Роксолана и Султан Павлищева Наталья
– Я обещала писать часто, Повелитель отвечать не обещал. Он прислал жемчуг назойливой Гульфем, чтобы отвязаться, а мне обещал подарить книги. Это не шкатулка с побрякушками, воз книг не отправишь через столько земель. Сам все привезет.
– Воз книг?! – невольно ахнул евнух.
– А ты как думал? Иди отправь письмо, да гонца подбери получше.
– Давай уж…
Вообще-то кизляр-ага отличался осторожностью и звериным чувством опасности и выгоды. А вдруг эта худышка права, и Повелитель ее не забудет? Как тогда отвечать за пропавшие письма? Одно могло затеряться, но больше?.. Вах, так можно навлечь на себя неприятности! Он отправит письмо с надежным гонцом, Инш Аллах!
– А где моя учительница? Повелитель велел тебе привести учительницу языков. Почему до сих пор ее нет?
– Да разве тебе до учебы? Не ешь, не спишь. Хочешь, чтобы Повелитель потом обвинил в твоей худобе нас с хезнедар-устой?
– Это не твое дело. Тебе было сказано привести жену венецианского купца? Почему не привел? Где она? Только не говори, что сама не захотела идти, не поверю.
Кизляр-ага замахал на Роксолану ручками:
– Чего взъярилась? Придет твоя учительница.
– Когда придет? И еще ты должен привести наставницу, чтобы игре на кануне учила.
– Что-то я такого распоряжения Повелителя не помню…
Роксолана хотела огрызнуться, мол, зато я помню, но вовремя сдержалась. Приподняла бровь:
– Ты не помнишь? У кизляр-аги память стала плоховата? Надо сказать об этом Повелителю.
Тот снова замахал руками:
– Помню, помню. Приведу.
Он вылетел из комнаты Роксоланы, утирая лоб платком. Вот бешеная! Ладно бы требовала себе украшения или наряды, а то ведь учителей требует. Ладно, пусть учится, может, скорее надоест со своими глупостями.
И снова евнух мучился, пытаясь найти ту самую золотую середину между валиде, Махидевран и этой ученой Хуррем. Он пытался понять, стоит ли говорить валиде об учительницах Хуррем. Не сказать нельзя и сказать – значило бы словно разрешение просить.
Нашел-таки выход, отправился к валиде со вздохами:
– Валиде-султан…
– Кизляр-ага, что случилось?
– Нет, ничего. Просто хотел сказать, что буду отсутствовать в гареме полдня, а то и больше. Если что-то нужно, скажите сейчас…
– А где ты будешь?
Хафсу не обмануло притворно сокрушенное выражение лица евнуха, она прекрасно знала кизляр-агу и понимала, что это спектакль. Просто ему нужно сообщить, куда уходит, и заручиться поддержкой.
Валиде игру приняла: с кизляр-агой ссориться вовсе ни к чему, они всегда заодно, хотя он и двуличный.
– Пойду за учительницей для Хуррем.
– За кем?!
Последовал новый вздох, евнух стрельнул глазками на госпожу и снова опустил их, привычно сложив руки на отсутствующем причинном месте. И вдруг вспомнил о словах Хуррем про дурную примету, испуганно дернул руки в стороны. Валиде с изумлением смотрела на эти пассы.
Он опомнился, фыркнул:
– Повелитель перед отъездом велел привести для Хуррем учительницу языков. Ибрагим-паша нашел жену венецианского купца, она грамотная, теперь сказано привести.
– Гяурку в гарем?
– Она правоверная. К тому же сестра друга нашего Ибрагим-паши.
– И к чему этой Хуррем учиться? И без того весь ум в книги ушел.
– Она еще одно письмо Повелителю написала…
– Еще? Чего же ей нужно, ведь Повелитель не отвечает.
– Валиде-султан, они договорились, что Хуррем будет писать каждую неделю, а он необязательно отвечать.
– Это она тебе сказала?
– Да.
– Лжет.
Кизляр-ага вздохнул:
– А если правда?
Хафса и сама об этом подумала. Что, если они и впрямь договорились, что Хуррем будет писать? Все могло быть, если вспомнить, что султан сам по вечерам учил наложницу выводить закорючки на бумаге, точно она не женщина, а ученый улем.
Хай Аллах! Знала бы, как повернет, разве допускала под очи Повелителя эту певунью?! И в гарем не взяла бы. Вот змею подбросил Ибрагим!
– Иди выполняй приказы новой госпожи.
И кизляр-ага тоже хорошо знал валиде, и его не обманула ее притворная послушность судьбе.
– Я выполняю приказы Повелителя, валиде-султан.
Хотел добавить, что Повелитель околдован змеей, но придержал язык: кто знает, как повернет?
И снова он привычно сложил ручки внизу живота, но опомнился. Шайтан! Пока не знал, вел себя, как хотел, а теперь вот вспоминай каждый раз, что пальцы переплетать нельзя и руки складывать тоже! Когда семенил от валиде по коридору, мелькнула мысль, что, может, своей дурной привычкой и испортил себе жизнь? Может, потому и лишился мужского достоинства, что к нему руки прикладывал?
Хотя нет, лишился раньше, позже стал его словно защищать, скрывать отсутствие за сложенными руками. Кизляр-ага снова мысленно выругался, словно Хуррем виновата, что он кастрат.
Валиде сказала Роксолане правду: Ибрагим действительно нашел для султана новую наложницу. Он очень постарался, Анна была похожа на саму Роксолану – зеленоглазая, стройная, образованная и умная, только ростом выше, под стать самому Сулейману. Она была опытная в любви, одинаково хорошо умела доставить мужчине удовольствие в постели, поддержать разговор или просто разыграть смущение.
Казалось, перед такой наложницей Сулейман не устоит. Он и не устоял, даже не находил нужным сопротивляться. Разве султан должен отказываться от красивой женщины только потому, что дома ждет беременная наложница? Никогда такого не бывало и никогда не будет.
Ибрагим раздобыл красавицу в Софии. И новая женщина у султана, казалось, заставила его забыть, зачем пришел в эту землю. Остановились, стояли уже не первый день, а Сулейман все не объявлял, куда пойдут дальше. Формально просто ждали, пока подтянется остальное войско, в действительности султан проводил дни и ночи с Анной и охотился. Охотился тоже с ней, бесстрашная красотка скакала рядом, пыталась стрелять из лука, восторженно кричала, лица при этом не прятала.
Может, это и подкупало Сулеймана? Необычная женщина с необычным поведением, такую в гарем нельзя, но Анна вызывала восторг своей смелостью, презрением опасностей, ловкостью и любовным пылом. Он довольно быстро выяснил, что ее знания не просто поверхностны, а обрывочны и никуда не годны, красавица нахваталась умных выражений, не всегда понимая их смысл, но умело щеголяла «образованностью».
Две недели султан расслаблялся в обществе гяурки, две недели его наставник Касим-паша сокрушенно качал головой: идти в поход, чтобы забавляться с женщиной? Об Анне бросил Повелителю невзначай:
– Вряд ли такая будет хорошей матерью…
Сулейман рассмеялся:
– Я не жду от нее детей.
– И в гарем ее нельзя, перессорит всех со всеми, – упрямо добавил Касим-паша.
– И в гарем не возьму. Эта красавица только для забавы на время. В гареме и без нее женщин достаточно.
Но о Хуррем упорно молчал, даже с Ибрагимом молчал. А тот молчал, боясь себя выдать.
Роксолана была права, чувствуя его страсть, обжигающую на расстоянии, такова была сила воли и характера грека, что если чувствовал что-то сильно, то и впрямь мог издалека убить или сжечь. Он желал оставленную в Стамбуле женщину. Не свою, Сулейманову, носящую от султана ребенка, но от этого ставшую почему-то еще более желанной. Ибрагим уже забыл свое давнее намерение выдать своего сына от Роксоланы за султанского и привести его к трону. Нет, сейчас он просто хотел эту женщину!
А то, что она почти кадина, распаляло страсть еще сильней. По ночам представлял, как обнимает, зовет с собой, она отвечала… Чувствовал, что отвечала, поддавалась его рукам, губам, его страсти, загораясь сама.
И вдруг перестала! Там, вдали, женщина словно очнулась, стряхнула с себя наваждение далекой страсти Ибрагима, оттолкнула его руки.
Ах так? Ты будешь моей, даже если это приведет и к твоей, и к моей гибели! – решил Ибрагим. Почему, зачем? Разве не было, кроме этой зеленоглазой худышки, других женщин? Умных, красивых, достойных его любви, возможно, больше, любовь к которым не угрожала жизни? Или именно опасность распаляла Ибрагима сильней самой страсти? Он и сам не смог бы ответить, знал одно: вернется – продолжит атаки на Хуррем, будет добиваться ее, пока не добьется.
А пока вокруг были походные шатры, и сладко стонала на ложе султана красавица Анна.
Сулейман дарил ей безумные подарки, осыпал золотом, драгоценными камнями, а еще ласками. И только он один знал, что все чаще по ночам руки вместо полных плеч Анны ищут худенькую Хуррем, ждут смущения и ответной страсти, а не расчетливых вздохов и умения опытной любовницы.
Он не оставлял ее на ложе до утра, выпроваживал, как только получал удовлетворение, но Анна, предупрежденная, что султана нельзя видеть спящим, не противилась, поднималась и уходила. И Сулейман оставался пусть удовлетворенным физически, но один. Тогда и искали руки Хуррем. Искали, но не находили, та была далеко в Стамбуле. И писем, как обещала, не писала.
– Повелитель, гонец. Письма из Стамбула.
Сулейман кивнул, отодвинув в сторону поднос с несколькими свитками, мол, потом почитаю. И вдруг один небольшой свиток привлек его внимание. Сулейман хорошо знал эту бумагу, она из его собственного кабинета. Хуррем? Неужели наконец собралась написать?
Рука невольно потянулась к письму.
Печать сломал не глядя, очень не хотелось разочароваться. Но одного взгляда на не слишком твердые буквы было достаточно, чтобы понять: она! А в письме…
«Даже солнце без вас для меня не встает…»
Девочка моя любимая! Она ждала письма, Сулейман пробежал глазами остальное и понял, что уже писала и ждала ответа, тоскуя и ужасаясь отсутствию. Хуррем ждала, а он обнимал Анну, насквозь фальшивую и алчную?
Да, он поинтересовался у красавицы, что ей привезти из похода, Анна лукаво перечислила множество украшений, которые хотела бы иметь, подарков, слуг…
– А книги?
– Книги? Зачем они мне, разве я уже не достаточно образованна?
Хуррем просила привезти книги…
В письме она уже ничего не просила, кроме одного – ответить. Только ответить, чтобы знала, что не забыл, что не выбросил из головы, выехав за ворота.
Анна подошла сзади, начала ластиться, Сулейман отодвинул рукой:
– Иди к себе.
– Уже вечер… Я так тебя хочу…
– А я нет. Иди к себе.
– Повелитель чем-то недоволен? Я что-то сделала не так? Простите слабую, любящую вас женщину…
Анна знала, когда можно тыкать, а когда лучше перейти на «вы» и выказать уважение. Султан не доволен, значит, она должна быть покорной. Не знала только одного: Сулейману не нужна наигранная покорность или расчетливая строптивость, он неплохо разбирался в людях, хотя и был замкнутым человеком, а потому давно разглядел фальшь в поведении любовницы. Она хороша в постели, но не в жизни.
– Ты все сделала так, как надо, и получишь у Ибрагима хорошие подарки. А сейчас иди к себе, мне нужно прочитать письма и написать ответы. Иди.
Голос звучал мягко и твердо одновременно. Ему не хотелось зря обижать женщину: в конце концов, она не виновата, что уродилась такой или такой стала. А что фальшивит, так это от желания побольше заработать на встрече с султаном, не каждый день выпадает такая удача.
Сулейман вдруг подумал, что и эту наложницу ему нашел Ибрагим.
Анна ушла, обиженно надув губки, а Сулейман снова взялся за письмо Хуррем.
Она чуть лукаво сообщала, что нечаянно рассыпала в траву его подарок Гульфем, взамен утраченного жемчуга пришлось отдать большой рубин. Просила прощения за то и другое. Сулейман все понял – и что рассыпала из ревности, и что за попытками выглядеть веселой скрывается страшная тоска.
Какой же он жестокий! Не было писем от нее, мог бы написать и сам. Гульфем жемчуг послал, обидевшись на отсутствие писем от Хуррем, словно мальчишка, а не подумал о том, что все письма посылаются через валиде и кизляр-агу. Небось, ей пришлось поскандалить, чтобы хоть это отправили…
Стало чуть смешно, султан подвинул к себе чернильницу, взял в руки калам.
- Мне без тебя сиротой жить.
- Мне без тебя и в жару стыть.
- Рай без тебя, как зимой куст.
- Мне без тебя целый мир пуст…
Валиде написал, чтобы напомнила кизляр-аге все порученное в отношении Хуррем, а что поручил, не упоминал. Вежливо благодарил за заботу о наложнице и будущем ребенке.
Он не позвал Анну ни этой ночью, ни потом. Потом было некогда: утром султан объявил, что ждать отставшие войска больше не будет, пора выступать. И куда выступать, тоже объявил – на Белград.
Сулейман выслал вперед к Белграду тысячу янычар. Но военачальников поразил приказ султана взять крепость Земун. Крепость невелика, расположена северней Белграда, для взятия самого города роли не играла. Зачем она Повелителю?
Все разъяснилось быстро, когда вспомнили, почему взять Белград не удалось Мехмеду Завоевателю. Город с двух сторон охватывали реки – Дунай и Сава, а с третьей – гора Авала, хорошо защищен. Османы закрыли подступы с юга, с суши, но остались переправы. Дунай широк, а вот через Саву венгры легко помогали осажденному городу, перевозя оружие и продовольствие.
Эта ошибка не должна повториться, потому и нужен был Сулейману Земун на другом берегу Савы.
Забыта Анна, забыты ее жаркие объятия, Сулеймана-любовника сменил Сулейман-воин. Нет, он не намеревался бежать впереди янычар, штурмуя стены крепостей, не желал подставлять свою голову под ядра или чужие мечи; дело султана – все предусмотреть и рассчитать, а потом приказать, да так, чтобы не посмели ослушаться. И если он правильно рассчитал и все предусмотрел, то любая крепость должна быть взята, не существует крепостей, которые бы не сдались.
Анна пыталась протестовать, умоляла взять с собой, почти висла на полах халата, султан брезгливо оттолкнул:
– Ты умная женщина, должна понять, что все кончено.
И тут она выдала себя и Ибрагима заодно:
– Это из-за письма той роксоланки? Чем я хуже, почему ты не желаешь вести умные беседы со мной, почему не читаешь мне стихи? Разве моя грудь мягче, разве моя талия не тоньше?
Он спокойно и почти безучастно смотрел, как унижалась женщина, потом поморщился:
– Когда Хуррем заподозрила, что я мог ее забыть, то написала о своей любви, а не стала выговаривать мне из-за любви к другой.
– Это ложь! А если это ложь? Написать можно все, что угодно. Посмотри, она там, далеко, а я здесь, рядом, живая и горячая…
Сулейман снова поморщился, вырвал полу халата из цепких пальцев женщины и презрительно бросил:
– Как можно любить женщину, которая так унижается?
Анна осталась рыдать на ковре шатра… Она не выполнила то, ради чего была приставлена к Сулейману. Нет, не Ибрагимом приставлена, а с его помощью венецианцами. Не вызнала заранее, куда направит свои стопы, бросит тысячи своих янычар Сулейман, не подсыпала ему яд, не пустила в ход кинжал. Она ничего не смогла и теперь будет отвечать перед теми, кто рассчитывал на ее ловкость, на ее влияние на султана. Яд и кинжал планировались на крайний случай, если султан повернет в сторону Италии, но это только предположительно, слишком далеко та же Венеция по суше от Стамбула. Ее задачей было стать постоянной спутницей, советчицей, глазами и ушами купцов рядом с султаном.
Теперь она должна вернуться в бордель, чтобы там вспоминать об упущенных возможностях.
Нет уж! – решила Анна. У нее столько султанских подарков, что хватит, чтобы исчезнуть и прожить остаток жизни спокойно и в достатке где-нибудь подальше и от Стамбула с его султаном, и от Венеции тоже.
Анна действительно исчезла, только не так, как рассчитывала. Золото и драгоценности любила не только она, а красивую женщину, даже если та царапается и кусается, как дикая кошка, всегда можно продать. Не в Стамбуле – и без него найдутся невольничьи рынки.
Схватка
Тянулись трудные дни ожидания. И вдруг…
– Хуррем… тебя валиде-султан зовет…
Голос у кизляр-аги словно патока, иногда кажется, что он даже липнет.
– Зачем, не знаешь?
– Гонец от Повелителя прибыл…
– И?
– Поторопись, звали же.
– Ты скажешь, что привез гонец?!
– Письма привез. Кажется, и тебе тоже…
Она мчалась так, что кизляр-ага с трудом поспевал следом. Рабыни тоже. В покои валиде-султан влетела запыхавшись, остановилась посередине комнаты:
– Где письмо?
– Какое? – Хафса с укором посмотрела на евнуха, тот за спиной развел руками, мол, от этой колдуньи ничего не утаишь.
– Мне от Повелителя! – Роксолана почти пританцовывала от нетерпения.
Валиде протянула ей свиток с султанской печатью, ее взломать не решились – потому, что в письме, не знали.
Роксолана, не задумываясь, сломала печать, развернула лист. Буквы прыгали перед глазами так, что с трудом разбирала их, складывая в слова. От волнения даже забыла, что читать надо справа налево, пару секунд с недоумением смотрела на текст.
Наконец, разобрала. Когда прочитала стихотворные строчки, дыхание перехватило, губы задрожали, руки затряслись.
Валиде внимательно наблюдала за наложницей. Что ее так взволновало?
– Что тебе написал Повелитель?
Роксолана вскинула счастливые, торжествующие глаза:
– Что любит, ждет встречи…
– Неужели?
– Да! Вот:
- Прости, если сделал я что-то не так.
- Тебя лишь, Хуррем моя, вижу в мечтах!
Ее голос звенел, в нем слышалось торжество чувствующей, что ее любят, женщины.
Хафса смущенно хмыкнула. Хорошо, что, кроме нее, в комнате только кизляр-ага, хезнедар-уста и пара молчаливых служанок, которые скорее проглотят собственные языки, чем распустят их, потому что прекрасно знают, что могут лишиться не только этих самых языков, но и голов, во ртах которых те помещаются.
– Думаю, не стоит по всему гарему кричать, что именно пишет Повелитель. Это для тебя строчки, а не для всех.
– Конечно. Он не получал моих писем до сих пор. Как вы это объясните, кизляр-ага?
Хуррем повернулась к евнуху так быстро, что тот даже отшатнулся, замямлил:
– Откуда мне знать? Гонец не справился или пропал. Такое бывает… Не только с твоими письмами, даже с письмами самого Повелителя.
– Мне писать, что вы не выполняете наказов Повелителя, или пока подождать, вдруг у вас появится время их выполнить?
– Появится, появится. Занят был, Хуррем, все сделаю, что Повелитель велел. Ведь вожу же вас в его библиотеку…
Валиде поморщилась, было противно слушать, как лебезит евнух; сделала знак, чтобы уходили.
Роксолане тоже было противно, да и вовсе не хотелось разговаривать с кизляр-агой, она поспешила к себе, чтобы снова и снова перечитывать письмо от султана. Не забыл, не разлюбил, жаждет встречи! Остальное неважно, пусть злится валиде, пусть мечется кизляр-ага, пусть завидуют и шипят вслед наложницы и рабыни, она знает, что нужна Сулейману, а это главное.
«Мне без тебя целый мир пуст…». Разве могут быть лучшие строки?!
Она села у светильника, борясь с желанием немедленно написать ответ. Нет, ее письмо должно быть столь же изящным и непременно со стихами, потому нужно сначала все продумать. Завтра напишет…
Со вздохом свернув письмо трубочкой и завязав ленточкой, она сунула драгоценное послание за пазуху и взялась за покрывало на постели. Сейчас лучше лечь спать. Роксолана уж помнила каждую букву письма, знала, что до утра будет лежать и, глядя в темноту, повторять и повторять мысленно волшебные строки.
Счастливо улыбаясь, отдернула покрывало и замерла…
Она и сама не могла бы объяснить, что именно остановило. Несколько мгновений, даже не понимая, просто смотрела на постель. Нет, там ничего не было… ничего, кроме… осторожно склонилась, потом осторожно откинула покрывало в ноги и шагнула к светильнику. В спальне никого не было, а светильник тяжелый, но женщина не позвала служанок, подтащила светильник сама.
Нет, чутье ее не подвело: на зеленой простыне постели щедрой рукой было рассыпано битое стекло! Тонкие, словно иголки, осколочки поблескивали на свету.
Роксолану прошиб холодный пот. Она заметила случайно, просто пламя чуть качнулось, и ей показалось, что на простыне что-то сверкнуло. А ведь могла бы просто лечь. Лечь на острое битое стекло, загнав себе осколки в спину, в ноги, в живот!
Стало страшно, по-настоящему страшно. Она однажды еще девчонкой в Рогатине загнала себе крошечный кусочек стекла в ногу. Та болела долго, пока не нарвала и тело само не вытолкнуло осколочек из себя. Но это один, а если много?
Как теперь жить? Бояться лечь спать, сесть, взять что-то в рот, бояться вообще что-то тронуть руками? Пока вернется Повелитель, ее могут уничтожить, причем заставив страдать и умирать в мучениях. Для отвода глаз казнят какую-нибудь рабыню, но ей от этого легче не станет.
Кто мог насыпать стекло? Только те, кому поручено ее оберегать, те, кому она должна доверять больше всего. Постель перестилает Гюль… Неужели?! Они с Гюль в гарем попали одновременно, но разве вина Роксоланы, что девушку не заметили, что так и осталась она просто рабыней? К себе прислуживать взяла, чтобы не попала к кому-то вроде Махидевран, работать не заставляла, для себя многого не требовала. Но они с Фатимой сначала молча смотрели, как баш-кадина избивает соперницу, а потом заглядывали в глаза, чтобы не прогнала.
Теперь Фатимы не было, она попросилась на покой, а вот Гюль осталась. За что же ты меня так, Гюль? Неужели зависть и ревность столь сильны, что способны заглушить все остальные человеческие чувства? Что же за место такое – гарем, что в нем проклято все хорошее?! Разве можно жить только ненавистью, сплетнями, всего опасаясь или клацая зубами, чтоб боялись тебя? Что это за жизнь?!
Господи!!!
Нет, никакая любовь султана не спасет в этом волчьем логове, невозможно остаться чистой в этой грязи, сохранить ту самую незамутненную душу. А если так, то стоит ли пытаться сохранить? Зачем? Чтобы погибнуть, будучи преданной теми, кому желаешь только добра?
Если бы ей снова расцарапала лицо Махидевран или вонзила нож в спину Гульфем, Роксолана поняла бы, не простила, но поняла. Но ждать беды от тех, с кем делишь кусок лепешки, значит, не жить, а превратиться в забитое, полусумасшедшее существо.
Нет, Босфор рядом, лучше уж туда – в его волны. То-то будут рады в гареме!
Роксолана не заметила, как долго простояла над раскрытой постелью, скорее всего – несколько мгновений, просто понимание ужаса ее положения потрясло настолько, что счет времени потеряла. Услышав шум от перетаскиваемого светильника, в спальню заглянула служанка. Роксолана стояла, все так же уставившись на постель.
– Госпожа…
Служанка не успела спросить, не нужно ли чего-то; еще мгновение, и Роксолана бросилась бы бежать на самый верх стены, чтобы оттуда прыгнуть в волны Босфора. Но внутри вдруг требовательно толкнулся ребенок. Впервые, хотя давно пора бы. Напомнил о себе, о том, что она не одна, что не имеет права распоряжаться и его, не рожденной пока жизнью.
Еще мгновение Роксолана стояла, прислушиваясь к толчкам внутри себя. Но ребенок поменял положение и затих.
– Маленький мой, как же я могла, как посмела думать только о себе?! Нет, я не могу, не имею права сдаться, я должна выносить и родить тебя, а потом вырастить, даже если придется всех остальных просто загрызть.
Она отшвырнула покрывало и вдруг решительно собрала в ком простыню, покрывавшую матрас. Делала это осторожно, стараясь не касаться середины и не трясти.
Служанка кинулась:
– Госпожа, давайте я сделаю.
Роксолана остановила ее жестом:
– Стой, где стоишь. Кто стелил постель?
– Гюль! Она сегодня меняла простыни…
Значит, все-таки Гюль?
– Не трогай больше ничего, пока я не вернусь, и сюда никого не пускай, Гюль тоже!
Это же она приказала стоящему в коридоре евнуху:
– Никого без меня в мою комнату не пускай! И никого не выпускай!
Тот ничего не понял, но на всякий случай кивнул. Странная эта Хуррем; то к себе прибежала, сверкая глазами, то теперь умчалась с простыней в руках. Может, кто-то спал на ее постели? Евнух тихонько хихикнул от такого предположения.
А сама Роксолана действительно мчалась к валиде-султан. У двери ее остановил евнух Хафсы:
– Валиде-султан уже собирается спать.
– Ничего, меня выслушает!
Евнух заступил вход; он огромный, рыхлый, Роксолана по плечо, хоть ползком между ног проползай. Но она ползать не намерена, зашипела так, что у евнуха остатки волос поднялись дыбом:
– Пошел прочь! К черту!
Последнее заорала уже по-русски, евнух отскочил, не зная, чего еще ждать от этой бешеной, хотя должен бы погибнуть, но не пустить ее к валиде без разрешения.
Хафса действительно намеревалась ложиться. После ухода Хуррем она отправила прочь и кизляр-агу, говорить ни о чем не хотелось. Никакие уловки не помогали, зеленоглазая колдунья продолжала властвовать над душой султана. Оставалось надеяться на одно – что не выживет при родах. Но до этого еще далеко, придется потерпеть…
Валиде сокрушенно вздохнула: не просто терпеть, а делать вид, что озабочена ее здоровьем, что ждет не дождется появления внука или внучки из ее пуза.
Вдруг у дверей покоев раздался какой-то шум. Хафса кивнула служанке:
– Посмотри, что там.
Но рабыня не успела – дверь рывком распахнулась, и на пороге возникла та, которой были заняты мысли валиде. Не нужно обладать большой наблюдательностью, чтобы понять, что Роксолана в бешенстве.
– Что случилось, Хуррем? Почему ты врываешься ко мне среди ночи?
– Мне нужны свои слуги.
– Тебе мало служанок? Но даже если трех недостаточно, разве это повод, чтобы вот так шуметь?
– Я куплю себе служанок сама, таких, которым буду доверять!
– Этим занимается кизляр-ага.
Валиде начала злиться: что себе позволяет эта нахалка? Разве получение письма от Повелителя, пусть и с объяснениями в любви, повод, чтобы так беситься?
Кизляр-ага, легок на помине, уже вкатывался в комнату собственной персоной. Его успели предупредить, что Хуррем с криком помчалась к валиде. Боясь еще какого-нибудь скандала, несчастный евнух поспешил за ней. Вовремя… Он двигался, как перекати-поле, бочком и бесшумно, возник на пороге покоев, как мираж, но был сразу замечен обеими женщинами.
– Вот он и отправится завтра со мной на рынок покупать рабынь.
– Что ты себе позволяешь?! Пока еще я распоряжаюсь в гареме.
Но Роксолана просто не желала прислушиваться, она чувствовала, что если сейчас отступит, то потеряет все.
– У меня будет свой евнух, даже два. Их я тоже выберу сама! Свои служанки и свой повар!
– А своего дворца тебе не нужно?
– Хорошо бы, но это потом.
Темные губы валиде стали совсем черными, сжались в узкую полоску, сквозь которую с трудом прорывались звуки:
– Почему я вообще должна выслушивать твои наглые требования? Ты будешь жить как все! Скажи спасибо за то, что тебе создали и такие условия.
Читать бесплатно другие книги:
