Как нарисовать мечту? Ярцева Евгения

Алена сказала, что она и вправду хотела учиться на художника, когда была в четвертом классе, но сейчас на носу девятый. Скоро ГИА, потом, не успеешь оглянуться, ЕГЭ. Короче, близится студенческий возраст. А стало быть, метаться уже поздно.

Но Виктория Викторовна заявила, что метаться не поздно и в пенсионном возрасте. Что и у пенсионера, если он не до конца впал в старческий маразм, порой захватывает дух от мысли: а не перевернуть ли свою жизнь, не броситься ли очертя голову против течения?! И привела в пример американских пенсионеров, которые не стесняются учиться катанию на роликах или игре на фортепиано, даже если им стукнуло восемьдесят. На вопрос «Понимаете ли вы, сколько вам будет лет, когда вы научитесь играть хотя бы «Собачий вальс?» доблестные американские старички и старушки отвечают: «Ровно столько же, сколько мне будет, если я этому НЕ научусь!»

– Безумие – это прекрасно! – подытожила Виктория Викторовна. – Тем, кто на него отваживается, нужно ставить памятники!

Алена точно знала, что вместо памятника ей поставят неутешительный диагноз. По крайней мере, мама. Которая вовсе не сочтет ее безумие прекрасным и объявит Алену обыкновенной сумасшедшей. И даже папа не сумеет ее переубедить… Предположим, она махнет рукой на мамин диагноз. Запишется на будущий год в подготовительный класс школы, куда не поступила четыре года назад. Накупит «причиндалов», дороговизной которых ее запугивала мама. И все ради чего? Чтобы на экзаменах ей дали от ворот поворот? Хотя Виктория Викторовна заверила Алену, что похлопочет за нее, ведь в этой школе преподает ее знакомый профессор, Алена не сомневалась, что безнадежно отстала от тех, кто учился там с младых ногтей.

Мамины слова «не судьба» до сих пор звучали у нее в ушах. В тот нерадостный день, когда она возвращалась домой с рисунками в папке, которую так и не пришлось открыть, в душе что-то оборвалось. Алена отказалась от мысли стать художником. Отказалась раз и навсегда. Наотрез. Стопроцентно. Теперь она считала рисование не более чем своим хобби. А хобби – штука легкомысленная. И в профессию его не перекроишь…

Весна подошла к концу, а вместе с ней четвертая четверть и занятия в студии. Одноклассники и знакомые разъехались кто за границу, кто к морю, кто куда. Алену с Егором мама каждое лето отсылала к своей тетушке в Ивановскую область – на дачу. Правда, именовать домишко в поселке городского типа дачей мог лишь человек с богатым воображением. Рядом не было ни леса, ни речки. Домишко стоял у проселочной дороги, по которой проносились автомобили. В сухую погоду в окна летела пыль, похожая на вулканический пепел, а в дождливую – брызги грязи из-под колес. В самом доме было две комнатушки и терраса, служившая кухней и пристанищем для больших зеленых мух, которые по-хозяйски ползали, летали и жужжали здесь с утра до ночи. И точно так же с утра до ночи на террасе стоял чад, потому что любимым занятием тетушки было готовить еду в большом количестве, которое отнюдь не переходило в качество. С каждый годом тетушкина еда казалась Алене все более невкусной, особенно потому, что тетушка заставляла есть по пять раз в сутки.

В этот раз Алена уперлась и ни в какую не соглашалась ехать в Ивановскую область. Сколько ни возмущалась мама, что Алена проведет лето «без дачи», пришлось ей отослать туда одного Егора.

На последнем перед каникулами занятии Алена спросила у Виктории Викторовны, нельзя ли одолжить на лето один из складных мольбертов, и та сказала: «Забирай насовсем». А заодно одарила Алену целым штабелем конопляных холстов на подрамниках и бутылкой растворителя для масляных красок.

Лето выдалось сухое и не слишком жаркое. Почти каждый день Алена ездила то на родные Воробьевы горы, то в Лосиный остров, то на набережные Яузы и Москвы-реки. Словом, выбирала места, где туристы, высыпав из экскурсионного автобуса, восхищенно цокают языками и щелкают фотоаппаратами и даже прохожие-москвичи замедляют шаг, засмотревшись на панораму города.

За три месяца Алена, как ей самой казалось, нарисовала столько же, сколько за все время с того момента, когда впервые обмакнула кисточку в краску. Собственные работы стали нравиться ей больше, то ли под влиянием разговора с Викторией Викторовной, то ли потому, что в них действительно проступило мастерство. Даже изредка думалось: до сверстников из художественной школы ей, возможно, не так уж и далеко… Но эта мысль, вспыхнув в голове, тут же угасала и улетучивалась, как дымок от спички.

Первое сентября выпало на вторник. Город запестрел афишами «Поздравляем с Днем знаний», машины встали в безнадежных пробках. В тот же вторник начинались и занятия в художественной студии, поэтому Алена шла в школу с объемной, метр на метр, папкой, которую носила на ремне через плечо. В папку были уложены акварельные и гуашевые рисунки и несколько больших работ маслом, написанных за лето. Расписание с сентября изменилось, о чем Виктория Викторовна известила Алену по телефону. Теперь между окончанием уроков и занятиями в студии был двухчасовой перерыв. Но тратить время на дорогу домой только ради того, чтобы взять папку, и лишние деньги на проезд в метро, который в очередной раз подорожал (наверное, в честь Дня знаний), Алене не хотелось. Она решила переждать в городе: прогуляться и, может быть, где-то перекусить.

Минут сорок пять тянулась торжественная линейка на школьном дворе; россыпь первоклашек сияла бантами, новыми ранцами и цветами, директор, завучи и учителя говорили в микрофон приветствия и напутствия. Потом старшеклассники отсидели на собрании в зале, где им поведали об успехах выпускников, и разошлись по классам.

Первым уроком у девятиклассников была алгебра.

– А у нас новый препод, – сказала Алене Лиля. – Заменяет Елку. Ее в больницу положили.

Елка, которую на самом деле звали Еленой Константиновной, преподавала математику с пятого класса.

– Он из математической школы, – продолжала Лиля. – Из самой крутой, прикинь. Из нее в МГУ автоматом поступают.

Сама Лиля не отличала синус от косинуса и имела весьма туманное представление о том, как перемножать дроби. Сочинения по литературе вызывали у нее нервную дрожь, зато ее устная речь, в отличие от письменной, была на высоте. Если бы она писала так же бойко, как болтала, в мире появился бы рекордно плодовитый сценарист мыльных опер. Она была буквально начинена сюжетами для сериалов: кто в кого влюбился да кто с кем расстался. А уж для новостных агентств стала бы бесценной находкой: ее фантастической осведомленности позавидовали бы акулы желтой прессы. Ей были известны подробности частной жизни учителей, завучей, директора и даже преподавателей Дома культуры, где одноклассницы занимались бальными танцами и художественной гимнастикой. На уроках она скучала, а на переменах вдохновенно делилась своими непонятно откуда почерпнутыми сведениями.

Сейчас Лиля торопливо пересказывала Алене, что у Елки нашли какую-то опухоль и проверяют, не злокачественная ли она. Что новый препод согласился заменить Елку, потому что сам учился здесь в младших классах, а потом поступил в крутую математическую школу, где теперь преподает, и окончил ее с золотой медалью. Что родители у него тоже математики и что он не женат. Она не успела пересказать всего, что знала, до звонка, и перешла на шепот, потому что новый математик уже вошел в класс.

На первый взгляд Алене показалось, что он совсем молодой, как студент. Приглядевшись, она поняла, что ему, наверное, лет под тридцать. Он был подвижным, ладным и стройным, с безупречной стрижкой, какая бывает у красавчиков, что рекламируют бальзамы после бритья и дорогие машины.

– Давайте знакомиться, – сказал он. – Константин Евгеньевич. Я буду называть фамилию и имя в журнале, а вы представляйтесь.

Пожалуй, его можно было назвать харизматичным. Обычные слова в его устах приобретали некую значительность; он начинал говорить – его внимательно слушали. Держался очень прямо и вместе с тем непринужденно, с каким-то естественным достоинством. Он явно не боялся новых учеников, в отличие от других учителей, которые впервые входили в незнакомый класс, особенно старший. Он носил очки в тончайшей оправе и этим единственным отличался от красавчиков из рекламных роликов. Впрочем, очки придавали ему стильности.

Алена так на него загляделась, что не услышала, как он назвал ее фамилию. Лиля подтолкнула ее локтем.

– Ой, да, это я Соловьева… – Алена резко вскочила со стула, тот грохнулся на пол, и все дружно заржали. Математик тоже мимолетно улыбнулся – ей, Алене. И продолжал читать фамилии по журналу.

…Алена не торопясь шла к метро и раздумывала, как растянуть время: пройти пешком пару остановок или купить банку колы и шоколадный батончик и пересидеть на скамейке в скверике.

Ее нагнал Саня. Как всегда, с гитарой за спиной.

– Куда топаешь?

– В художку.

– Что-то не торопишься.

– У меня окно. Занятия только через два часа.

– И у меня окно, – Саня, понятно, направлялся в свой рок-клуб. – Зайдем в блинную? Жрать охота.

Блинная притулилась между аптекой и оптикой и носила сказочное название «Чудо-меленка». Над входом были прилажены вертящиеся мельничные крылья, а сбоку на них взирал красный петушок. Наверное, он был родом из сказки, в которой хотел смолоть горошину, но половинка застряла между жерновами, и петушок потребовал от мельника, чтобы тот сломал мельницу и достал его горошину. Время от времени мельничные крылья, за которыми наблюдал петушок, начинали вертеться медленней или вовсе останавливались, будто внутри «чудо-меленки» и впрямь застряло полгорошины. Тогда являлся пожилой усатый монтер, ставил стремянку прямо перед входом, поднимался по ступенькам и, разложив на верхней свои инструменты, чинил крылья, дабы заставить их вертеться с прежней скоростью. И посетители блинной бочком протискивались внутрь, чтобы не задеть стремянку и не свалить монтера вместе с инструментами.

Помещение было светлым и просторным, а цены, что называется, смешными. Кроме блинов, в «Чудо-меленке» можно было взять вполне съедобные пельмени, пирожки или сборную мясную солянку.

Саня и Алена, не сговариваясь, взяли пельмени. От них валил такой чудовищный пар, будто в «Чудо-меленке» изобрели чудо-технологию, как довести воду, в которой они варятся, минимум до ста пятидесяти, а то и до двухсот градусов.

– Что это у тебя за штука? – Саня показал на папку. – Мольберт?

– Нет, просто папка с работами.

– А что ты рисуешь там, в своей художке? – небрежно поинтересовался Саня.

– Что зададут, то и рисую. Или что сама захочу.

– Покажешь?

Алена заколебалась. Саня ведь над всем насмехается. Все же она вытащила из папки лучшую, на ее взгляд, работу из тех, что нарисовала летом и теперь несла на суд Виктории Викторовны. Это был небольшой натюрморт, написанный гуашью: букет дымчато-синих с серебристым отливом цветов в литровой банке с водой.

– Это что?

– Гиацинты. Мои любимые цветы.

– А-а, – равнодушно протянул Саня. – Какие-то они у тебя нечеткие. Не дорисовала, что ли?

– Это стиль, вроде импрессионистского. Мы всякие стили проходим.

– Ну, если стиль, тогда ладно, – иронично сказал Саня. Очевидно, подразумевая, что любую мазню можно оправдать, если именовать ее стилем.

Алена невозмутимо вложила работу обратно в папку. Ничего другого от Сани она и не ожидала.

Пельмени немного остыли, и оба взялись за вилки.

– Я вообще почти не ем, – сказала Алена. – Только завтракаю. А днем перекусываю чем-нибудь маленьким, булочкой, там, или пончиком…

– Пельменями тоже не брезгуешь, – ехидно заметил Саня.

– Но до тебя мне далеко, – Алена пыталась ехидничать в ответ и кивнула на его тарелку: Саня взял двойную порцию.

– Ничего, – пробубнил Саня с набитым ртом. – Догонишь и перегонишь.

– Куда мне тебя догнать, – Алена глазами смерила его рост.

– Будем соревноваться, кто первый установит рекорд: я вверх, ты вширь!

Саня, конечно, не в счет, но Алене все равно досадно было слышать его подколы. Не больно-то приятно, когда этот вредный тип оттачивает на тебе свое остроумие.

– По-твоему, я такая толстая?

– Не-а, совсем не толстая, – сказал Саня с глумливой гримасой. – Не более метра в диаметре. Слышала песню братьев Крестовских? – и Саня сипло напел: – «Срочно требуется муза, примерно таких параметров: не более двух метров роста, не более метра в диаметре».

– Вокал у тебя так себе, – процедила Алена сквозь зубы. – На певца не тянешь.

– А ты – на модель, – откликнулся Саня.

– Надо же, а я как раз собралась податься в модели, – сказала Алена, с виду шутя, но на самом деле сильно задетая. – Так что в один прекрасный день ты меня не узнаешь.

– Ты мне с детства глаза намозолила. Чтоб я тебя не узнал? Этого так же не дождешься, как конца света. Сколько раз его обещали, и все никак.

– А уж как ты мне глаза намозолил, – буркнула Алена и сердито отодвинула тарелку с недоеденными пельменями. – Все, мне пора.

– Обиделась, что ли?

– Просто не хочу опоздать.

Бережно придерживая папку, чтобы не зацепить ею стремянку с монтером, Алена вышла из блинной и направилась к метро.

На самом деле времени до занятий было еще навалом. Алена шагала как можно медленней, прохожие то и дело ее обгоняли. Какие-то перелетные птицы с пронзительными голосами пролетали над городом. Некоторые садились на провода и оконные козырьки и, беспокойно повертевшись, снова срывались в небо. Засмотревшись на них, Алена оступилась и чуть не упала. Кто-то сзади поддержал ее за локоть:

– Помочь?

Алена обернулась.

Это был новый математик, Константин Евгеньевич.

– Ты занимаешься живописью? Это мольберт для рисования? – Он протянул руку, чтобы снять папку с Алениного плеча.

– Нет, просто папка с работами. Она совсем не тяжелая!

– Но габаритная.

– Да что вы, я привыкла ее носить. Нет-нет, не надо…

– Девушке не стоит отказываться, когда ей предлагают что-нибудь донести, все равно тяжелое или легкое, – с шутливым назиданием сказал Константин Евгеньевич. – Особенно симпатичной.

– Спасибо, – смущенно пробормотала Алена.

– И «спасибо» говорить не обязательно, – подхватил Константин Евгеньевич. – Нужно воспринимать это как должное!

Он стал расспрашивать Алену про занятия живописью: давно ли она учится, дают ли в студии домашние задания и сколько времени приходится на них тратить.

Они дошли до метро.

– Я сам в живописи не разбираюсь, – сказал Константин Евгеньевич, – но восхищаюсь теми, кто может изобразить что-нибудь красками на холсте… Мне этого, увы, не дано. – Он отдал Алене папку. – Всего хорошего. Успехов.

И легким шагом направился к автобусной остановке.

– Конкурс юных художников! – этим восклицанием Виктория Викторовна встретила Алену, когда та переступила порог студии. – Дедлайн в декабре! Три номинации: карандашный рисунок, живопись – гуашь или акварель – и композиция в любой технике! Это твой шанс! Реальный шанс!

Виктория Викторовна горячилась даже сильней, чем в тот раз, когда сыпала цитатами о внутренней красоте. Она была как закипающий чайник, который вот-вот засвистит. Сам Бог велел Алене участвовать в этом конкурсе, утверждала она с такой уверенностью, словно Господь Бог лично прислал ей срочную телеграмму по поводу Алениного участия.

– Знаешь, кто председатель жюри? – сказала она заговорщически. – Мэтр!

Мэтром она величала знакомого профессора из художественной школы, перед которым намеревалась хлопотать за Алену. Мол, если Аленины работы ему понравятся, Виктория Викторовна уж как пить дать его уломает, чтобы он дал Алене несколько уроков и «добро» на поступление в школу.

– Немедленно за работу, кисть в руки и вперед! – она легонько стукнула пальцем по Алениной руке, и Алену дернуло током: похоже, Виктория Викторовна была так взбудоражена, что генерировала электрические разряды. – Немедленно подавать документы!

– А какие документы? – промямлила Алена. – Куда их подавать?

– Ничего сложного! Раз плюнуть! Элементарно!

Сегодня речь Виктории Викторовны нисколько не напоминала логопедическое упражнение. Если она в чем и упражнялась, то лишь в скороговорках и тараторила почти как Лиля. Самое позднее завтра Алена должна отправить заявку по электронной почте, скачать бланк заявления, заполнить его, сделать копию паспорта, лично подойти и зарегистрироваться в организационном комитете… да, и обязательно взять справку в школе о том, что она там учится, и тоже отнести ее в организационный комитет.

У Алены от этих перечислений заболел живот. Она с детства робела в незнакомой обстановке и до сих пор стеснялась спрашивать дорогу у прохожих. Вместо того чтобы «вести до Киева», как говорится в пословице, язык ее костенел и отказывался поворачиваться. А уж как он окостенеет, когда она окажется в пресловутом организационном комитете, среди мэтров и знающих себе цену учеников художественных школ, где все свои и только она чужая, где на ее работы, верно, будут смотреть как на беспросветное дилетантство…

– Я не смогу, – простонала она. – Я никогда этого раньше не делала…

– Сам Бог велел, – обиделась Виктория Викторовна. – Пора привыкать к мысли, что ты взрослеешь и должна совершать самостоятельные шаги! – Она с упреком глядела на Алену. – Надо же когда-то начинать!

Алена промолчала. Работала она сегодня рассеянно, без обычного удовольствия. Даже чуть раньше ушла с занятий.

Возвращаясь домой, она все время вспоминала нового математика. Назвал ее симпатичной… Наверное, пошутил… Или говорил всерьез? Может, Алена сама не заметила, как достигла внутренней гармонии, которую называет истинной красотой не кто-нибудь, а сама Анжелина Джоли? А он из тех редких людей, что умеют видеть внутреннюю красоту, хоть и не разбираются в живописи?..

Стоило Алене переступить порог, как Егор со всех ног бросился навстречу, чтобы пересказать две строчки, которые он только что выучил. Что это было за стихотворение и какого автора, Алена не уразумела: она слышала лишь звук голоса, слова до сознания не доходили. Сбросив верхнюю одежду, она ушла в свою комнату – девятиметровую клетушку, казавшуюся особенно тесной из-за того, что Егор тоже считал ее своей. К счастью, разучивая стихи, он не мог усидеть на месте и блуждал по квартире или вертелся на кухне, если там, в свою очередь, вертелась мама. Алена прикрыла за собой дверь, встала у окна и не отрываясь смотрела во двор, на гаражи и мусорный контейнер…

Влюбляться в учителя?.. Бред. Клиника. Диагноз. С таким диагнозом впору вызывать неотложную психиатрическую помощь. И в срочном порядке требовать, просить и умолять, чтобы тебе впрыснули вакцину против умопомрачения. А если ее еще не изобрели, принять лошадиную дозу «Новейшего замедлителя» и ждать светлого будущего, когда такая вакцина появится. Впрочем, «Замедлитель» тоже пока не изобрели. Да и рассчитывать, что какая бы то ни было вакцина сладит с фантазией, которую жалкое подобие комплимента побуждает создавать воздушные замки, один другого величественней, вряд ли стоит… К тому же Аленин разум светлеть не хотел. Он предпочитал оставаться помраченным.

Собственно говоря, этот новый математик сам виноват – зачем он назвал ее симпатичной? И вообще, безумие – это прекрасно, как говорила Виктория Викторовна. С другой стороны, если хорошенько разобраться – не такое уж это и безумие. Что с того, что он учитель, а она ученица? Оглянуться не успеешь, как она окончит школу и перейдет в ряды полноправного совершеннолетнего человечества. А пока…

Она становится лучшей в классе по математике. И тем привлекает на первых порах его внимание. Он задерживается в классе после уроков, чтобы обсудить с ней какую-нибудь задачу. Они беседуют об уравнениях и формулах как равные. Его доброжелательное равнодушие постепенно сменяется чем-то большим. Он уже смотрит на нее как на личность, щедро одаренную внутренней красотой, и открывает в ней взрослого человека с богатым внутренним миром. Они понимают друг друга без слов. Наконец ей исполняется восемнадцать. Одиннадцатый класс подходит к концу. И тогда она, может быть, сама признается ему в любви… Нет, пусть лучше он сделает это первым. Пусть втайне страдает, дожидаясь момента, когда она достигнет совершеннолетия, чтобы предложить ей руку и сердце…

Лицо математика так и стояло перед глазами. Из верхнего ящика письменного стола Алена достала небольшое круглое зеркало и придирчиво рассматривала собственное лицо. Может, со временем на нем и проступит внутренняя красота, но пока оно, по мнению Алены, было недостаточно симпатичным и, несомненно, слишком детским.

Тут Егор ворвался в комнату, чтобы прочитать Алене две свежевыученные строчки.

– «Что это зло еще не так большой руки, лишь стоит завести очки», – выпалил он и убежал учить следующую порцию.

Вот и у Константина Евгеньевича есть очки… Алена снова бросила взгляд в зеркало. Интересно, насколько очки изменили бы ее внешний вид? Может, нос перестал бы смахивать на башмак, а лицо не казалось бы таким детским? Может, очки хоть чуточку его облагородят и придадут ему взрослости? Кстати, мелкие буквы и цифры на доске со своей предпоследней парты она различает не совсем четко. А добросовестному ученику совершенно необходимо видеть все, что пишется на доске. Сам Бог велел завести очки!

Вечером, когда уже папа спал, а мама перебирала старые вещи, чтобы прихватить с собой на завтрашнее дежурство очередной шерстяной предмет для распускания и перевязывания, Алена включила компьютер, стоявший на кухне. Зашла на портал госуслуг, выбрала «Запись к врачу» и попыталась записаться в районную поликлинику. Она никак не ожидала, что окулист окажется настолько популярным: часы приема оказались забитыми под завязку на неделю вперед. Попасть к нему можно было лишь в следующий вторник во второй половине дня, иными словами, в то самое время, когда шли занятия в художественной студии.

Прошла неделя, и Алена вместо студии отправилась в поликлинику.

Терминал считал штрих-код медицинского полиса, из светящейся щели с жужжанием вылез квадратный талон. Алена вложила его в медицинскую карту и поднялась на второй этаж. У окулиста был аншлаг: хотя Алена записалась на конкретное время, ждать своей очереди пришлось минут сорок.

Зайдя в кабинет, Алена поняла, почему на прием к врачу так трудно пробиться. Врач по совместительству работает переписчиком, кем-то вроде коллежского регистратора, эдакого Хлестакова из комедии Гоголя «Ревизор». А с пациентами умудряется пообщаться в перерывах между письменными упражнениями, рискуя не успеть написать все, что требуется. И к концу рабочего дня у него, наверное, страшно устает правая рука. Если, конечно, она не левша.

Алена поздоровалась, врач промычала что-то неопределенное. Не переставая шуршать ручкой по бумаге и не глядя на Алену, спросила:

– Жалобы?

– Плохое зрение.

– Сильно плохое?

Она отшвырнула ручку и быстренько посветила Алене в глаза какими-то приборами. Потом жестом отправила ее на стул, напротив которого висела таблица с буквами. Взяла указку и в темпе стала тыкать ею сперва в нижнюю строчку, потом во вторую и третью снизу. Алена нарочно сделала вид, что не видит буковки даже на третьей снизу строчке – чтобы гарантированно заполучить очки.

Но врач сказала:

– Странно. Наверное, спазм.

– Это опасно? – с надеждой спросила Алена.

– Это от утомления, когда постоянно смотришь на расстояние не более тридцати-сорока сантиметров. Непохоже, чтобы у тебя была близорукость. Делай гимнастику для глаз. И попей вот эти таблетки. Через месяц снова ко мне.

Она кинула Алене через стол листок со списком упражнений для глаз и рецепт. И с новыми силами принялась шуршать ручкой о бумагу, как писатель-маньяк, который не в силах оторваться от писанины больше чем на пять минут.

Алена разочарованно проговорила: «Спасибо, до свидания».

Ей нужны были очки, а не таблетки. Таблетками внешний облик не облагородишь…

Она вышла из поликлиники, скомкала рецепт и бросила его в цилиндрическую урну на крылечке. Желание четче видеть все, что пишется на доске, пропало.

А вот почаще выходить к доске Алене как раз хотелось. Конечно, не на всех уроках. Только на двух.

Прежде Алена терпеть не могла алгебру с геометрией. Теперь ждала каждого урока как манны небесной. Когда математик объяснял новую тему, слушала затаив дыхание, словно от его объяснений зависела чья-то жизнь. Дома зубрила правила наизусть, чтобы у доски не ударить в грязь лицом и блеснуть знаниями. Но Константин Евгеньевич не вызывал Алену к доске. Как, впрочем, и остальных. Знания он проверял исключительно в письменной форме: в виде тестов и небольших контрольных. Наверное, так было принято в суперматематической школе, из которой он пришел. И в тестах Алена отнюдь не блистала: получала одни четверки. Математических способностей у нее, увы, было в обрез. Чтобы привлечь внимание Константина Евгеньевича, их явно не хватало. Поэтому Алена решила сыграть на их дефиците. После алгебры поймала математика в дверях (он никогда не задерживался в классе после звонка, чтобы заполнить журнал) и сказала, что не совсем поняла последнюю задачу. Вместо того чтобы сесть с Аленой за парту и объяснить задачу еще раз, Константин Евгеньевич бросил на ходу через плечо, чтобы она перечитала правила на таких-то страницах учебника (он перечислил эти страницы наизусть). Тогда, дескать, она наверняка все поймет.

Алена очень надеялась еще раз встретиться с математиком по дороге к метро. Подгадывала, чтобы выйти из школы незадолго до него. И шагала еле-еле. Однажды он действительно ее нагнал… но прошел мимо, не заметив. Наверное, потому, что в этот раз на плече у нее не висела габаритная папка с рисунками.

Красочные мечты о том, что он увидит в ней взрослого человека, одаренного внутренней красотой, здорово полиняли. Она и сама, смотрясь в зеркало, не могла разглядеть в себе этого пресловутого человека – неудивительно, что и математику он не спешил открываться. Сколько еще она будет выглядеть на тринадцать лет, хотя ей вот-вот стукнет шестнадцать? Внутренняя красота – это, конечно, хорошо. Но не прикрыть ли ее красотой внешней, по совету Шекспира? Да и Гюго говорил что-то вроде: «Внешняя красота не будет полной, если не оживлена красотой внутренней». Почему бы не приобрести немного внешней красоты, дабы внутренней было что оживлять?

Одним словом, пора взрослеть. Совершать самостоятельные шаги. Например, сходить в салон! Сделать себе потрясающую прическу. Или даже крутой макияж. Сам Бог велел, как сказала бы Виктория Викторовна, ничего сложного, элементарно, раз плюнуть! Идешь по улицам – в глазах так и мельтешит от неоновых вывесок с названиями салонов, в которых можно с гарантией, а главное, быстро усовершенствовать свой облик. Серая мышка с внешностью в стиле «ни рыба ни мясо» заходит в такое заведение… и час спустя выпархивает на свет божий прекрасным лебедем.

Решено! Следующий вторник она посвятит походу в салон красоты. Виктория Викторовна абсолютно права: надо же когда-то начинать!

Конечно, Алена побаивалась маминой реакции. Мама не оценит ее новый облик, сколь бы прекрасным он ни был. Придется проскользнуть по коридору бочком и сразу запереться в ванной комнате. И поскорей смыть с себя салонную красоту. Но такова уж судьба косметики: ее наносят на лицо, сколько-то в ней красуются, а потом неизбежно смывают. Это «сколько-то» Алена решила провести вне дома: погулять по городу, привыкая к тому, что прохожие оборачиваются ей вслед. Отличный способ изживать комплексы и чувствовать себя взрослым человеком!

Еще Алену слегка тревожило, что мастерам по наведению красоты придется несладко. Может, с таким носом, как у нее, рассчитывать не на что? Как бы не выяснилось, что сделать из нее прекрасного лебедя – непосильная задача!

Ничего, пусть попотеют. Раз им платишь – никуда не денутся. Как говорится, любой каприз за ваши деньги. Хоть бегемота приводи и требуй, чтобы ему сделали макияж.

Неподалеку от дома в соседних дворах Алена присмотрела неприметный, богом забытый салон красоты, чья вывеска выглядела более чем скромно. В эдаком захолустье наверняка не станут привередничать. Наоборот, будут рады любому клиенту.

Существовала и третья причина для беспокойства. Что, если посещать салоны красоты дозволено только совершеннолетним? И у нее потребуют паспорт, как на кассе в магазине?..

По пути в салон Алена завернула в подворотню. Вытянула из-под пальто шарф, обернула разок вокруг шеи, чтобы длинный конец свисал до земли, а второй конец закинула за спину. Распустила волосы и зачесала их на одну сторону. Словом, придала себе взрослый и несколько развязный вид. Чтобы с первого взгляда было ясно: ходить по салонам красоты для нее такая же привычка, как мыть руки перед едой и чистить зубы перед сном.

На крылечке перед дверью ей вмиг стало жарко, вслед за тем она покрылась холодным потом. «Надо же когда-то начинать», – сказала себе Алена и толкнула дверь. На двери тихо звякнул колокольчик. Справа от входа перед зеркалом полулежала женщина, окутанная простыней и с волосами, намазанными чем-то темно-желтым. Напротив располагалась стойка, за которой сидела девица в боевой раскраске и неотрывно глазела в монитор. Рядом на стойке высился прозрачный ящик с призывом, написанным красным фломастером, пожертвовать деньги для бедного ребенка, которому срочно требуется дорогостоящая операция.

Алена несмело приблизилась к стойке и спросила, можно ли сделать прическу, таким детским голоском, как будто еще не достигла возраста, в котором выдают паспорт. Но девица за стойкой даже не взглянула, кто перед ней стоит, человек или бегемот, и застрекотала:

– Что вас интересует? Окраска? Мелирование? Стрижка? Могу записать вас на послезавтра в любое время. Мастер сейчас занята.

Она имела в виду полную даму, которая удивительно легко для своей комплекции порхала вокруг женщины с намазанными волосами.

– Не надо на послезавтра, – торопливо проговорила Алена. – Я послезавтра не смогу, я только сегодня… – Она, как зачарованная, рассматривала раскраску на лице девицы. И отважилась спросить: – А макияж сделать можно?

– Можно, косметолог-визажист как раз свободна.

Не отводя глаз от монитора, девица поднесла к уху телефон и скороговоркой произнесла несколько неразборчивых слов. Полминуты спустя из недр салона выплыла высокая черноволосая дама, в чье распоряжение девица жестом предоставила Алену.

Дама-косметолог провела Алену по коридорчику в маленькую комнатку, где помещался стол со стулом, раковина и узкая койка, вроде больничной.

– Какими кремами и лосьонами пользуетесь? Косметику какой марки предпочитаете?

– Эээ… – Алена напряженно вспоминала, какие косметические марки ей известны. И не вспомнила ни единой. – Я забыла название.

– Полный уход делаем? – осведомилась косметолог.

Алена вообразила, что косметолог имеет в виду стопроцентное усовершенствование внешности при помощи косметики.

– Да, давайте полный, – сказала она небрежно, как человек, который за свою жизнь сделал столько «полных уходов», что и не сосчитаешь.

– Тогда ложимся на кушеточку. – Косметолог протянула Алене полиэтиленовый пакетик на резинке. – Надеваем шапочку.

Алена забеспокоилась. Шапочка, как и «кушеточка», напоминала о больнице. Мало ли что представляет собой «полный уход»… Вдруг это что-то вроде пластической операции?

– Что у вас включено в полный уход? – спросила она с опаской.

– То же, что и у всех, – пожала плечами косметолог. – Очищение, пилинг, маска, массаж…

– А сколько это по времени?

– Не больше двух часов, – заверила косметолог.

Ухлопать два часа на загадочный пилинг и прочее, не имеющее, судя по всему, отношения к наведению красоты, Алене совершенно не улыбалось. Эдак у нее не останется времени, чтобы гулять по городу, притягивая восхищенные взгляды прохожих.

Давать задний ход было ужас как неловко.

– Лучше в следующий раз… – безудержно краснея, пробормотала Алена. – Сейчас только макияж.

– Не желаете маску для улучшения цвета лица?

Алена опешила. В отличие от самого лица, цвет его Алену вполне устраивал. Неужели и тут проблемы? Может, она от смущения так разрумянилась, словно у нее хроническая аллергия или повышенное давление, из-за которого цвет лица делается нездорово красным?.. Вот косметолог и предлагает его исправить.

– Лучше в следующий раз… – снова пробормотала Алена. – А вообще… что его улучшает?

Нездоровый цвет лица, объяснила косметолог, может быть связан с неправильным питанием, а улучшают его продукты, не проходящие тепловую обработку. К примеру, зелень.

– Ешьте больше зеленого салата, – посоветовала она.

И усадила Алену на стул перед зеркалом.

– День рождения? – поинтересовалась она. – Какой-нибудь торжественный случай?

– Важное мероприятие, – неопределенно ответила Алена. – У близких знакомых.

– Значит, делаем вечерний макияж.

Проклиная свое невежество, Алена спросила:

– А какие еще есть?

– Дневной, свадебный, для фотосессии…

– А чем вечерний отличается от дневного?

– Он ярче, заметнее.

«Тратить деньги, так с музыкой», – подумала Алена, а вслух сказала:

– Да, давайте вечерний.

Косметолог расставила на столе баночки и тюбики и взялась на работу. Протирала и промокала Аленино лицо, намазывала его чем-то бесцветным и шпаклевала тональным кремом.

– Глазки увеличим? – спросила она.

– Ага, – закивала Алена. Ей всегда хотелось иметь большие глаза, но природа наделила ее глазами совершенно стандартного размера.

– Тогда глазки закрываем, – сказала косметолог.

Алена послушно закрыла глаза. Ощущая, как по векам гуляет туда-сюда мягкая кисточка, она предвкушала, какой неузнаваемо красивой вот-вот станет. Ладно, пусть хотя бы просто симпатичной. И не благодаря внутренней красоте, которую мало кто разглядит в увеличительное стекло, а по-настоящему…

– Глазки можем открывать, – разрешила косметолог, обводя помадой Аленины губы.

То, что Алена мельком увидела в зеркале, ее как-то насторожило, но всмотреться в отражение не удалось, так как косметолог скомандовала поднять глаза кверху и принялась усердно мазать тушью Аленины ресницы.

– Вот и готово! – заявила она.

Верхние веки блистали, как «дождь» на новогодней елке: их толстым слоем покрывали серебристые тени с металлическим отливом. Пространство между веками и бровями было заштукатурено тенями устрашающего коричневого цвета. Губы стали такими красными, что просто ослепляли. Да, она сделалась неузнаваемой, с этим не поспоришь: сама и то с трудом узнавала себя в зеркале. «Просто я не привыкла выглядеть красиво, – убеждала себя Алена. – Ко всему нужно привыкнуть. Надо же когда-то начинать!» Но радовалась, что никакого важного мероприятия у нее нет и в помине. Она не рискнула бы в таком виде показаться на глаза ни близким, ни дальним знакомым.

Под конвоем косметолога Алена вернулась к ресепшену. Собственный усовершенствованный облик настолько ее ошарашил, что она ничуть не удивилась сумме, которую назвала девица за стойкой (макияж стоил дороже, чем месяц занятий в студии Виктории Викторовны), а на вопрос: «Будете записываться к мастеру?» – ответила как заведенная: «Лучше в следующий раз», – твердо зная, что никакого «следующего раза» не будет.

Алену преследовало странное ощущение: чудилось, что к лицу приросла маска, точь-в-точь как в фильме с тем же названием, где играет Джим Керри. Там колдовская маска врастала в лицо, отчего Джим Керри превращался во всесильного супермена и буйно веселился. Но Алене было не до веселья. Куда там! Она не рискнула бы улыбнуться даже самую малость! Казалось, шевельни она лицевыми мышцами – и штукатурка на лице покроется трещинами. А если ей вздумается заговорить или рассмеяться, здоровенный кусок штукатурки непременно отвалится и с шумом обрушится под ноги. Она и понятия не имела, какие неудобства доставляет салонный макияж. Его обладателю приходится как можно реже моргать, не поднимать и не опускать глаз и молчать с каменным лицом, а чтобы ненароком не улыбнуться, думать исключительно о чем-нибудь грустном, вроде бедных детей, которым срочно требуется операция за миллион долларов.

Алена подбадривала себя, повторяя: «Нужно изживать комплексы, пора взрослеть!» – но стоило ей выйти на улицу, как бодрость улетучилась. Притягивать взгляды прохожих решительно не хотелось. Алена жутко стеснялась своего блистательного макияжа и воровато озиралась, будто обчистила банк и объявлена в розыск. И ее портреты висят в людных местах под заголовком «Разыскивается…», а под портретами – призыв ко всем, кто знает о ее местонахождении, немедленно сообщить в полицию. Если кто-то шел навстречу, Алена низко опускала голову и норовила побыстрей проскочить мимо, а когда впереди показались двое в полицейской форме, и вовсе перешла на другую сторону улицы. «Хочу домой», – с тоской думала она. Но и домой сунуться боялась, ведь мама, как обычно по вторникам, была дома. От одной мысли о том вопле, который издаст мама, когда узрит Аленин новый облик, по спине бегали мурашки.

Нет, нужно все-таки извлечь пользу из посещения салона и изжить хотя бы часть комплексов! Побыть в людном месте хоть несколько минут! Алене казалось, что над ней будут смеяться и тыкать в нее пальцами… Как герой, бросающийся грудью на амбразуру, она заставила себя зайти в супермаркет.

Люди деловито сновали вдоль полок с продуктами; ничьи взгляды Алена не притягивала, чему была несказанно рада. Она взяла экзотический салат в горшочке – чтобы не выходить из супермаркета с пустыми руками, а заодно как средство для улучшения цвета лица – и встала в очередь в кассу.

Какое-то нахальное дитя лет четырех спросило у своей мамаши:

– Что это у тети?

– Тетя купила салат, – пояснила мамаша.

Ладно, ребенок – это еще куда ни шло, но его мамаша? Она же старше Алены лет на пятнадцать! Алена украдкой на нее покосилась. Она, что ли, слепая, как крот, или рассеянная до невозможности, раз величает Алену «тетей»?

Тут кассирша нетерпеливо сказала:

– Женщина, кладите товар на ленту, не задерживайте очередь!

Алена обернулась, чтобы взглянуть на женщину, которая беспардонно задерживает очередь. И поняла, что эти слова предназначались ей самой.

«Женщина?!» Так обращаются к замотанным домохозяйкам за пятьдесят, навьюченным кошелками с картошкой и зеленым луком! Спору нет, Алена надеялась, что макияж сделает ее чуточку взрослее. Но чтобы вот так сразу обозвали «женщиной»?! Это, знаете ли, чересчур!

– Я передумала, – процедила Алена сквозь зубы. Протиснулась сквозь очередь в обратную сторону от кассы, вернула горшочек с салатом туда, где его взяла. Вышла из супермаркета и быстрым шагом направилась к дому.

Войдя в квартиру, не раздеваясь и, к счастью, не попавшись маме на глаза, Алена шмыгнула в ванную комнату. Косметика смывалась с трудом, как если бы и вправду приросла к лицу. Особенно к верхним векам. Они серебрились как ни в чем не бывало, и ватные диски, смоченные водой, не наносили теням никакого ущерба. Но Алена не отступала и раз за разом намыливала веки, крепко зажмурив глаза.

Она посмотрела на себя в зеркало – убедиться, что никаких следов салонной красоты на лице не осталось. М-да, со «следующим разом» стоит подождать, пока она не доживет до такого возраста, в котором ее не состарит даже макияж из самого что ни на есть модного салона. А до поры до времени придется ограничиться внутренней красотой.

– Ален, можно я с тобой сяду?

На английском Алена сидела одна – класс разбивался на подгруппы. С чего это Оксанке вздумалось сесть с ней за одну парту? Списывать, что ли, хочет? Сегодня контрольной нет, к тому же Алена не ахти какой профи в английском – учится на четверки.

Вообще-то Оксанка не то чтобы заносилась, но прекрасно отдавала себе отчет, что на фоне львиной доли старшеклассниц выглядит как звезда и что всем остальным до нее далеко. Это было постоянно написано у нее на лице. Серых мышек вроде Алены она попросту не замечала. А сегодня ни с того ни с сего заюлила вокруг Алены, как лиса под елью, на которой сидит ворона с сыром. У Алены перестала писать ручка – отдала ей свою, не обыкновенную шариковую или гелевую, как у простых смертных, а чуть ли не позолоченную; может, не «Паркер», но все равно крутую. Заметила, что у Алены обветрены руки, и пообещала завтра же принести ей какой-то необыкновенный крем, а заодно отдать свой набор для маникюра, который ей привезли из Франции. На перемене навязала ей почти полную коробку «Рафаэлло». На все лады расхваливала ее волосы: мол, как ей повезло, что они вьются сами собой.

Необъяснимое явление природы вызвало бы у Алены меньшее изумление. Она не знала, что и думать: то ли уверовать в чудеса, то ли подыскать рациональное объяснение. Но сколько она ни напрягала мозги, появилась всего одна версия, да и та фантастическая. Оксанка записалась в секту благотворителей, которым предписывается отдавать ближнему последнюю рубашку и повышать его самооценку: расхваливать на все лады, чтобы он вообразил себя самым умным, самым красивым и вообще уникальным. И избрала Алену в качестве подопытного кролика, чтобы хорошенько попрактиковаться.

– Слушай, Ален, – начала она на перемене перед последним уроком, – ты день рождения будешь справлять?

– Вряд ли, – с недоумением сказала Алена.

– Не будешь справлять день рождения?! – ужаснулась Оксанка. Можно подумать, Аленин день рождения был вековой традицией, чем-то вроде Нового года, который отмечается всегда и при любых обстоятельствах. – Да ты что! Шестнадцать лет – такая дата… Праздник жизни! Шестнадцать лет отмечают ВСЕ!! Я свой день рождения три раза праздновала! С родственниками, потом с другими родственниками, потом с друзьями!

Оксанка так убедительно хлопала ресницами, что Алена готова была согласиться: отмечать свое шестнадцатилетие обязан каждый. И только она с ослиным упрямством пытается лишить себя праздника жизни.

– Понимаешь, у нас негде… Квартира маленькая и четыре человека народу… А в кафе собираться – дорого, не знаю, потяну ли я…