Безупречный шпион (сборник) Корецкий Данил

И строго спросил у докладчика:

– Доложите ваши предложения! – Тон его был таким, будто это именно контр-адмирал Воловик ставил под угрозу срыва ракетный запуск с РПКСН[4] «Россия».

Тот немного смешался, откашлялся, но сохранил твердость тона.

– Предложение – усовершенствовать и расширить систему спутниковой ориентации! А временно вернуться к радионавигации. Для чего развернуть сеть радиомаяков в разных районах мира. И в первую очередь, в день «Ч» обеспечить ориентацию подводному крейсеру «Россия». Это возможно, если установить радиомаяк на побережье Юго-Западной Африки, вот в этом секторе, где-то между Анголой и Намибией… По предварительным расчетам, самая удобная точка расположена в Борсхане. Вот здесь.

Красная точка указки поползла по карте и замерла, как отметка лазерного целеуказателя. Впрочем, никто из сидящих в этом строгом респектабельном зале таких отметок в реальной жизни не видел. Только в кино.

– Если мы утрем нос американцам, они сразу потеряют уверенность, понимаешь! – веско сказал Президент. – И их программа «Звездных войн» пойдет псу под хвост!

– А мы сможем внести ноту протеста по поводу воздействия на наши спутники, – добавил министр иностранных дел. – Нота от победителей выглядит более весомо!

– Вот именно! – Президент многозначительно поднял палец. И обратился к докладчику:

– Кто установит маяк?

Моряк пожал плечами.

– Извините, господин Президент, этот вопрос выходит за пределы моей компетенции. Речь идет о тайных действиях на территории чужого государства. Вряд ли это входит и в компетенцию ВМФ…

– Но для этого у нас есть разведывательные органы, понимаешь…

Начальник Главного разведывательного управления и Директор Службы внешней разведки встали. Каждый должен был проявить заинтересованность и компетентность. Причем, не отправляясь лично в пекло.

– У нас имеется такая возможность, господин Президент, – первым сказал Директор СВР. Он не имел ни малейшего представления о возможностях Службы по только что обозначенному вопросу. Но важно было опередить соперника, который уже набрал баллы.

– Очень хорошо, – ободряюще улыбнулся Президент. – Выполняйте. Поставим американцев на место. Я на вас надеюсь.

– Служу России, господин Президент! – четко ответил Директор, усиливая благоприятное впечатление.

За 20 дней до дня «Ч». День.

Джунгли Борсханы. Координаты неизвестны

«Итак, ученый-палеоантрополог Полянский почти добрался до затерянного в первобытном лесу, неизвестного народа. Мир стоит на пороге сенсационного открытия, и хотя я вовсе не гнался за нобелевской премией, скорей всего, на этот раз не удастся от нее отвертеться. Наша экспедиция преодолевает последние километры нелегкого пути. Тропинка идет в гору. Возглавляет отряд опытный проводник, вокруг надежная охрана, наиболее рослые аборигены несут мой паланкин с такой предупредительностью, что я дремлю, словно на мягких подушках пульмановского вагона. Сзади носильщики с предельной осторожностью тащат мой багаж. А вокруг сказочный, заколдованный лес, наполненный воплями невиданных и невидимых зверей. Над головой колышется зеленое небо тропических джунглей, обезьяны суматошно скачут между острыми солнечными лучиками с дерева на дерево, раскачиваются на лианах, шарахаясь от замаскированных под лианы змей. Карнавальной расцветки крупные птицы с длинными хвостами шумно рассекают воздух громадными крыльями…»

Я давно хотел взяться за мемуары, и вот, наконец, повод представился. Правда, суть моей работы придется скрывать, а действительность лакировать и несколько идеализировать, что я сейчас и делаю…

Отряд дикарей действительно шел по джунглям, а я действительно находился в середине, но не на мягких носилках, а пешком. Рослые аборигены присутствовали, хотя каждый доставал мне до уха, – один двигался впереди, второй сзади, и каждый держал конец крепкой, похожей на пеньковую, верёвки. Другие концы были, увы, жесткими петлями затянуты на чистой шее несчастного Полянского. Грубо, конечно, по-варварски, но эффективно…

Мрачный бородач в галифе и разгрузочном жилете шел рядом и очень внимательно следил за каждым моим движением, время от времени тыча в бок древком копья. Зато носильщики действительно тащили мой маяк – это стопроцентная правда. Насчет обезьян, птиц и лиан – тоже…

Только как ни скрывай, как ни лакируй, как ни идеализируй, а затушевать смысл происходящего невозможно: я в плену у дикарей!

Хотя если передать шифрограмму с таким текстом, в Центре решат, что я сошел с ума!

Кстати, какую телеграмму передаст Колосков своему руководству в Минобороны? Что метеоролог Ковалев пропал бесследно при попытке установить метеокомплекс? Вряд ли она попадет к особисту, обеспечивавшему мою легенду. А кроме него, кто и что поймет из этого сообщения? Никто и ничего. «Какой Ковалев? Какая метеостанция?»

Правда, когда наступит день «Ч», задание будет провалено, а я не выйду на связь, сюда прибудут парни из внутренней контрразведки и целенаправленно начнут отрабатывать версию о моей измене. И отработают, можно не сомневаться: «Вступив в сговор со спецслужбами диких племен Южной Африки, перешел на их сторону, изменив Родине и сорвав выполнение Государственного задания особой важности!» Или что-то подобное: эти ребята знают, как правильно написать, чтобы стопроцентно обеспечить заочный приговор военного трибунала! И Колосков попадет под раздачу: отработают, бедолагу, с его «карманной» гранатой, манерой здороваться, специфической фразеологией и прочими художествами, по полной программе отработают, наверняка вылетит из армии, как пробка из бутылки, а может, тоже загремит под суд!

Так что же делать? Меня никто не обыскал в поисках пистолета или гранат. Наверное, дикарям в голову не приходило, что оружие кто-то и зачем-то может прятать. Но оружия у меня и не было, только складной нож со стопорящимся клинком и пилкой, несколько таблеток обеззараживателя для воды, да три пачки гематогена. Обеззараживатель мне сейчас не особенно нужен, а вот гематоген может пригодиться, да и складень тоже… Подкрепиться несколькими черными квадратиками, потом незаметно открыть нож, мгновенно перерезать веревки, потом конвоиры – два движения: Раз! Два! Да, еще бородач – три! И в заросли…

Можно, конечно… Но моя задача – не освобождение из плена, а установка маяка. К тому же, из этого заколдованного леса мне никогда самостоятельно не выбраться. А сколько можно прожить в сказке? Особенно в страшной сказке? Боюсь, уже через сутки моими костями будут весело играть резвые обезьяньи детеныши…

Джунгли стали редеть, потом и вовсе расступились. Мы вышли к реке. Точнее, к подвесному мосту через не очень широкую, по российским меркам, и мелкую речушку. Мост был сплетен из лиан, поднимался в сторону более высокого берега и не имел перил. Когда авангард отряда ступил на эту ненадежную и шаткую тропу, она принялась раскачиваться из стороны в сторону.

Аборигены не обращали на подобные мелочи внимания, они спокойно шли на расслабленных и полусогнутых ногах, уверенностью напоминая муравьев, прилипающих к ниточке или травинке. Я тоже попытался превратиться в муравья, но ничего не получилось. Чтобы сохранить равновесие, пришлось расставить руки и балансировать, на манер канатоходцев. Вряд ли это сыграло решающую роль, скорей, помогли натянувшиеся веревки на шее.

«Вся жизнь состоит из парадоксов», – философски подумал я, когда «танцующий мост» закончился. Если бы я сорвался, то был бы повешен сразу на двух петлях! Бррр! Конечно, я не самый лучший, честный, правдивый и безгрешный человек на земле, но двойного повешения, наверное, все же не заслужил…

– Ола-ла! Аку-аку! – Двое практически голых дикарей с перьями в спутанных волосах встретили нас радостными приветственными криками. Хотя я надеялся, что эта радость на меня не распространяется. Ведь они не знают, что я хороший и порядочный человек, а значит, могут радоваться мне исключительно как добыче. Чур меня, чур!

В руках эти двое держали копья, однако ради радостной встречи воткнули их, остриями вверх, в крупный черный песок. Сейчас встречающие восторженно терлись носами с прибывшими соплеменниками, но основной их функцией явно была охрана переправы. Если перерубить две толстые лианы, мост упадет в грязно-коричневую воду. Правда, не составит труда перейти речку вброд или перепрыгивая по торчащим камням… Но они, возможно, этого не понимают. Ничего, теперь у этих детей природы есть человек, который сможет совершенно бескорыстно разъяснить многие тайны мироздания!

На крики часовых откуда-то появились голые дети, потом женщины в набедренных повязках, с отвисшими до пояса пустыми грудями, огромными, вывернутыми ноздрями, через которые можно было рассмотреть, что они ели на завтрак, и вывороченными губами. Они окружили нас, галдя, трогали за руки и плечи моих пленителей, с интересом разглядывали белого человека с веревками на шее. Веревки могли создать неблагоприятное впечатление обо мне.

– Это недоразумение! – пояснил я на плохом португальском. – Я друг…

Галдеж прекратился. Несколько десятков глаз рассматривали пленника.

– Друг, – я ткнул пальцем в грудь.

Аборигены напряженно ожидали. Надо было сказать – чей я друг. Но я не знал, кто передо мной. Поэтому поступил дипломатично:

– Я друг всех!

Обнажая никогда не леченные зубы, аборигены рассмеялись, как будто я сказал что-то очень смешное. Или сморозил очень большую глупость. Бородач смеяться не стал, но пнул меня ногой под зад – небольно, но обидно.

Через несколько минут мы оказались в деревне. На большой, размером с футбольное поле, опушке стояли круглые глинобитные хижины под крышами конической формы из уложенных по спирали травяных матов. Диаметр домов составлял четыре-пять метров, высота стен – около двух, верхушки крыш поднимались еще на метр-полтора.

На поляне дымилось несколько небольших костров. Между ними, выклёвывая что-то из травы, важно расхаживали большие птицы, похожие то ли на бесхвостых павлинов, то ли на индюков с весёлыми хохолками. Валялись в пыли худые тёмные свиньи, вокруг которых резвились серые с бежевыми подпалинами на боках поросята. С крыш домов и веток деревьев на нас лениво смотрели мелкие красномордые обезьяны.

Жизнь в деревне вяло булькала, как начинающая закипать уха в рыбацком котелке. Людей видно не было, только возле ближайшей хижины работали два аборигена. Я присмотрелся: один откалывал от камня острые осколки, а второй сноровисто вставлял их в расщепления ровных палочек с оперением на конце. Они делали стрелы.

Я попал в каменный век!

За 21 день до дня «Ч».

Российская военная база в Анголе. День

К этому все и шло. С самого начала нынешней командировки казалось, что я не только перемещаюсь в пространстве – сквозь тысячи километров на Юго-Запад, но и плыву вспять по реке времени.

Долгий перелет из Москвы в Луанду, и я попал на двадцать лет назад: устаревшие поршневые «Дакоты» вдоль взлетной полосы, свободный, без металлодетекторов, проход к самолетам, автоматы с газировкой, плоские портфели аэропортовских чиновников, «форды» и «лендроверы» семидесятых годов…

Потом воняющая керосином, ревущая и дребезжащая раритетная «Дакота», проваливаясь в каждую воздушную яму, доставила меня в Уамбо, и я очутился в шестидесятых. Сельский аэродром российской глубинки, где роль летного выполняло самое обычное поле, заросшее жесткой выгоревшей травой, с похожим на большой сарай зданием аэропорта.

Спускаясь с борта по шаткой металлической лесенке, я не был уверен, что меня встретят.

– Обстановка там послевоенная, сам понимаешь: много неразберихи, возможны накладки, – пояснил Иван. – Но мы все продумали. Вот, держи!

На случай непредвиденных обстоятельств я был снабжен чудодейственной четвертушкой листа формата «А4» с малоразборчивыми цифрами и буквами. Длина волны и позывной – «Утес». Я думал, что стоит потереть волшебную бумажку, и тут же материализуется могущественный Утес, который, как сказочный джин, доставит меня куда нужно. Но, увы… Оказывается, возможности каббалистических знаков реализовывались более опосредованно. Следовало найти рацию, сообщить Утесу о своем прибытии и подождать – сутки, двое, самое большее – трое суток, пока пришлют машину. Где искать рацию, где ночевать, что есть – о столь малозначительных деталях мне не сообщили. Такая туманная перспектива мне, честно говоря, не улыбалась.

Но к счастью, среди толпы встречающих – полуголых черных аборигенов в шортах и соломенных шляпах – выделялся белый военный с изможденным лицом, в устаревшей гимнастерке без знаков различия, перетянутый портупеей, с «ТТ» на боку и в сапогах.

– Гражданин Ковалев? – строго спросил он, нацелив указательный палец мне в солнечное сплетение. – Попрошу ваши документы!

На меня повеяло законами военного времени.

Внимательно изучив паспорт и командировочное удостоверение, военный протянул их обратно, приложил руку к фуражке без кокарды и представился:

– Майор Индимов, военная контрразведка. Прошу в машину.

Откртый «Газик» с черным автоматчиком за рулем часа полтора резво прыгал по кочкам и торчащим из твердой земли корням. Дорог здесь не было – только направления. Вокруг простиралась бескрайняя саванна – неухоженная степь, поросшая низкорослым, колючим кустарником и высоченными, под три метра, злаками. Пейзаж напоминал бы колхозные поля бездотационной российской глубинки, если бы не встречающиеся время от времени баобабы, прогуливающиеся вдали жирафы и большое красное солнце, на фоне которого зловеще парили огромные африканские грифы. Майор всю дорогу сидел молча, односложно отвечая на самые безобидные вопросы, и, в конце концов, я перестал их задавать.

Наконец впереди показался забор из шести рядов колючей проволоки и шлагбаум, у которого дремал молодой коренастый анголец в советской форме образца сороковых годов, с ППШ поперек груди и в некотором подобии лаптей вместо сапог. Завидев машину, он встрепенулся и отдал честь. Шлагбаум поднялся, и «Газик» заехал на территорию типичного советского военного городка – в сороковые годы. С соответствующей педантичностью, аскетизмом и дисциплиной. Как я вскоре узнал, все это держалось исключительно на плечах одного человека – командира Учебного центра полковника Колоскова.

Он встретил нас у сборного щитового домика с надписью по-русски и по-португальски: «Штаб». Это был огромный, похожий на медведя мужик, широкоплечий, с лицом кирпичного цвета и тяжёлым взглядом узких, с набрякшими веками глаз… Крупный, в красных прожилках нос, массивный квадратный подбородок. Фуражка без кокарды, выгоревшую гимнастерку перетягивает широкий ремень с медной пряжкой, на боку большая кобура.

– Здорово, наука! – добродушно прогудел он, протягивая широкую, как лопата, ладонь. Левая его рука тоже синхронно дернулась навстречу, будто он хотел пожать мне руку двумя своими, но тут же вернулась в прежнее положение.

– Ну, скажи мне, на фиг тут эти все твои измерения? Специальным транспортником метео-елду привезли, тебя за тридевять верст послали… А если б тебя унитовцы поймали и яйца отрезали? Им там делать не хер, что ли?

– Я тоже так думаю, товарищ полковник… Не хер делать, мудакам…

Под одобрительным взглядом Колоскова я расстегнул дорожную сумку, достал две литровые «Столичные», буханку ржаного «Бородинского» хлеба и полиэтиленовый пакет с тремя жирными копчеными селедками.

– Вот привез сувениры… Да, еще пара луковиц…

– Ну, ты даешь, наука! – на весь городок заревел полковник. – Сейчас я тебя расцелую! Вот уж угодил, так угодил! Хаим! Хаим, давай сюда, сволочь!

Топоча по выметенным утоптанным дорожкам босыми пятками, к командиру подбежал худощавый низкорослый анголец с густой копной вьющихся волос и блестящими глазами. На вид ему было лет семнадцать.

– Слушаюсь и повинуюсь, господин фельдмаршал! – на вполне приличном русском доложился он.

Полковник протянул ему мои сувениры.

– Водку в морозильник, а это на нижнюю полку. И смотри, чтоб ничего не пропало! Ты лично за все отвечаешь!

– Падла буду, господин фельдмаршал! – Паренек исчез, только ветерком подуло.

– Молодец, Хаим! – одобрительно кивнул Колосков. И, повернувшись ко мне, пояснил:

– Я его на рынке отбил: он лепешку украл, так его чуть не затоптали… Серьезная заварушка получилась, пришлось даже в воздух палить…

Он похлопал по деревянной кобуре двадцатизарядного «Стечкина».

– Смышленый малец оказался. Я его при кухне оставил, хотел в Московское общевойсковое училище послать, а теперь видишь, как все оборачивается: и дружба с Анголой умирает, и Союз разваливается…

– А что у него за имя такое странное? Оно ведь явно не ангольское?

Колосков снял фуражку и почесал в затылке.

– Вообще-то его Хамусум зовут… Это я так, шутейно, для краткости. Пойдем, территорию посмотрим…

Территория выглядела бедненько, чтобы не сказать – убого: несколько сборно-щитовых домиков, большие палатки с задранными пологами, утоптанная земля вместо асфальта. Колосков гордо показывал рукой – штаб, плац, учебные классы, казармы, полоса препятствий, стрельбище…

– А вот наш огород! Почва здесь плохая, так мы торф с песком перемешали, и нормально – и картошечка растет, и помидорчики, и огурцы. Правда, вкус не тот, что дома… А вот наш радиоцентр!

Радиоцентр представлял из себя палатку с допотопной зеленой рацией «Эфир» – такими пользовались в войну белорусские партизаны. Сейчас у ключа сидел анголец в наушниках, испуганно вскочивший при нашем появлении:

– Господин фельдмаршал, никаких сообщений нет, падла буду!

– Ладно, продолжай слушать, – благосклонно махнул рукой Колосков, и мы двинулись дальше.

На центральной площади стояла знакомая гипсовая фигура в знакомой позе – с вытянутой вперед рукой, явно указывающей правильный путь угнетенным пролетариям. Но в общем облике вождя мировой революции было что-то непривычное.

Я присмотрелся. Негроидное лицо, короткие, курчавые волосы…

– Кто это?!

Колосков опять махнул рукой.

– Местный лидер. Душ Сантуш.

– А почему…

Он повторил жест.

– Привезли готовый памятник, только голову поменяли. Проще и быстрее.

Я обратил внимание, что в городке чисто, чернокожие солдаты опрятны, они издали переходят на уставной шаг и по всем правилам отдают честь.

– Вижу, у вас дисциплина на уровне, товарищ полковник.

Колосков довольно хмыкнул.

– Это точно. У меня всего два воспитательных упражнения, но очень эффективных.

– Интересно. Это какие?

– Номер один и номер два. Номер один – стоять на плацу с поднятой под прямым углом ногой. А я рядом хожу, с бамбуковой палкой, чтобы не опускал. Пять, десять минут, – больше не выдерживают.

Полковник замолчал.

– А номер два?

– Да почти то же самое. Только на голове у него стакан.

– Стакан?

– Ну да. А в стакане граната без чеки. И стоит он не здесь, а вон там, на стрельбище, чтобы рядом никого не было… Да ерунда это все. Пойдем лучше в столовую, пообедаем.

Офицерская столовая располагалась на открытой площадке под навесом. Вокруг было много ангольцев в древней советской форме – не хватало только «треугольников» и «кубарей»[5] в петлицах. Впрочем, судя по возрасту и манерам командиров, им бы подошли, в основном, «шпалы»[6]. Колосков весело здоровался с каждым за руку.

– Здорово, Абраша! Ты когда двести кванз[7] вернешь? Уже неделя прошла!

– Скоро, господин фельдмаршал, – виновато кивал черный «Абраша». – Очень скоро.

– А ты, Мойша, свой батальон совсем распустил! Не уложитесь в норматив – не обижайся!

– Уложимся, господин фельдмаршал, падла буду! – приложил руку к груди черный «Мойша».

Протягивая руку, и «Абраша», и «Мойша», и другие ангольские командиры левой ладонью прикрывали пах, словно игроки «стенки», когда бьют пенальти.

– Зачем они это делают? – улучив момент, спросил я.

Колосков пожал плечами.

– Не знаю. Какой-то отсталый местный обычай.

Но в следующую минуту я получил ответ на свой вопрос. Грузный, солидного вида анголец, здороваясь, проигнорировал «местный обычай», и Колосков тут же с оглушительным смехом схватил его левой рукой за промежность.

– Не зевай Борух, а то без яиц останешься!

Скрывая болезненную гримасу, «Борух» тоже пытался улыбнуться, но выходило это у него с трудом.

– Пойдем, наука, а то нам и пообедать не дадут, – Колосков увлек меня к столику в углу. На нем лежали ножи и вилки, салфетки, стояла вазочка с хлебом и два стакана компота. Хотя вся веранда была переполнена, этот столик почему-то никто не занимал.

– Пей компот, наука! Водку будем вечером, после службы!

Полковник залпом выпил свой компот. Соседние столики стремительно пустели. Чернокожие офицеры оставляли недоеденные тарелки и быстро шли к выходу.

– Что случилось? – удивился я. – Куда они все уходят?

Аккуратно вытряхнув на асфальтовый пол последние капли, Колосков буднично вытащил из кармана гранату «Ф1», вставил в стакан и сдвинул его к самому краю. Теперь опустела половина веранды, у выхода возникла давка.

– Да потому что серливые! – раздраженно объяснил он. – Ты посмотри, сегодня я даже чеку не снял, а они все равно убегают! Ну, как с ними воевать?

Я молчал, ибо не знал, что ответить.

– В восемьдесят пятом похожая история была, – полковник доверительно наклонился. – В порту Луанды заминировали немецкий сухогруз с боеприпасами: десять тысяч тонн – представляешь? Вторая Хиросима! Только, к счастью, из четырех мин взорвалась лишь одна, и детонации не произошло… Так эти обезьяны все намылились из города, вот как сейчас…

Он показал пальцем на толпящихся у выхода ангольцев.

– В Москву сообщили – мол, что делать? Молчат. А остальные три ведь в любой момент рвануть могут! Тогда начштаба группировки кораблей Юра Кубасов спустился с аквалангом, обвязал мины капроновым тросом, а потом сорвал скоростным катером и затопил в открытом море. Вот и все!

Колосков пристукнул ладонью по столу. Стакан с гранатой подпрыгнул.

– А Москва только через три дня ответила. Мол, вырежите обшивку в радиусе трех метров вокруг каждой мины и без вибраций отбуксируйте подальше. Классный совет, правда? Без вибраций!

Тяжелая ладонь вновь ударила по столу.

Сбоку вынырнул вездесущий Хамусум с подносом. Опасливо косясь на гранату, он выставил перед нами тарелки с чем-то похожим на мясное рагу.

– Что смотришь? – сурово спросил Колосков и взялся за стакан. – Когда руки надо мыть: до сортира или после?

– После, господин фельдмаршал! Падла буду!

– Ну, тогда ладно. – Полковник улыбнулся, и парнишка мгновенно исчез.

– Жаркое из игуаны, – пояснил Колосков и оживленно потер ладони. – Конечно, и водки жахнуть бы в самый раз, но нельзя – экзамен по тактике принимаю! А ты пока расскажи, правда, что у вас там Союз развалился? Охренели вы там все, что ли?

За 21 день до дня «Ч».

Мыс Канаверал, США

Ракета-носитель «Дельта-II» обычно забрасывает на орбиту сразу кассету спутников, чтобы оправдать расходы по запуску. Но сегодня в грузовом контейнере было не пять космических аппаратов и даже не три, а всего один, что наводило старожилов космодрома на определенные соображения: военный груз. То, что запуск производился ночью, и к тому же полностью отсутствовала пресса, эти соображения уточняло: особо секретный военный груз. К тому же на космодроме вообще не было посторонних, причем в категорию посторонних на этот раз попадали даже сотрудники, не входящие в состав дежурной смены. Значит, дело ясное – особо секретный груз чрезвычайной важности!

Сама процедура запуска прошла без осложнений, как говорят инженеры российских стартовых столов – «штатно», а их американские коллеги – «нормативно». «Дельта» загремела двигателями, окуталась дымом, тяжело оторвалась от бетонной площадки, медленно поднялась на столбе красно-белого пламени, а потом, будто окончательно решившись, рванулась, ввинтилась в звездное небо и исчезла, затерявшись среди мириадов небесных светил. Многокилометровый огненный хвост обозначил направление ее полета, и еще несколько минут прямой, как стрела, красный след тлел в плотных слоях атмосферы, постепенно тускнея, словно вольфрамовая нить перегоревшей лампочки. Наконец свечение исчезло, растворившись в черноте флоридской ночи.

На высоте 360 километров обтекатель первой ступени отлетел в сторону, и космический аппарат «МХ10» занял свое место на стационарной околоземной орбите.

Он был похож на большую катушку размером с диван и выглядел довольно неуклюже, но в безвоздушном пространстве форма не имела значения. С хрустом развернулись секции солнечной батареи, как будто бесполезные в космосе крылья заблудившегося самолета.

Несколько импульсов маневренных двигателей скорректировали местоположение «МХ10», включились гироскопы инерциальной навигационной системы, призванные сохранять установленные пространственные параметры. Эти параметры совпадали с координатами группы российских спутников космической ориентации и позиционирования. Оставалось максимально к ним приблизиться. Но для этого было еще достаточно времени.

«МХ10» вышел из земной тени. От яркого света дневного полушария объективы оптических систем прищурились автоматически надвинувшимися темными фильтрами. Горячие солнечные лучи мгновенно нагрели титановую обшивку, в которой от мертвенного холода ночной стороны замерзли даже молекулы; напитали энергией панели батарей, заряжая аккумуляторы аппарата. Это было очень важно, ибо генератор радиоподавления требовал много энергии. Очень много.

За 21 день до дня «Ч».

Российская военная база в Анголе. Вечер

– В основном, все на наших плечах держалось. Эти обезьяны пятнадцать лет не могли взять Мавингу – главный опорный пункт унитовцев. А мы взяли! Операция «Зебра», слышал? Вот то-то! Третий тост! Давай за тех, кто не дожил! Хоть мы вроде и не бойцы, а советники, но наших ребят около сотни погибло… Кого убило, кто от болезней… Уф! Хорошая водка, настоящая. И закусь… Ууу… Дух русский, вот что важно, вкус давно забытый… А мясорубка была конкретная – и бомбежки, и артобстрелы, и мины по навесной траектории… Мы спали в яме, под бэтээром… Давай, наливай! Ты мне, а я тебе, чтоб уважение было…

Смеркалось. Мы сидели на веранде хлипкого щитового домика командира базы. Ангольские часовые по такому поводу были отодвинуты подальше, а рядом стоял верный Хамусум с тяжелым ППШ наперевес.

– Хотя война и закончилась, унитовские диверсанты вполне могут напасть, – пояснил Колосков. Рядом со своей тарелкой он положил «эфку», с которой, похоже, никогда не расставался. – Хотя официально тут давно нет войны – лет десять… А может, и никогда не было! А кто стреляет, почему потери – никто не знает. Наливай!

На белой скатерти – «Столичная» в запотевших бутылках, причем одна уже опустошена наполовину; крупно нарезанная, истекающая жиром, ароматно пахнущая копченая селедка, аппетитные кольца лука, духовитый черный хлеб, котелок с вареными бататами – почти как наша картошка, только более водянистая… Для русского человека в Африке – шикарный стол!

Только никто из наших «асессоров» к редкостному ужину не присоединился, хотя Колосков честно приглашал – сам слышал. Уже знакомый мне особист Индимов, сглотнув слюну, сказал, что разболелся желудок, зам по служебно-боевой подготовке Огурцов сослался на усталость – дескать, двое суток без сна, зам по строю Витунов, оказывается, проводит контрольную проверку постов…

– Ну, и хер с ними, нам больше достанется! – сказал Колосков, но мне показалось, что он раздосадован. И, как бы успокаивая себя, бросил в пространство:

– Офицеры, а гранаты боятся!

Меня вначале тоже напрягала лежащая на столе «эфка», но когда первая литровка пошла к концу, я расслабился. Ну, граната, ну, лежит – и что тут такого?

– А из-за чего вообще вся каша заварилась? – спрашиваю я, ощущая, как с каждым стаканом укрепляются узы, связывающие меня с полковником Колосковым.

Тот усмехается.

– Вначале боролись за независимость – против португальских колонизаторов, потом между собой – за свободу. Народное движение МПЛА, фронт ФНЛА, союз УНИТА… Все за освобождение Анголы! Мы и кубинцы МПЛА поддерживали, ЮАР и Заир – УНИТА…

– Чего же они свободу-то поделить не могли?

Колосков смеется.

– Да какую свободу? Тут нефть, алмазы, уран, молибден! Кофе, красное и черное дерево, богатые рыбные запасы… А у этих обезьян средний срок жизни сорок пять лет! Вот и прикинь хер к носу, кто и за что воевал… Наливай!

Чем больше мы пили, тем больше мрачнел начальник базы. Потом он зашел в дом, а когда вернулся, в руках у него была обшарпанная гитара. Если бы он вынес автомат или гранатомет – это было бы более естественно. Но гитара в руках изрядно опьяневшего медведя… Опьяневшего и впавшего в черную меланхолию… Медведь резко ударил по струнам.

Пел полковник неважно, скорее, не пел, а рычал, правда, от души и с чувством. Если бы не лопнули струны, концерт мог затянуться надолго. Но гитара вышла из строя, и он стал жонглировать гранатой: одной рукой подбрасывал, а другой ловил. Подбрасывал и ловил. Хамусум незаметно исчез. Граната взлетала вверх и падала, взлетала и падала.

Я уже знал, чем все это кончится, и прикидывал: успею ли я перепрыгнуть через перила, отбежать и упасть на землю. Вон за тот бугорок.

– Ты знаешь, ученый, кто напротив тебя сидит? С кем ты пьешь водку?

– Так точно! – молодцевато отрапортовал я. Как бы ни чудил начальник базы, сейчас ссориться с ним не стоило.

– Я пью с полковником Колосковым!

– А вот и нет! – Он перестал жонглировать и принялся пристально рассматривать гранату. Как будто никогда ее не видел.

– А это что? – Свободной рукой он обвел пространство вокруг, захватив и настороженно выглядывающего из-за угла Хамусума, и виднеющиеся в сумерках казармы, и невидимый плац.

– Это российская база. Учебный центр.

– Опять нет! – Полковник навалился грудью на стол. – Нет здесь никакого Колоскова, и никакой базы. Союз уже давно заявил, что в Анголе не осталось ни одного российского военного советника, ни одного специалиста. Так что напротив тебя пустое место. И вокруг ничего нет. Ты сидишь в саванне и пьешь один!

– Нет, – качаю я головой. – Мы пьем вместе…

– С призраком.

Он стукнул гранатой по дощатой столешнице. Одна бутылка упала, оказалось, что она уже пуста.

– Если хочешь знать, наши дуболомы в Союзе признают только пять лет войны: с семьдесят четвертого по семьдесят девятый. Вон, подполковник Огурцов, зам мой, был в отпуске, зашел в военкомат – узнать про надбавки к пенсии, а на него смотрят бараньими глазами: «Какие боевые действия? Да что вы такое говорите, вас там вообще быть не могло!» Вот так, Абраша!

