Детская книга для девочек Акунин Борис

Глава 27

Баба Яся, похожая в своих лохмотьях и круглых очках на очень старую и очень толстую Амелию Эрхарт, потерпевшую крушение в каких-нибудь дремучих лесах и полтора года добиравшуюся к людям, не стала звонить в колокольчик. Она требовательно заколотила клюкой в калитку.

Через минуту открыла горничная и, почтительно подхватив старуху под локоть, повела к дому. Поначалу Геля не особенно удивилась – ну, мало ли, может, девушка решила накормить бабу Ясю горячим супом. Однако время шло, а старуха все не выходила. Может быть, тоже дожидается Меланию Афанасьевну?

Девочка хмыкнула. Ну, прекрасно. Две самые противные тетки на свете, которые к тому же ее терпеть не могут, решили собраться вместе именно сегодня. Пожалуй, Геле тоже не повредила бы бригада поддержки.

Но мало-помалу стало одолевать любопытство – а вот интересно, как могут общаться слепая с немой? Это любопытство (ну, и самую малость муравьи), в конце концов, вытолкнуло ее из кустов.

Калитка, к сожалению, оказалась заперта. Забор, если подумать, был не такой уж и высокий. Но и Геля, говоря по правде, была не такой уж сильной. Подтянуться на руках ей слабо.

Она пошла вокруг ограды и, дважды завернув, обнаружила железную бочку с дождевой водой. Вот если забраться на эту бочку, да еще не свалиться в воду, то преодолеть забор можно будет запросто. Геля вздохнула. Хорошо хоть додумалась надеть самое паршивое платье – то самое, коричневое, которое так любила Поля. Женская интуиция подсказала, что лучше будет выглядеть немного жалкой.

Перехватила подол, зажала его в зубах – чтобы под ногами не путался, и полезла.

Спрыгнула в какие-то декоративные лопухи и, пригибаясь, направилась к дому. Как крадущийся тигр и затаившийся дракон в одном лице, но при этом ругая себя последними словами. Да подумать страшно, что с ней будет, если ее здесь застукают! Уж тут никакие извинения не помогут.

Тем не менее любопытство не унималось, и Геля, убедившись, что нигде никого нет, вытянула шею, пытаясь заглянуть в одно из окон.

На задний двор выходили три окна. Два обычных, больших, и одно узенькое. Окна, по летнему времени, были распахнуты, вот только находились высоко. Взрослый-то человек легко заглянул бы, а Геле пришлось бы забраться на фундамент дома. Похоже, вылазка ее была сколь безрассудной, столь и бесполезной. Ничего она не узнает.

Мало того, Геля не разработала стратегию отхода. Вот тебе и тигр. Перелезть через забор с этой стороны она не сможет, если не отыщет какую-нибудь подставку. Выйти через калитку? Так еще налетит прямо на Павловскую. Да ладно, подумаешь. Соврет, например, что было открыто, и она вошла.

Девочка медленно брела вдоль дома, обдумывая более удачные варианты вранья. Из узенького окошка доносилось монотонное бормотание, как от работающего телека. Стоп, у них же нет телеков! Это наверняка баба Яся – больше здесь разговаривать точно некому. Интересненько, что там она рассказывает этой немой девушке?

Позабыв о своих опасениях, Геля, стараясь не шуметь, ступила на фундамент. Прижалась к простенку и заглянула внутрь.

Зрелище, открывшееся взгляду, было не самым лучшим в Гелиной жизни. Посреди небольшой комнаты стояла старинная медная ванна с высоким задним бортиком. В ней, подтянув круглые, как арбузы, колени к обширному животу, сидела толстая белотелая тетка – прямо как тесто, подошедшее в квашне. Горничная, закатав рукава, поливала тетку из кувшина, терла ей плечи мочалкой и была очень похожа на Аннушку, обминавшую тесто. Только Аннушкино тесто всегда сносило эту экзекуцию молча, а вот тетка в ванной трепалась без умолку:

– … деньги положи в железный ящик, да гляди у меня, я все пересчитала, там двадцать четыре рубля двенадцать копеек! Если хоть полушка пропадет, я тебе все волосья-то повыдеру!

Горничная испуганно замычала, закрутила головой, прижав руки к груди. От мокрой мочалки по фартуку расползлось темное пятно.

– Боишься меня? То-то. Бойся, – напыжилась толстуха. – Я тебя за копейку удавлю, и никто с меня не спросит. Отправлю вслед за Семен Сергеичем, будешь ему в аду кофий подавать. – Она дробно захихикала, отчего обильные ее телеса заколыхались как ванильное желе, а горничная затряслась от ужаса, выпучив и без того лягушачьи глаза. – Ах, Семен Сергеич, сгубили его скачки. Хапать стал без разбору, казенные деньги растратил, едва под следствие не угодил. А дошло бы до суда, и куда б я делась, сирота горемычная, при муже-острожнике? Вот и пришлось пособить супругу отправиться в горние выси…

«Это что за фигня вообще?! – Геля вжалась в стеночку, задыхаясь от страха. – Это баба Яся? И она убила какого-то Семена Сергеича? Да умереть-уснуть, старухи даже в голливудских триллерах не бывают убийцами!!!»

Снова осторожненько заглянула в окно.

Рядом с ванной на выложенном плиткой полу кучей валялись лохмотья бабы Яси, поверх поблескивали треснутые автомобильные очки. В углу стояла клюка.

Точно, она. Но, скажите, пожалуйста, почему это баба Яся преспокойно нежится в ванне статской советницы Павловской, да еще и походя сознается в убийстве?

– Ну ничего. Нынче не хуже, чем при покойнике Семен Сергеиче, живем. С моих-то пострелят поболе семисот рублей в месяц имею, не чета, чай, казенному жалованью, – похвасталась ужасная бабка, но тут же перешла на жалобный тон. – Хоть и тяжко мне денежки достаются, ох тяжко! В грязи, во вшах, с отребьем всяким… Да еще мальчишка зачудил! – Голос ее стал злобным, визгливым. – А все девка рындинская виновата! Ну, девке-то к нему ходу больше нет, уж я расстаралась, а все равно, вышел паршивец из доверия. – Толстуха вздохнула, как паровоз. – В полицию его, что ли, сдать куму? Кум мой, Пал Лукич, его в свое время и присоветовал – полезный, мол, оголец, ловкий и своих не выдает. Ну, пускай теперь другого подыщет. А девку я со свету сживу. Так, для удовольствия. Попомнит, как мне дорожку перебегать. Ну, что стоишь, нескулеба, простыню подай!

Горничная торопливо развернула в руках простыню, тучная тетка поднялась из ванны, как Моби Дик из пучины вод, и стала вполоборота к окну.

Геля скатилась на землю, изо всех сил зажимая ладонью рот, чтобы даже не пискнуть.

Никакая это была не баба Яся. Это была статская советница Меланья Афанасьевна Павловская.

Отдышавшись немножко, Геля ринулась прочь со двора и бежала, не разбирая дороги, до самой Красной площади. Там пришлось остановиться, потому что делать ей на Красной площади было нечего. Вместо того чтобы бегать, как заяц, следовало обдумать ситуацию как следует.

Итак, баба Яся и статская советница Павловская – одно лицо. Это раз.

Лицо, мягко говоря, неприятное. Убийца, обманщица и ужасная злодейка – Геля сама с полчаса назад убедилась в этом, выслушав классический Монолог Главного Злодея в Ванной. Это два.

Умереть-уснуть! Да рассказать кому – не поверят! Это три.

На третьем пункте Гелю перестало трясти, потому что ее, наконец, посетила здравая мысль – есть кое-кто, кому непременно надо об этом рассказать. Это Щур. Злодейка Павловская собирается сдать его в полицию! Мальчишку надо предупредить! Правда, Павловская собиралась и Гелю упрятать в сумасшедший дом, но у Гели-то есть семья, и Ливанова за нее вступилась, а Щур, бедняжка, совсем один!

Щур обещал ждать ее у Розенкранца? Вот и прекрасно. Туда Геля и отправится.

Дверь флигеля была не заперта. И это могло означать только одно – мальчишки здесь нет. Щур ни за что не оставил бы ее открытой.

Геля бегом поднялась наверх. В дальнем углу лаборатории, пригнувшись к столу, сосредоточенно возился Розенкранц. Услышав шаги, вскочил с места.

– Аполлинария Васильевна! Позвольте поздравить вас с успешной сдачей экзаменов! – И торжественно запел, дирижируя рукой, покрытой пятнами от едких кислот: – Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus!

– Григорий Вильгельмович, я же закончила всего только младшие классы в гимназии, а не университет! – невольно рассмеялась Геля.

– Ах, простите, это все моя проклятая рассеянность, – смутился ученый. – Не хотите ли чаю?

– Нет, спасибо. А вы не знаете, когда придет Щур?

– Боюсь, он сегодня не придет. – Розенкранц развел руками. – Забегал утром, сообщил, что слишком занят.

– Григорий Вильгельмович, если вдруг он все же появится, пожалуйста, не отпускайте его никуда от себя! Даже если придется его вырубить и запереть в чулане! – попросила Геля. – Ему угрожает ужасная опасность!

– Не уверен, что слово «вырубить» уместно в данном контексте, но думаю, что уловил суть. – Ученый подошел ближе, сдвинул очки на кончик носа и серьезно посмотрел на девочку. – Но о какой опасности вы говорите? Я готов, знаете ли, помочь!

– После расскажу. Сейчас мне надо его разыскать. А вы… Обещайте, что дождетесь его здесь и никому не дадите в обиду!

– Обещаю, – просто ответил Григорий Вильгельмович.

– Спасибо. – Геля улыбнулась на прощание и помчалась искать Щура.

Она обежала все окрестные церкви. Мало того что Щура нигде не было, так еще и ни одного знакомого мальчишки ей не попалось.

Только на Покровке, у той самой, полюбившейся с первого взгляда церкви Успения, Геля остановилась и чертыхнулась, чем заработала гневную нотацию от проходящей мимо толстой дамы в лиловом.

Выругалась же вот почему – до нее дошло, что вовсе не обязательно искать каких-то знакомых мальчишек. Любой мальчишка, отирающийся на паперти, мог знать, где Щур. Геля подошла к первому попавшемуся – мелкому, лопоухому, без переднего зуба и спросила – где Щур?

– А тебе на што? – прошепелявил малец и сплюнул на сторону (в точности, как один ее знакомый).

– Не твое дело, – отрезала девочка, – но если ты сейчас же не скажешь, Щур тебе все ухи обдерет.

– Так уж обдерет? – усомнился малец.

– Хочешь проверить? – невинно поинтересовалась Геля.

Лопоухий прищурился, поразмыслил, а потом вдруг улыбнулся во весь щербатый рот:

– А! Дак ты, верно, докторова дочка? Зазноба евонная? Так бы сразу и сказала, а то, вишь, грозится! В шалмане он. Хива по утрянке дите припер…

– Какое дите?

– А вот такое! – Мальчишка развел руками, показывая размер средней кошки. – Малое совсем, в пеленках. Баба Яся только к вечеру будет, вот Щур с дитем покуда и нянькается.

– Спасибо, – Геля отыскала в кармане гривенник, бросила мальцу и побежала к Хитровке.

Зазноба, значит. Ну-ну. Вот трепло! Геля сама кое-кому все ухи обдерет. Только сперва спасет его задницу, но чуть позже – непременно дойдет и до ух.

Хотя время подходило к полудню, на Хитровке было тихо, пусто, ветер гонял мусор по площади – подметать здесь, кроме него, было некому. Свиньинский дом, или «утюг», выглядел еще хуже, чем вечером. В сумерках он казался зловещим, а сейчас, в безжалостном свете дня, смотрелся очень жалким, очень грязным, и не оставалось сомнений в том, что самыми страшными его обитателями были крысы и тараканы.

Геля шагнула в припахивающую плесенью темноту. Поднялась по темной-темной лестнице, нашла знакомую дверь, толкнула ее. Дверь не поддалась – так отсырела, что просто не хватало сил ее открыть. Геля разбежалась и врезалась в разбухшие доски плечом. Доски противно заскребли по камню, но уступили не больше пяти сантиметров.

И только девочка собралась пнуть ее как следует еще раз, как дверь распахнулась. На пороге стоял Щур с младенцем на руках.

– Это я. Извини. – Геля глупо улыбнулась и сделала ему ручкой. – Можно войти?

Паренек посторонился. Но, судя по всему, визит его вовсе не обрадовал.

– До чего ж вы, барышни, настырные! – сердито сказал он. – Я чего просил? Стороной от меня держаться. Бабку не гневить. А вы, напоперек, в самый шалман приперлись!

– Некогда ссориться. Надо бежать отсюда. По дороге все объясню, – веско, как настоящий секретный агент из голливудского фильма, проговорила Геля.

– Ага. Все бросил и побег, – ответил Щур, как настоящий дурак из голливудского фильма, – такие вечно лезут в подвал под тревожную музыку, а потом их жрут зомби и убивают маньяки, – уселся на табурет и стал кормить ребенка из рожка.

Из ветхих, но чистеньких тряпок высунулись две малюсенькие ручки и жадно вцепились в бутылочку.

– Ой, какой хорошенький! – Геля позабыла обо всем и наклонилась к младенцу.

– Девка. Глядите, какая кралечка! – Голос Щура смягчился. – Наши сегодня на паперти нашли.

– Бедненькая! Ее что же, мама бросила? – возмущенно поинтересовалась Геля.

– Ну, видать, не от хорошей жизни. Вечером бабка в Воспитательный дом снесет, ничего. Авось и выживет деваха, – Щур отнял у малышки рожок, пристроил ее на плечо и стал расхаживать по комнате, похлопывая девочку по спинке и тихонько напевая.

Услышав про бабку, Геля опомнилась:

– Щур, миленький, бежим! Полиция в любой момент может схватить тебя и арестовать.

– С каких дел? – Щур даже остановился от удивления. Малышка тотчас недовольно закряхтела и мяукнула – в точности, как Силы Зла, когда сердились. – Я ж не ворую, фараонам про это ведомо. А ежели они за здорово живешь всю шантрапу арестовывать зачнут, так у них тюряга треснет.

Тогда Геля вдохнула поглубже и одним махом выпалила все, о чем узнала утром.

Щур долго молчал, шагая взад-вперед и механически укачивая малышку.

Наконец сказал, обращаясь вроде бы не к Геле, а к столу и кривым табуреткам:

– Значит, вона как. А говорила мне бабуся, что барышня Рындина – гадюка подколодная. Да я, дурак, не верил.

– Что?! – возмутилась девочка.

– Не кричите. Дите напужается, – медленно произнес Щур и посмотрел прямо на Гелю. Он сильно побледнел, от этого синяки и ссадины на лице выделялись как нарисованные. Желтые глаза пылали гневом.

– По-хорошему, значится, от бабки меня сманить не вышло. Так вы решили по-плохому. Напраслину возводите. Бедную калеку сиротите. Змея как есть, гадина ядовитая… Только шиш вам с маслицем, Аполлинария Васильевна! Бабку я нипочем не кину. Я у ней одна надежа, кровиночка родная…

– Ты что – дурак? – зашипела Геля. – Не слышишь меня? Никакая она вообще не бабка! И никакая тебе не родственница! Забрала тебя из участка по наводке кума-полицейского. Павел Лукич его зовут, знаешь такого?

– Пал Лукич та еще гнида. Небось, от доктора услыхали, – процедил Щур. – Катитесь-ка отсюда колбаской, барышня хорошая, и больше на глаза мне не лезьте. А то ведь и по шее накладу! С гадюками у меня разговор короткий.

Геля не могла поверить своим ушам. Растерянно посмотрела на мальчишку, он ответил непреклонным взглядом.

– А знаешь что? Дурак ты, – устало сказала Геля, повернулась и вышла.

Глава 28

Домой шла как деревянная – ни о чем не думала, ничего не чувствовала.

Вчерашний случай с Павловской, – это же полный бред! А то, что баба Яся – переодетая Павловская, – бред в квадрате. А уж то, что Геля поссорилась со Щуром, и подавно ни в какие ворота не лезет. Этого просто не может быть. Кошмар. Кошмарный сон. Надо добраться до кровати и уснуть, а потом проснуться заново.

Поднявшись на свой этаж, вертела пимпочку звонка, пока Аннушка не открыла дверь и не перехватила ее руку:

– Что вы творите, не заперто ведь! И где вас носило с утра пораньше? Не сказались никому, не позавтракали, доктор уж три раза со службы телефонировал!

– Ну будет, Аннушка. – В передней появилась Аглая Тихоновна. – Милая, что случилось? Где ты была?

Геля собиралась спокойно ответить, что просто гуляла, но вдруг некрасиво распялила рот и заревела.

– Мама, мамочка, он мне не поверил! Он хотел меня ударить, мамочка! Ыыыыыыы! – захлебываясь слезами, голосила она. – Так нечестно! Так нельзя! А он меня теперь ненавидит! А я… А я… Я же ничего плохого, я же наоборот… Мама-аааааааа!

– Ну что ты, ангельчик, успокойся, папа ни за что не стал бы тебя бить! Папа тебя любит, очень любит! – Аглая Тихоновна прижала Гелю к себе. – Вчера он погорячился и наговорил глупостей, но он все равно любит тебя больше всех на свете, поверь мне!

«Да при чем тут папа!» – хотела крикнуть Геля, но только всхлипнула и заткнулась.

Она никому ничего не могла объяснить. Потому что никто ей не поверит. Вчера ее посчитали сумасшедшей, а уж сегодня, если она начнет рассказывать про Павловскую, которая наряжается нищенкой и убивает людей, ее и вовсе слушать не станут. Павловской даже стараться не придется, чтобы упечь ее в сумасшедший дом, – предки сами подсуетятся. Из лучших побуждений.

– Я пойду сегодня к Меланье Афанасьевне, мы поговорим, и папа поймет, что ошибался, – сказала Аглая Тихоновна, чтобы успокоить дочь.

– Нет! – от отчаяния и невозможности объясниться Геля снова заревела. – Мамочка, пожалуйста, не ходи!

На нее напал страх, что Павловская не только наговорит гадостей Аглае Тихоновне, а еще возьмет и отравит, например. Ну а что? С этими злодеями шутки плохи.

– Хорошо, я останусь с тобой. Никуда не уйду, – уверила ее Аглая Тихоновна, расцеловала и повела в детскую. Уложила в кровать, накрыла пледом, села рядышком:

– Ну вот. Так лучше? Хочешь чего-нибудь?

– Спать, – Геля закрыла глаза и жалобно спросила: – Мама, а где Силы Зла?

– Наверное, ушли погулять. Но ты уж, пожалуйста, не сердись – они и так почти не отходят от тебя.

– А ты? Ты не уйдешь? Обещай мне, что не уйдешь из дома, пожалуйста!

– Обещаю. Спи, моя хорошая, ни о чем не тревожься. – Аглая Тихоновна погладила девочку по голове, поправила плед и вышла, аккуратно притворив дверь.

А Геля заплакала тихо-тихо, чтобы никто не услышал. Ей было ужасно страшно и одиноко – никто ей не верил, все ее бросили. Даже кошка (это было несправедливо, но кто же в такие минуты думает о справедливости?).

Даже Люсинда оставила ее! Геля и припомнить не могла, когда в последний раз ей снилась Фея.

За этой мыслью явилась следующая – еще страшнее. А вдруг у Люсинды сломалась эта, как ее, машина времени и теперь Геля останется в прошлом навсегда? А как же ее настоящие мама и папа? И даже Эраська? Они ведь будут ее искать, а возможно, и плакать?

Она скатилась с постели, схватила лаковую шкатулку и забралась обратно, крепко сжимая в руках эту, можно сказать, оборванную ниточку из будущего.

Перед глазами, как наяву, замаячил кулон Люсинды – змея, проглотившая свой хвост. Круг времени замкнулся. Никто ей не поможет. Она – единственная в истории девочка, которой суждено стать собственной прабабушкой.

Геля тихонько захныкала, прижимая к себе шкатулку, и сама не заметила, как уснула.

Не успели отзвучать первые такты «Августина», а Фея уже появилась на экране.

– Бинго! У меня получилось! – выкрикнула Люсинда вместо приветствия и расхохоталась как сумасшедшая. – Скажи мне, Ангелина, ты уснула днем?

– Да, – оторопело ответила Геля.

– Значит, мой расчет оказался верным. Я вычислила причину сбоя связи, – торопливо заговорила Фея. – Ты должна перестать принимать снотворное.

– Но я не принимаю снотворного!

– Ну как же, ведь врач тебе его выписал! Я перерыла все архивы и нашла рецепт. – Люсинда помахала перед носом Гели узким голубоватым бланком.

– Д-да, выписал. Давно еще. Только мне не пришлось его пить.

– Уверена, что родители тайком подмешивают снотворное тебе в питье. Подумай, в какое.

Геля задумалась. Еще пару дней назад она с возмущением отвергла бы такую возможность, но после случая с Павловской была уверена – Василий Савельевич способен на все.

– Наверное, в молоко, – наконец сказала она. – Мне дают на ночь молоко, и в стакан можно налить что угодно.

– Вот и не пей его больше, – кивнула Фея. – Когда я поняла, что происходит, стала подстерегать тебя днем. Ты молодец, что додумалась уснуть со шкатулкой в руках, – это тоже помогло. Теперь слушай внимательно. То, что сегодня удалось выйти на связь, – большая удача. Времени у нас совсем мало. Завтра ты должна попасть в лабораторию Розенкранца и подменить в стойке с пробирками третью слева. В ней будет коричневатый раствор, который легко сымитировать при помощи слабого чая. Еще купи в аптеке пузырек борной кислоты. Смешаешь обе жидкости и плеснешь в футляр, где хранится Алмаз. Вот и все.

– А где хранится Алмаз? – замирая, поинтересовалась Геля.

– Это второй шаг. Чтобы добраться до Алмаза, тебе нужно познакомиться с одной девочкой…

Проснувшись, Геля некоторое время просто лежала, глядя в потолок, и обдумывала услышанное. Значит, совсем скоро настанет решающий день, она сделает то, ради чего была отправлена в прошлое, а затем вернется домой.

Но подготовка к операции по спасению всей любви мира начнется завтра. А сегодня у Гели есть личное дело, которое надо закончить. Она не собиралась оставлять на произвол судьбы этого дурака, пусть он и гадко с ней обошелся. Геля-то – настоящий герой и настоящий друг, не то что некоторые.

Влажных салфеток еще не придумали, поэтому Геля прокралась в ванную. В кои-то веки в зеркале показали Полю Рындину, которую никто не назвал бы красивой, – волосы растрепанные, глаза покраснели от слез, нос распух. Прихорашиваться, однако, было некогда. Геля поплескала в лицо водой, пригладила мокрыми руками волосы. В передней отыскала шляпку и на цыпочках покинула дом.

Было то странное время, когда вечер еще не наступил, а день уже начинал меркнуть. Светло, а солнца нет. Грустно, как в день рождения без подарков.

Геля целеустремленно шагала к дому Павловской. Пока девочка еще не придумала, как обезвредить мерзкую жабу (теперь-то можно обзываться сколько влезет), но для начала собиралась за ней приглядывать, как сказал бы Щур.

До знакомого переулка добралась без приключений. Оглянувшись по сторонам, нырнула в заросли сирени. На этот раз предусмотрительно выбрала другой куст (толку оказалось чуть – муравьи гнездились и здесь). «Чума на оба ваших дома!» – в сердцах ругнулась она, но делать нечего, пришлось терпеть неприятное соседство.

Устроившись в муравьиных кустах, Геля задумалась над тем, как бы вывести Павловскую на чистую воду. Сорвать с нее прилюдно эти дурацкие очки? Это будет нелегко. Павловская дерется клюкой, как какой-нибудь японский монах. Геля с ней вряд ли справится. А что там, кстати, с жутким взглядом бабы Яси? И тут Геля вспомнила, как ее напугала Наденька перед экзаменом. Ну конечно! Куда как просто – закатывает свои бесстыжие глаза под лоб, и – хоба! – детишки писаются от страха.

Что же еще можно сделать? Привести Щура сюда, к дому Павловской, и пусть сам во всем убедится? Пожалуй, стоило бы попробовать. Если только Павловская не сдаст его в полицию сегодня же. Ну уж нет. Геля будет ходить за ней хвостом и устроит – если злодейка только приблизится к полицейскому участку – ужасный скандал, стащит с нее эти треклятые очки и позовет папу. То есть Василия Савельевича. Он знает Павловскую в лицо, а ведь она не превращается в другого человека, «баба Яся» – всего лишь маскарад.

План был довольно глупым и очень сложным, но другой-то пока не придумывался, и Геля решила, что на крайний случай сойдет и этот.

Время шло, подступали сумерки, а Павловская все не появлялась. Геля уже стала беспокоиться, не проворонила ли она мерзкую жабу, но тут калитка стукнула, и старуха в лохмотьях, выходя, поклонилась провожающей ее горничной:

– Спаси тебя Христос, добрая девушка!

«Вот конспиратор, умереть-уснуть! – с невольным уважением подумала девочка. – Настоящая актриса. Мне до нее расти и расти».

Павловская заковыляла прочь от дома, и Геля, дождавшись, когда горничная закроет калитку, последовала за злодейкой, стараясь держаться подальше, но и не выпускать ее из виду. Старуха ходко двигалась к Хитровке. Фонари еще не зажигали, а на улицах было довольно людно, и девочка была уверена, что Павловская ее не заметит. В участок Мелания Афанасьевна не пошла – завернула в шалман.

К вечеру обитатели Хитровки повылезли из своих нор. На площади появились торговки съестным, визгливо зазывавшие покупателей. Продавали «бульонку» (те самые помои, которыми Павловская кормила мальчишек), колбасу «собачья радость», другую отраву. Отбоя от покупателей, однако, не было.

Геля слегка перетрусила, подумав, что ей, приличной барышне, непросто будет смешаться с подобной толпой. Но вскорости заметила еще несколько девочек – да не просто прилично одетых, а даже в гимназических фартуках! Одна из них, размалеванная как поп-звезда восьмидесятых, курила папиросу и хрипло хохотала в ответ на шутки какого-то пьяненького типа в котелке. Во дает! Наверное, старшеклассница.

Засмотревшись на отчаянную гимназистку, чуть не пропустила Павловскую, выходившую из дома с младенцем на руках. По всей видимости, несет подкидыша в Воспитательный дом. Все-таки и у мерзкой жабы нашлось тридцать капель совести. Однако следовало убедиться, что сегодня Павловская точно не пойдет в полицию. И Геля увязалась за ней.

Но и к Воспитательному дому Павловская не пошла! Она поднялась к Хохловскому переулку и потопала дальше, к Покровке! Геля, недоумевая, тащилась следом. Может быть, есть еще какой-нибудь приют для сироток?

Миновав Покровку, Павловская нырнула в один из неприметных переулков и пошла дальше, стараясь держаться в стороне от бульваров и центральных улиц.

Слежка оказалась ужасно скучным делом, совсем не таким, как в кино. Может быть, не хватало тревожной музыки? Во всяком случае, Геля не отказалась бы сделать монтаж и уже перенестись в конечный пункт этой странной прогулки.

Когда пересекали Тверскую, малышка в руках у Павловской проснулась и заплакала. Наверное, проголодалась. Толстая дама в коляске поманила ряженую пальчиком, подала милостыню. Павловская униженно забормотала слова благодарности, пряча деньги. Вот жадюга!

Геля понимала, что они приближаются к Арбату, но сориентироваться на местности все равно не могла – Москва здесь переменилась гораздо больше, чем в ее родном Китай-городе.

Прошли через какой-то пустой рынок, свернули и оказались… на Хитровке!

То есть это сначала Геля так подумала. Потом, конечно, поняла, что улица-то другая, только выглядит так же, как Хитровка, а может, и похуже. Вокруг тянулись покосившиеся заборы, брусчатка поросла крапивой и лопухами. Дома по большей части были не выше двух этажей, только ближе к реке высилось громадное серое здание. По улице, горланя песни, шатались подвыпившие мастеровые и всякие подозрительные оборванцы.

Павловская направилась к обшарпанному двухэтажному дому и, поудобнее перехватив клюку, несколько раз стукнула в полуподвальное окно.

Из окна никто не выглянул, но от стены дома отделилась темная фигура:

– Чего дербанишь, старая клюшка? А ну, проваливай, тута не подают!

– Ты на кого это хвост подымаешь, Дроссель? – Тонкий голосок Павловской – Геля снова в этом убедилась – мог звучать до крайности грозно и даже ужасно. – Как бы я этой клюшкой тебе башку не проломила. Калиныч у себя? Я ему гостинца принесла.

Дроссель? Дроссель?!! Да это же один из тех бандитов, что тогда напали на них с Розенкранцем!

– Прощенья просим, не признал впотьмах, – заюлил Дроссель. – Дожидаются вас, а как же. Сопроводить?

– Сама дорогу знаю! А ты тут гляди в оба!

Павловская величественно проследовала за угол здания. А Геля так и осталась стоять в тени, чуть поодаль. Ей вдруг стало страшно. Не потому, что она торчала неизвестно где, среди бандитов, нет. Все происходящее было до крайности странным. Страньше, чем все предыдущие события. Зачем Павловская принесла сюда ребенка? Что значит – гостинец?! Ну, не людоед же этот Калиныч, в самом деле?! Есть только один человек, который может все это объяснить. И объяснит, хочет он того или нет!

И Геля со всех ног побежала к Арбату. Ей хотелось выбраться на обычную чистую улицу с фонарями и хорошо одетыми людьми, надеялась, что и страх тогда немножко пройдет.

Но дурное предчувствие все усиливалось. К счастью, в 1914 году Арбат был никакой не пешеходной зоной, а обычной улицей. И Геля, которую необъяснимый страх заставлял идти торопливо, почти бежать, тотчас привлекла к себе внимание извозчика.

– Чего, барышня, зря подметки топчешь? Садись, докачу! Ежели не дале Тверской – двугривенный всего.

Лошадь у него была – просто загляденье. В гриву вплетены разноцветные ленты, копыта сверкают, как лаковые галоши. Впрочем, Геле было все равно. Она порылась в карманах и нашла целых три двугривенных.

– Шестьдесят копеек до Подколокольного, только быстро! – деловито предложила она.

– Эх, гори оно огнем! За вашу красоту себе в убыток! – перешел на «вы» извозчик.

Геля отдала ему деньги и устроилась на красном бархатном сиденье.

Извозчик честно подгонял свою рыжую лошадку, через несколько минут они уже мчались по Красной площади к Солянке.

У Подколокольного Геля выскочила из пролетки почти еще на ходу и побежала к свиньинскому дому. На этот раз проклятая дверь не смогла задержать ее надолго – девочка так врезала по ней плечом, что, влетев в шалман, едва удержалась на ногах.

Щур сидел за столом и при неверном свете огарка читал учебник арифметики. Услышав шум, поднял голову, угрожающе сузил глаза.

– Снова-здорово, Гадюка Васильевна. Все неймется вам? – Мальчишка отодвинул табурет и, сжав кулаки, стал наступать на Гелю. – Ну, лады. Пеняйте на себя.

– Делай, что хочешь, – задыхаясь, ответила девочка, – только вот что… Эта твоя распрекрасная бабулечка отнесла малышку… – Геля осеклась, закрыла глаза, чтобы сосредоточиться, и прижала ко лбу ладонь, – я не знаю куда. Там, около Арбата, улица такая, почти как Хитровка… И там был один дом… И бандит еще, тот самый, Дроссель, – она говорила все быстрее, чтобы успеть до того, как Щур ее ударит. – А потом старуха и говорит: «Калиныч здесь? Я ему гостинец принесла», и мне стало страшно. Понимаешь, дом тот не похож на приют, и я испугалась, и решила у тебя спросить. Извозчик вот подвернулся, а так я все бежала, потому что очень страшно было… Скажи мне, что все хорошо, что ребеночку ничего не сделают, и можешь меня стукнуть, но, знаешь, я ведь тоже тогда тебя ударю. Ну, то есть попробую…