Глаз Сивиллы Дик Филип

— Привет, — сказала Мартина, оторвавшись наконец от видеофона. — О чем думаешь?

— Да так, просто… что мы в ответе за тех, кого приручили.

— А как иначе? — отозвалась Мартина. — Готов к обеду? Открой немного красного вина, каберне.

— Ноль-семь хватит? — спросил он, поднимаясь с дивана ему хотелось взять жену за плечи и крепко обнять.

— Ноль-семь или один и два. — Мелкой трусцой она проследовала через столовую и на кухню.

Спустившись в погреб, он принялся рыться в бутылках, которые, разумеется, не стояли, а лежали донышками наружу. Воздух был душный и сырой Виктору всегда нравилось, как пахнет в погребе, но тут он заметил полузасыпанные грязью доски красного дерева и подумал: «Вроде бы здесь я заказывал бетонную заливку». Позабыв про вино, он направился в дальний угол, где грязи было навалено выше всего, наклонился и потрогал доски… потрогал доски мастерком и подумал: «Откуда взялся этот мастерок? Только что его не было». Доска от прикосновения мастерка рассыпалась в труху. «Дом-то весь разваливается, — осознал он. — Господи боже. Надо сказать Мартине».

И думать забыв про вино, он поднялся наверх и принялся было говорить, что фундамент никуда не годен но Мартины нигде не было видно. И плита стояла совершенно пустая, ни кастрюль, ни сковородок. Изумленный, он потрогал плиту, и та оказалась холодная. «Разве Мартина не грела только что обед?» — спросил он себя.

— Мартина! — громко позвал он.

Никакого ответа. Не считая Кеммингса, дом был пуст. «Пуст, — подумал он, — и разваливается. Боже мой!» Он сел у кухонного стола и ощутил, как стул под ним слегка просел всего чуть-чуть, но он ощутил это совершенно явственно, как промялся стул.

— Мне страшно, — подумал он. — Куда делась Мартина?

Он вернулся в гостиную. «Может, — урезонивающе размышлял он, — она зашла к соседям, приправ каких-нибудь одолжить, масла или еще что». Тем не менее накатывал панический ужас.

Он взглянул на постер. Тот висел без рамки. И края были надорваны.

— Я же знаю, что она его застеклила, — подумал Кеммингс он метнулся через комнату и пристально вгляделся в постер. Выцвел… подпись художника выцвела подпись едва читалась. Мартина настояла, чтобы оправить в безбликовое, неотражающее стекло. Но стекла нет, и края надорваны! Главная наша драгоценность!

Неожиданно он обнаружил, что плачет. Это изумило его. Мартина пропала постер выцвел дом разваливается на плите пусто. «Ужасно, — подумал он. — И я ничего не понимаю».

Зато корабль понимал. Корабль вел тщательный мониторинг электроэнцефалограммы Виктора Кеммингса, и корабль понял: что-то не так. ЭЭГ показывала возбуждение и боль. «Я должен вывести его из данного контура стимуляции, или это плохо кончится, — решил корабль. — В чем ошибка? — спросил у себя корабль. — Дело, наверно, в глубинной, на подсознательном уровне, тревоге. Если, например, усилить сигнал — источник оставить прежний, а амплитуду повысить… Вот что случилось с номером девять: им овладела обширная подсознательная неуверенность виноват не я, это все его психологический уклад».

— Попробую-ка я более ранний период из его жизни, — решил компьютер. — До того как сформировались неврозы.

На заднем дворе Виктор разглядывал пчелу, которая попалась в паутину. Паук спеленал ее с превеликим тщанием. «Это неправильно, — подумал Виктор. — Пчелу надо освободить». Привстав на цыпочки, он дотянулся до опутанного плотным коконом насекомого, извлек из паутины и принялся, внимательно разглядывая, отматывать виток за витком.

Пчела ужалила его словно язычком пламени опалила.

— Почему она меня ужалила? — удивился он. — Я же хотел ее отпустить.

Он зашел в дом, к маме, и все рассказал ей, но мама не слушала она смотрела телевизор. Палец, где ужалили, болел, но, что гораздо важнее, Виктор не понимал, зачем пчеле жалить своего спасителя. «Никогда больше не буду никого спасать», — сказал он себе.

— Помажь бактином, — в конце концов сказала мама, оторвавшись от телевизора.

Он начал плакать. Это было нечестно. Он ничего не понимал. Он был ошарашен, испуган и ощущал ненависть к мелким живым тварям, потому что они тупые. Они ничего не понимают.

Он вышел на двор, покачался какое-то время на качелях, покатался с горки, поиграл в песочнице, а затем отправился в гараж, потому что услышал оттуда странный звук, шелестящий и стрекочущий, вроде вентилятора. В дальнем углу полутемного гаража он обнаружил птичку, бьющуюся в затянутое паутиной окно, пытаясь выбраться. Под окном, силясь достать птичку, прыгала кошка Дорки.

Он взял кошку на руки та потянулась всем телом, выпустила когти и вцепилась в птичку. Тут же кошка спрыгнула на пол и устремилась прочь, сжимая в зубах все еще бьющуюся птичку.

Виктор бросился в дом.

— Дорки поймала птичку! — объявил он маме.

— Чертова кошка! — в сердцах бросила мама, выхватила из-за кухонного шкафа метлу и устремилась на поиски Дорки. Кошка укрылась под кустами куманики метлой ее там было не достать. — Нет, пора кончать с этой кошкой, — проговорила мама.

Виктор не сказал ей, что это он помог кошке поймать птичку он молча глядел, как мама все пытается выгнать Дорки из-под кустов Дорки тем временем хрумкала птичкой с явственным хрустом разламывались косточки, совсем крохотные. У него возникло странное ощущение, словно он должен сказать маме, что сделал но тогда его накажут. «Больше не буду», — сказал он себе. Лицо его, осознал он, раскраснелось. Вдруг мама догадается? Вдруг у нее есть какой-нибудь тайный способ дознаться? Дорки не скажет ничего, а птичка уже мертва. Никто ничего не узнает. Он в безопасности.

Но чувствовал себя он скверно. Вечером он не мог есть ужин. Родители обратили внимание. Они подумали, что он заболел ему померили температуру. Он ничего не стал говорить о том, что сделал. Мама рассказала папе про Дорки, и они решили, что пора с Дорки кончать. Сидя за столом и слушая, Виктор ударился в слезы.

— Хорошо, хорошо, — успокаивающе сказал папа. — Не будем мы с ней кончать. Для кошки это вполне естественно ловить птичек.

На следующий день он сидел и играл в песочнице. Сквозь песок пробивались какие-то растения. Он выдрал их с корнем. Потом мама сказала, что это было неправильно.

Один на заднем дворе, он сидел в песочнице с ведерком воды и лепил из мокрого песка небольшую горку. Небо, с утра голубое и ясное, постепенно стало заволакивать. Над головой пронеслась тень, и он поднял глаза. Он ощутил вокруг наличие некоего духа — нечто большое-большое и способное размышлять.

— Ты в ответе за смерть птички, — подумал дух мысли его были понятны Виктору.

— Я знаю, — сказал он. Ему захотелось умереть. Поменяться местами с птичкой и умереть за нее, а птичку оставить биться о затянутое паутиной окно гаража.

— Птичке хотелось летать, есть и жить, — подумал дух.

— Да, — несчастным голосом отозвался он.

— Никогда больше так не делай, — сказал ему дух.

— Простите, — сказал он и ударился в слезы.

— В высшей степени нервотичная личность, — осознал корабль. — Кто бы мог подумать, что так тяжело будет отыскать хорошие воспоминания. Слишком много в нем страха, и слишком много вины. Он закопал все поглубже, но никуда оно не делось и теребит его — как собака тряпку. Где бы в его воспоминаниях найти что-нибудь утешительное? Я обязательно должен откопать воспоминаний на десять лет, иначе пиши пропало.

