Змеи и лестницы Платова Виктория

…В салоне новенького «Мерседеса» пахнет кожей, и эта машина полностью соответствует Айди – везунчику и баловню судьбы. Но Миша – в потрепанных джинсах, выцветшей футболке и помятом пиджаке – выглядит здесь инородным телом. Она ежится и прижимается к дверце, стараясь занять как можно меньше места. В какой-то момент она даже перестает следить за дорогой: сказывается сосредоточенность на внутренних ощущениях, которым сложно подобрать определение. Оно находится лишь тогда, когда Айди заглушает двигатель – Змеи и лестницы.

– …Где это мы? – спрашивает Миша, задумчиво разглядывая ландшафт за стеклом. – Куда ты меня привез?

– Будем считать, что я похитил тебя. На сегодняшний вечер. Завтра же напишу явку с повинной, но сегодняшний вечер – мой.

– Дом, как я понимаю, тоже твой?

– Да.

– Но я не твоя девушка, Айди.

– Ты – мой друг.

Это понравилось бы маме, – неожиданно думает она. Да нет же, мама была бы просто счастлива, если бы увидела подобную мизансцену в кино. Промытая дождем улица, подъезд пафосной высотки, чьи верхние этажи теряются в темноте. Сейчас они спустятся в подземный гараж, а подземные гаражи одинаковы везде. Бетонные стены, бетонный пол, тусклое освещение. Антураж для триллера о серийном убийце, но насчет этого можно не беспокоиться.

Мама не станет тратить время на триллеры.

Оставив машину в гараже, они поднимаются в квартиру Айди, уже отрекомендованную им как «пентхаус». Однажды Миша уже посещала похожие апартаменты, но тот ее визит был связан с убийством антиквара. Лужи крови на полу, следы борьбы, расколотый фарфор – о том, чтобы оценить обстановку с точки зрения обывателя, а не полицейского, не могло быть и речи.

Впрочем, и жилище Айди оставило ее равнодушной, поразила лишь терраса, с которой открывался фантастический вид на город и реку. Все остальное было вполне ожидаемо: дорогая мебель, дорогая техника, несколько абстрактных картин (тоже дорогих, как предположила Миша). Жаль, что здесь нет ни одной модели корабля, ни одного плаката с Куртом Кобейном. Жаль кактусы, которые с успехом заменили орхидеи в высоких стеклянных тубах. Миши даже не уверена – живые ли они.

Вот кактусы – те были живыми. Растрепанными и не очень счастливыми. А орхидеи выглядят вполне удовлетворенными жизнью, самодовольными и напыщенными, – наверняка, к ним приставлен специальный человек. Он следит за цветами, снимает увядающие лепестки и вовремя меняет воду. Человек, точнее – женщина, филиппинка или тайка; 0048 против 0729, что Айди никак не может запомнить ее имя и вообще не в состоянии воспроизвести ее облик в памяти.

Что-то маленькое, хрупкое и черноволосое. Молчаливое, как и ее подопечные орхидеи.

– Выпьешь чего-нибудь? – спрашивает Айди.

– Кофе.

– Сейчас приготовлю.

Он отправляется в дальний угол своей огромной гостиной; в тот ее конец, где расположена кухня. Возится с кофеваркой, хлопает дверцей холодильника.

В этом доме слишком мало Айди, вот оно что! В этом доме нет ни одной вещи, которая могла бы рассказать о нем нынешнем. Ответ можно было бы поискать в абстрактных картинах, но Миша не сильна в современном искусстве.

Напрасно она согласилась подняться сюда.

Впрочем, еще не поздно уйти. Она выпьет кофе и уйдет, несмотря на неудовольствие невидимой мамы, угнездившейся на первом ряду, с ведром поп-корна в руках.

– Ну, как тебе моя берлога?

– Впечатляет.

– Ты еще не видела спальни.

– Хочешь пригласить меня на экскурсию?

– В рамках ознакомительного тура. Почему нет?

– Как-нибудь в другой раз.

– Ловлю тебя на слове, – Айди улыбается и это – хорошая улыбка, виноватая и немного застенчивая.

Миша берет чашку с принесенного им подноса и отправляется на террасу; туда, где есть река, темные, усеянные огоньками набережные и город. Ей все труднее оставаться с Айди один на один, это пробуждает в ней странные желания, непонятное томление, – так что свидетели не помешают.

– Прекрасный вид. Ты был прав.

– Я тоже к нему привязан.

– Настолько, что решил продать квартиру?

– Ты ничего не забываешь, – смеется Айди. И это – хороший смех, раскатистый, беспричинный и свободный. – Все просто. Возможно, в скором времени мне придется уехать.

– Куда?

– В наш филиал в Гонконге.

– Разве ты не собираешься возвращаться?

– Пока не знаю.

Когда он успел проделать это? Миша готова поклясться, что низкий журнальный столик возле окна был пуст. Но сейчас на нем лежит квадратный лист плотного картона. Она узнала бы его из тысячи других: и эти обтрепанные края, и цифры в кружках, и затейливые рисунки на игровом поле, больше напоминающие средневековые гравюры.

Змеи и лестницы – любимая игра их с Айди детства.

Когда он успел разложить ее?

– Что это? – дрогнувшим голосом спрашивает Миша.

– Не узнаешь?

– Ты ее сохранил…

– Единственное, что осталось у меня от прошлой жизни. Хочешь, сыграем?

– Не слишком подходящее время для игры.

– Ну же, Миша! Много времени это не займет. А потом я отвезу тебя домой, как и обещал.

Искушение слишком велико, чтобы она могла сопротивляться.

– Но только одну партию.

Вместе со змеями и лестницами они перекочевывают на пол: так удобнее бросать кубик, не опасаясь, что он свалится вниз и закатится куда-нибудь под кресло. Айди достается белая фишка, Мише – красная, это повелось с самого начала, с долгих вечеров в комнате Ящерицы. Красный – цвет отваги, белый – цвет нежности; из них двоих именно Миша всегда была отважной, а Айди – нежным и терпеливым. Но сейчас отвага покинула Мишу, ее сердце бьется чаще, чем обычно. Так бывает, когда она неожиданно натыкается на единственно верную версию в ходе расследования какого-нибудь дела. Или выходит победительницей в спортзальной схватке.

Так почему ей совсем не хочется побеждать?

Победа означает конец игры. Все последующее предопределено: Айди отвезет ее домой, и она снова останется одна.

Ей не хочется побеждать, но она и не победит. Победителем обычно выходит везунчик Айди. Правда, сейчас что-то ломается в привычной детской схеме. Вместо того, чтобы триумфально взмывать по лестницам, Айди пасется у змеиных хвостов. Цифры на кубике то и дело разочаровывают его, они слишком далеки от желаемого. Не проходит и десяти минут, как Миша оказывается на последнем – сотом – квадрате.

Игра закончена.

– Ну вот и все, – грустно говорит она.

– Только одна партия. Я помню.

Некоторое время они сидят, не сводя глаз друг с друга.

– Это неправильно.

– Что – неправильно?

– Мы забыли о самом главном, – Айди подбрасывает кубик в руке.

Цена победы – откровение. Или тайна, которой не грех поделиться с лучшим другом.

– Мы не сделали ставки.

– Предлагаешь переиграть? – сердце Миши готово выскочить из груди.

– Если ты не возражаешь.

– Нет.

– Тогда вот что. Сыграем на эту ночь.

– Что ты имеешь в виду?

– Если я выиграю – ты подаришь мне эту ночь.

– Не поняла?

– Сегодня ночью ты останешься со мной. Что тут непонятного?

– Звучит несколько двусмысленно.

– Это не то, что ты подумала.

Сейчас, сию секунду, Миша вообще не способна ни о чем думать, кроме того, что предательское сердце может выдать ее в любой момент: уж слишком громко оно стучит.

– Вот как?

– Мне нужно многое рассказать тебе. Боюсь, что одной ночи не хватит.

– Постарайся уложиться.

– Не обещаю. А твоя ставка?

– Наверное, я не буду оригинальна. Если я выиграю – ты подаришь мне эту ночь.

– Так нечестно, – смеется Айди.

– Может, и нечестно. Какая разница?

Впервые за этот долгий день напряжение покидает Мишу. Нечестно – быть нечестной с собой, прятаться от очевидного. Все эти годы она ждала его – мальчика с цыплячьей шеей, который видит то, чего не видят другие.

…Конечно же, он выигрывает – три раза кряду.

– Тебе по-прежнему везет, – замечает Миша. – Ничего не изменилось.

– И правила остались прежними. У тебя есть страшная тайна, которую ты готова поведать лучшему другу?

У нее есть тайна. Но Айди – последний человек, которому она расскажет о ней. Так что придется отделываться зарисовками из жизни полицейского, благо, за десять лет их у Миши накопилось предостаточно. Большинство – леденящие душу истории о человеческой низости и жестокости. Лучше никогда не знать о них и никогда с ними не сталкиваться: вот и лицо Айди застыло, превратилось в маску. Маска гневается, сострадает, исполнена ярости. Самый настоящий театр Кабуки, где эмоции подаются в чистом виде и надолго фиксируются.

– Прости. Не нужно было рассказывать тебе все это.

– Это и есть твоя жизнь?

– Бльшая ее часть.

– Иди ко мне.

Его слова окрашены в белый – цвет нежности и терпения. Он обнимает Мишу за плечи и крепко прижимает к себе. И осторожно касается губами виска.

– Жаль, что все эти годы меня не было рядом.

– Это ничего бы не изменило, Айди.

Некоторое время они так и сидят, обнявшись. В голове Миши просторно и гулко, как в комнате, откуда вывезли старую мебель, но еще не завезли новую. И сердце больше не пытается выпрыгнуть из грудной клетки: оно успокоилось, замерло.

– А у тебя есть страшная тайна?

– Не такая уж страшная. Я игрок. Иногда играю в казино и делаю крупные ставки.

– Выигрываешь, надо полагать?

– Случается. И тот тип… NN. Он тоже игрок.

– Только не говори, что он отирается возле одноруких бандитов.

– Он играет в специальной комнате. В любом казино есть комнаты, куда большинству вход запрещен.

– Ну, а ты, конечно, входишь в число избранных?

– Вот это и есть моя страшная тайна. Покер в последнюю пятницу месяца. Мы встречались с NN за столом и в последний раз он проиграл крупную сумму.

– Насколько крупную?

– Очень крупную. Около ста тысяч евро. Я подумал, что тебе не мешает знать об этом.

– Если это правда, тебе придется дать письменные показания.

– Прямо сейчас?

– Нет, конечно… Ты готов это сделать?

– Думаю, да.

– Это может быть небезопасно. Во всяком случае, о покере по пятницам придется забыть. Хотя бы на некоторое время. И о многом другом тоже.

– Не страшно.

– Я уже видела тех, кто вступает в схватку с сильными мира сего. Шансы на выигрыш не слишком высоки.

– А ты? Ты всегда идешь до конца?

– Идти до конца – мой личный выбор. И я не могу принуждать к нему кого бы то ни было.

– Я – не «кто бы то ни было». Я – твой друг. Ведь так?

– Да. Значит, ты готов сделать это?

Айди молчит, как будто взвешивая все «за» и «против».

– Когда-то я поступил скверно. Оказался подлецом. И это мучало меня, и мучает до сих пор. Пришла пора возвращать долги, Миша.

– Я ни в чем не виню тебя. И никогда не винила.

– Ты не понимаешь, – он крепко сжимает ее плечи и заглядывает в глаза. – Я сам виню себя. Я сам себя не прощаю.

Все, что говорит сейчас Айди, никак не вяжется с окружающей обстановкой. С дорогой квартирой, кожаной мебелью, орхидеями, шикарным персидским ковром, на котором они оба сидят. Того, кто приобрел его, трудно заподозрить в жертвенности и отстаивании абстрактных идеалов чести и справедливости.

Будь осторожна, детка, нашептывают змеи.

Не влипни в дерьмо, нашептывают лестницы.

Она должна сделать то, что собиралась. Подняться и уйти. Возможно даже заказать такси, чтобы избавиться от Айди. Не видеть его рядом с собой, в опасной близости: это пробуждает желания, которые Миша давно научилась подавлять в себе.

Кто он вообще такой? Игрок, в свободное от покера время работающий в фармацевтической компании (что это за хренова компания?); владелец роскошного тела и роскошного пентхауса. У него нет и не может быть ничего общего с Мишей, изо дня в день копошащейся в грязи и сукровице. Он не объявлялся целую вечность и не объявился бы еще столько же, если бы не стечение обстоятельств. Почему его номер телефона оказался в записной книжке мерзавца Шолля? Случайность, неудачный покерный расклад? А если дело обстоит вовсе не так, как его тщится представить Ящерица? Если он передергивает карты? Блефует, чтобы отвести от себя подозрения. Да еще приплел детские воспоминания, чтобы расстрогать ее.

Будь осторожна, детка. Не влипни в дерьмо.

Невидимой маме очень не хочется, чтобы романтически начавшая история закончилась так плачевно. Вот она и старается: машет руками и что-то кричит со своего первого ряда.

Китайская лапша.

Айди думал о Мише, он искал ее – задолго до Готфрида Шолля и его записной книжки. Он искал и нашел. В магазинчике на углу. Но так и не решился подойти. Это говорит…

Ни о чем это не говорит.

Будь осторожна, детка. Не влипни в дерьмо.

Одной китайской лапши маловато, чтобы проникнуться доверием к Айди. Змей и лестниц – тоже. Вот если бы… Взгляд Миши блуждает по стенам, и она, наконец, замечает то, что до сих пор было скрыто от глаз.

Небольшой портрет, утопленный в нише. В стандартной описи предметов с места преступления такие вещи обычно проходят как «Портрет неизвестной. Исторической ценности не представляет». Но в том-то и загвоздка, что в глазах Миши он бесценен. Ведь в неизвестной она узнает… себя.

– Ты ведь защитишь меня? – спрашивает Айди.

– Что?

– Ты ведь защитишь меня? Как тогда, в детстве? Как звали тех парней? Я помню одного – Аццо.

– Второго звали Тилло. А еще был Удо.

На выпускной фотографии Аццо и Тилло стоят рядом, Удо с ними нет – за год до окончания школы его семья перебралась в Майнц. А еще на этой фотографии можно найти Айди и Агату. И Мишу – крайнюю справа, во втором ряду, равноудаленную от всех.

– Ты ведь защитишь меня?

– Да.

То, что происходит в следующую секунду, плохо поддается анализу. Никто, никто не мог предвидеть этого, кроме невидимой мамы: Айди целует ее. Не в висок, как делал этот несколько минут назад; не в щеку. Он находит ее губы и крепко прижимается к ним своими губами. Дурацкий детский поцелуй, возвещающий о том, что Айди вернулся к ней.

– Змеи и лестницы, – голос Айди прерывист. – Ты тоже это чувствуешь?

– Змеи и лестницы, – зачарованно повторяет Ми-ша. – Да.

Змеиные губы Айди аккуратно раздвигают ее губы, змеиный язык Айди проскальзывает внутрь и по-хозяйски обшаривает нёбо, а затем переплетается с Мишиным языком, таким же змеиным. Она близка к обмороку, и готова рухнуть на пол, и готова воспарить – и не делает этого только потому, что змеиные руки Айди крепко держат ее. Они живут своей жизнью – намного более счастливой, чем руки Миши – жесткие, с жесткими пальцами.

Терпение оставило Айди, и только нежность никуда не делась.

– Черт, что это? – шепчет он.

– Пистолет.

Миша и забыла о кобуре, пристегнутой к плечу и спрятанной под пиджаком.

– Думаю, сегодня он нам не понадобится.

Айди – игрок. И – почти наверняка – карточный шулер, ловкость его пальцев поражает. Ничем другим не бъяснить то, как легко он освобождает Мишу от никому не нужной одежды. У нее же все получается не столь искусно: пуговицы на рубашке Айди слишком мелкие. Искушение просто оторвать их так велико, что Миша закусывает губу и тихонько стонет.

– Что-то не так? – нежно-белая фишка сдвигается на несколько полей вниз, к бедрам и животу.

– Все так. Но я должна сказать тебе… Это – моя страшная тайна.

– Мы не можем отложить ее на потом?

– Я просто хочу, чтобы ты знал. У меня еще никого не было.

Идиотская, постыдная правда. Дожив до тридцати, она не удосужилась завести себе даже любовника. В лучшем случае, мужчины воспринимают как коллегу, или спарринг-партнера, или противника – в спортзале, в тире. Все ее поцелуи были случайными, и дальше расстегнутой пряжки на ремне дело никогда не заходило. Найти объяснение этому – легче легкого: всю себя Миша отдает работе, она нелюдима и предпочитает одиночество. Она предпочитает экономить силы для серийных и наемных убийц, а не растрачивать их на какого-нибудь мужчину. До сих пор в такой (совершенно осознанной) позиции Миша не находила ничего противоестественного. Но теперь, когда самый красивый мужчина на свете целует ее, Мише горько и стыдно.

Она стыдится выглядеть одинокой и никому не нужной.

Ее собственная непривлекательность горчит и обжигает, как утренний кофе или как перец чили; как то и другое вместе. Зачем только она позволила Айди приблизиться и расстегнуть пряжку на ремне?..

– Что значит – никого не было?

– У меня не было мужчины. Никогда прежде.

– Теперь есть.

– Что?

– Теперь у тебя есть мужчина. Просто доверься мне – и всё.

Теперь Айди становится вдвое нежнее и осторожнее. Пожалуй, он даже слишком осторожен, он тянет время, а Миша не готова ждать. Она и без того ждала слишком долго. Вся ее прошлая жизнь – ничто по сравнению с этой ночью. Но кое-что из той, кажущейся невероятно далекой, жизни пригодилось ей. Миша – технична и вынослива, и безупречно владеет собственным телом. А тяжесть его тела нисколько не пугает ее. В спортзале она одним молниеносным приемом избавилась бы от Айди и вышла победительницей из схватки. Но сейчас интуиция, которая намного старше ее, и старше невидимой мамы, и старше всех живущих на земле женщин, говорит ей: только подчинившись, можно стать победительницей.

Нет никого лучше тебя.

Кажется, они произнесли это одновременно.

Миша порывается сказать что-то еще, но губы Айди не дают словам выбраться на волю: время для разговоров еще не пришло.

А потом она сама уже не в состоянии говорить, она до краев заполнена Айди, его кожей, его волосами, его губами и пальцами. Губ и пальцев намного больше, чем предполагает человеческая анатомия. И они умудряются находится в самых разных уголках ее тела одновременно. Это вызывает восторг и смятение, глаза Миши полны невыплаканных слез – нет никого лучше тебя.

Несколько раз они проваливаются в короткий сон и просыпаются одновременно, и ни на секунду не выпускают друг друга из объятий.

– Что дальше? – спрашивает Миша, когда кончается ночь.

– Что?

– Что будет дальше?

– Накормлю тебя завтраком.

– И выпроводишь восвояси?

– Если тебе не нужно тащиться на работу… Я хотел бы, чтобы ты осталась.

– Мне нужно тащиться на работу. Но я останусь. И… чем мы займемся?

– Тем же, чем занимались ночью. Ты не против?

– Нет, – она осторожно касается пальцами его подбородка. – А потом?

– Потом?

– Когда кончится день?

– Ты ужасная зануда, – смеется Айди. – Дай ему хотя бы начаться.

– Я слишком спешу?

– Нет.

– Забегаю вперед?

– Нет. Ты задаешь вполне разумные вопросы.

– Найти ответ на разумные вопросы не так уже легко.

– Проще, чем ты думаешь.

– И ты нашел его?

– Ты сама его знаешь. Нет никого лучше тебя.

Безупречный ответ и безупречный, без единого изъяна, Айди. Ни одному детектору лжи он не по зубам.

– Тот портрет, в нише…

– Ты заметила его?

– Не сразу. Откуда он?

– Купил пару лет назад на блошином рынке. Не смог пройти мимо.

– Почему?

– А у тебя нет никаких соображений по этому поводу?

– Только одно. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Это и есть правда, малыш. Я скучал по тебе и мне очень тебя не хватало.

За последние пятнадцать лет никто не называл ее малышом. Миша зарывается лицом в грудь Айди: только бы он не увидел ее слез.

…Самый счастливый день в ее жизни они проводят вместе – целый огромный день, за исключением двух часов, когда Айди вынужден уехать по делам. Переговоры с азиатскими партнерами, отменить которые невозможно, – так комментирует он свою отлучку.

Жаль, что Миша не умеет готовить.

Иначе она приготовила бы обед: что-нибудь экзотическое, заставляющее вспомнить об островах в Тихом океане. Или – не слишком экзотическое, но непременно вкусное. То-то бы удивился Айди! Но, судя по содержимому холодильника, он непривередлив в еде и вообще предпочитает питаться вне дома. Все, что смогла найти Миша, – кусок сыра, яйца, банка с анчоусами и начатая бутылка вина.

Прихватив вино и закутавшись в плед, она отправляется на террасу. Даже хорошо, что Айди ушел и у нее появилось время, чтобы осмыслить произошедшее. Ведь рядом с ним Миша вообще не способна ни о чем думать, она полностью сосредоточена на своих ощущениях: совершенно новых, не испытываемых никогда прежде. Контроль над собой потерян полностью, и совершенно неясно огорчает это Мишу или – наоборот – радует.

Что будет с ними завтра? А через месяц?.. Теперь, оторвавшись от Айди, Миша – как никогда – близка к пониманию: они слишком разные. Вот если бы Айди был полицейским или она – сотрудником фармацевтической (или любой другой) компании. Они слишком разные, схожи только их холодильники, в которых ничего нет. Но, как подозревает Миша, в этом-то и заключается пропасть между ними. Айди незачем тратиться на продукты, он, наверняка ужинает в дорогих ресторанах. А после отправляется в закрытый клуб, куда Миша может попасть лишь воспользовавшись своим удостоверением.

И казино. Не стоит сбрасывать со счетов казино. Рискованная игра по-крупному – в нее играют не самые законопослушные мальчики. И девочкам (особенно тем, что служат в полиции) следовало бы их избегать.