Братья Берджесс Страут Элизабет
– Сейчас. Рабочие вопросы.
– Солнце жарит сильнее с каждой минутой. И я сегодня плохо спала. Я же тебе говорила.
– Хелен. Пожалуйста.
– Этот маршрут занимает четыре часа. Давай выберем какой-нибудь покороче?
– Да, четыре часа, я знаю. Мне нравится этот маршрут, там красиво. Тебе в прошлый раз тоже понравилось. Дай мне еще секундочку, и мы пойдем любоваться природой.
Они выехали из отеля в одиннадцать часов, когда было уже тридцать градусов жары. Оставив машину у туристического центра, долго шли по асфальтированной дороге, пока не пришлось свернуть на пыльную тропинку, ведущую между кактусами и мескитовыми деревьями. Они дошли до реки и переправились через нее, ступая по гладким широким камням. Хелен проснулась в четыре часа утра и с тех пор не спала. Накануне за ужином, пока Ариэль, девушка Ларри, без конца жаловалась на своего жуткого отчима, Хелен подливала себе темно-красного вина и, очевидно, выпила лишнего. Ариэль теребила прядь длинных волос и трещала без умолку, а Ларри не сводил с нее глаз, в которых светилось детское благоговение. Хелен прекрасно понимала, что они уже спят вместе, иначе он бы так на нее не смотрел. И как ее сын мог выбрать себе в подруги такую глупую девицу? Хелен немного расстроилась. «Девчонка как девчонка», – только и сказал Джим, и она расстроилась еще сильнее.
Теперь Хелен смотрела на трекинговые ботинки Джима и шла за ними. Стало очень жарко, тропинка была узкой. Впереди пробежала маленькая ящерка.
– Джимми, сколько времени прошло? – не выдержала Хелен.
Джим взглянул на запястье.
– Час.
Он отпил из бутылки с водой, Хелен отпила из своей.
– По-моему, я не дойду до озер, – сообщила она.
Зеркальные очки Джима повернулись к ней.
– Серьезно?
– Мне как-то нехорошо.
– Ну, посмотрим.
Солнце жарило нещадно. Хелен пошла быстрее – по камням, мимо деревьев с тонкими ветвями и сухих растений. Она не жаловалась, но посмотрела на часы Джима, когда он наклонился почесать ногу. Прошло еще полчаса. А потом они вышли на маленький гребень, и жара вдруг превратилась во что-то живое и свирепое и после долгой погони настигла Хелен. Перед глазами заплясали большие черные мушки. Хелен осела на землю, прислонившись спиной к какому-то пню.
– Джимми, я сейчас потеряю сознание. Помоги мне.
Джим велел ей зажать голову между коленей, дал ей воды.
– Все будет хорошо, – успокаивал он.
Однако Хелен было плохо. Она чувствовала, что ее вот-вот стошнит. И они были в двух часах ходу от парковки, от туристического центра, от безопасности.
– Пожалуйста, вызови кого-нибудь на помощь, позвони, – умоляла она. – Они ведь долго будут сюда добираться.
Но Джим не взял с собой мобильный. Он дал ей еще воды, велел пить мелкими глотками, а потом повел ее назад той же дорогой. Ноги у Хелен так дрожали, что она то и дело падала.
– Джимми, – шептала она, протягивая руки, – ах, Джимми, я не хочу здесь умирать!
Она не хотела умирать в аризонской пустыне в нескольких милях от Ларри. Она представила, как ему сообщают о ее кончине. Ее замутило от мысли об этом практическом аспекте смерти: вот один из них умирает, и надо сообщать детям. Ларри это известие просто убьет, но горе сына уже казалось Хелен чем-то далеким.
– Ты совсем недавно проходила медосмотр, – говорил ей Джим. – С тобой все в порядке, ты не умрешь.
Потом она задумалась, а Джим ли произнес эти слова или она сама их про себя подумала. Медосмотр, глупость какая… Сгорбившись и опираясь на Джима, Хелен ковыляла вниз по склону. Узкий ручеек бежал по речному руслу. Джим снял завязанную на поясе футболку, намочил ее и повязал Хелен на голову. Так они и шли назад через каньон.
При виде асфальта она обрадовалась, как ребенок, который потерялся, а потом нашел дорогу домой. Они сели на скамейку, Хелен держала Джима за руку.
– Как думаешь, у Ларри все в порядке? – спросила она, допив почти всю воду.
