И смех, и слезы, и любовь… Евреи и Петербург: триста лет общей истории Синдаловский Наум
Исаак Осипович Дунаевский
С 1941 года композитор жил в Москве. Мы бы не акцентировали внимание читателей именно на этом факте, если бы не фольклор о нем, который, как это ни удивительно, связан именно с московским периодом жизни и творчества Дунаевского – Дуни или Великого Дуни, как его называли в узком кругу друзей и родственников. Появились завистники, которые стали обвинять композитора то в избыточном употреблении в своих произведениях музыкальных цитат, то в откровенном плагиате, а то и вовсе в том, что он наполнил советские песни еврейскими мелодиями. Будто бы у Дунаевского один из близких родственников, «то ли дядя, то ли двоюродный дедушка был кантором» в местной синагоге, и будущий композитор с детства запомнил мелодии псалмов и народных еврейских песен, которые оставалось только умело использовать.
А вскоре вообще заговорили о том, что творческий потенциал, отпущенный Дунаевскому Богом, вообще исчерпан. Московская молва нанесла композитору обидную и несправедливую оплеуху: «С миру по нотке – Дунаевскому орден», а с легкой руки ядовитого Никиты Богословского пошли гулять по Москве новые прозвища композитора: «Исаак Иссякович» или «Иссяк Осипович».
Памятная доска на доме 4 по Гороховой улице
Даже отъезд композитора из Ленинграда ставили ему в вину. Будто бы Дунаевский – обыкновенный трус и из Ленинграда просто сбежал, боясь прихода немцев. Хотя на самом деле Дунаевский уехал из Ленинграда чуть ли не за месяц до начала войны, 25 мая, когда о войне, а тем более о сдаче фашистам города Ленина вообще никто еще даже не думал.
В то же время многих раздражало повышенное внимание, которое постоянно оказывали композитору партия и правительство. Награды и поощрения, действительно, сыпались на него как из рога изобилия. Вопреки официальному прозвищу композитора, «Красный Моцарт», за глаза его называли «Сталинским соловьем». Между тем, среди музыкантов бытует легенда о том, как Сталин слушал пластинку с записью «Песни о Сталине», написанную Дунаевским. Кто-то из приближенных подсунул эту пластинку, предварив прослушивание словами о том, что «вот, дескать, наш знаменитый композитор приложил весь свой замечательный талант, чтобы создать достойную песню о товарище Сталине». Сталин задумался, а потом сказал, попыхивая трубкой: «Да, товарищ Дунаевский действительно приложил весь свой замечательный талант, чтобы эту песню о товарище Сталине никто не пел».
Дунаевский покончил жизнь самоубийством. По одной из легенд, из-за сына, который якобы совершил какой-то неблаговидный поступок.
В Петербурге, в доме № 4 по Гороховой улице, где композитор жил с 1936 по 1941 год, установлена мемориальная доска.
В конце 1920-х – начале 1930-х годов с Дунаевским в Ленинградском мюзик-холле сотрудничал Леонид Осипович Утесов.
Настоящие имя и фамилия Утесова – Лазарь Вайсбейн. Будущий артист родился в Одессе, в многодетной еврейской семье не то мелкого коммерсанта, не то экспедитора одесского порта. Учился в одесском коммерческом училище, но был отчислен, по версии самого Утесова, за то, что в отместку за какое-то обидное замечание вымазал мелом и чернилами одежду учителя Закона Божьего. Другая легенда утверждает, что «юный Вайсбейн избил городского раввина – преподавателя Закона Божьего».
Знаменитый псевдоним «Утесов» появился в 1912 году, когда одесский артист Скавронский пригласил Вайсбейна в свою миниатюру. Но при этом поставил одно-единственное условие: изменить фамилию. «Никаких Вайсбейнов!» – будто бы решительно заявил он.
Леонид Осипович Утесов
О мучительных раздумьях, связанных с выбором сценического имени, рассказал в своих воспоминаниях сам Утесов: «Я решил взять себе такую фамилию, какой никогда еще ни у кого не было, то есть просто изобрести новую. Естественно, что все мои мысли вертелись около возвышенности. Я бы охотно стал Скаловым, но в Одессе уже был актер Скалов. Тогда, может быть, стать Горским? Но был в Одессе и Горский. Были и Горев, и Горин – чего только не было в Одессе! Но, кроме гор и скал, должны же быть в природе какие-нибудь другие возвышенности. Холм, например. Может быть, сделаться Холмским или Холмовым? Нет, в этом есть что-то грустное, кладбищенское – могильный холм… „Что же есть на земле еще выдающееся? – мучительно думал я, стоя на Ланжероне и глядя на утес с рыбачьей хижиной. – Боже мой, – подумал я, – утесы, есть же еще утесы!“ Я стал вертеть это слово так и этак. Утесин? – Не годится – в окончании есть что-то простоватое, мелкое, незначительное… – Утесов? – мелькнуло у меня в голове… Да, да! Утесов! Именно Утесов!»
Памятная доска на доме 21 по улице Маяковского
Еврейское происхождение Утесова не давало покоя истинным русским патриотам. Как-то раз один генерал после концерта покровительственно похлопал Утесова по плечу и заметил: «Хотелось бы, Леонид Осипович, чтобы вы исполняли побольше русских народных песен». И услышал незамедлительный ответ: «Вы, товарищ генерал, наверное, спутали меня с Руслановой».
Сохранилась легенда и о том, как на одном из концертов Утесова за кулисы зашел зритель и долго убеждал певца, что когда-то он работал с его братом Ванькой Утесовым. Утесов вежливо ответил, что никакого брата Ваньки у него нет. Но тот не отставал. И тогда раздраженный Леонид Осипович не выдержал: «Послушайте, Утесов – мой псевдоним. Моя настоящая фамилия Вайсбейн. Я – еврей». И услышал в ответ: «Леонид Осипович, зачем же вы на себя наговариваете?»
Не раз острый и несдержанный язык артиста чуть не доводил его до беды. Однажды Утесова пригласили принять участие в большом кремлевском концерте. Он вышел на сцену и начал: «Мы сегодня очень волнуемся, потому что впервые выступаем против правительства». И осекся, поняв всю двусмысленность сказанного. Напротив, в первом ряду, сидели все члены советского правительства во главе со Сталиным. Но, видимо, у «отца народов» в тот день было хорошее настроение, и это спасло артиста.
В другой раз ему пришлось выступать на концерте, посвященном юбилею НКВД. Утесов вышел на сцену и увидел перед собой зал, заполненный людьми в погонах. В первом ряду сидели руководители органов во главе с самим Лаврентием Берия. Утесов подошел к рампе, улыбнулся своей очаровательной улыбкой и громко сказал: «Я очень рад, что я стою, а вы все сидите». В зале воцарилась мертвая тишина. Только Берия зловеще улыбнулся, сверкнув своим знаменитым пенсне. Но и на этот раз все обошлось.
К 100-летию со дня рождения Леонида Осиповича Утесова в доме № 21 по улице Маяковского, где с 1928 по 1937 год жил выдающийся артист эстрады, была установлена гранитная мемориальная доска, выполненная по проекту архитектора В. С. Васильковского и скульптора Г. Д. Ястребенецкого.
Выдающийся эстрадный актер, создавший незабываемую яркую галерею остросатирических портретов современников, Аркадий Исаакович Райкин родился в 1911 году в Риге в еврейской семье портового служащего Исаака Владимировича Райкина и его жены Леи, урожденной Гуревич, работавшей акушеркой. После рождения некоторое время жил в Рыбинске. После революции семья Райкиных переехала в Ленинград. В 1929 году Райкин работал лаборантом на Охтинском химическом заводе. В 1935 году окончил Ленинградский техникум сценических искусств, ныне Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства, куда, кстати, поступил вопреки желанию родителей. Отец считал, что Аркадий «губит себя и позорит семью». Единственное, что может спасти его репутацию, это профессия врача, юриста или, как утверждал он, «любая другая уважаемая специальность».
Аркадий Исаакович Райкин
Между тем молодой актер вскоре стал лауреатом 1-го Все – союзного конкурса артистов эстрады. Впервые на ленинградских театральных афишах имя Райкина появилось осенью 1939 года. Тогда это был молодой конферансье, вступивший в невольное соперничество с такими маститыми бесспорными корифеями этого популярного в то время эстрадного жанра, как Николай Смирнов-Сокольский, Михаил Гаркави, Петр Муравский. В том же году вместе с группой артистов Райкин основал Театр миниатюр. С 1942 года на многие десятилетия Аркадий Исаакович становится его бессменным руководителем. В народе этот театр иначе как «Театром одного актера» или «Театром Райкина» не называли. «Идти на Райкина» или «Идти к Райкину» стало в Ленинграде синонимом понятия «идти в Театр миниатюр», а выражение «Райкин нашего двора» давно превратилось в расхожую оценку таланта, с высшей степенью похвалы, хотя и с оттенком легкой иронии. Сам Райкин полушутя называл свой театр: «МХЭТ», по ассоциации с МХАТом. Расшифровывали эту аббревиатуру по-разному: и «Миниатюрный Художественный Эстрадный Театр», и «Мой Художественный Эстрадный Театр». Из нее же Аркадий Исаакович образовал собирательное прозвище своих актеров: «Мхеты».
Фольклора об Аркадии Исааковиче до обидного мало. Может быть, не в последнюю очередь потому, что многие поколения ленинградцев-петербуржцев с успехом пользуются бессмертными репликами героев многочисленных эстрадных миниатюр в его исполнении: «Товарищ не понимает», «В греческом зале, в греческом зале», «Девцит», «Женщина тоже человек», «Ты меня уважаешь, я тебя уважаю, мы с тобой уважаемые люди», «Конечно, я выражаюсь научно, но каждый меня понять может», «Это было в 19… страшно сказать, в каком году», «Соображать надо», «Атмосфера была мерзопакостная», «Это я сказал, это я предупреждал», «Вкус спесифический». Несмотря на то что все эти литературные шедевры являются плодом творчества конкретных писателей, работавших с актером, в арсенал городского фольклора они вошли исключительно благодаря исполнительскому мастерству и таланту Аркадия Райкина. Кстати, знаменитое «авоська» тоже впервые прозвучало из уст Аркадия Исааковича. В одно мгновение это слово приобрело поистине всенародную известность. Именно так, с легкой руки любимого актера, стали называть продовольственную сетчатую сумку, без которой в послевоенные голодные годы не решался выйти из дома ни один советский человек. Авось что-нибудь да удастся достать в магазине.
Между тем актерская и личная судьба Аркадия Исааковича была далеко не безоблачной. Отстаивая свое право на тот или иной спектакль, а порой даже на ту или иную реплику, он не раз выходил из высоких кабинетов, держась за сердце. О Райкине злословили, сочиняли ядовитые анекдоты и распространяли самые невероятные слухи. В злоязычной Москве до сих пор живет легенда о том, что «во время арабо-израильской войны Аркадий Райкин, Элина Быстрицкая и Сергей Образцов передали Израилю по одному килограмму золота». И чуть ли не всерьез утверждали, будто бы однажды актер переправил золото и драгоценности, вложив их в гроб своей матери, хотя всем хорошо известно, что тело ее покоится на еврейском участке Преображенского кладбища в Петербурге.
В отличие от власть предержащих, народ Райкина любил. В городском фольклоре есть две любопытные лексические формулы. Одна из них считается высшей похвалой: «Райкин нашего двора». С помощью другой легко дать ироническую оценку любой попытке «работать под Райкина»: «Вчерашняя хохма уже не хохма, товарищ Райкин». Но как это часто бывает, одновременно эта же формула является и высокой оценкой творчества самого Аркадия Исааковича Райкина – великого артиста, выступления которого были всегда злободневными и актуальными и никогда не были ни сиюминутными, ни суетными. До сих пор можно услышать характерный зачин перед употреблением какого-нибудь острого словца или выражения: «Как сказал Аркадий Райкин…» Это его роднит с другим великим ленинградцем – Михаилом Зощенко.
Памятная доска на доме 17 по Каменноостровскому проспекту
О популярности Аркадия Райкина и сегодня слагают анекдоты. Один из них бытует в Эрмитаже. «Вы знаете, что он наделал своими выступлениями?! – искренне возмущаются служительницы. – К нам подходят с одним и тем же вопросом: „А где тут у вас Греческий зал?“»
В последние годы жизни актера отношения Райкина с партийными властями Ленинграда стали ухудшаться. Особенно неприязненными они сложились у Райкина с первым секретарем Ленинградского обкома КПСС Григорием Васильевичем Романовым. Как говорили в Ленинграде: «Райкин знал, что Романов его не любит. Романов знал, что Райкин это знает». Наконец Аркадий Исаакович не выдержал и обратился к прямо к Леониду Ильичу Брежневу с просьбой перебраться вместе с театром в Москву. В 1982 году театр Аркадия Райкина переехал в столицу и был переименован в Государственный театр миниатюр, а в апреле 1987 года получил имя «Сатирикон». Руководителем театра после смерти артиста стал сын Аркадия Исааковича – Константин Аркадьевич Райкин.
А в современном Петербурге бывший Театр эстрады на Большой Конюшенной улице теперь называется Санкт-Петербургский государственный театр эстрады имени Аркадия Райкина. Посвящена Аркадию Исааковичу и мемориальная доска, установленная на фасаде дома № 17 по Каменноостровскому проспекту, исполненная в 1994 году, с памятным текстом: «Здесь жил с 1956 по 1986 гг. выдающийся артист Аркадий Райкин».
В советском Ленинграде широкой известностью пользовался актер театра и кино Ефим Захарович Копелян. Ефим Копелян родился в 1912 году в местечке Речице /ныне – Гомельская область, Белоруссия/. Он был одним из шестерых сыновей в еврейской семье лесозаготовителя и специалиста по сортировке пород деревьев Залмана Давидовича Копеляна и Маши Мордуховны Копелян, урожденной Френкель.
Вся творческая жизнь Ефима Копеляна связана с Большом драматическом театром, где он работал с 1935 года, после окончания театральной студии. «Наш русский Жан Габен» – так, согласно одной из театральных легенд, назвал Копеляна главный режиссер театра Георгий Александрович Товстоногов.
Ефим Захарович Копелян
Пьесы, в которых особенно ярко проявился незаурядный талант актера, давно уже стали театральной классикой. А такие роли, как Илларион в спектакле «Я, бабушка, Илико и Илларион» или Свидригайлов в кинофильме «Преступление и наказание», блестяще сыгранные Копеляном, навсегда останутся в памяти ленинградцев.
Копелян покорял редким обаянием и завораживающим тембром голоса. Всем памятен голос актера за кадром в телесериале «Семнадцать мгновений весны». На всем протяжении телефильма он ни разу не появился в кадре, но каждый раз его виртуальное «появление» за экраном с замиранием сердца ожидали миллионы телезрителей. Именно тогда у Копеляна появилось новое, народное имя, которое, надо полагать, навсегда сохранится в арсенале петербургского городского фольклора: «Ефим Закадрович».
Памятная доска на доме 47 по Бассейной улице
Похоронен Копелян на Актерской дорожке Литераторских мостков Волкова кладбища. На памятнике в виде надмогильного пилона изображена театральная маска. На фасаде дома № 47 по Бассейной улице, где в 1962–1975 годах жил Ефим Захарович Копелян, установлена мемориальная доска.
Известный актер театра и кино Сергей Юрский родился в Ленинграде в артистической семье. Его отец Юрий Сергеевич работал художественным руководителем цирка. О своем происхождении Юрский сказал сам: «Во мне есть еврейская кровь. Но я человек русский и всегда себя считал русским. Будучи и наследственно православным, и постепенно сам придя к православию как религии родителей. Еврейские корни есть и со стороны матери, но и там это были крещеные евреи». В театральных кругах живет легенда, что Юрский – это псевдоним Сергея Юрьевича. На самом деле это псевдоним его отца – Юрия Сергеевича Жихарева, взятый им еще в ранней юности во время выступлений в гимназических спектаклях и являющийся простым производным от его имени – Юрий.
Сергей Юрьевич Юрский
Если верить семейным легендам, маленький Сережа все свое свободное время проводил в цирке и во время репетиций бегал по манежу. Артисты любили пророчить ему цирковое будущее, на что мальчик отвечал одним и тем же категорическим «нет!» и каждый раз будто бы добавлял: «Буду театральным артистом».
Творческую карьеру Юрский начинал в Большом драматическом театре имени А. М. Горького. Сыграл много замечательных ролей, в том числе две, ставшие знаменитыми не только в Ленинграде: Эзопа в пьесе «Лиса и виноград» и Чацкого в спектакле Товстоногова «Горе от ума». В то время ленинградцы любили говорить: «В Ленинграде есть три достопримечательности: белые ночи, Медный всадник и Сергей Юрский».
Однако отношения Юрского с власть предержащими не сложились. В Ленинграде он был неугоден. Со сцены он позволял себе читать рассказы Зощенко и стихи Бродского, вел себя вызывающе, отпускал шутки, граничащие с политическим хулиганством.
Достаточно напомнить о его выступлении на одном из открытых капустников: «Вчера состоялось открытие дермопровода Москва – Ленинград, – торжественно объявил Юрский. – Первый секретарь Обкома КПСС Толстиков перерезал красную ленточку, и первые тонны московского дерьма хлынули в Ленинград». Такое не прощают. Начались интриги. Его будущей жене, актрисе Наталье Теняковой, не раз откровенно намекали, зачем она связалась «с этим диссидентом». Посыпались «письма возмущенных школьных учителей». Они с ужасом писали, что Чацкий в исполнении Юрского борется не с царским режимом, а «с нашей советской властью».
Да и отношения с Товстоноговым оставляли желать лучшего. Юрский был чересчур независимым. После 26 лет работы в БДТ, он покинул Ленинград и уехал в Москву.
В Санкт-Петербурге есть своеобразный памятник Сергею Юрскому. Бронзовая скульптура Остапа Бендера, что установлена у фасада одного из домов на Итальянской улице, как две капли воды похожа на великого комбинатора, каким изобразил его Юрский в кинофильме «Двенадцать стульев».
Алла Яковлевна Шелест. Портрет работы В. М. Орешникова
В это же время на сцене Театра оперы и балета имени С. М. Кирова блистала одна из выдающихся балерин XX века, талантливая ученица А. Я. Вагановой, еврейка по происхождению, легендарная Алла Яковлевна Шелест. В театре она служила с 1937 года, после окончания хореографического училища. Исполнила запоминающиеся партии Параши и Царицы Бала в балете Р. М. Глиера «Медный всадник». До сих пор восхищают ее партии в балетах «Спартак», «Пламя Парижа», «Маскарад». Она вполне заслужила подлинную любовь ленинградцев. В народе ее нежно называли одним воздушным именем: «ШелестАлла». Ей посвящали столь же прекрасные каламбуры:
- Оттепель настала,
- Ало тало стало.
Ее называли «самой романтической фигурой в русском балете середины XX века».
Особенно ярко проявился талант Аллы Шелест в постановках выдающегося советского балетмейстера Леонида Якобсона. В его хореографических миниатюрах она представала то сдержанно-страстной в «Вечном идоле», то поэтичной в «Поцелуе», то щемяще-трогательной в «Слепой». Все эти миниатюры поставлены по мотивам скульптур Огюста Родена.
Такой же ожившей скульптурой великого французского скульптора предстает и памятник прима-балерине Алле Яковлевне Шелест, установленный в 2001 году над ее могилой на Волковом кладбище. Памятник выполнен из каррарского мрамора на пьедестале из красного гранита. Автор памятника – А. Г. Дёма.
Оставила свой след в ленинградском городском фольклоре и московская актриса Фаина Георгиевна Раневская, урожденная Фанни Гиршевна Фельдман.
О происхождении своего знаменитого псевдонима рассказывает сама Раневская. Однажды, гуляя со своим другом, она зашла в банк, чтобы получить деньги, присланные матерью. «Когда мы вышли из массивных банковских дверей, рассказывает актриса, – то порыв ветра вырвал у меня из рук купюры – всю сумму. Я остановилась и, следя за улетающими банкнотами, сказала: „Как грустно, когда они улетают!“ – „Да ведь вы Раневская! – воскликнул спутник. – Только она могла так сказать!“ Когда мне позже пришлось выбирать псевдоним, я решила взять фамилию чеховской героини».
Фаина Георгиевна Раневская
В фольклор Фаина Раневская попала благодаря своему неиссякаемому искрящемуся остроумию. Многие ее высказывания, едва сорвавшись с ее уст, мгновенно превращались в крылатые выражения, попадали в анекдоты, становились достоянием фольклора. Некоторые из них отмечены узнаваемой петербургской метой. Так, например, однажды Фаина Георгиевна провела свой отпуск в одном из санаториев под Ленинградом, в пригородном дачном поселке Репино. На следующее утро после приезда, вспоминает актриса, ее подруга, разбуженная шумом проходившей электрички, постучалась к ней в номер: «Как отдыхали, Фаина Георгиевна?» – «Танечка, как называется этот дом отдыха?» – «Имени Яблочкиной». – «Почему не имени Анны Карениной? Я всю ночь спала под поездом».
В другой раз она резко высказалась в адрес художественного руководителя Драматического театра имени Пушкина – Игоря Горбачева. Горбачев был одним из любимейших актеров советских партийных бонз. Награды сыпались на него как золотой дождь. Остроумнейшей Фаине Георгиевне Раневской петербургская молва приписывает слова, оброненные ею по случаю очередного награждения Игоря Олеговича: «За создание в искусстве образа довольного человека».
По воспоминаниям Раневской, «у них с Анной Андреевной Ахматовой была общая страсть – Пушкин». Она любила его читать со сцены. Впрочем, не обошлось без анекдотов. В одном из них, который не то пересказала, не то придумала неистощимая Фаина Раневская, мальчик сказал: «Я сержусь на Пушкина, няня ему рассказала сказки, а он их записал и выдал за свои».
Театральная жизнь Раневской складывалась странно. Несмотря на безусловный талант актрисы, и в театре, и в кино ей доставались исключительно маленькие роли второго плана. Однажды обида выплеснулась наружу. «Да что же это такое?! Почему вы не видите меня в главных ролях?» – воскликнула она в лицо главному режиссеру Театра имени Моссовета, где она служила, Завадскому. «Фаина Георгиевна, да что вы можете сыграть из главных ролей?» – вопросом на вопрос ответил Юрий Александрович. «Я все могу, – отпарировала Раневская, – кроме Ленина. Боюсь упасть с броневика».
Литературные объединения
Отдельного разговора заслуживает такое заметное в Ленинграде 1950–1970-х годов культурологическое явление, как молодежные литературные объединения, стихийно сплотившие самодеятельную творческую молодежь города в тесные кружки по неожиданно вспыхнувшему интересу к литературе вообще и к поэзии в особенности. Всего в Ленинграде, по некоторым подсчетам, действовало около пятидесяти литературных объединений. Особую популярность у молодежи приобрели ЛИТО Технологического института имени Ленсовета, позже названное искусствоведами «технологической школой», Горного института – «геологической школой» и филологического факультета университета – «филологической школой». Самым известным среди них было ЛИТО Горного института.
Но все по порядку. На Васильевском острове, в самом конце набережной Лейтенанта Шмидта, высится величественное здание Горного института, построенное в 1806–1811 годах по проекту архитектора А. Н. Воронихина. Выбор места был неслучаен. Здесь еще в XVIII веке находилась Берг-коллегия, при которой в 1773 году было основано Горное училище, преобразованное в 1804 году в Горный кадетский корпус. В Ленинграде Горный институт считался одним из самых престижных вузов. Сюда стремились попасть в основном интеллектуально развитые молодые люди из интеллигентных, в том числе еврейских, семей. Это, как ни странно, если и не поощрялось партийными властями, то, во всяком случае, не сдерживалось. Вероятно, это связано с тем, что уровень секретности преподаваемых предметов здесь был значительно ниже, чем во всех остальных технических вузах, в основном ориентированных на военно-промышленный комплекс. Это обстоятельство внушало партийным чиновникам некоторое спокойствие за сохранность военных секретов Советского союза. Среди студентов Горного института было много подростков с бесспорными литературными способностями. Поэтому, когда в эпоху знаменитой «хрущевской оттепели» в Ленинграде как грибы после дождя стремительно стали возникать литературные кружки, одним из первых открылся кружок в Горном институте. В отличие от широко распространенных в стране самодеятельных технических кружков, литературные стали называться объединениями. По неизлечимой в то время привычке превращать любое официальное многословное название в короткую, звучную, запоминающуюся аббревиатуру литературные объединения стали называться: ЛИТО.
Очень скоро занятия в ЛИТО превратились в одну из самых распространенных и наиболее доступных форм вне-вузовской неофициальной литературной учебы. Первым литературным объединением, появившимся в послевоенном Ленинграде, считается литературная студия во Дворце пионеров имени Жданова. Студией, или «Лицеем», как с претензией на родовую связь с Пушкиным называли ее сами студийцы, руководили писатель Давид Яковлевич Дар и поэт Глеб Сергеевич Семенов. Юными студийцами при Дворце пионеров начинали свою творческую карьеру такие известные впоследствии ленинградские поэты, как Нина Королева, Лев Куклин, Владимир Британишский, Александр Городницкий. До сих пор в литературных кругах их называют поэтами «первого глебовского разлива».
В 1950–1970 годах многочисленные литературные поэтические объединения успешно функционировали при редакциях практически всех крупных городских журналов и газет, при библиотеках, дворцах и домах культуры, в институтах, на заводах и фабриках. Ими руководили известные в свое время поэты и писатели.
Как мы уже говорили, особенно заметным среди поэтической молодежи Ленинграда было ЛИТО в Горном институте. Его руководителем стал Глеб Сергеевич Семенов. Занятия его объединения в Ленинграде назывались «Собраниями ГЛЕБгвардии СЕМЕНОВского полка». Со слов участника этих собраний поэта Владимира Британишского стала известна легенда о том, как появилось это крылатое выражение. В ту пору в Горном институте учился один из членов семеновского ЛИТО Александр Городницкий. Будто бы однажды, впервые встретив его в новенькой горняцкой форме, которую в то время только что ввели для студентов, Семенов воскликнул: «А ты, брат, выглядишь как поручик!» – «Глеб-гвардии Семеновского полка!» – с готовностью отозвался начинающий поэт и весело щелкнул каблуками.
Пользовались популярностью среди литературной молодежи и другие ЛИТО. Известны были встречи «Литовцев», или, как они сами себя называли, «Гопников», при газете «Смена». Самоназвание было неслучайным. Руководил занятиями поэт Герман Борисович Гоппе. Хорошо зарекомендовали себя поэтические собрания во дворце культуры имени Ленсовета, во главе которых стояла Елена Рывина; занятия при Союзе писателей у Вадима Шефнера; в редакции газеты «На страже Родины» у Всеволода Азарова и многие другие.
Александр Моисеевич Городницкий
Закат ленинградских литературных объединений пришелся на конец «хрущевской оттепели». В 1964 году Хрущева на посту первого секретаря ЦК КПСС сменил Брежнев. Постепенно, одну за другой, творческая интеллигенция начинала сдавать едва завоеванные территории, а после показательной порки, устроенной в лучших традициях чекистов в Горном институте, литературные объединения как-то незаметно, сами по себе перестали быть центрами свободной творческой мысли ленинградской молодежи. По одной из версий, это случилось, когда по распоряжению КГБ был уничтожен второй ротапринтный малотиражный сборник стихов поэтов Горного института. Вот как об этом через много лет вспоминал Александр Городницкий:
- Наш студенческий сборник сожгли
- в институтском дворе,
- В допотопной котельной, согласно
- решенью парткома.
Александр Моисеевич Городницкий в научных кругах известен как учёный-геофизик, доктор геолого-минералогических наук, профессор, член Российской академии естественных наук. Одновременно он приобрел широкую известность как поэт и бард. Городницкий считается одним из основоположников авторской песни.
Городницкий родился 20 марта 1933 года в Ленинграде в еврейской семье служащих Моисея Афроимовича и Рахили Моисеевны Городницких. С сентября 1941 года по апрель 1942 года находился в блокадном Ленинграде.
Особое место в творчестве Городницкого занимает Санкт-Петербург. Одна из известнейших его песен начинается словами:
- Когда на сердце тяжесть
- И холодно в груди,
- К ступеням Эрмитажа
- Ты в сумерки приди,
- Где без питья и хлеба,
- Забытые в веках,
- Атланты держат небо
- На каменных руках.
И заканчивается:
- И жить еще надежде
- До той поры, пока
- Атланты небо держат
- На каменных руках.
- Атланты небо держат
- На каменных руках.
По другой версии, горняцкое ЛИТО было разогнано из-за стихотворения Лидии Гладкой, посвященного венгерским событиям 1956 года, когда советские войска вошли на территорию суверенной республики:
- Там красная кровь – на черный асфальт,
- Там русское «Стой!» – как немецкое «Halt!»
- «Каховку» поют на чужом языке,
- И наш умирает на нашем штыке.
Незаметно стали закрываться и другие литературные объединения. Дольше всех продержались заводские и фабричные ЛИТО. Но они составляли наиболее ортодоксальную, официальную часть молодой поэзии Ленинграда.
Короткая эпоха литературных объединений возродила в Ленинграде необыкновенно популярную в начале XX века, но давно забытую форму непосредственных встреч поэтов со своими читателями. Достаточно вспомнить о таких кабаре, как «Бродячая собака» и «Привал комедиантов», о чем было рассказано выше. Первое в Ленинграде знаменитое в шестидесятые годы поэтическое кафе появилось на Полтавской улице. Раз в неделю, по субботам, здесь «как бы реанимировался в допустимых дозах вольный воздух серебряного века», как вспоминал об этом поэт Виктор Кривулин. В то время это была обыкновенная безымянная городская общепитовская столовая с дежурными обеденными блюдами. Но по вечерам она преображалась. Ее заполняла ленинградская творческая и студенческая молодежь. Поочередно здесь выступали члены самых разных городских литобъединений. Никаких предварительных согласований на этот счет не требовалось. Хотя всем было ясно, что среди посетителей находились и сотрудники «Большого дома». Через два года кафе на Полтавской улице свое существование прекратило, но в памяти ленинградцев оно так и осталось под неофициальным названием «Кафе поэтов».
Архитекторы и градостроители
Когда мы говорим о следах, оставленных в истории теми или иными политическими, общественными или культурными деятелями, то чаще всего имеем в виду их деятельность вообще, деятельность, не имеющую явно выраженного предметного характера. Эту деятельность нельзя очертить взглядом, и уж тем более нельзя обойти вокруг, потрогать руками или измерить метрическим способом. Исключение составляют, пожалуй, только три вида «знатнейших искусств» – живопись, скульптура и архитектура. В меньшей степени живопись. В большей – скульптура. О ней мы уже говорили. Но особенно архитектура, потому что она сосуществует с нами в нашем повседневном бытии. Кроме того, следы, оставленные архитекторами, несмываемы, если, конечно, не случается стихийных бедствий, космических катаклизмов или человеческого безумия. Поэтому архитекторы чаще всего попадают в поле зрения фольклора и становятся персонажами городской мифологии, в том числе петербургской.
Дворец культуры им. Ленсовета. Арх. Е. А. Левинсон
Крупнейшим довоенным архитектором Ленинграда считается Евгений Адольфович Левинсон. Левинсон родился в 1894 году в Одессе, в еврейской семье. Десятилетним мальчиком его привезли в Петербург и определили в училище-пансион «Приют принца Ольденбургского». В приюте царила строжайшая дисциплина, и рассеянного, «витавшего в облаках» подростка часто наказывали – отправляли в карцер и ставили на колени на мешок с горохом. От этого мучительного наказания у Левинсона началось воспаление коленных суставов, которое он так и не смог вылечить до конца жизни. В дальнейшем это позволило Евгению Адольфовичу, обладавшему хорошим чувством юмора, говорить, что теперь «никто и никогда не сможет поставить меня на колени».
Эту стойкую привычку к независимости не раз отмечали товарищи и коллеги зодчего по профессии:
- Известный да русский, да зодчий
- Евгений Адольфич Левинсон.
- Он пива и водки не кушал,
- Зато обожал закусон.
- Напротив, его помоганцы
- Прожить не могли без вина.
- Так выпьем же, выпьем же, братцы,
- За зодчего ЛевинсонА.
Среди архитектурных проектов Левинсона, реализованных в Ленинграде, особо выделяются здания Дворца культуры имени Ленсовета, администрации Невского района и гостиницы «Советской».
«Азимут Отель Санкт-Петербург». Арх. Е. А. Левинсон
Девятнадцатиэтажное, сверкающее стеклом и алюминием здание гостиницы задумывалось в расчете на то, чтобы заменить утраченную вертикаль взорванного в те годы Успенского собора на Сенной площади, вертикаль, так необходимую в однообразной панораме малоэтажной застройки Коломны. В первоначальном варианте гостиница должна была быть еще на несколько этажей выше, нежели было реализовано при строительстве. Не то 22, не то 26 этажей. Понизили ее уже в процессе возведения. Будто бы высота гостиницы была уменьшена по прямому указанию КГБ. Якобы сделано это было в интересах безопасности страны, потому что из окон верхних этажей легко просматривались стапеля Адмиралтейского завода, в цехах которого в то время создавался атомный подводный флот Советского Союза. Но в народе были убеждены, что агентам иностранных разведок и девятнадцати этажей было вполне достаточно, чтобы, не выходя из гостиничного номера, понять, чем занимаются на прославленных судостроительных верфях. Недаром еще с тех времен гостиницу в обиходной речи петербуржцев называют: «Антисоветская».
В 2005 году гостиницу переименовали. Теперь это «Азимут Отель Санкт-Петербург».
Значительный след в ленинградском градостроении 1930-х годов оставил архитектор Ной Абрамович Троцкий.
Троцкий родился в еврейской семье наборщика типографии. Окончил Академию Художеств и Политехнический институт. Строил в Ленинграде общественные и промышленные сооружения, жилые дома в духе модного в то время стиля конструктивизма. Среди многочисленных зданий, построенных по его проектам, Василеостровский дворец культуры имени С. М. Кирова, здание Кировского райсовета, Дом советов на Московском проспекте, Мясокомбинат имени С. М. Кирова на Московском шоссе, здание НКВД на Литейном проспекте, 4, известное среди ленинградцев как «Большой дом».
Дворец культуры им. С. М. Кирова. Арх. Н. А. Троцкий
Многие из этих сооружений приобретали широкую известность благодаря городскому фольклору. Например, здание Кировского райсовета вошло в золотой фонд петербургской фразеологии. Построенное в первой половине 1930-х годов на проспекте Стачек, 18, оно придало площади, названной также Кировской, законченный вид городского административного центра. Высокая башня, исполненная в традициях европейских городских ратушных домов, хорошо акцентировала продолговатый вытянутый объем собственно административного здания. Между тем это было всего лишь одно из многочисленных бюрократических учреждений советской власти, ставших ненавистными символами партийного чванства и чиновничьего произвола. Многие хорошо помнят, с какими душевными муками были сопряжены посещения подобных административных органов власти. Среди печальной памяти шуточных адресов советского периода истории в арсенале городского фольклора есть два, навсегда прославившие пресловутые «коридоры власти», ходить по которым считалось болезненной необходимостью. Оба они связаны с Кировским исполкомом. Оба абсолютно точны и узнаваемы: «Улица Стачек, дом собачек, квартира кошек, восемь окошек» и «Проспект Стачек, дом собачек, третья конура слева».
