды не нюхали…
– Ну да, только твоя баба Яся все и понимает! – моментально вспылила Геля.
– А вот понимает! Хоть старая да слепая, а на аршин под землю видит! И про людскую натуру все как есть понимает! – Щур вздохнул и заговорил спокойнее: – Она только сверху злая. Потому как иначе не проживешь. А к кому надо, она добрая.
– Да уж я видела, какая она добрая, – упрямо буркнула Геля.
– Чего вы там видали? – скривился Щур. – Ни шиша вы не видали. И не знаете об ней ни полстолько. – Он сунул ей под нос грязный мизинец. – Бабка, может, и подобрее некоторых. Вот, к примеру, велит по всей Москве брошенных младенчиков подбирать и ей приносить. Наши-то, известно, везде шныряют, все примечают, а дите подкинутое на Хитровке не редкость. Бабка младенцев тех в Воспитательный дом относит. Там у нее кума в няньках. Бабуся ей малость приплачивает – как без этого? – чтоб к детишкам, значит, по-доброму относились. По-людски… А касаемо наших, из шалмана, – думаете, легко на паперти встать, где фараоны не хапают? Там матерые нищие – такое зверье! Любого-всякого, который к ним сунется, на куски порвут. А баба Яся авторитет имеет в обчестве. Ейную золотую роту никто пальцем тронуть не насмеливается!
– Святой человек, в общем, – констатировала Геля, – обнакновенное дело на Хитровке, как я погляжу…
– Не верите?! Эх, кабы вам рассказать! Я ей по гроб жизни обязанный…
– Да знаю я. Она тебя от тюрьмы спасла, – отмахнулась девочка.
Щур коротко хохотнул, покрутил головой:
– От вас, баб, в смысле барышнев, спасу никакого нет. Гляди только, все уже проведала…
Замечание было резонным. Геля и сама точно так же думала о бабах… То есть о барышнях… Тьфу ты, о девочках! Но тем больше задели ее слова Щура.
– Ничего я не проведывала, я чужие тайны уважаю, – высокомерно произнесла она, – но ты забываешь, что мой папа – полицейский врач. Он с мамой о тебе говорил, а я случайно услышала. – От вранья Геля покраснела и торопливо перевела разговор на другое:
– А ты что делаешь? Тоже на паперти стоишь?
– Не, я рожей для нищенского дела не вышел. Не умею людей жалобить. – Щур задорно улыбнулся. – Бабке помогаю, она ж единственная у меня на свете сродственница. За малыми приглядываю, чтоб не обижал никто. Вечером хабар собираю и бабусе отдаю.
– Глава службы безопасности, значит, и финансовый директор преступного синдиката, – пробормотала Геля, – важная птица, йо!
– Чего? – прищурился мальчик.
– Ничего, – вздохнула Геля. Все это было ужасно грустно – и бедные мальчишки, и то, что она ничем не может им помочь. Да и то, что, по правде говоря, ее помощи никто и не рад.
– Ладно уж, – буркнул Щур. – Бывайте здоровы, барышня хорошая. На бульвар-то я за вами не полезу – враз фараоны заметут, – натянул картуз поглубже, засунул руки в карманы и нарочито сплюнул под ноги.
Геля огляделась – оказывается, за разговором незаметно дошли до Трехсвятительского.
– А плеваться было вовсе не обязательно, – противным тоном сказала она, но мальчишки рядом уже не было.
Вот ведь несносная привычка у человека – то подкрадывается со спины, то внезапно исчезает. Дурак, и все. И зачем она, интересно, с ним вообще разговаривала?
Глава 16
Однако огорчалась Геля недолго и напрочь забыла о Щуре, едва переступив порог дома.
Ей и без всяких там дураков хлопот хватало.
Во-первых, сегодня ей обязательно приснится Люсинда и расскажет, что делать дальше, ведь первую часть задания Геля выполнила, не так ли?
Во-вторых, следовало серьезно подготовиться к экзаменам, и не только для маскировки. Ведь бедная Поля Рындина была отличницей, как и Геля, так неужели же она подложит родной прабабушке свинью, завалив экзамены? Ну уж нет, ни за что. Да и перед Ливановой не хотелось ударить в грязь лицом.
Гимназическое хозяйство Поли Рындиной показалось Геле таким же невзрачным, как форменное платье. Никакого кислотного пластика, резинок с картинками, точилок с погремушками. Пенал простой, деревянный, с жалкой переводной картинкой – букетиком. Учебники, хоть обернуты в разноцветную бумагу, но цвета все больше какие-то блеклые – розоватый, голубоватый, а то и вовсе коричневый, не в пример обложкам учебников самой Гели – ярким, красочным, с красивым Джонни Деппом в роли капитана Воробья. Сразу же отложила в сторону «Грамматику древнего церковно-славянского языка, изложенную сравнительно с русскою», учебники французского и немецкого. С языками проблем не было благодаря волшебному зелью Люсинды. Геля даже почувствовала себя немножко глупо, словно ей в голову, как на какой-нибудь чердак, подбросили чемодан с книжками, – стоило полистать Полин учебник, как она «вспоминала» и стихи, и всякие другие вещи, о которых раньше не имела никакого понятия.
