Приданое для Анжелики Деко Франсуа

Приданое для Анжелики

Когда Анжелика увидела на горизонте берег Испании, их суденышко, шаткое и скрипучее, словно старые качели, начало помаленьку тонуть. По палубе, шлепая босыми ногами, носились матросы. Четверо самых крепких, свирепо дыша, откачивали воду помпой, и шхуна кое-как, но держалась.

Впрочем, Анжелика даже спиной чувствовала, что авральное положение ничуть не мешает команде с аппетитом поедать ее глазами. Если в первые дни ей это нравилось, то теперь, после трех недель плавания, она все время хотела сказать морякам какую-то резкость.

— До Короньи дотянем?

Анжелика обернулась. Отец требовательно — снизу вверх — взирал на высоченного капитана.

— Не беспокойтесь, мсье Амбруаз. — Капитан уважительно склонил голову. — Дотянем.

Сердце Анжелики счастливо екнуло.

Земля!..

Здесь, на старой торговой шхуне с не по возрасту игривым названием «Нимфа», она совершенно измучилась и от качки, и от солонины, и тем более от беспрестанного мужского внимания. А уж туалет… если называть таким словом висение над морской пучиной, вцепившись одной рукой в черный засаленный поручень, а второй — поддерживая юбки!..

Анжелика содрогнулась от омерзения.

— Па, мы остановимся в Испании? В гостинице?

Отец досадливо поморщился. Ему надо было срочно попасть в Париж.

— Да, доченька, придется.

Анжелика счастливо зажмурилась. Им обещали, что шхуна дойдет от Мартиники до Европы за двенадцать-четырнадцать дней, но сегодня шел уже двадцать первый. Желание нормально помыться и поесть стало почти нестерпимым.

— Анжелика?

Она мечтательно улыбнулась.

— Да, папа.

Отец выглядел смущенным. Его глаза, обычно строго сверкавшие из-под густых бровей, теперь не находили, на чем остановиться.

Снова приступ?

Сердце у него начало болеть давно, а здесь, на шхуне, отец и вовсе расхворался.

— Доченька, я давно должен тебе сказать…

Анжелика насторожилась. Таким отца она еще не видела.

— Ты выходишь замуж.

Известие ошарашило девушку. Услышав нечто подобное дома, на Мартинике, Анжелика устроила бы отцу грандиозный скандал, но здесь, на палубе, в сотнях лье от ближайшего мужчины их круга, она просто растерялась. Понятно, что, пытаясь привести чувства в порядок, Анжелика первым делом вспомнила свой прощальный бал на Мартинике.

В зал, рассчитанный на два-три десятка персон, набилось вдвое больше людей. Мужчины собрались в полном составе. Белых девушек в их части острова было совсем немного, по пальцам посчитать. Теперь одна из них уезжала.

«Боже, за кого?» — недоумевала Анжелика.

Она, в общем, понимала главное. Шансов, что будущий муж ей понравится, почти нет. Интересные юноши редко бывали успешными коммерсантами. У них на Мартинике такие кавалеры целыми днями рыбачили да купались, а вечерами, прихватив из бродилки неочищенного рома, отправлялись к баракам и на целую ночь покупали расположение какой-нибудь черной девицы. Некогда им было постигать тонкости сахарного производства.

«Нет, он не с Мартиники!» — решила Анжелика.

Для нее на острове пары не было. Зрелые мужчины женаты, а среди молодых так и не нашлось ни единой персоны, достойной доверия Амбруаза Беро.

— Дочка?

Анжелика упрямо поджала губы и уставилась на замершего отца глаза в глаза. Так просто она сдаваться не собиралась.

— Кто он?

Отец с облегчением выдохнул и сказал:

— Адриан Матье.

Анжелика растерянно моргнула.

— Адриан?! Это шутка?

По тому, как мгновенно собрался отец, было видно: нет, все всерьез.

Адриан Матье проснулся лишь к обеду. Слева сладко посапывала Мари, справа, кажется, Софи. Он удовлетворенно потянулся, вскочил, стремительно оделся и бросил заворочавшимся девчонкам по луидору.

Вечеринка удалась!

Адриан и его друзья начали со светской клубной беседы, а потом основательно набрались и поехали «травить медведя». Роль этого самого зверя всякий раз выполнял кто-то новый, кого члены клуба еще не третировали: уличный торговец, жандарм, а то и несколько здоровенных нетрезвых мастеровых. Понятно, что каждый участник развлечения норовил переплюнуть товарищей, а потому степень риска все возрастала.

Адриан удовлетворенно хохотнул, провел рукой по копне светлых волос, выскочил за дверь и резким свистом остановил пустой экипаж. Вчера была его очередь, и он выбрал самую опасную игрушку, какую только можно было представить. Это оказались санкюлоты, идущие с собрания, раскрасневшиеся, возбужденно машущие руками.

— Ты с ума сошел? — заявил Жан-Пьер, сын крупного винодела. — Это же секция Хлебного рынка! Они тебя на клочки порвут!

Адриан рассмеялся и двинулся наперерез толпе. Нет, он вовсе не был так глуп, чтобы пытаться обуздать всю толпу разом.

Молодой человек выбрал своей мишенью вожака и крикнул:

— А ну, стоять! Да-да! Я тебе говорю!

Его мгновенно окружили со всех сторон, но Адриан видел, что главное удалось. Огромный красномордый вожак встал, причем не потому, что послушался разряженного юнца аристократа. Его остановили собственные люди, которые образовали вокруг них плотное кольцо.

— Тебе чего?

Адриан выдержал паузу и выдал весь набор штампованных революционных газетных лозунгов. Он напомнил, что король их предал, Англия и Пруссия ненавидят. В то время как патриоты на фронтах собственными телами закрывают Париж, секция Хлебного рынка льет воду на мельницу контрреволюции.

Вожак побагровел, но было поздно. Он проиграл Адриану так же безнадежно, как муха пауку. Она попадает в его сеть, тужится, рвется на волю, еще полна сил, тем не менее уже обречена. Адриан сыпал простыми рублеными фразами, поминал Дантона и Робеспьера так, словно крестил с ними детей. Дрогнувшим от боли голосом он укорил всю секцию Хлебного рынка в недостатке ненависти к королям и политической трусости. Четверть часа назад санкюлоты испытывали яростное желание убить мерзавца, а теперь были полностью с ним согласны.

Молодой человек рассмеялся и коснулся длинной ссадины на скуле. Друзья видели, что Адриана заносит. Разумный человек на его месте пожал бы на прощание санкюлотам руки и быстренько, пока те еще не поняли, что над ними смеются, унес ноги. Но Адриану не хватало последнего штриха, символа. Ему захотелось заставить их снять красные колпаки — просто чтоб не позорили коммуну. И митинг превратился в потасовку.

Адриан покачал головой. Из бурлящей толпы его вытаскивали всем клубом. Нет, друзья на него в обиде не были, им нравился риск, но сам Адриан, любящий совершенство во всем, не мог не видеть, что им был допущен промах. Даже остаток ночи в компании двух красавиц так и не устранил нестерпимого послевкусия неудачи.

— Приехали, мсье, — доложил извозчик. — Дом Аристида Матье.

Адриан отогнал воспоминания, кинул ему два ливра, спрыгнул на брусчатку и двинулся к самому известному дому во всей округе, двухэтажному особняку, исполненному в стиле барокко и вызывающе богато изукрашенному. Он взбежал по мраморным ступенькам, удивился, что его не встречает швейцар, толкнул резную дубовую дверь и замер. Повсюду деловито сновали судейские чины, а главное, здесь были приставы!

— Сыно-ок! — Отец заковылял к нему на подгибающихся ногах. — Наконец-то ты приехал!

— Я не понял, папа!.. — Адриан стремительно оглядел неожиданных гостей, машинально выделяя тех, кого более или менее знал. — Объясни, что здесь происходит?

Старик обхватил сына, изо всех сил обнял и склонил голову к его плечу.

«Ого, дело худо!» — понял Адриан.

Обычно отец вел себя куда как сдержанней.

— Мы разорены, сынок…

— Как это? — не понял Адриан.

Отец всхлипнул.

— Наша патриотическая касса!.. Там оказались одни жулики. Они все исчезли!

Адриан недоверчиво улыбнулся. Его отец Аристид Матье был, пожалуй, самый тертый калач из всех, кто когда-либо занимался биржевыми спекуляциями.

— Ты что же, положил всю выручку в одну кассу?! — все еще не веря, поинтересовался он. — Ты сам же меня учил!.. И сколько мы потеряли?

