Чужие дочери Азарина Лидия
Это было так смешно, что он захохотал:
— А то что ты мне сделаешь? Ну-ка, давай первая, раз такая говорливая… — и не обратил внимания, что Лера поднялась и зашла ему за спину.
Он даже не успел среагировать — так быстро Света метнулась через стол, взмахнув рукой над его лежащими на столе ладонями — только с ужасом увидел, как на их тыльной стороне расходятся, заплывают струйками крови разрезы, а на клеенке растекается темно-красная лужа. Вскочил в ярости:
— Ты ж мне, сука, вены порезала… — и не успел закончить, потому что в голове что-то больно взорвалось, погас свет.
Очнулся, не понимая, что с ним и где он. Вроде сидит на стуле. В кухне. В окне виден фонарь. Попробовал встать — ноги привязаны, потянул за собой стул. Руки тоже были связаны и обмотаны бинтами. Все вспомнил и заревел:
— Ну, суки сопливые, вы сейчас мне ответите!
Открылась дверь из комнаты. Вспыхнул свет. Они вышли втроем, в ночных рубашках. Таня занавесила окна. Сели напротив, через стол. Лера почему-то с бутылкой шампанского в руках, Светка, эта малявка… с ножом! Пересохло в горле. Он попробовал откашляться, просипел:
— Послушайте, вы чего? Вы с ума сошли! Положи нож, дура… Я вас завтра в милицию сдам, в тюрьме сгниете…
Ответила старшая, Лера:
— Это ты послушай, козел! Ни в какой тюрьме мы не будем, потому что малолетние, это все знают, понял? Пока ты тут валялся, мы вообще могли тебе твой вонючий х…й отрезать. Если еще раз к нам полезешь — точно отрежем, потому что ножи у всех. Тетя Аня утром приедет, пусть тебя и отвязывает. А пока сиди так. Нам в школу, надо выспаться. Рыпнешься — опять получишь бутылкой по мозгам, — она встала, за ней — остальные.
— Развяжите, мне поссать надо.
— Ничего, можешь в штаны. Тетя Аня уберет… — и они ушли к себе в комнату, погасив по дороге свет.
Утром он все так же сидел на стуле. Онемела спина. Действительно не смог удержаться — помочился в брюки. Смотрел, как они собираются, завтракают. Попросил воды — не дали. Хлопнула входная дверь. В голове не укладывалось, что его, взрослого сильного мужика, связали три девчонки-школьницы и он сидит, связанный, обмочившийся, уже полсуток. И где эта гребаная Анька?! И кричать нельзя, вряд ли кто услышит, а если услышит и придет — смеху и сплетен будет на весь город. Сейчас его хватятся на работе, у него ключи от склада. Что делать?! Хлопнула входная дверь, вернулась жена…
Когда они пришли из школы, Щербаков не было. Пообедали, сели за уроки. Договорились держаться вместе, не отходя друг от друга ни на шаг. В кухонном ящике не осталось ни одного ножа. Опоздали… Бутылка из-под шампанского тоже пропала, пришлось взять из поленницы дров толстую короткую палку.
Щербаки вернулись вечером после консультации и разговора со знакомым из милиции, молча прошли к себе в комнату. Все оказалось не так просто. Это не удочерение. Договоры патроната как платные, тем более на троих, постоянно контролировал отдел опеки. Этих сопливых щенят нельзя было ни сунуть в погреб, ни прибить до смерти. Их нельзя было даже отравить, потому что их было трое. В таком случае не обошлось бы без вскрытия, а это тюрьма за изнасилования. Отправлять их обратно в детдом не хотелось, было жаль терять будущую квартиру и вожделенный магазин.
Оставалось одно — договориться. Щербак боялся не сдержаться, и переговоры вела жена.
Что ж, они втроем останутся, пока Щербаки получат свою квартиру. Все будет, как положено по договору: обувь, еда, одежда. В дверь их комнаты вставят два замка, ключи от которых будут только у них, и стальную пластину-задвижку изнутри. Есть они будут в разное со Щербаками время, заниматься уборкой по очереди с тетей Аней, стиркой — каждый себе. А Щербак не будет подходить к ним ближе, чем на два метра. После получения квартиры они уйдут в детский дом, но не в Яснопольский, а в другой, который выберут, а Щербаки помогут им туда устроиться.
И еще Лера потребовала деньги на электрошокер. На третий день, вернувшись из школы, они нашли на кухонном столе коробку с электрошокером, чек, паспорт и гарантийный талон…
Щербаки расторгли договоры патроната через два дня после получения квартиры и остальных своих обещаний не выполнили. Светлане пришлось вернуться в Яснопольский детдом, Тане и Лере — в Алексинский.
Жемчужникова после кругосветного морского круиза разочаровалась в поездках, потому что мир оказался довольно блеклым, как выяснилось.
8. Иванова Светлана Ивановна выбыла из Яснопольского детского дома в возрасте 12 лет в связи с побегом. Объявлена в федеральный розыск. Место нахождения устанавливается (информация из архива Яснопольского детского дома для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей).
Первым, с кем она встретилась прямо у входа, был Извольский! Проводил молча злым взглядом, протопал по ступенькам мимо. Света словно раздвоилась: одна отвечала на вопросы, улыбалась, раскладывала вещи, заправляла постель, обедала вместе со всеми, потом смотрела новые компьютеры. Мысли другой были только о том, что нельзя оставаться в спальне даже на ближайшую ночь. Притворяться больной бесполезно, потому что в изоляторе будет еще хуже. Решение пришло само, дикое, страшное, единственно правильное. Необходимо, чтобы ее забрали в настоящую больницу еще до отбоя. Потом оттуда ей будет легче сбежать.
В туалете на счастье никого не было. Спиной прижала входную дверь (ни задвижек, ни дверей на кабинках не положено), вытащила из рукава спрятанный щербаковский нож. Высоко на внутренней стороне бедра, почти у промежности, нашла пульсирующую жилку, прижала ее пальцем левой руки, приложила лезвие у самого пальца, чуть помедлила (не было страха боли, только боязнь, что не получится), нажала на рукоятку ножа и протянула его вверх к бедру. Боли почти не почувствовала, удовлетворенно глядя, как кровь толчками струится по ноге и собирается в лужу на полу. Четко помнила, что нож нужно сразу забросить на шкаф у входа, куда никто никогда не заглядывал. Сил хватило только на это…
Посовещавшись, заведующие трех отделений Пензенской областной больницы — хирургического, гинекологии, педиатрии — поставили в известность правоохранительные органы, что поступившая в реанимацию по поводу травматического артериального кровотечения воспитанница Яснопольского детдома Иванова Светлана Ивановна, двенадцати лет, имеет множественные неправильно сросшиеся разрывы малых и больших половых губ, промежности, посттравматические инфильтраты ануса, прямой кишки, зарубцевавшийся разрыв сфинктера, множественные спайки слева во влагалище, хронический эндометрит матки и запущенную инфекцию мочевыводящих путей, что предположительно является результатом изнасилований, в том числе в извращенной форме, примерно годичной давности. УВД области по полученной информации возбудило уголовное дело.
Гены Анны Викторовны Гладышевой с блеском проявились в ее 12-летней внучке. Светлане предстояли несколько месяцев в больнице и минимум две, как ей объяснили, операции, чтобы потом она была, как все женщины, и могла родить ребенка. Если за это время Извольского и его компанию уберут из детдома, она сможет вернуться. Поэтому в первом же разговоре со следователем в присутствии врача и психолога она, глядя испуганными детскими глазами, полными слез, чуть слышно прошептала имена виновных — старших воспитанников этого же детдома Александра Извольского и Петра Репнина. И фамилии еще трех девочек, подвергшихся насилию. И утверждала, что таких было много больше.
Вечером того же дня Извольский и Репнин были помещены в изолятор временного содержания. Следствие велось под пристальным вниманием срочно сформированной специальной комиссии областной думы. Позже информация о положении в детдоме просочилась в СМИ и к делу подключились федералы. Всплыли данные о якобы сбежавших воспитанниках, и к обвинениям добавили статьи о похищении малолетних.
Светлана выздоравливала, все это было ей неинтересно. Главного она добилась — ни Извольского, ни Репнина в детдоме не будет.
Людмила Борисовна Жемчужникова осознала, чего ей не хватает в жизни, и начала строить свой дом.
9. Иванова Светлана Ивановна в возрасте 13 лет 4 месяцев задержана в г. Белгороде отделом транспортной милиции и направлена в Старооскольский «Социально-реабилитационный центр для несовершеннолетних» (информация из архива ССПЦ для несовершеннолетних Белгородской области).
Ее выписали через два месяца практически здоровой после трех операций. В детдоме не было ни Извольского, ни его компании. Но не было также ни прежнего директора, ни старых воспитателей. Пришедшие на их место новые сотрудники жестко контролировали каждый шаг воспитанников все 24 часа в сутки. Жить так, под микроскопом, было очень тяжело. Плохой ли, хороший ли, но свой, устоявшийся мир детдома разрушили. Все понимали, что причиной была Светлана. Все знали, что она соврала про Извольского и Репнина. Ее не били ночью, накрыв одеялом, потому что в каждой из спален теперь дежурил по ночам воспитатель, ее не подстерегали в укромных уголках, потому что таких не было больше в доме, ее не подкарауливали по дороге в школу или обратно, потому что каждую группу тоже сопровождал теперь воспитатель. Светлане объявили бойкот. С ней не разговаривали, ее не замечали. Можно было отвечать на насмешки еще более жестко, можно было отвечать на удары более сильными, можно было воевать, если кругом враги. Ничего нельзя сделать, если ничего нет. Ее не было в этом доме. Ее не было в их жизни. К такому одиночеству и бездействию она не могла приспособиться. И жить так еще 5 лет не могла.
Через месяц во время очередного планового осмотра у гинеколога она попросила медсестру отвести ее в туалет. Анатолий Иванович, сопровождающий воспитатель, остался ждать у двери кабинета. На обратном пути молоденькая сестричка разрешила ей на 5 минут зайти в стационар к соседке по палате, с которой она якобы подружилась. Светлана пошла по галерее между корпусами, не доходя до отделения гинекологии, спустилась к выходу через отделение физиотерапии и через две минуты стояла за воротами больницы. С собой был рюкзак с учебниками и щербаковским ножом на дне под подкладкой, одежда, что на ней, и два пирожка из школьной столовой. Впереди полчаса времени, пока ее начнут искать. До железнодорожных путей — всего пять минут через дворы. Длиннющий грузовой состав медленно ускорял ход. Она выждала вагон с подножкой и площадкой, подтянулась, уцепившись за поручень, и взобралась на первую ступеньку.
Ей было почти тринадцать. Поезд медленно полз на юг. Впереди ждала самостоятельная жизнь, в которой она никому не будет подчиняться и никого не будет бояться.
Того, что, кроме сочных июльских персиков, теплого моря, веселых людей, солнца и свободы, в ней намного больше будет стылого асфальта зимних вокзалов, влажной вони подвалов, полусгнившего хлеба из мусорных ящиков, грязи, боли и синяков от милицейских дубинок, постоянного голода, жадных лапающих рук, облав, побегов, ночлегов в канализационных коллекторах, она не знала и не могла знать. Ей было всего двенадцать.
…Людмила Борисовна Жемчужникова закончила строить свой дом. Прислушиваясь к себе, пыталась понять, вытеснят ли хлопоты по его обустройству привычную опустошенность. О дочерях она, наконец, научилась не вспоминать.
10. Иванова Светлана Ивановна в возрасте 14 лет направлена по истечении срока реабилитации в Старооскольский детский дом Белгородской области (информация из архива ССРЦ для несовершеннолетних Белгородской области).
Наслаждаясь ощущением чистого тела, она даже закрыла глаза. Конечно, жалко, что пришлось сбрить волосы под ноль, но иначе ничего нельзя было сделать со сбившимися колтунами. Плевать, вырастут. Интересно, как в этом центре с шамовкой[8]. Через 10 минут она ошеломленно смотрела на тарелку с горкой гречневой каши, накрытой сверху большой румяной отбивной из на-сто-я-ще-го (!) мяса, и думала, что Центр ей нравится.
