За руку с ветром Джейн Анна

«… смысл жизни, а теперь, кажется, нашла его. Я много думала о себе, о событиях последних лет, о близких людях и не сразу, но пришла к выводу – то, к чему я стремилась раньше: легкие и приятные отношения, путешествия, постоянная учеба и самопознание, карьера – это, безусловно, важно и необходимо. Однако я никогда раньше не задумывалась над тем, насколько важна семья, ее теплота и поддержка. Даже когда я выходила замуж, я мало думала о семье (скорее всего, в силу духовной неопытности), и тогда больше мою голову занимали мысли о том, какое же это счастье – быть рядом с любимым человеком, стать его законной спутницей жизни.

Только со временем я начала понимать, что такое семья. И начала ценить ее. Я стала стремиться к тому, чтобы моя семья была счастливой.

Не все мои подруги понимают меня, даже те, которые замужем и имеют детей. Каринка стала мамой очаровательных близняшек, как и я, зимой. Но ей совершенно некогда заниматься ими и мужем, она вся в работе. Карина поставила перед собой цель – открыть адвокатскую практику и, видимо, не отступится.

Нет, я не говорю, что она делает что-то неправильно, нет-нет-нет. Просто у каждого, видимо, в жизни свои смыслы, приоритеты, расстановки… Карина выбрала работу, я – семью, а Лера все еще находится в поиске. Одна моя знакомая актриса нашла себя в творчестве, кстати, ее мальчишки (очаровательные парни) – друзья Дениски, должны прийти к нам на следующей неделе.

Семья – семь я, забавно, да? Это я, но только семь раз. Вместе с Олегом и сыном нас всего трое. Не достает еще четверых, а я как раз хочу большую семью!

(Здесь я смеюсь.)

Я часто думаю о том, что такое настоящая семья и какой она должна быть. Ответ один – счастливой. Но как сделать ее счастливой? Я не знаю универсального рецепта, но я стараюсь».

«Нас трое – я, муж, сын – но мне кажется, что мы – целая маленькая вселенная. Денис – солнце, а мы с Олегом планеты, которые вокруг него вращаются.

(И снова смеюсь.)

Солнышко сейчас совсем маленький (нам три годика и почти пять месяцев!), и, к слову сказать, такой миленький, что иногда мне хочется взять его на руки и крепко-крепко прижать к себе, чтобы никогда больше не отпускать от своей груди… Мое сокровище. А иногда я хочу потискать его, как маминого сенбернара Бома, и Диня, как и Бом, не сопротивляется, а стоически выносит мои приступы нежности (недавно он понял, что я боюсь щекотки и пользуется этим вовсю). Он вообще сообразительный мальчик. И милый.

Глазища – в пол-лица, синющие, как у его двоюродного братика (оба пошли в свекра), и наивные-наивные. А еще у Динички такие очаровательные ямочки на щечках, просто прелесть! Когда мой сынок вырастит, я, наверное, буду продолжать тискать его и щипать за щеки. Представляю, ему будет двадцать лет – к тому времени я стану уже… скажем так, совсем взрослой – и буду тискать его за щечки. Мне кажется, он вырастет милашкой. Нет, он вырастет красивым! Я уверена, вокруг него будет очень много девочек. Олег со мной согласен. Он говорит, что я красивая, а Денис пошел в меня, и мне это льстит, и смущает, и радует. От мужа не всегда можно добиться выражения чувств, но вчера он признался мне, что безумно, без памяти рад, что я – цитирую! – «подарила ему сына». Подарила – волшебное слово.

Кстати, насчет девочек! Сегодня мы обзавелись невестой. Я уже рассказывала по телефону маме, она очень смеялась. На прогулке мы с Денисом встретили маленькую чудесную двухлетнюю малышку, она такая хорошенькая – сама светленькая, а глаза…»

«Сейчас Денис спит, прижав к щеке игрушечную мягкую зеленую ящерицу – увидел ее вчера и потребовал немедленно купить. Отпускать ее не желает ни в какую. Откуда-то он узнал, что ящерица может отращивать новый хвост взамен старого, и все… Теперь это любимая игрушка. Бом (мама оставила его у нас) не отходит от его кровати и иногда встает на задние лапы, чтобы заглянуть внутрь – проверяет. Это так забавно! Бом похож на хвостатую няньку. Я даже сфотографировала эту сценку. На днях дощелкаю пленку и проявлю фото, обязательно покажу их мужу и маме, в конце недели она приедет к нам на ужин. Они с Олегом не совсем ладят, и меня это расстраивает. Я люблю маму, уважаю, прислушиваюсь к ее советам, но она бывает чересчур… активной и навязчивой. Да, это так, и, наверное, это ужасно – говорить так о своей маме, но иногда я даже начинаю злиться. Хорошо, что Олег всегда остается спокойным и уверенным в себе. Я не представляю, что бы было, если на его месте оказался другой мужчина. Хотя мне и не нужны другие. Мой муж – единственный мужчина, который мне нужен, и с каждым днем я осознаю это все больше и больше.

Денис, сынок, расти уже быстрее, мама хочет увидеть тебя взрослым и сильным мальчиком.

Да, наш Деничка еще мал, но я уже столько для него хочу! Уже сейчас я начинаю планировать его будущее, хотя понимаю, что пока еще слишком рано, еще не время, еще так много всего впереди. Но я не могу обуздать свою фантазию, все равно представляю, каким он будет в пять лет, в десять, в шестнадцать, в двадцать два, даже в тридцать, хотя мне самой еще нет тридцати… Наверное, после его рождения я стала по-настоящему взрослой и рассудительной, забыла глупости, которые вертелись у меня в голове, все старые заботы. Та жизнь кажется скучной и пресной. Главное теперь – сын и муж. Моя семья. Ради нее стоит…»

«…жить.

Жить, дышать, смеяться. Не существовать.

Олег задерживается на работе, и хотя я понимаю, что у него много дел и забот, в том числе и из-за того, что сейчас твориться, но очень скучаю, когда его нет. Мне физически больно, когда он не со мной, но когда я могу обнять его, прижаться, спрятать голову на груди, мне кажется, что я расцветаю.

Кстати, пока Олег на работе, мне в голову пришла идея составить список качеств, которыми должен обладать мой сын в будущем (и я знаю, что он будет таким, это ведь мой сыночек!). Итак, Дениска пока что спит, а я напишу, каким вижу его… в двадцать с небольшим лет.

Мой сын…

– Всегда счастлив.

– Очень любит меня и свою семью.

– Добр, отзывчив, милосерден и весел.

– У него нет вредных привычек.

– Душа компании…

– Самая большая, старательная умница и лучший ученик в школе и в университете.

– Знает много языков!

– Силен, но миролюбив и уважителен.

– Часто улыбается и смеется, у Дениски хорошее чувство юмора».

«– Не кричит, не спорит по пустякам и не унижает слабых. Он сильный, и он помогает другим.

– Любит (ВЗАИМНО!) прекрасную, скромную девушку из хорошей семьи.

– Помогает нуждающимся, но не во вред самому себе, разумеется.

– У него тысяча друзей!

– Он занимается спортом (только не боксом и не борьбой, хотя ему, как мальчику, конечно, важно знать силовые приемы, чтобы он мог защитить себя и своих близких при необходимости!).

– Уважительно обращается со старшими, ласково – с детьми.

– Любит животных и детишек, а они – его. Для меня это показатель доброты. Настоящий человек не должен быть злым или равнодушным.

– Еще он свободолюбив и делает то, что хочет. Но не во вред другим.

– И у него хороший вкус. И отличная память (это я уже замечаю, между прочим!).

– Всегда помнит меня, потом, что я всегда помню его. Или это эгоистично? А может, это называется материнской любовью? Или все же эгоистично? Хм…

– В общем, мой сын прекрасен и идеален, и все его любят… Весь мир любит моего сына».

На этом последняя запись Натальи обрывалась, и больше листиков Денис не нашел, как ни пытался, хотя по идее, еще должна была быть шестнадцатая страница. Он обыскал весь кабинет отца, заглянул во все ящики, но это не принесло успеха. Некоторые листики пропали с концами.

И потом, раз за разом перечитывая эти строки, все сильнее и сильнее Денис хотел плакать. Потому что был виноват в том, что рядом с ним не было мамы. Потому что семья была для нее самым дорогим, а он все разрушил. Потому что ему уже целых восемь лет, а прекрасным и идеальным он так не стал. Наверняка мама ненавидит его за все это.

Он положил ее дневник на место, на стол в кабинете отца, хотя отчаянно не хотел расставаться с это простой, на первый взгляд, тетрадью на пружинах и в черной обложке, однако понимал, что отцу не понравится, что он брал эту вещь.

Денис проплакал почти весь день, прячась в свой комнате и пугая Леру, которая подумала, что он заболел, а потом, уже глубокой ночью, когда кудесница-ночь расшила темное, перенасыщенная густым синим цветом, небо звездами, ребенок взобрался на подоконник и, глядя туда, в далекую высь, твердо решил для себя, что будет идеальным мальчиком. Специально для мамы. Чтобы она видела с небес, каким он растет – таким, как хотела она, и не сердиться на него за то, что он сделал… И этой ночью ему не снились ожившие бабушкины жемчужные бусы, кричавшие, что он виноват.

Если бы Олег Даниилович или Лера узнали, что творится в голове их маленького, но решительного сына, то они бы обязательно что-нибудь сделали для него, попытались бы помочь Денису вырваться из гнета собственных чувств, наняли бы еще одного детского психолога и сами бы сделали для него все, что угодно. Но ни он, ни она этого не понимали, и разглядеть истинные эмоции и мысли ребенка оказались не в состоянии. Хотя, кончено, очень любили его. Зато оба всегда очень гордились успехами Дэнси – так стала ласково звать мальчика Лера, и когда их ребенка называли идеальным, то только с улыбками на губах кивали – их сын просто не мог быть другим. Он действительно… идеален. Идеальным Денис был в школе и в университете, в учебе и в спорте, среди парней и девушек, родственников и друзей, и даже в глазах малознакомых людей очень часто выглядел совершенством. Он старался изо всех сил – благо, природа одарила его и умом, и внешностью, и, самое главное, сильным упрямым характером. Конечно, не все давалось Дэну легко, и многое он буквально заставлял себя делать – например, изучать языки или играть в баскетбол. Ему не нужны были посредственные знания или умения, он все оттачивал до совершенства, автоматизма. И уже потом, спустя много лет, все началось даваться ему вдруг легко и просто, влет. Его знания иностранных языков поражали, но никто не знал, что ему приходилось тратить на их изучение порою много часов подряд – особенно в детстве. И он до изнеможения несколько лет тренировался в игре в волейбол и баскетбол, потому как поначалу у Смерча с этими видами спорта совсем ничего и не получалось. Только его терпение, усердие и, самое главное, желание помогли парню сделать из себя идеального человека, соответствующего написанному его матерью.

Себя, конечно же, он идеальным не считал, и даже нормальным человеком зачастую в глубине души не признавал – нормальные люди не виноваты в том, что их матери умирают. Нормальные люди не делают других несчастными.

Он был расколот надвое. По природе своей Денис был человеком, стремящимся к гармонии с миром и с самим собой. Но из-за детской трагедии в его душе цвел черный цветок дисгармонии. И именно поэтому для других Денис казался едва ли не идеалом, а самому себе порою был омерзительным, особенно тогда, когда оставался наедине с собой, поэтому старался всегда занимать свой мозг – получением знаний, или общением, или каким-то делом.

Дэн никогда не чувствовал раздвоение личности, но он никогда и не чувствовал себя цельным человеком. Конечно, время – это главный созидатель и целитель душ, и с его течением Смерч менялся, а когда он по-настоящему впервые полюбил девушку, то его внутреннее состояние стабилизировалось, черный цветок завял, дав возможность расцвести другому цветку – лазурному.

Какое-то время все было хорошо. Счастливое настоящее заставило померкнуть прошлое.

Однако когда трагедия случилось и с Инной, то Денис едва не сошел с ума от проклятого чувства вины. Первая потеря – родная мама, для него стала олицетворением печального черного, как земля, цвета, а вторая, Инна, – нежного лазурного, как море. И если постепенно, с возрастом, парень осознавал, что маленький ребенок не мог быть тем, кто убил собственную мать – ведь она спасала его, рискуя своей жизнью, то после потери Инны все обрушилось на него с новой силой.

Глубокое чувство вины не отпускало его, вцепившись в душу, как бойцовская собака в жертву. И терзала, терзала, терзала, и кусала все сильнее, и впивалась с упорством, равным упорству самого Дениса.

И до сих пор, раз в год, ему снилась мертвая бабушка, кричащая яростно: «Убийца! Убийца!», рвущая на себе жемчужные черные бусы и тыкающая в него пальцем с острыми бордовыми ногтями, которые стремительно превращались в когти. И бусины, раскатываясь по стеклянному полу, тоже вдруг начинали шептать, кричать, обвинять… Мать ему не снилась ни разу, а Инна – только тогда, когда он был без сознания из-за потери крови.

Дэну казалось, что женщины, которых он любил, гибли из-за него. Из-за его беспечности, глупости, недосмотра. Из-за того, что он живет, умирают другие.

Какое-то время он даже боялся за Леру. А потом стал бояться за еще одну представительницу такого прекрасного, такого беззащитного порою пола. Денис, внезапно привязавшийся к Маше, девушке-другу, девушке-смеху, девушке-огню, вдруг отчетливо понял, что не переживет, если она станет его третьей потерей.

Его персональное проклятье не должно подействовать на нее.

Лера оказалась хорошим рассказчиком – уже третьим за последнее время, который сумел своими словами перемолоть часть Машиной души, как кофемолка зерна, насыпать коричневый кофейный порошок в медную турку, залить холодной водой сожалении и, добавив шепотку горечи, ложку жалости и пару прозрачных, как слеза, капель, и бутылку с этикеткой «Жизнь», поставив на медленный огонь, вопреки правилам, довести до кипения. Чтобы появившаяся пенка страха вытекала из этой кофеварки, обжигая медные бока.

Мария внимательно, не пропуская ни единого слова, слушала историю Смерча в правдивом изложении Леры, которая рассказывала ее тусклым голосом, сначала как-то размеренно, негромко, а потом все более и более живо и эмоционально, и белые холеные руки ее вдруг стали жить своей жизнью – тонкие пальцы с нанизанными на них дорогими кольцами то неспешно потирали колени, то вцеплялись в замок, то медленно сжимались, словно Лера забыла о длинных ногтях. Казалось, Смерчинская держит в себе куда больше, чем говорит, но и то, что она рассказывала, ее юной гостье хватало.

И в отличие от нее Маша сидела неподвижно и прямо, больше всего на свете хотела обнять Дэна, крепко и даже чуть больно, заплакать и сказать ему, что никогда и ни за что она не станет его третьей потерей. Что она всегда будет с ним и будет защищать его. И что ему нельзя винить себя ни в чем, потому что она, Маша, точно знает, что его мама умерла не зря – она защищала своего ребенка. И что в смерти Инны его вины нет – ее жизнь унесла на дно морская стихия, а не его руки. И вообще – это ненормально, это нехорошо так думать о себе! Такие мысли сжигают, как огонь, а себя жечь нельзя, себя надо греть. И она готова обогревать его всю жизнь, ведь она сама – огонь, ее тепла хватит для двоих, ведь не зря Оля говорила об этом!

Некогда непонятные, мутные слова гадалки с черничными глазами с набережной стали для Чипа ясны, как утренний южный солнечный свет, пробивающийся сквозь тонкий хрусталь. Вот что она имела в виду! Вот о чем она говорила Смерчу! И хотя Маша совсем не понимала, откуда эта странная женщина все узнала, она осознавала – ее слова правдивы. Удивительно правдивы. И теперь, как бы глупо это ни казалось заядлым скептикам и приверженцам теорий, отвергающих необъяснимых явлений в жизни людей, девушка точно знала, что ее судьба на букву «д» – это Денис Смерчинский и никто иной. И отдавать его она никому не собирается, впрочем, как и терять тоже. Возможно, история, рассказанная Лерой, была лишь катализатором, но именно после того, как женщина поведала тайну своего сына, Маша отчетливо и как-то совершенно по-новому осознала: она любит этого человека. Она защитит его. Найдет. И никому не отдаст.

И эта новая взрослая Маша с неподвижным лицом и серьезными, нет, даже решительными глазами точно знала, что Денис Смерчинский – это тот человек, который ей нужен.

Нужен, как глоток воздуха. Эта Маша не видела больше светлых стен и зелени за окном, персидского ковра и полок с книгами и самолетиками, она видела перед собой полупрозрачный профиль любимого человека. И слышала голос Леры.

Не было дикого восторга, как во время болезни Никитой, не было страха, что Дэн оставит ее, не было сомнения – ее ли это судьба, не ее и вообще, судьба ли? Это состояние было похоже на транс. Она находилась в воздушном шаре, отгородившись от всего мира, видя Дениса и слыша Леру.

А потом, когда Смерчинская замолчала, выговорившись, и ее руки обессиленно упали на колени, шар вдруг исчез, и на девушку нахлынули не только образы и страхи, но и эмоции – много. Ее словно облили из ведра студеной водой, а потом толкнули в море – такое красивое с виду, лазурное, ласковое, спокойное, но оказавшееся ледяным, сковывающим руки и ноги, заставляющим грудь быстро и нервно вздыматься, а рот – хватать воздух, пока еще есть возможность.

Маше хотелось рыдать – от внезапно нахлынувших чувств сострадания и сочувствия к тому, кого она внезапно полюбила. Она и не знала, что Денис столько всего перенес в своей пока что еще не очень длинной жизни. А она еще и добавила толику мучений в его персональную копилку страхов, написав то идиотское сообщение и не оттолкнув от себя вовремя Димку.

Если бы могла – разделила его страдания, забрала бы себе половину.

На ее светло-карие глаза наворачивались слезы – и от своих переживаний, и от неожиданного осознания того, что ее Денис – сильный человек, мощный духом и твердый характером, не умеющий отступать от самого грозного своего противника – от собственных страхов. Ведь именно поэтому он вел с ними бой с самого своего детства. Старался быть идеальным во всех смыслах. А может быть, он уже родился таким, и все его трагедии были призваны для того, чтобы он развил в себе лучшие свои черты, – кто знает?

Но это неважно, родился ли он таким или таким стал. Важно было то, что он таким был прямо в эту минуту, в эту секунду, в этот миг.

Да, Дэн – невероятный. И это не потому, что он красив, обаятелен, умен, обеспечен, весел. А потому, что он смог с достоинством перенести случившееся и стать тем, кем стал, сохранив доброе сердце.

На сидящую без единого движения девушку – а это было очень несвойственно подвижной и переполняемой энергией Марии – опустилась дымка гордости за Дениса, в которой алела рубинами боль за него и мерцала кораллами женская жалость. Он действительно – смерч, самый настоящий, сильный, стремительный, даже грандиозный, только на своем пути он сметает не людей – их он подхватывает и игриво кружит, осторожно играет и, смеясь, бодрит – а сметающий самого себя.

Девушка почувствовала неожиданное тепло в ладонях и в солнечном сплетении. Подобные чувства Мария испытывала лишь несколько раз. Последний, когда совершенно случайно, от скуки, прочитала года два назад книгу Сент-Экзюпери «Планета людей» – книгу, в которой была описана вся красота и сила человеческого духа перед лицом опасности.

Особенно тогда ее впечатлила история о летчике, потерпевшим крушение в горах, но выжавшим и неделю фактически ползущим по снегу и морозу вперед. У него были обморожены руки и ноги, у него не было еды и пить ему приходилось снег, он был на последнем издыхании, но все же он выбрался из ледяного ада и выжил. Вперед его гнала мысль о том, что его ждет любимая жена. И он добрался до людей, которые считали его погибшим – считали небезосновательно.

Дэн Смерчинский, наряду с этим летчиком, настоящим восхитительным образцом жажды жизни, теперь стал для Маши олицетворением силы духа. С полной уверенностью девушка осознала за какое-то краткое мгновение, что даже если она и будет называть теперь парня Дэном, Смерчем, Лаки Боем или Дэйлом, то для нее он всегда уже будет Денисом. Тем самым взрослым человеком, которого она так долго не понимала. Того, который прятался от всех за рядом ярких масок: идеального парня, отличного друга, прекрасного сына, великолепного спортсмена, сексапильного мальчика, непревзойденной души компании.

У Машки, как и тогда, при прочтении книги Сент-Экзюпери, от печального рассказа Леры по коже побежали мурашки – это отряд головастиков трансформировался в них, показывая своей подопечной ее же собственные чувства. Она обязательно найдет его, и неважно, любит ли он ее или нет, ведь важно не это. Важно, чтобы он был счастлив (или хотя бы не несчастлив!). И тогда, глядя в глаза, она скажет ему все, что накипело на душе. Успокоит его и признается в любви.

Лера принесла поднос с холодным грейпфрутовым соком и двумя бокалами и молча налила мне. Терпкий ледяной сок успокоил пожар внутри, и какое-то время я попивала его мелкими глотками. Лера молчала – кажется, тоже успокаивалась.

– Бедный Дэн, – сказала, наконец, я, глядя на его звездный потолок, смаргивая непрошеную слезинку. – Как он вообще жил? Лера, как?

– Маша-Маша, не знаю. Я ведь сказала, что стала плохой матерью, – криво улыбнулась женщина, – и не догадывалась, что там у него на душе, только в последнее время стала осознавать, что с нашим мальчиком происходит. Все казалось гладким. Я считала даже – такая глупость! – что наша семья особенная – особенная в своей простоте. Потому что все казалось простым и понятным. Да, в нашей жизни были и трагедии, и неприятности, но я наивно думала, что все позади, мы со всем справились, все беды нас обошли, и теперь все хорошо. Я думала, Дэнси отошел от смерти Инны. Конечно, это его первая любовь, но в таком возрасте первая любовь редко бывает настоящей и отношения через какое-то время заходят в тупик. – Она замолчала, отпила холодный вяжущий сок и продолжила: – Началось это, когда наш Денис учился курсе на втором. Однажды друзья привели его домой совершенно нетрезвого, под руки, – ну, ты знаешь, как это бывает у парней. Отмечали что-то в каком-то клубе, Дэнси что-то сдуру выпил, и понеслось.

Я кивнула – знала, как у парней это бывает. Федьку, едва стоявшего на ногах и что-то бормочущего, несколько раз тоже так притаскивали в подростковом возрасте и во время учебы. Мама жутко ругалась, а папа сначала веселился, особенно когда у старшего братика начиналось похмелье, с садисткой улыбочкой предлагал минералку и рассол, а потом устраивал ему бурю в стакане.

– Ты, наверное, знаешь, что Денису пить противопоказано. Это у них семейное: у него, отца, дяди реакция на алкоголь очень плохая. Низкая толерантность – так, по-моему, это называется? А он зачем-то тогда напился. Саша и еще несколько ребят затащили Дэнси домой посредине ночи. По-моему, – Лера вымученно улыбнулась, – они сами с ним замучались.

Он казался абсолютно трезвым, но нес жуткую ерунду и не желал двигаться. А потом, когда мальчики ушли, посмотрел на меня глазами большого ребенка, сел на пол и начал наизусть зачитывать строки из дневника Наташи. Олег услышал и просто застыл в дверях. И… – Она опять, уже в который раз замолчала, но больше ничего не стала говорить про мужа, хотя я поняла, что не только у Дэна есть свои трагедии, и у Леры есть своя больная тема, больная тайна, связанная с Олегом Данииловичем, но говорить об этом она мне, естественно, не стала. И я ее понимала – это только ее дело.

– Да, читал дневник наизусть. Оказывается, когда был маленьким, стянул его у Олега со стола и прочитал. Я, наверное, дура. Не сразу поняла, что он как по пунктам выполнял и выполняет все слова Наташи. Только со временем догадалась… Я не думаю, что она писала все это всерьез. Маша! – вдруг воскликнула Лера. – Маша! Она была молодая и писала все это от скуки, но это слишком сильно запало Дэнси в голову. Будь неладна эта Эвелина – и пусть земля ей будет пухом. Обвинила ребенка в смерти родной матери! Знаешь, – вдруг пытливо посмотрела Лера на меня. – Денис хоть и не мой родной сын, но если бы передо мной стал выбор: умереть мне или ему, я бы предпочла умереть сама. Только ради того, чтобы мой ребенок жил, понимаешь?

– Да.

Наверное, моя мама сделала бы точно так же. Любая мама сделала точно так же.

– И я уверена, что Наташа думала, как и я. Там, на небесах, – взглянула мимолетом на кусок неба в окне женщина, и в ее глазах тоже появились едва заметные непрошеные слезы, – она ни о чем не жалеет. Ни о чем. Ладно. Пойдем вниз, Маша.

– Пойдем.

– Я тебе еще кое-что покажу.

И она повела меня вниз, во вторую, совсем небольшую гостиную с уютной лоджией и изящным камином, где остановилась около стены с несколькими большими фотографиями в серебряных рамках. Первым я увидела черно-белое фото шестилетнего мальчика с большими глазами, длиннющими ресницами и ямочками на пухлых щечках, смеющегося в компании еще двух малышей по бокам от него. Оба они показались мне знакомыми: и хохочущий пухленький ребенок с круглым беззащитным личиком и сердито надутый светленький карапуз с двумя конфетами в руке.

– Это Дэнка, ему тут почти пять лет, – пояснила с улыбкой Лера, коснувшись пальцами рамы. – Узнала? Рядом Саша и Мика – Микаэль.

– Я их знаю, – во все глаза смотрела я на детей. Забавная троица.

– Хорошие мальчишки. Если что, Мика – тот, который с леденцами. А Сашка в детстве был кругленьким, как воздушный шарик. Это сейчас он здоровый бугай с татуировками и зелеными волосами, а раньше был похож на ангелка. Кстати, в детстве Мика был сильнее и все время обижал Сашку. Видишь, даже тут у него в руке два конфеты – отобрал у братика и не хотел отдавать. А сейчас Саша куда брутальнее и сам все время защищает нашего Мику. Забавные они.

– Забавные, – согласилась я, разглядывая детей. И во что они превратились сейчас из таких вот очаровательных малышей? Брутальный нефор, умирающий лебедь и ловелас Смерчинский, по привычке подумала я. А потом вспомнила Дениса и горестно вздохнула. Но хозяйка дома вновь не дала мне попасть в капкан собственных мыслей.

– Вот Дэнси с двоюродным братом Петей, – кивнула на следующее фото Лера, и я тут же узнала в черноволосом худом мальчике со стрижкой под пажа того самого Петра, сейчас невозмутимого и даже надменного. На снимке он сидел рядом с Дэном на диване и покровительственно держал братика за плечи. Оба были в одинаковых однотонных свитерах, Петя в зеленом, Денис – в синем. Малявка Смерч улыбался и выглядел очаровательно и прилежно. Странно. Доброту в глазах не спрятать на фотографии.

– Здесь ему уже шесть.

– А он и в детстве был милашкой, – сказала я, склонив голову.

– Да. Он был очаровательным ребенком. Думаешь, он тут счастлив? – спросила Лера.

– Не знаю, – честно ответила я. – По крайней мере, тут он радостный и беззаботный.

– Да. А теперь посмотри на этот снимок. Здесь Денису семь лет. Перед первым сентября.

Я окинула тревожным взглядом третье фото. На нем слегка повзрослевший Дэн в черном костюмчике с галстуком стоял около здания школы. В одной руке – новенький ранец, в другой – здоровый букет желтых роз. Лицо серьезное, почти неживое и без положенной маленькому мальчику улыбки. И глаза у него были абсолютно пустые и смотрели не на фотографа, а куда-то чуть в сторону и вниз. Я поймала только одну эмоцию ребенка – безразличность.

Первые две фотографии кардинально отличались от этой.

– Замечаешь, как он изменился? – спросила Лера внезапно. – На всех фото после того, как Эвелина устроила тот страшный скандал, он больше не улыбался. Мы с Олегом тогда думали, что Дэнси просто боится идти в школу, что это стресс, возрастной кризис, и только непростительно позже я поняла, что ошибалась. Это что-то совсем иное, Маша. Он ничего не хотел. Никуда не ходил и мало с кем разговаривал. Плохо учился и не делал уроки. Не смеялся, когда смотрел мультики. Мог просто сидеть без движения или водить по листку цветными карандашами, ничего не рисовал, просто закрашивал его. У него не было друзей, – она вздохнула. – Так повлияли на него слова бабушки. Только когда нашему сыну исполнилось девять лет – то есть после того, как он нашел Наташин дневник, он внезапно стал меняться – становиться таким, каким был в детстве: подвижным, активным, веселым, общительным. Резко стал одним из лучших учеников не только класса, но и школы. Захотел вдруг учить языки, начал ходить в спортивные секции, на танцы, пропадал на баскетбольных площадках или у друзей. Мы думали, что ему помог детский психолог, но… Мы только так думали. Я, наверное, тебя утомила.

– Нет, что ты, – живо отозвалась я, глядя на фотографии. Быть может, их в этой небольшой уютной комнате было слишком много, но мне это нравилось. Целая история семьи. – Мне интересно. То, что ты рассказала… Не то что в сердце, в голове не укладывается.

– Да, и такое бывает, – потерла переносицу Лера и прислушалась. – Кажется, мне звонят. Подожди, хорошо?

– Может, он? – мигом встрепенулась я.

– Нет, на Денси поставлена другая мелодия, – вздохнула хозяйка дома и оставила меня в одиночестве. Все то время, пока ее не было, я жадно рассматривала фотографии, имея, наверное, уникальную возможность погрузиться с историю этого дома. Здесь Дэн еще ученик младшей школы, аккуратный, с огромным рюкзаком, стопками книг, а вот тут – уже средней, улыбчивый подросток, один из самых высоких в классе, но в баскетбольной команде многие выше на голову. А на этих снимках Смерч – ученик старших классов, очень похож на нынешнего Дениса, только лицо младше и как-то наивнее, но синие глаза так же задорно сияют. И ямочки на щеках точно такие же. Эх… Где же ты?

Я перевела взгляд на выпускную фотографию – большая группа парней в элегантных костюмах и девушек в вечерних платьях на фоне здания школы, залитого вечерним светом. Надо же, я выпускалась три года спустя, а у нас все были одеты уже совсем по-другому – менее пышные платья, менее яркие, менее торжественные, но более короткие, удобные и демократичные.

А тут они словно всем классом идут на бал – один наряд краше другого. Только, видимо, школа эта все же была не простой, а, быть может, элитной, поскольку девчонки одеты были со вкусом, явно в дорогие платья, и у всех на лицах – макияж, как на обложках журнала, а на волосах – сложные прически, которые под силу только мастерам своего дела. И вновь вспомнилось, что у нас многие просто распускали волосы или завивали их в кудри. Как у этой девушки в нежном голубом платье греческого покрова, длинные светлые волосы которой были завиты крупными мягкими локонами и придерживались обручем. Романтичный и женственный образ.

Тонкое миловидное лицо ее мне показалось знакомым, и я шаг вперед, чтобы лучше рассмотреть фотографию в серебряной раме. Большие светлые глаза, уголки которых чуть опущены вниз, тонкие губы, едва тронутые персиковой помадой, вздернутый подбородок, почти прямые брови, высокий лоб, белая кожа. На меня смотрела юная Ольга Князева. А, может быть, это не Ольга? Ее ли это взгляд – мягкий, спокойный, направленный вперед, но не на фотографа, а куда-то вдаль, в одной ей известные миры? Скорее всего, нет. Это ее сестра.

Так я впервые увидела Инну – на фотографии выпускников. Мне казалось, что я уже видела ее где-то – может быть даже во сне.

«Привет», – мысленно сказала ей я.

«Привет», – говорил ее взгляд.

«Я люблю парня, с которым ты была вместе. Ты как, не против?»

Она улыбалась.

Я смотрела и смотрела на Инну, навсегда оставшуюся на фото, и все больше понимала, почему она привлекала Смерча.

Бесспорно, она привлекательна, поэтична и похожа на принцессу, но было в ней что-то и еще, что я пока не могла понять, а возможно, никогда и не пойму.

Вот, значит, она какая – бывшая девушка Смерча, первая любовь, трагически потерянная в море. А вот и Ольга-выпускница. Единственная девушка в брюках, а не в платье, но при этом кажется самой взрослой, самой яркой, самой дерзкой. Уверенный взрослый взгляд, откровенный верх наряда, высоченные каблуки, начес на черных волосах, боевой макияж – словно не одиннадцатиклассница на выпускной пришла, а модная певица на свой концерт. Оля затмевала едва ли не всех девушек класса и была одной из самых ярких. С Инной они были так похожи, но в то же время казались полными противоположностями.

Меня успокаивало то, что Дэн стоял не рядом с сестрами Князевыми, а на заднем плане с другими парнями, и на лице его была написана искренняя радость. Тот семнадцатилетний Дэн еще не знал, что через месяц или два его счастью придет конец.

Он был счастлив с ней? А со мной? Хоть чуть-чуть?

Я долго смотрела на Инну, словно запоминая, чтобы потом, быть может, вспоминать, сравнивать с собой или же даже безмолвно разговаривать, и лишь силой воли заставила себя перевести взгляд на другие снимки. Последний заставил меня грустно улыбнуться. На нем были изображены Денис с дедом, тем самым Даниилом Юрьевичем, который на фото казался старше, чем вживую, и с незнакомым мужчиной средних лет. По всей видимости, они находились в офисе – шикарно обставленном, как в сериалах, Даниил Юрьевич сидел в кожаном кресле напротив стеклянного хрустального столика прямоугольной формы, а Дэн и мужчина сидели на диванчиках, расположенных по бокам от кресла. Единственный, кто позволил себе улыбку, конечно же, был Смерч.

Интересно, а сейчас он улыбается?

А потом мне на глаза попалась черно-белая небольшая фотография на столике – маленький Денис тянет за руку совсем мелкую девчонку с двумя хвостиками и в коротком платье в цветочек.

Какое-то странное чувство овладело мною, и я даже наморщила лоб, пытаясь понять, что со мной происходит, однако вернулась Лера, окликнула меня, и наваждение мигом пропало.

«Глупая», – сообщили посмевшие высунуться из-под своего укрытия, надежно защищающего от пожара эмоций, головастики.

– У нас очень много фото, – сказала она. – Наташа любила фотографировать, и я тоже.

– Мне, наверное, пора, наверное, я мешаю, – сказала я, не узнавая свой обычно жизнерадостный голос. Кажется, я давно в доме Смерчинских, а матери (да, я не могу называть ее мачехой!) Дэна пора собираться.

– У меня пока есть время. Мы его найдем. – Положила мне на плечо руку Лера. – Прятаться не в его правилах. А сдаваться, думаю, – не в твоих.

Я кивнула.

– Наберу его еще раз.

Мать Дениса еще несколько раз попыталась дозвониться до сына, но у нее ничего не выходило. Телефон его все так же был отключен. Она, как и я, волновалась, сердилась, даже ругалась, звонила вновь мужу и свекру – они тоже не могли найти Дениса, впрочем, как и его друзьям, с которыми связывалась по телефону Лера. Все как один говорили, что понятия не имеют, где находится Смерч. Он даже исчез идеально – надежно и без зацепок.

Ольга Князева тоже мне звонила – наверное, Смерч был ей дорог так же, как и мне – Димка, и она искренне пыталась помочь найти его. Однако и у нее ничего не получалось.

Еще через час безуспешных поисков по телефону я с Лерой, а вместе с нами и мой назойливый брат, не желающий оставлять меня одну, на двух машинах стали ездить по местам, где он теоретически мог бы быть. Я безумно надеялась, что еще немного – и мы найдем его, но с каждой новой неудачей надежда таяла.

– Нехорошо было от меня скрывать про идиота Кларского, – по дороге в одно из любимых кафе Дениса сказала я брату укоризненно, но в меру спокойно. Я сильно устала и никак не могла понять, почему же и куда пропал мой, а может, уже не мой, Дэн. Это было самым важным. Остальное почти не имело значения.

– О-о-о, ты знаешь? – невероятно удивился Федька, следуя за красным автомобилем Леры.

Я одарила его нелестным взглядом. Сколько можно делать из меня дурочку? Впрочем, я не сердилась, просто очень устала.

– И откуда узнала-то? – осторожно поинтересовался Федя.

– Ясновидящей стала. Добрые люди рассказали.

– Не такие уж они и добрые, – недовольно фыркнул брат.

– Нормальные. Зато я все про этих ваших Пристанских знаю.

– Они не наши, они государственные. Почти. Скоро станут.

– А мне что, и впрямь, так опасно было, что ко мне аж охрану приставили? – мрачно спросила я, оглядываясь назад.

– Не знаю, – не захотел отвечать брат. Он затормозил перед светофором рядом с машиной Леры. – Отец так решил. Я его поддержал. Твой Смерчинский согласился. А что ему еще было делать? – брат по-доброму усмехнулся. – Он валялся на кровати с дырой в животе, еще и избитый. Отец нам сразу сказал: «Машке ничего говорить не позволю, она еще ребенок». Кстати, чего вертишься? А-а-а, – догадался Федор. – «Охрану» свою высмотреть пытаешься, что ли, у нас на хвосте? Черный хетчбэк и темно-синяя «Хонда». В «Хонде» – люди дружка Дэна из агентства охранного. А вообще Смерчинский твой молодец, – с уважением сказал брат – а таким тоном он говорил крайне редко.

– Да? – встрепенулась я.

– Да, – передразнил меня брат. – Сразу о тебе подумал и грамотно поступил – рассказал обо всем своему крутому деду и нашему отцу. Не играл в крутого парня. Понимал, что сам-то он тебя при всей своей крутизне защитить от Пристанских не смог бы.

Я сглотнула. Дэн всегда все понимал…

– Не боись, мелкая. Он все правильно сделал. Хоть и не романтично, зато безопасно. Сегодня ночкой пристанских аккуратно возьмут прямо на благотворительном вечере. Не без помощи деда Дениса. Возьмут аккуратно, быстро и – самое главное, Машка, – вместе с Мартом, главарем. Этот урод прямо-таки неуловимым стал в последнее время. Как только Пристанских сильнее прижали, пропал куда-то. И все его приближенные быки затаились. Даже через брата, некогда хорошо знакомого тебе Никиту Кларского, на Марта выйти нельзя. А на этого мелкого ублюдка ничего нет официально – взять и посадить не за что. Тоже осторожничает, – горячился брат, а я слушала его в оба уха. – Но сегодня точно Андрейка вылезет, приедет на вечер к деду Дениса, и его тут же возьмут дяди с автоматами под белы рученьки и увезут с почетом в райский курорт под названием КПЗ. С невероятно вежливой обслугой в форме и королевскими яствами.

Он хмыкнул. Похоже, брат ждал этого момента.

– А этот Андрей Март не поймет, что его ждет великая подстава?

– Откуда? Все секретно. Отец и несколько других сотрудников делают вид, что сотрудничают с ним. Даниил Юрьевич тоже успешно играет свою роль, мол, согласен он работать с Мартом, поэтому и ждет у себя, чтобы все детали по сбыту наркоты обсудить. Андрей думает, что в безопасности. Что всех уел. К тому же на вечере он должен с одним человеком там встретиться, они через благотворительный фонд хотят деньжата отмыть, – поведал мне еще одну деталь сегодняшнего действа Федор. – Март чувствует себя хозяином положения. И его стукачи в прокуратуре ему ложную информацию донесли, что, мол, все на мази. Там такая операция разработана, Машка, что переживать не надо – его точно возьмут.

– Это ты меня утешаешь? – спросила я со вздохом. Ладно, какой-то там неведомый Андрей Март, но не хотелось, чтобы Ника арестовывали. Я злилась на него, но он все равно казался мне хорошим парнем. А еще мне было его жаль. Да, он оказался мерзавцем, бандитом (кто бы мог подумать!), но было в нем что-то, что заставляло меня отказываться верить в его жестокость и звериную натуру. В нем чувствовался некий стержень, позволяющий оставаться человеком и четко разграничивать добро и зло.

Кларский всегда казался мне мальчиком из благополучной интеллигентной семьи, может быть, холодным, непроницаемым, но каким-то человечным. Казалось, что у него все еще впереди, а теперь я понимала, что впереди у него всего лишь решетка и забор, обнесенный колючей проволокой. Загубленное будущее. И это казалось мне ужасно несправедливым.

А еще Никита реально любит Ольгу – а она к нему равнодушна, дала надежду, чтобы потешить самолюбие и поиграть с ним, чтобы заставить Димку поревновать, а узнав настоящего Никиту, дала ход назад. Стала бояться. Это невыносимо, когда тот, кого ты любишь, боится тебя – лучше бы уж ненавидел.

Сегодня, когда мы разговаривали по телефону, я сказала Князевой, чтобы она просто связалась с ним и рассказала все, как есть. Она ответила, что ей все уже жутко надоело, и она так бы и сделала, но Ник пропал куда-то. Понятно – то ли отсиживается с братом. То ли занят его делами…

А такой ли Никита Кларский плохой? Я вспомнила нашу последнюю встречу в книжном магазине. Что он тогда говорил мне?

«Знаешь, Маша, и ты съезди… на море. Освой серфинг, позагорай, отдохни. Лучше покинуть город. Это лето будет слишком жарким».

Он знал и пытался предупредить меня, как мог? Я вздохнула.

– Утешаю. Тебе что, не страшно? Это же не игрушки, Маша, – ответил Федор, вырывая меня из мира размышлений. – Это реальная жесткая сторона жизни. И ты с ней впервые столкнулась. – Он, правда, тут же добавил, как и всегда, шутливым голосом: – А вообще, разревешься сейчас от страха, как раньше, что я делать буду?

– Я не рыдала раньше!

– А кто в пять лет поранил коленку и устроил истерику на весь двор? А в семь из-за двойки кто орал на весь дом? А потом еще когда кое-кто подрался с каким-то дебилом в первом классе, кто рыдал, как слон? – тут же стал вдаваться в подробности прошлого братец. – Мне, между прочим, тогда из-за тебя тоже влетело, – сварливо добавил он, заворачивая в наш двор.

– Когда ты пошел разбираться с этим мальчишкой? – вспомнила я внезапно, как действительно умудрилась подраться, с дураком-третьеклашкой из-за булки в столовой, а после нажаловалась Федьке, учащемуся со мной в одной школе. Он, недолго думая, взял друзей и пошел разбираться с моим обидчиком. Брат всего лишь с ним поговорил, даже щелбана не поставил, а после долго еще сидел в кабинете у директора и выслушивал нотации, типа он маленьких обижает.

– Черт, куда твой парень делся? Мне осточертело кататься по всему городу и искать его. И ребятам тоже, – кивнул брат назад, намекая на мою охрану. – И, действительно, не бойся. Сегодня Марта и Пристанских возьмут. Там такая операция разработана, что никто не уйдет.

И я верила ему.

Мы продолжали искать Дэна, и, по-моему, уже не только мы одни, но и Ольга, и его друзья, но Смерча словно и след простыл. Его нигде не было. А потом, как выяснилось, кое-кто, конечно, знал, где он был, но старательно молчал об этом. А кого-то даже и не спрашивали. Не думали, что этот человек может знать об этом.

Почти в восемь Лера нас оставила – к ней должен был приехать парикмахер, чтобы сделать укладку на вечер, вернее, на ночь. Надо же, а Смерч должен был взять меня с собой на этот благотворительный бал – не зря его кузен приносил тогда билеты и даже называл меня невестой Дениса.

– Может быть, Дэн будет там? – с тоской спросила я брата и Леру.

– Будет, не будет, а ты там точно не появишься, – заявил Федька уверенно. – Там начнутся серьезные дела, а ты помешать можешь.

– Маша, если Дэнси там вдруг появиться, я сразу сообщу тебе, – пообещала Лера мне. Она была согласна с братом. – Но вряд ли появится. Он никогда не любил такие официальные мероприятия. И согласился пойти только с тобой. И хотя Даниил Юрьевич будет злиться, не думаю, что Денис придет.

Я уныло кивнула.

Мы распрощались, и мать Смерча уехала, оставив после себя едва уловимый шлейф французских благородных духов и непреодолимое желание оказаться на благотворительном балу. Хоть пригласительные остались у Дэна, но мое имя должно быть в списке гостей. Как же мне хочется попасть туда…

– Заедем в супермаркет? Я пить хочу, – сказал брат по дороге домой.

– Давай. Я в машине посижу, хорошо?

– Хорошо. Я быстро. – И он остановил внедорожник около обочины оживленной в это время суток дороги. Где-то впереди была авария, поэтому образовалась пробка, и автомобили двигались медленно-медленно, как сонные мухи. В ожидании брата я сидела и тоскливо смотрела в окно на едва ползущие авто. В крайнем ряду, совсем близко от меня, стояла дорогая черная красавица «Ауди» с номером «666» и блестящими тонированными стеклами, в которых отражались оранжевые июльские лучи заходящего солнца.

Я засмотрелась на классную машину, и в это время ее заднее стекло плавно опустилось вниз. Сидевший в автомобиле молодой мужчина в черном костюме и с очень жестким худым лицом, на котором отчетливо просматривались скулы, лениво выкинул окурок сигареты. После он высунулся в окно и недовольным взглядом оглядел образовавшуюся впереди пробку. А после посмотрел в мою сторону. Мы встретились с ним глазами, и мне показалось, что этот светловолосый человек на кого-то очень смутно похож.

Он резким жестом приставил к виску указательный и средний пальцы левой руки, явно показывая мне, что сейчас застрелиться из-за пробки, и рассмеялся. Забавный тип. Только глаза недобрые. Я пожала плечами и провела ребром ладони по горлу, соглашаясь, что и меня пробка позарез достала. Он опять рассмеялся, помахал мне на прощание рукой, на запястье которой мелькнули золотые часы, и закрыл окно. Последнее, что я видела, это то, как около молодого человека мелькнули рыжие волнистые волосы, словно бы ему на плечо легла женская голова. И что это было?

Черная «Ауди» плавно поехала вперед, и больше я ее не видела.

Вскоре появился братишка, купивший не только воду, но еще и пиво и что-то сладкое, бросил весело, что капкан почти захлопнулся, и Март едет на благотворительный вечер, и мы под музыку помчались домой. Ну как помчались, поплелись в пробке, прибыв туда лишь часов в десять.

Уже в подъезде брат сказал: «Ни слова матери, а то она упадет», открыл дверь и – о, ужас! – первой пропустил меня в квартиру. Я совсем немного посидела за кухонным столом с мамой, Федором и постоянно голодным котэ (папа, конечно же, был на задержании), а после, сходив в душ и подхватив на руке свое домашнее животное по имени Ириска, пошла спать. Однако из-за того, что сегодня должен был состояться захват банды Пристанских, мне было не до сна. Я и боялась, и волновалась, и лицо у меня почему-то горело, и я, открыв окно, вновь заняла свой пост на подоконнике, тревожно глядя во двор. Я очень переживала за папу – не случилось бы с ним ничего. Но, как пояснил брат, содержание проводить должны были не сотрудники службы экономической безопасности, а ОМОН.

А еще я была нервная, опустошенная, с больной головой и соскучившаяся по Смерчу. И до сих пор безумно волновалась за него. Ну вдруг, вдруг с ним что-то случилось?! Вдруг ему плохо, а никто не может помочь? Или… вдруг он решил что-то с собой сделать? Или вдруг проклятый Март или его банда поймали его? Об этом я старалась не думать, потому как только от одной мысли о том, что Денис мог или может как-то еще пострадать – физически или морально, я приходила в такой ужас, словно оказалась в кошмаре наяву. Я никогда и ни за кого так сильно не волновалась, как за него. Только, наверное, за папу, когда тот лежал в больнице в прошлом году. Но тогда я хотя бы знала, где он и что ему оказана вся необходимая помощь, а сейчас впереди – полнейшая безызвестность.

К тому же рядом тогда был Димка, невероятно поддержавший меня просто своим присутствием и шутками, а сейчас обратиться к нему я не могла. Да ему самому сейчас, наверное, плохо! Что я, не понимаю, что такое эта самая неразделенная любовь?

Перед тем как вновь улечься в постель, я долго изучала себя в зеркале и думала-думала-думала…

Почему я так поступила – замкнулась и прекратила бороться за Дэна? Все просто – потому что я испугалась. И считала, что, если он выбрал другую девушку, значит, счастливее он будет с ней, а не со мною. От страха, умело прикрывающегося ненавистью, я даже не попыталась поговорить с ним, понять, что происходит, а просто замкнулась в себе, решив, что он будет счастливее с той, с другой.

«С мертвыми не бывают счастливы», – назидательно сказал почтенный головастик с шикарной белой бородой.

«С мертвыми бывают счастливы только мертвые. А Денис Олегович пока еще здравствует на этом свете – вопреки всему», – поддержал его такой же пожилой и крайне сморщенный, как курага, коллега с седыми волосами и глубокими залысинами.

Наверняка от всего этого у меня появились седые волосы – только из-за краски не видно.

А что бы сказал Денис, узнав, что сегодня я познакомилась с его бывшей девушкой? Он до сих пор любит ее? Или он любит меня?

Мне вдруг показалось, что позади меня кто-то стоит, и я резко обернулась – конечно же, никого. Игра теней, полумрака – ведь включен лишь один ночной светильник.

– Феерично, – покачала я головой и обратилась к невидимому никому Дэну: – Смерчинский, до чего ты меня довел. Видишь? Еще чуть-чуть: и я сойду с ума.

«Не позволю сойти тебе с ума, дурочка, – отозвался невидимый Дэн, застывший около моего окна, – иди спать, маленькая, ты так устала. Прости, что не могу накрыть тебя одеялом».

– Спокойной ночи.

«Приятных тебе снов. Даже если на утро ты не будешь помнить, я обязательно тебе приснюсь. Ты ведь моя малышка, и хотя бы во сне я обязан быть с тобою».

Вот же… Совсем с ума сошла. Сама с собой разговариваю.

С этими мыслями я уснула, обняв подушку, и всю ночь я думала, что я обнимаю своего Дэна. Мне показалось, что меня кто-то поцеловал в висок.

– Добрый вечер. Ваш пригласительный? – с вежливой улыбкой спросил один из многочисленных представителей армии секьюрити, которые в тот вечер охранили ресторанный комплекс «Золотой лотос», где и должен был состояться благотворительный вечер «Ночь жизни». Среди приглашенных были официальные лица, политики, бизнесмены, представители местного бомонда и культуры, поэтому надежная охрана была делом чести организаторов проекта.

– Да, конечно, вот. – Князева-старшая протянула небрежным жестом два пригласительных, отливающих на ярком электрическом свету золотом. Охранник внимательно изучил их, сверился со списком гостей, вновь улыбнулся и сказал почтительно:

– Прошу вас, дамы, проходите, пожалуйста. Приятного вам вечера.

Ольга и ее мама, которая на эти слова только царственно кивнула, прошли в холл трехэтажного роскошного комплекса, где их тут же встретили и вежливо препроводили за свой столик в огромный, ярко освещенный зал, где, собственно, и должен был проходить благотворительный вечер.

Девушка все-таки решила прийти на бал «Ночь жизни». Не потому что хотела развлечься – для этого она отправилась бы, как и всегда, в хороший клуб или бы просто напилась (правда, сейчас ей этого совершенно не хотелось), и не потому что желала порадовать своим поступком маму. А просто потому, что Оля понимала: ей нужно что-то делать, как-то двигаться, получать новые эмоции и впечатления – пусть даже самые мизерные, в общем, ей нужно не застывать ледяной шахматной фигурой на черно-белом клетчатом поле своих проблеме. Благотворительный бал – крохотный повод отвлечься от грустных мыслей хоть на несколько часов. Или хотя бы на час. Ведь не думать о плохом целый час – это отличный результат.

Плохое сейчас для девушки, прежде всего, было связано с Димой и с его решением. Ольга понимала, что он чувствует, и ее интуиция, которую светловолосая девушка никогда не признавала, больше доверяя логике, подсказывала, что любимый парень мечется и не знает, что ему сейчас делать и как быть. И единственное, что может ему сейчас помочь – это время. А если не время, то, быть может, что-то необычное: резкий внезапный толчок, который подтолкнет его к действиям. Ольга давала Чащину это время, и сама пыталась сделать так, чтобы все эти дни ожидания пролетели быстрее. На то, что в их жизни произойдет что-либо внезапное, то, что сумеет заставить его передумать, она не надеялась.

Князева оглядывалась по сторонам в поисках знакомых лиц. Людей вокруг было уже достаточно: все красивые, элегантные, ухоженные, с бокалами искрящегося шампанского в руках и с дорогими украшениями на шеях, пальцах, запястьях, в ушах. И добрые восемьдесят процентов этих украшений, к слову сказать, составляли бриллианты самых разных огранок, оттенков и карат. В ушах у Ольги тоже были бриллианты – не слишком большие и вызывающие, как, к примеру, у ее матери, направо и налево посылающей слова приветствия и кивки, а по-девичьи скромные и очень милые. Раньше эти серьги принадлежали Инне – подарок родителей на шестнадцатилетние (Ольга тогда затребовала какую-то невообразимую фирменную сумочку). Вместе с серьгами Инне подарили точно такое же колечко, и оно было на ее указательном пальце в ту самую роковую поездку по морю. С этим кольцом она погибла, и с ним же ее и похоронили. А Ольга берегла серьги, считая, что раз одна часть целого комплекта у нее, а вторая – у сестренки, значит, между ними есть еще какая-то связь – не просто духовная, а материальная. И это для нее было крайне важным.

Надевала она эти серьги крайне редко, всего лишь раза три или четыре за все эти годы, и каждый раз после того, как бриллиантики Инны оказывались в ее ушах, Ольга чувствовала, что ее близняшка где-то совсем близко – за какой-то невидимой гранью. Хоть она и считала себя атеистом и ни в какую загробную жизнь не верила, но чувство это было вполне реальным. Да и сны потом ей снились странные – опять же о сестре. В таких снах Инна всегда утешала Олю и улыбалась ей. Но в конце сновидения ее всегда смывало гигантской лазурной волной, которая темнела и превращалась в черную пенящуюся воду, и Ольга дико пугалась. Сердце ее начинало биться точно так же, как и в ту проклятую невероятно звездную ночь, когда ей позвонили и сказали, что Инны больше нет в живых. Услышав это, Оля, которая уже около нескольких часов рыдала без причины и остановки (Петр, который был в это время рядом с ней и с которым они целовались до этого, думал, что подружка точно наглоталась экстази), упала без чувств.

От странного эффекта ношения серёг Ольге было и страшно, и прекрасно одновременно. По сестре она, как и говорила Маше, конечно же, дико скучала, но осознавать вновь и вновь, хоть и во сне, то, что Инны больше нет рядом и уже никогда не будет, – не хотелось. Было очень больно. Больно и страшно. А самое главное – одиноко.

И что странно – это сосущее глубокое чувство одиночества проходило только рядом с Димкой.

– Задумалась? – отвлекла Ольгу от мыслей мать, довольная происходящим. – Кстати, дорогая, вечер устраивает Даниил Юрьевич. И значит, где-то должен быть и Денис с родителями. Понимаешь, к чему я клоню?