Дневник нарколога Крыласов Александр

Коррида по-барселонски (Середина девяностых)

Самолет на Барселону бурно набирал высоту. Позади него в утреннем небе оставалась быстро тающая лыжня от Москвы до самых испанских окраин. Шура Гареев листал журнал и искоса наблюдал за «верхоянскими». Шура приметил этих троих еще в дьюти-фри, они хлестали коньяк «Наполеон» пластиковыми стаканами, занюхивали рукавом и орали как в лесу. Казалось, они физически не могут говорить тихо, им нужно непременно галдеть на весь аэропорт. Верхоянские братки были в длиннополых черных пиджаках, синих брюках и сандалиях на босу ногу. Под пиджаками у братвы желтели золотые цепи толщиной с ремень безопасности, их кисти были густо испещрены чернильными рисунками и надписями, словно стены привокзального туалета. Пальцы у них были короткие, но сильные, и своими грабками братаны норовили похлопать по плечу каждого из пассажиров, обнять и угостить «коньячилой». В самолете вакханалия продолжалась, уже весь салон знал, что одного зовут Вохой, второго Корытом, а третьего — Чесночком. Пока пассажиры сидели на своих местах, их никто не трогал, но стоило кому-нибудь из мужчин пойти в туалет, как он тут же нарывался на хлебосольство верхоянских. В результате самолет поделился на две примерно равные группы мужиков: первая постоянно шныряла в туалет и накачивалась дармовым коньяком, а вторая терпела до барселонского аэропорта. Братков сопровождали три путаны — красивые девчонки из верхоянских предместий. С одной из барышень летел пятилетний братик Рома, и верхоянские в перерывах между разливом «Наполеона» подначивали ребенка:

— Ромка, хочешь бой бычков увидеть?

— Хочу, — скалил Рома молочные зубы.

— А купаться будешь?

— Буду, — приходил Ромка в восторг.

— Молодца, — одобрил Воха, — а хочешь, я тебя «грейхруктом» угощу? Пробовал когда-нибудь «грейхрукт»?

— Не-е-е-ет, — радостно качал Ромка белобрысой головой.

— Попробуешь, — обещал бандюк.

В барселонском зале прилета верхоянские не угомонились, демонстрируя квелым иностранцам широту души и сибирское здоровье. Они шныряли между стоящими на паспортный контроль пассажирами и предлагали им «отлакировать коньячилу вискариком». Иноземцы шарахались от них как кони, завидев волчью стаю, да и наши приутихли, предлагая накатить попозже. Верхоянские недоуменно пожимали плечами и глушили виски прямо из горла, предлагая всем последовать их примеру. Из неприметной дверцы вышел испанский блюститель порядка в штатском и укоризненно покачал головой.

— Ребьята, хватит, — довольно дружелюбно предложил он троице заканчивать затянувшийся праздник таежной души.

— Да ладно, братан, — загундели гангстеры, — лучше с нами выпей.

— Пожалуйста, прекращайте, — еще раз попросил служащий и скрылся за дверью.

— Скучный он какой-то, — загоготал Воха, прихлебывая виски из горла.

— Он не скучный, он трезвый, — поставил диагноз Корыто, чокаясь бутылкой с Чесночком и засасывая очередную порцию вискаря.

Дверца опять открылась, и в зал ожидания вышел тот же служащий. Теперь в его голосе позвякивал металл.

— Я вас в последний раз прошу, прекращайте.

— Чего ты, братан, как неродной, — икнул Чесночок и опять присосался к своей бутылке, — как зовут-то тебя, прекрасный незнакомец?

— Педро.

— Петруха по-нашему, — обрадовался Чесночок, — не быкуй, Петруха, хрен тебе в ухо.

— Мы вами ньедовольны, — насупился служащий.

— Ну и что, — осклабился Чесночок, — зато мы довольны.

Служащий опять скрылся за дверью, через секунду оттуда выбежали пять автоматчиков. Последним шел Педро.

— Льечь на пол, — убедительно предложил он буйной триаде «горнистов».

Верхоянские рухнули на пол как подкошенные, привычно положив руки за голову и раздвинув ноги на ширину плеч.

— Умьелые ребьята, — усмехнулся Педро, — видимо, вальялись так не раз.

Бандюки лежали тихо как сибирские сосны, подрубленные топором, а законопослушные пассажиры зашушукались.

— Синьор Педро, — одна из путан затараторила по-английски и по-русски, прося простить пьяных засранцев.

— Ньет, — покачал головой Педро, — я им дал две попытки, они отказались. Испания — гордая страна, мы не хотим их иметь на своей территорья. Эти трое вылетят в Москву через два часа этим же самолетом.

— Как? — остолбенели девушки. — У нас же оплачена пятизвездочная гостиница на две недели.

— Bienvenido, — улыбнулся синьор Педро, — добро пожаловать. Мы рады иметь вас на своей территорья. Эти трое — нет.

Русские туристы возмутились, теперь поведение испанцев показалось им слишком уж строгим. Особенно усердствовали поддатые мужики, угощавшиеся на халяву.

— Они же не дрались, не дебоширили, просто распивали не в положенном месте. Опять же пятизвездочная гостиница оплачена.

— Возьмите с них штраф, да и отпустите с Богом.

— Простите их, они больше не будут.

— Нет, — развел руками Педро, — у них было две попытки.

— Жесткие они, эти испанцы, — решили русские пассажиры, рассаживаясь по автобусам, — чуть что не так, сразу в табло могут заехать. С ними нужно поосторожнее.

Гареев не хотел терять первый день в Испании за просто так и, бросив вещи в номере, отправился в Барселону. Первое, что услышал Шура, запрыгнув в испанскую электричку, была русская речь черноморского разлива. Толстый мужик с красным, обгоревшим лицом в белом костюме, напоминавший мухомор красным верхом и белым низом, вопил в телефонную трубку:

— Жора, ты поливал вчера кабачки? Рапортую: вот сегодня был хороший день, в Бланесе скупились удачно, вина в пакетах набрали, булочек в столовке подтибрили. А вчера — весь день пошел коту под хвост: совершали обзорную экскурсию по Мадрыду. Я тебе, Жора, так скажу, этот Мадрыд — голимый муравейник и вообще в Испании еды нет.

Мужик выскочил на следующей остановке, а Леня принялся размышлять над странной фразой соотечественника. Что значит, что в Испании еды нет? Такой, какой нужно этому мухомору, или она слишком дорогая, а может?.. Но тут в вагоне появился бродячий музыкант. Шура изумился: в испанских электричках тоже паслись свои менестрели. Они бегло перебирали струны и пели жалостливые песни. Местный гитарист сбацал что-то про несчастную любовь и пошел собирать урожай. Слушатели ощутимо скупились, и Саня вспомнил чей-то рассказ о церкви на Мальорке. Там служка носит медную тарелочку очень низко, и всему храму слышно, какую монетку кинул прихожанин: крупную или мелкую. Поневоле раскошелишься с такими спецэффектами. Только гитарист заткнулся, как какой-то паренек со скрипичным футляром принялся насвистывать «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. Юноша держался за поручень, смотрел в окно и заливался, как курский соловей. Испанская общественность стала поглядывать на него с неодобрением. Ее можно было понять — парень свистел не ради денег, а от души. Электричка уже миновала пять остановок, а свистун все продолжал надрываться.

— Не свисти, денег не будет, — пробурчал себе под нос Шура.

Молодой человек не унимался, видимо, просто не знал русского языка.

— Свистунов на мороз, — припомнил Гареев выражение своей бабушки.

Юноша не реагировал. Саня представил себе, что произошло бы в подмосковной электричке, если какой-нибудь мажор принялся насвистывать в вагоне Моцарта. Ему бы его скрипичный футляр на голову надели, а скрипку в глотку затолкали, если не сказать куда похуже. Вдруг здоровенный испанец в красной ковбойке и запачканных глиной джинсах и башмаках двинулся по направлению к мастеру художественного свиста. Не доходя двух шагов до возмутителя спокойствия, он выдернул правую руку из кармана джинсов. «Щас звезданет, — понял Гареев, и ему стало жаль скрипача, — ну, просто парень такой раскрепощенный попался. Бить-то за что?» Работяга сделал последний шаг к музыканту и… уставился на него тяжелым взглядом. Юнец как ни в чем не бывало продолжал выводить свои рулады. Пролетарий ощерился, ощетинился… и протянул руку музыканту, тот с чувством ее пожал. Здоровяк жестами предложил скрипачу составить ему компанию, свистун не возражал. Теперь они уже вдвоем начали насвистывать: скрипач по-прежнему отдавал предпочтение классическим произведениям, а представитель физического труда дополнил их чем-то средним между «Муркой» и «Ламбадой». «Ядрит твою мать», — выругался шепотом Шура, вынужденный слушать этот дуэт до самой Барселоны.

Прогуливаясь по городу, Гареев дивился мощной испанской архитектуре и ждал от гордых аборигенов проявления пресловутой жестокости. В одном из парков дождался. Вместо быков в корриде собирались принять участие бомжи, не поделившие территорию. Ссора разгоралась, согласно канонам испанского рукоприкладства. Молодой бомжик сунул руки в карманы, отставил правое плечо назад и вылил на старикашку ушат нецензурной брани. Клошар-ветеран тоже вскочил со скамейки и гневно затопал ногами, словно ребенок, которому не купили самокат. На старике вместо ботинок болтались раздолбанные футбольные бутсы на несколько размеров больше, чем положено, шнурков на бутсах не было. Гареев только успевал крутить головой, наблюдая за воинственными бродягами и пытаясь перевести с испанского их скороговорку, обильно приправленную обидными жестами.

— Старый осел!

— Бандит!

— Глупый, старый осел!

— Собака!

— Слепой, глупый, старый осел!

— Это мое место!

— Твое место на кладбище!

Старикан стал трясти по очереди ногами, как футболист, собирающийся выйти на замену. Правая бутса позорно слетела с ноги, и бродяга попрыгал к ней на одной ножке. Обул блудную бутсу и грозно зарычал:

— Негодяй. Я тебя сейчас ногой ударю!

«Неужели схлестнутся?» — воодушевился Шура.

Молодой бомжик принял каратистскую стойку и принялся манить ладошкой спарринг-партнера на манер Брюса Ли.

— Нет, не сегодня, — передумал старик, — я тебя в воскресенье ногой ударю.

«Отбой», — усмехнулся Гареев, так и не дождавшийся первой крови.

А самолет тем временем, мигая красными глазами, держал путь назад, в Россию. Чесночок и Корыто с горя нарезались так, что уснули в немыслимых позах поперек своих кресел. Воха продолжал цедить виски, с ненавистью глядя на спинку впередистоящего кресла. Девчонки тихо всхлипывали, а горше всех плакал Ромка. Ему так и не удалось увидеть боя бычков и укусить диковинного «грейхрукта».

Цветок лотоса

Врач-нарколог, психотерапевт Сан Саныч Бобрищев считал себя человеком без биографии. Сорок лет назад, окончив медицинский институт, он ничем другим кроме лечения наркологических больных не занимался. Его друзья уходили в бизнес и в таксисты, эмигрировали и скрывались от налогов, работали директорами рынков и становились безработными, покупали яхты и даже служили швейцарами, а он изо дня в день все эти годы лечил аддикции (так по науке называются зависимости). Зависимости бывают разные: от алкоголя и табака, наркотиков и обжорства, до Интернета и секса, игры и прочих гадостей, которые так скрашивают нелепую человеческую жизнь.

— Я лишаю вас радости, — честно заявлял Сан Саныч, глядя в глаза пациентам, — и единственное, что меня оправдывает — вы сами сюда пришли. За все сорок лет моей карьеры никто не может похвастать тем, что я затащил его на аркане или привязывал веревками к креслу. Никто. Никого не нужно отучать от рыбьего жира или горьких пилюль. Никого. Мы принимаем их, когда нас совсем прихватит, а как только чуть отпустит — да летят эти таблетки в мусорную корзину баскетбольным броском. Но радости в малом количестве — это одно, а в большом — совсем другое, и они всегда выливаются в горести, ибо нельзя дергать Бога за бороду, он этого не любит.

Бобрищева спрашивали: лечатся ли аддикции? Он отвечал, что лечатся, но цитировал древнюю китайскую пословицу, рожденную еще до нашей эры: «Кто попробует цветок лотоса, тот никогда об этом не забудет». Лучше не пробовать. Меньше пробуешь — крепче спишь. А уж если распробовал — то пропал. А вашу так называемую силу воли положите в коробку из-под торта и закопайте в лесу. Она вам больше не понадобится, без помощи грамотного специалиста теперь не обойтись. Сан Саныч за сорок лет пролечил десятки тысяч пациентов. Он видел «игольщиков», которые кололи себя в мошонку, потому что другие места были уже безнадежно исколоты. Он знавал «бухариков», которые, подозревая, что в бутылке метиловый спирт, тем не менее отваживались сделать несколько глотков. Он удивлялся курильщикам, которым собирались ампутировать ноги из-за их пагубной привычки, но продолжающих дымить. Он обалдевал от игроманов, спустивших миллионные состояния, но продолжающих верить в призрачную удачу. Он много чего повидал на своем веку, но один случай из его практики всегда стоял особняком, потому что наглядно демонстрировал, что такое попробовать цветок лотоса.

Начиналось все банально: мамаша привела на прием сына — начинающего наркомана. Маму надо было видеть: рост — метр девяносто, могучего телосложения и бас под стать шаляпинскому. Такой не то что полком — фронтом нужно командовать. Звали ее Маргарита Сергеевна, почти как героиню фильма «Покровские ворота». Неудивительно, что с таким набором физических данных она работала завучем в одной из московских школ, и можно себе представить, как трепетали перед ней нерадивые ученики. Муж Маргариты Сергеевны был генералом бронетанковых войск, а единственный сын учился в институте Международных отношений на третьем курсе. Он-то, гаденыш, и подсуропил образцово-показательной семье. Его взяли с героином на кармане в одном из ночных клубов города Москвы, которая, как известно, никогда не спит. Ночь, проведенная в «обезьяннике» вместе с бомжами и карманниками, не прошла для парня даром, наутро он твердо усвоил, что у розы лепестки соседствуют с шипами и неизвестно чего больше. Оказалось, что в таких заведениях людей бьют по лицу, почкам и другим незащищенным местам, а еще там можно легко подцепить вшей. Также неожиданно выяснилось, что большинство дилеров, толкающих наркоту, подвизается в качестве стукачей и сливает свою клиентуру в зависимости от спущенного сверху плана. У представителя золотой молодежи внезапно открылись глаза, и его осенило, что он живет в джунглях, а не на солнечной полянке. Озарение было столь мощным, что парень зашил себе карманы, чтобы ему, не дай бог, не подкинули запрещенных препаратов, завязал с клубами и с головой ушел в учебу. Кстати, теперь он известный политолог, бичующий язвы западного мира. Но речь не о нем. Лечить его было легко и приятно, чем хороши бывшие мажоры — им не нужно ничего повторять дважды. Пока сынишка внимательно смотрел лечебные программы, боясь лишний раз моргнуть, мамуля разорялась на весь кабинет, что «это поганое отродье бросило тень на весь их род». Сан Саныч терпеливо объяснял, что во многом виновата современная жизнь. Просто в годы их молодости наркотиков не было в свободном доступе, а сейчас они есть. Юности вообще свойственно экспериментировать, хочется попробовать что-нибудь эдакое, новенькое, неизведанное…

— Чушь! — перебила Маргарита Сергеевна. — Вот мне никогда не хотелось употреблять всякую гадость, ни в ранней юности, ни сейчас.

— Вы никогда не курили?

— Нет.

— За всю жизнь не выпили ни бокала шампанского?

— Спиртное пробовала, но измененное сознание мне никогда не нравилось.

— Но покушать-то вы любите?

— Я никогда не страдала обжорством. — Глаза у Маргариты Сергеевны засверкали фосфорным огнем, как у собаки Баскервилей. — Знаете что, доктор, у этих толстух просто нет ни капли силы воли. Жрут и жрут, разъедаются как свиноматки, а все потому, что слабые, никчемные, безвольные людишки. И мы с мужем вырастили такого же бесполезного слизня. Его не лечить, его пороть надо.

— Я бы не стал так упрощать, — Сан Саныч попытался добавить полутонов в ее черно-белую гамму восприятия мира, — если человек попробует покурить тривиальную анашу, и то после нескольких затяжек происходят необратимые изменения в коре головного мозга. А здесь речь идет о таком серьезном наркотике, как героин…

— Чушь!! — голос Маргариты Сергеевны, привыкший устраивать разносы провинившимся ученикам, набрал такую силу, что захотелось опустить голову и виновато зашмыгать носом. — Я сама начну нюхать этот дурацкий героин. И вы хотите сказать, что у меня после пары понюшек разовьется зависимость?

— Я бы на вашем месте не стал этого делать, — забеспокоился Сан Саныч. — Видите ли, Маргарита Сергеевна, всякий наркоман, начиная употреблять наркотики, свято верит, что будет это делать раз в месяц, максимум — раз в неделю. А заканчивается у всех одинаково — многократными наркотизациями в течение дня.

— Чушь!!! — Чувствовалось, Маргарита Сергеевна обожала это емкое слово. — Я начну нюхать героин, который нашла у сына в комнате, а потом перестану, и никаких необратимых изменений в коре головного мозга у меня не произойдет.

Бобрищев счел за благо сменить тему. Он решил, что мама просто мелет языком, пытаясь занять время, пока ее отпрыск проходит лечебный сеанс. Врач-нарколог и допустить не мог, что женщина сорока девяти лет, не просто учительница, а завуч, держащая в ежовых рукавицах семью и школу, будет нюхать найденный героин. А зря.

Дальше ситуация развивалась крайне нестандартно. Сын прошел десять сеансов контент-терапии и благополучно «спрыгнул с Герасима». А через некоторое время позвонила его мамаша.

— Здравствуйте, доктор. Помните несгибаемого завуча Маргариту Сергеевну, мать одного из ваших пациентов?

— Конечно помню, — расшаркался Сан Саныч и начал давать ценные советы по реабилитации своего подопечного.

— У него как раз все в порядке, — заверила Маргарита Сергеевна, — проблемы у меня.

— Созависимым, то есть родным и близким, тоже приходится терпеть психологические нагрузки, — подбодрил доктор, — вам нужно укрепиться…

— Чушь, — еле слышно произнесла Маргарита Сергеевна, — я сама сижу на героине.

— Что?!

— Я уже два месяца нюхаю героин, а последнюю неделю вынуждена колоть его внутривенно. Последние запасы вчера закончились, а сегодня я ощутила странную ломоту в мышцах.

— Что?!

— Доктор, вы еще какие-нибудь слова знаете? — слабым голосом, но ехидно поинтересовалась Маргарита Сергеевна.

— Еще я знаю слово «кумар», — не остался в долгу нарколог.

— Что?!

— Кумар или ломка — состояние, вызванное депривацией наркотического препарата. В ваших же интересах как можно быстрее приехать ко мне. Анонимность гарантирую.

Через час в дверях показалась Маргарита Сергеевна. Вид у нее был уже не такой молодцеватый, да и голос стал пожиже. Сан Саныч отдал распоряжение медсестре заряжать капельницу и подсел к завучу.

— Ну, рассказывайте.

— Что там рассказывать, — всплакнула теперь уже пациентка, — вместо того, чтобы послушать профессионала своего дела, я первым делом по возвращении от вас понюхала эту дрянь. И знаете — ничего. Ничего! От вина хоть в голове шумит и настроение поднимается. А здесь вообще никаких изменений. На следующий день я опять приложилась к порошку — и снова никакого эффекта. Через пару дней третий раз нюхнула. С таким же успехом можно было нюхать мел. Чему вы улыбаетесь?

— Видите ли, Маргарита Сергеевна, мел бы вы понюхали один раз и на этом успокоились. Еще можно нюхать цемент, пудру и пищевую соду, но уверяю вас, что второй попытки никто не предпримет. Никто. А вот с героином все по-другому. Он тот самый цветок лотоса, который лучше обходить за версту.

— В общем, я вынюхала все, что нашла у сына. Когда порошок закончился, я места себе не находила. Неожиданно выяснилось, что героин — лучшее, что было в моей жизни. Ни семья, ни работа, ни любимая дача и рядом не стояли с ощущением того покоя и блаженства, который дарил неказистый на вид порошок. Чему вы опять улыбаетесь?

— Интересно, как вы добывали героин дальше?

— Я объявила месячник по борьбе с наркотиками в нашей школе. Он ничего не дал. Тогда, зная по своему горькому опыту, где произрастают цветы зла, я вместе с родительским комитетом совершила ночной рейд по ночным клубам нашего района. Префект Центрального округа наградил меня почетной грамотой, наша школа вышла на первое место среди московских школ, борющихся с наркоманией, а мой сейф оказался забит до отказа вещдоками — пакетиками с вожделенным героином. Девять десятых я унесла в своей сумке домой, а одну десятую сдала под опись участковому и получила еще одну грамоту — теперь уже от нашей доблестной милиции. Следующие два месяца мне было чем заняться, хотя доза постоянно росла и начались носовые кровотечения. Излазив весь Интернет по интересующему меня вопросу, я с ужасом поняла, почему все наркоманы садятся на иглу — это единственный способ сэкономить героин. А как его сэкономишь? Стоило поругаться с мужем или выбеситься в школе, послушать нотации свекрови или просто проехать в трамвае, как тут же хотелось вдохнуть чудесный порошок и впасть в нирвану.

— Героин умеет ждать, — напомнил Сан Саныч, — чтоб вы знали, это любимая присказка опийных наркоманов.

— В моем случае он не очень-то и ждал, — опять всплакнула Маргарита Сергеевна.

— Ваш случай вообще уникальный, — отозвался доктор.

— И что делать?

— Лечиться, — развел рукам Сан Саныч, — сначала ставить капельницы — снимать физическую зависимость, а потом промывать мозги контент-терапией — избавляться от психической ад дикции.

— И думаете, поможет?

— Раньше, во всяком случае, помогало. У вас есть одно неоспоримое преимущество — ваш возраст. Чем старше пациент, тем легче его лечить.

— Я справлюсь сама, — мотнула головой завуч, — вы не представляете, какая у меня сила воли.

— Про силу воли вообще забудьте. Как про лох-несское чудовище или снежного человека. Без поддержки извне вам никогда не справиться, уверяю вас.

— Спасибо, доктор. Я получила исчерпывающие сведения. Хотите — верьте, хотите — нет, но я справлюсь сама. Чему вы опять, черт вас возьми, улыбаетесь?

— Уважаемая Маргарита Сергеевна, вы не представляете, сколько раз я слышал подобные слова в этом кабинете. Со счета сбился.

— Набиваете себе цену?

— Нудно констатирую факт. Капельницу будем ставить?

— Нет!

Маргарита Сергеевна, хлопнув дверью, исчезла в канализации большого города, пытаясь самостоятельно всплыть наверх. Сан Саныч, исходя из многолетнего опыта, знал, что эти попытки обречены на провал, и стал ждать дальнейшего развития событий. Через неделю позвонил ее сын:

— Сан Саныч? Здравствуйте. У меня к вам разговор.