Заведующую Центром социальной реабилитации подростков Людмилу Никитичну Загальскую все — и воспитанники, и сотрудники — за глаза и в глаза называли «Наша мама», а впоследствии невольно сократили до «Нашмамы». Ее заместитель по хозчасти — прапорщик-пенсионер Арсентьев — соответственно был «Нашпапой». На 50–60 не самых послушных подростков были еще два воспитателя и повар. 5 любящих и жалеющих детей взрослых сделали невозможное: из места временного пребывания, где малолетних бомжей должны были всего лишь вымыть, накормить и вылечить чесотку, они создали дом, где заброшенные, никому не нужные, по сути, без вины обездоленные судьбой дети чувствовали искренний интерес к себе, заботу и внимание. Вместо установленного инструкцией месяца-другого пребывания их правдами и неправдами оставляли на полгода, год, пока сквозь обиду, злобу и ожесточенность, искалечившие душу, не начинали проклевываться ростки нормальных человеческих чувств: любопытства, удивления, уверенности, юмора, благодарности. Здесь приучали к труду и искали способности, здесь главным во всех отношениях, ситуациях, проблемах, вопросах и планах было понятие справедливости. Несправедливо, если Колька будет мыть пол, а ты — рисовать. Мойте вдвоем и рисуйте вдвоем. Справедливо, если все на всех поровну — работа, забота, отдых, еда, удовольствия. Им не говорили, что в жизни справедливости почти не осталось, им внушали — каждый должен быть справедливым, и тогда жизнь станет лучше. Не бойся — и все сможешь. Загальская была убеждена: чтобы помочь подростку вырасти человеком — нужно вложить в его характер и душу стержень-сплав из любви, понимания справедливости и уверенности в себе. И для многих, почти для всех, эти 6–8 месяцев в Центре становились фундаментом будущей судьбы.
Через 8 месяцев Светлана Иванова, отпраздновав накануне свой 14-й день рождения, уезжала из Центра в Старооскольский детдом, где директорствовал ученик и воспитанник Загальской, в сущности, другим человеком: у нее была цель — учиться и получить профессию, у нее были друзья, которых она не потеряет при любом географическом расстоянии между ними, она уже понимала, что не только мир должен ей, но и она — миру, она научилась заботиться не только о себе, но и сопереживать чужой боли. Она была уверена: все в жизни получится. И больше ничего не боялась.
Жемчужникова гладила тонкими пальцами потемневшее старинное зеркало в треснувшей дубовой раме, недавно купленное у антиквара, и пыталась представить, сохранятся ли этот таинственный полумрак и легкая нечеткость изображения в новой раме, кованой из металла, ажурной и строгой. Она обустраивала свой Дом.
11. Иванова Светлана Ивановна в возрасте 15 лет выбыла из Старооскольского детского дома в связи с зачислением учащейся 1 курса Белгородского строительного колледжа по специальности «штукатур-отделочник» (информация из архива Старооскольского детского дома Белгородской области).
В доме шел ремонт. В нем участвовали все, вплоть до малышей, потому что это был не детдом, а их общий Дом.
Светлана, задумавшись, безотчетно грызла ручку малярной кисти, желтая краска капала на рабочий фартук: «Чего же тут не хватает? Нет, что-то не то!» Она расписывала стену в игровой для младших: ярко-зеленый луг, большие ромашки там-сям, вверху — кудрявые улыбающиеся облака. Она тряхнула рыжеватыми волнистыми прядками и уверенной рукой дописала в центре луга круглого белого в черный горошек теленка с большими глазами и длиннющими ресницами. Все завершилось. Но теленка не было в утвержденном эскизе, и подглядывавший из-за двери Шибздик тут же понесся ябедничать директору, вопя на весь коридор: «Толя Романыч! Толя Романыч! А Светка корову в горошек пририсовала! Без эскиза!» И что?! Она — Главный маляр в этом ремонте и была вправе это сделать! «Вот же ябеда! Хоть ты побей его за углом! Нет, лучше надрать уши!»
Кончался август. Таяли ее последние дни дома. 31-го она уезжала учиться в Белгород в строительный колледж. Волнения и боязни не было, только немножко грустно. Ей было здесь хорошо этот год. Она была своей и любимой. Она собрала в ящик банки с краской, скатала от стены целлофан и ахнула, увидев потеки желтой краски на фартуке: «Вот раззява! Ну каждый раз так!» Впереди ждали рыбы и водоросли на стене в раздевалке душевой.
…Жемчужникова с сомнением смотрела на кованые ножки пуфика для прихожей: «Нет, не вписывается!» Кованая рама старинного зеркала и ажурные решетки жардиньерки были прекрасным единым целым. А вот пуфик — нет, он был красивым, но отдельным, хотя мотивы ковки повторялись.
Она по-прежнему обустраивала свой Дом…
12. Иванова Светлана Ивановна в возрасте 18 лет 6 месяцев с отличием закончила Белгородский строительный колледж, специальность — «штукатур-отделочник, маляр». Направлена по распределению в Специализированное строительное управление M 4 г. Белгорода маляром (информация из архива Белгородского строительного колледжа).
…Света Иванова, яркая и очень красивая в зеленоватом выпускном платье, протянула Анатолию Романовичу только что полученный диплом с отличием: «Пусть побудет у Вас! Спасибо!» — чмокнула его в щеку и унеслась в гущу танцующих. «Молодость-молодость!» — мелькнула мысль, и директор детдома иронично улыбнулся самому себе: слишком старческой была эта мысль, слишком грустной. Вокруг звенел смехом и музыкой выпускной бал. Леночка Сорокина, тоже с этой минуты уже бывшая его воспитанница, подошла и с надеждой спросила-попросила: «Толь Романыч! Ну, сегодня уже можно? Ну пожалуйста…» Вешенцев озорно тряхнул седыми прядями: «Сегодня все можно!» — и, выжидая такт, придержал рукой нетерпеливую партнершу…
…Проснувшись утром одна в гостиничном номере, Людмила Борисовна Жемчужникова с недоумением разглядывала на соседней подушке, еще хранившей, казалось, очертания мужской головы, две купюры по сто долларов. Вдруг сообразила: «Двести долларов! Как же он говорил? Точно, вспомнила: «…родство душ, единство мировосприятия, слияние жизней…». И все с придыханием! С придыханием! Такого класса лапша — и всего двести долларов?!» — она захохотала, понимая, что скатывается к истерике, но остановиться уже не могла. Еще одна тщетная попытка найти близкую душу…
13. Иванова Светлана Ивановна была принята на работу в ССУ M 4 маляром 3-го разряда. Вне очереди как воспитаннице детского дома выделена отдельная изолированная комната (1-квартирный жилой блок) в общежитии семейного типа стройтреста M 2 г. Белгорода. Уволена через 6 месяцев работы за прогулы. Выселению из занимаемого жилого помещения не подлежит (информация из архива отдела кадров стройтреста M 2 г. Белгорода).
Светлана уже почти час стояла под обжигающими струями и яростно терла, терла себя мочалкой. Но тошнотворный, гнусный запах Лигдорова, его пота и спермы, казалось, пропитал кожу насквозь. Всплыло в памяти, как он смешивался несколько часов назад с пресным запахом мокрой штукатурки, и ее опять затошнило.
Лигдоров, их прораб, преследовал ее с первого дня, все шесть месяцев. И работа, и жизнь превратились в кошмар. Она вспомнила, как на прошлой неделе Безрядин, начальник участка, сказал ей, когда она не выдержала и пожаловалась на Лигдорова: «Так дай ему и забудь! От тебя не убудет. Чего упираешься? А может, ждешь начальника повыше? — и приосанился, ощупывая ее взглядом. — Смотри, доупираешься! Нам такие строптивые молодые специалисты не нужны! Квартиру, вон, тебе выделили вне очереди, материальную помощь на мебель, а от тебя никакой благодарности! Иди, Иванова, работай и думай над своим поведением!» — и вытер потный лоб. Светлана подумала, захватила с собой во вторую смену электрошокер и старый верный щербаковский нож (а ведь думала, что не пригодится) и показала их при всех прорабу. Лигдоров притих.
Сегодня не помогли ни нож, забытый в шкафчике в кармане куртки, ни шокер, который чья-то рука сорвала у нее с пояса… Но ведь кто-то все это видел! Кто-то ему помогал!
Она с трудом уснула к утру. Вместо работы пошла в милицию, где ей объяснили, что, во-первых, она сама уничтожила, смыла все доказательства, во-вторых, ссадины и синяки она могла получить любым другим образом в любом другом месте, в-третьих, Лигдоров — уважаемый работник, семейный человек, он на такое не способен. А вот о том, что она плохо работает и ему приходится делать ей замечания, он уже сообщил сам, когда принес жалобу на ее угрозы ножом.
А как же справедливость, Нашмама? Она будет бороться!
…Людмила Борисовна познакомилась с Ксенофонтовым и впервые почувствовала, что может привязаться к этому человеку…
14. Информация из УВД г. Белгорода:
Иванова Светлана Ивановна зарегистрирована по адресу г. Белгород, ул. 2-я Полевая, д. 11, блок 5. Неоднократно привлекалась к административной ответственности по:
ст. 20.26. — за самовольное прекращение работы в качестве средства разрешения индивидуального трудового спора;
ст. 20.29. — за производство и распространение экстремистских материалов в отношении администрации ССУ M 4;
ст. 19.1. — за самоуправство;
ст. 19.2. — за умышленный срыв печати (пломбы);
ст. 19.3. — за неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции.
На работу Светлана больше не вышла. Три дня рисовала плакаты со злыми непристойными карикатурами на Лигдорова и Безрядина. На четвертый рано утром развесила их по всей стройке и на близлежащих улицах. Ее задержали и доставили в полицию в 9 утра, ровно через час после начала смены. Дали 7 суток и заставили убирать строительный мусор там же, на их участке, на глазах у всех к радости Лигдорова. Слава богу, под конвоем, так что Лигдоров к ней больше не приставал.
Вернувшись домой, она сорвала бумажки с печатями с дверей и пошла в душ. Через два часа приехавшие полицейские потребовали, чтобы она покинула квартиру, которую они опять опечатают, и написала заявление на имя начальника, чтобы печати сняли официально, как положено. Она откровенно объяснила, что думает об умственных способностях людей, которые предлагают такую дурость, и вытолкала их на лестницу. Вечером к ней попытался зайти Лигдоров. Она открыла и без лишнего трепа сразу ударила его по голове килограммовой гантелей. Не сильно, стараясь не проломить череп. Но он все-таки упал и с грохотом катился по лестнице до площадки между этажами.
Вечером на нее напали и, если бы не Саша Кабан, наверное, убили бы.
Саша был «смотрящим» по городу и быстро восстановил справедливость в отношении Лигдорова. И дальше все сложилось, как сложилось…
Жизнь Жемчужниковой с появлением в ней Алексея Николаевича Ксенофонтова приобрела почти семейную упорядоченность…
По данным УВД г. Белгорода Иванова Светлана Ивановна по месту регистрации не проживает. Место пребывания не установлено…
Где ты, моя девочка?!
В Белгороде в номере гостиницы «Владимирская» Польский с бессильной злостью наблюдал, как Жемчужникова работает. Администрация гостиницы по ее требованию установила в номере второй телефон-факс. В диком, невозможном, 12-часовом марафоне Людмила Борисовна позволяла себе минутные перерывы только для приема лекарств. Она не ела. Офисный стул, который ей тоже предоставила администрация, катался от столика с факсом к монитору с ящиком электронной почты, опять к телефону — скрип его колесиков распиливал мозг Польского и парализовывал его. Сейчас Польский был мебелью и значил для нее много меньше этого скрипящего стула. Она ничего не объяснила. Видимо, не сочла нужным. Он был наемной сиделкой, которой заплатили еще 5 тысяч долларов. Просто сунули в карман.
Какие-то люди постоянно приходили в номер. Полицейские в чинах от полковника до сержанта, бомжи, старухи, лощеные мальчики-мажоры, два типичных бандита, женщина-наркоманка — все они что-то рассказывали, понизив голос (а он и не прислушивался!), Жемчужникова записывала, собирала документы, записки, бумажки и платила. Ночью из Москвы, как он понял, прилетели два невзрачных молодых человека — частные детективы и уже в 7 утра ушли по указанию Жемчужниковой. Показалось, с их уходом сумасшествие кончилось. Наступила пауза и тишина. Людмила Борисовна не раздеваясь прилегла и виновато посмотрела на Польского:
— Олег Михайлович! Простите меня. Я не могла отвлекаться ни на что, поэтому ничего не объяснила Вам. Но Вы поняли? Я ищу свою дочь. Теперь практически нашла. Вы самый близкий мне человек, я расскажу Вам все позже… — и уснула.
Польский долго смотрел на осунувшееся прозрачно-серое лицо, длинные и все еще густые ресницы, на примятый щекой, рыжий, с нитями седины локон. Проверил пульс на невесомой руке. Наполнение слабое, почти нитевидный. Плохо. Тихонько накрыл ее покрывалом. Тихонько сел рядом. И заплакал.
В 23 года Светлана Иванова больше не напрягала себя раздумьями о справедливости, жила, как живется, но твердо усвоила, что жизнь — бешеная сука, ласкается, чтобы цапнуть, люди — скоты, всегда врут, чтобы вырвать у других что-нибудь для себя, а бить всегда надо первым, чтобы не получить в морду…
В 23 года Светлана Иванова была красавицей. Могла бы стать валютной проституткой, столько было возможностей, попробовала, но не стала: было противно раздвигать ноги для каждой мрази подряд.
В 23 года Светлана Иванова была любовницей крутого местного криминального авторитета с «погонялом» Кабан, которого все побаивались, а значит, и Светлану.
В 23 года у Светланы Ивановой был единственный старый преданный друг, еще с детского дома — Костя Иванов по прозвищу Шибздик, но скоро не будет, потому что он подсел на «герыч», кругом должен и скоро умрет или его закопают за долги.
В 23 года у Светланы Ивановой было только одно счастливое воспоминание: она в новом платье задувает шесть свечек на пироге, соседские дети ждут, но мама не режет пирог, а подхватывает ее на руки, целует и кружит.
В 23 года Светлана Иванова аккуратно приторговывала «колесами», ни от кого не зависела, никому не разрешала собой командовать и все решала сама.
Светлане на фиг не упала какая-то бева бацильная[9], чтоб с ней базарить, но Кабана попросили за нее авторитетные люди, пришлось идти, чтоб не напрягать обстановку. Шибздик плелся следом, ныл про подстраховку и клянчил копеечку на дозу.
Польский видел и понимал, что предел сил у Людмилы Борисовны уже наступил, но после того, что она рассказала ему вчера вечером, не считал себя вправе останавливать ее и только со страхом думал, хватит ли оставшегося времени, чтобы вернуться с ней домой, в Тулу.
Людмила Борисовна хорошо проспала ночь и, проснувшись, утром тоже чувствовала себя хорошо. Она позавтракала с позабытым аппетитом, оделась сразу, без перерывов на отдых. Выждала положенный час — тошноты не было, болей тоже.
— Может быть, радость меня лечит? — выжидающе посмотрела на Польского. Тот кивнул, хотя знал, что иногда тяжелобольных за сутки-двое до конца «отпускало».
На встречу в Центральный парк пошли вдвоем. Эта маленькая прогулка тоже прибавила Жемчужниковой оживления, и она, элегантная в своем замшевом пальто, с маленьким коричневым «дипломатом», твердо и легко ступающая рядом, на миг показалась Польскому здоровой. И глупое сердце дрогнуло от пустой надежды.
Он расположился на соседней скамейке метрах в ста-ста пятидесяти и поглядывал на них поверх газеты. Яркая высокая девушка с короткой рыжей стрижкой в распахнутом кожаном плаще, стояла у скамейки, где сидела Жемчужникова, слушала и нетерпеливо постукивала носком сапожка о бордюр. Жемчужникова, прижав сжатые ладони к груди, смотрела на нее виновато, просительно и говорила что-то быстро, умоляюще. Раскрыла дипломат, попыталась показать бумаги, потом вытащила и протянула банковские упаковки денег. Девушка рассердилась, повысила голос, и до Польского донесся обрывок ее фразы: «…а теперь г…но за тобой выносить?! Кому ты нужна, старая сука?!» — и быстро пошла к выходу. Обернулась и крикнула уже на ходу:
— Моя мама погибла в аварии, так что не свисти со своими бумажками… Тоже мне — «мама»! Вали на х…, бикса[10] бацильная!
Польский оцепенел. Он видел, как Жемчужникова привстала, потянулась вслед, прижав руки к горлу, затем откинулась назад и начала медленно сползать по спинке на сиденье, видел медленно соскользнувшую со скамейки ее руку, видел, как из кустов к скамейке метнулся кто-то, схватил падающий дипломат, захлопнул и бросился через дорожку вниз по лестнице. И не мог двинуться с места: сердце, казалось, остановилось. Подошел нетвердыми шагами, заглянул в открытые потухшие глаза, коснулся нежной, еще теплой шеи — пульса не было.
Чем воздалось тебе за радости и страдания? Чем за жизнь свою воздала ты? В чем суть и смысл жизни твоей, женщина?
Шибздик сидел в пустой котельной у Вороныча, которого иногда подменял, если не был под «кайфом», трясущимися руками считал пачки долларов и купюры из кошелька, сбивался, начинал сначала. Выходило примерно 15 тысяч. Бумаги и документы он сразу кинул в топку, дипломат потом разрежет и отнесет на свалку. Он никому ничего не скажет, даже Светке. Его не закопают, потому что он отдаст долги. И ему еще хватит на много-много доз. Он был счастлив.
Через 5 месяцев.
Светлана водила столовым ножом по туго накрахмаленной скатерти и не отрываясь следила, как на лоснящейся поверхности продавливаются тонкие ровные линии и зигзаги — скатерть из простой становилась ажурной. Она не хотела видеть холеную Сашкину морду, поэтому не поднимала глаз, но заткнуть уши не могла, и его слова больно и неожиданно обидно ввинчивались в сознание:
— Ты, Светка, конечно, баба классная. И с мозгой. Блатуешь по понятиям и налево не косишь. Как мне, так в самый раз. И я с тобой по понятиям. Все у нас столько времени нормалек, братва ссыт от зависти. Чего тебе крышу снесло, не пойму? Какой ребенок? Ты ж понтовая! Посмотри на себя — будешь с пеленками возиться?
— Памперсы куплю, — Светлана обожгла его взглядом.
— Ты на меня не зыркай! Не зыркай! — начал злиться Кабан. — Зыркает она! Сама виновата! Я в ваши бабские дела не лезу, залетела — значит, сама виновата, сама расхлебывайся! На хрена мне все это знать?!
— Ты хлебало закрой и на меня не ори, пока не за что! Я тебя как человека, как отца хотела порадовать! А тебе, как скотине, все равно: будут щенки — не будут, лишь бы свой х… вовремя почесать! Кабан, он и есть Кабан! Вали отсюда! Если сын будет в тебя — сразу придушу! Дочку оставлю! Понял, скот долбаный?! Канай ползком по плинтусу, пока вилку в глаз не захерачила!
Под дверью оцепеневший от ужаса официант не верил собственным ушам: никто не смел так разговаривать с самим Кабаном, «державшим» город. Но Кабан сдал назад:
— Светусечек, ну не нагнетай… С чего ты завелась? Я все понял, я рад. Давай обкашляем спокойно. Ну, посуди сама, куда нам ребенок? Я каждый день то ли жив, то ли пристрелят. Ты — то ли на воле, то ли на зоне. И куда тогда спиногрыз денется? Что ж ему по приютам или по чужим людям мучиться? Бабло не проблема, ты знаешь, я не чмо! Ну, как ему расти без родителей?! Или ей? Тебе понянчиться хочется, а дитю из-за этого жизнь-чернуху готовишь? Не по понятиям. Иди, Светка, сделай аборт и забудем. Лет через пять наберем бабла и свалим за бугор — тогда рожай хоть сто. Если доживем… Короче, ты поняла? — Сашка смотрел на нее неожиданно просительно и виновато.
— Да…
Светлана понимала, что он прав по сути, но все внутри кипело протестом. Правильно она всегда рассчитывала только на себя! И не надо было этому козлу вообще говорить о беременности. Но Шибздика уже два месяца как похоронили, она совсем одна, вот и повелась: показалось, что Сашка не чужой человек. А вот как вышло!
— Ладно, Пятачок, не стремайся, я все поняла. Иди, я еще посижу… — она опустила голову.
— Так я погребу? Завтра тебя Колян завезет и подождет.
— Не надо. Я сама. Все равно на сутки оставят. В среду заберешь сам. Я буду в областной.
— Понял, не дурак. Вот и ладушки. А я тебе цацку новую подгоню. Что хочешь, браслетку или в ушки брюлики?
— Все равно.
— Ладно, решим. Так я погреб?
— Давай.
Щелкнула дверь. Светлана осталась одна. Нет, не одна… Они теперь вдвоем — она и ребенок. Ее ребенок, родной, собственный. И она уже никогда не будет одна!
Вдруг вспомнились обрывки разговора в парке с той бабой: она вроде родила одна и оставила дочку в роддоме, потому что не могла вырастить и обеспечить. Ну, нет, она, Светка, землю будет грызть, полгорода положит, но бабки найдет и своего ребенка вырастит и обеспечит! И каждый год будет справлять ему дни рождения с пирогами, как тогда у нее, в детстве! Она встала и решительно направилась к выходу.
Мелкий снежок оседал на капюшоне песцовой шубки и таял от дыхания. Воздух, чуть морозный и свежий, пьянил и радовал. Светлана поскользнулась, мягко шлепнулась на ледяной дорожке и рассмеялась. Тут же мелькнуло: «Надо осторожнее. К черту шпильки. Я тебя буду беречь…» И от этого первого разговора с малышом стало радостно и спокойно.
— Иванова! Иванова! Стой, Иванова! — она обернулась. Ильичев, их участковый, догонял ее, торопясь и скользя. — Не докричишься! Оглохла ты, Иванова, что ли?
— А что я сделала?
— Почему сразу сделала? Или сделала все-таки? — он хитро прищурился.
— Ничего я не сделала. Что надо? — Светлана нахмурилась, не ожидая от Ильичева ничего хорошего.
— Хочу узнать, когда проставляться будешь, — Ильичев улыбался, — тебя нотариус из первой городской второй месяц ищет. По месту регистрации не живешь. Вот уже участковых по городу напрягли.
— А что случилось?
— Бумага тебе серьезная у нотариуса. Говорят, миллионное наследство из-за кордона. Неслабые у тебя родственнички обнаружились. Вроде крутая фазенда то ли в Америке, то ли в Австралии. Иди. Давай, а то там сроки какие-то кончаются, я не понял. Ты бы кидала свои дела с Кабаном, ведь сядешь. А тут совсем другой расклад может выйти. Подумай. И проставиться не забудь…
Ошеломленная Светлана даже не нашлась, что сказать. Она не верила ни в Бога, ни в черта, не была крещена, никогда не думала о религии, но вдруг в душе возникла уверенность, что все правильно, что какая-то высшая сила дает им обоим — ей и ребенку — шанс.
За полчаса в очереди под дверью нотариуса Светлана обдумала все: если наследство — правда, она уедет, тихо и незаметно. И будет новая, нормальная жизнь… Только бы братки не узнали…
Пожилая усталая женщина-нотариус долго изучала паспорт Светланы, подозрительно рассматривала ее шубку и рыжую стрижку, потом разъяснила, что Светлана по завещанию Жемчужниковой Людмилы Борисовны наследует ее имущество и денежные средства. Она долго и нудно читала статьи кодекса, потом уведомление из Тульской нотариальной конторы № 2, потом перечень наследуемого. Светлана поняла и четко запомнила последнее: она наследует жилой дом с хозяйственными постройками в д. Алешня в 10 км от Тулы площадью 350 кв. м, с мебелью, утварью и предметами обихода, земельный участок в частной собственности площадью 0,8 га, денежные вклады в валюте на общую сумму 67 тысяч долларов и полтора миллиона российских рублей, автомобиль «Вольво» 2007 года выпуска, драгоценности общей стоимостью 900 000 российских рублей.
Потом они долго (Светлана, волнуясь, все время делала ошибки) заполняли заявление о вступлении в права наследства, потом нотариус также долго и нудно объясняла последующие необходимые действия и выжидательно заглядывала Светлане в глаза. Наконец, все закончилось.
Через два часа Светлана была дома, вернее, на съемной квартире, где она жила уже больше года, — чужой квартире. А что у нее было своего за всю жизнь? Несколько шмоток, теперь еще цацки, подаренные Кабаном. Даже мамину фотографию забрала в детдоме лживая сука-воспитательница. Опять всплыли ее слова из ночных кошмаров: «Она не твоя мать! Не выдумывай! Ты Иванова, а не Кузнецова! Она только взяла тебя на воспитание. По договору. Ей за это деньги платили. Но не смогла его выполнить, потому что попала под машину. Теперь тебя вернули. Бывает, вообще возвращают, потому что ребенок не понравился. Будешь, как все, расти в детдоме. Не надо плакать, ничего страшного…»
С облегчением подумалось: «Ничего, малыш, теперь у нас есть свой дом, настоящий». Не хотелось ничего узнавать: кто такая эта Жемчужникова, почему она оставила столько всего именно Светлане, была ли это та баба, из парка. Она — не она, была — не была, ну и Бог с ней. Надо просто радоваться.
Светлана подошла к зеркалу и всмотрелась в свое сияющее лицо, темно-зеленые с крапинкой глаза. Где-то она видела их, причем недавно. Забавно, а вспомнить не может.
Такси выехало за город. Справа в бело-розовой пене цветущих яблонь нежилось встающее солнце. От этой легкой и праздничной красоты перехватывало дыхание. Ожидание и напряжение становились мучительными: Светлана ехала в Алешню, в дом этой женщины, нет, вернее, уже в свой. Она опустила стекло. Ворвавшийся ветерок тут же спутал волосы, наполнил салон запахом цветов и свежей травы. А сидящая рядом Наталья Леонидовна, адвокат, сопровождавшая ее, не замечая ни этой красоты майского утра, ни состояния Светланы, все говорила, говорила…
— Адвоката лучше Людмилы Борисовны вообще не было ни в одной консультации. Люди на очередь записывались, из других городов приезжали. Ее даже в Москву приглашали, в самую крутую юридическую фирму, причем с открытой зарплатой. Ну, Вы, наверное, слышали, это когда работник сам себе устанавливает зарплату. Вы даже не представляете, какая у нее была популярность. На похоронах был весь город, без преувеличения. Так жалко, так жалко… Такая молодая, а сгорела за два месяца. Так странно. Уехала, никто даже не знал, куда. А потом гроб привезли… Представляете? А она Вам кто была?
Светлана вздохнула, ответила после паузы:
— Родственница…
— А мы считали, что она одинокая. Ну, в смысле, был у нее типа гражданский муж, заведующий нашим здравотделом, но они жили как-то непостоянно, да он и не разведен был. А больше никого. А вы, оказывается, родственница, да еще наследница. Не понимаю, зачем Вам такой дом продавать. Я, конечно, не уговариваю, наоборот, мне же комиссионные пойдут, но я думаю, что это Вы его просто не видели. Жемчужникова его десять лет строила и обустраивала. Гостей не часто приглашала, но кто внутри бывал — говорили, просто сказка. Такого другого нигде в округе нет.
Такси повернуло у указателя «Алешня». Узкая асфальтированная дорога была обсажена в два ряда березками. Слева внизу серебрилось-мерцало озеро. Под сердцем забеспокоился-завозился сын. Светлана положила руку на живот: «Тихо, малыш. Не торопись, все посмотрим… Тихо…»
— Малыша ждете? Уже знаете, кто?
— Да, сын.
— Ну, ему тут было бы раздолье. Участок почти гектар. Подъезжаем. Вон, зеленая изгородь. Смотрите, какая красота!
Такси остановилось. Светлана вышла из машины, осмотрелась: над длинной зеленой изгородью из боярышника виднелись кованые ажурные решетки основной ограды. Прислушалась к Наталье Леонидовне, отпиравшей калитку:
— Это Людмила Борисовна сначала кованое ограждение поставила, а потом уже зеленую изгородь посадила от улицы, а внутри — низкую, из можжевельника.
— Да… — кивнула Светлана.
Адвокат, наконец, отперла калитку и пояснила:
— Тут сенсорный датчик стоит, можно с брелока открыть, тогда ворота для въезда машины сами открываются и закрываются. Видите, как все продумано. А вот вторая зеленая изгородь, внутренняя, вернее, получается, третья. Видите, как овалами подстрижена, как арки. Красиво и необычно, правда?
Светлана снова кивнула, присматриваясь к разноцветной мозаике дорожек в траве газона.
— Тут, говорят, сначала была просто фигурная плитка, тоже красиво было. А потом она поменяла на эту, радужную. Правда, смотрится? Веселая, как детская мозаика. Просто настроение поднимает.
Наталья Леонидовна поднялась по ступеням лестницы, провела по резным боковым решеткам крыльца:
— Видите, ковка, восточный мотив. А это — подставки для вазонов с цветами. Как чудесно сочетается с дорожками! Кстати, когда темнеет, идешь по дорожке — впереди на три шага загораются прямо по бокам цветные фонарики, тоже на датчиках.
Сердце билось болезненными толчками в ожидании и волнении, стало трудно дышать. Светлана почувствовала, что больше не выдержит:
— Знаете, Вы мне потом все покажете и объясните, а сейчас пойдемте в дом.
— Да, конечно, простите… — адвокат, наконец, замолчала, отперла дверь и пропустила Светлану вперед.
Ничего не изменилось за 7 месяцев: мягко золотящийся паркет просторного коридора, ажурная рама зеркала на стене (не занавешено, но пыли нет), темно-коричневый пуфик на кованых ножках слева у стены, чуть уловимый запах воска и ванили, плащ на вешалке, бархатные домашние туфельки у двери. Время застыло 7 месяцев назад, ничего не изменилось — только дом никого больше не ждал.
Светлана коснулась рукой плаща на вешалке: почудился чуть уловимый запах духов. Медленно окинула взглядом зеркало, телефон на полочке у сиротливо пустой жардиньерки, потом стену в глубине коридора и… замерла, не веря глазам: на стене висел ее собственный портрет. Чуть наклонив голову к плечу, она улыбалась приветливо, немножко иронично, так, как никогда не улыбалась в реальной жизни. Стрижка была другой, такой, как Светлана помнила, она никогда не носила. Чужим было платье, серьги, но, без сомнения, это была все-таки она, Светлана!
Наталья Леонидовна, пройдя вперед, все тем же самодовольно-уверенным голосом экскурсовода пояснила:
— Это портрет Жемчужниковой в молодости, кстати, кисти очень известного художника. Потрясающая работа, хотя и в не характерной для него манере. Даже было два предложения о покупке от Музея современной живописи из Москвы и от Галереи современного искусства из Франции. Представляете, какие это деньги? Она здесь такая красавица, правда? — адвокат оглянулась на Светлану, перевела взгляд на портрет, потом, удивленная, снова на Светлану: — Ой, Вы так… — и замолкла, прикрыв рот рукой.
Светлана, вдруг обессилев, опустилась на пуфик, прижала руку к горлу и, вглядываясь в портрет несчастными растерянными глазами, прошептала чуть слышно: «Мама…»
Круг замкнулся.
Бабочка села на другой цветок — процесс пошел по другому пути.
…Людмила Борисовна Жемчужникова не любила Москву. Здесь даже ее любимое бабье лето пахло бензином и какой-то гадостью. Она сидела на скамейке на Воробьевых горах, ждала дочерей. До конца занятий было еще полчаса. Прошло всего три недели, как они уехали, но как же она соскучилась! И как удачно случилась эта командировка. Конечно, ей, начальнику юридического управления такого концерна, вовсе не обязательно было ехать самой. Но генеральный все правильно понял: у самого сын-студент в Англии. Впереди ждали три тяжелых дня свар с партнерами и поставщиками, два арбитражных процесса и «кучка бумаг с хвостиком», как говаривал Петр Иосифович, прадед ее девочек. Но сейчас совсем не хотелось об этом думать. По какой-то неуловимой ассоциации вспомнились кресла в московской квартире Гладышевых, родителей Игоря, тяжелые, под старину (или старинные?), обитые темно-вишневым бархатом. Надо же, а думала, что все стерлось из памяти за ненадобностью…
В последние годы она нет-нет да и задумывалась, следует ли рассказать дочерям все. Такой необходимости в общем-то не было. Да и они никогда не спрашивали об отце. Может быть, потому, что Петр Иосифович заменял им и отца, и деда, и всех родственников мужского пола, как сам шутил, был «един во всех ипостасях». Раньше они каждый вечер перед сном требовали рассказать, как они родились. Была в семье такая домашняя сказка о том, что феи прилетели к ним, когда они родились, играли на арфах и дарили волшебные колокольчики и разные подарки. Давно это было… Уже лет десять, как не звучит старая сказка.
И что, собственно, рассказывать? Как через неделю после родов она уже работала санитаркой в акушерском, где они родились, чтобы заработать на пеленки и проезд, пока их согласились не выписывать из родильного? Или о том, как они втроем вернулись в Саратов, потому что больше некуда было деться? Как тот мужик, что предлагал ей подписать отказные (как же была его фамилия? Драгун, Брагун? Это склероз…) ни с того ни с сего подарил коляску для двойни, привез прямо к саратовскому поезду? Как месяц они втроем по сути прятались в студенческом общежитии, а потом их забрал к себе Петр Иосифович, дед Игоря? Как Танечка, ее подруга, вернула ей проданную перед отъездом в Москву шубу и не взяла денег? А потом ее отец, ничего никому не говоря, поехал воспитывать монтировкой то ли Игоря, то ли его родителей? Или как они втроем с 2-годовалыми дочками пошли на выпускной и профессор Ершов танцевал с ними обеими на руках вальс? Господи, сколько было всего, и тяжелого, и смешного! Какая она уже старая, целых 40 лет! Сидит вот, вспоминает прожитое, как старушка, впору мемуары писать. А может, нужно сказать о главном: что все 20 лет их и ее жизни им всегда помогали и поддерживали хорошие люди, которых оказалось много больше, чем плохих, как бы эту жизнь ни ругали. И о том, что плохим уже воздалось. Или все равно воздастся. Она поймала себя на том, что произнесла последнюю фразу вслух! Вот, дожила, «…тихо сам с собою я веду беседу…» — верный признак маразма…
Жемчужникова вгляделась в высыпавших из массивных дверей студентов, привстала со скамейки и помахала рукой: «Я тут!» Тоня и Вера, улыбаясь, бежали к ней, такие красивые, такие родные, что комок встал в горле. Упали сверху (не легонькие уже!): «Мамусечка! Приехала! — чмок-чмок — и сразу полезли в неподъемные сумки: «А что ты нам привезла?» Ну, совершенно не повзрослели! Как маленькие!
Для чего мы приходим в этот мир, живем в нем и умираем? Кто-то мучается этим вопросом всю жизнь, кто-то живет, не задумываясь о смысле и цели. Но в любой миг жизни у каждого есть возможность выбора, которая называется свободой. И как бы ты ни оправдывался перед собой обстоятельствами — всегда выбираешь сам. Правильно или нет, кто вправе судить, кроме тебя самого? Важно только помнить, что от твоего выбора зависит не только твое будущее.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Читать бесплатно другие книги:
