Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой Ханна Софи
– Верно. Наш верный свидетель, который застал Нэнси Дьюкейн в тот самый миг, когда она, выбегая из отеля «Блоксхэм», уронила два ключа, несмотря на то, что она не могла быть возле отеля «Блоксхэм» после восьми в вечер убийства.
– Потому что была в доме Луизы Уоллес, – согласился я. – Значит, мы пришли сюда для того, чтобы нагнать на мистера Кидда страху и заставить его сознаться, кто именно подучил его солгать.
– Non. Мистера Кидда сегодня нет дома. Полагаю, он на работе.
– Тогда…
– Давайте сыграем в небольшую игру, Кэтчпул; назовем ее «Тук-тук, кто в домике живет?» – с таинственной улыбкой сказал Пуаро. – Начинайте. Я бы и сам постучал, если бы не мои перчатки. Не хочу их запачкать.
Я постучал и стал ждать, удивляясь, почему Пуаро решил, что в доме, чей единственный известный нам жилец сегодня отсутствует, кто-то подойдет к двери. Я уже открыл рот, чтобы задать ему этот вопрос, но тут же закрыл снова. Что толку? С тоской я вспомнил то время – сравнительно недавнее, с тех пор не прошло еще и двух недель, – когда я верил, что, задав кому-то прямой вопрос, можно получить такой же прямой ответ.
Дверь дома номер три по Ярмут Коттеджиз распахнулась, и я оказался лицом к лицу с человеком, который вовсе не был Сэмюэлем Киддом. Сначала я был озадачен, так как не знал этого лица. Потом я увидел ужас, исказивший его черты, и понял, кто передо мной.
– Доброе утро, мадемуазель Дженни, – сказал Пуаро. – Кэтчпул, это Дженни Хоббс. А это, мадемуазель, мой друг мистер Эдвард Кэтчпул. Вы, может быть, помните, мы говорили о нем в кофейне «Плезантс». Позвольте мне выразить глубочайшее удовлетворение тем, что вижу вас живой.
Вот тут-то я и понял, что ничего не понимаю. Те жалкие немногочисленные факты, на которые я до сих пор опирался, оказались не заслуживающими доверия. Как, черт возьми, Пуаро узнал, что найдет Дженни здесь? Это же просто невероятно! И все же вот она, прямо перед нами.
Когда Дженни немного успокоилась и придала своему лицу не столь трагическое, хотя и более настороженное выражение, она пригласила нас в дом и попросила подождать в маленькой темной комнате, обставленной потертой мебелью. Затем извинилась и вышла, сказав, что скоро придет.
– Вы же говорили, что ее уже поздно спасать! – накинулся я на Пуаро. – Вы мне солгали.
Он покачал головой.
– Как я узнал, что мы найдем ее здесь? Снова благодаря вам, mon ami. Вы опять помогли Пуаро.
– Как?
– Призываю вас вспомнить ваш разговор с Уолтером Стоукли в гостинице «Голова Короля», когда он говорил вам о женщине, которая могла бы иметь мужа и детей, свой дом и счастливую семейную жизнь. Припоминаете?
– И что с того?
– Женщина, которая посвятила свою жизнь основательному человеку? Ради которого пожертвовала всем? А потом мистер Стоукли добавил: «Не могла она выйти замуж за какого-то мальчишку, полюбив человека основательного. Вот она его и бросила». Помните, вы сами мне рассказывали об этом, mon ami?
– Конечно, помню! Я же не кретин!
– И вы подумали, что нашли нашу пожилую женщину с молодым человеком, n’est-ce pas? Рафаль Бобак говорил о них в отеле – то есть он слышал, как о них говорили жертвы убийства, – вот вы и подумали, что Уолтер Стоукли имеет в виду ту же самую пару, и спросили у него, насколько та женщина, отвергшая любовь своего кавалера, была старше его, ведь он сказал: «Она не могла выйти замуж за какого-то мальчишку». Но дело в том, друг мой, что он сказал совсем не это!
– Как не это, когда именно это?
– Non. Он сказал вот что: «Она не могла выйти замуж за Сэма Кидда»[45], за мистера Сэмюэля Кидда.
– Но… но… Ах, черт меня побери!
– Вы пришли к неправильному выводу потому, что Уолтер Стоукли в разговоре с вами несколько раз употребил слово «kid». Он называл так молодого человека, с которым пил до вашего прихода. Eh bien, многие на вашем месте ошиблись бы также. Не казните себя за это.
– И я, неправильно поняв, стал спрашивать его о разнице в возрасте между той женщиной, которая могла бы выйти замуж, и негодником, с которым он только что пил. То-то он, должно быть, удивился моему вопросу, ведь Дженни Хоббс не имела к тому бездельнику никакого отношения.
– Oui. Он мог бы и сам поинтересоваться у вас, зачем вам это, если бы не был так пьян… Ну ладно. – Пуаро пожал плечами.
– Значит, Дженни Хоббс была помолвлена с Сэмюэлем Киддом, – сказал я, пытаясь разобраться. – И… оставила его в Кембридже, а сама отправилась с Патриком Айвом в Грейт-Холлинг?
Пуаро согласно кивнул.
– Фи Спринг, официантка из «Плезантс», говорила мне, что сердце Дженни разбито. Интересно, как это случилось.
– Разве мы только что не ответили на этот вопрос? – спросил я. – Наверное, во время разлуки с Сэмом Киддом.
– Думаю, причиной тому была скорее смерть Патрика Айва, человека, которого она любила по-настоящему. К примеру, я уверен, что это из-за него она изменила свою манеру говорить: хотела, чтобы ее речь ничем не отличалась от речи представителей его класса, возможно, надеясь, что тогда он увидит в ней человека, равного себе, а не просто прислугу.
– А вы не боитесь, что она опять исчезнет? – спросил я, бросая взгляд на закрытую дверь гостиной. – Что она там делает так долго? Нам ведь надо отвезти ее в госпиталь, если она сама там еще не была.
– В госпиталь? – удивился Пуаро.
– Да. Она потеряла немало крови в той комнате в отеле.
– Вы слишком далеко заходите в своих предположениях, – сказал Пуаро.
Судя по всему, он намеревался продолжать, но тут дверь отворилась, и в комнату вошла Дженни.
– Пожалуйста, простите меня, мистер Пуаро, – сказала она.
– За что же, мадемуазель?
В комнате повисла неловкая пауза. Мне хотелось заговорить и положить ей конец, но я усомнился в том, что скажу что-либо дельное.
– Нэнси Дьюкейн, – медленно и настойчиво проговорил Пуаро. – Это от нее вы бежали, когда искали убежища в «Плезантс»? Ее боялись?
– Я знала, что она убила Харриет, Иду и Ричарда в отеле «Блоксхэм», – прошептала Дженни. – Я прочла об этом в газетах.
– Поскольку мы обнаружили вас в доме Сэмюэля Кидда, вашего бывшего жениха, значит ли это, что мистер Кидд сообщил вам о том, что он видел в вечер убийства?
Дженни кивнула.
– Нэнси, когда она выбегала из «Блоксхэма». Она уронила на мостовую два ключа, так он сказал.
– Какое невероятное совпадение, мадемуазель: Нэнси Дьюкейн, только что убившая троих и намеревающаяся убить еще и вас, бежит с места преступления, и ее застигает не кто иной, как ваш будущий муж!
Дженни выдавила едва слышное «да».
– Пуаро не любит таких совпадений. Вы снова лжете, как лгали и тогда, когда мы встретились.
– Нет! Я клянусь…
– Зачем вы взяли комнату в отеле «Блоксхэм», зная, что именно там Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус встретили свою смерть? Вижу, на этот вопрос у вас нет ответа!
– Дайте мне сказать, и я отвечу на все ваши вопросы. Я устала бежать. Мне показалось, что это самый простой способ покончить со всем.
– Неужели? И вы спокойно приняли ожидавшую вас участь? Вы смирились с ней и сами сделали шаг ей навстречу?
– Да.
– Тогда почему, обращаясь к мистеру Лаццари, управляющему отеля, вы просили у него комнату «скорее, скорее», как будто продолжали от кого-то бежать? И раз уж вы, кажется, не ранены, то чья это кровь была на полу комнаты номер 402?
Тут Дженни, не садясь, заплакала и стала еле заметно раскачиваться из стороны в сторону. Пуаро встал и подвел ее к стулу. Он сказал:
– Присядьте, мадемуазель. Теперь моя очередь постоять, а заодно и рассказать вам, как именно я узнал, что в ваших словах до сих пор не было ни капли правды.
– Тише, Пуаро, – предостерег я его. У Дженни был такой вид, будто она вот-вот упадет в обморок.
Но бельгийца это, похоже, не тревожило.
– Об убийствах Харриет Сиппель, Иды Грэнсбери и Ричарда Негуса было объявлено в записке, – сказал он. – «Да не покоятся они с миром. 121. 238. 317». Это заставило меня подумать: убийца, который, преисполненный спокойной решимости, входит в отель, подходит к стойке портье и кладет на нее записку с объявлением о тройном убийстве, и человек, который затем в панике выбегает на улицу и при свидетеле роняет два ключа – одно ли это лицо? Или нам следует понимать так, что страх овладел Нэнси Дьюкейн-убийцей лишь после того, как она оставила записку? Почему же этого не случилось раньше? И если Нэнси вскоре после восьми покидала «Блоксхэм», то как могла она в то же самое время обедать со своей подругой леди Луизой Уоллес?
– Пуаро, вам не кажется, что следовало бы обходиться с ней помягче?
– Не кажется. Я спрашиваю, мадемуазель Дженни: зачем Нэнси Дьюкейн вообще писать какую-то записку? Почему так необходимо, чтобы три мертвых тела были найдены в тот вечер именно после восьми часов? Ведь горничные отеля все равно обнаружили бы их со временем. К чему такая спешка? Ведь если у мадам Дьюкейн хватило выдержки ровным шагом подойти к стойке портье, положить на нее записку и, не вызывая подозрений, выйти, – значит, она прекрасно отдавала себе отчет в том, что и для чего она делает. Почему же тогда она не спрятала оба ключа в глубоких карманах своего пальто, прежде чем выйти из отеля? Какая глупость – держать их в руке, а потом взять и уронить прямо перед носом у мистера Кидда. Который даже смог разглядеть на них номера: «сто с чем-то» и «триста с чем-то». Так же, по счастливой случайности, он узнал женщину в лицо, но, поломавшись немного для приличия, будто не помнит ее имени, в конце концов удачно вспомнил, что это не кто иная, как миссис Нэнси Дьюкейн. Неужели все это кажется вам правдоподобным, мисс Хоббс? Пуаро это не кажется таковым ни одной секунды, особенно теперь, когда он нашел вас здесь, в доме мистера Кидда, и знает, что у Нэнси Дьюкейн есть алиби!
Дженни, закрывшись рукавом, плакала.
Пуаро повернулся ко мне.
– Все показания Сэмюэла Кидда лживы от начала до конца, Кэтчпул. Он и Дженни Хоббс сговорились выставить Нэнси Дьюкейн убийцей Харриет Сиппель, Иды Грэнсбери и Ричарда Негуса.
– О, как вы жестоко ошибаетесь! – воскликнула Дженни.
– Я знаю, что вы лгунья, мадемуазель. Я сразу заподозрил, что ваша встреча со мной в кофейне «Плезантс» была как-то связана с убийствами в «Блоксхэме». Эти два происшествия – если три убийства сразу можно классифицировать как одно происшествие – объединяли две очень важные и необычные особенности.
Услышав эти слова, я даже слегка подпрыгнул. Слишком долго я ждал этого момента.
Пуаро продолжил:
– Одна из них психологическая: в обоих случаях присутствуют указания на то, что жертвы виновнее убийцы. Найденная в «Блоксхэме» записка – «Да не покоятся они с миром» – намекает, что Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус заслужили смерть, а тот, кто их убил, совершил справедливое возмездие. Так же и в кофейне – вы, мадемуазель Дженни, сами сказали мне, что заслужили смерть и что, как только вас убьют, справедливость наконец восторжествует.
Он был прав. Как я сразу этого не заметил?
– Есть еще второе сходство, не психологическое, а фактическое: как в отеле «Блоксхэм», так и в моем разговоре с Дженни в кофейне обнаруживается слишком много ключей к этому делу – слишком много информации на самом раннем этапе! Подсказки так и сыпались на нас со всех сторон, словно кто-то сознательно стремился оказать полиции помощь. Одна короткая встреча в кофейне сразу дала мне удивительный подбор фактов. Эта Дженни, она явно испытывала чувство вины. Она совершила что-то ужасное. Она не хотела, чтобы ее убийцу наказали. И она сказала мне: «О, пожалуйста, пусть никто не открывает их ртов», с тем чтобы потом, когда трупы с запонками во рту будут обнаружены в отеле «Блоксхэм», я, сознательно или бессознательно, соединил два этих обстоятельства.
– Вы ошибаетесь на мой счет, месье Пуаро, – запротестовала Дженни.
Тот, не обращая на нее внимания, продолжил свою речь:
– Обратимся теперь к убийству в отеле «Блоксхэм». И снова мы обнаруживаем, что сразу имеем поразительно много информации: Ричард Негус заплатил за все номера и за автомобили, которые везли жертв в отель с вокзала. Все три жертвы жили или когда-то жили в деревне Грейт-Холлинг. Вдобавок ко всему, еще один удобный ключ: инициалы Пи Ай Джей на запонках как указание на причину, по которой всех трех жертв следовало наказать – их безжалостность по отношению к преподобному Патрику Айву. Более того, оставленная на стойке портье записка намекала на то, что мотив убийства – месть или жажда справедливости. Не так часто убийца бывает столь любезен и объясняет мотивы своего поступка с самого начала, не так ли?
– Вообще-то, есть и такие, кто хочет, чтобы о мотивах их преступления было известно, – сказал я.
– Mon ami, – преувеличенно терпеливо начал Пуаро. – Если бы Нэнси Дьюкейн действительно хотела убить Харриет Сиппель, Иду Грэнсбери и Ричарда Негуса, неужели она избрала бы для этого способ, который немедленно приводил сыщика прямо к ней? Или ей хотелось быть вздернутой на виселице? И почему Ричард Негус – который, по словам своего брата, был на пороге нищеты – сам заплатил за все? Нэнси Дьюкейн – богатая женщина. Если она убийца, заманившая своих жертв в Лондон, чтобы убить их здесь, то почему же она сама не оплатила их проживание и проезд? Нет, здесь что-то не сходится!
– Пожалуйста, позвольте мне говорить, месье Пуаро! Я скажу вам правду.
– В настоящее время рассказывать вам правду предпочитаю я, мадемуазель. Прошу меня простить, но себя я нахожу более достойным доверия. Прежде, чем рассказать мне свою историю, вы спросили меня, в отставке ли я, помните? Вас очень интересовало, имею ли я возможность арестовывать преступников или иначе насаждать закон в этой стране. И лишь убедившись в том, что такой власти у меня нет, вы во всем признались. Однако к тому моменту вы уже знали, с моих же слов, о том, что у меня есть друг в Скотленд-Ярде. Вы заговорили со мной не потому, что были уверены в моем бессилии арестовать преступника, а потому, что знали о моем влиянии в Скотленд-Ярде, и очень хотели видеть Нэнси Дьюкейн в петле!
– Ничего подобного я не хотела! – Дженни обернула ко мне свое залитое слезами лицо. – Остановите его, пожалуйста!
– Я остановлюсь, когда закончу, – сказал Пуаро. – Вы регулярно бывали в кофейне «Плезантс», мадемуазель. Это подтвердили официантки. Они часто сплетничают о регулярных посетителях в их отсутствие. Наверняка вы слышали и то, как они говорили обо мне: этот дотошный европейский джентельмен с усами, который раньше служил в полиции где-то на Континенте – а с ним еще один, Кэтчпул, из Скотленд-Ярда. Вы слышали, как они говорили, что я обедаю в «Плезантс» по четвергам, ровно в семь. О да, мадемуазель, вы знали, где меня искать, и знали, что Эркюль Пуаро как нельзя лучше подойдет для ваших далеко идущих планов! Вы вбежали в кофейню, напуганная до смерти, но это была ложь, актерство! Вы долго вглядывались в окно, словно опасаясь преследования, но вы не могли видеть в нем ничего, кроме комнаты за вашей спиной. Одна из официанток поймала ваш взгляд в окне, как в зеркале, и поняла, что вы следите не за улицей, а за ней. А вы в это время занимались подсчетами, не так ли? «Заподозрил ли кто-нибудь, что я не напугана, а только притворяюсь? Что, если та глазастая официантка догадается и сорвет мне все планы?»
Я встал на ноги.
– Пуаро, уверен, что вы правы, но нельзя же так наседать на бедную женщину. Дайте ей хоть слово сказать в свою защиту!
– Успокойтесь, Кэтчпул. Разве я не объяснил вам, что мисс Хоббс прекрасно умеет создавать видимость большого расстройства, сохраняя под этой маской полное спокойствие и продолжая просчитывать ходы?
– Вы бессердечный человек! – выкрикнула Дженни.
– Au contraire, mademoiselle[46]. В свое время вы будете иметь полную возможность высказаться, не сомневайтесь, а пока я задам вам еще один вопрос. Вы сказали тогда: «О, пожалуйста, пусть никто не открывает их ртов!» Откуда вы знали, что Нэнси Дьюкейн, убив троих, положит им в рот запонки? Мне кажется странным, что вы это знали. Миссис Дьюкейн грозила так поступить? Я хорошо представляю себе убийцу, который угрожает смертью, чтобы попугать – вроде «Поймаю – глотку перережу», – но я совсем не представляю человека, который, собираясь убить кого-то, грозился бы так: «После того, как я тебя убью, я открою тебе рот и положу в него запонку с монограммой». Я не могу представить таких слов убийцы, а у меня богатое воображение… И еще – прошу прощения! – одно последнее соображение, мадемуазель. Какую бы роль ни сыграли вы в трагедии Патрика и Франсис Айв, еще трое были виновны не меньше, а возможно, и больше вашего: это Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус. Именно они поверили в сочиненную вами ложь и настроили всю деревню против преподобного Айва и его жены. И вот тогда, в «Плезантс», вы мне сказали: «О, когда умру я, справедливость наконец восторжествует», причем с ударением на «я». Для меня это послужило указанием на то, что вы уже знали о смерти Харриет Сиппель, Иды Грэнсбери и Ричарда Негуса. Однако, сопоставляя все имеющиеся у меня факты, я прихожу к выводу, что убийства в отеле «Блоксхэм» тогда еще не были совершены.
– Прекратите, пожалуйста, прекратите! – рыдала Дженни.
– Еще одну минуту, и я закончу. Позвольте мне лишь заметить, что вы произнесли эти слова – «О, когда умру я, справедливость наконец восторжествует» – приблизительно без четверти восемь, в то время как мертвые тела в отеле «Блоксхэм» были обнаружены служащими в десять минут девятого. И все же вы, Дженни Хоббс, каким-то образом заранее знали об убийстве. Откуда?
– Перестаньте меня обвинять, и я все вам расскажу! Я и так в отчаянии. Держать все в тайне и постоянно лгать – такая пытка… Я ее больше не вынесу!
– Bon, – сказал Пуаро спокойно. Его голос внезапно смягчился. – Сегодня вы пережили сильное потрясение, не так ли? Быть может, теперь вы поняли, что Пуаро нельзя обмануть?
– Да, я поняла. Я все вам расскажу, с самого начала. Какое это будет облегчение – говорить наконец правду!..
После этого Дженни говорила долго, и ни я, ни Пуаро не перебивали ее до тех пор, пока она сама не дала нам понять, что кончила. Следующая глава написана мною от ее имени и представляет собой, смею надеяться, точное и исчерпывающее изложение того, что она нам сообщила.
Глава 19
Наконец-то правда
Я разрушила жизнь единственного мужчины, которого когда-либо любила, а заодно и свою.
Я не хотела, чтобы так вышло. Я и подумать не могла, что всего несколько глупых, жестоких слов, сказанных мною, приведут к такому результату. Конечно, мне следовало бы взвесить все как следует и держать рот на замке, но я была обижена и, уступив в какой-то миг слабости, позволила злости взять надо мной верх.
Я любила Патрика Айва каждой клеточкой, каждой косточкой своего тела. Я пыталась прекратить это. Я была уже помолвлена с Сэмом Киддом, когда начала прислуживать Патрику в качестве его постельницы в колледже Сэвиорз, в Кембридже, где он был студентом. Сэм мне нравился, но Патрик завладел моим сердцем безраздельно уже через несколько недель после нашей встречи, и я знала, что никакие мои попытки этого не изменят. В Патрике сошлось все лучшее, что только может быть в человеке. Он привязался ко мне, но лишь как к прислуге. Даже когда я научилась разговаривать, как дочка главы колледжа – как Франсис Айв, – для него я все равно оставалась преданной служанкой, не более.
Конечно, я знала о них с Нэнси Дьюкейн. Пару раз подслушивала их разговоры, когда они думали, что их никто не слышит. Я знала, как сильно он ее любил, и не могла перенести этого. С тем, что он принадлежит Франсис, я давно смирилась, но мысль о том, что он полюбил другую женщину, и эта женщина не я, оказалась для меня невыносима.
В первые секунды – не более того – мне хотелось его наказать. Причинить ему такую же боль, какую он причинил мне. Тогда я сочинила о нем ужасную ложь и, прости меня, Господь, рассказала ее Харриет Сиппель. Пока я произносила ее, мне было легче: я представляла, будто жаркий шепот Патрика, его слова любви, адресованные Нэнси – о, я часто их слышала! – на самом деле говорил не он, а Уильям Дьюкейн из могилы. Конечно, это была полная чушь, но, когда я рассказала ее Харриет, то даже сама ненадолго поверила, будто это правда.
А потом Харриет принялась за дело – она разболтала всей деревне гадкие, непростительные вещи о Патрике, а Ида и Ричард ей помогали, чего я вовсе никогда понять не могла. Не могли же они не знать, в какую ядовитую тварь она превратилась; в деревне все это знали. Как они могли обратиться против Патрика и стать заодно с ней? Да, я знаю, что вы скажете: во всем виновата я. Ричард и Ида знали, что источником слухов является не сама Харриет, а служанка, которая давно работает у Патрика, предана ему, а потому не имеет причин лгать.
Я сразу поняла, до какого жуткого, отвратительного ужаса довела меня ревность. Я видела, как страдает Патрик, и отчаянно хотела помочь ему, и Франсис тоже, – но не знала как! Харриет видела, как Нэнси входила в дом Патрика и выходила из него ночью. И Ричард Негус тоже это видел. Недостаточно было просто сказать, что я солгала, надо было придумать подходящее истолкование поздним визитам Нэнси в дом викария. Иначе Харриет, которая отнюдь не была дурой, быстро раскусила бы, что к чему.
Стыдно сказать, но я отчаянная трусиха. Людям вроде Ричарда Негуса или Иды Грэнсбери все равно, что подумают о них другие, если они сами считают себя правыми, но я не такая, как они. Мне всегда было важно производить хорошее впечатление. Если бы я сказала тогда, что солгала, меня возненавидела бы вся деревня, и по заслугам. Я слабый человек, месье Пуаро. И я ничего не сделала и ничего не сказала, потому что боялась. И тогда Нэнси, которая сама была в ужасе от моей лжи, вышла вперед и рассказала правду: о том, что они с Патриком любили друг друга и тайно встречались, хотя ничего плотского в их отношениях не было.
Но попытка Нэнси защитить Патрика только ухудшила дело. «Мало того, что он шарлатан, обманывающий прихожан и насмехающийся над Церковью, так он еще и прелюбодей!» – вот что стали говорить о нем люди. Франсис не смогла этого вынести и покончила с собой. Когда Патрик нашел ее, он понял, что не сможет жить с этой виной, ведь, в конце концов, все случилось из-за его любви к Нэнси. Он не смог исполнить свой долг по отношению к Франсис. И тогда он тоже принял яд.
Деревенский доктор заявил, что причиной обоих смертей стала неосторожность в обращении с ядом, но он солгал. Это были самоубийства – еще один грех в глазах святых вроде Иды Грэнсбери и любителей бичевать грешников вроде Харриет Сиппель. Патрик и Франсис оставили каждый по записке. Я нашла их и отнесла доктору, Амброузу Флауэрдейлу. Он их, наверное, сжег. Он тогда сказал, что никому не даст нового повода хулить Патрика и Франсис. Доктору Флауэрдейлу было противно, что вся деревня так на них ополчилась.
Смерть Патрика разбила мне сердце, оно и по сей день разбито, месье Пуаро. Я хотела умереть, но потом решила, что теперь, когда Патрика нет, должен остаться кто-то, кто любит его и помнит о нем, – как будто это могло отменить или перечеркнуть то, что вся деревня Грейт-Холлинг считала его чуть ли не дьяволом во плоти!
Утешением мне служило лишь то, что я была не одинока в своем несчастье. Ричард Негус устыдился той роли, которую он сыграл в этом деле. Он единственный из очернителей Патрика изменил свое мнение о нем; как только Нэнси рассказала свою историю, он понял, что моя дикая ложь просто не могла быть правдой.
Прежде чем переехать в Девон, в дом своего брата, он нашел меня и задал прямой вопрос. Мне хотелось сказать ему, что в пущенном мной слухе не было ни грана правды, но я не посмела и потому просто промолчала. Сидела и ничего не говорила, словно мне язык отрезали, и Ричард принял мое молчание за признание вины.
Из Грейт-Холлинга я уехала вскоре после него. Сначала я вернулась к Сэмми, но в Кембридже так много всего напоминало мне о Патрике, что я просто не могла оставаться там, и отправилась в Лондон. Это была идея Сэмми. Он нашел здесь работу, представил меня кое-кому, и я тоже смогла устроиться. Сэмми предан мне так, как я была предана Патрику. Я должна быть благодарна ему за это. Он снова просил меня выйти за него, но я отказалась, хотя и продолжаю считать его своим самым близким другом.
С переездом в Лондон в моей жизни началась новая глава. Но и здесь мне тоже все было не мило; дня не проходило, чтобы я не вспоминала о Патрике, не думала о том, как это ужасно, что я никогда не увижу его снова. И вдруг в сентябре прошлого года я получила письмо от Ричарда Негуса. Прошло пятнадцать лет, но у меня не было такого чувства, будто мое прошлое догнало меня – ведь я никогда его от себя не отпускала!
Мой лондонский адрес дал Ричарду единственный человек в Грейт-Холлинге, которому я его сообщила: доктор Амброуз Флауэрдейл. Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы кто-нибудь оттуда знал, где я. Помню, я тогда еще подумала, что не хочу исчезать бесследно. Я как чувствовала…
Нет, я не стану так говорить. Неправда, будто я чувствовала тогда, что настанет день, когда Ричард Негус разыщет меня и попросит помочь ему исправить старое зло. Скажу только, что мной владело смутное, но сильное предчувствие. Я знала, что деревня Грейт-Холлинг еще сыграет свою роль в моей жизни, так же как я – в ее. Вот почему я позаботилась о том, чтобы сообщить доктору Флауэрдейлу свой новый адрес.
В письме Ричард написал, что нам надо встретиться, и мне в голову не пришло ему отказать. Неделю спустя он приехал в Лондон и без долгих околичностей спросил: согласна ли я помочь ему исправить непоправимое зло, совершенное нами много лет назад? Я ответила, что не верю в то, что зло можно исправить. Патрик мертв. Его уже не вернешь. Ричард ответил:
– Да. Патрик и Франсис мертвы, а мы с вами уже никогда не узнаем счастья. Но что, если мы принесем равноценную жертву?
Я не поняла. И спросила его, о чем он.
Он сказал:
– Если это мы убили Патрика и Франсис Айв, – а я считаю, что так и было, – то разве не должны мы заплатить за это своими жизнями? Разве вы и я в силах вкушать радости, которыми наделяет жизнь других людей? Отчего так? Отчего время не лечит наши раны, как ему положено? Не оттого ли, что мы не заслуживаем жизни, когда бедные Патрик и Франсис лежат в земле? – Глаза Ричарда темнели, пока он говорил, из карих став почти черными. – Закон этой страны карает лишением жизни тех, кто сам отнимает ее у невинных, – сказал он. – Мы обманули закон.
Я могла бы возразить ему, сказав, что ни он, ни я не брали в руки оружия и не посягали впрямую на жизнь Патрика и Франсис, ведь так оно и было. Однако в его словах была заключена такая сила, что я признала его правоту, хотя многие сказали бы, что он заблуждается. Когда Ричард говорил, мое сердце впервые за пятнадцать лет ощутило что-то похожее на надежду. Вернуть Патрика было уже нельзя, но так я хотя бы не избегну справедливого наказания за то, что сделала с ним.
– Вы предлагаете мне совершить самоубийство? – спросила я у Ричарда, потому что он не объяснил этого.
– Нет. И я не стану убивать себя. Мой план – не самоубийство, а казнь, на которую мы придем как добровольцы. По крайней мере, приду я. У меня нет желания заставлять вас поступать против вашей воли.
– Мы с вами не одни виновны, – напомнила я ему.
– Нет, не одни, – согласился он. Но от того, что я услышала дальше, у меня едва не остановилось сердце. – Скажите, Дженни, вы бы удивились, узнав, что Харриет Сиппель и Ида Грэнсбери согласны с моим образом мыслей?
Я ответила ему, что никак не могу в это поверить. Я считала, что ни Харриет, ни Ида никогда не признают себя виновными в непростительной жестокости. На что Ричард ответил, что одно время и сам так думал. Он сказал:
– Я их убедил. Люди прислушиваются ко мне, Дженни. Так было всегда. Я долго трудился над этим, действуя не грубыми обличительными методами, а неустанным выражением раскаяния в том, что я совершил, и изъявлением желания хотя бы как-то компенсировать причиненное зло. На это ушли годы – ровно столько, сколько их минуло с нашего с вами последнего разговора, – но постепенно Харриет и Ида стали разделять мою точку зрения. Они ведь обе глубоко несчастные женщины, в сущности: Харриет несчастна с тех пор, как умер ее муж, Джордж, а Ида – с тех пор, как я объявил ей о расторжении нашей помолвки.
Я открыла рот, чтобы сказать, что все равно не верю, но Ричард продолжал говорить. Он убеждал меня, что Харриет и Ида признали свою ответственность за смерть Патрика и Франсис и тоже хотят исправить причиненное ими зло.
– Любопытный психологический эффект, – продолжал он. – Для Харриет главное – кого-то наказывать. В данном случае саму себя. И потом, не забывайте, она ведь жаждет воссоединиться со своим мужем на Небесах. Для нее непереносима сама мысль о том, что она может оказаться в другом месте.
От потрясения я не могла произнести ни слова. Потом сказала, что все равно отказываюсь верить. Ричард ответил, что я поверю, когда поговорю с Харриет и Идой и они сами все подтвердят. Он сказал, что я должна с ними увидеться, чтобы понять, как они изменились.
Я не представляла себе изменившихся Иду и Харриет и боялась, как бы не совершить настоящего убийства, оказавшись с ними в одной комнате.
Ричард настаивал:
– Попытайтесь понять, Дженни. Я предложил им избавление от страданий – а они страдали, это правда. Невозможно причинить другому такое зло, не ранив при этом собственную душу. Годами Харриет и Ида верили, что у них нет иного спасения, кроме веры в собственную правоту, но со временем они поняли, что я предлагаю им куда лучший выход: настоящее божественное прощение. Душа грешника жаждет искупления, Дженни. И чем дольше мы отказываем ей в этом, тем сильнее она болит. Благодаря моим неустанным усилиям Ида и Харриет осознали, что отвращение, изо дня в день нараставшее в их душах, имело своей основой неприязнь к собственному поступку, к попыткам нацепить на зло маску добродетели, а отнюдь не воображаемые прегрешения Патрика Айва.
Слушая Ричарда, я начала понимать, что даже самый несгибаемый человек – вроде Харриет Сиппель – вполне может поддаться его красноречию. Он так умел преподнести факты, что весь мир представал вдруг совсем в ином свете.
Негус попросил у меня разрешения привести на нашу следующую встречу Харриет и Иду, и я, скрепя сердце, согласилась.
Когда Ричард уходил, я уже безоговорочно верила каждому его слову, и все же, когда в следующий раз я оказалась лицом к лицу с Харриет и Идой и своими глазами увидела, что они и в самом деле изменились, голова у меня пошла кругом. Точнее, они остались такими же, как прежде, только теперь жаждали применить свою несгибаемую твердость к самим себе. Когда они заговорили о «бедном добром Патрике» и «несчастной невинной Франсис», я едва с ума не сошла от злости. Они не имели права даже произносить их имена.
Вчетвером мы решили, что нам надлежит исправить причиненное нами зло. Ведь мы были убийцами, если не по букве закона, так по духу, а убийцы должны платить за совершенное преступление своей жизнью. Лишь после смерти Господь сможет нас простить.
– Мы четверо – сами себе судьи, присяжные и палачи, – сказал Ричард. – Мы и казним друг друга.
– Как мы это сделаем? – спросила Ида, устремив на него полный обожания взгляд.
– Я все продумал, – ответил он. – И позабочусь о деталях.
Так, без шума и жалоб, мы подписали себе смертный приговор. Я испытала огромное облегчение. Помню, как я подумала, что мне не страшно будет убивать, если моя жертва не будет бояться смерти. Хотя жертва – не то слово. Просто я не знаю, как правильно сказать.
А потом Харриет спросила:
– Погодите. А как же Нэнси Дьюкейн?
Я сразу поняла, о чем она.
«Да, это она, – подумала я тогда, – все та же старушка Харриет». Четырех жизней, принесенных в жертву, ей было недостаточно; ей нужна была еще и пятая.
Ричард и Ида спросили ее, о чем она.
– Нэнси Дьюкейн тоже должна умереть, – сказала Харриет, и взгляд у нее был жестким, как кремень. – Это она ввела бедного Патрика в искушение, она растрезвонила о нем на всю деревню и разбила сердце бедняжке Франсис.
– Ну нет, – возразила я с тревогой. – Нэнси ни за что не согласится расстаться с жизнью. И потом… Патрик ее любил!
– Она так же виновна, как и все мы, – настаивала Харриет. – Она должна умереть. Все должны умереть, все, кто виновен, иначе все будет напрасно. Раз уж мы это затеяли, надо делать все как следует. В конце концов, если бы Нэнси тогда не разоткровенничалась, Франсис, быть может, и не покончила бы с собой. Кроме того, я знаю то, чего не знаете вы.
Ричард потребовал, чтобы она нам все рассказала. Хитро прищурившись, Харриет сказала:
– Нэнси хотела, чтобы Франсис узнала, что сердце Патрика принадлежит ей. Она рассказала тогда все из ревности и злобы. Она сама мне говорила. И потому она так же виновна, как и мы – даже больше, если хотите знать мое мнение. И если она не согласится умереть… ну, тогда…
Ричард долго сидел, обхватив голову руками. Харриет, Ида и я молча ждали. Именно тогда я осознала, что Ричард – главный среди нас. Как он скажет, когда наконец заговорит, так мы и сделаем.
Я молилась за Нэнси. Я не считала ее виновной в смерти Патрика, не считала тогда и не считаю сейчас.
– Хорошо, – заговорил Ричард, хотя, судя по его виду, ничего хорошего не было. – Мне грустно признавать это, но – да. Нэнси Дьюкейн не следовало заводить роман с чужим мужем. И уж тем более не следовало объявлять об их связи всей деревне, как поступила она. Мы не знаем, покусилась бы Франсис Айв на свою жизнь или нет, не случись этого. К сожалению, Нэнси Дьюкейн тоже должна умереть.
– Нет! – крикнула я. Все мои мысли были лишь о том, что почувствовал бы Патрик, услышь он эти слова.
– Мне очень жаль, Дженни, но Харриет права, – сказал Ричард. – Исполнение задуманного потребует от нас смелости и изобретательности. Но мы не можем позволить себе умереть, оставив в живых человека, который разделяет с нами вину. Мы не можем снять вину с Нэнси.
Мне хотелось закричать и выскочить из комнаты, но я заставила себя сидеть. Я была уверена, что Харриет выдумала причину, по которой Нэнси каялась тогда перед всей деревней; не верила я и в то, что Нэнси сама призналась в ревнивом желании навредить Франсис Айв, но мне было страшно прямо сказать об этом Харриет, к тому же у меня не было доказательств. Ричард сказал, что ему надо еще подумать о том, как привести в исполнение наш план.
Две недели спустя он снова пришел ко мне, один, и сказал, что все решил. Но знать, как все будет на самом деле, должны лишь он и я – и Сэмми, конечно, ему я все рассказываю.
Мы скажем Харриет и Иде, продолжал Ричард, что убьем друг друга, как договорились, но сделаем это так, чтобы Нэнси повесили за наше убийство. Поскольку Нэнси живет в Лондоне, то и умереть нам придется здесь, в каком-нибудь отеле, предложил Ричард. И сказал, что сам за все заплатит.
В отеле все будет просто: Ида убьет Харриет, Ричард убьет Иду, а я убью Ричарда. Мы договорились, что каждый убийца, когда придет его очередь, положит в рот своей жертве запонку с инициалами Патрика и приведет место убийства в точное соответствие с остальными двумя, чтобы полиция решила, что за все три… смерти отвечает один человек. Я хотела сказать, за три убийства, но нет. То были не убийства, а казни. Понимаете, нам пришло в голову, что когда людей казнят, то соблюдается определенная процедура, верно? Тюремные надзиратели наверняка поступают одинаково с телами всех казненных? Это Ричард решил, что все тела после смерти должны быть уложены аккуратно, как для похорон, почтительно и с достоинством. Церемониально – так выразился Ричард.
Поскольку две жертвы, Ида и Харриет, должны были написать в журнале регистраций отеля свой домашний адрес в Грейт-Холлинге, мы знали, что полиция скоро явится в деревню, начнет задавать вопросы и заподозрит Нэнси. Кого еще им подозревать? Сэмми сделает вид, будто встретил ее, когда она выбегала из отеля после третьего убийства и уронила три ключа. Да-да, именно три. Ключ от комнаты Ричарда также был частью нашего плана. Предполагалось, что Ида убьет Харриет и возьмет ключ от ее комнаты с собой, а дверь запрет. То же должен был сделать Ричард: убить Иду, взять ключи от ее номера и номера Харриет, а потом выйти и закрыть дверь. Затем я должна была убить Ричарда, забрать все три ключа и, заперев его номер, выйти с ключами из «Блоксхэма» и передать их Сэмми. А уж он должен был исхитриться подбросить их в дом Нэнси, а еще лучше – в карман ее пальто, чтобы вина легла на нее как можно тяжелее.
Не думаю, чтобы это было важно, но Патрик Айв никогда не носил запонок с монограммами. Насколько я знаю, у него таких вообще не водилось. Ричарду Негусу пришлось заказать все три запонки, чтобы пустить полицию по ложному следу. Лужа крови и моя шляпа в четвертом номере отеля тоже были частью нашего плана: они должны были навести вас на мысль о том, что Нэнси Дьюкейн отомстила за своего возлюбленного, убив всех, кто был причастен к его гибели. Когда Сэмми вызвался устроить кровь, Ричард только обрадовался. Кстати, это кровь бродячей кошки. В вечер убийства Сэмми должен был подбросить в отель записку со словами «Да не покоятся они с миром» и номерами трех комнат. Ее следовало положить на стойку портье, улучив момент, когда рядом никого не будет, после восьми вечера. Я должна была остаться живой и проследить за тем, чтобы Нэнси Дьюкейн повесили за три убийства, а если нам повезет и полиция будет считать, что я тоже мертва, то и за четыре.
Как я должна была это сделать? Во-первых, как четвертый человек, кому грозила смерть от руки Нэнси – поскольку я также ответственна за гибель Патрика, – я должна была сообщить полиции, что опасаюсь за свою жизнь. Этот спектакль я разыграла в кофейне «Плезантс», где вы были моим зрителем, месье Пуаро. Вы совершенно правы: я вас обманывала. Правы и в том, что я слышала, как судачили о вас официантки: они говорили о детективе с Континента, который всегда обедает у них по четвергам, когда один, а когда в компании своего молодого друга, полицейского из Скотленд-Ярда. Едва я это услышала, как сразу поняла, что вы – тот, кто мне нужен.
Но, месье Пуаро, в одном отношении ваши выводы неверны. Вы сказали, что мои слова «О, когда умру я, справедливость наконец восторжествует» доказывают, что я уже знала о смерти Харриет, Ричарда и Иды; но в том-то и дело, что я не знала ничего, потому что тогда я уже все испортила. Произнося эти слова, я думала лишь о нашем с Ричардом плане, согласно которому я должна была их пережить. Так что, понимаете, они вполне могли быть еще живы, когда я это говорила.
Необходимо уточнить: существовали два плана – тот, на который согласились Харриет и Ида, и тот, о котором знали только Ричард и я. По первому плану все должно было произойти так: Ида убивает Харриет, Ричард убивает Иду, я убиваю Ричарда. Затем я инсценирую свое убийство, тоже в «Блоксхэме», используя кровь, которую достанет Сэмми. И остаюсь жить лишь до тех пор, пока не повесят Нэнси, а потом совершаю самоубийство. Если, по какой-то причине, Нэнси удастся избежать петли, то я убью сначала ее, а уж потом себя. Я должна была умереть последней потому, что тут надо много играть. У меня это получается, когда я постараюсь. Помните нашу встречу в кофейне «Плезантс», месье Пуаро?.. У Харриет Сиппель так не получилось бы. У Иды с Ричардом тоже. Так что пришлось оставить в живых меня.
Но план, о котором знали Харриет и Ида, был не настоящим. Когда Ричард пришел ко мне через две недели после нашей встречи с Харриет и Идой в Лондоне, он сказал, что вопрос о том, должна Нэнси умереть или нет, сильно его тревожит. Как и я, он не верил, что Нэнси якобы рассказала Харриет о том, почему она выступила тогда в «Голове Короля». И не верил в то, что ею могли двигать иные побуждения, кроме желания защитить Патрика.
С другой стороны, доводы Харриет также казались Ричарду резонными. Смерть Патрика и Франсис Айв стала результатом предосудительного поведения нескольких человек, и трудно полностью исключить Нэнси Дьюкейн из их числа.
Я удивилась и даже испугалась, когда Ричард сказал, что так и не смог прийти ни к какому решению относительно судьбы Нэнси, и потому предоставляет решать все мне. Он сказал, что после того, как его, Харриет и Иды не станет, я вольна либо добиваться повешения Нэнси, либо просто покончить с собой, оставив другую записку: не со словами «Да не покоятся они с миром», а с полным объяснением причин наших смертей.
Я умоляла Ричарда не предоставлять мне свободу решения.
– Почему я должна это делать? – спрашивала я.
– Потому, Дженни, – сказал он, и я никогда этого не забуду, – что вы самая лучшая из нас. Вас никогда не распирала гордость от собственной добродетели. Да, вы солгали, но поняли, что поступили плохо, едва ложь сорвалась с ваших губ. Я же непростительно долго верил вашим обвинениям, не имея к тому никаких доказательств, да еще и способствовал организации травли хорошего, ни в чем не повинного человека. Да, он был всего лишь человеком, не святым. Но кто из нас без греха?
– Ладно, – сказала я тогда Ричарду. – Я приму решение, ответственность за которое вы возложили на меня. – Наверное, мне льстила его похвала.
Вот такие у нас были планы. А теперь, если вы пожелаете, я расскажу вам о том, как они пошли прахом.
Глава 20
Как все пошло прахом
– Конечно, – сказал Пуаро. – Расскажите. Мы с Кэтчпулом внимательно вас слушаем.
– Это была моя вина, – продолжала Дженни хрипло. – Я трусиха. Я испугалась умирать. Хотя смерть Патрика и опустошила меня, с годами я привыкла к своему несчастью и даже стала находить его комфортным, и мне совсем не хотелось, чтобы моя жизнь кончилась так скоро. Любая жизнь, даже полная мучений, все же предпочтительнее, чем ничто! Пожалуйста, не сочтите меня нехристианкой за такие слова, но я вовсе не уверена, что после смерти нас ждет другая жизнь. По мере того, как назначенный день приближался, рос мой страх – страх перед тем, что придется убить. Я думала о том, что должна буду для этого сделать, представляла, как я буду стоять в запертой комнате и наблюдать за тем, как Ричард пьет яд, и чувствовала, что мне этого совсем не хочется. Но ведь я дала согласие! Я обещала.
– План, исполнение которого казалось таким несложным несколько месяцев назад, сделался вдруг невозможным, – заметил Пуаро. – И, разумеется, вы не могли поделиться своими страхами с Ричардом Негусом, который был такого высокого мнения о вас. Ведь он мог изменить это мнение в худшую сторону, если бы узнал о том, какие серьезные сомнения вас терзают. Возможно, вы даже боялись, что он примет решение казнить вас, невзирая на ваше несогласие.
– Да! Я ужасно этого боялась. Понимаете, мы так много об этом говорили, и я понимала, как для него важно, чтобы мы все четверо могли умереть. Однажды он даже сказал мне, что если бы Ида или Харриет не перешли на его точку зрения, то он «сделал бы то, что должно быть сделано, без их согласия». Именно такими словами. Зная это, разве я могла пойти к нему и заявить, что передумала, что не хочу больше ни умирать, ни убивать?
– Воображаю, как вы казнили себя за это нежелание, мадемуазель. Ведь вы верили в то, что убить другого и умереть самой – поступок правильный и достойный?
– Да, рациональной частью своего сознания я в это верила, – сказала Дженни. – Я надеялась и молилась о том, чтобы мне был ниспослан дополнительный запас смелости, который позволит мне пройти через это.
– А каковы были ваши планы касательно Нэнси Дьюкейн? – спросил я.
– Никаких планов у меня не было. Мой страх в тот вечер, когда мы встретились с вами впервые, месье Пуаро, был неподдельным. Я не могла прийти ни к какому решению! Я позволила Сэмми выполнить свою часть плана: рассказать историю с ключами и опознать Нэнси. Я позволила этому случиться, говоря себе, что в любой момент могу пойти в полицию и спасти ее от виселицы, рассказав истинную историю. Но… я этого не сделала. Ричард считал, что я лучше его, но он ошибался – о, как же он ошибался!
Зависть к Нэнси оттого, что Патрик любил ее, не покинула меня до сих пор – та самая зависть, из-за которой много лет назад началась вся эта история. И еще… я знала, что если признаюсь в своем добровольном участии в заговоре с целью отправить на виселицу невиновную женщину, то сама попаду в тюрьму. Мне было страшно.
– Скажите, пожалуйста, мадемуазель: а что вы сделали? Что произошло в день… казней в отеле «Блоксхэм»?
– Я должна была приехать туда в шесть. Так мы договорились.
– Вы, четверо заговорщиков?
– Да, мы и Сэмми. Я весь день не спускала глаз со стрелок часов, наблюдая, как они подбираются к ужасному мигу. Было уже почти пять, когда я поняла, что просто не смогу это сделать. Просто не смогу! И я не поехала в отель. Вместо этого я бродила по улицам Лондона, плача от страха. Я не представляла, куда мне идти и что делать, поэтому просто шла и шла, куда глаза глядят. У меня было такое чувство, словно Ричард Негус рыщет вокруг, взбешенный тем, что я подвела его и остальных. В назначенное время я пошла в кофейню «Плезантс», подумав, что могу исполнить хотя бы эту часть плана, раз уж провалила все остальные.
Когда я вошла туда, то по-настоящему боялась за свою жизнь. То, что вы видели, не было сплошным притворством. Я думала, что Ричард, а не Нэнси, убьет меня – более того, я была убеждена, что если он это сделает, то поступит правильно! Я заслужила смерть! Я не лгала вам, месье Пуаро. Пожалуйста, вспомните, что я говорила: что я боюсь быть убитой? Я и боялась – Ричарда. Что я совершила нечто ужасное в прошлом? Я и совершила – и если бы Ричард когда-нибудь нашел меня и убил, что, как мне думалось, он сделает, то я действительно не хотела, чтобы его за это наказали. Я знала, что подвела его. Вы понимаете? Сам Ричард, возможно, хотел умереть, но я-то хотела, чтобы он жил. Несмотря на зло, причиненное им Патрику, он был хороший человек.
– Oui, mademoiselle.
– Я так хотела рассказать вам всю правду в тот вечер, месье Пуаро, но мне не хватило смелости.
– Значит, вы считали, что Ричард Негус найдет вас и убьет за то, что вы не пришли убить его в отель «Блоксхэм»?
– Да. Я полагала, что он не захочет умереть, не узнав, почему я не пришла в отель, как планировалось.
– Однако он захотел, – вставил я, усиленно шевеля мозгами.
Дженни кивнула.
Теперь мне все стало ясно: одинаковое положение всех трех тел, к примеру – выложенных строго по прямой, ногами к двери, на полу между маленьким столиком и креслом. Как заметил Пуаро, Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус вряд ли могли принять одну и ту же позу случайно.
Вообще между тремя сценами убийства было слишком много общего, и теперь я начинал понимать, почему это сходство казалось подозрительным: заговорщикам было нужно, чтобы полиция решила, что во всех трех случаях действовал один убийца. Конечно, всякий нормальный детектив так и подумал бы: у каждой жертвы во рту по запонке, и вообще, три мертвых тела найдены в одном отеле в одно и то же время; однако жертвы-то как раз не были вполне нормальны, их мучила паранойя. Они-то знали, что они не один человек, а трое, и потому, как все, кто в чем-то виновен, боялись, что их вина будет заметна другим. Вот они и старались изо всех сил, создавая три противоестественно одинаковые сцены убийства.
Выкладывание мертвых тел по одной линии также объяснялось представлением заговорщиков о том, что в отеле «Блоксхэм» совершается казнь, а не убийство. После казни всегда соблюдаются определенные процедуры; вот и им нужны были формальности и ритуал. Я чувствовал, что для них было важно поступить с телом определенным образом, а не оставлять его лежать там, где оно упало, как это наверняка сделал бы обычный убийца, напавший на человека в доме или, скажем, в саду.
Я невольно представил себе Дженни Хоббс совсем юной: как она работает в университетском колледже в Кембридже, где переходит от постели к постели, поправляя подушки и простыни, выравнивая одеяла, аккуратно застилая покрывала. Наверняка она заправляла каждую постель на особый манер, выполняя пожелания владельца… Я невольно вздрогнул и тут же удивился, почему это образ молоденькой девушки, застилающей постели в колледже, вызывает у меня такой страх.
Постели, смертные ложа…
Правила и исключения…
– Ричард Негус совершил самоубийство, – вдруг услышал я свой голос. – Иначе не могло быть. Он пытался сделать так, чтобы оно выглядело как убийство, для чего повторил все в точности, как в предыдущих случаях, только дверь ему пришлось запереть изнутри. Потом он спрятал ключ под плитку в камине, чтобы все подумали, будто его унес убийца, и распахнул окно. Если бы ключ был обнаружен, то те, кто его нашел, удивились бы, почему это убийца запер дверь изнутри и вылез в окно, но они все равно думали бы, что убийца существовал – мы так и подумали. Этого и добивался Негус. Ведь если бы окно было закрыто, а ключ найден, мы тотчас пришли бы к единственному возможному выводу: что Негус покончил с собой. Но он не мог допустить, чтобы мы так подумали. Ведь если бы одно из убийств вызвало сомнения, то вся конструкция, указывающая на виновность Нэнси Дьюкейн, пошатнулась бы. Мы могли бы предположить, что Негус сам убил Харриет и Иду, после чего покончил с собой.
– Да, – сказала Дженни. – Думаю, что вы правы.
– Другое положение запонки… – шепнул Пуаро и поднял бровь, глядя на меня, точно желая, чтобы я продолжал.
Я заговорил снова:
– Она оказалась глубоко во рту у Ричарда из-за конвульсий, которые наступили, когда он принял яд. Сначала он лег на спину, зажал запонку губами, вытянул руки вдоль тела, но, когда яд начал действовать, его рот открылся, и запонка провалилась. В отличие от Харриет Сиппель и Иды Грэнсбери, Ричард Негус умирал в одиночестве, так что поправить запонку было некому.
– Мадемуазель Дженни, вы допускаете мысль о том, что Ричард Негус мог принять яд, лечь на пол и умереть, не попытавшись предварительно узнать, почему вы не пришли в отель? – спросил ее Пуаро.
Читать бесплатно другие книги:
