Виновата ложь Локхарт Эмили
И так постоянно. Каждый божий день.
Боли начались через шесть недель после несчастного случая. Никто не знал, связаны ли эти события, но отрицать рвоту, потерю в весе и состояние, близкое к ужасу, было невозможно.
Мамуля сводила меня на МРТ и КТ. Иглы, аппараты. Еще больше игл и аппаратов. Меня проверили на опухоль головного мозга, менингит и так далее. Чтобы облегчить боль мне прописали одни медикаменты, потом другие медикаменты, а потом и третьи — поскольку предыдущие не сработали. Мне выписывали рецепт за рецептом, даже не зная, что со мной. Просто чтобы облегчить боль.
Каденс, говорили доктора, не принимай слишком много.
Каденс, говорили доктора, смотри, а то привыкнешь.
Но все же, Каденс, обязательно пей эти таблетки.
Я побывала на таком количестве консультаций, что даже не могу все припомнить. В итоге врачи поставили диагноз. Каденс Синклер Истман: посттравматические головные боли, также известные как ПТГБ. Мигрень, спровоцированная черепно-мозговой травмой.
Они говорили, что я поправлюсь.
Что я не умру.
Просто мне будет очень больно.
14
После года в Колорадо отец захотел снова меня увидеть. Вообще-то он настоял на поездке со мной по Италии, Франции, Германии, Испании и Шотландии — десятинедельное путешествие, начиная с середины июня, значит, летом-номер-шестнадцать я вообще не попаду на Бичвуд.
— Как нельзя вовремя, — радостно сказала мама, пакуя мои чемоданы.
— Почему? — Я лежала на полу спальни и позволяла ей сделать всю работу. У меня болела голова.
— Дедушка хочет перестраивать Клермонт. — Она закатала носки в шарик. — Я говорила тебе об этом уже миллион раз.
Я не помнила.
— С чего бы?
— Он помешан на этой идее. Лето проведет в Уиндемире.
— И ты будешь с ним?
Мама кивнула.
— Он не может остаться у Бесс или Кэрри. Ты же знаешь, за ним нужно ухаживать. Неважно. Зато в Европе ты получишь прекрасное образование.
— Я бы предпочла поехать на Бичвуд.
— Нет, — твердо ответила она.
В Европе меня рвало в специальные ведерки, после чего приходилось неоднократно чистить зубы меловой британской зубной пастой. Я ничком лежала на полу в туалетах разных музеев, чувствуя прохладу плиток под щекой, пока мой мозг плавился и с бульканьем вытекал из ушей. От мигреней моя кровь текла и текла, пачкая простыни отелей, капая на пол, впитываясь в ковер, в остатки круассанов и итальянского печенья с ликером.
Я слышала, как папа звал меня, но не отвечала, пока не начинали действовать таблетки.
В то лето я очень скучала по Лжецам.
Мы никогда не поддерживали контакт во время учебного года. По крайней мере, не особо старались, хотя пробовали, когда были младше. Мы переписывались или отмечали друг друга на летних фотографиях, особенно часто в сентябре, но через месяц неизбежно бросали это дело. Почему-то магия Бичвуда никогда не распространялась на нашу повседневную жизнь. Нам не хотелось слушать о школьных друзьях, клубах и спортивных командах. Но мы знали, что наша дружба возродится, стоит увидеть друг друга на пристани следующим летом в июне, а также соленые брызги в воздухе, тусклое солнце, отраженное в воде.
Но в год после моей беды я пропускала учебу неделями. Я провалилась по всем предметам, и директор сообщил, что мне придется остаться на второй год. Я перестала играть в футбол и теннис. Больше не могла сидеть с детьми. Или водить машину. Все мои друзья постепенно стали просто знакомыми.
Пару раз я писала Миррен. Звонила и оставляла сообщения, которых позже стыдилась, так отчаянно и одиноко они звучали.
Джонни я тоже звонила, но его голосовая почта была переполнена.
Тогда я решила больше не звонить. Не хотела больше говорить вещи, которые вызывали у меня безумную слабость.
Когда папа повез меня в Европу, я знала, что Лжецы были на острове. Дедушка не проводил связь на Бичвуд, мобильные там не работали, потому я начала писать мейлы. В отличие от моих жалких голосовых сообщений, они были очаровывающими, милыми посланиями от человека без головных болей.
По большей части.
Миррен!
Передаю тебе привет из Барселоны, где папа ел улиток в бульоне.
Наш отель весь в золоте. Даже солонки золотые. По мне, это как-то и красиво, и мерзко.