Полистала «Географию» Елпатьевского, «Задачник» Евтушевского. Раскрыла следующую книжку и офонарела – Киселев! Знакомая до слез «Алгебра» Киселева! Что называется, повезло! Выучит алгебру на год вперед (ведь в лицее они только начали заниматься по Киселеву), да еще Аглая Тихоновна поможет – она обещала.
Прапрабабушка, когда уже занимались, много рассказала об этом Киселеве – что он родился в очень бедной семье и чуть не с детства вынужден был давать уроки (соседке-лавочнице за полфунта чая и несколько фунтов сахару в месяц). Потом его забрал к себе богатый дядя-купец и определил в Орловскую гимназию, но тоже не за просто так, а за репетиторство для купеческих детишек. А после гимназии Киселев решил поступить в университет, но денег не было. И он, не задумываясь, продал золотую медаль (которую получил за отличную учебу), добавил еще денег, что скопил за уроки, и все же поступил – вот какой упорный. Потом преподавал в Воронеже, писал те самые учебники. А поскольку он был талантливый математик и педагогический опыт у него тоже, получается, имелся огромный, книжки и вышли такими хорошими.
Совсем другое дело «Физика» Краевича! Вот уж кошмар! Без помощи Аглаи Тихоновны Геле вряд ли удалось бы продраться к сути задач сквозь запутанный, тяжеловесный слог автора!
Аглая Тихоновна (которая, похоже, знала все обо всем и без всякого интернета), объяснила, что Константин Дмитриевич Краевич был известным физиком, и учебник на самом деле толковый, просто очень плохо написан.
– Как же это может быть? – возмутилась Геля. – Раз написан плохо, значит, плохой и есть!
На это Аглая Тихоновна ответила, что очень даже может. Для того, чтобы написать по-настоящему хороший учебник, мало быть хорошим физиком (или математиком, неважно), надо иметь еще и педагогический талант. Краевич же, будучи учителем в Петербурге, славился самым придирчивым и несносным характером – при сдаче экзаменов провал был гарантирован почти любому.
– Вот гад! – не сдержалась Геля, с отвращением покосившись на противную книжку.
Аглая Тихоновна, сдержанно улыбнувшись, сказала:
– Гимназисты ему отомстили, как могли. Вернее, один из них. Когда Константин Дмитриевич перешел в Петербургский Горный Институт, то дважды не смог сдать экзамен на звание магистра по алгебре. А ведь, кроме учебника физики, он написал еще и учебник математики! Его заваливал бывший ученик профессор Александр Садовский – тот самый, автор «явления Садовского».
Девочка ничего не знала о «явлении Садовского», но мстительно подумала, что теперь будет так называть всякий случай, когда справедливость торжествует!
Заниматься с доброй и терпеливой Аглаей Тихоновной было одно удовольствие (вот уж у кого навалом педагогического таланта), Геля с радостью зубрила бы уроки с утра до вечера. Но фиг бы кто ей позволил. Первый раз в жизни она видела родителей, которые не заставляют ребенка делать уроки, а чуть ли не оттаскивают от учебников за уши. И если бы у нее дома случилась такая лафа, она бы, конечно, прыгала от радости. А тут, как назло, столько всего надо еще выучить, а заниматься больше трех часов не позволяют – Василий Савельевич ужасно боялся, что от переутомления у дочки совсем поедет крыша, вот и запрещал подолгу сидеть за учебниками.
Кроме уроков, нашлось для нее и еще одно дело. Хотя, если подумать, его тоже можно было назвать уроками – Геля занялась дрессировкой кошки.
Началось все с того самого «запрыгивания по хлопку». Рассказ этот не давал Геле покоя, и, покончив с учебой, она разыскала Силы Зла, которые спали, зарывшись в бумаги на столе Василия Савельевича.
– Кис-кис! – заискивающе позвала девочка.
Кошка на этот раз не проигнорировала приглашение к беседе, чуть подняла голову и выжидательно уставилась на Гелю.
Она подошла ближе, похлопала себя по плечу и неуверенно позвала:
– Иди сюда, киса.
Силы Зла лениво поднялись, вылизали себе лапу, покосились на Гелю. Она позвала настойчивее:
– Силы Зла!
Кошка смерила ее презрительным взглядом и вроде бы совсем уже собралась отвернуться, но вдруг подобралась, напружинилась и прыгнула, легко преодолев расстояние в полтора метра и сильно оцарапав Геле плечо, – когти у кисы были как у орла. Хоть по деревьям лазай.
Геля даже не пискнула – она была в восторге!