– Вообще-то меня зовут Виталий…

Глаза полковника налились кровью, он сосредоточенно сводил усики чеки.

– Виталий, говоришь… А как ты думаешь, что будет, если я сейчас выну кольцо? Выну и разожму руку? Ты быстро бегаешь?

Копченая селедка, плавающая в водке в моем желудке, стала проситься на волю. И черт меня дернул принять это приглашение на ужин!

– Бегаю. Но двести метров за четыре секунды не пробегу…

Колосков на миг протрезвел.

– Откуда знаешь ТТХ[8], метеоролог? Время горения запала, радиус разлета осколков… Откуда?!

– На военной кафедре учил.

Он с силой провел ладонью по лицу и отложил гранату.

– Ну, ладно. А что ты серьезного в жизни сделал, Виталя? Как ты товарищу помог в своем этом… сраном метеоцентре? Ну, было у тебя в жизни что-то стоящее, настоящее, мужское?

– Было, – не стал запираться я.

– Ну, расскажи, – Колосков мрачно кивнул. – Если убедишь, кольцо трогать не буду…

Я задумался: что можно рассказать мужественного из жизни метеорологов? Пожалуй, ничего. Если разве все неузнаваемо переиначить…

Колосков откупорил вторую бутылку и наполнил стаканы поровну – на четверть.

– Пей! За то, что мы люди, а не призраки!

Что ж, тост хороший. Мы чокнулись и выпили. Но это не отвлекло полковника от цели.

– Давай, ученый, рассказывай!

Ну, ладно…

– Однажды мы с коллегой из конкурирующей организации попали в переделку… Короче, между собой мы договорились, но его схватили эти… Черные… Накачали наркотиком, а я уже ушел, но что-то почувствовал и вернулся. Их было трое и с оружием… Один в машине и двое в доме…

– Подожди, подожди! – встрепенулся Колосков. – Какая конкурирующая организация? Какие черные? Негры, что ли? О чем ты говоришь?

Я говорил чистую правду. В конце восьмидесятых, в Западном Берлине, мы пересеклись с офицером ЦРУ Юджином Уоллесом. Дело касалось портативного ядерного фугаса, пропавшего с Семипалатинского полигона. Оказалось, что у Юджина «ранцевой бомбы» нет, зато в деле отчетливо проявился иракский след. Когда ситуация разъяснилась, мы убрали руки с оружия, выпили по рюмке шнапса, я ушел и из первого же телефона позвонил в нашу резидентуру. А проехав квартал, встретил «фольксваген» с головорезами явно восточного вида, которые ехали в сторону квартиры американского коллеги. По большому счету, меня это уже не касалось… Мало ли кто куда едет! И потом, именно Юджин разворошил осиное гнездо. А той информации, которой он со мной поделился, было достаточно, чтобы провести розыск в нужном направлении. И мои коллеги уже начали эту работу. Но я развернулся и поехал к Юджину.

Однако рассказывать эту историю следовало в переиначенном виде. Поэтому на вопросы Колоскова я ответил следующим образом:

– Гидрометцентр СССР в известной мере конкурировал с Российским метеобюро… «Черными» я назвал кавказцев, которые торговали наркотой на Черкизовском рынке. Они и сделали моему коллеге укол…

– Ааа…

Полковник снова налил.

– Ну, вернулся, а что дальше?

Того, который ждал в машине, я оглушил, обезоружил, связал и засунул в багажник. С двумя другими столь же мирно обойтись не удалось: они схватились за пистолеты, поэтому одному пришлось прострелить грудь, второму – живот. Правда, я вызвал им «скорую помощь». Но уже потом, когда привел в чувство Юджина. Цэрэушник получил укол «сыворотки правды», и рот у него не закрывался: он рассказывал все, что знал, и охотно отвечал на вопросы. Конечно, глупо было бы этим не воспользоваться… В «химическом» портфеле иракцев оказался антидот, я вколол его американцу, и через десять минут он пришел в себя. Не буду скрывать: за это время я расспросил его об интересующих нашу Службу вещах и получил вполне откровенные ответы.

– Дальше началась заваруха… У меня была бейсбольная бита, а у них – ножи и обрез. Но я их замолотил. А парня откачал и вывез…

– Куда вывез?

Иракское подполье имело в Западном Берлине сильные позиции, и, скорей всего, Юджин не смог бы от них скрыться. Но я придумал «несимметричный ход»: вывез его в ГДР. На КПП Западного сектора Юджин назвал свой секретный пароль, на Восточном я – свой. Поэтому никаких проблем не возникло. За Стеной[9] я спрятал Юджина на конспиративной квартире, а через две недели, когда все улеглось, снова вывез его в Западную зону.