Двенадцать детей Парижа Уиллокс Тим
– День выдался удачным, сударь. Около тридцати пистолей, больше половины золотого экю, – сообщил Кристьен, заглянув внутрь двух открытых кошельков.
– Возьми оба кошелька с собой, – велел ему Тангейзер.
Затем он закрыл окно. Перед его мысленным взором возникло лицо Паскаль.
– Что приказал Ле Телье по поводу детей в доме сестры Фроже? – спросил он.
– Фроже? – переспросил Пикар.
Иоаннит шагнул к столу, и Кристьен попятился.
– За каждую ложь придется платить, – сообщил ему рыцарь. – Тебя видели с Фроже сегодня вечером.
Он ударил ногой Ле Телье, и тот взвыл.
– Я могу спросить твоего хозяина, а это потраченное время, платить за которое тоже придется тебе, – продолжил Матиас.
– Он отправил сержантов, чтобы они схватили Анну и ждали в доме Ирен, на тот случай, если вы вернетесь, – рассказал Пикар.
– Анну? – не понял госпитальер, но потом вспомнил: сержант Фроже знал Паскаль под этим именем.
– Девочку с черными волосами, – пояснил Малыш Кристьен. – Ле Телье спросил, кто из детей вам дорог больше всего.
Тангейзер опустил взгляд. Глаза Марселя остекленели от страха.
– А остальные? – уточнил рыцарь.
– Он сказал, что Анны будет достаточно, а остальные – просто помеха.
Иоаннит вспомнил, как они обедали. Мышки смеялись над непослушными яйцами. Юсти поедал пироги с инжиром. Флер… Правая рука Матиаса сомкнулась на горле Ле Телье. Кожа лейтенанта была тонкой и влажной от пота. Приподняв его с пола и ощутив сопротивление застрявшей в крышке стола стрелы, Тангейзер почувствовал отдаленное эхо его мучений. Но этой боли было недостаточно.
– Я не имею к этому отношения, – добавил Пикар.
Фальшивые оправдания Кристьена помогли госпитальеру встряхнуться. Он заставил себя успокоиться. Нет, Ле Телье еще рано умирать. Тангейзер отпустил его.
– Отведи меня к Орланду, – сказал он Кристьену.
Рыцарь не собирался оставлять свидетелей того, что произошло в особняке Ле Телье, но убивать Стефано он не хотел. Ему нравился этот человек, способный держать слово. Малыш Кристьен поднимался по лестнице с трудом. Иоаннит перегнал его, схватил за воротник и потащил за собой. Прислугу отпустили на ночь, и было ясно, что никто из оставшихся в доме людей не придет, пока их не позовут. Они остановились у двери. Госпитальер постучал:
– Стефано из Сьона! Это Матиас Тангейзер.
Огромный швейцарец открыл дверь. В руке у него был меч. Он окинул взглядом окровавленный торс рыцаря, золотую цепь и арбалет, вложил меч в ножны и отдал честь.
Тангейзер заговорил по-итальянски:
– Как прошел день?
– Милорд, после нашей последней встречи самым трудным для меня было не уснуть.
– Ты сослужил мне хорошую службу. Как Орланду? Он способен передвигаться?
– Только не ускоренным маршем. Он слаб – сами знаете, лихорадка, – но голова у него ясная. Каждый час я заставляю его пятнадцать минуть ходить по комнате.
– Превосходно, приятель. А теперь, к сожалению, мы снова должны расстаться.
– Да будет мне позволено, милорд… Я уже видел эту цепь.
– Да. Если бы она по-прежнему висела на шее Ле Телье, к утру ты был бы уже мертв, и Орланду тоже. А в случае удачи Марселя и я вместе с вами.
– Именно поэтому я и боролся со сном. Почувствовал неладное, как только мы попали сюда, хотя Орланду был спокоен. Если я вам еще нужен, только скажите.
Матиас боролся с искушением. Стефано, конечно, надежен, однако он представления не имеет, что от него может потребоваться. Предстоящее смущало даже самого госпитальера. Кроме того, он не хотел, чтобы за ним охотилась швейцарская гвардия – а это вполне может произойти, если он увлечет за собой одного из ее капралов.
– Я хочу, чтобы все, что ты видел и делал с тех пор, как покинул особняк Бетизи вместе с сержантом Баро – который теперь мертв, – стало твоей тайной. Тебе придется придумать какую-нибудь историю, объясняющую твое отсутствие. Но в такой день это будет нетрудно. Согласен? Даешь слово?
– Даю слово, милорд, все это останется тайной. Но могу я спросить, почему?
– Молчание принесет пользу нам обоим. Мы оба – и Орланду тоже – оказались втянутыми в чужой заговор. Заговор начался с Марселя Ле Телье и им же закончится. Его смерть стоит перед тобой. Если будет расследование – заговора Ле Телье или его кончины, – то твое участие, скорее всего, будет означать твой конец. И уж точно ни при каких обстоятельствах это не принесет тебе пользы. Что касается других участников, то большинство из них уже мертвы, а остальные скоро к ним присоединятся.
Стефано покосился на Кристьена. Тот посмотрел на Тангейзера, но не решился ничего спросить.
– Молчание солдата – это щит солдата, милорд. А сочинять истории мне не впервой, – заявил гвардеец.
– Я тоже буду хранить тайну. Потрать это в Сьоне.
Матиас взял кошелек с пистолями у Кристьена и отдал Стефано. От его веса брови швейцарца поползли вверх. Потом он нахмурился:
– Милорд, я не могу взять это просто за бодрствование.
– Отдай церкви, если должен.
– А я должен, милорд?
Стефано улыбнулся. Госпитальер похлопал его по спине:
– Когда-нибудь мы еще встретимся. В другой битве.
– Надеюсь, милорд. Только если на одной стороне.
– Если нет, бей сильнее, потому что от меня пощады не жди. До встречи. Аддио.
Швейцарец отдал честь и стал спускаться по лестнице.
– Выходи через черный ход, Стефано, или девчонка тебя подстрелит, – сказал ему вслед иоаннит. – И хочу предупредить, в холле ты найдешь…
– Я уже нашел их, милорд, пока вы брали цепь. Буона фортуна.
Кристьен озадаченно прислушивался к их разговору.
Орланду все понимал, но не вмешивался.
Тангейзер жестом приказал Пикару войти в комнату, снял стрелу, последовал за ним и поставил арбалет у стены. Орланду сидел на стуле. Его смуглое лицо было бледным, но сил хватило, чтобы встать. Глаза юноши были черными и бездонными, как у его отца. Рыцарь улыбнулся – вид этого парня всегда вызывал у него такую реакцию.
Взгляд его пасынка остался серьезным.
– Ты опять весь в крови, – заметил он.
– Не волнуйся, это не моя, – усмехнулся его отчим.
Людовичи по-прежнему не улыбался.
– Дай мне обнять тебя, – сказал Матиас. – Или хотя бы пожать руку.
Левая рука Орланду висела на перевязи. Он протянул правую руку, и Тангейзер сжал ее. Однако его радость испортило присутствие служителя коллежа.
Старик старался держаться в тени.
– Это Бонифаций, – сказал юноша.
– Я знаю, кто он, – кивнул рыцарь. – Ты сможешь сам спуститься по лестнице? Хорошо. Сядь на ступеньках в вестибюле и подожди меня. Я быстро. Если кто-нибудь постучит, спросишь, кто это, и позовешь меня.
– Пожалуйста, мальчик мой! – взмолился Бонифаций. – Он собирается хладнокровно убить меня.
Людовичи понял, что так и будет. Он посмотрел на золотую цепь на груди Тангейзера.
– Ты убил его превосходительство? – догадался молодой человек.
Теперь он был явно взволнован.
Его отчим тоже. Его превосходительство? Что это с мальчиком?
– Его превосходительство внизу, молит о смерти, – сообщил он пасынку.
Бонифаций опустился на колени рядом со своим стулом и сцепил пальцы.
– Матиас, я не понимаю… – растерянно уставился на иоаннита юноша.
– Я тоже, но это может подождать, – отозвался тот. – Карла в опасности. Иди, стереги входную дверь.
– Я понимаю, что мне тебя не остановить, но Бонифаций мой друг. Я жил в его доме, – продолжил спорить Людовичи.
Тангейзера затошнило:
– Вчера этот друг сказал мне, что не может вспомнить, когда видел тебя в последний раз. Он заодно с Ле Телье и его фанатиками, которые хотели убить твою мать. А также тебя и меня.
– Это правда? – Вопрос Орланду предназначался Малышу Кристьену.
Ударом наотмашь госпитальер отправил Кристьена на пол.
– Ты просишь этот мешок дерьма подтвердить мои слова? – вновь повернулся он к пасынку.
Орланду попятился от его ярости.
– Ты заодно с этими животными? – продолжал рыцарь.
– Против тебя, Матиас? Конечно, нет! – воскликнул молодой человек. – Я тебя люблю. Но я против гугенотов. Ты не был здесь, ты не знаешь, какие они и что они собирались сделать с короной и страной. Ле Телье – великий человек, блестящий человек, и он многое поведал мне о политике. Благодаря ему я скоро вступлю в ряды «Пилигримов святого Иакова», которые…
– Я знаю, кто они, – вздохнул иоаннит. – Скоро, говоришь… Тебя обманули. Но по крайней мере в этом нет твоей вины. Что же касается всего остального, то тут я тебе не судья.
Он не мог прочесть выражение лица Орланду, его черных глаз. Его отец Людовико был фанатиком, инквизитором. Неужели это наследственное? Боль и страх охватили Тангейзера. Он подумал о Карле. И решительно разрубил запутанный узел чувств:
– Кто в тебя стрелял?
– Не знаю, – сказал юноша.
Тангейзер наступил на голову Кристьена и прижал ее к доскам пола:
– Кто в него стрелял?
– Доминик. Доминик Ле Телье!
– Почему?
– Орланду хотел увезти мать из особняка д’Обре.
Тангейзер вновь перевел взгляд на пасынка. В черных глазах юноши мелькнуло что-то жуткое. Рыцарь не знал, что это, и не хотел знать.
– Мы не могли позволить ей уехать. – Пикар тяжело дышал. – Иначе весь план рушился.
– Орланду, – вновь обратился к Людовичи Матиас, – почему ты хотел увезти Карлу? Тебе стало известно о плане?
Молодой человек не отвечал. Похоже, он находился во власти своего непреодолимого упрямства.
Госпитальер перенес вес тела на пятку и почувствовал, как меняется под его ногой форма черепа Пикара.
– Кристьен, Орланду знал о заговоре? – снова обратился он к неудачливому драматургу.
– Я не знаю. Не знаю! – застонал тот. – Я понятия не имею, что произошло между ним и остальными.
Рыцарь убрал ногу. Людовичи смотрел на Пикара не мигая. Матиас тоже.
– Орланду, ты знал, что они задумали убить символ мира? – спросил иоаннит.
Юноша не отвечал. Упрямство. Или страх. Перед совестью. Или перед отчимом.
– Отвечай.
– Да, да, прекратите это! – подал голос служитель коллежа. – Он знал. Я ему сказал.
Тангейзер посмотрел на Бонифация.
– Меня не посвящали в заговор, – сказал старик. – Но я знал.
Рыцарь подождал, пока он соберется с духом.
– Я полюбил Орланду. Давно, – объяснил Бонифаций. – А потом в Париж приехала его мать. Когда он возвращался от нее, я видел, что он счастлив. Он был так прекрасен в эти минуты, прекраснее, чем всегда, хотя мне это казалось невозможным. Мать его была мне безразлична. Я ее никогда не видел. И я молчал. Но в назначенный день я понял, что не перенесу вида уничтоженной красоты. И сказал ему.
По щекам старика потекли слезы.
Тангейзер посмотрел на Орланду. Юноша явно не догадывался о природе любви Бонифация, и пусть он останется в неведении. Напрашивался еще один вопрос, но Матиас не стал его задавать. Хватит с него ответов. Ударом ноги он заставил Кристьена встать. Потом вытащил кинжал и подошел к служителю. Сморщенный содомит умоляюще хватал его сапоги.
– Старики боятся смерти больше молодых, – сказал госпитальер пасынку. – Хотя должно быть наоборот. Если не желаешь смотреть, подожди внизу.
– Матиас! – позвал его тот вместо ответа. – Ты хочешь знать, спас бы я и семью д’Обре?
Тангейзер наклонился, вонзил кинжал в правую нижнюю часть тощего живота служителя и вспорол его наискосок, до нижних левых ребер. Потом он выпрямился, оставив Бонифация извиваться в конвульсиях среди собственных внутренностей.
Вытерев лезвие, он посмотрел на Орланду:
– Мне не обязательно это слышать.
– Ты никогда не скрывал от меня правду. Я тоже не буду.
– Прекрасно. Ты оставил бы д’Обре умереть. А теперь нам пора.
– Бонифаций сказал мне в пятницу. Как раз в то утро стреляли в адмирала Колиньи.
Матиас взял себя в руки и кивнул. Людовичи продолжил:
– Гугенотская знать была в ярости. Они угрожали отомстить – открыто, прямо на улицах. Я посчитал, что в такой атмосфере убийство одних д’Обре будет достаточным символом. Смерть невинной семьи спровоцирует гугенотов на войну, не причинив вреда моей матери.
– Не причинив ей вреда?
Вопрос прозвучал тихо, но мальтийский рыцарь вздрогнул, услышав собственный голос. Орланду смотрел ему в глаза, словно зачарованный. Лицо Тангейзера не оставляло сомнений – между ними порвалась какая-то связь, которую юноша считал несокрушимой. Иоаннит сам осознал это не сразу, но его пасынку хватило доли секунды. Перед глазами Тангейзера все поплыло, и он произнес вслух то, что знали оба и о чем уже не было смысла молчать:
– Если ты собираешься когда-нибудь рассказать об этом Карле, дай мне знать сейчас, и я убью тебя прямо на месте.
Губы Орланду дрожали. Он был в смятении.
У Матиаса же было такое чувство, словно он вонзил нож себе в живот.
– Я скажу ей, что ты погиб в бою, и она будет оплакивать тебя, – сказал он. – Карла выдержит, потому что у нее большое сердце. Она всю жизнь будет любить мальчика – и мужчину, – которым дорожила. Но знание о твоих «расчетах» – ужас, стыд, отчаяние – будут преследовать ее до самого последнего вздоха. И вот этого вреда я не допущу. Она не узнает правду, иначе мы оба будем прокляты. Ты меня слышишь?
Людовичи заморгал, сдерживая слезы.
– Ты меня слышишь? – повторил его отчим.
– Я никогда не расскажу об этом матери, – пообещал юноша.
– Мне бы хотелось, чтобы ты дал слово чести.
– А оно чего-то стоит?
– Для меня – целого мира, если ты его дашь.
– Слово чести.
– Иди сюда.
Орланду, пошатываясь, подошел к рыцарю. Тот прижал его голову к своему плечу.
– В твоем возрасте я резал шиитов по приказу султана и считал это святым делом, – вздохнул Матиас. – Поэтому послушай совета опытного человека. Если и совершать смертный грех, то только ради себя, а не кого-то другого, не ради его веры, его короны или его денег. Тогда, по крайней мере, мы будем прокляты как люди, а не как рабы или шлюхи.
– Мне очень жаль, – пробормотал молодой человек.
– Знаю. Ты должен испить сию чашу до дна. Это пойдет тебе на пользу. А теперь нам пора.
Юноша выпрямился. Тангейзер улыбнулся. Орланду же так и не смог этого сделать.
– Чем тебе помочь? – спросил он отчима.
– Возьми лук и колчан и будь готов передать их мне, – распорядился иоаннит, после чего повернулся к Пикару. – Давай, прихвостень!
Матиас спустил Кристьена по ступенькам. Снизу доносились стоны. Рыцарь сдернул с кровати матрас и потянул за собой.
– Твой великий человек – фанатик, – сказал он пасынку. – И у него хватило ума, чтобы вовлечь тебя и остальных в кровную месть против меня. Война, которой вы так жаждали, уже разразилась, но Ле Телье все равно собирался убить Карлу. Сегодня вечером. На моих глазах.
Госпитальер взял арбалет и вставил в него стрелу.
– Кровная месть? – удивился Орланду. – Из-за чего?
– Не знаю. Я его не спрашивал.
Лейтенант по уголовным делам Парижа балансировал на одном целом колене позади своего полированного письменного стола. Глазные яблоки на его лице, забрызганном мозгом сержанта, дрожали. Кровь и слизь, вытекавшие из приоткрытого рта, были похожи на какую-то отвратительную опухоль. Ле Телье раскачивался и глухо стонал. Его скрещенные ладони наводили на мысль о какой-то странной молитве. Возможно, он действительно молился…
Орланду вскрикнул.
– Прибереги свою жалость для кого-нибудь другого, – усмехнулся иоаннит. – Этот червяк, которому ты служил, построил свою башню на страданиях тысяч людей: он отправил их на дыбу, колесо или виселицу, причем их вина или невиновность его не интересовали. Он волновался не больше, чем когда отправлял свою лошадь к кузнецу, чтобы тот ее подковал.
Тангейзер сеял скорбь, не испытывая особых чувств. Но теперь он злился на этот наполненный убийствами день. Он шел через реку крови, а другого берега еще не было видно. Рыцарь не сомневался в правильности всего, что он сделал, но его приводила в ярость мысль, что источником этих кровавых дел стал этот лицемер и что такое ничтожество смогло сбить с пути истинного его сына. Он положил арбалет на стол.
– Эй, смотри на меня! – позвал он Марселя.
Тот поднял голову, но, не выдержав взгляда Тангейзера, опустил глаза.
– Будешь отвечать кивками, – сказал ему иоаннит. – Кивни.
Ле Телье кивнул.
– Ты заплатил за убийство Карлы, чтобы заставить меня страдать.
Лейтенант снова кивнул.
– Когда ты узнал, что я в Париже, то нанял головорезов, чтобы они схватили меня и привели к тебе.
Еще один кивок.
– Ты рассчитывал также захватить Карлу и убить ее у меня на глазах.
Марсель принялся всхлипывать.
– Ты знал, что она беременна. Отвечай.
Ле Телье еще раз кивнул.
– А перед тем, как убить меня, ты рассчитывал получить удовлетворение, сообщив, чем я заслужил такое жестокое наказание.
Марсель кивнул, и капли слез упали на его бороду.
– Если я вытащу кляп у тебя изо рта, ты скажешь теперь, прежде чем я тебя убью, чем я заслужил твою ненависть? – спросил госпитальер.
Ле Телье посмотрел на него. Кивать не было нужды, но он кивнул трижды. Отчаянное желание назвать виновника своих преступлений пересилило даже надежду остаться в живых.
– Хорошо, – сказал Тангейзер. – Потому что я не намерен слушать. Мне плевать.
Марсель не поверил ему и что-то замычал в кляп.
– Что бы я ни сделал тебе или твоим близким, я не испытываю раскаяния или сожаления. А перед тем как покинуть этот город, хозяином которого ты себя считаешь, я убью твоего сына, – сообщил ему Матиас.
Взгляд Ле Телье стал безумным. Он пытался осознать услышанное.
Тангейзер сделал паузу.
Марсель промямлил что-то сквозь кляп.
Тангейзер вытащил меч.
– Позволь мне его убить, – попросил Орланду.
– На Мальте, когда мы стояли бок о бок, как братья, против тысяч доблестных врагов, я делал все возможное, чтобы ты не отнял ни одной жизни, – покачал головой его отчим. – В том, чтобы отнять эту, нет никакой доблести.
Он подвел молодого человека к окну и открыл створки:
– И в этом тоже.
Иоаннит подождал, пока юноша увидит постыдные дела, творившиеся на пропитанной кровью полосе песка.
– Вот твои «пилигримы», – сказал он сухо. – Вот твоя война.
Людовичи ухватился за подоконник здоровой рукой, чтобы не упасть.
– Наша война, – поправился Матиас, – потому что я виноват в ней больше, чем ты. Смотри и запоминай, брат мой.
Оставив Орланду размышлять над увиденным, Тангейзер вернулся к Ле Телье и острием меча приподнял его подбородок:
– В геенну огненную.
Взмахнув мечом, он обрушил его на шею Марселя. Лысая голова упала на стол и покатилась к ногам Кристьена. Кровь хлынула на крышку стола, подхватив лежавшие на нем бумаги. Госпитальер взял чашу с вином и осушил ее. Превосходное. Он поставил чашу, и его взгляд привлек лист бумаги. Знакомый почерк.
В суматохе он только теперь понял, откуда здесь взялся Бонифаций.
Тангейзер посмотрел на Пикара, который стоял у двери, прислонившись к стене:
– Значит, ты отдал Ле Телье письмо, которое я тебе отправил.
– Нет, сударь, нет! То есть я не собирался. Но Бонифаций…
– У тебя остался последний шанс спасти свою жизнь. Рассказывай, каков был план.
Малыш Кристьен относился к той разновидности животных, которые не способны поверить в свою смерть, какими бы серьезными ни выглядели аргументы. Пока он жив, он верил, что не умрет.
– Вы, сударь, приказали мне прийти на встречу у виселиц на Гревской площади, – начал он объяснять. – Доминик с капитаном Гарнье – и, естественно, их люди – сидят в засаде, смешавшись с отрядами милиции на площади и соседних улицах. Они считают, что вы придете туда раньше. Письмо было первым известием о вас, которое до нас дошло.
– Значит, Гарнье знает о доме печатника.
– Я ничего об этом не знал, сударь, пока Фроже… Нет, на самом деле это Ле Телье сказал капитану, что вы убили девятнадцать ополченцев. Я тут ни при чем…
– Когда ты должен был прийти к виселицам?
– В половине двенадцатого.
– Один или под охраной?
– Один, на случай, если вы за мной следите.
Они подождут как минимум пять минут, прежде чем пошлют за Кристьеном.
– Орланду, который час?
– Десять, начало одиннадцатого.
– «Пилигримы» пешие или конные? – спросил Тангейзер.
– Доминик, Гарнье и Тома Крюс верхом.
Три минуты, чтобы добраться сюда, пять на размышления, три для возвращения на Гревскую площадь, не меньше десяти, чтобы собрать отряд и выступить. То есть примерно в полночь. Но куда выступить? Пришлось признать, что его противники умнее, чем казалось до сих пор.
Матиас полагал, что его целью должны быть ворота Сен-Дени. Тампль и его верные рыцари находились за Гревской площадью, а кружным путем туда придется идти долго. Но в любом случае остается одна проблема: убедить часового открыть ворота после того, как он устроит бойню на улице. Можно спрятаться, как предлагал Гриманд. Но их слишком много. И сколько дней они смогут прятаться? Сколько времени пройдет, прежде чем Доминик пустит по его следу Шатле или кого-то посерьезнее?