С восседающими на плече Силами Зла крохотными шажками выбралась из кабинета и пошла в столовую – хвастаться Василию Савельевичу, который этим вечером остался дома, посиживал в своем любимом кресле да почитывал свои любимые медицинские журналы.
– Папа! Посмотри только! Она прыгнула! И с первого раза! Ну почти, – сообщила свистящим шепотом, чтобы не спугнуть зверька.
– Да что ты? – обрадовался доктор. – У тебя, несомненно, наследственный дар к дрессировке! Не-сом-нен-но!
Но Силы Зла, похоже, не разделяли мнения Василия Савельевича. Они без всякого уважения слезли с Гели (как с дерева), забрались на руки к доктору и требовательно ткнулись макушкой в его ладонь – давай, мол, погладь меня немедленно.
Геля хотела позвать кошку обратно, но Василий Савельевич покачал головой:
– Не сейчас. Если прискучишь ей – ничего у тебя не выйдет с дрессировкой. Кошки очень капризные и своевольные.
– А как надо правильно делать, папа?
О кошках Василий Савельевич знал ужасно много. Рассказал о Бастет – древнеегипетской богине радости, любви, женской красоты и домашнего очага, которую изображали в виде женщины с головой кошки. Поведал любопытную историю о дюжине кошек, отданных в качестве охотиков за крысами на одно торговое судно. После завершения плавания все они были возвращены домой, но каждый раз, когда корабль снова приходил в порт, кошки сбегались на пристань, чтобы приветствовать его. И всегда знали, в каком точно месте он причалит, хотя никто их, разумеется, не извещал. Еще рассказал, что кошки обладают врожденным чувством направления, и, если даже их увезти за многие версты от дома, они сумеют туда вернуться.
– Потому что кошки привязываются больше к дому, чем к человеку? – спросила Геля.
– Вздор, – ответил Василий Савельевич. – Кота моей маменьки однажды случайно оставили в городе – просто потеряли в суете дачного переезда. Так он через несколько дней нашел нас в Кунцеве. Облезлый, грязный, худой, лапы в кровь стерты, а ведь добрался. Так-то.
И доктор приступил к самому интересному – стал рассказывать, как, собственно, следует обучать кошек. По его словам выходило, что самое трудное – это терпение, которое должен проявить дрессировщик.
– Запомни, принуждать и наказывать ее нельзя категорически. Ка-те-го-ри-чес-ки! – говорил Василий Савельевич, наглаживая Силы Зла. – Обидится и даже то, что умеет, нипочем не станет делать. Если хочешь научить садиться по приказу, как собаку, жди, пока сама сядет, и тотчас же подавай команду – «сидеть» или другое слово, какое сочтешь нужным. Главное, чтобы кошка запомнила…
– А кошки много слов могут выучить?
– Много, – кивнул Василий Савельевич, – я, разумеется, не считал, но больше двух дюжин, это точно.
Потом объяснил, как научить Силы Зла давать лапку: сесть напротив кошки, протянуть к ней руку с раскрытой ладонью, а пальцами другой руки мелко постукивать по ладони. Кошка и цапнет лапкой – тут-то и надо сказать «волшебное слово», а после сразу кошку похвалить. Потому что кошки тщеславны и очень любят, когда их хвалят, а вот подачки, в отличие от собак, часто вовсе игнорируют.
Вооруженная бесценными знаниями, девочка с жаром приступила к обучению Сил Зла.
Сначала придумывала «волшебные слова». Давать кошке солдатские собачьи команды вроде – сидеть! лежать! дай лапу! – показалось обидным. Долго изобретала какие-то специальные ласковые, но вдруг осенило – по-французски! Надо разговаривать с кошкой на французском языке, так похожем на мурлыканье!
Сказано – сделано. После ста тысяч хитростей и повторений Силы Зла охотно подавали лапку по слову bonjour, а если скажешь danse – начинали кружиться, смешно задрав мордочку. Но больше всего они любили прыгать – с тумбы на тумбу (то есть с пуфика на пуфик), через барьер (то есть выставленную Гелину ногу), через кольцо (то есть через пяльца Аглаи Тихоновны, которые та пожертвовала в пользу кошачьего образования). Наверное, кому угодно такая внезапная и, честно сказать, глупая привязанность к обычной кошке показалась бы странной. Но дело в том, что у Гели никогда, никогда-никогда в жизни не было никаких домашних животных. Ни хомяков, ни черепах, ни даже рыбок. Они с Эраськой не особенно интересовались такими вещами, их даже раздражала бабушка, вечно сюсюкающая со своим пуделем, но теперь-то Геля врубилась! Врубилась, почему бабушка таскала с собой Джема через все возможные границы, добывая все невозможные справки и наотрез отказываясь расставаться с псом хоть на день. Это было как… Как подружиться с марсианином!
Читать бесплатно другие книги:
