Дневник нарколога Крыласов Александр
— Я тебе говорила, что НТВ стал желтым каналом?
— Говорила, — промямлил Федя.
— Я тебя предупреждала, что это добром не кончится?
— Предупреждала.
— Я тебе говорила, что журналисты выдерут нужные им слова из контекста и втопчут твое имя в грязь?
Найденов в ответ только засопел.
— Они же замкадыши. Эти проституты и проститутки готовы на все. Они за тридцать тысяч сребреников и мать родную в бордель сдадут, и в церкви «Марсельезу» пропукают, — Вероника рубила слова не хуже опытного агитатора.
— Ну, причем здесь замкадыши, — робко возразил Федор.
— Коренные москвичи на такое не пойдут, — безапелляционно заявила Вероника.
— Ник, ну, кто же знал, что там такая засада, — промямлил Найденов.
— Больше мне не звони. Никогда. От тебя один дискомфорт.
Вероника бросила трубку, и Федор услышал короткие сигналы, напоминающие звук работающего электрокардиографа. Сигналы сначала отдавали болью в левом ухе, контактирующем с телефоном. Потом боль постепенно сползла по левой стороне шеи в левое плечо, под лопатку и устремилась за грудину. В груди что-то звонко лопнуло и задребезжало.
«Опаньки, да у меня инфаркт», — поставил себе диагноз Найденов и попытался вдохнуть. Не получалось. На него навалилась страшная усталость и отчужденность. «Зачем я полез на телевидение? Зачем? Почему так мало отдыхал? Для чего все откладывал на потом?» — пронеслось в затуманенном мозгу. Найденов в изнеможении прикрыл глаза, посидел так несколько минут и умер. Сердце Феди остановилось навсегда. Стайка бомжиков, распивающая портвейн на соседней скамейке, быстро обратила внимание на «дремлющего пассажира».
— Нажрался уже, касатик, — пробурчала тетка с синими ногами по кличке Косоротка, — вот оно как в одинаре пить.
— Почистить его нужно, — предложил главарь, с погонялом Щербатый.
— Хорошо бы, — согласились остальные.
— Косоротка, прикрой. Кабанчик, на выход, — скомандовал главарь.
Бомжиха встала перед Найденовым и стала делать вид, что разговаривает с ним, а Кабанчик освободил фраера от кошелька, телефона и часов. Люмпены воровато огляделись и порысили в другой конец парка, а тело Найденова осталось одиноко сидеть на скамейке, пока душа отлетала к заиндевевшим небесам. Таким его и обнаружил линейный наряд полиции.
Смерть Найденыша странно повлияла на Шуршикова, он утих и принялся писать рассказы. Егоров тоже изменился — с саженцев Сергей Сергеевич переключился на рассаду.
— Отдуплился раб божий Федюня, — начал свою поминальную речь Егоров.
— Нет. Это скорее подходит для почившего пролетария, забивающего козла, — помотал головой Жека.
— Окочурился раб божий Федыпа…
— Не годится. Это для крестьян, — перебил Шуршиков.
— Скопытился?
— Тем более для крестьян.
— Ласты склеил? Подойдет? — Сергей Сергеевич вопросительно уставился на Шуршикова.
— Он был наркологом, а не водолазом.
— Карандаши откинул?
— Это для моделей, умерших от анорексии, — капризничал Женька.
— Кеды в угол поставил?
— Во. Вот это подойдет. Уважительно и с намеком на его нездоровую активность.
— Я тут на стене граффити видел: «Встретил продажного журналиста — убей», — внезапно вспомнил Сергей Сергеевич.
— Душевная надпись, — оценил Шуршиков, — я бы так и сделал, но сидеть не хочется.
— А ты про них рассказ напиши. Убей морально, — посоветовал Егоров.
— Рассказ напишу, — Женька почесал в затылке, — может, даже на роман замахнусь.
— Вот, вот. Замахнись.
— Спи спокойно, дорогой Федя, — начал Шуршиков, — ты был, на удивление, романтичен и беззащитен в наш подлый век. Мы говорили тебе, что никому ничего не нужно в нашей стране. Что всех устраивает пьющее население, а борьба с наркотиками напоминает по сути варьете. Но ты не верил и хотел все изменить.
— Увы, — подхватил Сергей Сергеевич, — нашедшего выход затаптывают первым. Все к лучшему. В обществе ангелов тебе будет комфортнее. Только, пожалуйста, не доставай их своей контент-терапией и компьютерными технологиями, а то они тебя обратно отправят. Я все сказал.
— Извини, Федя, — развел руками Женька, — ты же знаешь, наркологи на работе не пьют, не принято.
Коллеги не чокаясь выпили по стакану газировки и отвернулись в разные стороны, чтобы скрыть выступившие слезы. Благоговейную тишину нарушали только крики больного с белой горячкой из пятой палаты.
— Вот так походя сломали парню жизнь, а потом и угробили, — пробурчал Шуршиков, — эти НТВ-шники ведут себя слишком резво. Вот ведь гадств, и не накажет их никто.
— А на фига он умер? — возмутился Сергей Сергеевич. — Лучше бы судился. Метод разрешен Минздравом, все честь по чести. Найденчик у канала большие деньги мог бы отсудить. Легко.
— Каким образом? — не въехал Женька.
— Ты запись внимательнее просмотри, — разгорячился Егоров, — они утверждали, что метод является ненаучным, а он абсолютно легитимен. Если сам Минздрав разрешил, куда уж дальше.
— Теперь-то что. Вот оно — телевидение. Умер Найденыш, сердце не выдержало, — вздохнул Шуршиков.
— То-то и оно, что поздно. Все он хотел в ящик попасть. Вот и попал, точнее сказать — сыграл, — Сергей Сергеевич посмотрел в окно, — ну и погодка.
За окном заканчивался март, и снег падал к ногам прохожих подобно подбитым мечтам и рухнувшим надеждам, а снежинки напоминали замерзшие мыльные пузыри, обильно выдуваемые ветром.
Горе-изобретатель
Пашка Кулигин, сколько себя помнил, всегда что-нибудь да изобретал. Еще в пионерском лагере ему дали кличку Кулибин, и она приклеилась к Павлу на всю жизнь. Он сам порой путал свою фамилию и прозвище. Пашке уже стукнуло тридцать пять, он был разведен, нищ и зашуган. А как, по-вашему, должен себя ощущать изобретатель в России? Кулигина не просто отовсюду гнали, это было бы полбеды. Его разработок просто никто не читал, даже не открывали. Всем было некогда. «Чем же вы занимаетесь, сволочи, — кричал Кулигин в ночную тьму после очередного глотка водки, — если у вас даже десяти минут нет, чтобы мои работы просмотреть?! Что ж вы такое важное ваяете?!» Случайный собутыльник успокаивал как мог разошедшегося Пашаню и ждал продолжения банкета. Новый знакомый пытался делать вид, что ему чрезвычайно интересны идеи Кулигина касательно ремонта дорог или возведения эргономичных теплиц на дачных участках, но ровно до той секунды, пока в бутылке плескалась «огненная вода». Как только она иссякала, милый прежде собеседник в лучшем случае просто вставал и уходил, а в худшем еще и наезжал на Кулигина, мол, это из-за вас, ученых, озоновая дыра разрастается, а надои падают. Пашка прекратил заниматься благотворительностью и взялся квасить в одинаре, но судьба уже ковыляла ему навстречу.
Женя Ферапонтов имел такое же отношение к Германии, как липецкая редька к странам Карибского бассейна. Просто на излете восьмидесятых он женился на поволжской немке Анне Копф, поделился с ней своей фамилией и принялся обустраивать социалистический быт. В начале девяностых быт сменился на капиталистический, и на этот раз уже Анхен одолжила мужу свою фамилию и предложила поискать заблудившееся счастье на немецкой земле. Свежеиспеченный Копф почесал репу и быстро согласился. Жизнь в Германии была сытой и налаженной, но работать там приходилось тяжело и удивительно много. Женя быстро плюнул на это дело, получил пособие по безработице и время от времени мотался в Москву — получать деньги за две сдаваемые квартиры. Один раз, копошась в Интернете, он набрел на сайт Кулигина и обалдел — таких простых решений запутанных задач ему еще не приходилось встречать. Копф позвонил Кулигину, и они быстро нашли общий язык, оказалось, что они учились в одном автодорожном институте, просто в разные годы и даже имеют общих знакомых. Женька, приехав в Москву за квартирной данью, разыскал Кулигина, и они пошли попить пивка в парк к героям Плевны. Копф настоятельно советовал Пашке сменить страну проживания, пока тот окончательно не спился.
— Я не могу жить без Родины, — нудел Кулигин.
— А кто тебя заставляет без нее жить? Я тоже без нее не могу, поэтому грамотно дозирую. Приехал, деньги за хаты слупил, с друзьями нажрался, московским смогом подышал и назад к фрицам.
— Но ты хоть скучаешь по России?
— Зачем? — искренне удивился Женька. — Билет взял да приехал. Все упирается только в деньги, а так у меня два паспорта: русский и немецкий, каким хочу, таким и пользуюсь.
— Нет, я так не могу.
— Напра-а-асно.
— Родина у человека должна быть одна.
— Абсолютно с тобой согласен. Я уже двенадцать лет в неметчине живу, а все равно там чужой. Ну, за Родину.
— Не хочу онемечиваться, — занудствовал Кулигин, — хочу сохранить загадочную русскую душу.
— Ты думаешь, я там онемечился? Черта с два. Это они обрусели. А знаешь ли ты, что качество немецких автобанов резко снизилось? Спроси меня, почему? Ну, спроси?
— Почему? — послушно поинтересовался Кулигин.
— Потому что дорожными рабочими там вкалывают русские и украинцы. А у них одна забота — какую-нибудь халтуру найти. Тянут они дорогу где-нибудь в Баварии, рядом с хозяйством местного бауэра. Крестьянина по-немецки. Заходят к нему на огонек и предлагают: хочешь, мы тебе асфальтовую дорожку вокруг дома забабахаем? Кто же не хочет? Они ему: семь тысяч евро нам на карман, и к утру будешь как канцлер со своей фрау по асфальту разгуливать. По рукам, по ладоням, и в результате у крестьянина «прошпект» рядом с домом, а у автобана проблемы, потому что часть асфальта ушла налево, и его пришлось заменить глиной и коровьим навозом.
Ребята помолчали, прихлебывая вспотевшее пиво.
— Так что я теперь Женя Головастый, — внезапно оживился экс-Ферапонтов. — Копф по-немецки — голова.
— Лучше Женя Башковитый, — предложил свой вариант Кулигин, — или Женя Мозговой.
— В общем, Копф — всему голова, — подвел итог великолепный Жека, — а имя у меня, знаешь какое?
— Какое?
— Ойген. Это Евгений по-древненемецки. Как у нас, допустим, Ферапонт.
— Ну, Ферапонт, ну, Головастик, — прыснул Кулигин, — как тебя только трудовой немецкий народ терпит?
— По сравнению с турками я просто ангел, — заверил Женек, — а потом мои трое детей — лучший вклад в немецкую экономику. Они ведь уже настоящие немцы, не то, что я.
— Каждый должен приносить пользу тому Отечеству, где он родился, — напыщенно высказался порядком задутый Пашка.
— Ты думаешь, здесь кому-то нужны твои мозги? Ошибаешься. Если ты придешь к какому-нибудь российскому инвестору и предложишь ему новейший способ выращивания райских яблочек, он пошлет тебя подальше. Ему это не нужно. Больно хлопотно поливать, удобрять и ждать полгода урожая. А знаешь, что ему от тебя требуется?
— Что?
— Креативность по-русски. Если ты, допустим, придешь к инвестору с раздвижной лестницей и скажешь, что у тебя на примете есть замечательный яблочный сад и с помощью твоей лестницы можно быстро обобрать чужой урожай. Вложений ноль, отдача — пятьсот процентов. Вот такие предложения встретят горячий отклик и понимание.
— Хочешь стихи послушать? — зашмыгал носом Кулигин. — С тоски, понимаешь, даже стихи начал писать.
— Давай.
- Я отбился от всех. Я на самом краю.
- Серп Луны уподоблен веночку.
- Никогда не умел я топтаться в строю,
- Но не чаял пропасть в одиночку.
- Вроде был весельчак, вроде свойский пацан,
- И усы не щетинил в угрозе.
- Почему же все гонят меня к праотцам
- И мечтают распять на березе?
- То ли нос воротил. Не желал пить вина
- С разношерстною сволочью вместе,
- То ль от прожитых лет задубела спина
- И не гнется в положенном месте…
— Достаточно, — прервал душевное половодье Копф, — это похоже на присказку: вот лежу я охаю, а прохожим по ху… Неинтересно никому. Вот если бы ты…
— Менты, — напрягся Кулигин, увидев серые фуражки из-за кустов, — или полицейские, черт их теперь разберет. Ух, они нам сейчас устроят качели за распитие в общественном месте.
— Спокуха, — хмыкнул Женька, — говорю только я, а ты молчи как партизан. Я, я, геленваген?
Полицейские, предвидя легкую поживу, приближались, укоризненно качая головами.
— Русланд и дойчланд — фрондшафт! — завопил Копф, размахивая своим немецким паспортом как пропуском в рай.
— Иностранцы, что ли? — сразу утратили приподнятое настроение блюстители порядка. — Кажись, немцы.
Евгений внезапно пустился в пляс, распевая походные немецкие марши.
— Во, немчура, дает. Во, разошелся, — менты с опаской стали поглядывать на Женю.
А Копф то изображал нижний брейк, то демонстрировал русскую присядку, а то скакал мелким бесом вокруг остолбеневших блюстителей порядка. Потом Женя от нижнего брейка перешел к верхнему: он резко подпрыгивал и норовил ударить сверху по милицейским фуражкам. Сева таращил глаза и с ужасом ждал развязки этого балета. Между тем Ферапонтов-Копф, зажав свой немецкий паспорт в зубах, словно кинжал, принялся танцевать лезгинку, потом семь-сорок, наконец, схватив полицейских за плечи, пустился в пляс между ними. Менты отпрянули в разные стороны и, поддерживая свои пострадавшие фуражки, дали деру. Вслед им несся громовой хохот разошедшегося гостя столицы.
— Уф, — пытался отдышаться Женя, — а представляешь, если бы я им русский паспорт показал? Как думаешь, чем бы дело закончилось?
— Тебе бы пожизненный срок обломился, — каркнул Пашка.
— Сто пудов, — схватился за живот Ферапонтов-Копф, — а иностранцев в России заранее побаиваются и уважают.
— Знаешь, я про один случай тут читал, — рассмеялся Кулигин, — хочешь посмеяться?
— Валяй.
— Это все происходило в семидесятых годах, при развитом социализме. Приходит мужик в леспромхоз и говорит: я изобрел новый способ выкорчевывания леса. Тягачи не нужны, лесорубы не нужны, солярка не нужна, дороги не нужны, и вдобавок никаких пней не остается и ничего не гниет. Ему, конечно, говорят, как и мне, — свободен. Но мужик упертый — поехал в районный леспромхоз, потом в главк. До Министерства лесного хозяйства дошел. И отовсюду его пендалями гнали. Наконец, один чиновник в министерстве смилостивился — рассказывай, мол, в чем прикол? Мужик рассказал, чиновник тут же психоперевозку вызвал, и изобретателя в дурку закатали. Оказывается, он предлагал деревья вертолетом дергать. И действительно, дороги не нужны, лесорубы отдыхают, тягачи ни к чему.
— Ха-ха-ха! — загоготал Копф. — Кого-то мне это напоминает.
— Но я же не такой, — оскорбился Кулигин, — я адекватный.
— Смотря, с какого боку, — по-прежнему заливался Копф.
— С какого боку?
— А с того, что в России нормальные люди изобретателями не становятся. Потому что конец у них в нашей империи один — психушка. Вот только отделения разные: или «шизо» косит их ряды, или «белочка» за руку здоровается.
— Так-то оно так, — окончательно сник Кулигин.
— Добиться успеха в России можно только за рубежом, — подвел итог Копф. — Еще по пиву?
— Какой же ты немец, если тормозиться не умеешь, — хмыкнул Кулигин, доставая из кармана последнюю мелочь, — я видел немцев. Они сидят с одной кружкой пива и давят ее целый вечер, а мы с тобой уже по семь бутылок выдули.
— А я и не говорил, что я немец, — заржал Копф, отводя Пашкину руку, — я скорей кубинец, если брать во внимание мое отношение к труду и деньгам. Ну, поедешь в Германию?
— Нет, я буду искать себе применение на Родине, — набычился Пашка, — где родился, там и пригодился.
— Ну-ну.
На следующий день Кулигин пошел в Министерство дорожного транспорта посмотреть, как продвигаются его дела с внедрением покрытий на резиновой основе. Увы, бесхозная папка с его предложениями так и пылилась, никем не востребованная.
— Матерь вашу, — потемнело в глазах у Павла, — для вас же, дураков, стараюсь. Вам же хочу жизнь улучшить.
Секретарша спряталась за кулер и посмотрела на Кулигина гадливо и опасливо, как на мышонка, разгуливающего по ее офисному столу. Павел отодвинул ее в сторону и шагнул в кабинет к Хрюну, главному инженеру по дорожным покрытиям.
— Здравствуйте, Андрей Сергеевич. Как, прочитали мой реферат?
Хрюн надулся как клизма, готовая к употреблению, тяжело вздохнул, но ничего не ответил. Пашка не отставал.
— Реферат, спрашиваю, прочитали?
Хрюн надулся, еще больше и процедил:
— Я читаю только два произведения: Шекспира и Библию.
— Ага, в оригинале, — ухмыльнулся Кулигин, — на древнеанглийском и древнееврейском.
— Вон, — коротко бросил Хрюн, — вы отвлекаете меня от государственных дел и эффективного управления.
— Ага, от государственных дел, — скривился Пашка, выходя и хлопая дверью, — еще десять лет такого эффективного управления — и перепись населения превратится в перекличку.
Но тут до Пашки дошли слухи, что его однокашник Гоша Тузик стал заместителем у Хрюна. Кулигин, не раздумывая, позвонил Гоше. Он помнил Тузика со студенческих времен как неунывающего, необразованного, сексуально-озабоченного парнишу. Причем половая активность настигала Тузика почему-то утром с похмелья. И чем круче была похмелюга, тем сексуально раскрепощеннее вел себя Тузик.
— «Ребяты», пошли по бабам? А лучше «побегли».
— Вчера нужно было активничать, — стонали «ребяты», с трудом отрывая головы от подушек, — сегодня уже поздно.
— В самый раз, — скакал кобельком Тузик, вызывая нескрываемое раздражение у собратьев своим цветущим видом и ретивостью.
— Уйди, постылый. Вместо того чтобы приставать к девахам вчера, ты хлестал портвейн, а сегодня тебя на подвиги потянуло?
— Ну, как «хочете». Я один «побег».
— Беги, беги. Тебя там встретят с распростертыми объятиями.
Тузик, напевая под нос: «Это кто такой хороший вдоль по улице бегит. Это я такой хороший вдоль по улице бегю», убывал в направлении женской половины общежития, но через десять минут возвращался, подвергнутый бомбардировке кухонной утварью и учебниками.
— Чего это они? — изумлялся Тузик.
— Идиот, — стонали студенты, — вчера нужно было добиваться девичьей ласки.
— А я сегодня хочу, — недоумевал Тузик.
— А-а-а-а-а! — рыдала молодежь, закрывая головы подушками.
На Пашкиной памяти Тузик так ни разу и не добился женской благосклонности.
— Здорово, хомут, — начал Кулигин со студенческого приветствия.
— Это кто? — опешил Тузик.
— Это кто такой хороший с телефоном говорит. Это я такой хороший с телефоном говорю.
— Джинс?
— Не-а.
— Сынок?
— He-а.
— А кто?
— Кулибин.
— А-а-а-а, наш городской сумасшедший.
— Почему это я сумасшедший? — обиделся Пашка.
— Только психопаты по инстанциям пишут, — пояснил Тузик.
— Я для Родины стараюсь.
— Я же говорю, что у тебя с головой маненько проблемы.
— У меня девять государственных патентов… — начал с дрожью в голосе Кулигин.
— Ну и что?
— У меня три международных сертификата…
— Ну и что? — опять перебил Тузик.
— Я прихожу со свежими идеями в министерство, а там сидят…
— Не сидят, а работают! — в голосе Тузика прорезался рык доминирующего самца.
— Много они там наработали! — взбеленился Кулигин. — Асфальт уже через две недели трескается…
— Не твое собачье дело, когда он трескается! — зарычал Тузик. — Ты, что, умнее всех?!
— Умнее, — уперся Пашка, — все признают оригинальность моих разработок. Меня вон даже в Германию приглашают.
— Вот и едь туда, — отрезал Тузик.
— Русский язык сначала выучи, — Кулибин в сердцах нажал отбой, — грамотей!
Наутро, ежась от утреннего холодка, Кулигин настырно шагал в сторону наркологического центра. Следующим пунктом его программы значилось немецкое посольство.
Вулкан подкрался незаметно, или Три дня в итальянском плену
Посвящается 232 рейсу Римини — Москва 17–20 апреля 2010 года
День первый
Ничто не говорило о надвигающейся катастрофе. Сытые, умытые туристы и туристки лениво вылезали из автобуса и доставали из его чрева чемоданы и сумари. Мужики автоматически закуривали и прикидывали, сколько они смогут закупить выпивки на оставшиеся деньги. Женщины с завистью посматривали на надписи на пакетах соседок и сразу грустнели. Нигде собственный муж не предстает таким законченным неудачником, как на выходе из туристического автобуса. Вместо трех сумок с надписями «Балдинини», «Макс Мара» и «Дольче Габана» у нее в руках болтается жалкий зеленый пакетик из «Бенеттона». «Фиг ему, а не пузырь текилы, — мстительно думали жены, — обойдется. На оставшуюся сумму мы накупим парфюма. В крайнем случае, кухонную прихватку моей маме». Холеная публика вальяжно нагружала тележки и становилась в очередь на регистрацию. Дальше по накатанной: паспортный контроль, дьюти-фри и борт самолета. Через три часа — Москва. Опять несколько формальностей, такси и, наконец, дом родной. Дальше только приятное — душ, раздача итальянских подарков, чаепитие и освежающий сон. Артем с плохо скрываемым презрением смотрел на это стадо. Какие самодовольные рожи, какие убогие разговоры, какие тяжеленные сумищи! У него за спиной болтался тощенький рюкзачок с карнавальной маской из Венеции, пара грязных маек и предметы первой необходимости. Одна из грузных теток толканула его коленом под зад и игриво пропела:
— Молодой человек, не поможете?
— Без проблем.
Артем кивнул и схватился за ее чемодан. Он оказался не просто тяжелым, он был неподъемным. Пыхтя и проклиная свою мягкотелость, взвалил на тележку. Чем же он набит? Книгами? Смешно. Золотом? Сомнительно. Двадцатипятилетний холостой Артем и близко не мог себе представить, какими товарами обеспеченная женщина может заменить себе отсутствие полноценной духовной жизни. Он побродил по дьюти-фри, послушал пререкания женатых мужиков со своими половинами и в который раз убедился, что победа достается слабому полу. Женщины, приятно возбуждаясь, расхватывали парфюм и товары ширпотреба, а их мужья выходили с пустыми руками. Со всех сторон звучало:
— Нужно все потратить. Не везти же евро домой.
— Зин, ну давай хоть джину купим.
— Васька, зачем тебе этот конструктор? У нас дома таких полно.
Артем плюхнулся на диванчик и забубнил себе под нос песню Шевчука: «Еду я на Родину. Пусть кричат уродина. А она мне нравится. Хоть и не красавица…»
До отлета оставалось полчаса. Сейчас всех пригласят в самолет и…
Грустный женский голос с сильным итальянским акцентом оповестил:
— Вылет задерьживается на польчаса.
Туристы зашебуршились. Прилететь на полчаса позже как-то не входило в их планы, приходилось пожертвовать чаепитием с любимыми пирожными. Через полчаса неожиданно выяснилось, что вылет задерживается еще на два часа. Это уже было серьезно и грозило смазать всю процедуру раздачи подарков. Еще через два часа бодрый мужской голос без малейших признаков акцента известил:
— В Исландии прорвало вулкан, и все воздушные коридоры закрыты.
Он так и сказал про вулкан — прорвало, как будто это была какая-то труба. Народ зароптал. Это уже было покушение на святое — восьмичасовой восстановительный сон. Тут же была организована инициативная группа в количестве пяти басистых теток, которые пошли качать права. Ответ не заставил себя ждать. Печальный женский голос с итальянским акцентом предупредил:
— Всэ, кто хочит пакинут территория аэропорта, звободны в звоих дейздвиях. Мы отмечаем визы и доззвидания.
Пассажиры посмеялись над эстонскими интонациями в слове «до свидания», но притихли. Все оставленные на произвол туристы начинают обустраиваться, но куда им до русских. С веранды аэропорта тут же притаранили пластмассовые столы, сдвинули скамейки, и русский дух нашел свой выход в великом и могучем. Естественно, пьянстве. Бутылок у всех было полно, времени тоже. В таком случае почему не отпраздновать? За одним столом братались, за другим подвывали: «Под крылом самолета о чем-то поет…» На третьем уже просто спали. Алкоголь значительно ускоряет время и вызывает прилив несвойственной человеку щедрости. Заготовленные коньяки и текилы, вискари и джины, ромы и вина как поленья летели в костер всеобщего веселья. А костер разгорался все сильнее. Кто-то уже боролся на руках, кто-то начал водить хороводы. Артем, не так давно посмотревший фильм «Парижская любовь Кости Гуманкова», решил также надавать самым колоритным типажам кликух и посмотреть за их действиями. Он сразу сообразил, что одним днем тут не обойдется.
Среди сильно пьющего русского контингента особо выделялся один, которого Артем назвал Гопник. Гопник жил в его гостинице и дал возможность разглядеть себя лучше остальных. Это был 50-летний малый в альпинистской куртке лимонно-желтого цвета со светоотражающими полосками. Такие куртки носят укладчики асфальта и дорожные рабочие. Он ходил по Римини с пакетом вина в руках и еще удивлялся, почему все продавцы сразу узнавали в нем русского.
— Твой пакет вина лучше любого бэйджика, — хохотал Артем, — хоть бы ты уж с бутылкой ходил.
Ему было стыдно за соотечественников. Он начинал понимать фразу: и чтобы на отдыхе вокруг меня ни одной русской рожи не было. Гопник перманентно спал. Естественно, задутый. Он спал везде: на стульях в кафе, на скамейках в парках, а один раз Артем увидел его спящим прямо на земле, причем левая половина его туловища лежала на лужайке, а правая на тротуаре. Гопник не придумал ничего лучшего, чем уснуть прямо на автобусной остановке Римини — Сан-Марино, живописно расположившись между окурков и другого мелкого мусора. Удивительно, но все сходило ему с рук.
Так вот, Гопник в зале ожидания укушался вином так, что закемарил на массажном кресле. Тут же нашелся шутник, который кинул 1 евро в щель, и кресло заходило ходуном. Эффект превзошел все ожидания. Гопник заверещал неожиданно тонким голосом и свалился на пол. С пола поднялся уже разъяренный монстр.
— Кто? — обвел он всех налитыми кровью глазами.
На него не обратили внимания, и тогда, снова забравшись в кресло, он предался радостям массажа в течение положенных трех минут.
Лучше всего было детям, они весело носились по зданию аэропорта или хвалились своими гаджетами. Белобрысый парнишка лет десяти в маскировочных штанах, увидевший среди пассажиров свою училку по английскому, прикрыв ладонью трубку, звонил в Москву:
— Леха, передай пацанам, завтра английского не будет. Отвечаю. Серая Шейка от меня в двух шагах. Передай, чтоб не учили. Я реально вижу Серую Шейку, она в двух шагах от меня и клеит какого-то баклана.
Девочка, тоже в районе десяти лет, рассказывала подруге по телефону, повторяя мамины интонации:
— Номер ужас. Холод собачий. Представляешь, у них не принято топить. Простыни несвежие. На стенах плесень. Из унитаза пахнет какой-то гадостью. Открываем дверь, а там жужелица! Хотели переехать в другой номер, а там доплата 70 евро в сутки. Ужас!!!
Скорбный женский голос на плохом русском пробубнил:
— Сегодня вылет невозможен. Закрыты все аэропорты Европы. Сохраняйте спокойствие. Вас развезут по гостиницам.
Ропот накрыл пассажиров, как грозовая туча.
— Они что, раньше этого не знали?
— Разве можно так издеваться над людьми?
— Немцев с англичанами, наверное, уже отправили. А мы, как всегда, крайние.
Женщина, заснувшая на ленте багажного транспортера, все никак не хотела вставать.
— Ах, оставьте меня, — томно повторяла она, переворачиваясь на другой бок.
Другая тетка задумчиво спросила:
— Заплакать, что ли?
Третья, пожилая блондинка, округлила глаза, и стало ясно, что сейчас она скажет глупость:
— А куда же смотрит ООН?
— В противоположную сторону, — угрюмо сострил Артем.
Субтильный паренек лет двадцати семи в круглых очках неожиданно заверещал:
— Все, больше никуда не поеду! Никогда! Ни за что!
Артем его отметил и окрестил Ботаником. Туристы получили обратно свой багаж и пошли рассаживаться по автобусам. В гостиницу ехали молча, сил больше ни у кого не было. На окраине Римини турье высадили возле третьеразрядной гостиницы, и началось.
— В нашей гостинице только двадцать мест, — оповестил всех сонный портье. Как ни странно, по-русски.
— А нам куда? — зароптало большинство, справедливо полагая, что ему вряд ли светят эти номера.
— Мест только двадцать, — перекрыл гул пожилой портье, — а остальных по всяким забегаловкам расселят. Там даже горячей воды нет.
Читать бесплатно другие книги:
