Змеи и лестницы Платова Виктория

Поздно. Слишком поздно.

Она уже влипла и вовсе не собирается отлипать. И совершенно неясно, огорчает это Мишу или – наоборот – радует. Да и думать о будущем непродуктивно. Девочки, что служат в полиции, осведомлены, как никто: будущее может не наступить вовсе. Жизнь просто обрывается в один – не самый прекрасный – момент, к которому никто не готов: ни жертвы преступлений, ни их родственники, ни Готфрид Шолль.

Готфрид Шолль тянет за собой NN, и Миша честно пытается систематизировать в голове отрывочные знания о нем. NN — личность, почти легендарная в полицейских кругах. Он начинал с самых низов и не пропустил ни одной ступеньки в карьере, которая вовсе не была простой. Чего в ней точно не было – так это белых пятен. Репутация NN настолько безупречна, что даже занятие политикой (не самый почтенный вид деятельности по мнению обывателей) не нанесло ей урона. И как совместить все это со специальной комнатой в казино и жестким диском из «Донер Кебаба», Миша не имеет ни малейшего понятия.

С другой стороны, у нее нет оснований не доверять Айди. История с гольф-клубом и потенциальной покупкой квартиры выглядит вполне достоверной, как и десятки других историй других людей, выслушанных Мишей за последние дни. То, что их телефоны оказались в записной книжке Шолля, – несчастливое стечение обстоятельств, не больше. Айди как раз из этого большинства – невиновных и непричастных. Его даже в суд вызывать бы не пришлось – слишком ничтожна его роль в жизни Готфрида Шолля. Беседой с Мишей все бы и ограничилось, но Айди сообщил ей об NN. Он пошел на риск, возможно даже, не просчитав, какими будут последствия.

Они не заставят себя ждать, как только Миша обратится за поддержкой к вышестоящему начальству. NN — слишком масштабная фигура, и нужны серьезные основания, чтобы получить право на слежку и прослушку его телефонов. Свидетельств одного Вернера Лоденбаха недостаточно, необходимы другие, – документально подтвержденные. Владельцы или владелец «Донер Кебаба» у Центрального вокзала, партнеры по покеру – вряд ли NN садился за стол со случайными людьми. Их показания (если и когда Мише удастся добыть их) будут весьма кстати.

Вот черт.

За покерным столом находился и сам Айди – выходит, он тоже не случаен?

Поскорей бы ее так счастливо обретенный возлюбленный покончил с делами! Его присутствие успокаивает Мишу, не дает возникнуть дурными мыслям и ненужным подозрениям. Но разве она в чем-то подозревает Айди? Нет. Если бы он хотел что-то скрыть, то просто бы промолчал. А он демонстрирует открытость, он полностью доверяет Мише. Доверие – разве это не главное?

…Он возвращается, как и обещал, – через два часа. И привозит с собой целый пакет еды – до чего же он мил! Оказывается, есть вещи, о которых Миша даже не подозревала: например то, что ее парень (о боже! ее! парень!) отлично готовит.

– Ну, как? – спрашивает Айди, внимательно наблюдая, как она расправляется с отбивной.

– Здорово. Очень вкусно!

– Извини, что пришлось взять инициативу на себя. Может, лучше было бы пообедать где-нибудь в ресторане?

– Да нет же, говорю тебе. Все замечательно, и мясо отменное. И потом… Я бы не хотела, чтобы нас видели вместе.

– В ресторане? – изумляется Айди.

– Где бы то ни было.

– Но почему?

– Ты – один из свидетелей по делу Шолля. Возможно, скоро станешь основным. Наше… неформальное общение никто не одобрит.

– Вот как ты это называешь. Неформальным общением?

Кажется, она сморозила какую-то глупость. Но Айди не обижен, скорее – огорчен.

– Прости. Я…

Он не дает Мише договорить – закрывает рот долгим поцелуем.

– Это – неформальное общение? Или, может быть, это?… – руки Айди забираются под ее футболку:

Как получилось, что никогда не отступавшая от правил Миша Нойманн; безупречный, твердый, как скала, полицейский Миша Нойманн нарушила все правила сразу? Совершила должностное преступление?

Винить можно только себя.

Айди вовсе не требовал от нее подробностей дела Готфрида Шолля, он всячески старался уйти от них (так, во всяком случае, ей казалась поначалу). Она сама – сама! – преподнесла их на блюдечке. Не моргнув глазом, сдала всех ключевых фигурантов, очертила круг свидетелей и подозреваемых, озвучила все возможные версии. Лежа в постели, в объятьях Айди, Миша проговаривала детали будущей операции – с таким апломбом, как будто именно она стояла во главе всей криминальной полиции Франкфурта. Конченая идиотка, зачем она это делала?

Чтобы еще крепче привязать к себе нежного Ящерицу. Ничего не изменилось за прошедшие полтора десятилетия – Миша по-прежнему его защитник. Лучший друг – преданный и верный. А теперь еще – и возлюбленная. Есть от чего потерять голову, она – не первая и не последняя, миллионы женщин попадаются в один и тот же любовный капкан. И слишком поздно понимают, что это капкан; вырваться из него без потерь невозможно.

Капкан имени Айди хорошо замаскирован, устлан мягкой травой клятв и обещаний. Забросан ветками, на которых пышным цветом цветут прикосновения и поцелуи. Несколько раз Айди порывался поговорить с Мишей о будущем (конечно же, совместном), но она останавливала его.

Все из-за NN, всесильного подельника Готфрида Шолля. Пока он не выведен на чистую воду, будущее Миши и Айди под угрозой. Но к этому, самому важному в Мишиной жизни разговору, они обязательно вернутся, когда дело будет закончено.

– Поступай, как считаешь нужным, – соглашается Айди. – Просто ты должна знать – я люблю тебя и я – на твоей стороне!

Быть на ее стороне означает сознательно подвергать себя опасности. И Миша не может оценить великодушия человека, в которого влюблена. Никогда, никогда ей не расплатиться с Айди за острые приступы счастья: ей хочется плакать и смеяться одновременно, говорить глупости и совершать глупости, хотя ситуация вовсе не располагает к этому. Часами разглядывая спящего Айди, она думает о том, что не переживет, если с ним что-нибудь случится.

Он доверился ей, и она обязана позаботится о его судьбе.

– Ты должен исчезнуть, – говорит она Айди, собрав все свое мужество.

– Что значит – «исчезнуть»?

– На какое-то время. Надеюсь, не слишком продолжительное.

– Это исключено.

– Ты ведь собирался в Гонконг.

– Гонконг стоял в планах до того, как я встретил тебя.

– Планы разрушены окончательно?

– Нет, но… Хочешь от меня избавиться?

И как только Айди могла прийти в голову такая бессмыслица? Крепко обняв его за шею, Миша шепчет:

– Не надейся. Я всегда буду с тобой.

– Обещаешь?

– Клянусь. Но сейчас тебе необходимо уехать из страны. Хотя бы ненадолго.

– Разве тебе не нужна моя помощь?

– Ты сделал все, что мог. Об остальном я позабочусь сама.

– Ты говоришь со мной, как…

– Я говорю с тобой, как полицейский, Айди. Так будет спокойнее.

– Для меня?

– Для всех.

– Послушай, это смешно.

– Все совсем не смешно. Все очень серьезно, учитывая личность человека, который стоит за Шоллем. Никто не будет в безопасности. Во всяком случае, здесь.

– А ты?

– Я – полицейский.

– Я не оставлю тебя, – секунду подумав, решительно заявляет Айди, и на Мишины глаза снова наворачиваются слезы благодарности.

– Пойми, пока ты здесь, я связана по рукам и ногам.

– Как сейчас?

Он так крепко прижимает ее к себе, что Миша не может даже пошевелиться. Губы Ящерицы касаются ее подбородка:

– Что, если мы забудем обо всем?

– О чем?

– О том, что я рассказал тебе. Покер в казино, жесткий диск в «Донер Кебабе»… Или ты уже дала ход моим показаниям?

– Нет.

– Вот видишь! Никто никогда не узнает об NN. И мне не придется уезжать.

– Ты ведь понимаешь, что это невозможно?

– Почему?

– Потому, что мы знаем правду. И наш долг – сделать так, чтобы ее узнали все остальные. Иначе жертвы никогда не будут отомщены. Маленькие мальчики. Дети.

– Прости. Я не подумал об этом. Конечно же, ты права. Прости.

Это – момент истины. И момент высшего проявления их любви друг к другу. Если бы за Айди нужно было бы отдать жизнь – здесь и сейчас – Миша сделала бы это не задумываясь.

– Ты будешь послушным мальчиком, милый?

– Да.

– Ты сделаешь все, как я скажу?

– У тебя есть какой-то конкретный план?

– У меня есть план.

– Хорошо. Я сделаю все, как ты скажешь.

Конечно же, у нее не было конкретного плана. Лишь желание отправить Айди туда, где он будет в безопасности. К тому же, его присутствие лишает Мишу воли и делает уязвимой для предполагаемого противника. Настолько могущественного, что вся полиция Франкфурта не смогла бы защитить Айди, даже если бы ей была дана такая установка. Обязательно найдется паршивая овца, которая сольет NN нужную ему информацию – и все меры предосторожности окажутся бессмысленными.

– …Что я должен делать в Гонконге?

– То, что собирался. Тебе ведь предложили возглавить там местный филиал?

– Да. Ты приедешь ко мне?

– Это будет проблематично. Во всяком случае, в ближайшее время.

– Нам нельзя расставаться надолго. Еще одни пятнадцать лет я не переживу.

Айди говорит это так, как будто не он являлся инициатором их детского разрыва, – кто-то другой. Возможно, сама Миша: едва оперившийся гадкий утенок, который погнался за дешевым успехом среди сверстников. А Айди – что Айди? Все эти годы он терпеливо ждал, когда его подружка одумается и вернется к нему. Странно, но Миша и сама готова поверить, что дело обстояло именно так.

– Это – в последний раз. Обещаю тебе.

– Хорошо.

…Миша сама отвозит Айди в аэропорт. Весь его багаж – дорожная сумка с ноутбуком и кабинный чемодан. Он взял минимум вещей, как если бы речь шла о короткой командировке: Ящерица не намерен покидать Мишу надолго и всячески это подчеркивает.

– Не поцелуешь меня на прощанье? – спрашивает он.

– Боюсь, поцелуй слишком затянется, и я не смогу отпустить тебя.

– Плевать.

Интересно, что думают о них окружающие? Красавчик и дурнушка, слившиеся в страстном поцелуе, – эта мизансцена всегда вызывает вопросы. Озадачивает. Заставляет искать подводные камни. Что бы они не подумали – плевать, как говорит Айди.

Плевать.

Людской поток плавно огибает их, ни на секунду не задерживаясь: никому нет дела до сладкой парочки, она отнюдь не эксклюзивна. На любом из рейсов, вылетающих в ближайший час, найдутся те, кто искренне любит друг друга и по каким-то причинам вынужден расстаться. Дай бог, чтобы эти причины не были столь серьезными, как та, что заставила Айди срочно лететь в Гонконг. Скорее по выработанной годами службы привычке, чем преследуя какую-то цель, Миша осматривает зал отлета.

Ничего подозрительного.

Но что-то мешает ей полностью раствориться в горько-сладком прощании с Айди. Чей-то настороженный взгляд. Он принадлежит человеку, которого Миша никогда не видела прежде. Серый неброский костюм, смуглое лицо. Скорее всего – турок или немного опереточный албанец, – из тех албанцев, что время от времени заметает на наркотиках дружественный Мишиному подразделению отдел.

– Что-то не так? – Ящерица всегда отличался чуткостью.

– Пока не знаю.

– Не пугай меня.

Она и сама не успела испугаться как следует: опереточный албанец исчез так же внезапно, как и появился, он как будто растворился в воздухе. А, может, его не было совсем, и не было этого пристального взгляда: всему виной общая нервозность последних минут. Миша слишком беспокоится о своем возлюбленном, оттого ей и мерещатся всякие страхи.

– Все в порядке. Позвони мне, как только приземлишься.

– Обязательно. Береги себя.

– И ты береги.

Еще один – прощальный поцелуй – и Айди скрывается в толпе, проходящей предполетный досмотр. Миша едва не плачет – никогда еще (даже в детстве, даже в отрочестве, в «Пальменгартене», брошенная Ящерицей) она не чувствовала себя такой одинокой. Это ненадолго, уговаривает она себя. Главное, что мужчина ее жизни скоро будет в безопасности. А остальное зависит от нее. Ей предстоят дни и недели напряженной работы, а главным призом будет возвращение Айди. Миша и раньше слыла трудоголиком, но теперь и вовсе будет работать на износ. Правда, для того, чтобы войти в привычную колею, ей потребуются определенные усилия. Слишком необычным было то, что произошло с ней за последние несколько дней. Слишком волнующим. Впервые в жизни она потеряла контроль над собой, впервые отдалась чувству целиком, – и нисколько об этом не жалеет.

Нисколько.

Перед выездом с парковки Миша снова замечает албанца. Он сидит за рулем старенького восточногерманского «Трабанта», неужели эти авто еще на ходу? «Трабанту» никак не меньше тридцати, сам албанец лет на семь старше своей кургузой машиненки; оторванный от толпы в аэропорту, от их с Айди публичного прощания, он выглядит вполне миролюбиво. Наверное, провожал кого-нибудь из близких родственников. Или даже любимую девушку. Она покинула Франкфурт с билетом в один конец, расставание было болезненным – как тут не расстроиться, наблюдая за чужими поцелуями? Вот и объяснение пристального взгляда.

То, что никакому объяснению не поддается: Миша понятия не имеет, как называется фармацевтическая компания, в которой работает Айди. За то время, что они провели вместе, полицейский комиссар не удосужилась даже поинтересоваться этим. Кажется, Вернер Лоденбах курирует лабораторные исследования новых препаратов – вот и все, что ей стало известно.

Впрочем, особой настороженности у Миши это не вызывает: она ведет себя ровно так, как вела себя в отрочестве, когда ждала писем от Айди, а потом – его появления на площади у Центрального вокзала. Придумывает своему бой-френду оправдания – одно убедительнее другого. Ящерица был слишком погружен в их отношения, слишком взволнован происходящим. Сам того не ведая, он стал важным свидетелем, оказался в эпицентре настоящей криминальной драмы, – у унылой фармацевтической компании просто не было времени и места, чтобы возникнуть. Сомнения Миши (если они и оставались) развеивает его звонок из Гонконга: он на месте, и все – абсолютно все! – в полном порядке.

– Будь осторожна! – взывает Айди с другого конца света.

– Пока нет никакого повода для беспокойства.

– Я люблю тебя.

– И я тебя люблю.

– Держи меня в курсе и звони при первой же возможности.

Еще на пути в аэропорт они договорились именно о таком способе связи – мобильный телефон. Электронные письма – не слишком надежная вещь, так считает Миша: ненадежно все, что связано с компьютерами. Их легко взломать и легко вытащить на поверхность информацию, которая казалась уничтоженной навсегда. Для умельцев такая работа – пара пустяков, некоторые из них работают в соседних с Мишей кабинетах. Преимущество же сим-карты, купленной Айди в Гонконге по прилету, состоит в том, что определить по ней владельца невозможно. Неизвестному абоненту Миша будет звонить ежедневно, в удобное для обоих время.

– Держи меня в курсе, – говорит напоследок Айди. – И будь осторожна.

…Их обоюдные опасения оказываются сильно преувеличенными. И, вообще, происходит нечто, не совсем запланированное. На дверях помещения, что прежде занимал «Донер Кебаб», висит замок: с недавних пор оно сдается в аренду. И все попытки Миши разыскать прошлых владельцев ни к чему не приводят. Равно как и попытки углубиться в жизнь потайной комнаты в казино: похоже, ее просто не существует. Но самые большие неприятности связаны с несколькими фигурантами дела. Теми, чьи контакты с Шоллем доказаны документально. Двое из них уже были в разработке, к третьему – бывшему спортсмену – Миша только присматривалась. Своими предварительными выводами она не делилась ни с кем из сослуживцев, – лишь с Айди. Как могло произойти, что все трое оказались мертвы? На первый взгляд, ничего криминального – самый банальные несчастные случаи: одно дорожно-транспортное происшествие и один сердечный приступ. С экс-чемпионом по стендовой стрельбе Гвидо Россетти дело обстоит несколько сложнее.

Исчезнув на неделю, Россетти нашелся в одном из заброшенных контейнеров на складе продовольственных товаров в гавани Хохсгхафен. Среди мешков с рисом – они давно прохудились, рис высыпался и занял все свободное пространство; им оказался забит даже рот бывшего стрелка, зрелище довольно впечатляющее. Каким образом Гвидо попал на отдаленный склад – неизвестно: машина, которая значится в собственности Россетти (новенький пижонский «Шевроле-Корветт») так и осталась стоять в подземном гараже его дома. Ни на одной из находящихся поблизости от склада камер наблюдения спортсмен зафиксирован не был. Ничего не дал опрос персонала, а также водителей и сопровождающих фур – тех, кого удалось отыскать. Ничего не дал обыск в квартире Россетти: никаких бумаг, кроме счетов и банковских выписок, аккуратно собранных в пронумерованные папки. В отдельной папке хранилось все, что касается бытовой техники: паспорта и инструкции по эксплуатации. Стиральная и кофе– машины, микроволновка, пароварка, кухонный комбайн, два телевизора, два телефона, музыкальный центр 2001 года выпуска, компьютер «MacBook Air». Вся техника оказалась на своих местах, – вся, включая шейкер и блендер. Из телефонов нашелся лишь один – отслуживший свой срок «Сони Эриксcон», а вот ноутбук бесследно исчез. Единственное, что осталось от него, – шнур питания: аккуратно сложенный, он лежал в верхнем ящике стола.

Этот шнур чрезвычайно беспокоил Мишу. Кто вынес мак из квартиры – сам Россетти или кто-то другой? От дома стрелка до Хохсгхафена не меньше получаса езды – почему он не воспользовался собственной машиной? Или Россетти не планировал оказаться там, где в результате оказался, а просто вышел в соседний бар выпить кружку пива?

Россетти не из тех, кто заливает в глотку пиво. Он ведет трезвый образ жизни – об этом Мише сообщила его соседка, фрау Дурстхофф. Раз в две недели, за небольшую плату, она убиралась в его доме, – кому, как не ей, знать о привычках стрелка?

– Гвидо – прекрасный человек, – заявила она Мише. – Вежливый и предупредительный. И ценит порядок.

– А… кто-нибудь заглядывал к нему?

– Говорю вам, порядок для него – превыше всего. Девок он не водил.

– Может быть, приятели забегали на огонек? Навещали родственники? Вы никого не видели?

– Насчет родственников скажу так: был он один на всем свете. Один-одинешенек.

Миша и чопорная фрау стояли у стены, густо увешанной фотографиями. Четыре десятка снимков одинакового размера и в одинаковых рамках, все вместе они образуют правильный четырехугольник – это ли не иллюстрация маниакальной приверженности Гвидо к порядку? Тренировки, соревнования, награждения, – Россетти окружают только и исключительно мужчины. Немногочисленные девушки на снимках, скорее, досадное недоразумение или часть ритуала. В лучшем случае они держат перед собой небольшие подносы с медалями, иногда – цветы. Цветы предназначаются тем, кто стоит на пьедестале, Гвидо Россетти здесь – величина постоянная. Переменными являются все остальные, среди них – Готфрид Шолль и… NN.

Миша давно заприметила сладкую парочку, хотя они и разведены в пространстве: фотография с Шоллем – вторая в верхнем ряду, фотография с NN — восьмая в нижнем. По снимкам сложно понять, какие отношения связывают всех троих. Дистанция между ними – не короче, чем между Гвидо и цветами, Гвидо и кубками, свое личное пространство он блюдет свято.

– Вот он, – старуха тычет пальцем в Шолля.

Это – тот самый ответ, который надеялась получить Миша. Вернее, часть ответа. Если бы фрау Дурстхофф признала бы и еще и NN!..

– Больше никого не узнаете?

– Узнала – сказала бы. Мне скрывать нечего.

– Россетти представлял вас друг другу?

– С чего бы? Лицом к лицу мы столкнулись только один раз. Я возвращалась с рынка, а они как раз выходили из дому – Гвидо и тот человек. Просто поздоровались и все. А еще один раз, месяца два назад, я видела как он поднимается по лестнице. Кажется, бедняжку он не застал.

«Бедняжка» – никто иной, как покойный стрелок. Старуха расстроена известием о его гибели, это видно невооруженным взглядом.

– Почему вы так решили?

– Слишком быстро он спустился. И пяти минут не прошло.

– Понятно. Вы ведь часто бывали здесь, не так ли?

– Раз в две недели на протяжении последних десяти лет.

– Ничего из обстановки не нарушено? Ничего не пропало? Посмотрите внимательно.

– И смотреть нечего. На столе стоял компьютер, теперь его нет. Все остальные вещи на местах.

– Россетти не брал его с собой, когда куда-то уезжал?

– Уж не знаю, брал или нет. А при мне этот компьютер и на сантиметр не сдвигался, – пожевав губами, сказала фрау Дурстхофф. А потом неожиданно добавила. – Что-то не так.

– Что?

– Ханне-Лори куда-то запропала.

– Кто такая Ханне-Лори?

– Одна девушка.

– Девушка Гвидо? – переспросила Миша, ухватившись за блокнот.

– Это было бы славно. Если бы она стала девушкой нашего бедняжки. Правда, теперь ей пришлось бы тяжело, – пробормотала старуха. – Так что – все к лучшему.

– Кто такая Ханне-Лори?

– Может, звали ее по-другому, а только для меня она была Ханне-Лори. Снялась с бедняжкой на фото. А оно висело вот тут, – дурстхоффский палец уткнулся в третий ряд. – А теперь здесь толстяк и два китайца. Видите?

Миша никак не могла взять в толк, о чем ей хочет сказать старуха. И лишь спустя какое-то время ситуация прояснилась:

– настоящая Ханне-Лори была подругой юности дотошной фрау, а девушка с фото (ныне куда-то исчезнувшая) лишь походила на нее;

– место на стене, которое когда-то занимала Ханне-Лори, теперь оккупировали улыбчивый толстяк лет сорока и азиаты с ружьями (очевидно, этот групповой снимок был сделан после окончания стрельбы);

– еще несколько фотографий покинули свои привычные места и оказались совсем не в том ряду, в каком находились изначально.

Стоит ли заострять внимание на таких мелочах? В конце-концов, Россетти сам мог перевесить фотографии, избавиться от надоевшей ему Ханне-Лори и заменить его азиатами, но тогда… кто занял место азиатов?

Церемония награждения, где Гвидо красуется на второй ступеньке пьедестала, – так утверждает Дурстхофф (отличная, все-таки, зрительная память у старушки!). Но и чертова церемония ей знакома, ее просто переместили в другой ряд.

Ханне-Лори повезло меньше – она исчезла навсегда. Из этого следует только один вывод: на стене повис «чужак». Миша еще раз пристально взглянула на стену: соревнования, тренировки, с полдесятка пати в честь победителей – строгий дресс-код и шампанское. От цветных и черно-белых фотографий рябит в глазах, но если присмотреться внимательнее… В чередовании цветов есть какая-то система. Определенно. В самом верхнем ряду и в самом нижнем черно-белых снимков больше всего: по три с каждой стороны. Во втором и третьем – они занимают промежуточные места – второе и восьмое соответственно. Черно-белые китайцы переехали в третий ряд, черно-белая церемония заняла их место во втором, дальше проследить цепочку без помощи фрау Дурстхофф не удастся.

– Фотография с Ханне-Лори была черно-белой?

– Да.

– Что конкретно там было изображено?

– Говорю же. Девушка и наш бедняжка. Стоят с бокалами и в обнимку, и улыбаются.

– И больше никого на снимке?

– Как же – никого? Это ведь вечеринка. Всегда найдется негодяй, который попытается влезть в кадр и все испортить.

– Выходит, такой негодяй нашелся?

– Два или три негодяя.

– Вы сказали, что девушка со снимка была похожа на вашу подругу, Ханне-Лори.

– Одно лицо, деточка, одно лицо! Не умри Ханне-Лори бездетной, я бы подумала, что это ее дочь. Или внучка.

– У вас ведь сохранилось ее фото?

– Целый альбом. Мы были очень, очень дружны.

– Я могла бы взглянуть на них?

– Конечно. Сейчас принесу.

Через десять минут Миша уже рассматривала фотографии, в основном датированные поздними шестидесятыми. Неизвестная ей Ханне-Лори и впрямь оказалась красоткой и едва ли моделью: высокая, стройная, с ослепительной улыбкой, с тяжелой копной волос. В отличие от своей фотографической спутницы фрау Дурстхофф (унылая челка, приклеенная ко лбу, неумело подведенные глаза, платье с рюшами), Ханне-Лори отважно экспериментировала с внешностью. Романтический образ сменялся образом девчонки-сорванца, бунтарки-хиппи, юной учительницы, которая не прочь закрутить роман с учеником старших классов. Лишь одно в этом калейдоскопе образов оставалось неизменным – бьющая через край сексуальность Ханне-Лори. Мимо такой девушки ни один мужчина не пройдет. И разбить любое сердце для нее не составит ни малейшего труда. Не исключено, что кто-то, – очень похожий на Ханне-Лори – так и поступил: разбил сердце Гвидо Россетти. Так стоит ли удивляться исчезновению секси-girl со стены? Поняв, что ему ничего не светит, стрелок просто избавился от нее: с глаз долой – из сердца вон. А образовавшуюся дыру спешно заполнил другими персонажами.

– Последний раз я видела ее в мае семьдесят второго, – сказала фрау Дурстхофф. – Перед самым отъездом Ханне-Лори в Африку.

– Вот как? – вскинула бровь Миша. – И зачем она отправилась в Африку?

– Она влюбилась. В одного молодого врача-нейрохирурга.

– Африканца?

– О, нет. Он был немцем. Поехал работать по контракту в одну из африканских стран. Правда, через три года вернулся. Сделал неплохую карьеру, надо сказать. И теперь возглавляет какой-то крупный институт.

– А Ханне-Лори?

– Она осталась.

– В Африке?

– Да. Прожила всю жизнь среди диких, прости Господи, племен. А незадолго до своей смерти позвала меня в гости.

– А вы?

– Слишком далеко, слишком опасно. К тому же, у меня больные ноги. И я никогда не была авантюристкой.

Таинственная Ханне-Лори, не имеющая никакого отношения ни к Гвидо, ни тем более к Готфриду Шоллю, парадоксальным образом занимает все больше места в воображении Миши. Ханне-Лори, в отличие от фрау Дурстхофф, – авантюристка, это несомненно. Женщина свободная, как ветер, чуждая всяким условностям. Вот кто никогда не стал бы придерживаться строгой системы в развеске фотографий на стене.

Никакой геометрии, убивающей чувства.

– Я могу взять вот этот снимок? Обещаю вернуть его в самое ближайшее время.

– Конечно-конечно, деточка.

Старуха подмигнула комиссару полиции и заговорщицки улыбнулась: уж она-то знает, зачем Мише понадобился снимок ее давней подруги. Фрау Дурстхофф не пропускает ни одного полицейского сериала, она в курсе всех последних веяний криминальной науки. Установить личность по фотографии не составит большого труда, для этого существуют специальные компьютерные программы. Они с Мишей даже обсудили это на стерильной кухне Россетти, в присутствии микроволновки, холодильника и новенького кухонного комбайна с пятью скоростями. А потом снова вернулись в комнату.

– Гвидо ведь часто уезжал – на соревнования, на сборы?

– До того, как ушел из спорта, – частенько.

– В его отсутствие вы бывали в квартире?

– Что значит – бывала? – насторожилась старуха. – Если вы намекаете, что я сую нос не в свои дела…

– Просто уточняю детали.

– Каждую вторую и четвертую пятницу месяца, с трех до шести, я убираюсь здесь. Забираю в стирку постельное белье. Начищаю посуду до блеска. Смахиваю пыль с фотографий. Гвидо любит, чтобы все сверкало, такой он человек.

Миша с сомнением посмотрела на верхний ряд фотографий, взметнувшийся едва ли не к потолку. До него не дотянется даже ее помощник Томас, рыжеволосый двухметровый детина, – что говорить о сухонькой маленькой старушке? Но старушка оказалась не промах: перехватив взгляд комиссара полиции, она пояснила:

– А для фотографий приходится брать стремянку, она стоит в кладовой.

– Это… не опасно? С вашими больными ногами?

– Залезть на стремянку – это не в Африку скататься. Пока справляюсь.

Теперь уж не придется корячиться, кончились твои мучения, – подумала Миша, а вслух произнесла:

– Как долго провисела здесь фотография Ханне-Лори?

– Не меньше двух лет. Так и есть, в прошлом месяце как раз два года и исполнилось.

– А эта? – наконец-то Миша сделала то, что давно собиралась: постучала кончиками пальцев по фигуре NN.

– Тоже давненько. Пожалуй, даже раньше, чем появилась Ханне-Лори…

Тема с NN заглохла так же быстро, как и возникла. Его присутствие здесь может быть такой же случайностью, как и присутствие нескольких других высших чиновников (не только спортивных) и медийных персон. Как ни крути, Россетти (в те времена, когда делались снимки), был чемпионом по стрельбе, – и мало кто из сильных мира сего откажет себе в удовольствии попиариться на фоне знаменитого спортсмена. Но даже если фотография на стене – случайность, это не отменяет главного: Россетти общался с Готфридом Шоллем и – хотя бы шапочно – был знаком с NN. Так Миша снова возвратилась к истории, рассказанной Айди, а потом – и к нему самому: что поделывает он в далеком, почти нереальном Гонконге? Так ли тоскует по ней, как она по нему?

Пока Миша предавалась воспоминаниям о возлюбленном, случилось кое-что занятное: фрау Дурстхофф выудила таки «чужака». Нижний ряд, пятая карточка – цветная, как и ее соседки справа и слева: Гвидо раздает автографы, склонившись над столом. Лица не видно, его заслоняет козырек черно-голубой бейсболки с надписью «San Jose SHARKS», – да, собственно, Гвидо ли это? Никаких сомнений, если исходить из логики «фотографической» стены, которую теперь (после смерти Россетти) смело можно назвать мемориальной. Меняются лишь сюжеты и окружение, а сам стрелок – величина постоянная.

Пристальнее вглядевшись в фотографию, Миша удивилась: почему она не отметила снимок раньше? Фактура его заметно отличалась от фактуры всех остальных; оставалось только вынуть «San Jose SHARKS» из рамки, – что и было немедленно проделано.