Напиши мне, что там творит малышня, куда ты подаешь документы и встретила ли ты настоящую любовь.
Каденс
Джонни!
Бонжур из Парижа, где папа ел лягушку.
Видела Нику Самофракийскую. Феноменальное тело. Без рук.
Безумно скучаю. Как Гат поживает?
Каденс
Миррен!
Привет тебе из шотландского замка, где отец ел блюдо из бараньей печени. Да, папа съел сердце, печень, легкие овцы, смешанные с овсянкой и вареные в овечьем желудке.
Так что знай, он настоящий сердцеед.
Каденс
Джонни!
Я в Берлине, где папа ел кровяную колбасу.
Поплавайте за меня. Съешьте черничный пирог. Поиграйте в теннис. А потом пришлите отчет. Мне ужасно скучно, и если вы не подчинитесь, я придумаю извращенное наказание!
Каденс
Я не так уж удивилась, когда не получила ответа. Чтобы выйти в Интернет, ты должен доплыть до Винъярда. Но, что важнее, Бичвуд в принципе был отдельным миром. Как только вы туда попадали, вся остальная Вселенная казалась лишь неприятным сном.
Возможно, никакой Европы не существовало вовсе.
15
И снова добро пожаловать в прекрасную семью Синклер.
Мы верим в физкультуру на свежем воздухе. Мы верим, что время лечит.
Мы верим, хотя не будем говорить об этом прямо, в прописанные медикаменты или вечеринки с коктейлями.
Мы не обсуждаем наши проблемы в ресторанах. Мы не верим в открытые проявления чувств. Мы никогда не изгибаем в презрении губы, и, возможно, люди испытывают к нам любопытство, потому что мы никогда не выставляем себя напоказ.
Возможно, нам очень нравится вызывать у людей любопытство.
Здесь, в Берлингтоне, лишь я, мамочка и собаки. Мы не ощущаем влияния бостонского дедушки и не подчиняемся семье, живущей на Бичвуде, но я все равно знаю, какими видят нас люди. Мы с мамой, двое в своем роде, живем в большом доме с крыльцом на вершине холма. Красавица-мать и больная дочь. У нас высокие скулы, широкие плечи. Когда мы ходим по городу, то улыбаемся во весь рот.
Болезненная дочка не особенно разговорчива. Те, кто знают ее по школе, обычно держатся подальше. Впрочем, они не очень хорошо знали ее до болезни. Даже тогда она была тихоней.
Сейчас она пропускает половину уроков. Когда она появляется, ее бледная кожа и блестящие от слез глаза придают ей гламурно-трагический вид, как книжной героине, изнуренной чахоткой. Иногда она в рыданиях падает на пол, что пугает остальных учеников. Даже самые вежливые из них устали водить ее в медпункт.
Тем не менее вокруг нее есть аура загадки, которая останавливает остальных от издевок и отношения к ней как к парии. Ведь ее мать — Синклер.
Конечно, я не ощущаю собственной загадочности, поедая миску куриного супа поздним вечером или лежа под флуоресцентным светом медпункта. В наших с мамой спорах, после папиного отъезда, едва ли есть что-то гламурное.
Я просыпаюсь и обнаруживаю, что она стоит в дверях моей комнаты и смотрит на меня.
— Не пялься на меня.
— Я люблю тебя. И я забочусь о тебе, — говорит она, положив руку на сердце.
— Ну так перестань.
Если бы я могла закрыть дверь перед ее носом, то так бы и сделала. Но я не могу встать.
В доме я часто нахожу листочки, где записано, какую еду и в каком количестве я ела в тот или иной день: «Тост с повидлом, но лишь половинка; яблоко и попкорн; салат с изюмом; плитка шоколада, паста. Нехватка жидкости? Или белка. Слишком много имбирного эля».
Совсем не гламурно, что я не могу водить машину. Нет ничего загадочного в сидении дома субботними вечерами с книжкой в окружении вонючих золотистых ретриверов. Тем не менее даже я не могу противиться приятному чувству тщеславия, когда меня считают загадочной, потому что я — член семьи Синклер, привилегированного клана особых людей, часть большого мифологического дискурса, просто потому, что я тоже из этого клана.
Мама тоже не может.
Мы были воспитаны именно для того, чтобы стать Синклерами. Синклерами.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Вермонт
16
Когда мне было восемь, папа подарил мне на Рождество комплект книжек со сказками. У них были разноцветные обложки и назывались они: «Книга Желтой феи», «Синей феи», Красной, Зеленой, Серой, Коричневой и Оранжевой. Это было собрание сказок со всего мира, всевозможные варианты знакомых историй.
Почитай их, и услышь эхо одной истории внутри другой, а затем эхо еще одной внутри этой. У многих было одинаковое начало: давным-давно жили-были три…
Три кого-то:
три поросенка,
три медведя,
три брата,
три солдата,
три козленка.
Три принцессы.
После возвращения из Европы я начала писать собственные варианты.
У меня много свободного времени, так что позвольте поведать вам одну историю. Как я уже говорила, это вариант сказки, которую вы не раз слышали прежде.
Давным-давно жил-был король, у которого было три прекрасных дочери.
Когда он постарел, то задумался, какая из них унаследует королевство, ведь ни одна девушка не вышла замуж, и наследников не было. Тогда король решил попросить своих дочерей описать свою любовь к нему.
Он обратился к старшей принцессе:
— Расскажи, как сильно ты меня любишь.
Она сказала, что любит его, как все сокровища королевства.
Затем он обратился к средней принцессе:
— Расскажи, как сильно ты меня любишь.
Она сказала, что ее любовь к нему крепче железа.
Затем король обратился к младшей принцессе:
— Расскажи, как сильно ты меня любишь.
Девушка долго думала, прежде чем ответить. Наконец она сказала, что любит его так же сильно, как мясо любит соль.
— Значит, ты совсем меня не любишь! — разгневался король. Он прогнал свою дочь из замка и поднял за ней мост через ров, чтобы она не могла вернуться.
Младшая принцесса отправилась в лес в одном пальтишке да с буханкой хлеба. Она бродила по зимней непогоде, искала укрытия под деревьями. Наконец принцесса пришла на постоялый двор и нанялась помощницей к повару. Прошли дни и недели, и дочь короля обучилась работе на кухне. В конце концов она превзошла талантом своего наставника, и ее стряпня прославилась по всей земле.
Прошли годы, и ее старшая сестра собралась выходить замуж. Все кушанья для сего празднования готовил повар с постоялого двора.
Вот на стол подали огромную жареную свинью. Это было любимое блюдо короля, но на этот раз его приготовили без соли.
Король отведал кусочек.
Затем еще один.
— Кто посмел подать столь отвратительно приготовленное мясо на свадьбе будущей королевы?! — закричал он.
Младшая принцесса-повар подошла к отцу, но девушка так изменилась, что он ее не узнал.
— Я не подам вам соли, ваше величество, — начала она. — Разве вы не прогнали свою младшую дочь за то, что она сравнила любовь к вам с бесценностью соли?
После этих слов король не только узнал свою дочь, но и понял, что она любила его больше всех.
И что потом?
Старшая и средняя дочери жили с королем все эти годы. Каждую неделю одна их них была его любимицей. Из-за постоянного соперничества девушки отдалились друг от друга. И когда вернулась младшая, король отобрал королевство у старшей, которая только вышла замуж. Она все же не станет королевой. Старшая принцесса пришла в ярость.
Поначалу младшая млела от отцовской любви. Тем не менее вскоре она поняла, что король безумен и одержим жаждой власти. Она обречена до конца своих дней жить со старым тираном, о котором нужно постоянно заботиться. Однако девушка не покинет его, и неважно, что с каждым днем здоровье его ухудшается.
Останется ли она из-за любви к нему, сравнимой с любовью мяса к соли?
Или потому, что он пообещал ей королевство?
Ей трудно понять, в чем разница.
17
Осенью после поездки в Европу я затеяла благотворительный проект. Каждый день я отдаю что-то свое.
Я отправила Миррен старую куклу Барби с очень длинными волосами, из-за которой мы часто ругались в детстве. Джонни получил полосатый шарф, который я любила носить. Ему нравится все полосатое.
Для пожилых членов моей семьи — мамочки, тетушек, дедушки — коллекционирование красивых предметов — цель жизни. У кого к смерти накопится больше, тот и выиграл.
Что выиграл? Хотелось бы мне знать.
Раньше я любила красивые вещи. Как мама, как все Синклеры. Но теперь не люблю.
Мамуля заполнила наш дом в Берлингтоне серебром и хрусталем, дорогими альбомами и кашемировыми одеялами. Толстые ковры украшают пол, картины местных художников, которых она постоянно скупает, — стены. Ей нравится старинный фарфор, который красуется на видном месте в гостиной. Прекрасный «Сааб» сменился «БМВ».
Все эти символы хорошего вкуса и процветания бесполезны.
— От красоты много пользы, — спорит мама. — Красивые вещи делают дом особенным, создают личную историю. И просто дарят удовольствие, Каденс. Ты когда-нибудь слышала об удовольствии?
Но мне кажется, она врет — мне и себе — о том, зачем ей эти предметы. Дело в том, что радость от новой покупки придает ей, хотя бы на мгновение, чувство власти. Думаю, это поднимает ее статус — дом, полный красивых безделушек, дорогих картин от ее талантливых друзей и ложек от «Тиффани». Антиквариат внушает людям мысль, что пусть мама, окончив престижный Брин-Мор, всего лишь разводит собак, но у нее есть власть — потому что есть деньги.
Отдаю: свою подушку. Я ношу ее с собой, пока бегаю по городу.
У двери в библиотеку, прислонившись к стене, стоит девушка. У ее ног бумажный стаканчик для мелочи. Она немногим старше меня.
— Хочешь подушку? — спрашиваю я. — Наволочку я постирала.
Она берет ее и садится сверху.
В эту ночь мне было неудобно спать, но это к лучшему.
Отдаю: «Короля Лира» в мягкой обложке, которую я читала, оставшись на второй год, — нашла под кроватью.
Пожертвовала в публичную библиотеку.
Мне не нужно его перечитывать.
Отдаю: фотографию бабули Типпер с вечеринки Сельскохозяйственного института, в вечернем платье и с поросенком на руках.
На пути домой я останавливаюсь у «Гудвила».
— Привет, Каденс, — говорит Патти из-за стола. — Ты просто так заехала?
— Это моя бабушка.
— Она была великолепна, — посмотрела на фотографию Патти. — Уверена, что не хочешь забрать фото? Можешь пожертвовать только рамку.
— Уверена.
Бабушка мертва. Ее фотография ничего не изменит.
— Ты снова заходила в «Гудвил»? — спрашивает мама, когда я возвращаюсь домой. Она нарезает персики специальным ножом для фруктов.
— Да.
— От чего избавилась на этот раз?
— От старой фотографии бабушки.
— С поросенком? — Ее губы дергаются. — Ох, Кади.
— Она была моя, я имела право ее отдать.
Мамочка вздыхает:
— Если отдашь одну из собак, я устрою тебе сладкую жизнь.
Я присаживаюсь на один уровень с собаками. Бош, Грендель и Поппи встречают меня тихим тявканьем. Они наши семейные собаки, великолепные и воспитанные. Чистокровные золотистые ретриверы. Поппи родила потомство для маминого бизнеса, но щенки и остальные собаки живут с маминым партнером на ферме за Берлингтоном.
— Я бы никогда не смогла, — говорю я.
Шепчу в пушистые собачьи уши, как я их люблю.
18
Если погуглить «травма мозга», большинство сайтов подтвердят, что одно из последствий — выборочная амнезия. Когда мозг травмирован, пациенты редко теряют память. Они не могут вспомнить лишь, как получили травму.
Но я не хочу, чтобы люди знали о моем изъяне. Несмотря на все консультации, сканирования и таблетки.
Не хочу быть инвалидом в их глазах. Не хочу пить еще больше таблеток. Не хочу докторов и обеспокоенных учителей. Клянусь Богом, докторов с меня достаточно.
Вот что я помню с лета, когда произошел несчастный случай:
Как влюбилась в Гата у кухонной двери в Рэд Гейт.
Его розу для Ракель и мой вечер с бутылкой вина, когда я не находила себе места от гнева.
Напускное нормальное поведение. Приготовление мороженого. Игру в теннис.
Зефирный десерт и ярость Гата, когда мы велели ему заткнуться.
Плавание под луной.
Поцелуй с Гатом на чердаке.
Историю про «Крекер Джек» и помощь дедушке, когда он спускался по лестнице.
Качели, подвал, Периметр. Мы с Гатом лежим в обнимку.
Он видит, как я истекаю кровью. Задает вопросы. Перевязывает мои раны.
Остальное я не очень помню.
Я вижу руку Миррен, облупившийся золотой лак на ногтях, как она держит канистру с бензином для моторной лодки.
Мамочка, ее напряженное лицо, когда она спрашивает: «С черным жемчугом?»
Джонни, идущий вниз по лестнице Клермонта в лодочный сарай.
Дедушка, он держится за дерево, его лицо освещено светом костра.
И мы все, четверо Лжецов, смеемся так громко, что у нас кружится голова и почти тошнит. Но что нас так рассмешило? И где мы тогда были?
Я не знаю.
Раньше я спрашивала у мамы о тех подробностях лета-номер-пятнадцать, которые не помнила. Моя забывчивость пугала меня. Я хотела перестать пить таблетки, или попробовать новые, или сходить к другому доктору. Умоляла ее рассказать о том, что я забыла. А как-то поздней осенью — которую я провела, сдавая очередные анализы на смертельные болезни, — мамочка расплакалась.
— Ты спрашиваешь меня снова и снова. Но не запоминаешь, что я говорю!..
— Прости меня.
Она налила себе бокал вина.
— Ты начала задавать вопросы, когда очнулась в больнице. «Что произошло? Что стряслось?» Я все рассказала тебе, Каденс, и ты все правильно повторила. Но на следующий день ты спросила снова.
— Прости, — повторила я.
— И до сих пор спрашиваешь почти каждый день.
Это правда, я ничего не помню о несчастном случае. Не помню, что случилось до и после. Не помню приемы у врачей. Я знала, что они были, это было очевидно — мне же поставили диагноз и прописали таблетки, — но почти все лечение прошло мимо меня.
Я посмотрела на мамулю. На ее невыносимо обеспокоенное лицо, блестящие от слез глаза, вялый от алкоголя рот.
— Не спрашивай об этом больше, — сказала она. — Врачи считают, будет лучше, если ты вспомнишь сама.
Я заставила ее рассказать мне все в последний раз и записала ответ, чтобы прочитать его, когда захочется. Поэтому я и могу поведать вам о несчастном случае, когда я отправилась на ночное купание, о скалах, обморожении, проблемах с дыханием и неподтвержденной черепно-мозговой травме.
Больше я никогда не задавала ей вопросов. Мне многое неясно, но, по крайней мере, она перестала пить.
19
Папа планирует свозить меня в Австралию и Новую Зеландию на все лето-номер-семнадцать.
Я не хочу ехать.
Хочу вернуться на Бичвуд. Хочу встретиться с Миррен и позагорать, планируя наше будущее. Хочу поспорить с Джонни, понырять в море и приготовить мороженое. Хочу разводить костры на берегу маленького пляжа. Хочу валяться в гамаке на крыльце Клермонта и снова стать одной из Лжецов, если это возможно.
Я хочу вспомнить несчастный случай.
Хочу узнать, почему Гат испарился. Не понимаю, почему его не было со мной, когда я пошла плавать. Не знаю, почему я пошла на маленький пляж в одиночку. Почему я плавала в нижнем белье и не оставила одежды на пляже. И почему он бросил меня, когда мне было так плохо.
Я гадаю, любил ли он меня. Любил ли Ракель.
Мы с папой должны улететь в Австралию через пять дней.
Я не должна была соглашаться на это.
Я делаю несчастный вид и начинаю всхлипывать. Говорю маме, что не хочу увидеть мир. Мне нужно повидаться с семьей. Я скучаю по дедушке.
Нет.
Мне станет плохо, если я полечу в Австралию. Снова начнутся сильные головные боли, мне нельзя садиться на самолет. Нельзя есть непривычную еду. Перелет — слишком большая нагрузка. А что, если мои лекарства потеряются?!
Хватит спорить. Поездка уже оплачена.
Утром я выгуливаю собак. Загружаю посуду в посудомойку, потом расставляю ее по полкам. Надеваю платье и крашусь. Съедаю все, что есть на тарелке. Позволяю маме обнять меня и погладить по волосам. Говорю, что хочу провести лето с ней, а не с папой.
Пожалуйста.
На следующий день к нам в Берлингтон приезжает дедушка. Он жил на острове с середины мая, и ему пришлось воспользоваться лодкой, машиной и самолетом, чтобы добраться сюда. Он не навещал нас с тех пор, как умерла бабуля Типпер.
Мамуля забирает его из аэропорта, пока я дома накрываю на стол к ужину. Она купила жареную курицу и гарнир в городском продуктовом магазине.
Дедуля сильно похудел с последнего раза, как мы виделись. Седые волосы пучками торчат вокруг ушей; он похож на старого птенца. Кожа потеряла упругость, живот вывалился — не таким я его помнила. Он всегда казался непобедимым, с сильными широкими плечами и сверкающими зубами.
Дедуля из тех людей, у кого есть девизы. «Нет — неприемлемый ответ», — всегда говорит он нам. И: «Никогда не занимайте места в заднем ряду. Победители сидят впереди».
Мы, Лжецы, раньше только глаза закатывали на такие формулировки: «Будьте решительны; никому не нравятся мямли». Но когда разговоры касались взрослых тем, мы всегда внимали его мудрым словам.
На дедушке клетчатые шорты и мокасины. На его тощих ногах видны гематомы. Он хлопает меня по спине и требует виски с колой.