Отец медленно отстранился и сказал:

— Приставы арестовали все.

Адриан окинул взором родные стены. Картины голландских мастеров, персидские ковры, шелковые обои, украшенные рисунками, выполненными с редким изяществом… все, что делало его ровней друзьям, более ему не принадлежало.

«А как же мои карманные деньги?»

Аристид был прижимист, выдавал сыну намного меньше, чем требуется молодому человеку их круга, но это было хоть что-то! По спине юноши прошел озноб.

Святая Дева!

Адриан, никогда не заработавший ни единого су, вдруг ясно осознал, сколь многое решают в его жизни деньги. Без них нет кухарки, лакеев, собственной прачки, наконец!

«И кто мне вечером рубашку погладит?»

Адриан прикусил губу. Появиться в клубе в несвежей рубашке было немыслимо.

Он остановил одного из приставов и осведомился:

— Скажите, мсье, как мне забрать мои личные вещи?

Пристав ядовито улыбнулся и ответил:

— Здесь нет ваших личных вещей, гражданин Адриан Матье. Все арестованное имущество записано на вашего отца Аристида Матье, других бывших собственников не значится.

Адриана словно ударили под ребра. У него не было даже свежей рубашки на вечер.

«Только то, что на мне!»

Отец тронул его за локоть.

— Адриан, дворецкий предложил нам поселиться в его комнате.

Молодой человек знал, что их дворецкий снимает жилье где-то неподалеку, но жить в комнате?! В одной?!

— Нам надо лишь немного потерпеть, — подал голос отец. — Я получил письмо от Амбруаза Беро. Он собирался отплыть с Мартиники двадцатого июля.

— Ну и что? — Адриан не понял, при чем здесь старый отцовский друг.

— Ну, как же, — вкрадчиво проронил отец. — Мы же с ним договорились…

— О чем? — Адриан тряхнул головой, прогоняя невеселые мысли.

— Ты женишься. На приданом. В смысле, на Анжелике Беро.

Адриан вытаращил глаза.

— Это шутка?

— Какие могут быть шутки в нашем положении? — обиженно проговорил отец.

Адриан, все еще не веря тому, что это случилось именно с ним, уставился в пространство. Он был нищ, и его обязывали жениться. Да еще на приданом. Худшей доли для человека его круга и уровня притязаний придумать было невозможно.

«Анжелика Беро!.. — с ужасом подумал он. — Вот ведь нашел, кого мне сунуть!»

Аббат перечел донесение агента еще раз и раскрыл толстенный том с описанием всего торгового флота Франции. Амбруаз Беро снял две каюты — для себя и для дочери, отправился в путь 20 июля 1792 года и мог уже прибыть в Париж, но… не прибыл.

«Так, шхуна «Нимфа»… вместимость… паруса… год постройки».

— Нехорошо.

Шхуне было уже 24 года, она пережила несколько ремонтов. Значит, Амбруаз Беро мог опоздать, причем порядком. А штурм королевского дворца в Тюильри был назначен Аббатом уже на сегодня.

Аббат посмотрел на огромные напольные часы и сказал помощнику:

— Пусть матадоры выходят.

Сегодняшний штурм был предопределен еще 29 июля, когда Аббат приказал Робеспьеру начинать кампанию по свержению Людовика. А уже на следующий день, после нескольких важных разговоров, было решено, что впереди пойдут марсельские матадоры — парни дерзкие и крови не избегающие. За ними немедленно выслали гонца. В тот же день Аббат оценил затраты времени на сборы и дорогу от Марселя до Парижа и назначил дату штурма Тюильри — 10 августа 1792 года.

— Но, святой отец…

Аббат поднял голову и увидел, что помощник был еще здесь.

— Что тебе?

— Марсельцы просили дать им время на отдых.

Аббат поморщился. О прибытии пятисот матадоров его около полуночи известил набат. Понятно, что на постой такую ораву разместили не ранее двух часов ночи. Впрочем, спать никто из них и не подумал. Как доложили агенты, в предчувствии большого дела матадоры устроили грандиозную попойку. Само собой, с утра эти ребята чувствовали себя неважно.

— На том свете выспятся. Иди.

Помощник попятился к выходу.

— Стой!

Помощник замер. Аббат еще раз окинул взглядом бумаги, разложенные на столе, и цокнул языком. Ему не нравилось, что Амбруаз Беро еще не в Париже.

— Выясни, кто и где видел шхуну «Нимфа» с грузом сахара из Мартиники. Порт назначения — Бордо, но посудина старая, могла не дойти.

Помощник поклонился и бесшумно исчез в дверях.

Мария-Анна Лавуазье, урожденная Польз, не находила себе места. Сегодня ее должен был навестить сын Элевтер, однако около полуночи ударил набат, и стало ясно: Париж опять становится опасен. С утра и впрямь началось брожение, по улицам двинулись отряды санкюлотов. После них в воздухе надолго повисал запах перегара, старого пота и опасности.

Тревожась, она послала к сыну лакея с письмом, но тот ушел, да так и не вернулся. Когда внизу послышался грохот дверного молотка, Мария-Анна кинулась по лестнице так споро, что едва не обогнала прислугу.

— Элевтер! Я же тебе писала, не приходи!

Двери открылись, и она обессиленно опустила руки. Это не был ее сын.

— Мое почтение, мадам Лавуазье.

В дверях стоял молодой Матье, сын друга семьи.

— Рада вас видеть, Адриан. Проходите. Что с вами?

Вид у парня был ужасный: волосы всклокочены, глаза дикие.

— Меня женят.

Мария-Анна улыбнулась.

— Давно пора.

Адриан вскинул красивые брови.

— Но меня женят на приданом Анжелики Беро!

Мария-Анна пожала плечами.

— И что в этом необычного? В Париже на приданом женят всех. Или вы опасаетесь, что это уронит вас в глазах ваших любовниц?

Адриан замотал головой и спросил:

— Могу я видеть вашего мужа?

Мария-Анна печально кивнула.

— Проходите, мой муж, как и всегда, в лаборатории.

Сегодня ее сын должен был брать у отца уроки порохового дела. Но было похоже, что Элевтер принял благоразумное решение. Он не только сам не стал выходить на улицу, но и ее посыльного у себя задержал.

Адриан помчался вверх по лестнице, а Мария-Анна зябко повела плечами и еще плотнее закуталась в пелерину.

«Не дай бог никому такой судьбы!» — подумала женщина.

Со дня ее брака, по сути, коммерческой сделки отца прошел двадцать один год. За это время она так и не привыкла ни к двусмысленности своего положения, ни к тому, что единственный сын живет не с ней.

Адриан ворвался в лабораторию, и Антуан Лоран Лавуазье расплылся в улыбке.

— Вы-то мне и нужны, Адриан! Садитесь. Не здесь! Вот сюда, пожалуйста.

Адриан стремительно прошел, сел куда сказали и заявил:

— Антуан, мне нужна ваша помощь.

— А мне — ваша. Наденьте это на лицо.

Адриан покосился на кожаную конструкцию с массой ремешков. Из нее торчал пучок начищенных медных трубок.

— А что это?

— Маска. Надевайте, надевайте. — Лавуазье нетерпеливо протянул визитеру эту штуковину. — Сейчас мы измерим объем ваших легких.

Адриан пожал плечами, приложил маску к лицу, сразу об этом пожалел, но было поздно. Лавуазье немедленно затянул ремешки на его затылке, и юноше стало нечем дышать.

— Потерпите… сейчас!.. А теперь сделайте вдох, как можно более глубокий.

Адриан послушно потянул ртом воздух, отдающий медью.

— Еще глубже! — потребовал Лавуазье. — Еще! А теперь — выдох через нос.

Адриан выдохнул, но этого оказалось мало. Антуан заставил его повторить процедуру еще раз и еще. Вдыхать становилось все сложнее и сложнее.

Лишь после пятого выдоха Лавуазье принялся ослаблять ремни и заявил:

— У вас отличные легкие!

Адриан с облегчением сорвал маску и схватил исследователя за руку.

— Антуан, устройте меня на службу.

Лавуазье удивился.

— Вам что, не хватает денег?

Адриан глотнул.

— Мы разорены, Антуан. Касса, в которую вложил все наши деньги мой отец, рухнула.

Лавуазье удивился еще сильнее.

— Вы хотите сказать, что лучший спекулянт Парижа доверил деньги патриотической кассе?

Адриан развел руками.

— Именно так. — Его голос дрогнул. — Теперь меня хотят женить на деньгах.

Лавуазье сразу погрустнел, и Адриан знал почему. Двадцать один год назад Антуана женили именно так, на деньгах. Никто не слышал, чтобы он жаловался на судьбу. Но в свете поговаривали, что бывший генеральный откупщик, весьма состоятельный коммерсант и крупнейший в мире специалист в пороховом деле несчастен.

— Вы не желаете зависеть от будущей жены?

— А кто желает? — с горечью спросил Адриан и тут же об этом пожалел.

Очень многие в свете считали, что мсье Лавуазье на самом-то деле ничем не владеет. Он может оплачивать свои дорогостоящие исследования лишь благодаря деньгам тестя.

Лавуазье нахмурился.

— Я не советую вам устраиваться на службу.

Адриан опешил. Все вокруг только и говорили, что ему пора подумать о своем будущем, взять судьбу в руки, начать служить Отечеству.

— Как так не советуете?

Лавуазье недовольно поморщился.

— В каком бы департаменте вы ни работали, обязательно угодите в свару группировок. Проигравшего — а я понятия не имею, кто это будет — отправят на эшафот. Вы хотите познакомиться с мадемуазель Гильотиной?

Адриан отчаянно замотал головой. Эта «мадемуазель» была не в его вкусе.

— Ну так возьмите меня к себе! Вас не тронут. А я неглупый малый!

Лавуазье отрицательно покачал головой.

— Неглупые малые сейчас не служат Отечеству. Они теперь его растаскивают. Если вы хотите прокормить семью, то займитесь тем же.

Адриан открыл рот, да так и застыл. Он никак не ожидал такого совета от честнейшего Антуана Лорана Лавуазье.

— Вы шутите?

Лавуазье отвернулся к окну.

— Уходите, Адриан. Я не дам вам ни места, ни рекомендации, ни денег. Я не хочу отвечать перед Господом за вашу судьбу. Сегодня едва ли не любой путь, не считая самых бесчестных, ведет на гильотину. Оставайтесь самим собой да проедайте деньги жены. Глядишь, и уцелеете…

Адриан вспыхнул, встал, сдержанно кивнул на прощание и вышел.

Три недели в море дали себя знать. Когда Анжелика сошла на испанский берег, ноги едва держали ее, а земля словно покачивалась. Но вместо того чтобы немедленно отправиться в гостиницу, им пришлось отвечать на вопросы таможенного офицера, а затем еще и клерка-монаха в какой-то нелепой рясе.

— Скажите, сеньор Беро, когда вы впервые заметили женскую деревянную фигуру над форштевнем шхуны «Нимфа»? — не отрываясь от заполнения бумаг, на неважном французском языке поинтересовался монах.

Анжелика, смертельно уставшая, мечтающая лишь о бочке с теплой водой, с ненавистью уставилась на этого каплуна. Таких бессмысленных вопросов она еще не слышала.

— Давно. — Отец пожал плечами. — Года три тому назад. Как только она стала делать рейсы с Мартиники.

Клерк в рясе аккуратно записал показание и осведомился:

— Вам известно значение этой фигуры?

Отец кивнул и сказал:

— Разумеется. Это нимфа, покровительница и символ корабля.

Клерк благодарно кивнул и написал еще одну строчку.

— Скажите, сеньор Беро, вы кому-нибудь сообщили об увиденном?

Отец растерялся.

— А кому я должен был сообщить?

— Да или нет? — Клерк проявил первые признаки нетерпения.

— Нет, — отрезал отец.

— Замечательно. — Монах приветливо улыбнулся и протянул бумагу. — Будьте добры, подпишите.

Отец наклонился, взял гусиное перо и поставил резкую, размашистую роспись.

— Благодарю вас. — Монах принял бумагу и тут же посыпал ее мелким песком, чтобы чернила просохли.

— Мы можем идти? — поинтересовался отец.

— Увы, нет, сеньор Амбруаз Беро. — Монах развел руками. — Я вынужден задержать вас по обвинению в пособничестве идолопоклонничеству.

Анжелика тряхнула головой. Она ничего не понимала.

Отец тоже удивился и спросил:

— Кому, вы сказали, я пособничал?

Клерк спрятал бумагу в металлический шкаф, щелкнул ключом и как-то снисходительно проронил: