Виновата ложь Локхарт Эмили

41

Великан берет ржавую пилу. Он злорадно напевает, пока распиливает мой лоб, пробираясь к мозгу.

У меня осталось меньше четырех недель, чтобы узнать правду.

Дедушка зовет меня Миррен.

Близняшки крадут снотворное и бриллиантовые сережки.

Мама ссорится с тетушками из-за дома в Бостоне.

Бесс ненавидит Каддлдаун.

Кэрри бродит ночами по острову.

Уилл страдает от кошмаров.

Гат — Хитклифф.

Гат считает, что я его не знаю.

И возможно, он прав.

Я беру таблетки. Запиваю их водой. В комнате темно.

Мама стоит в дверях и наблюдает за мной. Я с ней не разговариваю.

Я лежу в кровати уже два дня. Время от времени острая боль ослабевает до надоедливой пульсации. Затем если я одна, то сажусь и делаю записи на маленьких бумажках над моей кроватью. Вопросов больше, чем ответов.

Как-то утром, когда мне стало лучше, дедушка решил зайти в Уиндемир. На нем белые льняные брюки и синий спортивный пиджак. Я, в шортах и футболке, играю с собаками в саду — бросаю им теннисный мячик. Мама уже ушла в Новый Клермонт.

— Я собираюсь в Эдгартаун, — говорит дедуля, почесывая Боша за ушком. — Хочешь присоединиться? Если ты не против компании старика.

— Даже не знаю, — отшучиваюсь я. — Я так люблю обслюнявленные мячики… На это может уйти весь день.

— Я свожу тебя в книжный, Кади. Куплю подарки, как раньше.

— Как насчет ирисок?

Дедушка смеется:

— Безусловно, купим и ириски.

— Это мама тебя подговорила?

— Нет. — Он почесал свои встопорщенные седые волосы. — Но Бесс не хочет, чтобы я вел моторную лодку сам. Говорит, что я могу потерять направление.

— Мне тоже не разрешено рулить.

— Знаю, — говорит он, протягивая ключи. — Но здесь главный я, а не Бесс и Пенни.

Мы решаем позавтракать в городе. Нужно отплыть от Бичвуда до того, как тетушки нас хватятся.

Эдгартаун — милая портовая деревушка в Мартас-Винъярд. Нам до нее плыть двадцать минут. Повсюду видны белые заборы и белые деревянные домики с цветочными садами. В магазинах продают сувениры для туристов, мороженое, дорогую одежду и антикварные ювелирные изделия. От гавани постоянно отплывают лодки: кто на рыбалку, кто полюбоваться пейзажами.

Дедушка будто снова стал самим собой. Швыряет деньги направо и налево. Угощает меня эспрессо и круассанами в маленькой пекарне со столиком у окна, затем пытается купить мне книгу в местном магазине. Когда я отказываюсь от подарка, дедуля качает головой, прознав про мой благотворительный проект, но не отчитывает меня. Вместо этого он просит помочь выбрать подарки для малышни и книгу по флористике для Джинни, экономки. Мы делаем большой заказ в кондитерской Мурдика: шоколад простой, шоколад ореховый, арахисовое масло и ириски.

Прогуливаясь по одной из арт-галерей, мы случайно встречаем дедушкиного адвоката — худого седеющего мужчину, по имени Ричард Тэтчер.

— Так вот ты какая, Каденс, первая внучка! — говорит он, пожимая мне руку. — Много о тебе наслышан.

— Он отвечает за наше имущество, — объясняет дедушка.

— Первая внучка, — повторяет Тэтчер. — С этим чувством ничто не сравнится.

— Да, у моей девочки есть голова на плечах, — хвастается дедуля. — В ней течет наша кровь, Синклер до мозга костей.

Стандартные фразы, я постоянно слышу их от него. «Никогда не жалуйся. Никогда не оправдывайся». «Нет — не наш ответ». Но меня смущает, когда он использует их и когда упоминает обо мне. Есть голова на плечах? На самом деле у меня проблемы с головой, как ясно сказано в бесчисленных чертовых медицинских диагнозах — кроме того, в моих жилах течет кровь неверных Истманов. В следующем году я не иду в колледж, я забросила спорт и все организации, в которых раньше состояла. Большую часть времени нахожусь под действием «перкосета» и отвратительно веду себя с младшими кузинами и кузенами.

Тем не менее лицо дедушки светится, когда он говорит обо мне. По крайней мере, сегодня он помнит, что я — не Миррен.

— Она похожа на вас, — говорит Тэтчер.

— Не правда ли? Вот только она — хорошенькая.

— Спасибо, — говорю я. — Но если ты хочешь добиться полного сходства, мне придется разлохматить волосы.

Дедушка улыбается.

— Это все из-за ветра, мы плыли на лодке, — подмигивает он Тэтчеру. — Забыл взять с собой шляпу.

— Они у него всегда топорщатся, — как бы по секрету говорю я мужчине.

— О, я знаю.

Они прощаются, дедушка берет меня под руку, и мы покидаем галерею.

— Он хорошо о тебе позаботился, — говорит он мне.

— Мистер Тэтчер?

Дедуля кивает.

— Но не говори маме. Она снова закатит истерику.

42

По дороге домой я кое-что вспоминаю.

Лето-номер-пятнадцать, раннее июльское утро. Дедушка делал себе эспрессо на кухне Клермонта. Я ела тосты с джемом за столом. Мы были одни.

— Люблю этого гуся, — говорю я, указывая на него. Фигурка гуся кремового цвета стояла на буфете.

— Он здесь с тех пор, как тебе, Джонни и Миррен стукнуло три, — сказал дедуля. — В тот год мы с Типпер отправились в Китай. — Он хихикнул. — Она накупила кучу таких сувениров. Мы наняли гида — специалистку по искусству. — Он подошел к тостеру и вытащил ломтик хлеба, который я поджарила для себя.

— Эй! — недовольно вскрикнула я.

— Тихо тут, я — твой дедушка. Могу брать тосты, когда захочу. — Он сел за стол со своим эспрессо и намазал масло на тост. — Девушка отвела нас в антикварный магазин и помогла попасть на разные аукционы. Она говорила на четырех языках. Такая неказистая. Маленькая китайская девчушка.

— Не говори так. Это некрасиво.

Он проигнорировал мое замечание.

— Типпер накупила себе украшений и подумывала приобрести фигурки животных для наших домов.

— Так вот откуда взялась жаба в Каддлдауне?

— Конечно, жаба из слоновой кости, — кивнул дедушка. — А еще мы купили двух слонов.

— Они в Уиндемире.

— И обезьян для Рэд Гейта. Их было четыре.

— Разве продавать слоновую кость не запрещено? — спросила я.

— Ну, смотря где. Ее можно достать. Твоя бабушка очень любила слоновую кость. Когда она была маленькой, то часто ездила в Китай.

— Это слоновые бивни?

— Может, носорожьи.

Вот он, дедушка. Его седые волосы все так же густы, лишь морщины на лице стали глубже от частого плавания на яхте. Тяжелая массивная челюсть делает дедулю похожим на голливудского актера.

Ее можно достать, сказал он о слоновой кости.

Один из его девизов: «Нет — не наш ответ».

Такой стиль жизни всегда казался мне героическим. Он повторял эту фразу, когда советовал нам потакать нашим амбициям. Когда поддерживал стремление Джонни участвовать в марафоне или я не смогла победить в читательском конкурсе в седьмом классе. Он повторял ее, рассказывая о своей бизнес-стратегии и о том, как он уговорил бабушку выйти за него.

— Я делал ей предложение четыре раза, прежде чем она согласилась, — всегда говорил дедуля, пересказывая одну из любимых легенд семьи Синклеров. — В итоге я ей надоел. Она согласилась, лишь бы я заткнулся.

Сейчас, завтракая за столом и наблюдая, как он ест мой тост, я поняла, что фраза «Нет — не наш ответ» больше соответствует очень богатому мужчине, которому было наплевать, кто может пострадать, лишь бы его жена получила фигурки, которыми ей хотелось приукрасить свою недвижимость.

Я подошла и взяла гуся.

— Люди не должны покупать слоновую кость, — сказала я. — Это занятие неспроста стало нелегальным. На днях Гат читал книгу о…

— Не надо мне рассказывать, что читает этот мальчишка! — отрезал дедушка. — Я в курсе. Мне приходят все счета.

— Прости. Но он заставил меня задуматься о…

— Каденс.

— Ты мог бы выставить статуи на аукцион, а затем пожертвовать деньги на сохранение дикой природы.

— Но тогда у меня не будет статуй. Они были очень дороги для Типпер.

— Но…

Дедушка рявкнул:

— Не рассказывай, что мне делать с моими деньгами, Кади! Они — не твои.

— Хорошо.

— Тебе не разрешается указывать мне, как распоряжаться моим имуществом, ясно?

— Да.

— Никогда.

— Поняла, дедушка.

У меня было желание схватить гуся и швырнуть через всю комнату.

Что будет, когда он ударится о камин? Разобьется или нет?

Я сжала кулаки.

Мы впервые говорили о бабуле Типпер со времени ее смерти.

Дедушка швартуется у причала и привязывает лодку.

— Ты все еще скучаешь по бабушке? — спрашиваю я его, когда мы направляемся к Новому Клермонту. — Я вот скучаю. Мы никогда о ней не говорим.

— Часть меня умерла. И это была лучшая часть.

— Ты так считаешь?

— И нечего больше обсуждать, — говорит дедушка.

43

Я обнаруживаю Лжцецов во дворе Каддлдауна. На траве валяются теннисные ракетки и пустые бутылки, обертки от еды и полотенца. Моя троица лежит на хлопковых подстилках в солнцезащитных очках, в руках у них пакетики с чипсами.

— Тебе уже лучше? — спрашивает Миррен.

Я киваю.

— Мы скучали по тебе.

Они обмазались детским маслицем для тела. Две баночки лежат на газоне.

— Вы не боитесь обгореть? — интересуюсь я.

— Я больше не верю в защиту от солнца, — говорит Джонни.

— Он решил, что все ученые коррумпированы и вся индустрия солнцезащитных кремов — всего лишь прибыльное мошенничество, — объясняет Миррен.

— Ты когда-нибудь видел солнечный ожог? — спрашиваю я. — Кожа буквально пузырится.

— Глупая затея, — говорит Миррен. — Нам просто безумно скучно, вот и все. — При этом она намазывает масло себе на руки.

Я ложусь рядом с Джонни и открываю пачку чипсов со вкусом барбекю.

Смотрю на грудь Гата.

Миррен читает вслух книгу о Джейн Гудолл, антропологе.

Мы слушаем музыку через маленький динамик моего айфона.

— Еще раз объясни, почему ты не веришь в защитные кремы от солнца? — спрашиваю я Джонни.

— Это заговор. Чтобы продать побольше продукции, в которой никто не нуждается.

— Ага.

— Я не сгорю, — говорит парень. — Вот увидишь.

— Но зачем ты наносишь детское масло?

— О, это уже не часть эксперимента, — объясняет он. — Мне просто нравится постоянно быть липким.

Гат застал меня на кухне, где я ищу еду. Почти ничего нет.

— Последний раз, когда я тебя видел, снова был неоптимальным, — говорит он. — В коридоре, пару ночей назад.

— Да уж. — Мои руки трясутся.

— Извини.

— Хорошо.

— Мы можем начать сначала?

— Мы не можем начинать сначала каждый день, Гат.

— Почему нет? — Он запрыгивает на стойку. — Может, это лето вторых шансов.

— Вторых — конечно. Но дальше это становится глупым.

— Так будь просто нормальной, — говорит он, — хотя бы сегодня. Давай притворимся, что я не запутался, а ты — не злишься. Давай вести себя так, будто мы друзья, и забудем о случившемся.

Не хочу притворяться.

Не хочу быть друзьями.

Не хочу забывать. Я пытаюсь вспомнить.

— Всего на пару дней, пока наши отношения снова не нормализуются, — говорит Гат, видя мои сомнения. — Мы будем развлекаться, пока все это престанет казаться важным.

Я хочу знать все, понять все; хочу прижаться к Гату, провести руками по его телу и никогда не отпускать. Но, наверное, это единственный способ для нас начать сначала.

«Будь нормальной. Сейчас же. Потому что ты нормальная. И можешь справиться».

— Это я умею.

Я вручаю ему кулек ирисок, которые мы с дедушкой купили в Эдгартауне, его лицо проясняется при виде сладкого, и это греет мне сердце.

44

На следующий день мы с Миррен берем небольшую моторную лодку и отправляемся в Эдгартаун без разрешения.

Мальчики не хотят ехать. Они собираются поплавать на каяках.

Я за штурвалом, Миррен ведет рукой по воде.

На ней мало одежды: верх от купальника в ромашку и джинсовая мини-юбка. Она идет по мощеным тротуарам города, говоря о Дрейке Логгерхеде и каково было вступать с ним в «половой акт». Так она это называет; ее ощущения о произошедшем связаны с запахом роз, фейерверками и американскими горками.

Она болтает, какую одежду хочет купить для первого курса в Помоне, какие фильмы посмотреть, какие проекты воплотить этим летом: например, найти в Винъярде место, где можно покататься на лошадях, и снова начать делать мороженое. Честное слово, она болтает без умолку в течение получаса.

Завидую я ее жизни. Парень, планы, колледж в Калифорнии. Миррен отправляется в свое солнечное будущее, пока я возвращаюсь в Академию Дикинсона, где переживу еще один год снега и удушья.

У «Мурдика» я покупаю небольшой кулек ирисок, хоть со вчера еще осталось несколько штук. Мы садимся на лавочку в тени, и Миррен все болтает и болтает.

Еще одно воспоминание.

Лето-номер-пятнадцать, Миррен сидит рядом с Тафтом и Уиллом на ступеньках нашей любимой кафешки «Клэм шэк» в Эдгартауне. У мальчишек в руках пластиковые вертушки радужной окраски. Лицо Тафта в шоколадной ириске, которую он только что слопал. Мы ждали Бесс с туфлями для Миррен. Без обуви мы не могли зайти внутрь.

Ноги девочки были грязными, а ногти покрыты синим лаком.

Мы уже давно сидели, когда Гат вышел из магазина чуть дальше по улице. Под мышкой зажата стопка книг. Он быстро побежал к нам, будто бы пытаясь догнать, хоть мы просто сидели на месте.

Вдруг он резко остановился. Верхняя книга называлась «Бытие и ничто» Сартра. На тыльной стороне его ладоней все еще были написаны слова. Совет от дедушки.

Гат поклонился — неуклюже, по-дурацки — и вручил мне последнюю книгу из своей стопки: это был роман Жаклин Мориарти. Я читала ее все лето.

Я открыла титульную страницу. Она была подписана:

«Для Кади, со всем-всем-всем.

Гат».

— Я помню, как мы ждали, чтобы Бесс принесла тебе туфли и мы могли пойти в кафе, — говорю я Миррен. Она перестает балабонить и смотрит на меня с ожиданием. — Вертушки. Гат подарил мне книгу.

— Так твоя память возвращается! Это замечательно!

— Тогда тетушки ссорились из-за поместья.

Она пожимает плечами:

— Немного.

— А мы с дедушкой поспорили из-за фигурки слоновой кости.

— Да. Мы только об этом и говорили.

— Расскажи мне кое-что.

— Что?

— Почему Гат исчез после моего несчастного случая?

Миррен крутит пальцем свой локон.

— Не знаю.

— Он вернулся к Ракель?

— Не знаю.

— Мы поссорились? Я сделала что-то не так?

— Я не знаю, Кади.

— Я расстроила его пару дней назад. Потому что не знала имен прислуги. И не видела его квартиру в Нью-Йорке.

Следует тишина.

— У него есть причины, чтобы злиться на тебя, — наконец говорит сестра.

— Что я сделала?

Миррен вздыхает:

— Этого уже не исправишь.

— Почему?

Внезапно Миррен начинает кашлять. Так давится, будто ее сейчас вырвет. Согнулась пополам, побледнела, покрылась испариной.

— Все в порядке?

— Нет!

— Я могу помочь?

Она не отвечает.

Я протягиваю ей бутылку с водой. Она берет. Медленно пьет.

— Я слишком далеко зашла. Мне нужно вернуться в Каддлдаун. Немедленно.

Ее глаза остекленели. Я даю ей руку. Ее ладошка влажная, и она едва держится на ногах. Мы молча идем к гавани, где пришвартована наша маленькая лодка.

Мама не заметила отсутствия лодки, но увидела кулек ирисок, который я вручила Тафту и Уиллу.

И снова бесконечные упреки. Ее лекции мне неинтересны.

Мне нельзя покидать остров без ее разрешения.

Мне нельзя покидать остров без взрослых.

Мне нельзя управлять лодкой, сидя на лекарствах.

Не могу же я быть такой глупой, что не понимаю, ну же?

Я извиняюсь, чего и хочет мама. Затем бегу в Уиндемир и записываю все, что вспомнила, — кафе, вертушки, грязные ноги Миррен на деревянных ступеньках, книгу Гата — на бумажках над моей кроватью.

45

Начинается моя вторая неделя на Бичвуде. Мы залезаем на крышу Каддлдауна. Это легко; мы просто никогда не решались раньше, потому что нужно было пробраться через окно в спальне тети Бесс.

Ночью на крыше чертовски холодно, зато днем с нее открывается чудесный вид на остров и на море. Я гляжу поверх деревьев, посаженных вокруг Каддлдауна и Нового Клермонта с японским садом. Я даже могу заглянуть внутрь дома с французскими окнами почти во всех комнатах первого этажа. Рэд Гейт тоже видно, хотя и не полностью, а также дальнюю часть острова, напротив Уиндемира, и залив.

В первый день мы принесли на крышу еду и старое покрывало для пикника. Мы ели сладкий португальский хлеб и плавленый сыр в небольших деревянных коробочках. Вытащили ягоды в зеленых картонках и холодные бутылки с лимонадом.

Мы решили приходить сюда каждый день. Все лето. Эта крыша — лучшее место на свете.

— Если я умру, — говорю я, пока мы смотрим на открывшийся вид, — то есть когда я умру, бросьте мой пепел в воду у маленького пляжа. И когда вы будете по мне скучать, то сможете взобраться сюда, посмотреть вниз и вспомнить, какой классной я была.

— Или спуститься и поплавать в тебе, — говорит Джонни. — Если будем ну очень сильно скучать.

— Фу.

— Слушай, ты сама сказала, что хочешь оказаться в воде у маленького пляжа.

— Я просто хотела сказать, что мне здесь нравится. Это было бы идеальное место для моего праха.