А «Большой дом», о котором мы уже говорили, и Мясокомбинат попали в убийственно-язвительные стихи, посвященные их создателю, архитектору Ною Абрамовичу Троцкому:
- Его наследие богато.
- Во славу классовых идей
- Воздвиг два мясокомбината.
- Там били скот, а тут людей.
Надо отдать должное Ною Абрамовичу. В отличие от многих других общественных и творческих деятелей, изменивших свою фамилию после опалы Льва Троцкого и ставших Троицкими, он остался верен фамилии своего отца, наборщика типографии Абрама Троцкого.
Одним из ведущих архитекторов в послевоенном Ленинграде был Александр Владимирович Жук. Жук родился в 1917 году в Киеве, в еврейской семье бухгалтера. В 1930 году семья переехала в Ленинград. В 1934 году Жук окончил Петришуле – школу при лютеранском приходе Святых Апостолов Петра и Павла – и поступил на архитектурный факультет института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина, который закончил в 1940 году, получив звание «архитектор-художник». Во время Великой Отечественной войны воевал, был ранен, попал в плен, смог бежать и перебраться на сторону наших войск.
В Ленинграде по проекту Жука построены два заметных архитектурных сооружения, овеянных городскими легендами. Одно из них – это концертный зал «Октябрьский» на Лиговском проспекте. По законам фольклорного жанра, который ради яркой и выразительной персонификации тех или иных событий может пренебречь точностью дат или хронологией событий, история появление этого сооружения приписывает первому секретарю Ленинградского обкома КПСС Романову, хотя на самом деле это событие имело место при его предшественнике. Воспроизводим легенду так, как она бытует в петербургской мифологии.
Большой концертный зал «Октябрьский». Арх. А. В. Жук
Возведением нового концертного зала было решено отметить 50-летие Октябрьской революции. Курировал проектирование здания лично первый секретарь. Когда проект был уже готов и времени для его реализации оставалось мало, выяснилось, что место для строительства вообще не определено. Исполнители нервничали, постоянно напоминая об этом Григорию Васильевичу. Однажды, как рассказывает легенда, такой разговор зашел в машине по пути от Московского вокзала в Смольный. Романову давно уже надоели эти разговоры, он не выдержал и махнул рукой: «Вот здесь и стройте!» Машина в это время проезжала мимо Греческой церкви, построенной в свое время усилиями греческой общины Санкт-Петербурга вблизи греческого посольства. Так, если верить легенде, была решена судьба церкви. Она была снесена, и на ее месте действительно в 1967 году был открыт новый концертный зал, названный громко и символично – «Октябрьский». Во всяком случае, именно этим поспешным и, по всей видимости, случайным решением первого секретаря можно объяснить поразительную недостаточность пространства, в которое буквально втиснут архитектурный объем здания. Говорят, архитектор Жук был возмущен таким решением, но ничего сделать не мог. Против первого секретаря приемов нет.
Аэропорт «Пулково-1». Арх. А. В. Жук
Память о Греческой церкви и о том, что появилось на ее месте, сохранилась в поэзии Бродского:
- Теперь так мало греков в Ленинграде,
- что мы сломали Греческую церковь,
- дабы построить на свободном месте
- концертный зал. В такой архитектуре
- есть что-то безнадежное. А впрочем,
- концертный зал на тыщу с лишним мест
- не так уж безнадежен: это – храм,
- и храм искусства. Кто же виноват,
- что мастерство вокальное дает
- сбор больший, чем знамена веры?
- Жаль только, что теперь издалека
- мы будем видеть не нормальный купол,
- а безобразно плоскую черту.
- Но что до безобразия пропорций,
- то человек зависит не от них,
- а чаще от пропорций безобразья.
Другим сооружением, построенным по проекту архитектора Александра Жука, был комплекс современного на то время аэропорта «Пулково», сданный в эксплуатацию в 1973 году. Необычный внешний облик здания аэровокзала с впечатляющими мощными световыми фонарями центрального зала будил воображение и порождал мифологию. В Ленинграде родилась легенда, согласно которой архитектор А. В. Жук, которому неожиданно достался выгодный и престижный государственный заказ, собрал близких друзей и закатил грандиозную пьянку. Наутро, едва проснувшись, он увидел посреди комнаты перевернутый деревянный ящик из-под водки и на нем – стоящие в ряд пустые граненые стаканы. Этот образ так врезался в сознание архитектора, что он реализовал его в проекте здания нового аэровокзала, необычные световые фонари которого вот уже более 30 лет напоминают друзьям зодчего о празднике по случаю получения правительственного заказа. А аэропорт «Пулково» с тех пор называют «Пять стаканов».
Леонид Тарасюк
В скандальной мифологии брежневской эпохи застоя особое место занимают нашумевшие легенды о роскошной свадьбе дочери первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Григория Васильевича Романова, устроенной им будто бы в Таврическом дворце, среди великолепных интерьеров блестящего екатерининского фаворита. Мало того, для свадебного стола хозяин Ленинграда будто бы приказал взять из Эрмитажа царский парадный сервиз на сто сорок четыре персоны.
Среди сотрудников Эрмитажа до сих пор бытует забавное предание о том, как происходила эта экспроприация. Передаем его в сокращенном изложении художественно оформленной версии писателя Михаила Веллера. На неожиданный звонок из Смольного директор Эрмитажа Борис Борисович Пиотровский будто бы решительно заявил: «Только через мой труп». Но когда услышал в ответ, что это не является серьезным препятствием, сказался больным и отправился домой. Через короткое время у парадного подъезда Эрмитажа остановилась машина, из которой вышли решительные мальчики в одинаковых черных костюмах. В сопровождении испуганного заместителя Пиотровского они направились за сервизом. Восстал против такого партийного хамства только один человек. Им оказался научный сотрудник Эрмитажа крупнейший знаток средневекового оружия Леонид Ильич Тарасюк.
Ученый-историк Леонид Ильич Тарасюк в то время слыл среди коллег мировой знаменитостью и крупнейшим авторитетом по средневековому оружию. Он был хранителем самой большой в мире коллекции русского, европейского и американского оружия и доспехов знаменитого Эрмитажа.
Тарасюки приехали в Ленинград из Одессы. Пережили блокаду. Отец Леонида работал скорняком, мать, Софья Израилевна, служила в блокадной администрации. Страстная любовь к оружию зародилась у Тарасюка рано, сразу после того, как он прочитал роман Александра Дюма «Три мушкетера». Еще в школьные годы, для того чтобы читать знаменитый роман в подлиннике, он выучил французский язык – язык своих любимых героев. Затем последовали итальянский, немецкий, английский… Занялся фехтованием, стал чемпионом университета, участвовал в различных соревнованиях, был судьей республиканской категории. Достиг в этом виде спорта такого уровня, что его приглашали ставить шпажные поединки на съемках таких фильмов, как «Двенадцатая ночь» и «Гамлет».
Тарасюка долго не брали на работу в Эрмитаж из-за пресловутого пятого пункта в анкете. Он был еврей. Но, поступив на работу, он в одночасье признается специалистом номер один в своей области, а вскоре становится первым советским ученым, избранным в действительные члены туринской Академии Марчиано, объединяющей крупнейших специалистов по изучению старинного оружия.
В Ленинграде у Тарасюка появляется прозвище: «Ленинградский д’Артаньян». В одной из парадных дома на Невском, 100, где жил Леонид Тарасюк, друзья написали: «Здесь живет наш лучший друг д’Артаньян де Тарасюк».
По свидетельству очевидцев, Тарасюк был «гением эпатажа с каким-то невероятным мушкетерским чувством юмора». Так, например, 31 декабря, накануне нового 1947 года, он вышел на Невский проспект в мушкетерской шляпе с пером. Он шел на новогодний карнавал в Академию художеств, где потом еще и выстреливал конфетти из настоящего кремниевого седельного пистолета.
Частенько со своим приятелем Владимиром Ильичом Райцисом они разыгрывали пассажиров метро громким диалогом, фривольная пикантность которого заключалась в их знаменитых именах-отчествах. Одно из них принадлежало Ленину, другое – Брежневу. Приятели шли друг за другом и разговаривали. Начинал Леонид Ильич Тарасюк: «Владимир Ильич, Владимир Ильич, ну куда же вы? Я не успеваю за вами, подождите, я вас сейчас буду догонять». Владимир Ильич Райцис отвечал: «Леонид Ильич, догоняйте, догоняйте, Леонид Ильич, догоняйте». Так они беседовали, пока их не останавливал милиционер.
Работники Эрмитажа вспоминали, как в так называемом малом подъезде на щите с объявлениями, где вывешивались печальные извещения под портретами в траурных рамках о тех, кто уходил из жизни, однажды Леонид Тарасюк повесил свою собственную фотографию в черной рамке и написал, что он скоропостижно скончался после автокатастрофы. Рассчитано это было на то, что те, кто придет рано утром, начнут собирать деньги на его похороны, а тут он живой и явится, ошарашив возбужденных коллег.
Кто знал, что этот невинный фарс однажды обернется страшной трагедией. Непредсказуемой судьбе было угодно, чтобы «Ленинградский д’Артаньян» погиб именно в автомобильной катастрофе, да еще на родине бессмертных героев Александра Дюма. Это случилось во время путешествия по Франции 11 сентября 1990 года.
Но вернемся к детективной истории с легендарной свадьбой дочери Романова. Как только Тарасюк понял, что пришли за сервизом, он спешно надел на себя металлические средневековые доспехи и, размахивая всамделишным музейным мечом, «грохоча стальными сапогами и позванивая звездчатыми шпорами», двинулся на широкоплечих сотрудников обкома КПСС. Похолодевшие от ужаса экспроприаторы бросились было бежать, но тут случилось непредвиденное.
К полуночи в эрмитажные залы выпускают сторожевых собак. С лаем и воем они бросились на железного рыцаря и вцепились в неприкрытый спасительными доспехами зад несчастного Тарасюка. Оказывается, доспехи, взятые второпях Тарасюком, предназначались для верховой езды, и зад, соответственно, должен был оставаться свободным от металла. Этого научный сотрудник Эрмитажа, один из авторитетнейших ленинградских специалистов по оружию, в спешке не учел. К счастью, успели подбежать собаководы, и Тарасюк был спасен. Однако из Эрмитажа его уволили, и над его бедной головой «засиял нимб мученика-диссидента». Драгоценный сервиз со всеми предосторожностями, приличествующими случаю, был якобы доставлен в Таврический дворец.
Однако его драматическая роль в судьбе Григория Васильевича не закончилась. Одна московская легенда утверждает, что с этим злосчастным эрмитажным сервизом связана неожиданная отставка и последующая опала первого секретаря Ленинградского обкома КПСС. Романов оказался будто бы одной из первых жертв возглавлявшего в то время КГБ Ю. В. Андропова, который методично и последовательно расчищал для себя ступени к вершине власти. Пострадал Романов, утверждает эта кремлевская легенда, из-за того что на свадьбе его дочери подвыпившие гости, среди которых было немало сотрудников КГБ, разбили тот знаменитый эрмитажный сервиз. Остается только гадать – правда ли это, использованная многоопытным Андроповым, или искусная легенда, выношенная в утробе КГБ и рожденная для устранения одного из главных конкурентов на высший партийный пост.
Спортивные игры
Согласно ортодоксальным религиозным представлениям евреев, спортивные соревнования в древности воспринимались как составная часть идолопоклоннических культов, а спорт – как грех. Евреи, занимавшиеся спортом, считались вероотступниками. Ортодоксальные раввины напоминали верующим иудеям, что Олимпийские игры древние греки посвящали языческим богам, а это категорическим образом противоречило представлениям евреев о единобожии. Исключение составляли, пожалуй, только шахматы, игра в которые считалась не спортом, а развлечением. Серьезные изменения в отношении к спорту произошли в Средние века, когда к физическим упражнениям начали относиться как к средству укрепления здоровья и развития силы и ловкости.
