Смешная девчонка Хорнби Ник
– Не попробовать ли нам каким-нибудь способом отразить это в названии? – задумался Деннис.
– Об этом сейчас речь не идет, – напомнил ему Билл. – Тем более в присутствии актеров.
– Почему мой бенефис? – не унималась Софи.
– Вот заладила, – фыркнул Билл. – Да потому, что вот этот кондовый обыватель запал на твою симпатичную мордашку и отдает тебе все коронные реплики.
– Ох, – только и сказала она.
– А то ты сама не заметила.
Она, конечно, заметила, что на репетициях ее часто награждали смехом, но приписывала это своему превосходству над Клайвом, которого смогла переиграть. Ей даже в голову не приходило, что ей просто-напросто дают больше коронных реплик.
– Видимо, это нужно закрепить официально, – не сдавался Деннис. – Я знаю, вы будете смеяться, но у меня возникла новая идея насчет пунктуации.
– Я смеяться не буду, – сказал Билл. – Обещаю.
– «И Джим» нужно взять в скобки. «Барбара (и Джим)». Барбара, скобки открываются, и Джим, скобки закрываются.
Билл заржал.
– Смешно? – с надеждой спросил Деннис.
– Только потому, что Клайв до смерти обидится, – ответил Билл. – Вот это и в самом деле будет умора.
– Эх, – расстроился Деннис, – такого я не предвидел.
– А мы до записи ему не скажем.
– Нет, это нехорошо, – возразил Деннис.
– Выражусь точнее: до записи ничего говорить нельзя. Я его знаю. Он просто не явится.
– А разве так можно? – спросила Софи. – Взять и не явиться?
Ей такое даже в голову не приходило, но тут было над чем поразмыслить.
– Конечно можно, – сказал Билл. – Если не собираешься больше работать на телевидении.
У Софи тут же пропала охота размышлять. Она решила, что ее личные проблемы не должны касаться членов съемочной группы, и пошла переодеваться для генеральной репетиции.
В день записи Клайв обнаружил, что в гримерную доносятся разговоры публики, стоящей в очереди за стенкой. Заглушить их не было никакой возможности – разве что без умолку петь песни.
– Ладно хоть билеты дармовые, – вещал самый громкий голос, принадлежавший, очевидно, мужчине средних лет.
– А то как же! – вторила ему какая-то женщина. – Нам еще и приплачивать должны! Вы хоть про кого-нибудь из них слыхали?
– Парень-то вроде известный, – вступил другой мужчина. – Клайв, что ли… как там его…
– А где он играл?
– Понятия не имею. Но где-то засветился…
Тут подключилась еще одна женщина:
– На радио была такая постановка – «Нелепый отряд». Вы не слушали?
– Ой, барахло.
– Вам не понравилось?
– Там был капитан какой-то чокнутый, блажил дурацким голосом, под аристократа косил.
– Вот-вот, он самый – Клайв Ричардсон.
– Господи прости. Неужели он?
– Мне показалось, он смешной.
– Ну прямо!
– Нет, в самом деле.
– А голос этот дурацкий, с претензией?
– Это он нарочно. Для юмора.
– Может, хоть сегодня выделываться не станет. Да ладно, полчасика можно и потерпеть.
В дверь гримерной постучали.
– Это я, – сказала Софи. – Ты все это слушаешь?
Клайв открыл.
– Разве у меня есть выбор? Только в Бибиси на такое способны: устроить очередь за стеной гримерки.
– А мне даже интересно.
– Это потому, что на твой счет никто не прохаживается.
Тут, как по заказу, поклонница Клайва вспомнила про Софи:
– Она, говорят, бездарность полная.
– По-моему, дебютантка.
– Нет, что вы. Моя дочь ее в Клактоне{24} видела, в летнем варьете.
Клайв покосился на Софи; та решительно мотнула головой.
– Много о себе понимает. Дочка моя полчаса к ней в очереди за автографом отстояла, а эта нос кверху – и мимо проплыла. На что моей дочери автограф ее сдался – ума не приложу.
– Возможно, на будущее – если эта постановка прогремит, – предположил кто-то из мужчин.
– Ну разве что, да только вряд ли прогремит, – усомнилась женщина. – С этой красавицей.
– А с ним, с красавцем этим, – тем более.
– Они с ней еще наплачутся.
– И с ним тоже.
– Он – еще куда ни шло.
– А я обоих не перевариваю. Ну что ж поделаешь. Хоть чем-то себя потешить.
– Я уже один раз ходила на съемки, – поведала женщина. – Битый час там проторчала: пока все расселись, пока юморист для разогрева байки рассказывал.
– А что за юморист?
– Да как вам сказать. Ни рыба ни мясо. А мнит о себе невесть что.
– Фу ты, – расстроился мужчина, – я уж думаю: не пойти ли домой?
– Ни в коем случае, – сказала женщина. – А вдруг неплохо будет?
Софи надула щеки.
– В коридоре, что ли, постоять? – предложила она.
– Мысль интересная, – ответил Клайв.
– Каждый из нас живет в пузыре, – сказала Софи.
– В каком еще пузыре?
– В красивом, скользком розовом пузыре.
– Будь моя воля, ни за что бы не залез в скользкий розовый пузырь, – сказал Клайв.
– Считай, что цвет можно выбирать по своему вкусу. Казалось бы, мы все сроднились с этой пьесой. Я – безусловно. Том Слоун сроднился с Деннисом. Деннис сроднился с Тони и Биллом. И вдруг бах – все лопнуло. В один миг.
– Пузырям такое свойственно, – заметил Клайв. – По этой причине лучше в них не заселяться.
– Зрители приходят на съемки не из желания тебя поддержать, ты согласен? – продолжала Софи. – Они приходят, чтобы не скучать дома. Или чтобы посмотреть телестудию изнутри.
– Или потому, что записались на билеты полгода назад в надежде увидеть что-нибудь отпадное, – подхватил Клайв. – А им вместо этого подсовывают нас с тобой.
– Мы не так уж плохи.
– Это мы сами так считаем. А они о нас не ведают ни сном ни духом. И теперь себя накачивают. Как-то раз я тоже сидел в публике – когда режиссер отдал роль другому актеру. Я шел с единственной целью: стать свидетелем провала.
– И как – удалось?
– В определенном ракурсе что угодно может показаться провалом.
– Даже успех?
– Особенно успех, бывает и так. Успех пробуждает в людях зависть.
– Я не хочу выбираться во внешний мир, – призналась Софи. – Пустьбы мы остались, где прежде.
– Это же телепередача, – возразил Клайв. – Она принадлежит всему миру.
– Вот черт, – сказала Софи.
В дверь постучал Деннис:
– Как настроение?
Софи скривилась.
– Брось, все будет отлично, – сказал Деннис.
– Почему ты так уверен? – не поняла Софи.
– Да потому, что ты – ненормальная, – ответил он. – Для тебя важнее этого нет ничего на свете. Ты не допустишь ни одного прокола.
Так и вышло. Клайва в студенческие годы закалил постоянный тренинг, когда перед ним ставилась задача уничтожить на сцене друзей, сокурсников, одногодков, но сейчас он столкнулся с чем-то совершенно иным: как только загорелся красный сигнал «запись», Софи атаковала его, словно злая собака, которую долго держали в темном сарае, прежде чем выпустить на свет. Во время репетиций она так и этак примерялась к роли, пытаясь выжать из нее больше, чем задумали Тони с Биллом: гримасничала, затягивала паузы на две-три секунды против ожидаемого, искала акценты и интонации, с помощью которых можно одним простым «спасибо» рассмешить зал или хотя бы приковать к себе внимание. Клайв, уже привыкший к ее энергетике и неуемности, сейчас с изумлением понял, что не может за ней угнаться – она была повсюду: в каждом промежутке, до и после каждой реплики, как его, так и своей. Это притом, что бедняга Берт, как заметил Клайв, совсем потерялся, а значит отчасти потерялись и находки Софи. И все равно у Клайва было такое ощущение, будто он на первых двух минутах футбольного матча пропустил три гола и теперь ему не светила даже ничья – оставалось только продержаться до финального свистка. В любой своей роли он, как правило, выглядел вполне пристойно, но никто и никогда не вынуждал его прыгать выше головы, а коль скоро его не понукали, он плыл по течению. Софи ни под каким видом не позволила бы ему плыть по течению. Может, оно и к лучшему, если здраво рассудить. Правда, сейчас ему приходилось каждую секунду смотреть в оба, прислушиваться, включать ощущения, чтобы ей соответствовать, хотя вначале он думал, что все будет как раз наоборот. Такое напряжение давалось ему нелегко.
По окончании съемки ассистенту режиссера даже не пришлось поднимать над головой табличку «АПЛОДИСМЕНТЫ». Клайв вывел Софи на поклоны. Публика ревела, даже он сам зааплодировал. А куда было деваться?
В понедельник днем Софи сидела у больничной койки отца. Его не одолела смерть и даже не настиг повторный инфаркт. Он бодрствовал и охотно разговаривал. Это был далеко не худший исход, поскольку отец уже сидел, откинувшись на подушки, хотя и с обиженным видом. По другую сторону койки сидела Мари. Обиженной она не выглядела, но хранила кислую, разочарованную мину. Софи принесла отцу купленный в Лондоне виноград, бутылку «люкозада» и сборник военных рассказов под названием «Ты умрешь на рассвете».
– Деньги девать некуда, – проворчал отец вместо благодарности.
– Или совесть замучила, – вставила Мари.
Софи сделала глубокий вдох.
– Ну извини, – сказала она.
– А за что ты извиняешься? – спросила Мари.
– За то, что не смогла приехать.
– Лукавишь, – сказала Мари. – Мы как раз это обсуждали. Извиняться надо за то, что не приехала. А не за то, что не смогла.
Софи почувствовала разницу. От нее требовали признания собственной вины.
– Я не смогла приехать, – повторила она. – К великому сожалению.
– Можно узнать почему? – спросил отец. – Из-за каких таких неотложных дел?
– Из-за съемок на Бибиси.
– Как это понимать? Ты в публике сидела?
– Нет, участвовала в съемках. Играла на сцене. В «Доме комедии».
Отец с теткой уставились на нее во все глаза.
– В «Доме комедии»?
– Да.
– На Бибиси?
– Да. В том самом «Доме комедии». В субботу у нас был прогон, а в воскресенье – запись. Уехав домой, я бы наверняка перечеркнула свой шанс. А такой шанс дважды не выпадает. Из этого скетча сделают сериал для двоих – мужчины и женщины. Женскую роль поручили мне.
Они опять уставились на Софи, а потом друг на друга.
– Ты… ты не выдумываешь?
Софи рассмеялась:
– Нет-нет.
– И все прошло гладко?
– Все прошло неплохо. Спасибо. Теперь вы меня понимаете?
– Тебе и в самом деле было не вырваться, – признал отец, – если ты снималась в «Доме комедии».
– С прицелом на сериал, – добавила Мари.
– Тебя по телику покажут! – окрылился отец. – Мы сможем тобой гордиться!
Софи не надеялась так скоро получить отпущение грехов, но эта легкость заставила ее призадуматься. Она не примчалась к тяжелобольному отцу, потому что карьерные соображения заслонили все остальное, и он был вправе ее судить. Но теперь получалось, что достаточно засветиться на голубом экране – и тебе все сойдет с рук.
Первый сезон
Клайв Ричардсон пошел в актеры для того, чтобы проложить себе легкий путь к сердцам красивых девушек. Он взвесил свои возможности еще до того, как ввязался в игру, и ни разу не пожалел: симпатичные мордашки встречались ему буквально на каждом шагу. Началось все с ЛАМДИ – Лондонской академии музыкально-драматического искусства, где он впервые четко осознал, что актрисы внешностью превосходят всех прочих; поступи он в педагогический или в медицинский – там среди сокурсниц кое-как удалось бы выбрать одну из двадцати. В академии же он хотел переспать с каждой. А дальше – и на Бибиси, и в репертуарных театрах – его ждали сотни возможностей.
Уйдя в свободное плаванье, Клайв обнаружил, что может рассчитывать не только на красоток-актрис. Миловидные представительницы других профессий тоже любили актеров. Некоторые стремились найти ходы в индустрию развлечений – и, по мнению Клайва, он был проводником не хуже прочих, – но в большинстве случаев девушки надеялись исключительно на знаковые отношения. Актеры, как известно, выбирают для себя наиболее привлекательных; стоило Клайву положить глаз на какую-нибудь милашку, как у той возникало ощущение собственной значимости: он выбрал не кого-нибудь, а меня! Здорово-то как устроено. Актерская профессия напоминала беспроигрышный тотализатор.
Впрочем, амплуа комедийного актера таило в себе подводные камни: если всю жизнь только и делать, что смешить публику (в особенности всякими дурачествами), то беспроигрышная система может рухнуть. Не всем красивым девушкам нравятся комики. Естественно, Ричард Бёртон, Том Кортни и Питер О’Тул относились к разряду кинозвезд, что обеспечивало им преимущества совершенно другого порядка: Клайв пока еще не уложил в постель такую, как Элизабет Тейлор. Но разве люди рождаются кинозвездами? Или кинозвезды становятся кинозвездами, отказываясь играть капитана Смайта? Единственным комедиантом, дававшим ему пищу для размышлений, был Питер Селлерс, который недавно женился на Бритт Экланд{25} и, как поговаривали, крутил интрижку с Софи Лорен. Ради женщин уровня Экланд/Лорен Клайв согласился бы до конца своих дней блажить дурацким голосом, но Селлерс в «Докторе Стрейнджлаве» вещал на разные голоса{26} с большого экрана, а не из радиоточек, где гнездился «Нелепый отряд». Другое дело – «Женаты и счастливы?»: это уже была телевизионная постановка, но персонаж Клайва не давал ему ощутимых преимуществ.
Софи представляла собой интересный пробный вариант. Она, правда, больше смахивала на Сабрину, чем на Софи Лорен, – Софи Лорен как-никак итальянская кинозвезда, а не королева красоты из Блэкпула, – но по-своему была чудо как хороша. При первой встрече ему померещился микроскопический проблеск непонятного чувства, но теперь она буквально растоптала его как партнера в «Доме комедии», а вскоре после этого Клайв узнал о смене названия.
Клайв еще не установил у себя в квартире телефон и даже не проникся такой необходимостью. По крайней мере, родители не донимали его звонками, равно как и девушки, которые не в полной мере отвечали его вкусам. Жил он неподалеку от Уоррен-стрит, и для того, чтобы с ним связаться, достаточно было оставить сообщение у бармна Дейви в «Трех коронах» на Тотнем-Кортроуд. Дейви ничуть не возражал. Записывая все, что требовалось передать Клайву, а подчас даже принимая для него сценарии, он окружал свое рабочее место гламурным ореолом. Клайв заметил разницу через несколько месяцев регулярного посещения «Трех корон», прежде не пользовавшихся славой шикарного заведения.
Дейви, который перед концом войны подался в Лондон из Глазго, чтобы разорвать порочный круг преступлений и наказаний, жаждал увидеть Клайва в каком-нибудь ковбойском сериале – таком, например, как его любимые «Виргинцы» и «Сыромятная плеть»{27}. Клайв устал объяснять, что актер из Гепмшира, особенно подвизающийся главным образом на радио, имеет крайне мало шансов получить роль в одном из этих сериалов. Дейви пропускал его объяснения мимо ушей. В глазах бармена почетный клиент неизменно представал ковбоем. Клайва так и тянуло посоветовать Дейви сходить к окулисту.
В обеденный час, после записи скетча для «Дома комедии», Клайв заглянул в «Три короны» и застал Дейви в состоянии крайнего возбуждения.
– Монти звонил, – выпалил он. (Агент Клайва, Монти, объявлялся, по правде говоря, нечасто.) – Как думаешь, может, это – Главный Шанс?
– Возможно, Дейви.
– Перезвони ему прямо отсюда, – предложил Дейви, и это указывало как на степень его взволнованности, так и на участие в карьере Клайва.
В салон-баре не было ни души, поэтому Клайв позволил себе зайти за стойку и набрать номер Монти; тем временем Дейви налил ему полпинты биттера.
– Ну, какие опять проблемы?
Монти подвизался в агентском бизнесе с середины двадцатых годов; знавал ли он лучшие времена или еще до них не дожил – так и осталось загадкой. Клайва он приметил на Эдинбургском фестивале – в студенческом спектакле «Длинный и короткий и высокий»{28}, где Клайв, по общему мнению, вполне сносно сыграл рядового Смита. После спектакля все стали обхаживать несносного Лоренса Харриса, который урвал для себя роль Бэмфорта, пока другие хлопали ушами; с такой-то ролью каждый дурак оказался бы на коне. Когда Монти в баре подсел к исполнителю роли рядового Смита и поинтересовался, представляет ли кто-нибудь его интересы, Клайв спросил, почему агент, в отличие от всех, не охотится за Харрисом. Естественно, он хотел услышать, что опытный человек всегда зрит в корень, умеет разглядеть настоящий талант и не ведется на внешние эффекты, даже самые броские. Но вместо этого Монти сказал, что охотиться ему не по возрасту – затопчут; а он, по его собственному выражению, «давно понял: остатки сладки». Почему-то Клайв тогда не сообразил, что у Монти просто не осталось пороху.
– Так уж сразу и проблемы.
Клайв не реагировал. Он давно убедился, что агента больше всего бесит молчание.
– Ставку можно еще и повысить, – сказал в конце концов Монти.
– Деньги, стало быть, не фонтан.
– Деньги обычные биби-сишные. Но даже из Бибиси можно попробовать и побольше выбить.
Клайв снова умолк. Какие еще проблемы могут всплыть, кроме денежных? Он хотел ясности.
– И уж конечно, постараюсь избавиться от скобок, – не выдержал наконец Монти.
– Что за скобки?
– В названии.
– Какие, к черту, скобки?
– Ох. Виноват. «Барбара… и Джим».
– В упор не вижу, где там скобки.
– Ну, это… «и Джим» – в скобках.
– То есть сериал теперь называется «Барбара», скобка «и Джим»?
– Скобка.
– Что-что?
– После «и Джим». Скобки закрываются.
– К чему ты клонишь – моего героя взяли в скобки?
– Чисто для юмора. Чтобы показать, кто в этом шоу хозяйка.
– Так-так, понятно, – сказал Клайв.
– Мне запретили тебе говорить. Но это не по-людски.
– И как я должен был узнать?
– Из программки. Ты ведь не против, а?
– Еще как против, черт побери.
– Там всего-то шестнадцать эпизодов.
– Тем хуже.
Клайву еще не доводилось слышать, чтобы новый сериал запускали сразу на шестнадцать эпизодов. Обычно бывало шесть, изредка двенадцать, но шестнадцать – никогда. Руководство, мигом полюбившее Софи, полагало, что ее точно так же полюбит вся страна. Потому-то имя его персонажа и взяли в скобки.
– Эти поганые скобки нужно убрать.
– То есть?
– Скобки вокруг имени Джима, ясно тебе? Чтоб я их не видел.
– Господи, – вздохнул Монти. – Я ведь только финансы твои блюду. Могу, когда потребуется, и кулаком стукнуть. А знаки препинания – не по моей части.
– Сделай одолжение, разберись с этим вопросом.
На другой день Монти сообщил, что ставку Клайву поднимут, но скобки останутся на месте.
– Значит, скажи им «спасибо, до свидания».
– Шутишь, парень? Тебе, полубезработному, светит шестнадцать тридцатиминутных эпизодов телеэфира. Твое имя прогремит на всю страну.
– Прогремит, видимо, ее имя. А мой интерес в чем? До конца жизни рассказывать, что «и Джим» в скобках – это я? Погоди… Как точно будет называться скетч в «Доме комедии»?
– «Барбара (и Джим)».
– А почему не «Женаты и счастливы?», со знаком вопроса?
– В пилоте вы же еще не супруги. Вот и решили, что старое название не годится.
– Вот, значит, как. Уроды. Решили, даже не посоветовавшись со мной?
Монти хмыкнул:
– Да уж, объехали тебя на кривой козе.
– Ты прав. С меня хватит. Я на это не подписываюсь. Найди мне другую работу, Монти.
На следующий день Монти вновь оставил сообщение для Клайва: роль Джима предложили его заклятому врагу, Лоренсу Харрису. Клайв не сомневался, что Харрис откажется – из-за скобок. Если, конечно, скобки волшебным образом не исчезнут по велению такого, как Харрис. А этого следовало ожидать.
– Ну что ж, если Лоренс Харрис заинтересован…
Чтоб им всем провалиться.
Волею судьбы на эти выходные у него оказалась запланирована поездка к родителям в Истли. Это мероприятие – воскресное застолье в родительском доме – всякий раз выбивало его из колеи по двум причинам. Во-первых, в связи с его профессиональной деятельностью. Родители в принципе не осуждали выбор сына. Отец Клайва, стоматолог, не разделял огульного мещанского порицания богемной жизни; Клайв давно перебесился, но остался на бобах. Греби он деньги лопатой, отцу было бы плевать, чем тешит себя его сын, как одевается, что пьет и с кем спит. «Актеришка погорелого театра», – в полный голос повторял отец.
Во-вторых, поездки домой вызывали у Клайва хандру из-за неотвязного и необъяснимого присутствия его бывшей невесты Кэти. Когда обоим было по восемнадцать лет и Клайв учился на первом курсе ЛАМДИ, они с Кэти обручились; для чего – Клайв уже не помнил, но этот поступок был каким-то боком связан с сексом. Помолвку он вскоре разорвал (видимо, сразу после того, как добился желаемого), но это никак не повлияло на положение Кэти в семье Ричардсон. По наблюдениям Клайва, все воскресенья Кэти проводила в доме его родителей: оставшись не у дел, она, незлобивая и занудливая, ухитрилась превратиться в невестку. Клайв уже начал опасаться, что обречен до скончания века ежемесячно садиться за воскресный обед вместе с маминой невесткой.
Он совершил ошибку, поведав родителям, что будет сниматься в скетче для «Дома комедии», а затем наверняка получит роль в сериале. Как только на столе появилась жирная баранина с водянистой капустой, отец задал ему вопрос:
– Что новенького на Бибиси?
– Да так… Я ожидал большего.
Кэти с матерью Клайва изобразили сочувствие. Отец фыркнул.
– Кто бы сомневался, – сказал он. – Что там стряслось?
Клайв на миг задумался, не сказать ли отцу правду: что он отказался от главной роли из-за неприемлемых знаков препинания в названии сериала.
– Просто я рассчитывал на другое и потому сказал «нет».
– Сказал «нет», когда тебе подвернулась работа?
– Не придирайся, – вступилась за сына мать. – Он постоянно ищет работу.
– И нашел, правда ведь? Чтобы тут же отказаться?
– Как я понимаю, дело обстояло не совсем так, – сказала мать.
Подчас Клайв сам не мог решить, кто раздражает его сильнее: отец или мать. Сепое материнское обожание угнетало сына не меньше, чем отцовские издевки, – родители до сих пор держали его за младенца. Вопреки здравому смыслу, он ополчился на мать:
– Что ты понимаешь? Дело обстояло именно так. Мы снимали скетч для «Дома комедии», все прошло гладко, меня пригласили в сериал из шестнадцати эпизодов, но я отказался.
– Пой, пташечка, пой, – вставил отец.
Клайв застонал:
– Я думал, ты-то мне веришь! А ты еще намекаешь, что я бездельник? Я всегда полагался на твое понимание!
– Ты недоговаривал. А сейчас изложил всю историю целиком – и поверить в нее трудно.