– Он влюблен. В смысле, он ее хочет. Называть можно как угодно.
– Джимми, какой ты бестактный. – Почувствовав себя в безопасности, Хелен даже повеселела.
Джим высвободил руку и утер лоб.
– Ну да.
– Пойдем. – Хелен встала. – О, я так счастлива, что не умерла там.
– Да не умерла б ты, – отмахнулся Джим и закинул рюкзак за плечи.
Они пропустили нужный поворот. Им надо было свернуть на боковую тропинку, ведущую к другой дороге. Хелен заметила ее слишком поздно, когда они уже поднимались по склону, делая большой крюк. Впрочем, все равно было непонятно, нужная ли это тропинка. Джим успокаивал ее, говоря, что эта дорога рано или поздно приведет к туристическому центру. Но солнце палило, они шли уже полтора часа, а дорога все не кончалась. Футболка на голове у Хелен высохла, и намочить ее было уже нечем.
– Джимми… – плакала Хелен.
Он вылил остатки воды из бутылки ей на голову. Ноги у Хелен стали чужими и подкосились. Упав на колени у дороги, она почувствовала, что сейчас потеряет сознание и не придет в себя никогда. Она израсходовала все силы на то, чтобы выбраться из пустыни. Джим быстро зашагал вперед, посмотреть, что за поворотом. Его размытая фигура пропала из виду, и Хелен закричала:
– Джим, не оставляй меня!
Он тут же вернулся.
– Там еще далеко, – сообщил он, и в голосе его слышалась тревога.
Хелен не понимала, как он не додумался взять с собой мобильник.
Руки дрожали, перед глазами плыли большие черные пятна. Безжалостная жара ликовала; там, на скамейке она обвела Хелен вокруг пальца – она и не думала отступать, просто ждала своего часа, когда можно будет наброситься на двух людей, привыкших думать, что у них есть все.
На дороге показался фургон с открытым кузовом, и Джим неистово замахал руками. К этому времени Хелен уже один раз вырвало. Пассажиров в фургоне не было, и Джим с водителем перенесли Хелен в кузов под навес. Водителю такие происшествия были не в новинку. Он достал из-под сиденья припасенный специально для этих случаев «Гэторейд»[10], велел Хелен выпить его мелкими глотками.
– Теперь вы понимаете, почему нелегалы гибнут, пешком пересекая границу, – заметил он.
– Умница, вот так, Хелли, ты моя девочка, – бормотал Джим, бережно прикладывая к ее губам бутылку, совсем как она когда-то учила своих малышей пить из чашки.
Но Джим и вообще все сейчас казалось Хелен очень далеким. Впрочем, одна деталь привлекла ее внимание. Ее муж испугался. Это наблюдение было незначительным, всего лишь пылинкой, зависшей в воздухе, оно непременно забудется, уже забывается…
В номере они задернули шторы и легли в постель. Хелен стало очень холодно, и она с удовольствием закуталась в мягкое одеяло. Они с Джимом лежали рядом и держались за руки. Хелен подумала: «Люди, которым чуть не пришлось погибнуть вместе, остаются вместе навсегда» – и сама удивилась, откуда эта странная мысль пришла ей в голову.
– Где вы были? – спросила у нее Ариэль в последний вечер.
Ариэль.
Хелен, когда-то воскликнувшую: «Какое чудесное имя!», теперь это имя просто бесило. В сумерках она вгляделась в лицо Ариэль, пытаясь понять, что та имеет в виду. Они вчетвером были на парковке, Хелен с Джимом собирались уезжать. Джим и Ларри говорили между собой, стоя с другой стороны машины.
– Когда именно? – спросила Хелен девицу, которая спала с ее сыном.
Воздух был холодным и сухим.
– Когда Ларри ездил в летний лагерь.
Хелен много лет прожила с адвокатом и чувствовала, когда ей расставляют ловушки.
– Будь добра, поясни, – ровным голосом произнесла она и, не дождавшись ответа, добавила: – Я не понимаю вопроса.
– Вопрос простой: где вы были? Ларри не хотел туда ездить, и вы знали об этом. По крайней мере, он считает, что вы знали. Вы год за годом отправляли его в лагерь, и ему там было плохо. Он считает, что во всем виноват отец, это он настаивал. Но я хочу поинтересоваться, а вы-то где были?
Ах, молодежь! Все-то она знает!
