Одесский юмор. XXI век Коллектив авторов

— Обо што?

— За жизнь… — застеснялась мадам.

— Разве ж это жизнь, — затянул Межбижер, намекая на утерянные тысячи, — это ж грабеж!

— Где грабеж? — кинулся проходивший мимо участковый Прямосутренко, расстегивая кобуру.

— Тут! — начал настаивать Межбижер. — На этом самом месте!

— Кто? — продолжил опрос Прямосутренко, доставая из кобуры шкалик и тут же трусливо запихивая его обратно.

— Она! — охотно выдал мадам Межбижер.

— Я? — схватилась мадам за то место, где, по ее понятиям, предполагалось сердце.

— Кого? — приступил к следственным действиям Прямосутренко.

— Мине… — пожалелся Межбижер.

— Сколько? — стал уточнять, слюнявя карандаш, Прямосутренко в блокнот, который достал из голенища…

— Сто тысяч рублей! — не стал скрывать горькую правду Межбижер.

— Тю, божевольный! — взвыла подслушивавшая тетя Аня.

Услышав, какую сумму ей инкриминируют, мадам Берсон бессильно опустилась на край скамейки, отчего Межбижер взмыл примерно до второго этажа.

— Шутим? — задирая голову, грозно проговорил Прямосутренко. — Вводим в заблуждение?

Межбижер упал обратно и заплакал:

— Сто тысяч… В упаковке… Из рук Леонида Ильича…

— Ага. Это он Межбижеру взятку дал! — съехидничала тетя Маруся. — Чтоб на глаза никогда не появлялся!

За это время мадам Берсон почти пришла в себя.

— Сволочь, провокатор, мишигине… — стала перечислять она достоинства Межбижера. — Рахит, идиот, гопник!

Межбижер тоскливо съежился. Ленинская премия ускользала от него. Совсем ускользала… Он поднял голову к небу. Но и там черная огромная туча норовила закрыть диск луны, так похожий на лауреатскую медаль.

Тигры и демография

В наш город тигр приехал. Не сам, а с цирком. Он там работает. Кем? Как кем? Тигром, конечно. И, говорят, тигр в нашем цирке жить не захотел. В помещении то есть. Я его понимаю. У них там во Франции или в Италии, в общем, в Америке условия получше. А у нас душно, тесно и животными, простите, воняет. Вот тигр и поселился на улице. Прямо у входа в цирк. Живет себе в двухкомнатном фургоне и в ус не дует. Днем стенку фургона специально обученные люди откидывают, и тигр дышит себе и на виды, какие показывают, любуется. Откормленный такой, гладкий. Как полированный. На улице холодно, а ему хоть бы хны. А что удивляться? В такой-то шубе…

Ну и народ, ясное дело, собирается. На тигра посмотреть, себя ему показать. Да и обменяться мнениями всегда не мешает. Опять же, тема имеется. Животрепещущая. Пока еще. В принципе, народ у нас мирный. Но тут почему-то разговоры эти возникли. Насчет тигров. Ну, что кровожадные они, а также вообще хищники неописуемые.

— Возят сюда всяких, — одна дама пожилая серчает, — потом удивляются, что народу в стране мало!

— Как это тигры на демографию влияют? — парнишка какой-то спрашивает.

Студент небось. Или просто с повышенным образованием.

— А так, что сожрет, попадись ему только! И не подавится! — пояснила дама, но не замолкла, как ожидалось, а продолжила: — А чего это вы пожилым людям вопросы про эту демогеографию задаете? Мы институтов или, как их сегодня называют, академий не кончали, слов умных не понимаем…

— Думаю, что тигра такое меню не устроит, — теперь студент умничать начинает.

— Распоясались! — дама дальше свирепеет. — Нет чтобы перед лицом опасности в виде тигра покаяться…

— А для вас тут никакой опасности не имеется! — девушка с маникюром ввинчивается. — Ему вон свежее мясо дают, а он не доедает. Вот, смотрите.

Народ внимание обратил. И правда, разбросана свежая говядина по клетке.

— Да-а, — уставилась на мясо, а потом на даму публика, — нет у вас, женщина, шансов!

Дама сразу огорчилась и даже уйти хотела. Но как уйдешь, не поругавшись, если ее минимум несвежей обозвали.

— Тебя он тоже жрать не будет! — выпалила она девушке.

— Это еще почему? — изумилась та.

— Накрашенная больно! А тигры краску не употребляют в питание.

Тут мнения у народа разделились. Одни уверяют, что тигр девушку схарчит, другие, наоборот, что побрезгует. И до того у них спор жаркий да шумный получился, что дверь цирка отворилась и дрессировщик вышел. На всякий случай с палкой.

— Что за шум? — спрашивает. — А то тигра беспокоите.

Ну, ему все и объяснили. Не скрыли. И даму, которую предположительно тигр не съест, показали, и девушку, которую, наоборот, съесть вроде должен… В общем, дрессировщика в жюри как бы пригласили.

Выслушал он всех, никем не побрезговал. Сразу видно заморское воспитание. А потом и молвил:

— А зачем, собственно, глотки-то драть?

— Как зачем? — народ удивляется. — А чтоб правду наконец узнать!

Больно люди до правды нынче, в эпоху демократии, охочи.

— А для того, чтоб правду узнать, — дрессировщик заводит, — лучше всего эксперимент провести!

— Как это? Как это? — недопонимают люди.

— А так: пусть тигр сам решает, будет он кого из них есть или не будет!

Тут народ такой разумной мысли поразился. И озадачился, кого первой к тигру пускать. Склонялись, чтоб даму. Мол, старшим место завсегда уступают и так далее…

Но тут студент — помните его? — возражать стал:

— За что это такое преимущество старой, но скандальной особе?

— Ничего себе преимущество! — дама возмущается.

Да и народ в недоумении.

— А в том преимущество, что ежели тигр дамой не побрезгует, съест, то насытится и на девушку и внимания не обратит!

— Как это не обратит? На меня не обратит? — обиделась девушка.

— А так не обратит, — радуется дама. — Не обратит — и все! Решено, иду первой!

— Кто тебя, старую вешалку, пустит! — перешла на брудершафт девушка. — Я первой пойду!

В общем, решили они сцепиться как следует. Но не дали.

— Стойте, гражданочки, — пенсионер один говорит, который в офицерской ушанке. — Может, жребий бросим? Чтоб по-честному!

— А как это? — толпа удивляется. Забыли, наверное, как это — по-честному.

— Жребий кинем, — пенсионер говорит и монетку вытаскивает.

— Ты, милая, — это он девушке говорит, — орел будешь, а ты, старая, решкой отделаешься…

Тут народ загалдел, что честнее не монетку бросать, а в чет-нечет сыграть. Или в девятку, на худой конец…

Короче, тигра совсем обеспокоили. Поднял он голову и пасть открыл. Не то зевает, не то стоматологом хвастает. А клыки там — как крюки у подъемного крана средней грузоподъемности.

Тут споры как-то поугасли. Девушка вспомнила, что зачет по анатомии у нее. И убежала.

— Иначе, — сообщила, — без стипендии останусь!

Тут и дама пожилая засомневалась. Ну, насчет того, что теперь рисковать ей нет резона. Народ, на зрелища настроившийся, сперва возражать стал. Тогда дама предложила, что сама себе для полного интереса соперницу или соперника выберет. Все признали, что с соперниками интересней, но почему-то стали расходиться. А первым ушел этот, как его, дрессировщик. А может, и не дрессировщик. Кто их, артистов, разберет?..

Почем булыжник?

Люблю ходить на Староконку. А кто не любит? Ну неодесситы, понятно. Вернее, те, кто никогда не был в Одессе. Им-то с какого рожна любить неведомый и невиданный блошиный рынок? А те, кто на Староконке побывал, кто накупил на три копейки пятаков, кто добыл, выискал какую вещь заветную, того уже от Староконки не оторвать. Пусть даже в мечтах.

А я… А я вчера пошел на Староконку, как всегда, в выходной. Солонку какую в коллекцию прикупить, вообще что к чему глянуть. Мало ли…

Пошел не один, а с товарищем. А товарищ мой тем хорош, что понимает меня с полуслова. Что и пригодилось.

Дело в том, что глянулась мне одна вещица. Солонка. Простенькая. Такие по две-три гривны отдают. Ну просят, конечно, по пять. Это максимум.

А при солонке, мной примеченной, мужик присутствует. Разложил на газетке свое добро, а газетку, чтоб не шебуршала, с четырех углов камнем-дикарем придавил.

В общем, все к действу готово. Газетка разложена, камни давят, товар разложен, хозяин при нем на стульчике. Короче, можно подходить. Но никто не подходит.

Мужик этот было заскучал. Но тут мы подвалили.

— Почем солонка? — интересуюсь.

Мужик глянул на меня, дабы мой уровень лоховитости выяснить.

Не выяснил и пустил пробный шар:

— Это вещь очень старая, еще советская…

— Я тоже советский и тоже не молодой, — вежливо отвечаю.

— Так-то оно так, — мужик все прикидывает, — но ты же не античный!

— Вы хотели сказать — антикварный?

Мужик точно не ведает значения ни того, ни того слова, поэтому дипломатично отвечает:

— А как же!

Тогда задаю следующий вопрос:

— Так сколько солонка-то стоит?

Мужик в последний раз попытался меня оценить, опустил глаза, пошевелил губами и с таким видом, будто отрывает от себя по меньшей мере почку, изрек:

— Ладно, за десять долларов отдам!

Мой товарищ хотел было рассказать мужику, куда ему идти, причем немедленно, но я остановил его взглядом.

— Надо подумать, — изрек глубокомысленно. — Надо подумать…

И стал вертеть солонку в руках.

Мужик как завороженный следил за мной. Удача, невиданная удача крутилась подле него!

— Нет, пожалуй, дороговато, — сказал я раздумчиво и поставил солонку на место.

Испугавшись, что вот так, не купив солонку, уйду, мужик взмолился:

— А сколько даешь?

Я вновь глянул равнодушным взглядом на его товар…

И тут меня осенило!

Я начал вглядываться пристально и жадно в кусок камня-дикаря, удерживавшего левый край газеты. Потом взял его в руки. Рассмотрел. Глянул украдкой на мужика. Опять стал рассматривать камень. Мой товарищ стал заглядывать ко мне через плечо, попытался взять камень в руки. Но я не дал!

— Ск-к-к-олько? — заикаясь спросил я.

Мужик опешил. Мир рушился. За камень, грязный камень, который он только что поднял с тротуара, готовы были платить. Причем, судя по всему, немало.

Немало… Но сколько?

Видно было, что он ошарашен и ужасно боится продешевить.

— Это редкий камень! — завел он знакомую песню.

— Я знаю, — тяжело дыша, не стал скрывать я.

Увидев такое дело, мужик решился.

— Пятьдесят долларов! — зажмурив глаза, бухнул он.

— Тридцать! — мгновенно отреагировал я.

— Ты что? — обиделся мужик. — За такую вещь? Ладно, давай сорок пять!

— Больше тридцати пяти не дам! — заверил я.

— Сорок! — выпалил мужик.

— Нет! — Я положил камень и повернулся, чтоб уйти.

— Ладно, тридцать пять…

— Поздно! — отрезал я и стал уходить.

А вслед мне неслось:

— Двадцать пять, двадцать, пятнадцать…

Когда мужик окончательно потерял лицо, к нему подошел мой товарищ и спросил:

— А за три гривны солонку отдашь?

— Бери… — сокрушенно махнул мужик рукой.

Один хмурый рабочий день

Утро как утро. Хмурое и противное. Весна. Можно даже сказать, что и рабочий день хмурый. Вошел в отдел, поздоровался с сотрудниками:

— Недобрый день, господа!

— Болейте! — хором ответили сотрудники.

Я сел за стол, придвинул телефон и ежедневник. Поехали…

Первым делом я обзвонил всех просителей и, извинившись, сообщил, что их документы будут готовы не через две недели, как по закону, а гораздо раньше, буквально сегодня.

Выслушав замечания в полном неумении нормально организовать работу, я отставил телефон и взялся за документы.

На каждом заявлении я размашисто писал: «Согласовано» — и подписывался. Делов куча. Как еще я должен нынче реагировать на просьбу разрешить посадку деревьев на собственном дачном участке просителя? Вообще, я подозреваю, что они на это и так имели право, но никто им об этом не сказал. Да и не скажет…

Одно заявление я отложил в сторону. Этого типа нельзя просто так отпустить. Некий предприниматель, небедный, судя по всему, просит разрешения подарить детскому дому тридцать комплектов детской спортивной формы и столько же мячей. Конечно, я поставил и на этом заявлении разрешительную резолюцию, но с клиентом надо было поговорить.

Покончив с бумагами, откинулся на спинку кресла и на несколько минут закрыл глаза. В помещении стоял ровный гул голосов.

Начальник отдела по телефону умолял главного бухгалтера выдать ему двадцать гривен в счет аванса.

Сотрудницы жаловались друг другу на погоду. После обеда обычно солнечно и тепло. А это очень отвлекает от работы…

Сотрудники ярились на цену бензина:

— Цены падают и падают. Хоть машину покупай!

— А на какие шиши? — вступал хор несчастливых голосов.

В обед в столовой возникла давка за кабачковой икрой и салатом из капусты на горячее. Почти у всех денег явно не хватало. Еда эта досталась не всем. Счастливчики уписывали за обе щеки. Те, кому не хватило, судорожно пересчитывали мятые и мелочь, гадая, хватит ли на компот с пирожком.

После обеда я начал прием посетителей. Получив свои бумаги, они недоуменно морщились и шепотом просили:

— Возьмите конвертик! Там очень важное письмо!

В ответ на мой принципиально честный и недоуменный взгляд уходили читать свои письма сами, смущенно улыбаясь и недоверчиво пожимая плечами.

Предприниматель, возжелавший одарить детский дом, пришел последним. Он оказался тем еще фруктом. Недоверчиво глянув на мою разрешительную резолюцию, спросил ехидно:

— А если я захочу подарить дому престарелых постельное белье и одеяла?

— Пишите заявление! На месте и решим! — с готовностью ответил я.

И что вы думаете? Он тут же написал заявление, а я наложил резолюцию.

— Спасибо. Я пойду, — привстал предприниматель.

— А кофе? — обиделся я.

— В другой раз! — пообещал он.

Я выскочил в коридор и неловко сунул ему пятьдесят гривен. Он поморщился, но деньги принял.

Я вернулся на место и пригорюнился.

А потом вспомнил, что сегодня пятница, а значит, неделя борьбы с коррупцией заканчивается и эти проклятые проверяющие, торчащие над головой, уберутся с концами, и на душе стало тепло и светло.

У арабов ни шекеля!

Почти быль

Ане и Яну Кагановым

Многие знают, что пуще других израильских городов я люблю Цфат. А кто не знает, так знайте.

Люблю в Цфате узкие улочки, ступени, ведущие в неизвестность…

Люблю виды, неожиданно открывающиеся за углом. Люблю старинные двери…

Люблю мастерские художников и скульпторов, свое удивление их радостным творчеством.

Люблю старые синагоги…

Люблю, люблю, люблю… Ну как можно такое не любить?

А с некоторых пор люблю я Цфат еще больше. Почему? А о том и сказка.

Приехал я с друзьями недавно в Цфат. А как же! Быть в Израиле и не посетить Цфат мне и в голову не приходит. Приехали, оставили машину наверху, а сами в старый город спустились.

Ходили, ходили…

Короче, нога у меня заболела. А тут и уезжать надобно. А как с больной ногой вверх карабкаться? Короче, попросил:

— Вы сами за машиной сходите, а я тут посижу, подожду.

— Ладно! — друзья говорят.

А самый умный и присовокупляет:

— А ты, пока ходить станем, кинь бейсболку о землю да деньжат у туристов посшибай! Может, тогда Шагала наконец купишь.

Это он (назовем его, к примеру, Ян, тем более что его и вправду так зовут) намекает, как я себе офорт Шагала никак не куплю. Дело в том, что в Цфате, в одной из галерей, действительно продаются офорты Шагала. Но…

Первый раз, когда я захотел купить такой офорт, за него просили 400 долларов. Ну не было у меня такой суммы тогда! На следующий год сумма нашлась, но просили уже 600 долларов. И… жаба задавила. Потом 11 месяцев себя грыз:

— Надо было…

Я ж пижон. А кроме того, картины очень люблю. Живопись, графика… Кое-что уже очень славное есть. Можно людям показывать. Представляете, иду мимо своей стены, рассказываю:

— Это Коваленко, это Вера Новицкая, это Дульфан, это Шагал… — И почти без паузы: — Это Соколов, это Леся Гук…

А в этом году совсем было собрался офорт купить, да цена подскочила до 1500… Так я и остался без офорта. А они еще и издеваются.

«Ладно, — думаю, — разыграю я вас, ребятушки, уж не обессудьте!»

Надо сказать, что в одной из галерей Цфата наткнулись мы на каллиграфа, который красиво писал на иврите какие-то слова. И отдавал тебе. А ты наивно брал. А даритель тут же оказывался не дарителем, а продавцом. Пролетел я, короче, на десять шекелей. Зато с листиком формата А4 оказался. А он мне очень пригодился. Ибо написал я на листе: «Арабам и их пособникам сюда деньги кидать строго воспрещается!»

Ах да, наменял я еще в кофейне 20 шекелей на мелочь. Плюс из кармана выгреб. Короче, жменя мелочи получилась. Все. Готов я к розыгрышу. Жду, когда машина на верхнем повороте покажется.

Показалась…

Я бейсболку на землю, мелочь и парочку долларов в нее, сел рядом, пристроил плакат про арабов и пригорюнился. Кстати, на этом самом крылечке подле автобуса.

«Подъедут друзья, — думаю, — ох и удивятся моему заработку!»

Ага! Тот случай! Увидели меня, притормозили невдалеке, сидят, любуются. Ждут, что дальше будет. А тут и автобус с туристами подваливает. И, как назло, русскими. Выходят они из автобуса, а тут я — с кепочкой и табличкой. Не захотел народ русский быть ни арабами, ни даже пособниками. Кидают мне монетки да промеж собой общаются.

— Вот она, судьба эмигрантов! — один выдал.

— И не говори! — жена его вторит. И монетки по десять шекелей в кепочку мне кидает. Пришлось в роль входить.

— Спасибо, — говорю и краснею, краснею.

— Так тебе и надо, предатель родины! — раздался обличающий голос.

Я поднял глаза. Рядом стоял мужик явно чукотского происхождения. Знаете, из таких, которые во все влезают, обо всем имеют мнение, вычитанное из центральных газет, и очень уважающие себя родимого. В отличие от остальных, кстати.

А мужик продолжил:

— Наверняка инженером на родине был!

— Главным… — соврал я.

— Вот что значит бросать родную землю! — поднял палец чукча.

Я промолчал.

Друзья мои тем временем вышли из машины, слушали, наблюдали и ловили кайф.

— Откуда сам-то будешь? — спросил положительный мужчина в синих шортах и в сандалетах, надетых на красные носки.

— Из Кишинева, — ответил я, вспомнив родной город товарища из машины.

— Я там был в январе 79-го! — обрадовался мужчина и кинул мне в кепку монетку.

— Тунеядцев кормим! — оскорбился чукча. — Работать не хотят!

Я снова промолчал.

Подошли две женщины.