Безупречный шпион (сборник) Корецкий Данил

«…Участник ряда международных конференций и симпозиумов, кавалер медали международного общества фармакологов, почетный профессор Сорбоннского университета…»

Оказывается, лощеный красавчик успешен не только в любовных похождениях… Вон какие серьезные показатели! Как говорят интеллигентные люди: «Это тебе не пуп царапать!» Папа Ахмед и дедушка Салех могут гордиться продолжателем рода! Хотя как раз в этом направлении он-то и не преуспел: трахает всех подряд вместо того, чтобы воспроизводить законных наследников… Что ж, идеальных людей не бывает.

«…Живет преимущественно в Европе: Великобритания, Франция, последние три года – в Австрии. Научную деятельность прекратил, во всяком случае – ее видимую часть: уже пять лет не публикуется, в конференциях не участвует…»

Странно, Назиф! Почему же ты отошел от науки? Опубликовал последнюю статью: «Параллели расовых отличий в ДНК белых и серых мышей» – и замолчал! Странно… Чем же ты увлекся?

«…Активно сотрудничает с организациями, пропагандирующими ислам, финансирует некоторые из них. Два года назад французская разведка случайно зафиксировала в Дубае его контакт с Абу Мусабом аз-Заркави – главарем „Аль-Каиды“ в Ираке…»

Айайай, Назиф, нехорошо! Вроде такой приличный человек… Что бы сказали на это Ахмед и Салех? Наверное, огорчились бы… Или возгордились еще больше: Восток, как известно, – дело тонкое, а извивы души здесь столь же извилисты, непредсказуемы и малопонятны, как следы гюрзы на песчаном бархане… И горе змеелову, перепутавшему причудливые петли ухода и возвращения!

«Включен в картотеку Интерпола как связь одного из руководителей „Аль-Каиды“, однако дальнейшая отработка этой линии никаких результатов не дала. В настоящее время переведен в категорию 3 „В“…»

Ну да, конечно: контакт такого уровня не спишешь на случайность, теперь сын Ахмеда будет до конца жизни относиться к потенциально подозреваемым в причастности к террористическому подполью. Другое дело, что сделать ему в гуманной Европе ничего нельзя, разве что соли на хвост насыпать… Надо ждать, пока он захватит самолет или взорвет небоскреб… Гуманность и права человека – прежде всего! Правда, этот прекрасный лоунг оборачивается, почему-то, против честных и порядочных людей, исправно работая на интересы всевозможных негодяев и отпетых злодеев.

Раздался звонок мобильного телефона, и я отложил справку-объективку.

– Господин Сергеев, это инспектор Вернер, – послышался в трубке знакомый голос. – Ваш свидетель Ифрит исчез…

– Как исчез?! – более глупый вопрос невозможно задать при всем желании. Но и ни один умный в такой ситуации в голову не приходит.

– После встречи с вами он не вышел на работу, – терпеливо разъяснил полицейский. – На съемной квартире он тоже не появляется. Почти все его вещи пропали. Вот так он исчез. Не знаете, где он может быть?

– Но откуда? Я видел его один раз!

– И этого оказалось достаточно…

– Что значит «достаточно»? Достаточно для чего?

– И подозреваемая вами Ирена Касторски исчезла. Ее нет ни дома, ни на работе. Никто из знакомых не знает, куда она пропала. А вы, случайно, не знаете? Или не случайно?

– Герр Вернер, я вас не понимаю, – сказал я как можно более строгим тоном. – Что вы имеете в виду?

– Ровно ничего, – голос у Гуго Вернера почти бархатный. Как «бархатный» напильник. – Вы же встречались с ней накануне? В музее?

– Ну… Не знаю, накануне чего, но в музее мы действительно встречались.

– Извините, господин Сергеев, но… Факты таковы: после встречи с вами эти люди исчезли, и их местонахождение неизвестно!

Ни фига себе выводы! Эдак он скоро захочет надеть на меня наручники!

– Герр Вернер, вы наверняка знаете латинскую пословицу: «После этого – не значит вследствие этого…»

– Конечно, знаю, коллега! Ее преподают в курсе полицейского права. Но жизнь показывает, что в большинстве случаев она неверна. Как правило, тот, кто последним видел пропавшего человека, тот и причастен к его исчезновению!

– Но это я, черт возьми, обратился к вам с заявлением! Без него вы бы понятия не имели – пропали они или нет!

– Это верно, – после паузы согласился Вернер. И аккуратно отработал назад: – Я же вас ни в чем не обвиняю. Просто сообщил некоторые факты.

– Спасибо. Вы очень любезны.

– И не забудьте, что я вам говорил насчет незаконных расследований!

С учетом того, что мы задумали, его предостережение попало в самую точку. Но я ответил без малейшей заминки:

– Конечно, герр инспектор!

«Кюхельмайстер» означает «Мастер кухни». Это место не для еды – для пиров! Кованые решетки, полированные ступки на дубовых полках. Из темного дубового потолка остро светят ослепительно-белые галогеновые светильники. Вместо люстр здесь тяжелые колеса от древних телег с встроенными по кругу лампочками. На стене фонтан: каменные скульптуры пришедших к роднику женщин, из львиной головы в кувшин одной из них бьет тонкая струйка воды. Посередине зала огромное, отполированное за десятилетия работы перепончатое колесо от водяной мельницы. Чуть в стороне – живописная телега с закусками. Обильные винные погреба, в которые можно спуститься и полюбоваться сотнями запыленных бутылок с драгоценным содержимым.

– Ну, как, нравится? – Марк Уоллес лучится гордостью, как будто он хозяин ресторана и интерьер – полностью его заслуга. С ним Аллан Маккой – здоровенный малоразговорчивый парень с гранитным лицом и квадратным подбородком.

– Очень здорово! – вполне искренне говорю я. Виктор Ивлев согласно кивает. Он скован и напряжен. Я надеюсь, что это пройдет.

Мы занимаем круглый стол у настенного фонтана, причем я сажусь так, чтобы видеть весь зал и вход, Ивлев плюхается рядом, американцам ничего не остается, как сесть к залу спиной. Такая позиция тактически невыгодна, хотя сегодня ничего не решает.

«Искусство хорошо поесть и выпить – путь к настоящему счастью», – гласит эпиграф к меню. Вот оно как, оказывается! А нас всю жизнь учили, что счастье в труде…

Вымуштрованный официант подает аперитив – по рюмке фруктовой водки – и почтительно застывает с блокнотом наготове в ожидании заказа.

Непривычный к высокой кухне Ивлев откладывает солидную кожаную книжицу, полностью доверяясь моему вкусу. Точно так же поступает и Маккой – американцы вообще теряются, не обнаружив в меню гамбургеров, молочных коктейлей и кока-колы. Мы с Уоллесом, как искушенные гурмэ, делаем заказ.

Здесь прекрасный выбор: карпаччо из говядины, копченый угорь, свежайшие австрийские устрицы огромного размера, запеченная утка… Карпаччо и угорь настоятельно требуют водки, причем не местных сладковатых и слабых обстлеров или шнапсов, а именно «русской» водки, которая может быть произведена где угодно: хоть в Польше, хоть в Америке, но, оправдывая название, обязана представлять чистый и натуральный сорокаградусный продукт. И такая водка нашлась: «Столичная» отечественного производителя вполне достойно представила знаменитую марку. Мы чокаемся.

– Надеюсь, наша водка не оскорбляет ваших патриотических чувств, Марк? – спрашиваю я, когда поднят первый тост за великую дружбу.

– Совершенно! – Американец широко улыбается. На нем строгий, не очень дорогой, но вполне приличный костюм, сорочка с воротником на пуговицах и неброский галстук. – Это как раз тот компромисс, на который я готов идти с удовольствием!

– Прозит! – узкие высокие стопки со звоном сходятся над центром круглого стола. Все смотрят в глаза друг другу – как и положено, когда пьешь за дружбу.

Ледяная водка прекрасно оттеняет вкус копченого угря и горячим шариком скатывается в желудок. На улице, как дополнение тоста за дружбу, ждут пять боевиков Альпийского стрелка. Американцы выйдут первыми и исчезнут по пути к посольству. Мы посидим здесь подольше, закрепляя свое алиби. Таков основной сюжет сегодняшнего вечера, предусмотренный планом операции «Л». Американцы о нем, естественно, не подозревают.

– По-моему, у Виктора плохое настроение, – замечает Уоллес.

Да, мой напарник явно не в своей тарелке. Ему еще не приходилось участвовать в «острых» акциях.

– У Аллана тоже, – замечаю я.

Действительно, Маккой мрачно, без всякого интереса, ковыряется в тарелке. Как будто знает, что через несколько минут ему придется стрелять в нас с близкого расстояния, когда мозги разлетаются во все стороны. Что ж, в «острых» акциях случается всякое, а изменения сценария и перемена ролей – самое обычное дело.

– О нет, у него просто такое лицо…

К устрицам подали номерную бутылку полусухого «Соннберга» из винограда Зерфандлер двухтысячного года.

– Как думаете, Виктор, это ангел или демон?

Марк Уоллес показывает мне этикетку. Обнаженная девушка стоит на колене, одной рукой она держит бутылку, виноградную гроздь и бокал. Второй ерошит волосы молодому человеку с крылышками, который, пристроившись сзади, галантно держит ее за промежность.

– Знаете, Марк, мы привыкли судить не по внешнему виду, а по поступкам. Этот парень дело творит явно не ангельское, поэтому крылышки меня не обманут. Конечно, это демон…

Марк смеется. У него гладко выбритые, до синевы, щеки. Вообще он очень аккуратен – это бросается в глаза.

– Узнаю марксистский подход! Но ведь это уже не господствующая идеология?

– Отказаться от идеологии легче, чем поменять голову, – отвечаю я. – Никогда не думал, что в Австрии могут быть такие прекрасные устрицы…

– Современные технологии выращивания унифицированы. Они применяются везде, поэтому традиционные преимущества норманских устриц перед всеми остальными ушли в прошлое. Канадские, американские, голландские, ирландские – ерунда: все из одного инкубатора, все одинаковы по вкусу! Только дикие японские немного отличаются… А голову и привычки поменять действительно невозможно – тут вы правы…

Марк Уоллес подцепил вилочкой толстое, чуть подрагивающее тело моллюска, забросил в рот и, вытянув губы трубочкой, привычно выпил содержимое раковины. Отхлебнул золотистого вина, удовлетворенно кивнул и промокнул губы белоснежной салфеткой. Изысканная еда доставляет ему явное удовольствие. Наверняка он терпеть не может гамбургеры, чем вызывает глухую неприязнь коллег.

– Поэтому профессионалы старой закалки – вроде нас с вами, едят и пьют как ни в чем не бывало. И, смею заметить, хотя сужу по себе, получают удовольствие. А у молодых желудки сжимает нервный спазм, и они, преодолевая рвотные позывы, имитируют трапезу. Не так ли, Виктор?

Черт! Что он имеет в виду?!

– Что? – переспрашивает Ивлев. Он ошарашен, и не знает, что сказать.

– Просто нет аппетита…

Очень слабый ответ! Но сейчас осуждать его трудно: я тоже не знаю, как себя вести. Поэтому делаю вид, что полностью занят едой и пропустил последнюю фразу мимо ушей.

– А ты, Аллан, почему киснешь? – Марк принялся за очередную устрицу. – Я же сказал: все будет в порядке…

Он выдавил в раковину ломтик лимона, капнул луково-уксусным соусом, слегка поперчил, откусил кусочек намазанного маслом черного тоста, съел дрожащий кусочек нежной плоти, запил вином, на миг закрыл глаза, наслаждаясь вкусовой гаммой.

– Мы друзья, а не враги. Произошло недоразумение, которое прямо сейчас разъяснится. И мы с удовлетворением продолжим ужин. А если нервы наших молодых друзей так быстро не восстановятся, то мы с удовольствием полакомимся их блюдами. Не так ли, Дмитрий?

Сердце на миг остановилось, по спине пробежал холодок. Он назвал мое настоящее имя!

Я оглянулся.

– К кому вы обращаетесь, Марк? Дмитрий – это официант? Разве он русский?

Марк Уоллес доел своих устриц и плотоядно посмотрел на тарелку Маккоя.

– Ты не против, Аллан?

Американец покачал головой. Гранит его лица оплыл и покрылся трещинами.

– У меня тоже нет аппетита…

Честно говоря, и я с трудом проглотил последнюю устрицу. Поезд, в котором мы ехали, сошел с ясных рельсов утвержденного плана и теперь мчится в неизвестном направлении. Похоже, Уоллесу известно об операции «Л». Но откуда?! Этого не может быть!

Уоллес внимательно осмотрел всю компанию.

– Давайте сделаем перерыв и продегустируем настойки. Я все объясню, и мы вновь вернемся за стол. Так будет лучше.

Я кивнул.

– Принимается. Не знаю, о чем вы говорите, Марк, но я заинтригован. Если не возражаете, мы вначале зайдем в одно место.

Туалет напоминает музей. Филиал Эрмитажа или Лувра. Мраморная статуя голой женщины у входа, мраморные стены и пол, обилие зеркал, дубовый потолок.

Над писсуаром – скульптурная голова греческого героя, изо рта течет голубая дезинфицирующая жидкость, попадая именно туда, куда надо. Приятные запахи, тихая музыка. Идиллию нарушает мой напарник.

Ивлев бросается в кабинку, его рвет. Бгыыы… Грыыы… Страх – вот как это называется. Плохо, капитан, двойка! Над согнутой спиной Виктора – подсвеченная изнутри голова Медузы Горгоны. Мягкий свет струится из глазниц и открытого рта, волосы стоят дыбом, образуя пугающий ореол.

Из внутреннего кармана я извлекаю маленький черный пенальчик. Точно такой есть у рычащего над унитазом капитана Ивлева. Внутри игла на резиновой рукоятке – для удобства удержания. Острие иглы смазано препаратом «LX». Легкий укол – и человек теряет волю, ему можно приказать что угодно. Например: прыгни из окна! Или: выходи из ресторана и иди налево, к машине! Все будет исполнено в точности. И хотя действует «LX» всего семь-восемь минут, этого обычно оказывается вполне достаточно.

Я с сомнением смотрю на спецсредство. Вряд ли Ивлев в состоянии уколоть Маккоя, у него дрожат руки и скорей он поцарапает сам себя… Да и вообще, при том обороте, который принимает дело, пускать в ход «LX» вряд ли целесообразно. Похоже, операция «Л» проваливается… Если они все знают, то неизвестно чем обернется дело. Может быть, это нас выведут через черный ход и запихают в машину… Маккой – здоровенный лоб, видно, он крепкий орешек…

Дверь распахивается, и в филиал Эрмитажа врывается Алан Маккой. Настолько стремительно, что я не успеваю принять боевую стойку. Но он забегает в свободную кабинку и перегибается пополам. Гр-р-р… Ры-ы-ы…

Да-а-а… Вот дела! Молодежь из «поколения пепси» слабее старой гвардии, и эта закономерность интернациональна…

Сунув пенальчик в карман, я принимаюсь рассматривать висящие на стенах черно-белые фотографии томных красавиц начала двадцатого века. Девушки не затянуты по моде того времени в длинные платья с тугими корсетами – они обнажены! Некоторые по пояс – бесстыдно демонстрируя голые груди, некоторые позируют во весь рост – в чулочках, с зонтиком, с тросточкой… У всех скромно затемнены лобки. Никаких современных распахнутых ракурсов – по сегодняшним меркам снимки вполне невинны… Но контраст голого тела со старинной ретушью, целомудренными взглядами моделей и прическами «ретро» создает ауру крутой порнографии! И те, кто размещал здесь эти фотки, именно на такой эффект и рассчитывали!

Ивлев отблевался первым. Хорошо, что он практически не ел здешних деликатесов, а избавился от заурядного посольского завтрака. Хотя для него это никакого значения не имеет – только для эстетики и справедливости. Он бледен и растрепан. Стараясь не смотреть на меня, подходит к раковине. Фотоэлемент включает воду, из крана бьет тугая, подсвеченная красным светом и напоминающая лазерный луч струя.

Виктор умывается. Красные брызги летят в стороны, избавляясь от багровой окраски и превращаясь в обычные капли воды. Потом ту же процедуру проделывает Маккой. Затем втроем, как лучшие друзья, мы возвращаемся в дегустационный зал.

На одном из кожаных диванов сидит Марк Уоллес. Он, как всегда, улыбается.

– Как вам девчонки на фотографиях? Правда, забавно? А в женском туалете прямо из раковины торчит здоровенный медный фаллос, причем очень тщательно выполненный: каждая складочка, каждая морщинка!

– А что вы делали в женском туалете?!

– Подружка завела показать, – смеется Уоллес. Как удается такому весельчаку выполнять мало связанные с весельем обязанности резидента крупнейшей разведслужбы мира, остается для меня большой загадкой. – Не беспокойтесь, кроме нас там никого не было!

– Что ж, тогда я спокоен за вашу нравственность!

Маккой смотрит на меня и криво улыбается.

Вокруг начищенные до блеска медные самогонные аппараты и множество бутылей, бутылок и бутылочек со шнапсом, настоянном на ягодах и фруктах: смородине, клубнике, груше, яблоках, сливах…

– Что вам налить, Дмитрий? – Уоллес встает, берет с антикварного резного столика чистую рюмку и гладит рукой огромную колбу с розовым содержимым и краником внизу. – Рекомендую шнапс на клубнике. Мне он нравится больше всего остального…

– Не возражаю. Но почему вы называете меня Дмитрием? Произошло какое-то недоразумение…

– Да, это так, – американский резидент протягивает мне рюмку. Я внимательно следил за его руками и уверен, что он ничего не подмешал в напиток. – Выпьем за то, чтобы оно рассеялось.

Уоллес перестает улыбаться. Сейчас он похож на бульдога, но отнюдь не добродушного. Черты лица жестко закаменели, глаза превратились в зрачки пистолетных стволов. Это истинный облик американского резидента.

– Итак, чертежи вашей ракеты похитили арабы. Но реализовать космические технологии оказались, естественно, не в состоянии – это не их конек. И тогда они за три миллиона долларов предложили материалы нашему правительству. Вам ведь известно про проект «Марс»?

– Известно, – не чувствуя вкуса, я отхлебнул из рюмки. Откровенность Уоллеса поражала до глубины души.

– Подлинность документов поручили проверить мне, и я выбрал самый простой и быстрый способ… Человек, выступающий посредником, а он работал на арабов и совсем немного на нас…

Ай да Ирена! Ну и сука… Впрочем, еще великий теоретик и практик шпионажа Орест Пинто отмечал, что женщины в разведке деградируют гораздо сильнее, чем мужчины. Потому что сопутствующие шпионажу ложь, предательство и беспорядочный секс для женской натуры более губительны.

– …показал документы вам, а мой молодой друг Аллан, надежно замаскировавшись, наблюдал за процессом со стороны.

Маккой опять криво улыбнулся.

Я бы на твоем месте, братец, не скалился! Вспомни лучше, как подглядывал из средневекового панциря и, тяжело дыша, занимался мастурбацией! Хотя нет, руки под доспех никак не втиснешь… Тогда вспомни, как блевал, не выдержав напряжения от предстоящей опасности Вспомнил? Вот то-то!

Сейчас он выглядел гораздо бодрее, чем несколько минут назад в туалете. И Ивлев ожил, бледность с лица исчезла, он заинтересованно слушал. Видно, ребята поняли, что обстановка разряжается и нам не придется драться друг с другом.

– Но вы охарактеризовали документ как подделку, и мы, конечно, отказались от сделки, – продолжал Уоллес, гипнотизируя меня взглядом.

– Правда, в тот момент мы действительно считали вас главным инженером «Росавиакосмоса», которому нет смысла блефовать.

– Так оно и есть, – с самым добродетельным видом, на который был способен, кивнул я.

– Через день мы установили вашу принадлежность к российской разведке…

Я изобразил на лице недоумение.

– Что позволяет трактовать ваше заявление совершенно иным образом. Но мы не изменили своего мнения…

– Ничего не могу понять, – я развел руками и посмотрел на Ивлева, как бы в поисках поддержки. Тот тоже изобразил полнейшее непонимание.

Уоллес устало кивнул.

– Во-первых, потому, что эти три миллиона, скорей всего, пойдут на террористическую деятельность, которая в первую очередь обернется против моей страны. А во-вторых…

Он тоже глотнул настойки.

– Во-вторых, извините, очень сомнительно, что ваши чертежи могут обогатить нашу науку, и вряд ли они стоят этих денег. Ну да это неважно. А важно то, что все действия, направленные против ваших людей, не имеют к нам никакого отношения. Это дело рук арабов!

Уоллес откинулся на мягкую спинку дивана, черты его лица разгладились, зрачки пистолетных стволов спрятались. Он улыбнулся.

– Так как вам шнапс на клубнике?

Передо мной вновь сидел добродушный бульдог.

Я еще раз приложился к рюмке, на этот раз в полной мере ощутив ягодный вкус. Маккой и Ивлев тоже проявили интерес к напитку и даже чокнулись друг с другом.

– Похоже на настойку, которую мой отец настаивал на водке. Но зачем арабам похищать то, чем они заведомо не могут воспользоваться?

– По ошибке: они охотились за портфелем профессора Синельникова с формулами бинарного газа оксавегал. В кадастре ООН газ проходит как вещество мирного промышленного назначения. Но арабы открыли его военные возможности. То есть это продукт двойного назначения, о чем пока никто в мире не знает.

– И чья же это ошибка? – спросил я, хотя уже все понял.

Уоллес выпятил нижнюю губу, будто хотел выпить сок из устричной раковины.

– Того человека, который перепутал Синельникова и Извекова. Хотя общего у них было мало – только одинаковые портфели. Это серьезная ошибка. А кража поддельных документов – какими бы ни были они на самом деле, но денег за них не заплатили, значит поддельные, – это вторая ошибка. Я думаю, что за две ошибки этот человек серьезно наказан…

Уоллес прикрыл глаза. Наступила тишина. Ивлев и Маккой открывали краники огромных бутылей, наклоняли бутыли поменьше, переворачивали бутылки обычных размеров и ставили на резной столик все новые настойки. Вопреки российской и американской традициям, мы придерживались французских правил дегустации: пригубляя, пробовали содержимое каждой рюмки, остатки сливали в большой винный бокал, так что в конце концов наполнили его почти доверху. Уоллес оказался прав – клубничная настойка была самой лучшей. В остальных не чувствовалось аромата, зато явно ощущался какой-то деревянный привкус.

Все это время я напряженно думал: прокручивал ситуацию так и этак, фильтровал слова, анализировал смысл сказанного, проверял логику, и сопоставлял с тем, что мне было известно… В конце концов пришел к выводу, что Марк Уоллес сделал жест доброй воли, и ему можно верить.

– Итак? – добродушный бульдог открыл глаза. На его лице застыло выражение ожидания.

– Вы были правы: шнапс на клубнике – лучший.

– Я не об этом, – опытный разведчик впервые проявил нетерпение. – Вы поняли, что мы не имеем отношения к вашим проблемам?

– Пожалуй…

– Тогда отзовите ваших людей.

Поразительно! Он действительно все знал. Или догадывался.

Я замешкался. В разведке никогда ничего не признают, даже очевидные вещи. Но и никогда не откровенничают, а Уоллес нарушил это правило. И отплатить ему можно было только ответной откровенностью.

Я достал телефон, набрал номер.

– Все отменяется.

– Уверены? – несколько удивленно переспросил Альпийский стрелок.

– Да. Отбой.

– Понял. Мы нужны?

– Нет. Уезжайте.

Уоллес удовлетворенно кивнул. И вытащил свой аппарат.

– Отбой, Джейк. Да, правильно. Уезжайте.

Мы переглянулись и засмеялись. Наши молодые коллеги засмеялись тоже. Все испытывали необыкновенное облегчение.

– По-моему, пора вернуться к столу и продолжить ужин, – сказал Уоллес, вставая. – Нет возражений?

– Прекрасная идея! – я тоже поднялся.

– А мы на минутку задержимся, – сказал Ивлев и, подмигнув Маккою, поднял почти полный бокал с остатками нашей дегустации. – По-моему, неправильно оставлять столько шнапса…

– Очень неправильно! – согласился американец. И, обращаясь ко мне, добавил: – Надеюсь, наши планы насчет устриц, которыми пренебрегли наши молодые коллеги, не изменились?

– Конечно, нет! – кивнул я. – А насчет десерта и дижистива – появилась масса новых!

Мы провели в «Кюхельмайстере» еще два часа. Ужин удался на славу.