Однако тысячелетняя традиция не могла не наложить определенный отпечаток на отношение к спорту, в силу чего шахматы у евреев до сих пор остаются приоритетным видом спортивных упражнений. Среди чемпионов мира по шахматам евреи занимают наиболее почетные места. Известно, что из 14 чемпионов мира восемь шахматистов – еврейского происхождения. Среди них много русских евреев. Доказывать это нет смысла. Достаточно назвать имена Михаила Ботвинника, Михаила Таля, Бориса Спасского, Гарри Каспарова, Владимира Крамника. И это только чемпионы мира, не говоря о других великих шахматистах, обладателях не менее почетных титулов чемпионов СССР. Часто свои звания они отстаивали в поединках друг с другом. Неслучайно их битвы в фольклоре называют «Иудейской войной во славу русского народа». Кстати, первыми чемпионами мира в истории всего советского спорта также стали евреи. Напомним их славные имена: в шахматах – Михаил Моисеевич Ботвинник и в тяжелой атлетике – Григорий /Гиршл/ Ирмович Новак.
Михаил Моисеевич Ботвинник родился в 1911 году в петербургском дачном поселке Куоккала в еврейской семье зубного техника Моисея Гиршовича Ботвинника и зубного врача Шифры Самойловны Рабинович. В шахматы начал играть в 12-летнем возрасте, а в 14 лет уже получил 1-й раз – ряд по шахматам. Тогда же, в ноябре 1925 года, выиграл партию у чемпиона мира Капабланки. Любители статистики приводят любопытные цифры из спортивной биографии Ботвинника. Всего он выступал в 59 турнирах. Первое место занял в 33, разделил первое и второе место – в 6, второе и третье – в 14.
К своему еврейскому происхождению Ботвинник относился с присущим ему юмором. По одной из легенд, однажды он пожурил Гарри Каспарова за то, что тот отказался от фамилии отца Вайнштейн и взял себе фамилию матери, чтобы облегчить себе карьеру в Советском союзе. «Вот я, – добавил гордо Ботвинник, – не сделал этого. Проявил характер». – «А какая фамилия была у вашей мамы?» – спросили его. «Рабинович», – улыбнулся Ботвинник.
Кстати, бойцовский характер Ботвинника просматривается и в его «победительном» юморе, следы которого сохранились в легендах и преданиях о нем. Однажды на банкете, устроенном после окончания одного из матчей, Ботвиннику довелось танцевать с самой Галиной Улановой. Когда потом его спросили об этом, Ботвинник, пожав плечами, ответил: «Слабовато танцевала».
Михаил Моисеевич Ботвинник
Ботвинник был патриархом ленинградской шахматной школы. Среди шахматистов и многочисленных любителей этой древней игры его называли: «Железный Ботвинник». Об успехах этой школы, выросшей из шахматной секции Ленинградского дворца пионеров, достаточно красноречиво говорят фамилии ее воспитанников: Марк Тайманов, Василий Смыслов, Виктор Корчной, Борис Спасский. Вдохновителем и руководителем этой школы был Михаил Ботвинник. Но главной гордостью Ботвинника считается Гарри Каспаров. Многократный чемпион мира в его школе занимался пять лет. Победы этих великих шахматистов на международных и союзных соревнованиях иначе как «матом по-ленинградски» не называли.
Гарри Кимович Каспаров родился 13 апреля 1963 года в городе Баку. Отец – Вайнштейн Ким Моисеевич, по специальности инженер-энергетик. Мать – Каспарова Клара Шагеновна, по профессии – инженер, специалист по автоматике и телемеханике. В шахматы Гарри Каспаров научился играть уже в пятилетнем возрасте, наблюдая за игрой своих родителей. В 1976 году, когда Гарри было 12 лет, его мать – армянка Клара Шагеновна Каспарян – сменила его еврейскую фамилию с отцовской Вайнштейн на Каспаров. В своей армянской фамилии в русифицированном варианте она заменила армянское окончание «-ян» на русское «-ов». Это было сделано «с согласия родственников для облегчения дальнейшей шахматной карьеры юного, но подающего серьезные надежды шахматиста».
Гарри Каспаров не петербуржец, но любопытный след в петербургской мифологии оставить сумел. В Петербурге есть река Карповка. Она пересекает Петроградскую сторону. Ее старинное название к известному шахматисту и чемпиону мира по шахматам Анатолию Карпову никакого отношения не имеет. Оно восходит к финскому Korpi, что переводится, по одним источникам, как «Лесная речка», по другим – «Воронья речка». Это будто бы хорошо укладывается в логику наименований старинных географических объектов древними финнами. Однако русские предпочитают связывать Карповку с неким подлинным Карпом или Карповым. В повести исторического писателя первой половины XIX века К. П. Масальского «Быль 1703 года» рассказывается захватывающая история любви юной шведской красавицы Христины и русского боевого офицера Карпова. После падения Ниеншанца Христина, ссылаясь на приказ первого генерал-губернатора только что основанного Петербурга А. Д. Меншикова о защите и покровительстве местного населения, не уходит вместе со шведским гарнизоном, а остается в завоеванном русскими крае. Она выходит замуж за подполковника Карпова, и влюбленные поселяются на собственной мызе невесты на берегу безвестной глухой речки. Если верить этой романтической истории, то речка именно с тех пор и называется Карповкой.
Гарри Кимович Каспаров
Неожиданным образом желание связать название реки с конкретной фамилией нашло продолжение в современном городском фольклоре. В 1986 году, сразу после окончания памятного для многих ленинградцев матча-реванша по шахматам между небезызвестными антиподами Анатолием Карповым и Гарри Каспаровым, когда симпатии ленинградцев заметно склонялись в сторону последнего, молниеносно родилась и разнеслась по всему городу искрометная шутка: «Ленгорисполком постановил переименовать речку Карповку в Каспаровку».
Всеобщий интерес к ленинградскому спорту подогревался не только многодневными шахматными баталиями, но и успехами футбольной команды «Зенит». Ленинградский футбол в высшей лиге страны «Зенит» представляет с 1931 года. Дважды, в 1944 и 1999 годах, «Зенит» становился счастливым обладателем Кубка страны. В 1984 году «Зениту» удалось стать даже чемпионом страны, наспех согреться в лучах славы и на какое-то время гальванизировать в душах болельщиков самые невероятные надежды и ожидания. Счастливым для «Зенита» стало начало XXI века. Это была единственная команда, выигрывавшая все высшие футбольные трофеи России: чемпионат 2007, 2010 и 2011/2012 годов, Кубок 1998/99 и 2009/10 годов, Суперкубок 2008 и 2011 годов и Кубок Премьер-Лиги. «Зенит» является обладателем Кубка УЕФА 2007/08 года и Суперкубка УЕФА 2008 года. По некоторым оценкам, в 2008 году «Зенит» вообще входил в десятку самых популярных клубов Европы. Но, как это обычно бывает в спорте, «Зенит» частенько преследовали и неудачи. И тогда восторг после каждой победы своего любимого клуба немедленно сменялся разочарованием:
- Ленинградский наш «Зенит»
- Был когда-то знаменит.
- А теперь игра в «Зените»
- Не игра, а… извините.
- Единым дыханьем дышал стадион,
- Болел горячо и открыто.
- Пусть кто-то не верил, что кубок возьмем,
- Мы верили в подвиг «Зенита».
Между тем отношение питерских болельщиков, или «зенитчиков», как их называют в народе, к своей футбольной команде отличается исключительным постоянством. Изредка ею восхищаются, то и дело ее поругивают, но всегда любят и на нее надеются.
Борис Яковлевич Левин-Коган в составе команды «Зенит» (четвертый слева)
Но, как это обычно бывает, ругают тренеров и команду вообще, а конкретных игроков, как правило, хвалят. Среди безоговорочных любимцев ленинградских футбольных фанатов в 1950-х годах был нападающий «Зенита» Борис Яковлевич Левин-Коган.
Левин-Коган родился 31 декабря 1918 года в Петрограде. Начал играть в 1932 году в клубной команде Краснопутиловского, ныне Кировского, завода на позиции правого крайнего нападающего. Затем стал игроком «Зенита». Футбольную карьеру завершил в 1951 году. Тогда же стал детским тренером.
Героем ленинградского городского фольклора он стал благодаря своему внешнему виду и необычной двойной фамилии. Среди других футболистов Левин-Коган выделялся абсолютно голым черепом. В детстве он перенес заболевание корью, после чего у него выпали все волосы. За это его прозвали: «Босая голова». А за фамилию – «Дважды еврей Советского союза».
Эпоха перемен
В 1989 году, в разгар Перестройки, народным депутатом СССР от Ленинграда был избран Анатолий Александрович Собчак. На первом съезде он вошел в состав Верховного Совета СССР. В апреле 1990 он избирается депутатом Ленсовета, а 23 мая того же года – председателем Ленсовета. В 1991 году Собчак становится первым всенародно избранным прямым голосованием мэром Санкт-Петербурга. По его инициативе в городе проводится референдум о возвращении Ленинграду его исторического имени – Санкт-Петербург. Началась эпоха подлинного возрождения Петербурга, которая в городском фольклоре своеобразно и исключительно метко характеризовалась сначала: «Еще не Одесса, но уже не Ленинград», – а затем: «Уже не Одесса, но еще не Петербург».
Между тем до того малоизвестный доцент юридического факультета ЛГУ, доктор юридических наук и профессор того же факультета Анатолий Александрович Собчак становится публичным политиком, имя которого известно каждому петербуржцу. Одновременно с именем мэра у всех на слуху появляется имя его жены – Людмилы Борисовны Нарусовой.
Людмила Борисовна родилась в 1951 году в Брянске. Отец Нарусовой, еврей по происхождению, Борис Моисеевич Нарусов /Нарусович/ работал директором Дома культуры, потом закончил исторический и дефектологический факультеты и стал директором школы для глухих. Мать, Валентина Владимировна Нарусова, в девичестве Хлебосолова, работала в брянском кинотеатре «Октябрь» администратором, потом – директором.
В Петербурге Нарусову называли не иначе как «Наша Раиса Максимовна», сравнивая ее с Раисой Максимовной Горбачевой – супругой первого президента СССР Михаила Сергеевича Горбачева, принимавшей активное участие в делах мужа. Нарусова и в самом деле на публике позиционировала себя важной персоной, от которой, как ей казалось, зависит не только судьба ее мужа, но и судьба всего города. Кстати, этот присвоенный ею самой себе статус она неоднократно подтверждала и после смерти Анатолия Александровича: «Вдова Собчака – для меня высшая должность» – любила повторять она при каждом удобном случае.
В городском фольклоре ее окрестили «Собчаковной» и «Собчачкой», а их вместе называли: «Мэр Собчак и его жена Новорусова». Каламбур отсылал к появлению в общественной жизни России так называемых «новых русских», как называли представителей нового социального слоя, сделавших себе имя, карьеру и состояние в 1990-е годы, после распада Советского Союза.
В петербургскую городскую мифологию Людмила Борисовна Нарусова вошла в образе некоего печального вестника смерти. В иудаизме это ангел, которого Бог посылает на землю, чтобы забрать жизнь человека, обреченного на смерть.
С ее именем фольклор связывает смерть митрополита Петербургского и Ладожского Иоанна, поразившую Петербург как гром среди ясного неба. Митрополит умер на глазах у сотен людей во время торжественной презентации нового отеля «Северная корона», что строился тогда на Карповке. Скудные газетные сообщения сводились к драматической истории, согласно которой в разгар праздника к митрополиту подошел мэр Петербурга Анатолий Александрович Собчак, чтобы справиться о самочувствии главы Санкт-Петербургской епархии. Со словами, что тот «довольно хорошо выглядит», Собчак отошел в сторону. Вслед за ним к митрополиту подошла его супруга Людмила Борисовна Нарусова. Иоанн осенил ее крестом… и при этом начал крениться, а через мгновение упал на пол. Через два дня Иоанна похоронили на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.
Не менее драматично складывалась в последние годы и жизнь мужа Людмилы Борисовны – Анатолия Александровича Собчака. После того как на перевыборах мэра он проиграл своему заместителю Владимиру Яковлеву, чья сомнительная избирательная кампания, по слухам, поддерживалась Москвой, Собчак подвергся неслыханной травле, не последняя роль в организации которой принадлежала Федеральной службе безопасности /ФСБ/. Он был неудобен во власти и тем более опасен вне ее. Его безуспешно пытались обвинить в коррупции и в каких-то махинациях с квартирами. Обстановка была накалена до такой степени, что он был вынужден на какое-то время покинуть страну. Но как только политическая ситуация в России изменилась, Собчак тут же вернулся в Петербург и активно включился в общественную жизнь страны. Но не выдержало сердце.
Девятнадцатого февраля 2000 года, находясь в гостях у калининградского губернатора, первый мэр Петербурга скоропостижно скончался. Как утверждает фольклор, накануне в петербургской квартире Собчака у его супруги Людмилы Нарусовой разбилось маленькое карманное зеркальце. Придала ли в тот момент Людмила Борисовна какое-то значение этому мистическому факту, сказать с полной достоверностью невозможно. Но на выставке под символическим названием «Угадавший время», организованной в Музее политической истории России в годовщину смерти «последнего романтика в политике», как стали называть Собчака позже, это расколотое зеркальце заняло подобающее место.
Людмила Борисовна Нарусова
Много позже в квартире Собчака его близкие обнаружили и другое пророчество, якобы предшествовавшее смерти Анатолия Александровича. Оно также было непосредственно связано с Людмилой Борисовной. За пять лет до его кончины художник Илья Глазунов написал два парных портрета. Поясной – Собчак со сложенными руками на фоне Исаакиевского собора, и другой – портрет Людмилы Нарусовой. На нем изображена сидящая на стуле дама в черном костюме и черной шляпке со сложенными на коленях руками. Точь-в-точь скорбящая девушка, или, по словам дочери бывшего мэра, «мама в образе вдовы за пять лет до смерти отца».
Пик популярности Анатолия Александровича Собчака совпал с пиком общественной активности петербуржцев, подогреваемой непреодолимым желанием вернуться к традиционным ценностям, отвергнутым большевиками в 1917 году. Вслед за возвращением исторического имени Санкт-Петербургу начала стремительно меняться топонимическая карта города. С адресных табличек на фасадах зданий исчезли имена террористов, цареубийц и экспроприаторов: Андрея Желябова, Софьи Перовской, Степана Халтурина, Ивана Каляева и прочих. Затем дошла очередь до основоположников теории и практики коммунизма. Был переименован проспект Карла Маркса, он снова стал Сампсониевским. Прозрачный намек на его прежнее название сохранился, пожалуй, только в фольклоре. Маршрут с проспекта Карла Маркса к памятнику Ленину у Финляндского вокзала среди ленинградских таксистов и сейчас называется: «С бороды на лысину».
Заметно изменилось отношение и к самому «немецкому еврею» Карлу Марксу. Вот анекдот, появившийся в рассматриваемое нами время. Объявление по радио: «Дорогие товарищи, приглашаем вас в Дом культуры имени Первого мая на Карла Маркса, 37, на кинофестиваль „Израиль сегодня“. За два часа вы побываете в Израиле, приятно отдохнете, встретитесь с хорошими людьми». – «Простите, но при чем там Карл Маркс?» – «Карл Маркс там ни при чем. Карл Маркс там – проспект».
Площадь Ленина и Ленинский проспект пока еще сохраняют советские названия, хотя они давно уже утратили свой первоначальный идейно-политический смысл. Старушка спрашивает у молодого человека: «Сынок, как найти площадь Ленина?» Молодой человек долго думает, чешет затылок, потом вспоминает: «А это очень просто, бабуля. Надо длину Ленина умножить на его ширину». И Ленинский проспект на молодежном сленге называется «Ленновским», осознанно или бессознательно перепутывая имена вождя всемирного пролетариата и британского рок-музыканта, певца, поэта и композитора, одного из основателей и участника группы «The Beatles» Джона Леннона.
Как все
В 1911 году в статье «Вместо апологии» основатель и идеолог сионизма, писатель, поэт, публицист, журналист и переводчик Владимир Жаботинский писал: «Мы народ, как все народы; не имеем никакого притязания быть лучше. В качестве одного из главных условий равноправия евреев мы требуем признания нашего права иметь своих мерзавцев, как их имеют и другие народы». Оставим в стороне специфически конкретный словарный спектр значений слова «мерзавец», которые характеризуют «подлого, мерзкого человека, негодяя», и поговорим просто о евреях с сомнительной, неоднозначной биографией, бросающей некоторую тревожную тень на всю нацию. Тем более что за тысячи лет изощренного антисемитизма евреи привыкли к тому, что если Иванов украл, то Иванов – вор, а если Рабинович украл – то все евреи воры.
В 1846 году родилась известная по прозвищу «Сонька – Золотая Ручка» знаменитая варшавско-одесско-петербургская воровка Софья Блювштейн, она же Рубинштейн, она же Школьник, она же Бреннер, а в девичестве – Шейндли Сура Лейбовна Соломоник. В полицейских картотеках большинства крупных европейских городов она известна также по фамилии одного из своих мужей как Софья Сан Данато. Если верить фольклору, о месте ее рождения до сих пор спорят два города: Варшава и Одесса. Петербург был одним из мест приложения ее воровского таланта. Сонмы легенд вокруг ее имени в основном сводятся к тому, что она была иностранной шпионкой, жила в турецком гареме и основала школу преступников в Лондоне. Сонька и в самом деле в Европе считалась главой русских уголовников, благодаря чему газеты того времени приписывали ей все самые знаменитые ограбления, хотя, если следовать официальной статистике, большинство из них произошли в годы, когда Сонька отбывала ссылку в Сибири.
- Была лихая Сонька, ручка золотая,
- Но судьба-злодейка снова вбила клин.
- Брошенная всеми, такая молодая,
- Везли ее этапами на остров Сахалин.
По легендам, Сонька дважды бежала с каторги, будто бы только затем, чтобы повидать своих малолетних детей, которых у нее, по одним сведениям было двое, по другим – четверо. Сонька умерла на Сахалине, где отбывала свой последний срок. Там же будто бы и похоронена. Однако в Москве живет легенда о том, что могила Соньки находится на московском Ваганьковском кладбище. Могилу украшает привезенный из Италии памятник – женская беломраморная фигура под огромными черными пальмами. На могиле всегда живые цветы и россыпи монет. Пьедестал памятника покрыт надписями: «Соня, научи жить», «Солнцевская братва тебя не забудет», «Мать, дай счастья жигану», «Соня, помоги», «Соня, научи». Памятник будто бы заказан на деньги одесских, неаполитанских, лондонских, питерских или прочих мошенников.
Имя Соньки Золотой Ручки приобрело такую популярность в преступном мире, что превратилось в метафору удачливости, везения. Так, еще до революции одну везучую, или, на воровском жаргоне, фартовую, питерскую воровку, промышлявшую в меховых лавках Гостиного двора, называли: «Сонька Меховая Ручка». А в Одессе «Бронзовой Рукой» называли ее сына Мордуха, такого же афериста, как и мать.
В 1920-х годах головокружительные успехи массовой коллективизации сельского хозяйства, достигнутые Советским союзом, подвигли Сталина на внедрение таких же принципов коллективной организации труда в творческих профессиях. Прекращалась деятельность разрозненных неофициальных и полуофициальных художественных и литературных групп, кружков и объединений, а всех свободных художников, композиторов, писателей приглашали «добровольно» вступить в творческие союзы. Они должны были подчиняться единому уставу, общей дисциплине, одному начальнику и нести коллективную ответственность за все, что происходит в их среде. Так было легче руководить и проще контролировать. Взамен им были обещаны социальные привилегии и забота партии и правительства о творческом благополучии. Издание книг, творческие командировки, дома отдыха, дачи, премии, продовольственные наборы и прочие блага, включая письменные принадлежности, нотную бумагу, холсты и краски, преимущественно предоставлялись только членам союза.
Одним из таких объединений стал созданный в 1934 году в Москве Союз советских писателей с отделениями во всех крупных городах и столицах союзных республик. В распоряжение Ленинградского отделения был отдан особняк графа Шереметева на бывшей Шпалерной, а в то время улице Воинова, который вскоре назвали Домом писателей имени В. В. Маяковского. Гипсовый бюст пролетарского поэта встречал посетителей в вестибюле. Говорят, ему не однажды отламывали голову, но каждый раз ее вновь водружали на могучие плечи трибуна революции.
В кулуарах Дома писателей любили рассказывать легенду о бывшей хозяйке особняка, выжившей из ума старухе Шереметевой. Будто бы она, большая любительница бездомных кошек, умирая, завещала особняк своей последней питомице, которая долгие годы встречала посетителей дома писателей с гордым достоинством хозяйки. Среди писателей эту местную мурлыкающую достопримечательность прозвали Графинюшкой и чуть ли не целовали ей лапку.
Нравственная атмосфера среди писателей была душной. Творческая критика на заседаниях секций в основном сводились к проработкам, а по сути к травле писателей. Доставалось всем, но особенно неординарным, талантливым и одаренным. Блестящих писателей-фантастов братьев Аркадия и Бориса Стругацких с легкой руки известного острослова Михаила Светлова даже прозвали Братьями Ругацкими, так часто под видом дружеских обсуждений произведений их унижали и втаптывали в грязь. Поводом для проработок могли послужить самые невинные строчки, показавшиеся бдительным идеологическим стражам излишне ассоциативными, а потому предосудительными. Сохранился анекдот о том, как это происходило. Однажды на заседании секции поэзии подвергли критике даровитого поэта Геннадия Григорьева за то, что он в одном из своих стихотворений позволил себе сказать: «Пусть Саша гуляет вдоль Мойки, // Мы Сашу с собой не берем». «Разве можно так о Пушкине», – с обидой за «наше все» возмутился председатель секции Семен Ботвинник. «Нет, нет, – возразил с места Александр Семенович Кушнер, которого недоброжелатели называли Скушнером – это не про Пушкина, это про меня!» Рассказывают, будто Геннадий Григорьев после этого приходил на собрания союза в противогазе, всем своим видом демонстрируя, что здесь «дурно пахнет».
И действительно, здесь происходили самые позорные события в жизни ленинградского писательского сообщества. Бурно приветствовали бесчеловечные погромные постановления ВКП/б/ 1946 и 1948 годов. Единогласно голосовали за лишение членства в союзе писателей Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, осуждали Бориса Пастернака и Александра Солженицына за их принципиальную позицию по отношению к советской власти. Клеймили Иосифа Бродского, позорно обвиненного в тунеядстве. Подвергали невиданному остракизму писателей, уезжавших за границу на постоянное место жительства, как самостоятельно, по собственной инициативе, так и насильно изгнанных из страны.
У ленинградской общественности большой счет к союзу советских писателей. Если верить городскому фольклору, между Домом писателей на улице Воинова и «Большим домом» на Литейном проспекте существовал подземный ход. Сотрудники в форме с Литейного и сотрудники в штатском из Дома писателей регулярно пользовались им для решения неотложных вопросов по сохранению в девственной чистоте и неприкосновенности советской идеологической системы.
Иногда цинизм и тех и других достигал наивысшей степени хамства и наглости. Известно, что ленинградские писатели, еще совсем недавно единогласно проголосовавшие за исключение Зощенко из писательского союза, после смерти писателя спохватились и решили оригинальным образом повиниться перед коллегой, устроив ему почетные посмертные проводы в Доме писателей. Это вызвало невиданный переполох в «Большом доме». Как отнестись к всенародным проводам опального писателя, они не знали. На всякий случай к Дому писателей стянули сотни сотрудников в парадной милицейской форме. Оскорбленный таким поведением работников КГБ, директор Дома писателей будто бы позвонил в отделение милиции: «В чем дело, товарищ начальник? Мы не привыкли хоронить писателей с милиционерами в форме». И услышал в ответ: «Так-так. Не привыкли в форме? Ну, в таком случае мы их переоденем в штатское». И переодели. Так, в сопровождении сотрудников в штатском тело писателя было доставлено в Сестрорецк, где он последнее время жил и работал и где на местном погосте был предан земле.
Что можно было ожидать от такого «творческого союза», хорошо известно. Впрочем, сами писатели это понимали.
- Живет в Москве литературный дядя,
- Я имени его не назову.
- Одно скажу: был праздник в Ленинграде,
- Когда его перевели в Москву.
- Ужель дерьмом бедна столица,
- Что Питер должен с ней делиться?
В городском фольклоре Дом писателей не жаловали. Его оскорбительно называли: «Дом макулатуры» и уничижительно: «Писдом». С самим зданием Дома писателей судьба распорядилась по-своему. Осенью 1993 года в особняке Шереметева случился пожар. Пикантность ситуации подчеркивалась тем, что граф Шереметев был основателем пожарного дела в Петербурге. Пожары в его особняке случались и раньше. Первый произошел еще при его жизни. Трижды горел особняк в советское время. В результате последнего пожара выгорело все внутреннее убранство и обрушилась кровля.
Со временем и союз писателей распался, разделившись на две конфликтующие организации. Только совсем недавно была предпринята попытка объединить петербургских литераторов под одной крышей. Что из этого выйдет – сказать трудно, но Дом петербургских писателей находится теперь уже на новом месте в другом районе города.
Недобрую память о себе оставил в петербургском городском фольклоре член Союза писателей, советский литературовед Лев Абрамович Плоткин. Это о его даче на Озерной улице дачного поселка Комарово, которую писатели называли «Дача-на-крови», Анна Андреевна Ахматова, каждый раз проходя мимо, говорила: «О, этот фундамент замешан и на моих капельках крови». Частица «и» в этой фразе вовсе не случайна. Известно отношение к Плоткину и других ленинградских писателей. Так, Михаил Зощенко в разговоре с одним из своих влиятельных приятелей как-то проговорился: «А знаете, каким я вижу вас в своем воображении?.. Я сижу в саду, в летнем ресторанчике, и попиваю пиво, и вдруг вижу: вдалеке клубится пыль, и вы на белом коне подъезжаете и кладете мне на стол отрубленную голову Плоткина».
Надгробие над прахом Плоткина на Комаровском кладбище представляет собой композицию из трех мощных, монументальных, вырубленных из красного гранита, стилизованных книжных томов критических трудов Плоткина. При жизни он был одним из самых яростных «проработчиков» и гонителей Михаила Зощенко и Анны Ахматовой. Знатоки утверждают, что каменные книги – это именно те три тома пасквилей, которые долгие годы отравляли жизнь великой поэтессы. Но справедливость восторжествовала, и каждому дано по заслугам его. Слава Ахматовой преумножилась, а сам Плоткин не выдержал тяжести облыжных каменных книг. И они навеки погребли под собой ныне всеми забытого советского литературного деятеля.
Там же, на Комаровском кладбище, покоится прах другого советского литературоведа – Бориса Соломоновича Мейлаха, известного среди коллег по литературному цеху широким использованием всевозможных цитат из классиков марксизма-ленинизма. Его дача в Комарово называлась «ЦИТАдель Мейлаха» или «Спас-на-цитатах». Известно, что в первую очередь вожделенные дачи получали те, кто активно и беззаветно сотрудничал с советской властью, кто доказывал ей свою верность и преданность, порою ценой лжи и предательства своих же товарищей по перу. Такие дачи были хорошо известны. Их, по аналогии с известным собором на Екатерининском канале, называли: «Спас-на-крови».
Хорошо известен петербургскому фольклору и советский литературовед Лев Васильевич Пумпянский, который до перехода в православие в 1911 году был Лейбом Мееровичем Пумпяном. По рассказам сына Анны Ахматовой и Николая Гумилева Льва, или ГумиЛевушки, как его называли близкие, он трижды подвергался аресту. Первый раз был доставлен в «Кресты» прямо с занятий на историческом факультете Ленинградского университета в 1935 году. Вторично был арестован в 1938 году. Затем – в 1949-м.
Как горько шутил сам Гумилев, первый раз его посадили за себя, второй – за папу, третий – за маму. И действительно, первый арест был случайным. Он оказался в доме одного из знакомых в тот момент, когда туда нагрянули с обыском. Через несколько дней ни в чем не подозреваемого Гумилева отпустили. Об аресте 1938 года Гумилев также рассказывал в частных беседах. На одной из лекций в Ленинградском университете известный советский историк литературы Пумпянский стал издеваться над стихами Николая Степановича Гумилева: «Поэт писал про Абиссинию, а сам не был дальше Алжира. Вот он, пример отечественного Тартарена!» Не выдержав, Лев Гумилев крикнул с места: «Нет, он был не в Алжире, а в Абиссинии!» Пумпянский снисходительно парировал: «Кому лучше знать – вам или мне?» И услышал в ответ: «Конечно, мне». Аудитория разразилась хохотом. В отличие от профессора, студенты знали, чьим сыном был их сокурсник. Видимо, этот смех так подействовал на Пумпянского, что он прервал лекцию и побежал жаловаться. Гумилева судили и отправили в лагерь за Полярным кругом. Там он и отсидел свой первый срок – «за папу».
Дважды – в 1945–1948 и 1955–1965 годах – первым секретарем ленинградского отделения Союза писателей избирался поэт Александр Прокофьев. В служебной биографии Александра Прокофьева есть немало позорных страниц. На его счету не одна поломанная творческая судьба. В 1946 году на совещание редакторов литературных журналов в ЦК среди прочих был вызван и Прокофьев. Присутствовал Сталин. Зашел разговор об Ахматовой. «Зачем вытащили эту старуху?» – спросил вождь. И хотя вопрос был адресован не ему, Прокофьев не удержался. «Ее не переделаешь», – с досадой сказал он, будто бы оправдываясь.
Прокофьев был одним из главных вдохновителей позорного суда над Иосифом Бродским в 1964 году. Будто бы Прокофьеву, или Прокопу, как его за глаза называли писатели, подсунули какую-то эпиграмму в его адрес. В ней беззастенчиво рифмовалось его прозвище с задней частью тучного тела первого секретаря. Эпиграмма была безымянной, но услужливые лизоблюды подсказали своему литературному начальнику фамилию Бродского. Этого было достаточно, чтобы делу о тунеядце Бродском дали зеленый свет. Как выяснилось впоследствии, автором эпиграммы был другой достаточно известный поэт, но к тому времени судьба будущего лауреата Нобелевской премии была уже решена.
Инструментом в руках Прокофьева в фабрикации дела Бродского стал завхоз проектного института Гипрошахт, член народной дружины Дзержинского района Ленинграда, некий жулик, проходимец, авантюрист и записной антисемит еврейского происхождения Яков Михайлович Лернер, которого впоследствии Бродский назовет своим «Черным крестником».
Двадцать девятого ноября 1963 года в газете «Вечерний Ленинград» за подписями Лернера и еще двух активных борцов за социалистический быт, штатных сотрудников газеты Медведева и Ионина, была опубликована статья-донос «Окололитературный трутень». В статье Бродский был назван «пигмеем, самоуверенно карабкающимся на Парнас», которому «неважно, каким путем вскарабкаться на Парнас», что он «не может отделаться от мысли о Парнасе, на который хочет забраться любым, даже самым нечистоплотным путем». Клеймили его даже за то, что он желает «карабкаться на Парнас единолично». Многократное повторение слова «карабкаться», видимо, имеет отношение не столько к Бродскому, сколько к художественному вкусу авторов доноса. Но именно эта статья и дала зеленый свет дальнейшим событиям в судьбе Бродского.
Если бы знал Прокофьев, каким грязным инструментом он пользовался в борьбе с Бродским! Уже после высылки Бродского за границу Лернер был отдан под суд за подделку орденских документов и осужден на три года лагерей. Как вспоминал знавший его поэт Евгений Рейн: «На пиджаке его всегда красовалось несколько орденских колодок. Он охотно рассказывал о своих военных подвигах. Как он прокладывал Дорогу жизни по Ладожскому озеру во время блокады, как вылавливал немецких диверсантов, как к его советам прибегали маршалы Жуков, Говоров, Рокоссовский. Говорилось все это буднично, без нажима. Дескать, это все было, было… Маршалы и генералы могут подтвердить». Как потом оказалось, «все его ордена и медали – фальшивки. Он где-то раздобыл чистые наградные листы и попросту заполнял их на свое имя. Он даже наградил себя орденом Ушакова I степени, который присуждался за победы на флоте. К Дороге жизни через Ладогу он тоже не имел никакого отношения».
Довлатов рассказывает, как ленинградский искусствовед Герасимов, присутствовавший на суде над Иосифом Бродским, услышав приговор, встал и громко, с нескрываемым удовлетворением выкрикнул: «Бродский – в Мичигане, Лернер – в Магадане!»
Сложным и противоречивым является отношение городского фольклора к личности подруги Владимира Маяковского Лили Юрьевны Брик.
Любимая женщина и муза Владимира Маяковского Лиля Брик родилась в еврейской семье. Она была дочерью Урия Александровича Кагана, присяжного поверенного при Московской судебной палате, и рижанки Елены Юрьевны Берман. Окончила Московскую консерваторию. После окончания гимназии, в 1909 году, поступила на математические курсы Герье, затем перешла на Архитектурные курсы. С 1911 года училась лепке в Мюнхене в студии Швегреле. Еще в гимназии Лиля познакомилась с Осипом Бриком. В 1912 году они поженились.
С Маяковским Лиля впервые встретилась в июле 1915 года в Петрограде. Ее сестра Эльза привела поэта в квартиру Бриков на улице Жуковского. Маяковский прочитал новую поэму «Облако в штанах» и тут же посвятил ее Лиле. Вскоре последовал бурный роман, нашедший отражение во многих стихах и поэмах Маяковского.
Известно, что личная жизнь Маяковского переплетена не только с жизнью Лили, но и с жизнью ее официального мужа Осипа, фамилию которого она носила. Их странная и непонятая многими современниками семейная жизнь втроем наложила неизгладимый отпечаток на всю личную и творческую жизнь поэта, а по некоторым свидетельствам, стала одной из причин его самоубийства. Страстно влюбленному Маяковскому приходилось выслушивать от любимой женщины проповеди свободной любви и признания в том, что с Маяковским ей хорошо, но любит она только своего законного мужа Осипа. При этом Осип Брик мог стоять тут же, у дверей спальни, откуда только что вышли Лиля и Маяковский, и снисходительно выслушивать откровения своей супруги.
Впрочем, в богемной среде мода на «брак втроем» была довольно распространенной еще с начала XX века. Ее приверженцами были Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, Вячеслав Иванов и многие другие. Они утверждали, что «брак вдвоем» – ветхозаветный общественный институт, который отменен Новым заветом. После революции эта «религиозная» система взглядов на брак была заменена революционной теорией «стакана воды», согласно которой удовлетворение страсти приравнивалось к утолению жажды. «И если у тебя просят стакан воды, то имеешь ли ты моральное право отказать в этом?» – вопрошали апологеты этой теории.
После революции активной проповедницей новых половых отношений была известная русская революционная деятельница Александра Михайловна Коллонтай. С тех пор в фольклоре сохранилась даже поговорка: «По примеру Коллонтай ты жене свободу дай!» Особенно пылко она пропагандировала «крылатого эроса революции», который должен был способствовать скорейшему появлению все новых и новых строителей коммунизма. Чему же удивляться, если на суде комсомольский вожак Константин Кочергин, обвиняемый в организации группового изнасилования в Чубаровом, ныне Транспортном, переулке, которое произошло 10 сентября 1935 года, мог наивно воскликнуть в адрес жертвы насилия: «Она же наш товарищ по классу и должна была помочь нашему половому удовлетворению».
Так что к бытовому поведению Маяковского общество относилось снисходительно и терпимо. Об этом можно судить по шуточному завещанию, якобы оставленному поэтом после смерти. Завещание умело пародировало стиль Маяковского, и было видно, что составили его ироничные, но вовсе не безжалостные остроумцы того времени:
- Товарищ правительство!
- Покорми мою маму,
- Ольгу согрей и другую сестру.
- Заодно и согрей уж гулящую Лилю,
- А я себе спокойненько умру.
- Хватит волноваться,
- Счастливо оставаться.
В Петербурге Брики жили на улице Жуковского, рядом с домом Маяковского на Надеждинской улице. Осип Брик считался теоретиком литературы, часто выступал с лекциями и докладами по стихосложению. Но не только. Однажды на дверях их дома кто-то написал: «Здесь живет не исследователь стиха, а следователь ЧК». Среди творческой интеллигенции в то время ходила эпиграмма, авторство которой приписывали Есенину:
- Вы думаете, что Ося Брик —
- Исследователь русского стиха?
- А на самом деле он шпик
- И следователь ЧК.
Насколько осведомлены были современники, стало ясно только позднее, когда в архивах ЧК обнаружились удостоверения сотрудников этой организации. Среди них числились и друзья Маяковского. Если верить газетным сообщениям на эту тему, удостоверение Лили Брик имело номер 15073, Осипа – 25541. Впрочем, это было время, когда вся страна усилиями пресловутых органов госбезопасности опутывалась тайной сетью доносчиков и осведомителей, и был ли вовлечен в эту опасную пляску жизни и смерти сам Владимир Маяковский, можно только предполагать. Так или иначе, но по стране ходила легенда о том, что Маяковский был убит «в результате чекистского заговора, во главе которого стояла Лиля Брик».
Впрочем, если не прямая, то косвенная вина Лили Брик в гибели поэта для многих исследователей жизни Маяковского была очевидна. Но если даже это и так, то Лиля Брик сполна расплатилась с Маяковским. По некоторым сведениям, знаменитая фраза Сталина о том, что «Маяковский был и остается величайшим поэтом советской эпохи», принадлежит ей. Как известно, некоторое время после трагической гибели поэта имя Маяковского было вычеркнуто из жизни страны. Его мало упоминали в прессе, на него редко ссылались, мало цитировали. И тогда Лиля решила обратиться с личным письмом к Сталину. Там-то она и напомнила «вождю всего прогрессивного человечества», что сделал своим творчеством Маяковский для партии Ленина-Сталина. Формула понравилась. Оставалось только присвоить ее себе и донести до сознания советского народа.
По отношению к Лиле Маяковский всегда оставался верным и преданным влюбленным, или Щеном, как он сам себя называл в письмах к ней. И не раз это доказывал на деле. Однажды Лиля потребовала от него, казалось, невозможного: добыть для нее автограф самого Блока. Футурист Маяковский, совсем еще недавно призывавший «сбросить Пушкина с корабля современности», не представлял себе, как он сможет обратиться с такой просьбой к последователю Пушкина, Тютчева и Фета, символисту Блоку, холодное, а то и неприязненное отношение которого к авангардистской поэзии было общеизвестно. Однако ослушаться всемогущей Лили он не мог. И он выпросил-таки у Блока автограф для нее.
Между тем нельзя забывать и об известном цинизме, который позволяла себе Лиля по отношению к Маяковскому. Она не раз говаривала друзьям и знакомым: «Вы себе представляете, Володя такой скучный, он даже устраивает сцены ревности». Мало трогало Лилю, избалованную мужским вниманием, и преувеличенно восторженное внимание Маяковского к ней. В его любовных переживаниях она видела даже своеобразную пользу. «Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи», – говорила она.
Нам же хотелось добавить, что, несмотря ни на что, до конца своих дней Лиля Юрьевна Брик, которая скончалась в 1978 году, пережив влюбленного поэта более чем на 30 лет, не снимала золотое кольцо, подаренное ей Маяковским. На кольце были выгравированы три заглавные буквы ее инициалов: ЛЮБ. Следовавшие друг за другом без каких бы то ни было пробелов или знаков препинания, они составляли бесконечно повторяющееся одно-единственное слово «ЛЮ-БЛЮБЛЮБЛЮБ…»
Имя
Название древнееврейского языка «иврит» и принятое во всем мире название одного из древнейших народов мира «еврей» происходят из одного и того же корня, который в переводе означает «та сторона». В незапамятные ветхозаветные времена «той стороной» слыл другой берег реки Евфрат. Из этого можно сделать вывод, что в древности евреями считались люди «заречные», «потусторонние», то есть «пришельцы с той стороны». И хотя современные евреи называют себя иудеями, то есть людьми Иудейского царства, впервые слово «еврей» появилось в первой книге Ветхого завета – Книге Бытия. Так называли скитальца Авраама, который пришел на Землю обетованную из-за Евфрата. В древности такая практика идентификации и самоидентификации народа по географическому принципу была явлением обыкновенным и общепринятым. Кстати, из того же корня происходит и название современной науки гебраистики, изучающей еврейский язык, историю евреев и все, что так или иначе связано с этими понятиями. А гебраизмами называются слова, заимствованные русской языковой практикой из древнееврейского иврита и из более современного еврейского языка идиш. Их много. Это и эдем /сад Адама/, и махлевать /подрезать; разбавлять вино/, и малахольный /ангел/, и ксива /писание/, и суббота /покоиться, прекращаться, воздерживаться/, и бегемот /нильский гиппопотам, водяной бык/, и манна /хлеб, который Господь дал вам в пищу/, и мессия /помазанник/, и серафим /пылающий, огненный/, и фраер /свободный/, и сатана /враг/, и аминь /исполнитель/, и шабаш /суббота/, и хохма /мудрость/, и параша /кал/, и блат /тайное/ и мусор /доносчик/ в значении «милиционер», и шухер /черный/ и многие, многие другие.
Наиболее часто напоминают о еврейском присутствии в русской культуре имена библейского происхождения. В современных словарях русских имен их около ста. Причем, большинство взято из православных святцев, широко используемых священниками и родителями при крещении младенцев. Среди них есть и такие, которые неподготовленному читателю даже не приходит в голову называть инородными по этимологии, так привычно, по-русски, они звучат. Вот только некоторые из них.
Мария – происходит от древнееврейского имени Мириам, что, по одной версии, идет от корня, означающего «отвергнутая», по другой – от слова «печальная», хотя православная традиция переводит имя как «госпожа». Так звали мать Иисуса Христа.
Иван – в переводе с древнееврейского: «будет помилован» или «Яхве /Бог/ помиловал. Наиболее известный евангельский персонаж с этим именем – Иоанн Креститель. Женский вариант этого имени – Жанна.
Михаил – буквально переводится с древнееврейского как «Кто подобен Богу?» в значении «никто не равен Богу». Иногда значение имени Михаил толкуется в невопросительной форме: «Кто как Бог» или «Тот, Кто как Бог». Так звали одного из архангелов.
Елисей – имя древнееврейского происхождения, в оригинале – Элиша, означающее «Мой Бог – спасение».
Гаврила – еврейское значение «Сильный, как Бог». Известен один из архангелов с этим именем.
Авдей – происходит от древнееврейского «служитель Бога Яхве».
Матвей – древнееврейское имя, означающее «дарованный Богом». Имя одного из четырех евангелистов.
Анна – женское древнееврейское имя, переводится как «расположение, благосклонность, благоволение». Анной звали мать Девы Марии.
Отдельного разговора в связи с петербургско-еврейской темой нашего повествования заслуживают имена Адам и Самсон. Сегодня они не так часто используются, и более всего о них напоминают не сами имена, а фамилии, от них образованные: Адамов и Самсонов. Не забудем, что, в отличие от имен, фамилии по мужской линии переходят из поколения в поколение, оставаясь при этом неизменными.
Мужское имя Адам является одним из самых знаменитых в мире. Оно широко распространено и одинаково почитается во всех авраамических религиях – иудейской, мусульманской и христианской. Ведь так, согласно Ветхому Завету, звали первого человека, созданного Богом. Именно Адам стал прародителем человеческого рода. На древнееврейском языке иврит «Адам» означает «человек, сотворенный из красной глины» или «земли». Во всяком случае, слова «Адам», «земля» и «красный» являются однокоренными.
Камень в Старом Петергофе
В петербургской мифологии Адам в первую очередь связан с одним из самых ранних по происхождению ближних пригородов Петербурга – Старым Петергофом. Среди его жителей издавна бытует удивительная легенда о необыкновенном валуне, с незапамятных времен намертво вросшем в землю. В свое время какой-то неизвестный умелец превратил этот памятник Ледникового периода в человеческую голову – некий символ вечной мудрости и невозмутимого покоя. В народе этот «очеловеченный» камень получил несколько прозвищ, в том числе «Старик», «Голова» и, что особенно важно в нашем контексте, – «Адам».
Известно, что в славянской мифологии библейский Адам представляется гигантом, в черепе которого «помещается чуть ли не триста человек», и что «голова Адама была размером с гору». Известно и то, что в некоторых местах в Сибири и на севере России большие окаменелые деревья называют «костями Адама». Неслучайно людей необычно большого роста и сегодня называют: «Адамище» или «Адамина». В одном из старинных духовных стихов поется о том же самом:
- У нас мир – народ от Адамия;
- Кости крепкие от камения;
- Телеса наши от сырой земли;
- Кровь – руда наша от черна моря.
Как утверждают обыватели, старопетергофская «Голова» постепенно уходит в землю, становится все меньше и меньше, но происходит это так неуловимо медленно, а голова столь велика, что жители полны несокрушимой уверенности, что их городу ничто не угрожает, пока эта чудесная скульптура видна над поверхностью земли.
А теперь вернемся из Старого Петергофа в Петербург. В 1815 году, с окончанием строительства Биржи, оформляя площадь перед ней на Стрелке Васильевского острова, архитектор Тома де Томон устанавливает два мощных маяка – Ростральные колонны, украшенные носовыми частями кораблей – рострами. Колонны должны были олицетворять морское могущество России. У подножий колонн попарно восседают могучие женские и мужские фигуры из пудостского камня, изваянные артелью каменотесов во главе с каменных дел мастером Самсоном Сухановым. По традиции принято считать, что это аллегории русских рек Волги, Невы, Днепра и Волхова. Однако известный петербургский историк Е. В. Анисимов утверждает, что «никто точно не знает, кого изображают фигуры у подножий Ростральных колонн». Между тем в народе у этих скульптур есть и другие имена. Одни считают их памятниками легендарным Василию и Василисе, первым островным жителям, по именам которых назван и сам остров, другие – полагают, что это изваяния бога морей Нептуна и римской богини искусств и ремесел Минервы, а третьи видят в мощных каменных изваяниях скульптурные изображения наших прародителей Адама и Евы. В русской интерпретации они иногда выступают как «Адам и Дева» или «Иван и Ева».
Мужская фигура у основания Ростральной колонны. 2014 год
Но и это еще не все. Восточная оконечность Стрелки Васильевского острова, на которой установлены Ростральные колонны, оформлена изящными гранитными спусками к Неве с причальной стенкой и поразительными по совершенству каменными шарами на постаментах. Согласно легендам, огромные гранитные шары вырубил знаменитый Самсон Суханов без единого измерительного инструмента, на глаз. В советские времена в Ленинграде зародилась и живет до сих пор традиция. Молодожены приходят на Стрелку, торжественно, в сопровождении гостей спускаются к Неве и разбивают о причальную стенку бутылку шампанского. На счастье. Потом в торжественном молчании опускают на невские воды цветы – в знак предстоящего долгого и счастливого совместного плавания. Напомним, что традиция разбивать на свадьбе тарелку, бокалы или бутылку с вином впервые зародилась среди евреев еще в I веке нашей эры. Первоначально она служила символом разрушения Иерусалимского Храма и напоминанием о том, что даже в разгар праздничного веселья евреи не забывают о трагических страницах своей истории.