— Может, — подумал корабль, — все-таки моя ошибка в неправильном выборе надо, чтоб он сам выбирал из своей памяти. Правда, — осознал корабль, — это привнесет элемент вымысла. Что обычно нехорошо. Все же…

— Попробую-ка еще раз сегмент насчет его первого брака, — решил корабль. — Мартину он по-настоящему любил. Может, на этот раз, если интенсивность воспоминаний повысить, удастся побороть энтропический фактор. Мир его воспоминаний тонко искажался распадалась структура. Попробую ввести на это компенсацию. Решено.

— Как по-твоему, это действительно автограф самого Гилберта Шелтона? — задумчиво проговорила Мартина, стоя перед постером сложив на груди руки, она слегка покачивалась взад-вперед, словно пытаясь отыскать ракурс получше. — В смысле, что подпись могли и подделать. Цепочка-то была длинная перекупщик там какой-нибудь… Еще при жизни Шелтона или позже.

— Сертификат, — напомнил ей Виктор Кеммингс.

— Конечно же! — улыбнулась она своей очаровательной улыбкой. — К постеру Рей приложил и сертификат. Но что если сертификат — подделка? Тогда нужен второй сертификат, удостоверять, что первый — настоящий. — Рассмеявшись, она отошла от постера.

— В конце концов, — сказал Кеммингс, — нам потребуется сам Гилберт Шелтон, пусть лично удостоверит, что подпись — его.

— А вдруг он и сам не знал бы? Помнишь анекдот, как приносит кто-то к Пикассо картину Пикассо и спрашивает, подлинная она или нет? А Пикассо тут же ее подписывает и говорит: теперь подлинная. — Она обвила Кеммингса рукой за талию и, приподнявшись на цыпочки, чмокнула в щеку. — Настоящий постер, настоящий. Не станет ведь Рей дарить нам подделку. Он же ведущий эксперт по контркультуре двадцатого века. Слышал, кстати, что у него есть контейнер самого настоящего ширева? Оно хранится при…

— Рей умер, — сказал Виктор.

— Что? — в изумлении воззрилась на него Мартина. — Ты хочешь сказать, что-то случилось с ним уже после того, как мы последний раз…

— Он погиб два года назад, — сказал Кеммингс. — Из-за меня. За рулем был я. В полиции не стали составлять на меня протокол, но вина моя.

— Рей живет на Марсе!

— Я-то знаю, что это все из-за меня. Я никогда тебе не рассказывал. Вообще никому не рассказывал. Мне жаль. Я не хотел. Я увидел, как она бьется о стекло, а Дорки пытается ее достать, и я взял Дорки на руки, и, не знаю как, но Дорки ее схватила…

— Виктор, сядь. — Мартина подвела его к мягкому креслу и заставила усесться. — Что-то не так, — сказала она.

— Я знаю, — произнес он. — Что-то жутко не так. Я в ответе за оборванную жизнь, драгоценную жизнь, которую не вернуть. Мне жаль. Я очень хотел бы все исправить, но не могу.

— Позвони Рею, — проговорила Мартина после паузы.

— Кошка… — начал он.

— Какая кошка?

— Вот, — показал он. — На постере. На коленях у Толстого Томми. Это Дорки. Дорки убила Рея.

Тишина.

— Дух объяснил мне, — сказал Кеммингс. — Это был Бог. Тогда я этого не понял, но Бог видел, как я совершил преступление. Убийство. И Он мне никогда не простит.

Жена немо глядела на него широко раскрытыми глазами.

— Бог видит все наши поступки, — говорил Кеммингс. — Даже падение птицы малой. Только в этом случае птица не падала ее сцапали. Сцапали из воздуха и растерзали. Бог терзает этот дом, который суть мое тело, в отплату за то, что я совершил. Надо было, чтобы строительный подрядчик как следует осмотрел дом, прежде чем мы его купили. Он рассыпается, черт его дери, в труху. Через год не останется вообще ничего. Ты мне не веришь?

— Я… — начала Мартина и осеклась.

— Смотри.

Кеммингс протянул руки к потолку поднялся привстал на цыпочки дотянуться до потолка ему не удалось. Тогда он подошел к стене и, секунду помедлив, просунул руку сквозь стену.

Мартина пронзительно закричала.

Корабль тут же прервал трансляцию. Но вред был уже причинен.

— Он интегрировал свои ранние страхи и чувство вины в неразрывное целое, — сказал себе корабль. — Мне никак не подать ему приятное воспоминание, он тут же все портит. Сколь приятным ни был бы изначальный опыт сам по себе. Серьезная проблема, — решил корабль. — Зачатки психоза уже налицо. А полет только-только начался. Впереди годы и годы.

Отпустив себе какое-то время на обдумывание проблемы, корабль решил еще раз связаться с Виктором Кеммингсом.

— Мистер Кеммингс… — произнес корабль.

— Прошу прощения, — сказал Кеммингс. — Я не хотел срывать трансляцию. Вы делали все как надо, но я…

— Секундочку, — сказал корабль. — Для психической реконструкции я не оборудован я простой механизм, не более того. Чего вы хотите? Где бы вы хотели быть, и что вам хотелось бы делать?

— Я хочу прибыть к месту назначения, — ответил Кеммингс. — Я хочу, чтобы полет кончился.

— Ага, — подумал корабль. — Вот и решение.

По очереди отключились криогенные системы. По очереди возвратились к жизни люди, и среди них Виктор Кеммингс. Что его поразило, так это что ход времени совершенно не ощущался. Он зашел в камеру, улегся в бокс, почувствовал, что его обволокла мембрана, и температура начала понижаться…

А теперь вот он стоял у корабельного трапа, разгрузочного трапа, и, не в силах оторваться, разглядывал зеленеющий вокруг пейзаж. «Это ЛР4-шесть, — осознал он, — колонизованная планета, куда я прилетел, чтобы начать новую жизнь».

— Смотрится приятно, — произнесла коренастая женщина рядом.

— Да, — отозвался он и ощутил, как накатывает на него свежесть пейзажа, суля начало новой жизни. Нечто лучшее, чем то, что знал он последние двести лет. — Я — новый человек в новом мире, — подумал он. И ему было радостно.

Прихлынули цвета, как из детского набора мультакварели. «Огни святого Эльма», — осознал он. Совершенно верно в атмосфере этой планеты активная ионизация. Бесплатный фейерверк, как давным-давно, в двадцатом веке.

— Мистер Кеммингс, — прозвучал голос подошедшего сзади пожилого мужчины. — Вам что-нибудь снилось?

— В анабиозе? — переспросил Кеммингс. — Нет, что-то не припомню.

— А мне, кажется, снилось, — произнес пожилой мужчина. — Вы не поддержите меня за руку, когда будем спускаться? А то меня что-то пошатывает. И воздух какой-то разреженный. Вам так не кажется?

— Не бойтесь, — сказал ему Кеммингс и взял пожилого мужчину под руку. — Я помогу вам спуститься. Смотрите вон проводник идет. Он поможет со всяким оформлением это входит в стоимость билета. Нас отвезут в курортную гостиницу и поселят в номерах первого класса. Перечитайте свой буклет. — Он ободряюще улыбнулся пожилому мужчине тому было явно не по себе.

— По идее, после десяти лет в анабиозе мышцы должны были бы совершенно одрябнуть, — произнес пожилой мужчина.

— Да нет, это все равно что горох замораживать, — сказал Кеммингс. Придерживая под руку боязливого попутчика, он спустился по трапу. — Если хорошо заморозить, можно хранить хоть вечно.

— Меня звать Шелтон, — представился пожилой мужчина.

— Что? — замер Кеммингс. Странное ощущение всколыхнулось в нем.

— Дон Шелтон, — протягивая руку, повторил мужчина Кеммингс машинально ответил на рукопожатие. — В чем дело, мистер Кеммингс? С вами все в порядке?

— Конечно, — сказал он. — Все замечательно. Просто я проголодался. Очень хочется чего-нибудь съесть. Хочется поскорее добраться в гостиницу, принять душ и переодеться.

— Интересно, — подумал он, — где наш багаж. Корабль, наверно, битый час разгружаться будет. Корабль не шибко смышлен.

— Знаете, что я с собой прихватил? — доверительно, задушевно поинтересовался пожилой мистер Шелтон. — Бутылку бурбона «Уайлд Терки». Самый лучший бурбон на Земле. Я зайду к вам в номер, и вместе разопьем. — Он заговорщицки ткнул Кеммингса локтем в бок.

— Я не пью, — произнес Кеммингс. — Только вино.

— Интересно, — подумал он, — есть ли тут, в такой дали, хорошие вина? Впрочем, — пришло ему в голову, — какая еще даль? Это Земля теперь далеко. Надо было, как мистер Шелтон, прихватить с собой бутылочку-другую.

Шелтон. О чем это имя ему напоминает? О чем-то очень-очень давнем, из времен молодости. О чем-то очень ценном, а также о хорошем вине и милой доброй девушке, которая пекла блинчики на старомодной кухне. Неуютные воспоминания, болезненные.

В конце концов, он стоял возле кровати в своем номере перед раскрытым чемоданом он принялся развешивать в шкафу одежду. В углу комнаты по стереовизору шла программа новостей он не слушал — но звук человеческого голоса был ему приятен, так что выключать не стал.

— Снилось ли мне что-нибудь? — спросил он себя. — За эти последние десять лет?

Рука болела. Опустив глаза, он увидел красный рубец, словно след от укуса. «Меня ужалила пчела, — понял он. — Но когда? Как? Пока я лежал в анабиозе? Невозможно. — Тем не менее он видел рубец и ощущал боль. — Надо бы чем-то помазать, — пришло ему в голову. — Наверняка где-нибудь в гостинице должен быть доктор это же отель первого класса».

Когда прибыл кибердоктор и принялся обрабатывать место укуса, Кеммингс произнес:

— Это мне в наказание за то, что убил птицу.

— В самом деле? — поинтересовался кибердоктор.

— Все, что когда-то что-то для меня значило, у меня отняли, — сказал Кеммингс. — Мартину, постер… мой старый домик с винным погребом. У нас было все, а теперь пропало. Мартина бросила меня из-за птицы.

— Из-за птицы, которую вы убили? — спросил кибердоктор.

— Господь покарал меня. В наказание за грех мой Он отнял все, что было у меня драгоценного. Дорки не грешила согрешил я.

— Но вы же были совсем маленький мальчик, — сказал кибердоктор.

— Откуда вы это знаете? — спросил Кеммингс и вырвал руку из манипуляторов кибердоктора. — Что-то тут не так. Вы не могли этого знать.

— Мне рассказала ваша мама, — произнес кибердоктор.

— Но мама же не знала!

— Она догадалась, — сказал кибердоктор. — Кошка никак не могла бы достать птицу без вашей помощи.

— Значит, она все время знала. Но ни разу и словом не обмолвилась.

— Да ладно, забудьте, — проговорил кибердоктор.

— По-моему, вас не существует, — сказал Кеммингс. — Вы никак не могли бы этого знать. Я все еще в анабиозе, а корабль продолжает транслировать мне мои же закопанные в подсознании воспоминания. Чтоб я не сошел с ума от сенсорной депривации.

— Вряд ли у вас могут быть воспоминания о конце полета.

— Значит, исполнение желаний. Это одно и то же. Могу доказать. Отвертка у вас есть?

— Зачем?

— Сейчас сниму заднюю крышку стереовизора, и увидите, — ответил Кеммингс. — Там внутри ничего нет, ни радиодеталей, ни транзисторов, ни монтажной платы — ничего.

— У меня нет отвертки.

— Тогда маленький нож. Вон, я вижу, у вас в хирургическом наборе. — Кеммингс нагнулся и достал небольшой скальпель. — Этот подойдет. Если я вам покажу, вы мне поверите?

— Если корпус пустой…

Присев на корточки, Кеммингс отвинтил винты, удерживающие на месте заднюю крышку. Крышка отделилась, и он приставил ее к стенке.

В корпусе стереовизора было пусто. Тем не менее цветная голограмма все так же проецировалась на четверть номера, и голос комментатора продолжал излагать сводку новостей.

— Признавайтесь, вы — корабль, — сказал Кеммингс кибердоктору

— Бог ты мой, — сказал кибердоктор.

— Бог ты мой, — сказал себе корабль. — А впереди еще почти десять лет этого вранья. Он безнадежно искажает любой былой опыт чувством детской вины он воображает, будто бы жена ушла от него, потому что в четырехлетнем возрасте он помог кошке поймать птицу. Единственный выход — это если бы Мартина к нему вернулась но как такое устроить? Может, ее уже нет в живых. С другой стороны, — размышлял корабль, — может, она и жива. Может, удастся уговорить ее сделать что-нибудь во спасение рассудка бывшего супруга. Люди, как правило, весьма отзывчивы. А через десять лет потребуется немало, чтобы спасти — или, скорее, восстановить — его рассудок, потребуется нечто радикальное, чего один я обеспечить не в состоянии.

Тем временем ничего не оставалось, кроме как по новой прокрутить воображаемое прибытие к месту назначения. «Прокручу прибытие, — решил корабль, — потом начисто сотру сознательную память о нем и опять прокручу. Единственный тут положительный аспект, — размышлял корабль, — это что мне есть чем заняться, значит, авось хоть мой рассудок можно надеяться сохранить в целости».

Лежа в криогенном боксе — неисправном криогенном боксе, — Виктор Кеммингс вторично представил, что корабль приземляется, и что его выводят из анабиоза.

— Вам что-нибудь снилось? — поинтересовалась у него коренастая женщина, пока пассажиры толпились у трапа. — У меня такое ощущение, что мне снилось. Старые сцены, времен юности… больше ста лет назад.

— Нет, что-то не припомню, — отозвался Кеммингс. Ему не терпелось добраться в гостиницу, принять душ, переодеться — и настроение прямо чудо как подскочит. Он ощущал легкую депрессию и не понимал, почему.

— А вот наш проводник, — сказала пожилая дама. — Он отвезет нас в отель.

— Это входит в стоимость билета, — отозвался Кеммингс. Депрессия не желала проходить. Остальные казались такими радостными, такими оживленными но он ощущал только усталость, уныло давящий на плечи вес, будто сила тяжести на новой планете для него слишком высока. — Может, так оно и есть, — сказал он себе. Но, если верить буклету, сила тяжести тут была как на Земле что, в числе прочего, и привлекало.

Озадаченный, он медленно спустился по трапу, придерживаясь за поручень. «В любом случае, — осознал он, — на самом-то деле, я не заслуживаю шанса начать жизнь заново так, рефлекторно подергиваюсь… Я непохож на всех них. Что-то со мной не так не помню, что именно, но никуда мне от этого не деться. Оно во мне. Горькое ощущение боли. Никчемности».

На правую руку Кеммингса, на тыльную сторону ладони село насекомое пожилое насекомое, утомленное полетом. Кеммингс замер на полушаге, глядя, как то ползет по костяшкам. «Я могу раздавить его, — подумал он. — Бледная немочь… в любом случае долго не протянет».

Он раздавил насекомое — и ощутил в душе великий ужас. «Что я наделал? — спросил он себя. — Первые мгновения здесь — и я уже оборвал крошечную жизнь. Это что, я так начинаю жить заново?»

Обернувшись, он смерил взглядом корабль. «Может, мне следует вернуться, — подумал он. — Пусть меня заморозят навсегда. Я человек вины, человек-разрушитель». Из глаз у него хлынули слезы.

А межзвездный корабль всеми фибрами железной души своей застонал.

За десять долгих лет, что оставалось лететь к системе ЛР4, у корабля было достаточно времени, чтобы отыскать Мартину Кеммингс. Он объяснил ей ситуацию. Она давно эмигрировала в систему Сириуса, положение дел в орбитальном поселении ее не устроило, и теперь она возвращалась на Землю. Выведенная, в свою очередь, из анабиоза, она все внимательно выслушала и согласилась быть на планете ЛР4-шесть, когда туда прибудет ее бывший супруг, если это можно устроить.

К счастью, устроить это было можно.

— Сомневаюсь, что он меня узнает, — сказала кораблю Мартина. — Я позволила себе состариться. Я не очень одобряю, когда совсем тормозят возрастные процессы.

— Хорошо еще, если он хоть что-нибудь узнает, — подумал корабль.

Мартина стояла на поле интерсистемного космопорта на планете ЛР4-шесть и ждала появления над трапом пассажиров из прибывшего корабля. Она думала, узнает ли своего бывшего мужа. Она немного побаивалась, но была рада, что успела вовремя. Еле-еле, но успела. Еще неделя, и его рейс прибыл бы первым. «Мне везет», — сказала она себе, пристально разглядывая только что севший межзвездный корабль.

Над трапом появились люди. Она увидела его. Виктор почти не изменился.

Он спустился по трапу, держась за поручень, словно устал или боялся оступиться, и она подошла к нему, глубоко засунув руки в карманы плаща она стеснялась — а когда заговорила, едва расслышала свой голос.

— Привет, Виктор, — с трудом выдавила она.

Он остановился и прищурился.

— Где-то я вас видел, — сказал он.

— Я Мартина.

— Слышала о неполадках на корабле? — с улыбкой спросил он, протягивая руку.

— Корабль связался со мной. — Она крепко сжала его ладонь. — Наверно, это была сущая пытка.

— Угу, — отозвался он. — Вечный круговорот воспоминаний. Я тебе рассказывал когда-нибудь, как в четыре года хотел освободить из паутины пчелу? А эта полосатая дура возьми меня и ужаль. — Он нагнулся и поцеловал ее. — Здорово, что ты здесь, — сказал он.

— А корабль тебе…

— Говорил, что попытается тебя сюда вызвать. Но что не уверен, успеешь ли ты.

— Мне повезло, — говорила Мартина по пути к зданию космопорта. — Я умудрилась устроить себе транзит военным кораблем — высокоскоростным он гнал как сумасшедший. Какая-то принципиально новая модель.

— Я провел в своем подсознании дольше, чем кто бы то ни было за всю человеческую историю, — говорил Виктор Кеммингс. — Хуже, чем психоанализ начала двадцатого века. И все время одно и то же. Ты вообще в курсе была, что я боялся мамы?

— Это я боялась твоей мамы, — сказала Мартина. Они остановились у выдачи багажа, ожидая, пока запустят поворотный круг. — Планетка, похоже, весьма уютная. Гораздо лучше, чем там, где я… Мне было очень плохо.

— Значит, может быть, все же есть космический план, — весело скалясь, произнес он. — Выглядишь ты просто здорово.

— Я постарела.

— Медицина…

— Я сама так решила. Мне нравятся пожилые.

Она пристально оглядела его. «Дорого дался ему этот неисправный криогенный бокс, — подумала она. — По глазам вижу. Какие-то они… ломаные. Ломаные глаза. Полны усталости и поражения. Но теперь все позади, — сказала она себе. — И я успела вовремя».

В баре в здании космопорта они заказали себе выпить.

— Старик уговорил меня попробовать бурбон «Уайлд Терки», — сказал Виктор. — Лучший на Земле бурбон, по его словам. Он захватил бутылку с… — Виктор осекся стало тихо.

— Один из твоих попутчиков, — договорила Мартина.

— Полагаю, да, — сказал он.

— Ладно, можешь не думать больше о птицах и пчелах, — произнесла Мартина.

— О сексе? — сказал он и хохотнул.

— Пчела укусила кошке там помог птицу поймать. Все это в прошлом.

— Эта кошка, — произнес Виктор, — сдохла сто восемьдесят два года назад. Я прикинул, когда нас из анабиоза выводили. Наверно, это и к лучшему. Дорки. Дорки, кошка-убийца. Совсем не похожа на кошку Толстого Томми.

— Постер мне пришлось продать, — сказала Мартина. — В конце концов.

Он наморщил лоб.

— Помнишь? — спросила она. — Ты же оставил его мне, когда мы расстались. Я всегда думала, как это с твоей стороны здорово.

— И сколько ты за него получила?

— Много. Тебе причитается… — Она прикинула в уме. — С учетом инфляции, с меня миллиона два долларов.

— Не будешь сильно против, — спросил он, — если вместо денег, ну, моей доли от продажи, я попрошу провести какое-то время со мной? Пока я тут не освоюсь?

— Не буду, — ответила она. Совершенно серьезно. Даже более чем.

Они допили вино и направились в гостиницу багаж вез кибергрузчик.

— Хорошая комната, — сказала Мартина, усаживаясь на край кровати. — И стереовизор есть. Включи, а.

— Без толку включать, — отозвался Виктор Кеммингс от распахнутого платяного шкафа, где развешивал рубашки.

— Почему бы и нет?

— Там внутри пусто, — сказал Кеммингс.

Мартина подошла к стереовизору и щелкнула кнопкой. В номере материализовалась полноцветная проекция хоккейного матча, и в уши ударил рев трибун.

— Нормально работает, — проговорила она.

— Знаю, — сказал он. — Но я могу доказать. Если есть пилка для ногтей или ножик, давай, я откручу заднюю крышку, и сама увидишь.

— Но я могу…

— Вот, смотри. — Он прервал развешивание одежды. — Смотри, как я просуну руку сквозь стену. — Он прижал ладонь к стене. — Видишь?

Рука его сквозь стену не прошла, потому что руки сквозь стены не проходят ладонь его оставалась недвижно прижатой к стене.

— А фундамент, — сказал он, — подгнивает.

— Иди сюда, — проговорила Мартина. — Сядь.

— Я точно знаю, мне частенько уже доводилось через это проходить, — сказал он. — Каждый раз одно и то же. Я спускаюсь по трапу получаю багаж иногда опрокидываю стаканчик в баре, а иногда и прямиком отправляюсь к себе в номер. Обычно я включаю стереовизор, а потом… — Он подошел к ней и протянул руку. — Видишь, где меня ужалила пчела?

На руке не было ни отметины Мартина взяла его ладонь и крепко сжала.

— Там ничего нет, — ответила она.

— А когда приезжает кибердоктор, я беру у него инструмент и снимаю со стереовизора заднюю крышку. Чтобы доказать ему, что там нет ни монтажной платы, ни радиодеталей. А потом корабль начинает все по новой.

— Виктор, — позвала она, — взгляни на свою руку.

— Правда, тебя, — сказал он, — тут раньше не было.

— Сядь, — сказала она.

— Ладно, — отозвался он и уселся на кровать — рядом, но не слишком близко.

— Поближе подвинуться не хочешь?

— Слишком грустно вспоминать тебя, — ответил он. — Я действительно тебя любил. Жаль, что это не по-настоящему.

— Я посижу с тобой, пока не станет по-настоящему, — произнесла Мартина.

— Я попробую еще раз прожить кусок насчет кошки, — сказал он, — и на этот раз не брать ее на руки и не дать поймать птицу. Может, тогда жизнь как-то изменится к лучшему. К настоящему. Настоящая моя ошибка была — это что мы расстались. Смотри я продену сквозь тебя руку. — Он положил ей ладонь на сгиб локтя. Она ощутила резкое давление мускулов ощутила вес, физическое его присутствие. — Видишь? — сказал он. — Проходит прямо насквозь.

— И все это, — произнесла она, — из-за того, что ты убил птицу, когда был маленьким мальчиком.

— Нет, — ответил он. — Все это из-за неисправности в корабельной терморегулирующей сети. Я недостаточно заморожен. В клетках моего мозга ровно столько тепла, чтобы мозговая активность не прекращалась. — Он встал, потянулся и расплылся в улыбке. — Сходим пообедаем? — спросил он.

— Прости, — ответила она. — Я не хочу есть.