Хелен молчала долго – достаточно долго, чтобы Ариэль опустила глаза и принялась ковырять гравий носком сандалии.
– Где я была? – невозмутимо переспросила Хелен. – В Нью-Йорке. Скорее всего ходила по магазинам.
Ариэль посмотрела на нее, хихикнула.
– Я серьезно, – продолжала Хелен. – Скорее всего так и было. Ходила по магазинам и скупала то, что буду отправлять детям в посылках каждую неделю – конфеты, шоколадное печенье и прочую всячину, которую администрация лагеря запрещает присылать.
– Разве вы не знали, что Ларри там плохо?
Хелен знала, и сейчас Ариэль будто вогнала ей в грудь тонкий нож. Какое бессердечие…
– Ариэль, когда у вас будут свои дети, вам придется принимать решения, руководствуясь тем, что лучше для них. И мы с Джимом считали, что для Ларри будет лучше не раскисать и научиться жить вдали от дома. А теперь расскажите мне, как ваша учеба.
Ариэль начала рассказывать, но Хелен ее не слушала. Она думала о том, как плохо ей было на туристической тропе несколько дней назад. О том, как она долгие годы старалась делать так, как хочет Джим. Она вспоминала, как они приезжали навещать Ларри, и всякий раз мальчик готовил речь, почему его нужно забрать домой, и всякий раз смотрел на них с такой надеждой, что у Хелен сердце кровью обливалось. И как же он падал духом, когда понимал, что его не заберут и придется остаться в лагере еще на четыре недели. Почему она не настаивала на том, чтобы увезти Ларри домой? Потому что Джим считал, что лагерь мальчику полезен. Потому что когда у двух людей противоположные мнения по какому-то вопросу, решающим будет только одно.
Хелен захотелось сделать Ариэль что-нибудь неприятное, и, когда девушка протянула ей коробку печенья, которое испекла специально для них, Хелен заметила:
– Я-то уже давно не ем шоколада. Но Джиму, наверное, понравится.
6
Боб искал Сьюзан на выдаче багажа и никак не мог найти. Его окружала разношерстная толпа: люди в сандалиях и соломенных шляпах, люди с куртками и маленькими детьми, подростки с наушниками небрежно прислонялись к тележкам для багажа, а их родители – люди моложе Боба – с тревогой вглядывались в ползущую по ленте вереницу чемоданов. Прямо рядом с ним стояла сухопарая седая женщина и щелкала по кнопкам мобильного телефона. Сумку она крепко стиснула под мышкой, а маленький чемодан придерживала ногой, будто опасаясь, что на него кто-то покусится.
– Сьюзан?
Она была на себя не похожа.
– Ты на себя не похож, – сообщила она и убрала телефон в сумку.
Боб взял у нее чемодан и покатил к выходу, где уже выстроились в ожидании такси.
– Тут всегда так много народу? – спросила Сьюзан. – Господи… Ну прямо Бангладеш.
– И давно ты была в Бангладеше?.. – Боб почувствовал, что ведет себя как Джим, и добавил: – Не волнуйся. Поедем к Джиму в Бруклин, я его сто лет не видел.
Сьюзан внимательно следила за тем, как работает диспетчер такси, даже вертела головой в такт его действиям. Диспетчер свистел в свисток, кричал, открывал двери машин, и такси отъезжали одно за другим.
– Что слышно от Зака? – спросил Боб.
Сьюзан полезла в сумку и надела солнечные очки, хотя было пасмурно.
– У него все нормально.
– И больше ничего?
Сьюзан посмотрела на небо.
– Он мне давно не звонит, не пишет, – заметил Боб.
– Он на тебя злится.
– Злится?! На меня?!
– Он посмотрел, что такое нормальная семья, и задумался, а где вы с Джимом были все эти годы.
– А он не задумывался, где был его отец все эти годы?
Сьюзан не ответила. Они сели в такси, и Боб громко хлопнул дверью.
Он показал сестре Рокфеллеровский центр. Сводил в Центральный парк, где стояла балерина в золотой краске. Сводил на бродвейский мюзикл. Сьюзан смотрела на все и кивала, как застенчивый ребенок. Он поселил ее в спальне, а сам переехал на диван. Утром второго дня, сидя за столом и сжимая обеими руками кружку с кофе, она спросила:
– Тебе не страшно жить так высоко? Вдруг пожар?
– Я об этом не задумывался. – Боб пододвинул свой стул поближе к столу. – А ты помнишь что-нибудь о том несчастном случае?
Сьюзан помотрела на него в изумлении. Помолчав, она ответила слабым голосом:
– Нет.
– Вообще ничего?
Сьюзан задумалась, блуждая взглядом. Выражение лица у нее было открытое и невинное. Она произнесла несмело, как будто боялась дать неправильный ответ:
– Вроде был ясный день. Вроде я помню, как ослепительно сияло солнце… Хотя вполне мог идти дождь.
– Дождя не было. Я тоже помню солнце.
Они еще ни разу не обсуждали это между собой. Боб ощутил необходимость отвести взгляд от Сьюзан и тоже стал смотреть по сторонам. Он не успел привыкнуть к новой квартире, та по-прежнему казалась ему незнакомой. Кухня сияла чистотой. Джим больше не назовет его жилище общагой, зато и курить в окно здесь нельзя. Боб уже пожалел, что поднял эту тему; с таким же успехом он мог поинтересоваться подробностями интимной жизни Сьюзан со Стивом. Его до костей пробрал стыд.
– Всегда думала, что это сделала я, – вдруг призналась Сьюзан.
– Что? – переспросил Боб, повернувшись к ней.
– Да. – Она бросила на него быстрый взгляд и принялась рассматривать сложенные на коленях руки. – Я думала, потому мама на меня и орет все время. На вас двоих она никогда не орала. Потому что я виновата. Я так часто думала. А когда уехал Зак, мне начали сниться жуткие кошмары. Я не помню их, когда просыпаюсь, но они жуткие. Чудовищные. В общем, если судить по ним, так и было.
– Сьюзи, господи! Сколько раз ты повторяла мне в детстве: «Это ты во всем виноват, тупица!»
Глаза Сьюзан наполнились нежностью.
– О, Бобби, ну конечно, чего ты хочешь от маленькой перепуганной девочки!
– То есть ты это не всерьез? Зачем?
– Я сама не знаю зачем.
– Тут недавно Джим захотел со мной об этом поговорить… Он все помнит. Ну, думает, что все помнит.
– И что же он помнит?
У Боба язык не повернулся. Он развел руки, пожал плечами.
– Как приехала «Скорая», полиция. Он помнит, что это сделала не ты. Не переживай, пожалуйста.
Долгое время близнецы сидели в молчании. За окном искрилась солнечными бликами река.
– Тут все так дорого, – посетовала Сьюзан. – Дома у нас сэндвич стоит столько же, сколько тут чашка кофе.
Боб встал.
– Ну, поехали.
В коридоре они столкнулись с Родой и Мюрреем.
– Привет! – воскликнул Мюррей и пожал Бобу руку.
Рода взяла Сьюзан за плечо.
– Где вы уже побывали? Только не позволяйте ему вас утомлять. А то какой это отдых, когда переутомишься. Вы сейчас в Бруклин? К знаменитому брату? Ну, приятно познакомиться, хорошего вам дня!
Уже на улице Сьюзан сказала:
– С такими людьми я всегда теряюсь.
– С какими? С милыми и приветливыми? Ну да, таким никогда не знаешь, что и ответить.
Боб снова поймал себя на том, что ведет себя как Джим. Но как же он успел от нее устать!
В вагоне метро Сьюзан сидела, как истукан, обеими руками вцепившись в сумку, а Боб качался на ремне, свисающем с поручня.
– Я так раньше каждый день на работу ездил, – сообщил он. – Слушай. По поводу того, о чем мы говорили… Это была не ты. Не волнуйся.
Она не сделала ни единого жеста в знак того, что услышала, лишь быстро взглянула ему в глаза. Поезд выехал на поверхность, и Сьюзан повернула голову к окну. Боб попытался показать ей статую Свободы, но пока Сьюзан соображала, куда смотреть, статуя пропала из виду.
– Как дела? – спросила Хелен, пропуская их в дом.
Она как-то изменилась. Будто бы постарела, стала ниже ростом и не такой красивой.
– Извини, что давно не заглядывал.
– Я все понимаю. У тебя своя жизнь.
Вошел Джим, высокий, подтянутый.
– Неряха! Да ты привел нашу давно потерянную сестру!.. Как жизнь, Сьюзан? – Он похлопал Боба по плечу, коротко обнял Сьюзан. – Как тебе город?
– Сьюзан, у тебя испуганный вид, – сказала Хелен.
Сьюзан спросила, где туалет, скрылась за дверью, села на край ванны и заплакала. Они ничего не понимали. Проблема была даже не в городе, который Сьюзан ужасно не понравился. Он выглядел нелепо, как переполненная народом ярмарка, растянувшаяся на многие километры – залитое бетоном поле, дороги, идущие не по земле, а под ней. Все в нем имело налет безвкусицы – воняющие мочой лестницы в подземку, покрытые мусором тротуары, кляксы голубиного помета на статуях, облитая золотой краской девушка в парке… Нет, Сьюзан пугал не город. Ее пугали собственные братья.
Она их не узнавала. Это не Боб и Джим из ее детства. Боб жил фактически в гостинице, входная дверь его дома была не чем иным, как выходом в коридор с ковровой дорожкой, вдоль которого выстроились двери в другие такие же номера. А внизу стоял швейцар в униформе, задача которого состояла в том, чтобы не пускать в дом бродяг. Это ужасно, человек не должен так жить. Боб недоумевал: разве ей не нравится вид на реку? А ей неинтересно любоваться рекой где-то там внизу, как из окна самолета. Однако потом случилось самое неожиданное: Боб вдруг заговорил о запретном, о гибели отца!.. Сьюзан не знала, что думать, ей от всего этого было физически плохо.
Даже после того, как братья уехали из Ширли-Фоллс, они оставались ее братьями. Но не теперь. Сморкаясь в туалетную бумагу, Сьюзан чувствовала, что ее вселенную перекосило. Она осталась совершенно одна, у нее был лишь сын, которому она уже не нужна. А дом, в который ее привели сейчас!.. Сьюзан умылась, открыла дверь и вышла. Джим вырастил здесь троих детей, устраивал званые ужины. Сьюзан представляла все это, идя в гостиную. Здесь они семьей праздновали Рождество, здесь он с утра по выходным слонялся в пижаме, бросал газеты на журнальный столик, по вечерам с женой и детьми смотрел телевизор – все здесь, в этом месте, ничуть не похожем на дом! Это не дом, а мебель. Музей с высокими потолками. И тут темно! Кто станет жить в таком темном месте, среди резного дерева и антикварных люстр? Кто согласится так жить?
А они ей что-то говорили, Хелен звала наверх, на экскурсию – мол, так интересно посмотреть, как живут другие, вот тут у нас гардеробная; она, Хелен, единственная женщина во всем городе, муж которой имеет больше одежды, чем она сама. И ряды костюмов, как в магазине, и зачем-то окно, как будто одежда будет любоваться видом, и огромное, высоченное зеркало во всю стену. Сьюзан пришлось увидеть себя – бледную седую женщину в мешковатых черных брюках. Хелен же в зеркале смотрелась маленькой, аккуратной и безупречной, трикотажное платье сидело на ней идеально, и где она научилась так одеваться?
Да, вселенную перекосило. Очень страшно, когда уходит то, что считаешь частью себя. Страшно, когда нет ни отца, ни матери, ни мужа, ни братьев, а сын…
– Сьюзан! – Голос Хелен прозвучал резко. – Может, что-нибудь выпьешь?
В саду Боб со Сьюзан сидели рядом на кованой железной скамейке со стаканами газировки. Хелен устроилась на краешке садового стула, заложив ногу за ногу и держа большой бокал вина, налитый почти до краев.
– Джим, сядь, – велела она.
Муж ее бродил кругами: то рассматривал зеленые розетки хосты или побеги лилий (хотя его никогда не волновало, что растет в саду), то прислонялся к колонне под нависающей террасой, а один раз даже зачем-то ушел в дом и вернулся с пустыми руками.
Хелен казалось, что она никогда в жизни не была так зла. Здесь и сейчас происходило что-то очень, очень неправильное, она не знала, что именно, но могла сказать одно – никто и не пытается как-то помочь делу, и почему-то из четверых взрослых людей она одна должна стараться поддержать разговор. Легче всего было обвинять во всем Сьюзан, и Хелен так и делала. Сутулость золовки, ее бесформенная дешевая водолазка в катышках по низу – они наводили на Хелен тоску и вызывали у нее приливы жалости, и все это бурлило у нее внутри, и голова шла кругом от такого многослойного гнева.
– Джим, ты сядешь? – повторила она.
Джим бросил на нее озадаченный взгляд, как будто его удивила резкость ее тона.
– Сейчас, за пивом схожу. – И снова скрылся в доме.
Ветви деревца над головой Хелен были усыпаны мелкими зелеными сливами.
– Вы только посмотрите, сколько в этом году слив. А прошлым летом почти не было. С фруктовыми деревьями всегда так, год на год не приходится. Вот радость местным белкам, будут животы набивать.
Близнецы со скамьи глядели на нее без всякого выражения. Боб из вежливости отхлебнул газировки; брови у него были приподняты, на лице застыла покорность судьбе. Сьюзан тоже поднесла к губам стакан и отвела взгляд от Хелен, словно говоря: я не слушаю тебя, Хелен, меня бесят твой огромный дом и дурацкий клочок земли, который ты называешь садом, твоя здоровенная гардеробная, твой большой гриль, ты просто богатая потребительница из Коннектикута, материалистка современного мира.
Хелен читала все это на лице у Сьюзан, и на ум ей пришло слово «деревенщина». Она вдруг ощутила сильнейшую усталость. Хелен не хотела называть Сьюзан деревенщиной, не хотела быть такой злобной, не хотела, чтобы в голове у нее вертелись такие оскорбительные слова, – и как только она об этом подумала, в мыслях у нее возникло слово «ниггер». Такое уже случалось раньше. Ниггер, ниггер, ниггер, как будто ее разум страдает синдромом Туретта[11] и повторяет ужасные слова, не в силах остановиться.
– Вы их едите? – спросил Боб.
За спиной у Хелен открылась дверь, и вышел Джим с бутылкой пива.
– Кого, белок? – переспросил он, подтянув к себе садовый стул. – На гриле жарим.
– Сливы. Вы эти сливы едите?
– Нет, они слишком горькие, – ответила Хелен.
Она думала: я не обязана их развлекать. Хотя, конечно, на самом деле именно обязана.
– Ты похудел, – сказала она Бобу.
Тот кивнул.
– Я перестал пить. Помногу.
– Почему ты перестал пить? – Хелен услышала обвинительные нотки в своем голосе и заметила, как Боб покосился на Джима.
– Вы такие загорелые, – проговорила Сьюзан.
– Они всегда загорелые, – заметил Боб.
Хелен подумала, что ненавидит их обоих.
– Мы ездили к Ларри в Аризону, вы разве не знали?
Сьюзан опять отвернулась, и Хелен подумала, что это уже переходит все границы – не поинтересоваться делами племянника только потому, что родной сын сбежал из дома.
– Как Ларри? – спросил Боб.
– Прекрасно.
Хелен сделала большой глоток из бокала и сразу почувствовала, как вино ударяет в голову. А потом одновременно раздались металлическое треньканье телефонного сигнала, звон бьющегося стекла и причитание вскочившей на ноги Сьюзан: ой-ой-ой, простите, пожалуйста.
Звонок телефона, по-видимому, так испугал ее, что она уронила стакан. Нашарив мобильник в сумке, Сьюзан почему-то сразу протянула его подошедшему Джиму.
– Ничего-ничего, я все уберу, – сказала Хелен, думая о том, что теперь мелкие осколки забьются в щели между кирпичами, которыми вымощена дорожка, вот разозлится садовник, в это время года приходящий к ним раз в неделю.
– Чарли Тиббетс, – произнес Джим в трубку. – Сьюзан здесь, рядом. Она просит, чтобы вы поговорили со мной. – Он стал мерить шагами сад, прижимая к уху телефон и кивая. – Да-да, внимательно…
Он резко взмахнул рукой, как дирижер, управляющий оркестром. Дослушав Чарли, он закрыл мобильник, вернул его Сьюзан и сообщил:
– Ну все, ребята. Зак свободен. Дело сдано в архив.
Наступило молчание. Джим опустился на стул и отпил пива из бутылки, сильно запрокинув голову.
Первой не выдержала Хелен.
– Что значит сдано в архив?
– Приостановлено. Если Зак будет хорошо себя вести, его и вовсе закроют. Вопрос утратил злободневность. Такое часто происходит; на это Чарли и надеялся. Конечно, в нашем случае были политические последствия. Однако сомалийское сообщество, их старейшины, или кто там у них решает, изъявили согласие с тем, чтобы дело ушло в архив. – Джим пожал плечами. – Поди разберись…
– Теперь он никогда не вернется домой… – произнесла Сьюзан.
Хелен ожидала от нее радостных восклицаний, но вместо них услышала в ее голосе тоску и тут же поняла, что такое вполне вероятно, мальчик теперь может не вернуться.
– Ох, Сьюзан… – прошептала Хелен, подошла к золовке и мягко погладила ее по спине.
Братья остались сидеть. Боб все поглядывал на Джима, но Джим на него не смотрел.
Теплым июльским днем Эсмеральда Мартич зашла в кабинет к Алану Энглину и молча вручила ему бумаги, в которых он немедленно – по размеру и шрифту – распознал жалобу.
– Что тут у нас? – спросил он доброжелательно и кивнул в сторону стула напротив себя. – Присаживайтесь, Эсси.
Эсмеральда села. Пробежав первый абзац, Алан поднял на нее глаза. Бледное лицо, длинные мелированные волосы стянуты в конский хвост на затылке. Она всегда была тихоней и теперь тоже помалкивала.
Жалоба излагалась на четырех страницах, и, опустив их наконец на стол, Алан почувствовал на лице испарину, несмотря на поток прохладного воздуха из кондиционера. Его первым побуждением было встать и закрыть дверь, но сама суть жалобы делала эту женщину опасной. С ним в кабинете сидела тихоня с автоматом, закрыть сейчас дверь было бы все равно что вручить ей еще одну обойму. Поэтому Алан не сдвинулся с места. Он знал, что в подобных случаях быстрая и адекватная реакция работодателя может снизить негативные последствия для компании, и понимал, что Эсмеральда это тоже знает. Жалобу следует немедленно направить в отдел персонала для выяснения обстоятельств. Эсмеральда оценила нанесенный ей моральный ущерб в миллион долларов.
– Давайте пройдемся, – предложил Алан, вставая.
Она тоже поднялась. У двери Алан сделал жест рукой, галантно пропуская даму вперед.
Снаружи пекло. По тротуару шагали люди с портфелями и в солнечных очках. У киоска на углу улицы рылся в помойке бездомный, одетый в зимнюю куртку, разорванную по швам у карманов.
– Зачем он нацепил на себя куртку в такую жару? – тихо проговорила Эсмеральда.
– Он болен. Скорее всего, шизофрения, расстройство психики. Таким людям нередко кажется, что им очень холодно. Это один из симптомов.
– Я знаю, что такое шизофрения, – ответила Эсмеральда слегка раздраженно. – Но про холод не знала.
Алан купил в киоске две бутылки воды. Протянув одну Эсмеральде, он заметил, что ногти у девушки обгрызены до мяса, и еще острее почувствовал грозящую опасность. Они сели на скамейку в тени. Мимо шагали мужчины и женщины. Неспешно проковыляла старушка, сжимающая в руке пластиковый пакет.
– Может, расскажете мне по порядку? – доброжелательно попросил Алан.
И она рассказала. Он видел, что Эсмеральда готовилась к этому разговору и что она боялась, хотя не был уверен, боялась ли она его лично или того, что он ей не поверит. У нее были эсэмэски и сообщения на голосовой почте, счета из ресторанов и гостиниц, электронные письма на личный адрес. Она достала из большой сумки папку, пробежала глазами лежащие в ней бумаги и протянула Алану несколько листов.
Было очень неловко читать испуганные слова человека, которого он знал много лет и которого любил как брата. Человека, совершившего ошибку, типичную для многих мужчин, хотя от Джима он подобного не ожидал… впрочем, так всегда бывает. Эсмеральда загнала его в угол обещаниями поставить в известность жену. Алан прикрыл глаза и увидел перед собой имя. Хелен.
– Конечно, я немедленно передам вашу жалобу в отдел персонала. Мы проведем расследование.
– И все это попадет в газеты, – добавила Эсмеральда.
– Мы можем попытаться без этого обойтись.
– Такое вполне вероятно. Ваша фирма очень большая и известная.
– В газеты попадет ваша частная жизнь. Вы к этому готовы?
Она опустила глаза и стала смотреть на свои вытянутые ноги. Алан заметил, что она без колготок. Ну да, день очень жаркий. Ноги у нее были прекрасные – ни проступающих сосудов, ни пятнышек, гладкая кожа, не слишком загорелая и не слишком бледная. Босоножки у нее были коричневые, на высоких каблуках. Алан почувствовал дурноту.