Волшебная книга судьбы Тонг Куонг Валери

– Ну, педик… то есть гомосексуалист…

– Я не отрицал, но это чтобы досадить им. На самом деле я предпочитаю девушек.

Снова повисло молчание, потом он смущенно продолжил:

– Вообще-то девушки ли, парни ли, я один уже два года. Но ты не думай, я не жалуюсь, ясно? Меня не напрягает, что я один. Тяжко только сидеть в этом болоте. Сил моих больше нет каждое утро ехать одним и тем же автобусом, слышать одну и ту же чушь, подавая пиво, видеть, как мой город загнивает, потому что не может развиваться. Новые поколения повторяют то, что делали и думали предыдущие, движутся по накатанной, и никто никогда не скажет: «Стоп, остановитесь на пять минут, задумайтесь!» Мне всегда хотелось уехать, бросить все, но так и не хватило пороху. Мне двадцать три года, и я живу с родителями. Сама видишь, как я собой горжусь.

Взгляд его смягчился. Он протянул мне свою куртку.

– Ты замерзла. Возьми.

– А ты?

– Я иду на работу, так что она мне пока не понадобится.

Я набросила куртку на плечи и сразу почувствовала себя лучше.

Он открыл рюкзак, переоделся. Я смотрела на него как зачарованная: эльф, надевающий синий передник.

– Я вернусь через два часа, ты будешь здесь? Дурацкий вопрос: ты будешь здесь. До моего возвращения пораскинь мозгами, что тебе нужно. Составим список.

Я смотрела ему вслед.

Пораскинуть мозгами.

Что мне нужно? Как я буду жить дальше? Чем займу ближайшие дни? От всех этих вопросов голова шла кругом. Чтобы ответить на них, надо было ясно представлять себе мое будущее. А я даже не знала, есть ли оно у меня. Ведь это всего лишь отсрочка. Есть ли смысл заморачиваться, что будет дальше? Почему я чувствую себя такой бессильной, не способной принять малейшее решение?

– Вперед, Мина! – нараспев подбадривала меня Алиса, когда я часами сетовала на судьбу. – Остановиться значит отступить. Двигайся, не стой на месте, решайся, вперед!

Я увязла в Алисе – а может быть, наоборот?

Пора перевернуть страницу. Но как перевернуть страницу, где написано лучшее из того, что со мной случилось?

– Ну что? Ты подумала?

Я вздрогнула. Без-Слез был уже здесь.

– Невероятно, – продолжал он. – Ты в точности на том же месте и в той же позе, что два часа назад. В тебе, наверно, гены йога.

– Я не заметила, как прошло время.

– Гм… это опасно: когда сидишь, глядя в никуда, старишься без молодости и умираешь до срока. Эстетично, но рискованно.

– Заткнись.

Он осекся: я сказала грубость?

В каком-то смысле да.

– Я не могу больше смотреть в никуда, – вздохнула Алиса, сообщив мне о своем решении на школьном дворе. – Мне больше нечего здесь делать, но я знаю, что даже ты этого не поймешь. Только после ты все узнаешь.

Она была совершенно права, сколько я ни анализировала под всеми возможными углами, все равно не могла понять, почему ее жизнь заслуживает подобного вывода. Это была дурная шутка. «Все, Алиса, хватит, юмор у тебя – хоть плачь, но я тебя прощаю, не будем больше об этом, кончено».

– Ценность жизни не сводится к списку того, что имеешь. Она в другом, она невидима. Она – то, что ты есть. Задумывалась ли ты когда-нибудь, какую роль должна сыграть? Какую миссию выполнить? Какую картину восполнить? Какой путь пройти? Я довольна прожитым, я сделала то, что должна была. Отныне моя жизнь будет с каждым днем терять частицу смысла. Поэтому я ее сокращу, и позже ты поймешь: это лучшее, что можно было сделать.

Она была серьезна, черт возьми, так серьезна! У меня кровь стыла в жилах.

– Но мы, Алиса? Это не имеет смысла в твоих глазах? Ты и я? Как я, по-твоему, буду жить без тебя? Где искать свою ценность? Свою роль?

Она вдохнула воздух в мои легкие, запустила, как мотор, мое сердце, она починила меня, она меня любила, утешала, заставляла смеяться – и вот теперь бросала меня, оставляла одну без иных объяснений, кроме «я сделала то, что должна была»!

– Ищи в себе. Я тебе не нужна. И вообще, с сегодняшнего дня мы не будем ездить домой вместе. Ты к себе, я к себе.

– С шофером?

У меня подкосились ноги.

Она поджала губы почти насмешливо: «Брось, не раздувай, смирись, что тебе еще остается!»

Потом открыла книгу, давая понять, что разговор окончен.

– Что не так? – встревожился Без-Слез с серьезным видом. – Ты такая бледная.

Я сама не знала, что на меня нашло, что за тяжесть давила на грудь?

Я просто устала, вымоталась? Или дело в том, как он смотрел на меня, – открыто, пристально, когда другие скользили по мне взглядом, едва замечая?

Я сказала ему правду, все выложила: что не так, Без-Слез? Вся моя жизнь. Моя лучшая подруга покончила с собой по причинам, которые мне не вполне понятны, я должна была умереть вместе с ней – а вот и нет: сижу здесь, в пятистах метрах от ее дома.

Что не так? Что сейчас, когда я с тобой говорю, причины пережить ее не вижу.

Что не так? Что с тех пор, как заскрежетали колеса по железу, я плаваю впотьмах, в грязных водах, в отработанном воздухе, я не хочу двигаться ни вперед, ни назад, я зажата, приклеена, пригвождена к настоящему, как бабочка на булавке коллекционера.

Что не так? Что я не прыгнула.

Что не так? Что она – она прыгнула.

* * *

После заявления Алисы я села в автобус в растерянности. Никогда еще отсутствие не было таким ощутимым. Циклон эмоций бушевал во мне, от гнева до уныния, от чувства брошенности до отчаяния и непонимания. Однако ни на миг мне не пришло в голову уговорить ее передумать. Ее решимость была очевидна, а поведение тем более убедительно, что она не преминула добавить свое кредо, пресловутый критерий свободной воли.

– Какие бы карты ни сдала тебе судьба, у тебя всегда есть крупный козырь: твоя свободная воля.

– Да ну? Стало быть, всегда можно выкрутиться, ага… Как в мультиках: тебя раздавили, но ничего страшного, стоит только захотеть, и ты снова целехонький.

– Не язви, Мина. Я хочу сказать, что ты вправе выбирать видение мира, вещей, событий. Как бы то ни было, все, что ты видишь, – всегда лишь проекция, и ты вольна ее изменить. Ничто не предопределено, вот что я хочу сказать. Логика не имеет веса перед твоей волей. Вывод за тобой, только за тобой, в том числе и в вопросе, что хорошо, а что плохо. Так что да, моя свобода воли – считать, что дарованная мне жизнь, на первый взгляд идеальная, на самом деле тюрьма. Нет добра и зла, нет черного и белого, есть то, что я решаю, анализируя мир при помощи собственных ключей. Я хозяйка своей жизни и каждого своего выбора. Подумай об этом.

Я думала. Почти каждую ночь, когда жила у тетки.

Не в пример Алисе, я ничему не была хозяйкой – лишь безвольно принимала все.

Не в пример Алисе, я четко отличала добро от зла и хорошее от плохого. Временами я злилась на нее за то, что она не понимала, как больно слышать ее разглагольствования. Я даже становилась жестокой.

– Куда как просто теоретизировать в шелках.

Но Алиса не обижалась на такие пустяки. И твердо стояла на своем.

– Скажи, Мина, неужели я не должна размышлять о своей свободе только потому, что ем из дорогого фарфора и у меня на банковском счету больше денег, чем зарабатывает рабочий на конвейере за десять лет?

Она сводила меня с ума. Мне хотелось заорать: «Да, именно так, ты должна прекратить, потому что ты слишком, слишком избалована жизнью, чтобы рассуждать о ней! Оставь это право бедным, обездоленным, рабам, всем тем, чьи страдания одновременно осязаемы и измеримы».

Но я молчала, ибо она не становилась ни глупее, ни бесчувственнее, ни примитивнее любого другого человека, оттого что была богатым и обеспеченным ребенком. Деньги – не гарантия счастья, не залог свободы, я это знала, и дорогая ее сердцу свободная воля существовала вне всяких материальных соображений. Алиса была права. Этот критерий у всех у нас в руках, при всей разнице наших положений.

В тот самый вечер, когда я выходила из автобуса, этот вопрос проник, пробрался между мыслями, овладел мною. Быть может, настало время и мне осуществить эту свободу. Умереть – чтобы быть.

* * *

Без-Слез выслушал меня, не перебивая. Он сел на достаточном расстоянии, чтобы не испугать меня, смотрел мягко, взволнованно. Сопереживал. Я замолчала, чувствуя опустошенность и одновременно облегчение.

– Вот как, значит, – осторожно начал он. – Она жила здесь поблизости?

– В большом доме с кустами гортензии и белыми ставнями.

Он нахмурился, припоминая.

– Есть такой, за поворотом…

– Ее мать – блондинка, очень элегантная, худенькая. Очень красивая.

– Ясно. Я понял. Она приходила в кафе, еще недели не прошло. Спрашивала у хозяина, не знает ли он кого-нибудь в помощь по хозяйству. Ее муж, должно быть, занимает важный пост. Его машина дороже, чем дом моих родителей.

Он снова нахмурился, покачал головой.

– Я не знал, что у них есть дочь. Бедняги… Такого злейшему врагу не пожелаешь…

В глазах у меня защипало от слез.

– Это Алисе первой пришло в голову?

– Да. Но я предложила сделать это вместе с ней в тот же вечер.

– И она согласилась? Сразу же?

Как ни странно, да. Я этого не ожидала. Все последние месяцы она втолковывала мне, что моя жизнь не так уж плоха, тогда как ее – ад. Я говорю вкратце, Без-Слез, но пойми меня, трудно было знать, что у Алисы на уме.

Я думала, что она оборвет меня с первой же фразы, пошлет подальше, скажет, что это ее мысль, ее решение, ее самоубийство. Ее крик в лицо этому миру, который не услышат, если вмешаюсь я. Но нет. Правда, и от радости она не запрыгала. Просто приняла к сведению как дополнительную информацию. «Если ты этого хочешь, почему бы нет», – сказала она. Не разволновалась, не спорила – что глубоко меня тронуло. Она не пошла на сближение, не стала снова ездить со мной в автобусе, нет. Как будто уже пошла своей дорогой. И тот факт, что я шла к той же судьбе параллельным путем, был для нее лишь побочным явлением.

– А ты больше не сомневалась?

Один раз, в самом начале. Мне приснился кошмар, какой – не могу сказать. Я проснулась в поту, до крови расцарапанная, дрожа от страха. Я ничего не помнила, кроме искаженного слезами лица матери и ее страшных криков. Как будто она хотела предостеречь меня. «Не делай этого, Мина, не делай этого!» Я провела остаток ночи, глядя в зеркальце в поисках ответов: уверена ли я, что хочу умереть? Вправду ли это изъявление свободы или скорее безграничной глупости? Импульс, побуждение гордыни, вызов? Я попыталась прикинуть, какое будущее меня ждет, если я все же решу жить. Итог был печальный: я сирота, почти совершеннолетняя, и тетка не преминет указать на дверь, как только мне исполнится восемнадцать и я получу диплом бакалавра. У меня нет ни денег, ни достаточного ума, чтобы учиться там, где мне хочется. Как и многие местные, я буду вкалывать с утра до вечера, чтобы хоть как-то жить, на плохо оплачиваемой и неинтересной работе и, скорее всего, никогда не найду любви. Стоило ли в таких условиях цепляться за жизнь?

– Неправда! – возмутился Без-Слез на этом месте моего рассказа. – Любовь – не точная наука, а условия могут измениться в любой момент! По одному пункту я согласен с твоей подругой: главное – то, что в тебе. Достаточно ли ты любишь этот мир, чтобы дать ему шанс, или предпочитаешь поставить точку? Ты не прыгнула, а я продолжал каждое утро надевать передник. Делаю вывод, что мы с тобой сохранили какую-то надежду.

– Не знаю, – ответила я, вдруг придавленная собственной историей. – Ничего больше не знаю. Все время это ужасное чувство. Я увязла в Алисе, как в зыбучих песках.

Без-Слез подошел ко мне. Я не убежала, даже не отпрянула. Он протягивал мне руку.

– Я могу ошибаться, но мне кажется, я знаю, почему ты чувствуешь себя парализованной.

– Меня бы это удивило.

– Ты приняла решение Алисы скрепя сердце, потому что у тебя не нашлось никаких доводов против. Но ты ее так и не поняла. Ты пошла на принцип, но ты ведь убеждена, что у нее не было весомой причины умереть. Более того, ты думаешь, что, в сущности, у тебя таких причин больше, чем у нее, а между тем ты живешь. То есть уравнение не решено: потому ты и пребываешь в этом промежуточном состоянии.

– Хорошо, – выпалила я. – Я тоже так думаю. Но если мы с тобой правы, единственный выход – тоже умереть. На этот раз по-настоящему.

– Почему бы нет, – ответил Без-Слез, чего я никак не ожидала. – Но не сейчас. Ты уйдешь и никогда не узнаешь ответа. На твоем месте я бы для начала докопался до истины…

– Ты не на моем месте.

– Не спорю. Так поступай как знаешь.

Мы замолчали и оба уставились на свои ботинки.

Потом он начал вызывающе насвистывать, как будто заранее угадал мою реакцию.

– Что ты имеешь в виду под «докопаться до истины»?

Он слегка улыбнулся довольной улыбкой – мне захотелось его ударить.

– Тебе не приходило в голову, что у твоей подруги могла быть другая причина покончить с собой, мотив, о котором ты могла не знать, потому что она не хотела, не смела, даже не находила в себе сил сказать тебе о нем?

– Мотив…

– Сколько раненых, травмированных людей не хотят жить, потому что считают битву заранее проигранной?

– Прекрати. Ты несешь чушь.

– Я только хотел тебе помочь…

– Спасибо, тебе это удалось.

Без-Слез поверг меня в бездну растерянности, затронув вопрос, которым, как ни странно, я никогда не задавалась: вправду ли я знала Алису?

Я знала о ней только то, что она сама захотела мне сказать. Она появилась, и я полюбила ее сразу, инстинктивно. Я не докапывалась, не пытала ее. Она пришла ко мне, и я раскрыла ей объятия. Когда она попросилась ко мне домой, я согласилась, не ожидая ответного приглашения. Я рассказала ей о своем прошлом, она же мне – ничего. Или так мало. Только общие места. Импрессионистическую картину. «О, сказать-то особо нечего, Мина. Ты сама можешь легко представить, избалованное детство, в общем, ничего особенного». Этим я и удовольствовалась. Все у нее казалось таким логичным.

– Посмотрим, поищем, – сказал Без-Слез. – Для начала скажи-ка, какой образ Алисы придет тебе на ум, если тебя попросят составить ее фоторобот?

– Мозг.

Уточню: в постоянном кипении. Непрерывно подвергающий сомнению выводы, сделанные накануне, пренебрегающий общепринятой моралью, ищущий окольных путей. Алиса жила между анализом и рефлексией, тогда как я – между инстинктом и реакцией. Алиса в роли адвоката и прокурора, Алиса, смотрящая вперед, вдаль, а я – ноги увязли, глаза глядят в зеркало заднего вида.

Алиса и ее искусство метафоры, Алиса-сонар, понимающая все с полувзгляда, с полуслова, улавливающая самые тонкие чувства. Алиса – сто миллионов пикселей.

– А фото, у тебя нет ее фото? Или какой-нибудь вещи, которую она тебе дала? Вы никогда не обменивались талисманами? Я знаю, девочки часто это делают.

Ни фото, ни вещи. Мы обменивались только мыслями, этого было достаточно. Мы разговаривали. Доверялись – нет, простите, я доверялась.

Смерть несправедлива. Она стирает черты, которые мы не удосужились запечатлеть. Мне бы хотелось дать Без-Слез подробности, но моя память путала следы и размывала очертания. Как бы то ни было, Алиса была совершенством. К чему терять время, вспоминая точный цвет ее глаз, родинки или тембр голоса?

– Боюсь, ее образ ускользает от меня, Без-Слез. И все остальное тоже. Ты прав, я многого о ней не знаю. Знаю только, что она была прекрасной, лучезарной, умной, отличницей в классе и ее ожидало блестящее будущее. Но я не знаю ни ее истории, ни того, какое зло ей могли причинить.

Какой же я показала себя эгоисткой! Я лишь брала у Алисы то, в чем нуждалась. Ее дружбу, ее доброжелательность, врачевание ран и месть за обиды; глоток кислорода, когда я задыхалась.

А я – что я давала ей? Вялое противоречие, несколько приятных моментов. В остальном я не заглядывала вглубь, убежденная, что такая девочка недоступна несчастью, отказывая ей даже в праве на боль. Хуже того, я не копнула глубже даже тогда, когда она сообщила мне о своих замыслах, предпочтя поспорить по куда более удобному вопросу дорогой ее сердцу свободы воли.

– Не суди себя так сурово, – тихо сказал Без-Слез. – Как знать, понял бы кто-то другой ее страдания? И потом, ты все-таки попробовала ее отговорить, прежде чем предложила прыгнуть вместе с ней. Ты попыталась.

Я попыталась, это правда, но спасти-то я хотела себя. Перспектива смерти Алисы была мне попросту нестерпима. Я не могла смириться с уходом той единственной, что открыто поверила в меня, доказав всем, что я стою больше, чем принято было считать.

Я не хотела возвращаться в прошлое, в свою полужизнь до ее появления. Не хотела возвращаться к прежней Мине с ее одиночеством и ее комплексами, и для этого не побоялась манипулировать Алисой. По крайней мере, попытаться.

– Нет, у меня есть все причины судить себя сурово, – возразила я. – Теперь я знаю, почему пошла с Алисой на мост. Я хотела, чтобы она почувствовала себя ответственной. Думала, что так она откажется от своего замысла. Ради меня.

Я, меня, мне.

Фу.

На мосту я смотрела на нее, уверенная, что она обернется, встретит мой взгляд, пока еще нет поезда, скажет «стоп», и все станет как раньше, запросто, в мгновение ока.

Но Алиса всегда опережала меня. Она знала мои слабости, мои недостатки. Знала, почему я пришла и села рядом с ней.

Она раньше меня знала, что я не прыгну.

Вот почему так мало значения она придала моему якобы решению. Вот почему не дрогнула, стоя на парапете. Она была уже не со мной, она была далеко – там, куда я даже не попыталась за ней последовать.

Мы были вместе, но одиноки в тот день больше, чем когда-либо.

Она, твердая в своем решении, и я, занятая своей жалкой персоной и своими мелочными расчетами.

Она прыгнула.

* * *

Мне пришлось уговаривать Без-Слез уйти. Я узнала о себе столько нового, что мне требовалось побыть в одиночестве и подумать, к тому же и новое знакомство тоже привносило дополнительные вопросы.

Я открылась незнакомому человеку, не раздумывая. Доверилась ему с первой встречи, как доверилась когда-то Алисе, и только ей одной.

А ведь еще три дня назад я бы даже не заговорила с ним.

Но за три дня мой мирок лопнул, и все теперь было иначе.

Без-Слез взял с меня обещание ничего не решать до завтра, опасаясь нового крутого поворота. Между тем, сумей он заглянуть в мои мысли, сразу бы перестал беспокоиться. Я отбросила всякие помыслы о смерти. Наоборот, я была как никогда полна решимости узнать всю правду об Алисе. Выяснить не только истинный мотив ее самоубийства, но и причину, по которой она его от меня скрывала. Алису не воскресить, но, быть может, еще не поздно отдать ей должное.

План родился у меня ночью. Простой, даже слишком легкий. Я вся кипела, поднимаясь на рассвете, закутанная в куртку Без-Слез. Мне нужна была его помощь, и я вышла на угол улицы, рискуя быть замеченной, как будто от этого он мог появиться быстрее.

Наконец он пришел. Наклонился. Поцеловал меня в щеку – и я окаменела от изумления, вдруг вернувшись в былые ночи, к ласкам матери, к песенкам, которые она придумывала на ходу: «Любовь моя, любовь потерянная, сердце мое, сердце покинутое, я люблю тебя, люблю навеки», – напевал мне в ухо ее голос слова, предназначенные моему отцу.

– Мина? Все в порядке?

– Все хорошо. Я просто задумалась.

Из большой спортивной сумки, которую он держал в руках, Без-Слез достал кучу всякой всячины: сухофрукты, печенье разных сортов, шоколад, чипсы, сыр, полный набор туалетных принадлежностей, стиральный порошок и две черные футболки.

– Это мои, но я думаю, тебе подойдут.

Я набросилась на печенье. Эта скромная еда показалась мне вкуснее всего на свете. Он сел рядом со мной.

– Я почитал газеты. Ничего. Ни малейшего намека. Гнусная буржуазия. Прячут и больных, и мертвых.

– Прошло уже несколько дней… Может, было во вчерашних?

– Должно было быть сообщение о смерти, объявление об отпевании.

Отпевание – это мне как-то в голову не приходило. Действительно, я никогда не говорила с Алисой о религии. Ее родители наверняка были католиками. И достаточно упертыми, чтобы считать самоубийство непростительным грехом.

Без-Слез пожал плечами.

– В любом случае не представляю, как они организуют похороны.

Цинично усмехнувшись, он уточнил свою мысль:

– Что там хоронить-то? Куски Алисы? То, что от нее осталось, уж лучше кремировать.

– Без-Слез!!!

– Ладно, не будем о грустном. Если ты предпочитаешь…

– Есть кое-что поважнее. Послушай меня. У меня есть план, Без-Слез. План, который потребует деликатности, тонкости. Несколько рискованный, да, зато он даст наконец ключ к вопросам. В этом плане ты – главная деталь, стержень: мы докопаемся до истины благодаря тебе.

– А как?

– Ты скажешь ее матери, что нашел редкую жемчужину, которую она ищет. Помощницу по хозяйству, молодую, серьезную, ответственную, самостоятельную.

– Ты?! Но ты не справишься!

Еще как. По сравнению с тобой, Без-Слез, я настоящая профессионалка. Научившаяся в пять лет обращаться с веником, в шесть гладить, в восемь шить. Не по обязанности, но по необходимости. Моя мать не делала дома абсолютно ничего. Квартира зарастала грязью и хламом. В раковине копилась посуда, из шкафов вываливалась одежда. Мать не была грязнулей. Ей было просто плевать, вот и все.

Искусству чистоты научила меня бабушка. У нее все было наоборот. В доме хорошо пахло, нигде ни пылинки, и каждая вещь на своем месте. И у меня там было свое место: на большом и глубоком дедовском диване в цветочек. Бабушка рассказывала, что он запрещал на него садиться. Это был трофей, украшение салона, купленный за бешеные деньги, дед не мог позволить его испортить. После его смерти бабушка соблюдала запрет – до моего рождения. Она – сама никогда на нем не сидевшая – укладывала меня там спать после обеда. Почему я только теперь поняла, какой это был подарок?

Предоставив мне почетное место, лучшее в доме, она пыталась компенсировать слабости матери, которая обращалась со мной, как обращалась бы с котенком, осыпая меня поцелуями с утра до вечера, но забывая поменять мне подгузник. Она посылала мне осязаемые сигналы любви, которые я, увы, не всегда принимала, предпочитая ту, что умела любить лишь через слова.

Бабушка обожала меня, как обожала и мою мать, несмотря на вздорность и легкомыслие той, – так, что не смогла ее пережить. Она старалась научить меня всему, что умела сама, чтобы сделать мою жизнь сносной и подготовить к самостоятельности, которой так и не достигла ее дочь. И сегодня, после смерти, она помогала мне, открыв путь, который вел к Алисе.

– Ты должен поручиться за мои качества. Скажи, что я работала у твоих родителей.

– Легко.

Без-Слез записал телефон матери Алисы в блокноте в кафе. Он ушел на работу, пообещав мне сразу же с ней связаться. Воспользовавшись его отсутствием, я принялась приводить себя в порядок. Похолодало, и надо было поторапливаться, чтобы не простудиться. Но мне хотелось быть безукоризненной, когда пробьет мой час. Я постирала носки и нижнее белье и развесила их на крыше домика, чтобы быстрее высохли, – легкий ветерок был очень кстати. Остригла ногти и сколола волосы заколкой, завалявшейся в кармане: мыть голову было слишком сложно. Почистила брюки пучком веток и надела одну из футболок Без-Слез.

Одевшись, я пошла к крану в огороде и посмотрелась в его стальной бок. Выглядела я вполне пристойно.

* * *

Прошло несколько часов, и вот наконец-то! Он вернулся. По его улыбке я поняла, что дело в шляпе.

– Она заходила в кафе… Ты можешь прийти сегодня же вечером, – с гордостью сообщил он. – Но смотри! Тебе придется совершать подвиги. Я так тебя расхваливал, что она встревожилась, как бы ты не нашла другую работу, прежде чем познакомишься с ней.

Он помолчал, задумавшись.

– Мне стало ее жаль. Она, похоже, забивает себе голову бытовыми вопросами, чтобы поменьше думать. Все это время, что мы общались, я хотел заговорить об Алисе, выразить ей свое сочувствие – и, может быть, уловить какой-нибудь знак, ниточку. Но я не смог, слишком тяжело, слишком страшно… Язык не поворачивался…

Я не удержалась от колкости:

– Надо же, не думала, что ты такой чувствительный… Для человека, который зовется Без-Слез, слабовато…

Он помрачнел. Черт побери. Я готова была избить себя за длинный язык. Почему я всегда все порчу своей агрессивностью? Наезжаю на ни в чем не повинных?

Почему я до такой степени нетерпима к чужим слабостям?

– Извини меня. Я обидела единственного человека, готового мне помочь. Я идиотка.

Он покачал головой и поморщился.

– Ну вот, приехали. Единственного человека, готового тебе помочь… В сущности, тебе глубоко плевать, почему твои слова меня задели. Ты только боишься меня потерять, ага… Тебе это ничего не напоминает?

Мне хотелось рвать на себе волосы. Я взяла его за руку и крепко сжала.

– Не знаю, почему я всегда ляпаю не то. Я хотела сказать, мне искренне жаль, что я тебя обидела. Пожалуйста, извини меня. Правда.

Мы помолчали, у обоих стоял ком в горле. Наконец он со вздохом заговорил:

– «Без-Слез» не значит, что я бесчувственный. Я просто поклялся себе никогда больше не плакать.

– Поклялся…

Он улыбнулся недоброй улыбкой.

– Больше ни слезинки, да. Я пролил их слишком много. Тонны понапрасну. Реку слез, чтобы утопить мой стыд. Знаешь что? Я гораздо хуже тебя…

Он начинал меня пугать своими намеками и гримасами.

– Твой стыд?

– Именно так: мой стыд. Потому что, представь себе, Мина, я знал. Я согрешил не как ты, от нехватки интереса или любопытства, но из чистой трусости. Я был свидетелем зла, которое ему причиняли.

– Причиняли зло кому, Без-Слез?

Он ломал руки, едва не сдирая кожу ногтями.

– Кому причиняли зло, ответь же наконец! О ком ты говоришь?

– Я говорю о моем друге Реми – но что значит быть другом в возрасте, когда поступаешь в коллеж? Можно ли говорить о дружбе, если она капитулирует перед опасностью?

Мы спали в интернате в одном дортуаре. Наши кровати стояли рядом. Одна тумбочка на двоих. Мой товарищ, мой кореш, мой лучший друг. Говорят, в интернатах для мальчиков всегда есть козел отпущения. У нас это был он, Реми. Он все терпел. Стискивал зубы. Говорил: я выдержу, вот увидишь, это у них пройдет. «Это» не проходило: его мучили каждый день. Вопрос был не в том, сделают ли они это, но когда именно, в котором часу. А я плакал. Только один-единственный раз я попытался их остановить. В тот день главный деспот сказал мне: «Ты тоже хочешь, Чернявый?»

Тогда я заткнул уши наушниками и накрыл голову подушкой. Я плакал, но больше никогда не протестовал. Реми не жаловался, я не услышал от него ни слова упрека. Он опять стиснул зубы, да, опять, и сказал мне только: «Я на тебя не сержусь, у тебя не было выбора».

У меня был выбор, конечно же, был!

Я просто сдрейфил.

Однажды вечером, когда директор созвал весь персонал на общее собрание, главный деспот пришел пьяный с компанией своих холуев. Они стащили в кухне ром и спирт. Меня заперли в бельевом шкафу на другом конце дортуара и, смеясь, пошли по своим делам. Я снова заткнул уши, но в тот вечер это не помогло. Я слышал шипение, вопли, узнал голос Реми. Я тоже закричал, заколотил в дверь изо всех сил, но ноги у меня были ватные, я чувствовал ужас, панику, этот запах дыма, запах гари, вонь пригоревшего мяса – я до сих пор чувствую ее при каждом вдохе, если б ты знала, Мина.

Прибежали надзиратели с огнетушителями, но Реми уже получил ожоги третьей степени лица и тела, я этого не видел и не знал. Это был несчастный случай – так они потом сказали.

Я так и провел ночь, запертый в шкафу, никому и в голову не пришло меня там искать.

Грудь Без-Слез тяжело вздымалась. Моя тоже, пока я слушала его. Медленные слова, боль.

– Почти три месяца он пробыл в коме. Набравшись мужества, я пришел однажды к нему в больницу, но когда увидел в коридоре его мать, так и не смог с ней заговорить. Я ушел. Его мать… Она была раздавлена.

– А потом?

– Когда его разрешили перевезти, семья уехала из города. Врач в больнице сказал мне, что у него не осталось человеческого лица и что я не должен пытаться его увидеть, лучше сохранить в памяти его прежний образ. Образ – вот и все, что осталось от Реми. Никогда больше у меня не будет слез.

Рассказывая, он скорчился, приняв позу эмбриона. Ветер тихонько колыхал деревья, и листья, кружась, падали вокруг нас.

Моя голова опустилась на его плечо. Я вдруг поняла, почему сразу ему доверилась. Мы были разные, но так похожи в наших мучительных блужданиях.

Так мы сидели долго, как будто от этого робкого соприкосновения рубцевались наши раны.

Потом я встала.

– Пора, мне надо идти.

– Иди, – шепнул он. – Я буду ждать.

* * *

Странное дело, поняла я: на эти несколько минут Без-Слез заставил меня забыть об Алисе, стер ее из моей памяти, как будто его история заняла весь мой мозг.

Я шла по тротуару, глядя на дома, на задернутые занавески, и думала обо всех скрытых за ними тайнах, обо всех детских ранах, обо всех ошибках и затаенных горестях. Можно ли вырасти, избежав ударов?

– Это первородное проклятье, – с улыбкой обронила Алиса в далекий день, когда я жаловалась на судьбу. – Человек обречен страдать, чтобы в полной мере оценить счастье. Кроме мудрых, конечно. Они-то знают, что жизнь – благодать.

Жизнь – благодать? В словах Алисы прозвучала жестокая ирония. Надо ли думать, что ты не была мудра, Алиса, раз свела счеты с жизнью? Какая тайна могла привести тебя к последнему и окончательному решению, если ты положила столько сил, доказывая мне, что жизнь драгоценна и жить стоит?

Мое сердце отчаянно заколотилось, когда я нажала на кнопку звонка. Ее звонок. Ее дом. Эта калитка, на которую я так долго смотрела, сейчас откроется, как, наверно, сотни раз открывалась перед Алисой. Зашуршит гравий под моими подошвами, как шуршал под ее. Ступала ли она на крыльцо сперва правой ногой или левой? Что она чувствовала каждый вечер, возвращаясь из лицея, когда вставляла ключ в замочную скважину?

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Не связывайся с теми, кто увлекается мистикой и колдовством, – рискуешь заблудиться во времени и про...
Карн должен был всю жизнь работать на семейной ферме в Норронгарде. Если бы не одна проблема… Единст...
«Необычайные приключения царевича Орама» – это цикл волшебных философских сказок, объединённых фигур...
Стихи в этом сборнике – попытка запечатлеть два самых глубоких человеческих чувства – веру и любовь....
В одном теплом южном море жил дельфиненок по имени Фанни. У него были родители, а вокруг плавали дру...
Парусно-паровой барк «Эклипс» с норвежским экипажем был отправлен Российским правительством на поиск...