Употреблено Кроненберг Дэвид

5

Наоми летела японскими авиалиниями из Шарля де Голля в токийский Нарита. На откидном столике перед ней стоял ноутбук, на экране был сделанный айфоном снимок изысканной туалетной комнаты в первом классе 777-го “Боинга”. Особенно Наоми растрогала маленькая орхидея, пусть и искусственная, в матовой белой вазочке, приклеенной к зеркалу в уборной.

– Ты пролетела прямо надо мной, а я даже не знал. Ты меня убила, – жаловался Натан ей прямо в ухо.

Наоми тихо отвечала ему по спутниковому телефону, сдерживаясь, чтобы не повысить голос, тонувший в гуле самолета. Она терпеть не могла, когда невольно приходилось слушать чьи-то разговоры по телефону. К тому же ее сосед, гигант-голландец – нидерландский paspoort[12]в бордовой обложке Наоми заметила, когда он случайно выскользнул у мужчины из сумки и упал ей на кресло, – сидел совсем близко, они ведь летели не в первом классе, а в так называемом премиум-экономе, оборудованном сдвоенными креслами Sky Shell.

– Из Парижа в Токио летят на восток, а не на запад.

– Значит, ты улетаешь от меня все дальше и дальше, – вздохнул Натан.

Он сидел за столом в номере “Холидей инн” в Блур-Йорквиле, говорил в микрофон своего ноутбука, используя приложение для VoIP, и старался не унывать. Беседуя, Натан рассматривал фотографию обнаженной Наоми – одну из сделанных в припадке апотемнофилии. Она не успела удалить все.

– С чего ты такой сентиментальный? Что за дела у тебя там в Торонто? Мне начинать беспокоиться?

– Дела странные, и я по тебе соскучился, вот и все.

Голландец заказал мартини с водкой. Уже не в первый раз. Мужчина был высоченный и, может статься, вовсю подслушивал.

– Расскажи про странные дела.

– Синдром Ройфе. Новый, к той старой болезни никакого отношения не имеет. В последние годы Ройфе работал только над этим. Уж не знаю, открыл он его или просто описал. Ни о чем другом разговаривать не хочет, но и о своем синдроме ничего не рассказывает, пока не соглашусь на книгу.

Про затею с книгой, про сделку Натан написал Наоми по электронной почте, хотел узнать ее мнение. Наоми считала, что если представился шанс выйти за рамки привычной журналистской работы, то рискнуть, безусловно, стоит. Книга – это здорово, пусть даже она появится только в Сети.

– Она правда его дочь? Они живут вместе, и Ройфе ее изучает? То есть она тема его работы?

– Чейз. Ее зовут Чейз, – сказал Натан и впервые подумал: Чейз означает “погоня” – забавно, это имя подходит ей как нельзя лучше. – Да, похоже, дело обстоит именно так.

Подоспели мартини с водкой и плошка с закуской – какими-то мелкими ромбиками вроде орешков – для соседа Наоми. Воткнув “затычки” в уши, на мониторе, встроенном в спинку кресла, голландец смотрел экзотическое японское телешоу, и Наоми, впрочем, без особого интереса, задавалась вопросом, а понимает ли он хоть слово. Так или иначе мужчина время от времени фыркал.

– Вкусное извращение, читатели слопают! – одобрила Наоми.

Теперь, глядя в свой монитор, она изучала информацию о Токийском университете. Наоми пробовала представить жизнь Аростеги в изгнании – не получалось. И дело даже не в том, что японцы – закрытый народ. Французский грек, интеллектуал, убийца, поселившийся в Японии, – такое казалось невозможным. И будоражила, конечно. Наоми наткнулась на историю Иссеи Сагавы, японского студента, учившегося в Сорбонне, который убил и съел свою однокурсницу, голландку Рени Хартевельт. Он был признан невменяемым и перед судом не предстал, вернулся домой, свободно разгуливал по Японии и, сделавшись в своем роде знаменитостью, рисовал обнаженную натуру, занимался ресторанной критикой, циркулировал в круговороте ток-шоу. А что, если бы Сагава взял интервью у Аростеги? Эта мысль напугала Наоми, но и взволновала нестерпимо. Вкусное извращение.

– Вообще-то об этой точке зрения я не думал.

– Брось, ты ведь тоже пишешь о чувственной стороне жизни, как и я. Просто у тебя это слегка замаскировано. Только не вздумай ничего подписывать, – добавила Наоми.

– Этот старый чудак себе на уме. Не могу его раскусить.

– Скажи, что тебе нужно получить хоть какое-то представление, понять, тянет ли этот материал на книгу. В крайнем случае статью ты все равно напишешь.

– Если соглашусь, придется торчать тут, в гостинице, несколько недель. А то и больше. Чуть ли не жить с Ройфе придется. Вообще-то он уже показал мне апартаменты своей домработницы. В подвальном этаже.

– Закончу с Аростеги и приеду к тебе в гости.

– И все-таки это ненормально, тебе не кажется? Ты бы как поступила? Переехала бы жить к своему герою? Ходила бы с ним в один душ?

– Будешь внедренным журналистом. Это теперь модно.

– Ты уже договорилась с Аростеги о встрече? Он правда в Токио? Он согласился?

– Я достала электронный адрес посредника. Да, он хочет рассказать, как было дело. Ребята из “Дурной славы” просто счастливы. Давай, говорят, действуй. Он согласен встретиться.

– Слушай, этот Аростеги, вполне возможно, убийца. Где ты собралась с ним встречаться?

– Где – он скажет. Есть предположение, что у него в Токио дом.

– Опасно это.

– Ну, знаешь, он сам опасен. Но в том-то и весь интерес, так?

Неловкая пауза. В голове Натана пронеслось видение: Наоми и французский грек, убийца жены, в японском частном домике, от которого мурашки по коже – а в Токио есть частные дома? – кувыркаются в постели, потом она признается Аростеги, что заразила его Ройфе, а сама заразилась от Натана, Аростеги в ярости убивает ее и съедает.

– Что ты говоришь? – переспросил Натан.

– У меня какие-то выделения. – Наоми, как обычно, косвенным образом читала его мысли. – Не нравятся они мне.

Голландец слегка повернул голову. Услышал, наверное. Ну и пусть.

– Опять твоя молочница?

– Нет. Пахнет по-другому. – Наоми чуть повысила голос – нарочно, чтобы ее сосед услышал. Любопытно, знает он о Сагаве и убитой голландке? Может, в Голландии эта история тоже стала культовой? Интересное направление для исследования. – Придется анализы сдавать. Тоска.

Повисла многозначительная пауза, потом Натан вздохнул. Наоми насторожилась, вся обратилась в слух, на монитор она больше не смотрела.

– В последний раз, когда мы с тобой спали… В “Хилтоне”. В Схипхоле.

– Что? Ну?

– У меня уже была Ройфе, болезнь Ройфе. Ты, наверное, заразилась. Прости меня, я не знал. Вот засада! Сходи проверься.

– Что?! Да ты просто урод! Ушам не верю. Предлагаешь мне пойти к гинекологу в Токио? Да от них неизвестно чего ждать! Охренеть!

Сосед даже наушник вытащил из обращенного к Наоми правого уха – ясное дело, чтобы лучше слышать. Она вперила в голландца свой фирменный убийственный взгляд, мужчина улыбнулся смущенно, отвернулся. Но наушник обратно не вставил.

– Знаю, я…

– Ну ты и засранец! И где же, блин, ты ее подцепил? Хоть знаешь?

– Знаю. У той словенки с раком груди, с которой я работал в Будапеште. Дуни Хочевар.

– Да уж, работал ты с ней плотно! Внедренный журналист, мать твою!

– Я с ней из жалости спал, – оправдывался Натан. – Так увлекся этой историей, меня легко было соблазнить… Не знаю, что и сказать… Она ведь принимала иммунодепрессанты и все такое, понимаешь…

– Слушай, у меня прекрасная идея. Может, тебе Ройфе из жалости трахнуть?!

Наоми швырнула трубку в гнездо на подлокотнике, чуть не опрокинув стакан соседа. Голландец подхватил его в последний момент и улыбнулся ей сальной улыбочкой.

– Все-таки телефон в самолете ни к чему, вот что я думаю, – сказал он, но Наоми уже уставилась в свой монитор и общаться намеревалась только с фотографиями Аростеги.

– Наоми! Я здесь! – Увидев подругу, которая выходила из стеклянных дверей зоны иммиграционного контроля, толкая перед собой багажную тележку с литыми дисками на колесиках, Юки неистово замахала руками. – Как я рада тебя видеть, дорогая моя!

– Привет, Юки! Спасибо, что встретила. Да ты просто куколка!

На Юки было экстравагантное пальто из искусственного меха, темно-коричневого с лиловыми опалинами, кожаные перчатки цвета фуксии, мохнатый пунцовый шарфик в полоску и большие солнечные очки с овальными стеклами в оправе из бесцветного пластика – все это вполне соответствовало ее имиджу. Юки по-прежнему носила длинные волосы, полностью скрывавшие спину, и Наоми обрадовалась, увидев подругу ничуть не изменившейся.

В аэропорту девушки сели в сверхскоростной экспресс, доехали до станции Ниппори, и вот они уже в такси, пробираются по улицам Токио к дому Юки. Белых перчаток на водителе не оказалось, и Наоми огорчилась, однако руль был справа, а спинки сидений и подголовники задрапированы белыми кружевными салфеточками с рюшами в лучших традициях викторианской эпохи – точно как писали в интернете. Юки снимала Наоми на свой айфон, та в ответ без конца щелкала “Никоном”.

– Как приятно снова тебя видеть, – сказала Юки. – Знаешь, а ты повзрослела, уже совсем не та девчушка, что я помню.

– Хочешь сказать, постарела? – уточнила спрятавшаяся за видоискателем Наоми.

– Нет, конечно. И вот тебе фотодоказательство.

Юки полистала кадры, выбрала один и показала подруге. На снимке Наоми выглядывала из-за фотоаппарата, мило улыбалась и в самом деле, даже освещенная прямой светодиодной вспышкой, выглядела хорошо – выглядела живой, подумалось ей, живой во всех смыслах этого слова.

– Нет, правда, сама посмотри, – настаивала Юки. – Эффектная, сексуальная. Замужество пошло тебе на пользу. Натан, наверное, отличный муж, заботливый, и красивый к тому же.

– Юки, мы не женаты, ты прекрасно знаешь.

– Это современный тип брака, – возразила Юки. – Брак видоизменился, поэтому вас вполне можно назвать мужем и женой. Виртуальными супругами. Которые чаще общаются в интернете.

Юки жила в квартале Синсен к западу от станции Сибуя, в маленьком переулке с обветшавшими домами из бетона, голого или облицованного плиткой. У дверей Юки повернулась к Наоми, положила руки ей на плечи.

– Я скажу то, что говорит, приглашая к себе, любая молодая одинокая японка, которая сама зарабатывает на жизнь: квартирка маленькая, страшная, тесная, и мне стыдно тебе ее показывать, а приглашать пожить – и подавно.

Наоми чмокнула Юки в щеку.

– Тогда тем более спасибо. Лучшего места в Токио мне не найти, поверь.

За дверью Наоми обнаружила опрятную, ухоженную современную квартирку, похожую на маленькие студии в Бруклине или Квинсе, и даже расстроилась. Ни тебе циновок, ни футонов, ни ширм. Ничего удивительного, впрочем, ведь и сама Юки была опрятной, ухоженной и современной. Отдавая, однако, дань японской традиции, девушки сняли обувь у входа.

– Так ты прячешься? – спросила Юки, втаскивая на кухню огромный рюкзак Наоми. От спальни, служившей одновременно и гостиной, кухню отделяла только белая прозрачная занавеска. – Даже мои друзья не могут меня здесь найти, так что тебя точно никто не увидит.

– Не знаю даже… – Наоми вспомнила соседа-голландца, который явно ею заинтересовался и, пока ожидали багаж, без конца улыбался, кивал, заглядывал в глаза, будто их связывала какая-то интимная тайна, отчего Наоми стало не по себе, у нее разыгралась паранойя. – Не удивлюсь, если кое-кто из попутчиков хотел пойти за мной следом.

Юки рассмеялась – ерунда, мол, – и закрыла за собой крепкую стальную дверь. Затем взяла Наоми за руку, подвела к кровати, села на нее и похлопала ладонью по покрывалу с подсолнухами. Наоми бросила чемодан и сумку на розовый ковер, присела рядом. Пальто и перчатки Юки не снимала.

– Кровать отдаю тебе. А сама лягу на полу, в спальнике. Мне не привыкать.

– Ну уж нет, – возразила Наоми. – Придумаем что-нибудь другое. Могу лечь на кухонном столе.

– Это идея, – рассмеялась Юки. – Боюсь только, он маловат.

Наоми наконец расслабилась, ведь путешествие закончилось, и сразу ощутила глубокую, свинцовую усталость от того, что преодолела одним махом столько часовых поясов. Она была как в бреду и насчет кухонного стола почти не шутила: представляла себе, как лежит на нем навзничь, свесив ноги, а на них тихо покачиваются тапочки. Глаза у Наоми болели, кажется, даже с обратной стороны, глаза Юки, напротив, блестели от возбуждения.

– Ну так как? Найдется в этой истории что-нибудь для меня? Национальный колорит? Информация, которая тебе не нужна, а мне сгодится? В последнее время босс недоволен моими материалами.

Неплохо бы вознаградить меня за помощь, намекала Юки, но так деликатно, что можно было не обращать внимания, и Наоми не обратила. Однако она и в самом деле оказалась в долгу перед подругой и нуждалась в ней. Юки работала агентом по связям со СМИ в “Моногатари пиар” – одной из крупнейших пропагандистских организаций Японии, специализировавшейся на скандалах, особенно политического свойства, в которые попадали знаменитости, и занимавшейся спиндокторингом. Юки была молодым агентом, но знала всех, кто имел отношение к японским СМИ – замкнутому сообществу, жившему по строгому регламенту.

– У меня здесь встреча с очень опасным человеком. И об этом никто не знает.

– Даже Натан?

– Да нет, этот говнюк знает.

Глаза у Юки сделались еще больше.

– Ого! – Она потупила голову, опять взяла Наоми за руку и, не глядя на нее, сказала тихо: – Может быть, ты напишешь, с кем связаться в случае чего? Кроме Натана?

– Непременно, Юки. Хорошая мысль. Кстати, и ты свяжи меня кое с кем.

– С кем? – Теперь, сказав о том, чего боялась больше всего, Юки снова смогла взглянуть на Наоми.

– Гинеколог у тебя есть?

– У нас была чудесная домработница, португалка, она жила здесь. Но, к сожалению, ей сделали предложение получше, – рассказывал Ройфе.

– Правда? – спросил Натан.

– Да, друг предложил ей руку и сердце. И нашей португалки след простыл.

– Она забыла свой флаг.

Натан кивнул на пластиковый португальский флажок, прикрепленный к стене. Рядом с ним висел плакат с роскошным видом мавританского замка в горах у Синтры, неподалеку от Эшторила; в правом нижнем углу красовался слегка надорванный герб Синтры. В эту минуту, запихивая свое белье в светлый, облицованный березовым шпоном икеевский комод, стоявший под плакатом, Натан понял, как отчаянно не хватало домработнице-португалке окна в подвальной комнате, и тогда вместо него она повесила на стену изображение местности, продуваемой всеми ветрами. Что ж, плакат пусть остается, а вот флаг придется спустить. Кстати, почему здесь нет зеркала?

– Она сбежала ночью. Барахло свое здесь побросала. Горячая была дамочка.

С этими словами Ройфе присел на корточки и принялся без всякого смущения рыться в фотосумке, которую Натан оставил раскрытой на мохнатом ковре. Щетинки ворса маячили у Натана перед глазами. Ковер, наверное, годов семидесятых. Или ворс снова в моде? Ковер был грифельного цвета, что как-то не вязалось с интерьерами семидесятых. Ну не безумие ли? Он правда на это согласился? Он в самом деле сможет здесь заснуть, проснуться и потом нормально функционировать?

Натан решил призвать на помощь чувство юмора.

– Я, пожалуй, смогу частично заменить вашу домработницу, если нечем будет заняться. С метелкой для пыли я неплохо управляюсь.

– Поймаю тебя на слове, так и знай. Здесь страшный бардак. Ух ты, классная штука! – Доктор держал в руках беспроводное устройство для управления вспышками. – Что это за фиговина? “Беспроводной блок управления вспышками «Никон” SU-800», – прочитал Ройфе на этикетке. – Круто.

Чтобы подключиться к беспроводной сети, Натан воспользовался точкой доступа LTE на айфоне. Ройфе дал ему пароль от своего вайфая – “Имя сети: DoctoR. Пароль: inFeKtion!!”, который чья-то трясущаяся рука записала серебристым маркером на обратной стороне десятидолларовой подарочной карты PizzaPizza/ Toys “R” Us.

– Верни мне, когда подключишься, – предупредил доктор.

Опасался, как бы менеджеры бонусной программы PizzaPizza не узнали пароль от его вайфая? Вряд ли. Старикашка уж слишком настойчиво уверял, что с техникой не дружит, а на самом деле, похоже, прекрасно разбирался в айфонах, айпадах и прочей электронике, поэтому паранойя, охватывавшая Натана в доме Ройфе, по-видимому, имела под собой основания. Натан не сомневался: если он воспользуется сетью DoctoR, каждый удар по клавише будет зафиксирован, каждое электронное письмо похищено и помещено в архив, каждый разговор по скайпу расшифрован и сохранен для каких-нибудь дурных целей. Или ему просто хочется думать так, хочется, чтобы эта история оказалась более захватывающей, чем предполагалось?

Сначала Ройфе поднял настоящую бучу: он хотел железобетонный, заверенный юристом контракт, который скрепит их тайный творческий союз, и тогда любые материальные претензии, равно как и разбирательства по поводу ненадлежащего обращения с пациентами и прочие юридические фокусы, связанные с медициной, станут просто невозможными. Но едва Натан согласился переехать к нему, доктор, казалось, беспечно махнул рукой на всю эту затею. Похоже, даже забыл на время, что ни в какую не давал Натану записать хоть слово, сделать хоть одну фотографию, прежде чем они не прогонят свою сделку через какое-нибудь солидное литературное агентство – “может, даже через Эндрю Уайли, агента Сакса”. Теперь он, видимо, был совершенно удовлетворен туманными идеями о том, каким волшебством создастся этот двуединый сплав, новое воплощение Сакса – с кинофильмом, а то и оперой, парочкой тонких пародий и, конечно же, злобными нападками коллег, которые будут горячиться от зависти, вызванной выходом в свет книги под рабочим названием “Употреблено: любопытный случай из практики”. Ройфе уже репетировал, как будет отвечать на обвинения в эксплуатации собственного профессионального опыта: “Мы работаем в русле освященной временем традиции клинических рассказов. Так делал Фрейд, так делал Шарко, так делал Лурия. И так делаем мы! Мы используем познавательный метод, нацеленный на то, чтобы вызвать дискуссию, абсолютно легитимный”. Натан был бы только счастлив, если бы энтузиазм Ройфе помог им продвинуться как можно дальше без бумаг, юристов, сделок, агентов и прочей головной боли. Он хотел знать, что в любой момент, хоть посреди ночи, может уйти, укатив за собой чемодан, не прощаясь и ни о чем не сожалея.

Натан рассказал Ройфе о своем пристрастии к “Нэспрессо”, и доктор, дабы скрепить их соглашение, принес в подземные владения юноши Pixie, кофемашину – личную, из рабочего кабинета, и две длинные коробочки с серыми капсулами Roma. Натан никогда не видел Pixie во плоти. Кофемашина была восхитительного серебристо-белого цвета и подозрительно гармонировала с ворсистым ковром.

– Не благодари. У меня на кухне еще одна стоит, шикарная, здоровенная. Так что без кофеина не останусь.

И теперь Натан пил Roma из белой изящной керамической чашечки с блюдцем – они шли в комплекте с машиной; на стенке чашечки в квадратной выемке со скошенными краями был нанесен логотип “Нэспрессо” – крылатая N, расколотая надвое. Зеленые прописные буквы на донышках сообщали, что это “Коллекция «Нэспрессо», сделано в Португалии”, и мысль, конечно же, возвращалась к плакату и бывшей домработнице. Синхронистичность? Наверное, таким образом космос выражает мне одобрение и не зря я сижу здесь, в подвале у Ройфе, решил Натан. Во всем происходящем, бесспорно, прослеживалась логика.

В маленькую, но толковую кухню бывшей домработницы (по соседству – гостиная с плиточным полом) Натан решил Pixie не относить, а оставить пока что в спальне на комоде. Ему хотелось чувствовать себя искателем приключений, поселившимся в европейском отеле, а не человеком, вынужденным переехать окончательно и бесповоротно – скажем, к своему недавно овдовевшему отцу. Однажды Натану уже пришлось это сделать, и снова испытать такое или подобное он не готов – уж слишком горькой и безысходной была его жизнь тогда. Вероятно, настроившись на волну Наоми, Ройфе объявил со смехом, что отдельного входа в жилище внедренного журналиста нет – тем легче за ним присматривать, однако ванна, душ и все остальное в рабочем состоянии.

Следовало признать: он остался здесь из-за Чейз. Захотел жить с ней в одном доме. Черт его знает почему. Чейз, конечно, привлекательна, но от нее немедленно повеяло легким безумием, а это сразу остужает и говорит о том, что не стоит предаваться напрасным мечтам. Но где она находится? Знает ли вообще о его переезде? Слышит ли его? Придет ли к нему в гости? Допив кофе, Натан попытался связаться с Наоми по электронной почте, позвонил, написал эсэмэску. Нет ответа. Тогда он набрал номер Дуни в Словении, и тоже безрезультатно – после девяти гудков связь прервалась, оставить сообщение ему не предложили, и безутешный Натан подумал, уж не убила ли она себя, не сумев пережить, что заразила его.

Наоми шла по кампусу Хонго Токийского университета, чаще именуемого просто Тодай, вдоль широкой обсаженной деревьями аллеи к лекторию Ясуда, похожему на крепость, облицованному темно-красной плиткой, с каменной аркой над входом, которая совершенно не гармонировала с самим зданием; затем свернула направо и по тропинке, затерянной в чаще, направилась к пруду Сансиро. Она шагала уверенно, ведь прежде чем отважиться выйти из квартиры Юки, где был на удивление устойчивый сигнал беспроводной Сети, само собой, досконально изучила путь на карте Google и в YouTube. Юки отказалась сообщить пароль от своего вайфая и настояла, что сама введет его на многочисленных электронных устройствах Наоми. Внезапная маниакальная недоверчивость охладила теплое чувство Наоми к подруге. Но сейчас она предпочла об этом не думать. Повторяя виртуальный путь в реальности, Наоми испытала дежавю, почувствовала одновременно уверенность и несвободу. Она спустилась по извилистым каменным лесенкам, прошла мимо студентов, кормивших карпов, обычных и парчовых, с больших валунов у берега, мимо маленького водопада и приблизилась к деревянной скамье, на которой сидел профессор юридического факультета Хидеки Мацуда. В электронной переписке, налаженной Юки, Мацуда дал понять, что беседовать в людном месте остерегается, однако не хочет показаться невежливым, и предложил компромисс – встречу у старого пруда на территории университета. Чтобы не спугнуть осторожного профессора, Наоми взяла с собой только айпад в специальной наплечной сумочке Crumpler и черную хозяйственную сумку из парижского магазина La Grande Epicerie, куда положила кое-какие вещи и мыльницу Sony RX100 – на всякий случай.

Профессор поднялся ей навстречу, слегка поклонился, не подавая руки.

– Приятно с вами познакомиться, Наоми.

– Спасибо, профессор Мацуда, мне тоже. Очень благодарна вам за помощь.

Короткую неловкую паузу заполнили доносившиеся с другого берега голоса студентов, которые говорили с рыбками и друг с другом. Наоми понимала: для этого аккуратного, учтивого мужчины лет пятидесяти в безупречном костюме и галстуке, в очках с простой оправой из нержавеющей стали их встреча – изрядный стресс. Наконец Мацуда достал из внутреннего кармана пиджака карточку и обеими руками, как визитку, протянул Наоми. Та взяла ее тоже двумя руками, но оказалось, это просто белая карточка, надписанная от руки исключительно по-японски – возможно, таким образом Мацуда намекал, что не хочет сообщать Наоми о себе ничего, кроме уже ей известного. Да, здесь потребуется помощь Юки. Они присели на скамью напротив маленького островка с пышной растительностью.

– Философа вы найдете по этому адресу, в какое время – я тоже указал. Сейчас он там живет. И хочет с вами встретиться.

Мацуда, конечно, рад был бы на этом и закончить, распрощаться с Наоми сейчас же, а может, немного прогуляться вокруг пруда, подробно рассказать ей, что тот был создан в 1615 году, имеет форму сердца, что его стали называть Сансиро после выхода в свет в 1908 году одноименного романа Нацумэ Сосэки, посвященного Токийскому университету, – словом, поболтать о невинных, милых и приятных вещах. Но Наоми не собиралась быть милой и приятной.

– Профессор, вы близкий друг Аристида Аростеги, верно?

– Нет, близким другом я бы себя не назвал. Мы оба занимаемся философией – он как профессионал, а я… хм, как философ, ведь философия связана с моей специализацией – юриспруденцией и международным правом. Вот что нас объединяет. Мы с ним пересекались время от времени на разных мероприятиях.

Наоми чувствовала, как поднимающийся от пруда сырой тропический жар пышет ей в лицо, наверняка уже красное. А Мацуде, кажется, вовсе не было жарко.

– Вы недавно виделись?

– Недавно? Нет-нет. Мы переписывались по электронной почте. Вы, конечно, понимаете, что в университете отношение к нему неоднозначное.

– Такое же неоднозначное, как к людоеду Иссеи Сагаве?

Мацуда чуть подался назад, словно от толчка в грудь, но в лице не изменился.

– Неуместное сравнение, Наоми.

– Профессор Мацуда, я собираюсь встретиться с мсье Аростеги наедине. Совсем наедине.

– И?

– Следует ли мне опасаться?

Мацуда поправил очки двумя руками.

– Смотря что вы имеете в виду.

– Я имею в виду, что хочу остаться живой и здоровой. Философ опасен? Не в философском или эмоциональном смысле. Я говорю о физической угрозе.

Профессор словно лишился дара речи. Он лишь пристально смотрел на Наоми, а когда стайка птиц взлетела с пруда, моргнул.

– Французская полиция подозревает его в убийстве, – напирала Наоми.

Очевидно, Мацуда не мог больше этого слушать. На лбу у него выступила испарина. Профессор встал.

– Пожалуйста, при встрече передайте мсье Аростеги привет от меня.

Мацуда поклонился, повернулся и зашагал вдоль пруда. Портфель, который Наоми заметила только сейчас, профессор крепко держал у бедра, тот даже не раскачивался.

6

Наоми стояла на улице, а вернее, в узеньком проулке с частными домами в западном районе Токио. Юки заверила ее, что, конечно же, такие дома, самые разные – и большие роскошные особняки, и миниатюрные, красивые, как игрушечки, коттеджи в стиле модерн, – в городе есть и их гораздо больше, чем, скажем, в Париже. Но когда такси, осторожно пробираясь среди велосипедов, цветочных горшков, детских колясок, пластиковых урн, скамеек и стульев, в беспорядке стоявших вдоль улицы, отъехало и Наоми увидела дом Аростеги, он не показался ей ни роскошным, ни игрушечным.

Шел девятый час, быстро темнело. Наоми достала маленький Sony RX100 – лучше пока сойти за туристку – и принялась снимать все вокруг. Света было мало; чтобы при длинной выдержке получить четкие снимки, Наоми фиксировала фотоаппарат, прислоняя его к какой-нибудь стене или столбу. Сгущались сумерки, горели ртутные фонари, из окон лился свет ламп накаливания – картинка получалась замечательная, объемная и сюрреалистичная. Наоми, казалось, слышала, как исступленно жужжат микросхемы RX100, с трудом балансируя цветовые температуры различных источников света.

Запечатлев магазин на другой стороне улочки с загадочными алюминиевыми, керамическими и стеклянными сосудами в запотевших витринах, Наоми обернулась к двухэтажному серому домику Аростеги с унылым палисадником у входа. Стены в грязных разводах, осыпающаяся штукатурка, рябая от ржавчины кованая калитка, чахлый замусоренный сад. Из окон второго этажа пробивался слабый свет, на первом было темно. Наоми уже, кажется, сфотографировала все вокруг, поэтому, пролистав напоследок сделанные снимки – не бросится ли что-нибудь в глаза, положила фотоаппарат в сумку, взяла чемодан за ручку и пошла через улицу, покатив его за собой.

На заборе рядом с открытой калиткой висел почтовый ящик из нержавейки с трафаретной надписью 13–23 в голубом прямоугольнике. Белые японские иероглифы во втором таком же прямоугольнике расшифровке не поддавались. Во внутреннем дворике, где на голых бетонных стенах мигали фонари в оранжевых плафонах, у девушки руки зачесались снова достать фотоаппарат – так много было здесь замечательно депрессивных деталей, свидетельствующих об упадке, в котором находилась жизнь этого человека (в статье она тоже об этом расскажет), – но Наоми удержалась. Не сейчас.

Стоя у входа, перед раздвижной деревянной дверью, Наоми пыталась разглядеть что-нибудь сквозь вертикальные вставки из рифленого стекла, но напрасно. Справа над дверью под конусообразным кожухом из оцинкованной стали висел электросчетчик, который Наоми поначалу приняла за камеру видеонаблюдения. Стены дома были опутаны электропроводкой, проложенной как попало, проржавевшие скобы местами почти отвалились. Наоми поискала звонок или дверной колокольчик, не нашла и постучала в стеклянную панель, та задребезжала. В глубине комнаты зажегся жидкий, тусклый свет, кто-то повозился с замком, и дверь отворилась.

На пороге, пряча лицо в тени, стоял Аростеги – высокий, внушительный, косматый. Наоми удивилась: на видео он показался ей маленьким и изящным. Она даже подумала, что ошиблась адресом, что перед ней кто-то другой, но, внимательно осмотрев девушку с головы до ног, человек заговорил, и по голосу, по акценту Наоми узнала Аростеги.

– Вы с сумкой. Хорошо.

Наоми с беспокойством глянула на свой чемодан.

– Ах, это… Здесь у меня техника. Фотоаппарат, вспышки и все такое. Подумала, пригодится. Мы ведь говорили о съемке, о том, чтобы показать людям, как вы здесь живете…

Аростеги наклонился, взял чемодан за верхнюю ручку.

– Тяжелая у вас техника.

Согнув руку, он откатил чемодан в сторону, коленом открыл дверь пошире, чтобы пропустить Наоми в дом.

– Снимайте обувь и входите, – сказал Аростеги, словно она могла забыть об этой местной традиции, тем более что сам хозяин был в носках, а его темно-красные туфли стояли здесь же, в гэнкане[13], перед ступенью, за которой начиналось пространство дома.

Наоми сидела в приплюснутом кресле-мешке, то есть почти на полу, в маленькой, тоже словно приплюснутой гостиной. Аростеги принес ей зеленый чай. Свет в комнате был таким же тусклым, каким казался снаружи, из-за двери, и сумрак усиливал сковывавшую Наоми тревогу. Задние раздвижные двери, стеклянные, грязные, открывались во тьму. Теперь она разглядела Аростеги: осунувшийся, небритый, седая шевелюра с редкими темными прядями немыта, нечесана, одежда помята – вероятно, он в ней спал. Однако все это почему-то делало профессора еще привлекательней, и Наоми понимала: вот где причина ее беспокойства, а страх здесь ни при чем.

– Спасибо.

Она взяла чашку. Аростеги сидел напротив, на сложенном диванчике-футоне, и, обхватив свою чашку руками, будто греясь, тоже пил чай. От него вроде бы доносился какой-то аромат, вызывавший смутную ассоциацию с Японией и в общем приятный.

– Итак, у вас есть фотоаппарат. Это хорошо. И вы захотите снимать. Я и сам сделал фотографии. Весьма впечатляющие.

После этих слов Наоми поняла, что засевшее внутри беспокойство наконец переросло в испуг, а то и в настоящий страх. Она гнала от себя образ этого человека, который, благоухая ароматными миазмами, скрупулезно фотографирует частично съеденную голову жены. Может, Аростеги и запостил те фотографии? Тогда кто он – наглый убийца или извращенец?

Наоми поспешила заполнить затянувшуюся паузу, пробормотала, слегка запинаясь:

– Вы? Делали фотографии? А… документальные или художественные?

Аростеги нехорошо засмеялся. Долго вытряхивал из пачки, лежавшей рядом на диване, японскую сигарету, закурил, снова засмеялся, выдыхая в сторону Наоми облачка дыма.

– Теперь курю только японские. Хочу стать японцем. Никогда больше не заговорю по-французски. Никогда. Говорят, Толстой выучил древнегреческий очень быстро, как только всерьез им занялся. Я тоже быстро выучу японский. А до тех пор буду говорить только на английском и немецком. Философствовать, по крайней мере, лучше на немецком. Но, может, я сделаю так, что и японский станет важным языком для современной западной философии. Если хватит времени.

– Фотография говорит на языке, понятном всем. Поэтому вы ею занялись? – Наоми прощупывала почву.

– Мне кажется, вы видели мои работы, – сказал Аростеги. – И можете сами сказать, документальные они или художественные. Я думаю, и то и другое.

– Я видела ваши работы?

– В интернете. Знаменитые снимки моей жены. Я выкладывал их в Сеть с университетского компьютера, из Тодая. – Аростеги снова рассмеялся, коротко и сухо. – Об этом еще не известно.

– Вашей жены?

Наоми хотела, чтобы вопрос прозвучал глуповато – так и получилось, – сейчас она прикидывалась наивной американкой, которую легко поразить; занимаясь журналистикой, Наоми часто играла эту роль.

– До и после. В основном после. Вот эти-то последние всех и интересуют. Уверен, вы их видели. На arosteguyatrocity.com.

Аростеги поднялся, наклонился к Наоми, подлил чаю. Хотя ее чашка оставалась почти полной. Зачем он это сделал? Чтобы напугать, спровоцировать? Непроизвольно Наоми слегка отпрянула.