Есть, господин президент! Гурский Лев

Гость с криком бросился на Макса, однако был сбит с ног четким предупредительным ударом кулака и, крякнув, отлетел к дивану. Счастье, что отель украшает свои номера мягкими коврами.

Я во все глаза вытаращилась на человека, которого три последних дня считала зарубежным гостем Максом-Йозефом Кунце.

– Ты… ты… выходит, ты не из Кессельштейна? Человек в красном банном халате устало помотал головой.

– И ты, значит, все опять наврал? И ты совсем не Макс?!

– Да Макс я, именно что Макс, – с сильнейшей досадой в голосе сообщил мне этот самозванец. Кстати, уже без всяких признаков акцента. – Самый натуральный, могу документы показать. Максим Лаптев, капитан Федеральной службы безопасное… ой! Больно же!!

Часть третья

Истина свежевыжатая

Глава двадцать четвертая

Кушать подано (Иван)

Чем глупее фермер, тем крупнее картофель… Из всех американских пословиц эта мне наиболее симпатична – своей буколической простотой и неизбежным перевертышем причин и следствий. Когда ты знаешь, какой урожай случайно произрос на грядке у Погодина, то заранее догадываешься, насколько Тима остолоп. Но меня такое положение дел очень даже устраивает. Трудно представить современное общество, состоящее из умных и тонких людей, которым можно просто командовать, ничего не объясняя. Зато командовать жирными самовлюбленными – пускай и трижды образованными – болванами совсем просто: им в качестве объяснений можно скормить любую дичь. Тут главное самому не хрюкнуть, пока ее несешь.

– Тима, дорогой мой, – мафиозным шепотом произнес я и нацелил на Погодина указующий перст. – Хочешь, я расскажу тебе сказку про одного оборзевшего козла? Который зарвался настолько, что позабыл, под кем ходит и кому обязан. Который решил, что будет жрать сласти в одиночку под одеялом и ни с кем не делиться.

– Но ведь вы, Иван Николаевич, раньше не говорили, что любите пирож… – начал было Тима, но договорить я ему не позволил.

– Я веду речь прежде всего об у-ва-же-ни-и, – мягко вколотил я в его непонятливую башку. – Первое правило любой корпорации: самый сладкий кусок донести до начальства. Кто твоя корпорация? Кремль. Кто твое ближайшее начальство? Я. Между тем у меня на столе до сих пор не стоит тарелочка с тем пирожным… Может, все-таки отобрать у тебя «Почву» и отдать ее Чванову? А?

– Не надо! – подпрыгнул Тима. Вот такой он мне нравился: одни толстые щеки и никакой харизмы. – Мы сейчас! Двадцать минут! Оно у меня в Думе лежит… в кабинете… в коробочке!..

Я ткнул пальцем в направлении двери – и мгновение спустя от вождя «Почвы» с его юным секундантом не осталось ничего, кроме нескольких витающих в воздухе молекул французского парфюма. Еще через пять секунд я связался с секретаршей.

– Софья Андреевна, – сказал я, – Погодина с Органоном я отправил в Думу. Как только они вернутся, сразу запустите их ко мне… Да, вот еще что! Пригласите сюда через часик-полтора, не позже, кого-нибудь из Академии наук, поавторитетней. Можно нобелевского лауреата, если есть кто живой. Станет спрашивать, зачем зову, отвечайте, что, типа, побазарить о будущем науки. Вообще и в России. Закапризничает – намекните на президентские гранты. Мол, желающих много и не хотелось бы промахнуться.

– Могу выловить Ганского, – предложила Худякова. – Он вчера, я слышала, выступал по «Эху столицы». Значит, еще в сознании…

Отлично, подумал я, научное светило под рукой не повредит. Теперь неплохо бы пригасить волну от вчерашних «Дуэлянтов». Всякая массовая истерия хороша, если мы ее можем контролировать и обращать себе на пользу. Если же нет – она деструктивна и небезопасна. Пасту в тюбик, понятно, даже мне не запихнуть, будем реалистами. Но вот минимизировать потери можно. По крайней мере, утреннего повтора программы на Сибирь и Дальний Восток я не допущу. И без острого приступа любви к Тиме с Лерой тундра и тайга прекрасно обойдутся. Пусть пожуют какой-нибудь сериальчик.

Придвинув к себе светло-зеленую вертушку АТС-1, я набрал Гошу Климовича. Парень был разумный и мои идеи склевывал на лету. Впрочем, иных парней мы к федеральным кнопкам не подпускаем.

– Гоша, дружок, – ласково обратился я к теленачальнику, – я наслышан о твоих проблемах. Сам их решишь или нужна моя помощь?

– Проблемах? – переспросил Гоша тонким голосом юного воришки, пойманного в супермаркете на краже «сникерса». – А что, у меня, Иван Николаевич, разве есть про… то есть, я только хотел уточнить: какие из наших проблем вас особенно интересуют?

– Ну а ты как считаешь? – с ласкового тона я перешел на прямо-таки задушевный. Надеюсь, теперь Гоша оценит серьезность момента. – Не торопись, подумай. Проблемы-то у тебя, не у меня.

Недолго думая, Климович наябедничал на коллег.

– Если вы насчет контрпрограммирования, то это наша вечная головная боль, – слезливо проговорил он. – Конкуренты, Иван Николаевич, канал наш буквально задолбали. Пакостят и пакостят по мелочи. Мы ставим в сетку нечто рейтинговое – и они на тот же час суют у себя что-нибудь отвлекающее. Уж какое улетное, казалось, шоу Сереги Журавлева – и того, мерзавцы, гасят.

– Гасят? И как сильно? – Я постарался, чтобы в голосе не было ничего, кроме ленивого начальственного любопытства.

– Вчера, скажем, замеры дали пятнадцать процентов, а могло быть тридцать, – зашмыгал носом Гоша. – Что делают эти паразиты? Второй канал запустил по сотому разу «Терминатора» со Шварцем, четвертый – сольный концерт Кристины Орбакайте, девятый – сериал «Яма», о проститутках. И вроде каждый откусил от нашего рейтинга по чуть-чуть, а в сумме мы практически уже без штанов.

Я тотчас же полюбил и качка Арни, и остроносую швабру Крису, и всех киношных проституток, независимо от гражданства и цены. Спасибо вам, санитары леса! Отвлекли, заманили кто чем, приняли удар на себя. Без вас бы вчера треть страны сошло с ума, а с вами – вдвое меньше. Пятнадцать процентов психов – это терпимо, в пределах нормы. Во время хоккея или Петросяна народу съезжает столько же.

– Журавлев молодец, – похвалил я ведущего, – и шоу у него блеск. О нем я тебе и толкую с самого начала: жаль, говорю, что это блестящее шоу никак нельзя сегодня повторить на Сибирь.

– Нельзя? – растерялся Климович. В зигзаги логики руководства даже ему было трудно вписаться на повороте. – Но почему?

– Вот ты мне сейчас и объяснишь, почему, – предложил я. – Ну! Раз, два, три… Вспомнил? Только не вынуждай меня подсказывать.

– Может, у нас проблема… э-э-э… с коммуникациями? – Сейчас Гоша брел по темному лесу наугад, осторожно хватаясь за сучья. – Что-то у нас… э-э… на телебашне не в порядке?

Все-таки надежные кадры подпирают нашу вертикаль, мысленно порадовался я. Если я скажу сейчас «да», он и вправду пошлет техников на башню – откручивать какую-нибудь важную гайку. А если бы я, к примеру, намекнул на пожар… на поджог… на пару-тройку случайных жертв… М-да. Ну хорошо, не будем испытывать вхолостую его веру в начальство. Гоша – не библейский Авраам, да и я, строго говоря, не Господь.

– С коммуникациями все в порядке, – успокоил я Климовича. – Дело в человеческом, черт его дери, факторе. Талантливые люди, сам знаешь, ранимы. Сережа решил, что его постигла неудача, – и вот уже готовый нервный срыв, сопли-вопли, «скорая помощь»…

Лес вокруг Гоши перестал быть темным: я дал ему в руки фонарик.

– Понимаю, Иван Николаевич, – моментально сориентировался Климович, – я о том и говорю… Человеческий фактор, ну да, разумеется. Оголенная душа творца. Журавлеву почудилось, что он вчера был не в лучшей форме… Он расстроился, запсиховал. Поэтому он сам попросил меня отменить утренний повтор…

– И стереть все записи шоу. – Я сделал ударение на «все».

– И размагнитить все записи, в том числе и технические, – эхом откликнулся сообразительный Климович. – Это, конечно, против правил, но разве такому работнику, как Журавлев, я могу отказать?.. Может, он меня еще просил об отставке?

Телебосс был готов на все – вплоть до закрытия шоу.

– А вот здесь уже перебор, – наставительно сказал я. – Лично мне программа «Дуэлянты» нравится, да и рейтинг у Сережи неплох. На твоем месте я бы такими звездами не разбрасывался.

Я повесил трубку, взглянул на часы и с удовольствием подумал: сколько полезного сделано за каких-то десять минут! Сибирь с Дальним Востоком спасены от психоза, все гаечки на телебашне уцелели, да и Журавлев, думаю, скажет мне спасибо, когда очухается. Все у меня схвачено. Порой я и сам от себя балдею…

Еще через десять минут ко мне в кабинет ввалились оба деятеля «Почвы». Юный и жилистый Органон смотрелся бодренько, а вот толстому Погодину путешествие далось нелегко. Он дышал шумно, с булькающим присвистом, ежесекундно утирал со лба пот, и на красном его лице отпечатался весь маршрут «Кремль – Охотный ряд – Кремль». Сколько-то метров из него оба проехали, но у нас, чтобы вовремя успеть, надобно и по старинке – ножками, ножками.

– Вот! – выдохнул Тима, ставя мне на стол белую картонную коробку с синими буквами на крышке – «Пирожные Черкашиных». – Это последнее… из тех самых, вчерашних… с Шаболовки.

Я открыл крышку и сразу увидел то, что надеялся увидеть, – реактивный снаряд «Фау-1» в миниатюре. Или, если быть точным, лишь конус его носовой части в масштабе один к сорока. Корпус из сдобного теста, на месте фабричных клепок – мелкие изюминки… Хотя нет, постой-ка! Все же как раз наоборот. Кулинарное изделие первично, военное – вторично. Это ведь клепки на реактивном снаряде расположились там, где в оригинале был изюм.

Машинально я принюхался: маленький снаряд, испеченный еще вчера, сохранял свежесть, аромат и едва ли не тепло духовки. Адольф, собака, нисколько не преувеличил насчет Verfuhrung'a – то есть соблазна. И как это у нашего Погодина хватило силы воли не сожрать третье пирожное сразу, за компанию с первыми двумя? Впрочем, телеэфир – наркотик, надолго отбивающий аппетит.

Погодин тактично отступил назад, не отводя, однако, глаз от поднесенного мне дара. Политик внутри Тимы все еще побеждал гурмана, но далеко не с разгромным счетом. Чтобы не дразнить лидера «Почвы», я закрыл крышку обратно и поощрил обоих гостей:

– Молодцы. Теперь вижу, что партия готова к новому спецпроекту.

Как я и думал, Погодин среагировал на приставку «спец». Он браво втянул живот, кое-как стреножил одышку и, честное слово, стал меньше потеть. Под влиянием босса юный Органон тоже проникся важностью момента. Он прекратил почесывать ногу о край стола и вынул руки из карманов. Когда-нибудь, глядишь, молодчик выучится держать ладони строго по швам. А в далеком будущем – чем черт не шутит? – даже начнет стричь ногти на руках.

Я встал из-за стола, надел приготовленный пиджак, поправил узел галстука, торжественно откашлялся и сказал Очень Важным Голосом:

– То, что вы сейчас услышите, должно остаться между нами.

Мне нравится импровизировать, а лучшие загибы получаются, когда ты собран и суров. Брови насупить, желваки напрячь, крылья носа сжать. Однажды, еще при Серебряном, я позорно провалил лекцию о ползучем грузинском гегемонизме и расширении НАТО на юго-восток. Причем аудитория была – мечта: Всероссийский съезд бухгалтеров, сплошь пожилые сонные тетки. И вот где-то на середине фамилии президента Грузии я вдруг вспомнил крайне матерный, но смешной анекдот и рефлекторно ухмыльнулся своим мыслям… Все. Оцепенение с публики спало. Мои дальнейшие попытки достучаться до бухгалтерских сердец успеха не имели. Особо наглые тетки навалились с претензиями, почему да отчего в Москве теперь нельзя купить боржоми. Стыдно вспомнить, но я сорвался и заметил, что кое-кому из присутствующих уже поздно пить боржоми…

– Национальная идея России, – проговорил я наисерьезнейшим тоном, – ныне проходит фазу стендовых испытаний и потому держится в строгой тайне. Но вам я, так и быть, открою один секретов: особо отличившиеся партии и движения уже сейчас получат право промежуточной обкатки отдельных фрагментов. Вчера мне сверху, – я драматически ткнул в потолок, хотя мой номинальный шеф, Глава Администрации, сидел двумя этажами ниже, а президент и вовсе в другом здании, – спустили последнюю разработку. Это слоган. «Жить стало слаще, жить стало веселей». Я добился, чтобы «Почве» дали неофициально – пока! – курировать половину этого слогана… Понимаете, как это важно для вашего электората?

– Ну да, само собой! – радостно потер руки Органон. – А какую часть нам доверят? Первую, где слаще, или вторую, где веселей?

В реальности, подумал я, вам бы не доверили даже запятой между двумя частями. Но поскольку и этот слоган, и весь спецпроект я выдумал три минуты назад, не будем мелочиться. Сейчас Тима и компания – моя гвардия для особых поручений. Чтобы таскать мне каштаны из огня, нужны чьи-то цепкие руки при пустых головах.

– Первую, господа мои, первую, – объявил я. – Если наши внутренние пораженцы возводят в абсолют желчь и уксус, патриоты просто обязаны не жалеть сахара. За основу мы берем итальянскую концепцию «Дольче вита», но только в ее кондитерском разрезе. А для начала нам нужно набрать побольше позитива. Твоему вкусу, Тима, я доверяю: в качестве примера «парацельс с изюмом» подойдет. Отправляйтесь на Шаболовку, в ту вашу кондитерскую, скупите всю партию этих пирожных, сколько у них там есть, и привезите сюда ко мне. Кто будет интересоваться, зачем так много, говорите, что берете для банкета или для детского дома. Или для гуманитарной помощи Африке. Любое из этих объяснений подойдет, главное, не озвучьте все три одновременно… А еще вы сделаете заказ на завтра – мы должны забрать весь урожай на корню. Подчеркиваю, весь. Без исключения. Но сами вы их жрать не вздумайте – это, Тима, и к тебе относится. Органон как глава службы безопасности «Почвы» берет их учет под свой контроль…

Облеченный доверием Органон расправил плечи, а Погодин увял.

– Ну можно пока хоть по одной штучке? – заканючил он.

– До особого распоряжения – ни крошки, – непререкаемым тоном сказал я. – Нельзя ставить под угрозу имидж акции. Раз мы готовим сладкую жизнь для всех россиян, забудьте о шкурных преференциях. «Почва» не должна бросить тень на чистоту своих помыслов. Ничего – себе, все – народу. После победы на выборах наедитесь пирожными от пуза, а пока – ни-ни. И помните: мировые глобалисты не дремлют. Они мечтают перемолоть и вывезти из страны нашу национальную идентичность. Будете хлопать ушами, все самое сладкое достанется, как всегда, Америке. Так что за работу, господа. Одна нога здесь, другая – на Шаболовке… Брысь! – прикрикнул я на Тиму, видя, что он хочет задать вопрос, на который мне уже некогда сочинять ответ. Фишка про идентичность подточила мои силы. Еще минута, и я просто заржу, как конь.

Едва только парочка выкатилась за дверь, я кинулся к своему обломовскому дивану, уткнулся мордой в зеленый ворс и дал волю хохоту. Минут пять, пока у меня не выветрились из оперативной памяти рожи Тимы с Органоном, я гыгыкал над ними обоими. Затем я припомнил тот самый анекдот и столько же времени ржал над ним. После утреннего стресса мне нужна была хорошая разрядка – и я ее получил сполна. На все сто. Не скажу о народе России в целом, но одному его представителю жить стало веселей уже сейчас. Пора испытать на себе и первую половину сочиненного мной слогана.

Я вернулся к столу. Сел в кресло. Опять открыл картонную коробку с синенькими буквами на крышке, бережно взял в руки конус «парацельса», втянул ноздрями сладкий запах, ощутил под пальцами ряд изюминок. Ну что, Иван Николаевич Щебнев, пришло время наконец снять пробу? Путь от человека к полубогу отныне пролегает через желудок. Я был заранее готов к необычным ощущениям и хотел зафиксировать каждое из них.

Итак, откуда его лучше есть: с верхушки конуса или с фундамента? Начать с низов и подняться вверх? Или двигаться сверху – до основанья, а затем?.. А имеет ли это принципиальное значение? А вдруг имеет? Вдруг последовательность тоже важна? У свифтовских лилипутов целая война разгорелась из споров, с какой стороны разбивать яйцо. Может, следует откусывать по очереди со всех сторон. Крысы, умные зверюги, именно так, кажется, и поступают. Брать пример с крыс? А почему бы и нет? Я примерился и…

Тр-р-р-р-р! Тр-р-р-р-р-р! Сине-зеленый телефонный аппарат с фальшивыми мраморными прожилками, стоящий на столе чуть дальше президентского, застал врасплох. Я сунул «парацельса» обратно в коробку и взял трубку. А что поделать? Надо. Сперва я чиновник, потом человек. Я не могу игнорировать звонок Главы Администрации президента – как бы мне ни хотелось послать его даже не на три, а на все тридцать три буквы русского алфавита.

– Слушаю. Щебнев, – сказал я в трубку.

– Зайдите ко мне, – донеслось в ответ.

Мои отношения с Главой кремлевской Администрации нельзя назвать теплыми. Согласно штатному расписанию, он мой непосредственный начальник. Он может отдать мне приказ, объявить выговор, строгий выговор и даже лишить премиальных. Фокус, однако, в том, что Ваня ГЦ. как советник президента контачит с первым лицом напрямую – и контачит, смею надеяться, неплохо. Без визы президента вытурить меня невозможно, а Павел Петрович визы не поставит: я в фаворе. Но, увы, не настолько, чтобы накрутить президента против шефа и выпихнуть его к такой-то матери. По сути у нас паритет, но по форме шеф главнее. Поэтому он мне периодически ставит подножки, а я кланяюсь и благодарю, благодарю и кланяюсь.

Я вышел из кабинета, спустился на два этажа, свернул налево, преодолел сорок метров паркетного пола и уперся в дверь – куда более навороченную, чем моя. Открывалась она внутрь. На тяжелую створку всегда приходилось давить локтем, плечом и коленом.

– Меня вызывали, – сообщил я секретарю шефа, двухметровому мордатому бугаю из бывших полковников ГРУ.

– Ждите, он пока занят, – нехотя процедил бугай. – Присядьте. Секретарскому отродью было на вид лет сорок пять – то есть

тринадцать лет разницы в его сторону. Для него я был поганым зеленым салагой, за непонятные заслуги произведенным в «деды». Бугай знал об отношении барина ко мне и общался со мной через губу. Он бы с удовольствием растер меня двумя пальцами в мелкую труху, но такой замечательной директивы все никак не поступало.

Я, разумеется, остался стоять, потому как знал: пригласят меня не позднее, чем через полминуты. Долго, до получаса, меня тут мурыжили лишь в тех редких случаях, когда я сам напрашивался на прием – подмахнуть у шефа какую-нибудь бессмысленную бумажку.

Десять секунд спустя на огромном, словно прогулочная терраса, столе секретаря громко заухал сигнал. Бугай лениво мотнул башкой в мою сторону – дескать, иди, хрен с тобой, малявка, разрешаю.

Когда я зашел к шефу, тот восседал за столом в окружении трех мониторов. Причем, могу поспорить, все три были отключены: Глава Администрации любил компьютеры примерно в той же степени, что и меня, а потому предпочитал по старинке работать с бумагой.

– Иван, – сказал хозяин кабинета, не поднимая на меня глаз, – вы в курсе, что у вашей «Почвы» серьезно увеличился рейтинг?

– В курсе, – признал я, – но, по-моему, ничего страшного. Обычный выплеск эмоций после телешоу. Завтра, наверное, все вернется к норме. Кстати, а вы сами не видели вчера «Дуэлянтов»?

– Я телевизор никогда не смотрю и вам не советую, – осадил меня Глава Администрации. – И что за детский сад вы мне тут развели? «По-моему», «обычный», «наверное»… Вам тридцать два года или всего три? Вы делом заняты или хиромантией? Может, вы забыли, для чего я поручил вам «Почву»?

Я молчал: вопрос был риторическим. Субординация требовала от меня стоять, стиснув зубы, и бесстрастно кивать при каждой оплеухе. В то время, как мне нестерпимо хотелось дать сдачи.

– Напоминаю, – продолжал экзекуцию шеф, – вам было велено создать буфер. Бампер. А вы заигрались и пустили все на самотек. Рост их рейтинга – знак, что они вышли у вас из-под контроля.

– Но раньше вы же сами поощряли… – не выдержал я.

– Ставлю вам «двойку» по социологии! – оборвал меня Глава Администрации, все так же не поднимая на меня глаз. Первые двадцать лет своей сознательной жизни этот седой очкастый бобрик травил студентов МГУ то ли политэкономией, то ли научным коммунизмом. До сих пор проклятый университетский педель лез из каждой его дырочки. – Категория «раньше» в сфере общественных отношений играет сугубо второстепенную роль. Каждому овощу – свое время. Ручные патриоты полезны до известного предела. Стоит им перейти черту, и они становятся вредны для нашего единого кандидата Кораблева. Вывод: проект исчерпал себя.

Шеф вытащил из какого-то ящика лист бумаги и повесил его на верхнюю грань ближайшего ко мне монитора. Спасибочки, что он хотя бы не швырнул эту свою цидульку мне под ноги.

– Я уже набросал вам план действий, и он не обсуждается, – сообщил Глава Администрации. – Сегодня же вы уберете из лидеров партии Тимофея Погодина и остановите финансирование. Через неделю-другую их прихлопнет Центризбирком… Кстати, официальный повод разрыва контракта с «Почвой» вы уж там изобретите сами. Даю вам полную свободу. – В голосе шефа проскользнуло иезуитское ехидство. – Вы же у нас, хе-хе, большой выдумщик…

Сорок метров коридора и четыре лестничных пролета вверх я преодолел, видимо, на автопилоте. Поскольку осознал себя вновь зрячим, осязающим, обоняющим, разумным – и к тому же очень-очень злым – существом лишь в своем кабинете за плотно закрытой дверью. Давно уже мне не было настолько обидно и тошно. Со времен начальной школы я не чувствовал себя таким слабым, маленьким и жалким. He Иваном Николаевичем я был, а сопливым Ванькой, получившим от старшеклассника сильнейший пинок в зад.

Ослушаться прямого приказа я не мог, но и выполнить его – тем более: именно сейчас мне до зарезу нужны были прикормленные ландскнехты, вроде Тимы и его команды. Где я найду других?

Что же мне делать, ч-черт, что делать? Седой очкастый бобрик упаковал меня в говно по всем правилам аппаратной интриги, и даже формально крыть мне нечем. Рейтинг Погодина вырос? Да. Это опасно для Кораблева? Да. Проще закрыть проект? Да. С такими глубокими минусами я физически не мог идти к Павлу Петровичу. Что я ему скажу? Не могу же я объявить президенту, что весь рейтинг «Почвы» прячется на дне картонной коробочки с пирожными…

Ми-ну-точ-ку! Пирожные! Господи, поделом мне, я и вправду глупый дурак. Ну как я мог упустить из виду что оружие возмездия лежит у меня прямо на столе? Лежит, молчит, вкусно пахнет. Ты хотел испытать чудесную силу «парацельса»? Вот он, удобнейший повод – лучше не бывает. Пан или пропал. Либо со щитом, либо на.

Либо эта штука сработает, подумал я, либо нет, третьего не дано. Я вытащил из коробки пирожное, откусил верхушку конуса и начал сосредоточенно жевать, поначалу даже не чувствуя вкуса…

Не прошло и пяти минут, как я распахнул дверь в приемную шефа – веселым ударом ноги. Бугай-секретарь, вновь завидев меня, начал с удивленным и в то же время угрожающим видом подниматься навстречу из-за стола-террасы. Но я сказал ему: «А вот и Джонни!» – и после первого же звука первого моего слова бывший полковник ГРУ обратился в моего лучшего друга, родного брата, верную собачку и любимую морскую свинку. Для разгона я продекламировал ему детскую считалку «На златом крыльце сидели», которая вызвала у полкаша не просто радость, а неподдельный восторг, сродни религиозному экстазу. «Сапожник! портной! кто! ты! будешь! такой!» – с идиотическим воодушевлением повторял он вслед за мной, после чего вздумал поцеловать мне руку, а когда не вышло, по-рыцарски опустился на одно колено и из этого положения сделал попытку облизать мой ботинок. «Фу, Полкан, фу! – с притворной суровостью пожурил я секретаря. – Ты человек, ты царь природы, ты звучишь гордо, запомни. Умеешь лезгинку? Потанцуй немного, а я к шефу».

Чувство, которое я испытывал, было похоже на легкий кайф после бокала шампанского или одной затяжки – и одновременно на невесомость, которая приходит только во сне. Меня приподнимало и несло ощущение прозрачности в мозгах и полнейшей свободы. Между мной и другим человеком не стояло никаких преград. Я был в здравом уме, я оставался хитрым и ловким, я по-прежнему не разучился сталкивать лбами, разводить лохов и обводить вокруг пальца – просто сейчас в моих великих аппаратных умениях не было нужды. Все упростилось. Ломаные линии выпрямились и стали векторами. Я и так мог все, потому что блеск истины обретало любое произнесенное мной слово – хоть таблица умножения.

– Вы передумали! – сообщил я, входя, Главе Администрации и протянул ему его же листок, который был им тотчас разорван на мелкие клочки, а клочки разлетелись по комнате, как новогодние конфетти. Немалая часть их осела затем на седой бобрик. И пока я по пунктам объяснял шефу его неправоту по отношению ко мне, тот, весь в бумажных клочках, взирал на меня с нескрываемым обожанием – словно какая-нибудь тульская колхозница на живого Юрия Алексеевича Гагарина – и кивал, кивал, кивал, соглашаясь с решительно каждым моим определением в свой адрес.

Тут же путем мозгового штурма были сочинены, написаны, получили исходящие номера, украсились подписью шефа, легли в конверт и запечатались сургучной палочкой две новые великолепные бумаги – обе на имя президента. В первой Глава Администрации объявлял мою работу над проектом «Почвы» полезной, перспективной и заслуживающей государственной награды. Во второй – просил внеочередной отпуск для поправки пошатнувшегося здоровья.

С целью незамедлительной доставки бумаг по назначению был вызван усатый фельдъегерь, который запер конверт в «дипломат», «дипломат» пристегнул наручниками к руке, а потом еще несколько минут робко топтался у порога, надеясь, что я вдруг изъявлю желание лично проскакать на нем верхом – вплоть до президентской приемной. В конце концов он станцевал лезгинку рука об руку с секретарем шефа и отбыл прочь деловитой рысью…

Воздействие тем сильней, размышлял я позже, поднимаясь обратно в свой кабинет, чем более ты к нему готов. Для Тимы с Лерой это были всего лишь пирожные – очень вкусные, да, но и только. У меня же имелся бонус. Внутренний настрой на чудо, я полагаю, умножил мои силы. Это как с устрицами: пока тебе не скажут, что вон та склизкая скрипящая на зубах гадость – великое лакомство и стоит хороших денег, ты особого пафоса ни за что не ощутишь.

На лестнице я задержался у своего любимого окошка, выходящего во двор. Хотя все прочие лестничные окна были наглухо задраены, у одного почему-то сохранилась живая открытая форточка. Чувство невесомости внутри меня уже почти прошло, но в голове еще колыхались волны прибоя, и настоящий свежий воздух мне бы явно не помешал. Несколько секунд я, зажмурясь, вдыхал теплое дневное марево, не пропущенное сквозь кондишен, а затем автоматически прислушался и уловил за окном цокающие звуки – как будто внизу, на брусчатке внутреннего двора, кто-то коллективно отбивал степ.

Я не поленился встать на подоконник, выглянул наружу и увидел несколько ровных квадратов марширующих солдат, одетых в декоративные мундиры. Это наш кремлевский полк, разбившись побатальонно, поротно и повзводно, под началом сержантов отрабатывал строевой шаг. И-раз, и-два, и-три! Четкий поворот через левое плечо – и все начинается по новой.

Не знаю зачем, я высунул голову подальше и громко скомандовал:

– Стой! Раз – два!

И – ничего не случилось. Гвардейцы продолжали маршировать, как ни в чем не бывало: левой – правой, левой – правой, стук, стук, стук, стук. Впрочем, голос свыше был услышан внизу. Ближайший к окну сержант задрал голову вверх и, увидев меня в форточке, молча вытянул в мою сторону средний палец.

Ничто в мире не вечно – тем более чудеса, догадался я. Я слез с подоконника, посмотрел на часы и сказал сам себе:

– Ага! Значит, одна штука работает не более пятидесяти минут.

Глава двадцать пятая

Макс вместо Макса (Яна)

На месте двух длинных глубоких царапин теперь красовалась узкая вертикальная полоска пластыря. При некотором напряжении фантазии можно было подумать, что лицо пострадало во время бритья.

– Это было обязательно? – с грустью спросил Макс, поглядев в настольное зеркало на себя и на свою левую щеку.

– Обязательно! – отрубила я и припечатала ладонью. – Для человека, который врал мне с самого начала, ты дешево отделался.

– Яна, дорогая, пойми, – уныло проговорил Макс, – я тебе ведь уже тысячу раз объяснял: про Кессельштейн – это была не ложь.

– Ax, не ложь? И что же это, по-твоему? Сказка братьев Гримм?

– Легенда. Прикрытие. Камуфляж. – Макс тронул пальцем пластырь и сморщился. – Ведомство у нас такое, секретное. Ты сама видела, даже его отца не известили, чтобы не возникло утечек… Кто же думал, что их герцог именно сейчас заедет в Москву? Служба протокола нас информирует день в день, как и остальных. Если бы мы хоть вчера знали, мы этого Юргена Кунце успели бы перехватить и тихо перенаправить в наш госпиталь, к сыну…

– ..а капитан ФСБ Макс Лаптев смог бы и дальше канифолить мозги глупой девушке Яне, – прокурорским тоном продолжила я. – Ты соврал мне в главном! Ты сказал, что ты не шпион.

– Яна, я тебе не врал, я ведь на самом деле не шпион, – стал выкручиваться этот проныра. – Шпионы – это не мы, это бывшее ПГУ, то есть внешняя разведка… И если бы я, предположим, даже был шпионом, нашим Джеймсом Бондом, я ведь, учти, шпионил не за тобой. Ты ведь, наоборот, считалась моя помощница и соратница.

– Ну спасибо, обрадовал! – фыркнула я. – Прогресс. Значит, я произведена в девушки Джеймса Бонда. Правда, в урезанном варианте, без романтических отношений… Да-да-да, не смотри на меня так скорбно, теперь я знаю: у тебя есть жена, дочка, теща с тестем… Тебе трудно было сразу сказать, что ты женат?

– Но ведь настоящий Макс Кунце не женат, – вздохнул Лаптев. – Нельзя было отклоняться от легенды. Я и так дважды нарушил инструкцию – и сегодня, когда мы ездили на Петровку, к Сереже Некрасову, и особенно вчера – когда вызвал оперативную бригаду под видом байкеров. Помнишь? За тебя, между прочим, испугался…

– А когда ты нанимал меня, ты, значит, за меня не пугался? Совесть у него все-таки была. Стыдливо кашлянув, Макс признал:

– Тут я лопухнулся, целиком моя вина. Мы-то думали, ситуация под контролем. Кто мог знать, что в Москве они быстро перейдут к силовым действиям? Когда каша заварилась, я ведь, честное слово, сперва грешил на твоих ресторанных жлобов. Это уж потом, когда ты свастику разглядела, я понял, что они – мои подопечные.

– Ну очень сложно было догадаться! – съязвила я. – Настоящий Макс Кунце по вине этих гадов получает три перелома, чуть не расшибается насмерть, а вам все трын-трава. Ваши умные головы, конечно же, решили, что за ним гналась безобидная тимуровская команда с самыми добрыми намерениями – типа перевести его через дорогу, натаскать воды, наколоть дров?

– Яна, мы были в курсе, что они никакие не тимуровцы, – терпеливо ответил Лаптев, – но надеялись, что они не полезут на рожон. Эти молодчики ведь, строго говоря, и на Кунце в Смоленске не нападали. Они просто вели его… Ну как бы изложить попроще? Короче, это была крайне непрофессиональная слежка. Даже Макс-Йозеф ее заметил, еще до Бреста, и дважды легко уходил в отрыв. Он и третий раз, в Смоленске, от них оторвался, но затем свалял дурака. На наших дорогах не стоит разгоняться до двухсот даже в сухую погоду, а уж в дождь… Понимаешь?

– Про аварию понимаю, а про нацистов – еще нет. Они что, все малость того? – Я покрутила пальцем у виска. – Или у них на почве любви к их дохлому фюреру развилась поголовная близорукость? Разве трудно было заметить, что до Смоленска на «кавасаки» ехал один человек, а после – уже совсем другой?

– Без шлема они его практически не видели, в том-то и фокус, – объяснил Макс, – а так, навскидку, мы с тезкой примерно похожи, у нас даже размеры одежды и обуви совпадают… Тут, Яна, очень многое удачно сошлось, и самое ценное – они не знали, насколько серьезно Кунце пострадал, когда отрывался от них в Смоленске. Он вроде бы полежал в больнице с неделю, подлечился, выписался и отправился дальше. Только это уже был я.

А настоящего Кунце за день до того по-тихому перевезли в Подмосковье.

– Фантастическая у вас контора, – заметила я. – Нет, правда, Макс. Никто не знает, чем вы занимаетесь и зачем все это надо нормальным людям. Чуть что, вас фигу дозовешься, а когда можно огород не городить, вы развиваете сумасшедшую деятельность. Столько мороки из-за нескольких иностранных отморозков!

– Яночка, все намного сложнее, – качнул головой Лаптев. – Они отморозки, да. Натюрлих, как сказал бы мой тезка Макс. Однако дело не только в них. Подробностей я тебе, извини, всех разглашать не стану, но, прикинь сама, история выходит очень странная. Ни австрийская секретная полиция, ни их соседи – немцы, чехи, итальянцы, швейцарцы – никто понятия не имеет, кому понадобилось грабить неофициальный музей Гитлера в Линце.

– Чего ж тут беспокоиться? – удивилась я. – Радоваться надо. Наверняка у ублюдков какие-то внутренние разборки между собой, и пусть себе грызут друг друга. А музейчик тот я бы вообще сожгла.

– Заведение мерзопакостное, слов нет, – согласился Макс, – но, говорят, более-менее тихое, без претензий на Четвертый Рейх. Три жалких комнатенки, дюжина пыльных витрин, а подлинников в экспозиции – только два: его золотой партийный значок и та самая страница на латыни, недавнее их приобретение. Если бы сперли значок, было бы хоть понятно, но кому нужен бумажный лист? В общем, все это сильно смахивало на чью-то большую провокацию, как будто кто-то хотел поставить на уши всех европейских наци – причем затея отчасти удалась…

Макс замолчал и опять потрогал пальцем пластырь на щеке.

– А что дальше? – нетерпеливо спросила я.

– А дальше ты сама знаешь. «Мерседес» в Кессельштейне. Труп без документов. Листок в кармане пиджака. Случайно подворачивается умник Макс-Йозеф Кунце, который решает, что листок стоит дорого, а вся книга еще дороже. Он садится на мотоцикл – и в Москву.

– И он все вот так взял и рассказал ФСБ? – не поверила я. – Про Парацельса, про свои библиотечные изыскания? Сам раскололся? Добровольно? Ой, Макс, я чувствую, ты опять темнишь…

– Сам и добровольно, – усмехнулся Лаптев. – Почти. У нашей конторы на Западе очень плохая репутация, и порой это приносит пользу. Тем более, когда имеешь дело с любителями. Тебе надо сурово прищуриться, вытянуть палец, сказать: «Кей-Джи-Би!» – и зарубежный клиент, дрожа от страха, начинает говорить. Словом, через неделю я выучил всю его историческую ерунду насчет «Магнус Либер Кулинариус», которую будто бы можно найти в Москве, и…

– Ничего не понимаю, – приостановила я его взмахом руки. – Макс, извини, я сегодня тупа. Давай-ка еще раз с предыдущей цифры. Если вы считали все ерундой и никакой книги в Москве нет, зачем нанимать меня для ее поисков? Вам деньги некуда девать?

– Это не мы хотели нанять тебя, а подлинный Макс Кунце, – напомнил мне Лаптев. – Это его была идея – искать манускрипт. Это он, а не я выловил тебя из Интернета, так что мне оставалось просто следовать его плану. Была, правда, одна загвоздка: я не знаю немецкого. Но ведь и ты его не знаешь, верно? Кунце с тобой все равно собирался общаться по-русски. Поэтому здесь у меня сложностей не было. Легкий акцент, пара немецких словечек – и я уже из Кессельштейна… А вот с книгой, тут, Яна, наоборот, – дело оказалось сложнее, чем я думал. То есть вначале все выглядело проще простого, а потом начало запутываться…

Макс сделал долгую паузу. На его лбу выступил целый горный массив из морщинок и мелких складок, отчего вид у капитана сразу стал озадаченный и забавный – как у молодого ученого тюленя.

– Что в чем запуталось? – Я невежливо ткнула тюленя в бок. – Раз начал, то уж договаривай, не тяни резину. Ты хочешь сказать, что сперва в историю с книгой не верил, а затем вдруг поверил?

Мой тычок вывел его из ступора. Пришлось Максу договаривать.

– Не то чтобы я совсем поверил, – медленно подбирая слова, сказал он, – но… Видишь ли, Яна, нападение на Окрошкина плохо вписывается в общую картину. Что-то не сходится. Какое-то звено мы упустили… И потом еще эти пирожные, по древнему рецепту Парацельса… Ты ведь тоже заметила, как они подействовали на твою кошку? На самом деле ты же Пулю не дрессировала?

– Ни секунды! – открестилась я. – С какой стати мне мучить родную кису? Мы же не в цирке. Пульхерия знает, где ее чашка и где туалет – и все, хватит с нее цивилизации.

– Именно так я и подумал. – Лаптев кивнул. – Мне все больше кажется, что мой тезка Кунце сам кое-что не знает о той чертовой книге. Или забыл мне рассказать… а может, просто побоялся, что я его приму за психа. Жаль, не удастся допросить его еще раз. Сейчас уж, наверное, папа грузит его в санитарный самолет – долечиваться на родине. Подальше от Лубянки. Хорошо еще, старик Кунце не поднял скандала – чтоб не осложнять наших дипотношений в день первого визита их герцога в Москву… Впрочем, для тебя это все неважно. Ты ведь теперь тоже свободна.

Макс вытащил из кожаной сумки пачку тысячерублевых купюр, перетянутых резинкой, калькулятор и две бумажки, смахивающие на ведомости. Деловито понажимал кнопочки. Что-то вписал в одну из бумажек. Отсчитал часть купюр, освободив их из-под резинки. А затем пододвинул мне деньги, ведомости и шариковую ручку.

– Распишись здесь и здесь. – Лаптев дважды показал пальцем. – Сначала за твой гонорар, я пересчитал евро в рубли по курсу. Три дня твоей работы оплачены, как договаривались… А сейчас вот тут поставь автограф – насчет ответственности за неразглашение. Извини, Яночка, это наша стандартная форма, не я ее придумал…

Я без колебаний расписалась, где надо, добросовестно пересчитала банкноты, сложила их в сумочку и с улыбкой сказала Максу:

– Мерси. Люблю аккуратность в бухгалтерии. Надеюсь, ваша контора и дальше не кинет меня при финансовых расчетах. Ссоры со мной из-за денег – самое противное, учти на будущее… Ладно, пора собираться. Ты не забыл, что мы сегодня едем в больницу к Адаму Васильевичу?

Лаптев захлопал глазами. Лицо его перестало быть озадаченным и сделалось очумелым. Ура-ура. Думаю, я смогла наконец взять у капитана маленький реванш за три дня его непрерывной лжи.

– В каком смысле «дальше»? – изумленно выдохнул он. – Что значит «на будущее» и «едем»? Погоди, Яна, что-то я в толк не возьму. Ты же сама мне только что… Ты… Ты… Ты это серьезно? Ты хочешь мне сказать, что передумала? Что все-таки не отказываешься с нами работать? Уже зная, что я не мирный Макс Кунце из Кессельштейна, а скверный Макс Лаптев из ФСБ?

– Ничего я не передумала, – тоном гордой леди Гамильтон объявила я. – С чего ты, собственно, взял, что я вообще хотела отказаться от работы? У меня и в мыслях такого никогда не было. Ну да, Кунце меня устраивал больше, чем ты в обнимку с вашим железным Феликсом. Но я, в отличие от некоторых, не привыкла менять решений. Я не бросаю начатое на полдороге. И уж тем более сейчас, когда пострадал Окрошкин – скорее всего, из-за нас…

На одураченного Лаптева приятно было смотреть: хоть мелкий и символический, а все-таки праздничек для моего самолюбия.

– Так чего же ты мне целый час закатывала тут истерику? – с обидой спросил он. – Зачем тогда в щеку вцепилась, как кошка?

– Одно другому не мешает, – любезно ответила я ему. – Терпи, казак. Во-первых, у меня принцип – не оставлять вранье безнаказанным. Во-вторых, я дама чувствительная и мне тоже нужна разрядка. Ну и психология играет какую-никакую роль. Это в-третьих. Чем сильнее ваш брат ощущает вину, тем легче вас обламывать. Неужели твоя жена этим не пользуется? Да если бы не моя буйная истерика, ты бы мне и половины из всего не рассказал. Что, нет? Напрягись и прояви честность. Рассказал бы? А? Макс в задумчивости почесал затылок.

– Бог его знает, – честно признался он. – По обстоятельствам, Яна. Может, и умолчал бы кое о чем, но для твоей же собственной пользы. Вот, допустим, на столбе написано: «Не влезай – убьет!». Ты же послушаешься? Именно. И в нашем деле – то же самое. Безопаснее для здоровья в некоторые вещи не влезать.

– Но ведь я уже влезла, – напомнила я Лаптеву. – Поздняк метаться, дорогуша, я давно на столбе. Так что для безопасности моего здоровья можешь мне выдать из казны не слишком боевое оружие. Не огнестрельное, упаси боже, а что-нибудь легонькое, вроде полицейского шокера. Я бы захватила из дома свой, но он последнее время барахлит, не держит заряд. Да ты не бойся, Макс, я с ним хорошо умею управляться.

– Этого-то я как раз и боюсь, – пробормотал Лаптев, уже в который раз машинально касаясь пластыря на щеке…

Полчаса спустя я – приглаженная, надушенная, в полной боевой раскраске и с сумочкой наперевес – стояла у дверей лифта на седьмом и ждала Макса. Тот запаздывал; наверное, все пытался сложить из кожаной куртки и джинсов строгий вечерний костюм. Компанию мне пока составлял загорелый господин импортного вида, одетый со вкусом, но без глупых модельных изысков. Подобным сухопарым седым элегантным крепышам можно дать от пятидесяти до семидесяти. Приблизительно так я всегда представляла себе тигра Большого Бизнеса откуда-нибудь из джунглей Уолл-стрит.

Ни Макс, ни лифт не спешили приходить. Тем временем тигр с Уолл-стрит вел себя все более загадочно. Сперва он просто вытягивал шею и задирал голову, глядя на потолок. Затем начал еще опасливо прислушался. Я было решила, что он хочет заранее уловить звуки опускающейся кабины, но вскоре смекнула: его беспокоит тяжелое ритмичное громыханье с восьмого этажа. Я-то сама уже притерпелась к этим звукам, зная их происхождение.

– «Доктор Вернер», – сказала я вслух. – Потолок не обвалится.

– Сорри, мэм? – У тигра Большого Бизнеса оказался твердый американский выговор. – Вам нужен доктор? Я не доктор.

По-русски американец говорил правильно, но с натугой.

– Да не вы доктор, а они, – указала я на потолок. – Так эта рок-группа называется, «Доктор Вернер». Нэйм у них такой, я уж не знаю, почему. Наши соседи сверху три дня уже празднуют под музыку. Это журналисты, я случайно знаю одного из них.

– Вы живете здесь? – Теперь американец заинтересовался уже не потолком, а мною. – Вы местный житель?

– Как бы да, – ответила я, прикидывая, считать ли постояльцев отеля местными жителями. Или он подразумевал Москву в целом?

– Вери гуд, – почему-то обрадовался собеседник и внезапно подмигнул мне. – Хорошо!

Он достал из бумажника визитку, что-то черкнул на обратной стороне, всунул мне в руку этот твердый картонный прямоугольник и, махнув рукой, запрыгнул в подошедшую, наконец, кабину лифта. С мелодичным звяком лифт отправился вниз.

Я не стала продираться сквозь латиницу на главной стороне визитки, а сразу перешла к посланию на обороте. Оно было крайне лаконичным, словно шифровка. Три знака, шесть цифр: «№ 702, $250». Ясно, кого он подразумевал под «местными жителями»…

– Долго же ты собирался, – укорила я Макса, который возник у лифта две минуты спустя. – И, между прочим, самое интересное упустил. Один американец, с нашего этажа, сулил мне за красивые глаза двести пятьдесят баксов. Думаешь, надо согласиться?

– По-моему, это демпинг, – хмыкнул Лаптев. – Не соглашайся меньше, чем за пятьсот с предоплатой… О, вот и лифт пришел.

В кабине, кроме нас, оказались еще две скучные тетки, и развить свою идею мне удалось только в вестибюле первого этажа.

– А давай я еще пятьсот возьму с вашей конторы? – предложила я. – Буду Матой Хари на службе ФСБ. Нет, ты прикинь, дельце-то взаимовыгодное. Судя по его хитрым глазам, тип этот наверняка разведчик. Я его заманю, подпою и раскручу на пару тайн. А в нужный момент – бац! – являешься ты в черном плаще, припираешь его к стенке и вербуешь тепленьким. Он становится двойным агентом, а тебя повышают до майора. Классно я придумала?

– У тебя, Яна, какие-то голливудские представления о ФСБ, – огорчился Лаптев. Он распахнул передо мной дверь, и мы вышли из отеля на улицу. – Вербовать всех приезжих с хитрыми глазами – эдак нам никакого бюджета не хватит. Да и времена уже не те. Раньше, возможно, каждый пятый приезжий из Штатов и был как-то связан с разведкой, а теперь хорошо, если каждый сотый. Стало быть, для этого американца, пообещавшего тебе двести баксов…

– Двести пятьдесят, – обиженно поправила я.

– Двести пятьдесят, конечно, извини… так вот, вероятность его службы в ЦРУ ныне составляет меньше одного процента.

Холодные цифры остудили мою богатую фантазию, но мне все еще хотелось законопатить в злодеи этого сукина сына. Он ведь имел наглость принять меня – меня! – за гостиничную шлюху.

Пока Макс выводил мотоцикл со стоянки, я творчески переработала прежнюю идею и выдала ему новый, улучшенный, вариант.

– Ладно, – сказала я, – пускай он не цэрэушник, тебе видней. Но что, если этот тихий американец и есть таинственный

Заказчик? Ну тот, что нанял покойника из «мерседеса» украсть страницу? Представь, он нарочно поселяется в том же отеле, что и Кунце… то есть он думает, что ты Кунце… держит его, в смысле, тебя, в смысле, нас двоих под наблюдением. И смирненько ждет. Как паук. Если нам везет и мы находим книгу Парацельса, он забирает весь джекпот. Если нет, он забирает хотя бы страницу…

Макс подал мне мотоциклетный шлем и снисходительно улыбнулся:

– Законы конспирации, Яночка, едины – что в Америке, что в России. Ну как законы Ома или правило буравчика. Настоящий Заказчик никогда не поселится с исполнителем в одной гостинице, и уж тем более на одном этаже. Он за километр должен нас обойти – лишь бы себя не выдать, лишь бы не засветиться рядом с нами. И раз тот американец попытался тебя, как говорится, «склеить», это в его пользу. Вернее, в пользу того, что он ни при чем… Ну садись, поехали. Сама же меня торопила.

Нацепив шлем, я уселась за кожаной спиной Макса. Мотор взревел.

– А женская интуиция? – Я использовала последний довод. – Ее не проведешь. Она мне подсказывает, что американец очень даже при чем!

Над моим ухом в шлеме послышалось ироническое хмыканье:

– Тысяча извинений, Яночка, но твоя женская интуиция три дня преспокойно молчала, пока ты считала меня Максом-Иозефом Кунце.

Вот зараза! Мотоцикл уже выехал на набережную и набрал приличную скорость, так что я не могла хорошенько пихнуть локтем эту подлую черную спину, не опасаясь вызвать дорожную аварию…

Центральная клиническая больница Медицинского центра Управления делами Президента Российской Федерации – а для краткости Кремлевка – располагается на западе Москвы и занимает гектаров двести, если не больше. С одной стороны весь массив окаймляет Рублевское шоссе, с другой – улица маршала Тимошенко, а с двух остальных – почти настоящий лес. Растительности, впрочем, вольготно и на самой территории «Кремлевки»: как ни старались люди привести каждое деревцо и каждый кустик к общему знаменателю ландшафтного дизайна, все было напрасно. Сил, воли или просто денег для обустройства здешней буйной флоры явно не хватает. Человек кое-как забирал у природы квадратные метры, но не километры. Белые, кремовые и светло-серые больничные корпуса припаркованы по всей зеленой зоне на значительном отдалении друг от друга и часто без видимых номерных знаков. К счастью, Рашид Харисович вчера нарисовал мне схему – куда двигаться сначала, куда потом и где искать его корпус 23-Б.

Вначале, правда, вышла легкая заминка – в Бюро пропусков. Мне сразу выдали две лиловые бумажки с голограммами, а вот Макса как иностранного подданного мурыжили минут сорок. Не без любопытства я следила за схваткой фальшивого Кунце с нашей больничной бюрократией и все гадала, не нарушит ли Лаптев маскировку, не высунет ли из какого-нибудь потайного карманчика краешек чекистской ксивы-вездехода. Однако Макс героически снес придирки, получил отдельный пропуск для себя и отдельный для «кавасаки». Впервые я порадовалась, что у нас мото, а не авто. Машина без спецномеров, флажков и мигалок застревала бы здесь у каждого КПП; на двух же колесах мы легко проскакивали между деревьями, срезали углы и объезжали посты. К стеклянным дверям корпуса 23-Б мы подкатили слегка поцарапанными, но бодрыми.

Удача нам сопутствовала еще минут десять-двенадцать. Все преграды между нами и Окрошкиным мы с Максом одолевали без проблем. Одна из вахтерш за полтинник согласилась приглядеть за мотоциклом, а другая – всего за стольник – забыла, что приемные часы уже закончились. Четверо охранников, проверив наши пропуска, легко допустили нас к лифту Сам лифт тоже не заставил себя долго ждать. В вестибюле девятого этажа оказалось всего два охранника, и среди них – ни одного, кто стал бы приставать к Максу с глупыми вопросами по поводу гражданства. На этаже мы не заблудились, потому что здесь было всего две «люксовые» палаты и на двери первой же я увидела надпись «А Окрошкин» – отчего-то без точки после инициала. Я велела Максу постоять в коридоре, приоткрыла дверь… И тут нашему везению пришел конец.

Адам Васильевич был не один. Его вообще не было видно за чужими спинами. Всю просторную одноместную палату заполняли суетливые силуэты в бело-зеленых халатах и марлевых масках. В воздухе пахло эфиром и висело неуловимое напряжение, какое бывает перед самым началом грозы: гром еще не грянул, дождь не хлынул, но вот-вот. Крайний из халатов повернулся на шум, шикнул на меня, а другой – тот, который был дальше от дверей, махнул повежливее, но тоже нетерпеливо. Мол, быстро закройте дверь и ждите.

Минут через двадцать из палаты вышел врач. Он стянул с лица маску и оказался Рашидом Харисовичем Дамаевым.

– Ну что? Ну как Адам Васильевич? Жив? – накинулась я на него.

– Тише, Яна, ради бога, – задушенным голосом попросил врач. – Не наседайте на меня так, вы прямо как ваш папа… Жив он, жив, хотя состояние его, конечно, оставляет желать… А главное, с утра все вроде устаканилось, и анализы были неплохие, и пульс, и температура. Но буквально час назад все как будто взорвалось и понеслось, мы чудом его стабилизировали. Судя по сетчатке, у него ко всему еще и микроинсульт. Сейчас он в искусственной коме, завтра мы его подержим на седативах, на анестетиках и, если с давлением – кровяным, внутричерепным – все останется без изменений, будем осторожно выводить. В любом случае, Яночка, – пока никаких посещений, и думать про это забудьте. Кома есть кома. Он все равно нас не слышит и не видит…

В полном раздрызге чувств я попрощалась с Дамаевым и двинулась обратно. Тактичный Макс отстал на несколько шагов, чтобы не нарушить моих переживаний. Но в больничных коридорах, даже самых элитных, фиг организуешь одиночество! На пути к лифту я едва не столкнулась с тремя господами, деловито шагавшими мне навстречу. Точнее, господином я бы назвала лишь одного из троицы – молодого, стройного, довольно симпатичного на вид. Двое остальных – значительно старше, мордатее и коренастее – выглядели сущими шкафами из мореного дуба: внутренние ящики этих шкафов одинаково оттопыривались слева, на уровне сердца. На всякий случай я оглянулась посмотреть, куда они пошли, и не без облегчения увидела, что все трое направились в палату напротив.

Едва Макс присоединился ко мне на площадке у лифта, я шепнула:

– Не нравится мне здешняя публика. Ты видел, каких два бандюги тут запросто прошли? А у дверей палаты Окрошкина, между прочим, ни охраны, ни милиции.

– Это ФСО, – сказал Лаптев. – Бывшее ГУО.

– А по-русски тебе трудно сказать? – тихо возмутилась я. – Что еще за ГУО? Группа Умственно Отсталых?

– ГУО – это сокращенно Главное управление охраны, – спокойно растолковал мне Макс. – Так раньше называлась ФСО, Федеральная служба охраны. Я просто знаю тех двух ребят, которых ты приняла за бандюг. Мы когда-то давно вместе работали, еще в ФСК, а потом их обоих забрали в ГУО – охранять разных шишек из АП… ну то есть из Администрации президента.

– Ненавижу эти сокращения, – заявила я Максу, сердитая на весь мир, – напридумывали их на наши головы, чтоб только воду замутить. Скоро вместо нормальных слов одни только дурацкие аббревиатуры останутся. ФСБ, ЦКБ, ГУО, ЗАО, ФИО, АО, а венец всему – ООО. То ли крик восторга, то ли сортир с одним лишним очком, то ли Общество Онанимных Олкоголиков…

И тут в моих мозгах что-то щелкнуло. Так у меня бывает с детства: я могу тупо глазеть на ребус или головоломку и так, и эдак, чувствуя себя темной беспросветной дурой. А потом вдруг на меня в один миг нисходит просветление – словно яркую переводную картинку кто-то освобождает от тусклой бумажной подложки.

Нечто подобное произошло и теперь. Телефонный треп, надпись на дверях больничного «люкса», пустая болтовня о сокращениях – все это сплелось вместе, перекрутилось, сжалось, потрескалось и распалось. Из шелухи выпало чистое голое семечко разгадки.

– Макс, – вкрадчиво спросила я, – а когда ты, например, видишь слово «АО», то о чем сразу думаешь?

– Это очевидно, – ответил Лаптев. – Любой нормальный человек знает, что АО – это акционерное общество.

– Точно! – воскликнула я. – Ты нормальный. И Вадик Кусин нормальный. Поэтому он тоже подумал про акционерное общество. А это Адам Окрошкин, его вензель! Это же он мне письмо прислал!

Глава двадцать шестая

Где у чуда кнопка (Иван)

Слова «Нобелевка» и «молодость» – из двух непересекающихся множеств. Ты можешь совершить гениальное открытие хоть в двадцать лет, но о скорой награде даже не помышляй. Считается, что претендент на премию подобен марочному вину – чем больше время выдержки, тем качество и цена выше. Но это отговорка. Просто шведы – прирожденные садисты. Их академия в полном составе будет задумчиво ковырять в носу не менее полувека, втайне уповая на то, что кандидат решит свои маленькие проблемы собственными силами. Например, благополучно откинет копыта до срока. А если все-таки гений и через пятьдесят лет продолжит из принципа цепляться за жизнь, ему скрепя сердце повесят на шею золотую медальку с профилем папаши динамита. При этом все будут надеяться, что на радостях нобелиат уж точно гикнется или, как минимум, тронется умом. Обычно происходит второе.

Действительный член Российской Академии наук, член-корреспондент полутора десятков зарубежных академий, лауреат Нобелевской премии по физике восьмидесятилетний Марат Юльевич Ганский вкатился ко мне в кабинет на механизированном инвалидском электрокресле, простер вперед единственную руку и с ходу заорал:

– Ну! Что я вам говорил! Дождались? Допрыгались?

Страницы: «« ... 56789101112 »»

Читать бесплатно другие книги:

Настоящее издание поможет систематизировать полученные ранее знания, а также подготовиться к экзамен...
Настоящее издание поможет систематизировать полученные ранее знания, а также подготовиться к экзамен...
Настоящее издание поможет систематизировать полученные ранее знания, а также подготовиться к экзамен...
Настоящее издание поможет систематизировать полученные ранее знания, а также подготовиться к экзамен...
Настоящее издание поможет систематизировать полученные ранее знания, а также подготовиться к экзамен...
Настоящее издание поможет систематизировать полученные ранее знания, а также подготовиться к экзамен...