Герой не нашего времени. Эпизод II Полковников Дмитрий
И введенная в тридцать четвертом году присяга сложившуюся ситуацию трактовала однозначно: изменять фюреру, значит предать отечество[293].
При таких делах, немецкий «человек с ружьем», особо не возражая, наводил «новый порядок» вне Германии. Нет, человечность у них осталась, где-то очень в глубине души. Достучаться до нее окончательно удалось только в мае сорок пятого года.
Командование вермахта, делая серьезные лица, перепечатывало директивы нацистов на своих бланках и направляло их в войска. Став приказом, они претворялись в жизнь с традиционной педантичностью. Высококультурный и аполитичный немецкий солдат в собственных глазах им же и оставался, даже когда жег деревни и города, насиловал, убивал беззащитных людей, гадил и пакостил везде, куда ступала его нога.
Ибо – один народ, один рейх, один фюрер! Прекрасно жить в эпоху, когда перед людьми поставлены великие задачи. Наш долг: работать, работать и еще раз работать.
Система действовала очень эффективно. В марте сорок пятого года треть солдат продолжала доверять лично Гитлеру[294], а в одной фронтовой разведсводке обобщалось: в победу Германии мало кто верит, но морального разложения войск противника не наблюдается. Они будут сопротивляться до конца.
Вермахт поддерживало общество. Оно слушало речи на митингах, воодушевленно стояло у плакатов и восхищенно смотрело, предварявшее каждый фильм, еженедельное обозрение, где их мужья, отцы и дети победоносно сокрушали врага. Землякам на фронт посылали посылки, собирали драгоценности на изготовление оружия и боеприпасов. Все для защиты нового образа жизни. Все лучшее солдатам.
А бытовые неурядицы и бомбежки англо-американской авиации лишь укрепляли моральное единство немецкого населения и армии, сражавшейся вне Германии. Но как-то странно попахивал дымок с «заводов», выпускавших хозяйственное мыло.
Эрих Кон, как командир, персонально отвечал за боевой дух разведбатальона, имея все необходимое для его поддержания: методическую нацистскую литературу, планы национально-политических занятий. А качество и количество наглядной агитации поразило бы рекламное агентство, раскрутившее фильм утомленного солнцем великого борца за оскотинивание русского народа. Впрочем, хорошая походная библиотека, свежие газеты, частые визиты лекторов из роты пропаганды, письма родных и близких также способствовали поддержанию в подразделении арийского духа.
Каких-то жёстких требований по пропаганде не существовало, кроме посещения обязательных занятий. Никто не заставлял солдат читать книги и брошюры и тем более выписывать в конспекты цитаты из «Майн кампф».
Зачем? Офицеры и унтер-офицеры следили за моральным состоянием строго. Не разрешалось вести «пораженческих разговоров» и писать подобные письма[295]. Был и военно-полевой суд, а в боевой обстановке офицер имел право сразу пристрелить труса и паникера.
Немецкая дисциплина прививалась совсем другим способом, руководство вермахта делало ставку на дух товарищества и групповую сплоченность, считая их чуть ли не главной стратегической доктриной. В окопах все равны, хочешь жить, крепче держись за камрада рядом.
Батальон расквартировали в польской деревне, расположенной в одном переходе от границы. После времени, потраченного на обустройство, взводы и роты вернулись к обычным занятиям. Даже после победоносных кампаний в Польше и Франции интенсивная боевая учеба не прекращалась ни на минуту.
Разведбатальон[296] немецкого капитана играл роль «глаз» пехотной дивизии, оберегая основные силы от «сюрпризов» противника. Предстоящая война вновь обещала стать мобильной, и солдатам Эриха Кона, как всегда, предстоит находиться на острие удара, вместе с саперами и противотанкистами вступить в бой с русскими и обеспечить наведение мостов через Буг[297].
Настоящую причину пребывания войск на границе пока сообщали строго индивидуально. Эриху предварительно пришлось несколько раз расписаться, хотя конверты с запечатанными инструкциями лежали в сейфах с шестого июня сорок первого года. Военную тайну соблюдали строго, но фюрер, страшась, что кто-то проболтается, выдал новый закон о секретности. Нельзя высказывать даже соображений, это преступление[298].
О скорой войне в ротах и батальонах не знали, но готовились ко всему, что может случиться. Солдаты занимались с пяти утра до восьми вечера, и крыли командиров всякий раз, когда приходилось рыть окопы под палящим солнцем, тащить на позиции минометы и противотанковые пушки.
Гауптман знакомо наблюдал, как спешенные разведчики, вместе с саперами, атакуют бункер «условного» врага. Погода – ужасная жара, кителя промокли от пота, но лейтенант Вольтерсдорф[299], с секундомером в руке требовал открыть огонь из орудия не через положенные по норме двадцать секунд, а через десять. Артиллеристы проявляли чудеса слаженности, но укладывались лишь в двенадцать.
— Давайте! Шевелитесь! И не говорите, что устали!
Многие шатались, как пьяные, но пощады не было.
— Не стонать! Больше пота – меньше крови.
Отчаянье читалось на красных лицах солдат. Утром закончилось ночное учение, но оказалось, что это еще не все! Сорок пять минут умыть лицо и позавтракать и… ужас! Они запыленные и грязные, вновь стоят в строю: через два часа дневной прогон ночных учений. Они хотят лишь одного – спать. Но, нет! Надо почистить и проверить оружие, боеготовность превыше всего!
Увидев, гауптмана, Вольтерсдорф козырнул. Эрих ценил лейтенанта, как образец офицера, выделявшегося среди солдат не только формой и должностью, а способностью служить примером для подчиненных. Как и положено, в немецкой армии командир должен быть первым и лучшим солдатом.
Кон заложил руки за спину, и счел нужным обратиться к подчиненным. В строю, помимо ветеранов, есть несколько новобранцев, прошедших не менее страшную подготовку в учебном центре. Восемь недель, когда еда и сон призывников ничего не значили для суровых инструкторов, использовавших при обучении боевые патроны.
Каждую неделю кого-то убивали, но гибель или ранение неудачников служили предостережением. Заранее просчитанный один процент потерь давал поразительный результат впоследствии.
Могло быть и чаще, но юноши для начала проходили подготовку в отрядах гитлерюгенда, потом, отбывали обязательную годовую трудовую повинность в лагерях Имперской службы труда. Там прививали основы армейской дисциплины, сразу обучая повиноваться. Колонны молодежи, одетых в единую форму и марширующих с лопатами на плече – обязательные участники парадов, где протянув к ним руку, на трибуне, стоял великий вождь их нации – Адольф Гитлер.
Там с детства внушались истины: служить немецкому народу, жить одной жизнью с товарищами, быть сильным, решительным и готовым на все во имя Великой Германии.
А жалкие настроения либерализма пресекались коллективом. Они все едины, теперь неважно происхождение, богат ты или беден. Новое общество не терпит снобизма, классовой ненависти, зависти и лени. Вместо старого «я» надо говорить новое «мы», и если кто-то станет выпендриваться… то будет избит коллективом табуреткой в умывальнике!
— Я поражаюсь умению вашего командира, спокойно пропускать мимо ушей в запале сказанные слова. Вы должны понять – никто ни над кем не издевается! Рассматривайте это, как личную страховку возвращения на родину на собственных ногах! Выдержите здесь, останетесь живым на фронте! Лейтенант! — Вольтерсдорф вытянулся – Продолжайте!
— Ну-ка, напрягите, пожалуйста, ягодицы, да так крепко, чтобы могли ими вытащить гвоздь из доски стола! — надоевшая армейская шутка, почему-то вызвала у утомленных людей нервный смех.
Несмотря на инстинктивное возмущение жесткой и интенсивной муштрой, пехотинцы понимали, что все эти бесконечные «Ложись! В атаку! Шагом марш!» совпадают с их главным желанием солдата на войне – выжить на поле боя.
Преимущество германских вооруженных сил заключалось и в этой чудовищной подготовке. Все приказы исполнялись автоматически. Немец думал о доме, о любимых, но все равно стоял прямо и стрелял, действуя на рефлексах, как и положено настоящему солдату. Это помогало сохранить жизнь и не спятить[300].
Капитан Ненашев утром собрался к соседям. Все же целый стрелковый батальон под боком. Наслаждаясь прохладой (солнце еще не успело развернуться в полную силу) он добрался до пятого форта, надеясь посмотреть на немцев из наблюдательного бронеколпака, оставшегося еще с царских времен, если разрешат. Подъехав к бетонной громаде, он задержался у стены, пощупав редкие отметины от пуль и снарядов.
«Скоро тут прибавится», подумал капитан и окликнул часового. Все строго, до границы метров восемьсот или минут пятнадцать ходьбы неторопливым спокойным шагом.
Ненашев опоздал, никого из командиров здесь нет, ушли руководить бойцами, строящими укрепления. Пришлось удовольствоваться старшиной, дежурным по батальону. Посмотреть на немцев ему разрешили. Все же отвечал тут капитан за участок обороны, да и бумагу показал соответствующую: командирован укрепрайоном для оценки пригодности форта к обороне. И вообще, тут не их участок. Полк, которым командовал майор Казанцев, должен обороняться к северу от Бреста.
— Куришь? — спросил Максим дежурного.
— Так точно.
— Ну, давай, покурим, — Максим достал из кармана галифе початую пачку «Казбека» и предложил старшине. — Как зовут-то? По имени, отчеству?
— Антон Ильич.
— Давай, Антон Ильич, присядем. И как тебе хлопцы из солнечных республик? Русский язык начали понимать?
Старшина вздохнул, капитан видно приметил лица в наряде, ударив по самому больному месту. Потом подозрительно посмотрел на Максима. Вопрос задан неспроста, может, с целью выведать что-то секретное.
Но дела с пришедшим пополнением обстояли плохо. Последних, обстрелянных на финской войне бойцов, демобилизовали в январе. Затем забрали всех со средним образованием на усиление технических родов войск. Грамотных людей в армии хронически не хватало.
Взамен пришли призывники с Кавказа и из Средней Азии. Ребята может и старательные, но по-русски мало понимающие. Или совсем ни бум-бум. Но приноровились, если кто из новых бойцов язык начальства понимал, то становился в отделении толмачом-командиром.
— Ты бы чаще туда залезал, — Ненашев вздохнул и показал на бронеколпак, — и не на меня, а в другую сторону смотрел.
Потом почесал затылок и забрюзжал: по-хорошему, тут круглосуточный наблюдательный пост надо поставить. Что-то соседи в конец оборзели, как бы не застали врасплох. Старшина внимательно слушал, подмечая знакомые слова и интонации их же командира полка.
Когда Ненашев засобирался обратно, во двор форта вошло человек тридцать донельзя усталых и не выспавшихся красноармейцев. В руках винтовки, скатки шинели на плечах и вещмешки за спиной.
— Так, быстро сдаем оружие, завтрак в кухне стынет! — распорядился Антон Ильич и пояснил. — Ночной караул с аэродрома вернулся.
— Мать вашу! Хоть по тревоге вас внезапно поднимают? — взорвался Максим.
— Да, во вторник, каждую неделю, — оправдался старшина, — и на полигон ходим.
— Тоже раз в неделю?
— Нет, два! Да, вы понимаете, товарищ капитан, некогда нам! Сначала казарму обустраивали, потом укрепления начали строить, а еще вечные караулы и наряды в гарнизон[301].
— Еще и наряды в гарнизон?
— Мы недавно в Бресте, — тихо ответил Антон Ильич, уже жалея, что пустил чужого капитана в батальон. Но тот на полевой сумке уже начал писать записку их старшему лейтенанту.
— В гости приглашаю. На баньку с паром, и пусть зама захватит. И обязательно вас, вы же тут самый главный старшина? — приветливо улыбнулся Ненашев.
Вот как получилось, есть чем привлечь любого из соседей. Бани нет и в самой крепости. Ходил народ в город или на месте мылся в тазике из чайника.
— Да, товарищ капитан, — старшина лишь усмехнулся в ответ. Визитер заранее знал, что абы кого дежурить по батальону не поставят.
— Всего доброго, Антон Ильич.
Они в Бресте недавно, это Панов знал. Дивизию в апреле буквально втиснули в Брест. И что, надо считать данный факт причиной срыва учебной тревоги? В лучшем полку майора Казанцева в ночь тридцатого апреля тоже в казармах не оказалось командиров. Опять, товарищ Сталин виноват?
Капитан, отъехал от форта метров на сто и мрачно посмотрел в его сторону. Затем вылил на голову половину фляги. Я люблю тебя, жизнь, ну а ты меня – снова и снова.
Все, надо стреляться. И Панов поехал на винтовочный полигон, учить себя и других, как надо палить из противотанковой пушки.
Ненашев не ошибся, называя его «винтовочным». Все по взрослому, но вместо снаряда в пушке – винтовочный ствол из которого летит, для лучшей имитации, разрывная пуля. Похоже на миниатюрный взрыв снаряда, да и команды подавались «как в бою».
Решив проверить, как у Ненашева идут дела, полковник Реута никого не застал. Весь батальон, кроме охраны лагеря и дежурного наряда в еще шесть утра убыл на полигон.
«Может, это и к лучшему», — начальник штаба неторопливо обошел все хозяйство.
Удовлетворенно отметил, что капитан слово держит, да и людям создал сносные условия для жизни. При нем в повозку грузят термоса с обедом и распоряжаются насчет бани. Запариться не дадут, но смыть грязь и пот под душем обязательно.
В отличие от пограничника, Реута попал и в большую палатку.
— Иван, — он обратился к дежурившему сегодня бывшему адъютанту, — что можешь сказать о комбате? Как он тебе?
— Товарищ полковник, я не жалею.
«Уклончивый ответ», покачал головой полковник.
— Я знаю, что не жалеешь. Лучше скажи, как он здесь тактические занятия проводит.
— Сам давно не проводит, чаще приходит на разбор. Дает утром конверт с заданием, руководит всем начальник штаба Суворов. А за фашистов… — младший лейтенант замялся, потому что считал, что сболтнул лишнего. Извините, товарищ полковник, за «империалистов» играет командир саперов капитан Манин.
— Он что, и их припряг?
— Им же интересно, — выкручиваясь, пожал плечами Иван, и попытался свернуть разговор в сторону. — А еще Ненашев нам наглядно показал, как начнут прорывать нашу оборону штурмовыми группами, используя в них саперов и артиллерию…
— Да знаю я, — полковник махнул рукой. — И что, для вас это – откровение?
На Карельском перешейке боец с ящиком тола за спиной соревновался в эффективности с 203-мм гаубицами, прозванных финнами «сталинскими кувалдами». Есть за что. Ее фугасный снаряд весит центнер, а бетонобойный – полторы сотни килограмм[302].
Младший лейтенант покранел, то же говорил и Ненашев, комментируя статьи из газет. Любил он постоянно спрашивать: почему не читаете? Чем думаете? Кто вам мешает? Но капитан постоянно добавлял, что нет панацеи в современной войне. Для немцев это средство, чтобы быстро преодолеть позиционную оборону.
— Так, этого нет в Уставе.
— Скоро будет, сказал Реута и задумчиво начал рассматривать на доске штатную схему пехотной дивизии вермахта.
То, что изменения в Боевой устав сорокового года на подходе, он знал. Комиссия поработала, проект утвердили, осталось подписать и сдать в печать. Но откуда Ненашев знаком с материалами?
— Что это такое? — начальник штаба ткнул пальцем в один из квадратов.
— Артиллерийский полк.
— Чей? Что-то не пойму.
— Полк «империалистов», товарищ полковник, — сделал честные глаза Иван.
— Ага, в сантиметровых калибрах? Не делай дурака из начальства, — буркнул Реута с сарказмом, заставляя бывшего адъютанта покраснеть, и направился к выходу.
Кто бы капитана ни учил, надо пользоваться моментом. Свободные палатки сразу навели на мысль, не устроить ли здесь «курсы стажировки» для новых командиров.
Если пополнение задерживалось, то число людей с кубиками и шпалами в укрепрайоне росло каждый день. Артиллеристов меньше всех. Страшный, нет, жуткий дефицит! Больше присылали с малиновым цветом петлиц, пехотных командиров. Как они смогут корректировать огонь с закрытых позиций?
Да, имел УР и для пулеметчиков особую специфику. Вести огонь по площадям, словно из пушек. И Ненашев об этом знал.
Давно, еще до «Ваньки-ротного», написан «Чижик с характером»[303]. А еще раньше предусмотрели на щитке «Максима» слева, чуть внизу, специальный вырез[304]. Для того, чтобы не мешал работать с прибором точной горизонтальной наводки.
Метод известен еще с Первой мировой войны, но требует индивидуального подхода и долгой практики наводчика. Тут вам и оптический прицел для «максима», квадрант-угломер, а еще – умение считать правильно и быстро[305].
Сам принцип прост. Дистанция эффективного огня из пулемета примерно километр. На половине пути пуля уйдет вверх на высоту человеческого роста, а у цели опять снизится на нужный уровень. Где сидит расчет враг не видит, его наводит корректировщик. Для дота самое то. Пулемет установлен стационарно, сливаясь весом с бетонной массой, значит, наводится точнее, меньше влияет отдача. Но белку в глаз не убить. Любое доброе дело не остается безнаказанным. Стрельба по площадям означает огромный расход патронов.
Новых людей следовало подтянуть в первую очередь. А тут, прямо царский подарок. «Командирский ящик», фотографии техники «империалистов», неказистые, выполненные от руки, но понятные тактические схемы.
Даже саперы, готовые подсказать, как правильно можно взять их доты. А чем их Ненашев купил, Реута понял и улыбнулся. За испорченную палатку деньги с Ненашева обязательно вычтут.
— А что, капитан совсем не проводит занятий по «строевой»? — попавшийся им навстречу боец старательно отдал честь, но не было в нем ни капли вышколенности.
— Почему? На занятия и прием пищи обязательно строем.
— Но этого же совершенно не достаточно. Как они будут ходить?
Иван промолчал. То же сказал старший лейтенант Суворов.
«Ногами, — буркнул тогда Ненашев. — Надо вначале научаться ползать».
— Товарищ полковник. Объясните, зачем это надо на фронте?
Младший лейтенант не стал пересказывать анекдот капитана про верблюдов, пребывающих в московском зоопарке и все сокрушавшихся о бесполезности в данном климате прибамбасов в виде горба и толстых копыт.
Реута поморщился:
— А как вы собираетесь предъявить батальон в лучшем виде?
— Сможем, в наипрекраснейшем, — улыбнулся младший лейтенант. Его новый начальник точно имел опыт работы с комиссиями.
А Панов помнил историю.
Эксперимент, когда за четырнадцать дней немцы слепили из толпы рекрутов полноценную роту, закончился. Их построили и поблагодарили: Германия может гордиться такими солдатами, и вы поедете служить в лучшие части.
— Вы, ребятки, играми занимались две недели! Забудьте про это! — ротный фельдфебель был в бешенстве от присланного дерьма. — Вы штафирки! Но мы сделаем из вас людей. Вы научитесь правильно стоять и ходить!
Нет, не то, что Саша исключительный противник строевой. Некогда, не это сегодня главное.
А так, в глазах обывателей и милых дам выправка делает военных такими привлекательными! Летят в воздух чепчики, в теплое время – и более интимные части туалета, а под барабанный бой, чеканя шаг, и выставив вперед штыки, идут бравые войска.
Все верно, но стоит чуть превысить дозу, и лекарство превращает яд.
Глава шестнадцатая или «Мы с тобой сегодня одинаково небрежны»[306] (12 июня 1941 года, четверг)
Июньское утро сменилось жарким днем. Но Елизарова, вышедшего из здания НКГБ, что на Советской улице, погода не интересовала. Очень хотелось есть, так что свело желудок.
Еще бы, с трех часов ночи на ногах, и неизвестно, удастся ли прилечь. Ничего, еще метров триста и можно будет заглянуть в военторговскую столовую.
Человек, идущий ему навстречу, надвинул на лицо кепку и резко свернул в переулок. И что, идти за ним? А смысл? Документы, обычно, в порядке, но в подворотне можно нарваться на неприятность. Как-то неуютно стало в последние дни в Бресте, тяжело. Но, не хотелось замечать.
Он медленно пересек мостовую, осматривая дом напротив. На шестиметровой стене неизвестный художник давно нарисовал легкомысленную польскую барышню в длинном пальто и модной шляпке, вечно уходящую куда-то на запад. Рядом, потускневшими от времени буквами, надпись «Galanteria». То вся роскошь буржуазной рекламы, оставшейся от поляков.
Раньше здесь процветал западный капиталистический образ жизни, который они навсегда ликвидировали.
Но что-то раздражало глаз пограничника.
Былых клумб и газонов в городе почти не осталось. Мусор в урнах убирали раз в месяц, а улицы заросли грязью и песком. Просто беда с коммунальщиками, деньги им выделяли, но они не переставали жаловаться на недостаток средств. Прорва, бездонная бочка! Нет, свою вину они охотно признавали, но лучше не становилось, ни после смены руководства, ни после многочисленных жалоб и фельетонов в прессе[307].
Огромная очередь в магазин тут же принялась перешептываться, при виде командира в зеленой фуражке. Рядом спокойно ходили и другие люди, но он лишь фиксировал тревожные детали. Население не просто верило в скорую войну, оно запасалось, да так, что соли, спичек, муки и керосина хватало на несколько часов торговли.
С окраин и местечек каждый день докладывали о подозрительных лицах, крутящихся у военных городков и застав. Перестрелки на границе давно стали привычной реальностью, и Ненашев с парой свежих трупов логично вписывался в тревожную обстановку. Да и пленный не удивил, связь националистов с абвером и гестапо давно не секрет. Грезят они о независимости, готовые идти под руку каждого, кто ее обещает и дает денег на борьбу.
Но его младший лейтенант-дознаватель под ударом. Самоуверенности и фантазий у парня выше крыши, но опыта – ноль. Два месяца в отряде, но так и не смог освоиться. Эх, надо было его сразу на заставу, но – нет, взяли в комендатуру. Ну, спрашивается, какого хрена пошел один в сумерках в комендатуру? Он что, сам не видел убитых бойцов? Теперь чрезвычайное происшествие придется расхлебывать ему.
Но сначала на столе у капитана появилось литерное дело Ненашева, куда он аккуратно подшил копию рапорта пограничников о ночном инциденте.
«А ведь он ему обязан», — подумал Михаил. Если бы банда переправила младшего лейтенанта за границу – быть беде! Такое начальство не прощало. И Елизарову не верилось в неразговорчивых людей, к каждому можно подобрать ключик. Внезапн он увидел, словно наяву, как захлебывался кровавой слюной пленный финн, сразу заявивший: «делайте, что хотите, но ничего я вам больше не скажу». И ведь не сказал. Мужество врага он уважал.
Не то, что эта размазня. Михаил решил уточнить детали и присутствовал на допросе напуганного Ненашевым лазутчика лично. Ногу диверсанта загипсовали, и на второй день былой шок прошел. Оклемался, болезный.
То, что его неизбежно расстреляют, задержанный знал, но выбрал тактику. Надо тянуть время, путаясь, но выдавая правду короткими порциями. Так можно дольше оставаться в Бресте, ожидая скорого наступления немецких войск, что давало шанс выжить. — «Надо, чтобы меня считали полезным, и тогда они оставят меня в живых».
Он спокойно выложил задачи группы – диверсии, убийства руководящих кадров и командиров Красной Армии. У всех следовало забирать форму и документы. Какая нелепость, зачем он решил лично контролировать работу тех двух уже мертвых парней?
Чуть подумав, включил в список подлежащих ликвидации капитана Ненашева, отметив его особую опасность для немцев. Фамилию лазутчик запомнил навсегда. Это его личная месть за унижение. Хотя бы так подгадить «москалю» — святое дело. Пусть начнет если не дрожать, то опасаться за жизнь. А лгать еретикам, ведущим допрос не страшно, души их сгорят вместе с ним в адовом пламени.
Михаил попробовал уточнить детали, но не продвинулся ни на один шаг. Поляк начал нести какую-то ахинею про новую секретную часть русских и расчетливо «пустил слезу». Как-то быстро уцепился за брошенную в ответ фразу «суд может учесть ваши откровенные показания» и, путаясь в словах, принялся рассказывать, кто его готовил и инструктировал.
Странно все складывается с Ненашевым. Здоровое и не очень, любопытство, как и сомнения неизменно сопровождали работу Елизарова.
Он учился видеть следы и различать их там, где другие прошли бы мимо. А этот капитан словно издевался над разведчиком.
Документы утверждали, что субъект – недавно призванный, но давно разжалованный за аморальные дела, майор. Жаль, но не стоит верить одним документам. Их можно подделать или найти очень похожего человека.
В литерном деле подшита справка, что он якобы завербовал Ненашева работать на НКВД, а теперь лишь уточняет некоторые детали его биографии. Всякий уволенный из Красной Армии командир состоял на учете не только в военкомате, но и в их ведомстве. Инструкция!
Расчетливо поступая так, он мог спокойно оформлять официальные запросы. И что, пусть появится в архиве еще одна секретная папка с резолюцией «хранить вечно». Далее вывод – «получилось», только и всего.
Елизаров присвоил капитану псевдоним «Хаген». Ненашев, знающий немецкий язык, если когда-то его узнает, должен оценить юмор. Есть такой персонаж в «Песне о Нибелунгах», ведающий многое о гуннах, но всегда противоречивый, как в поступках, так и в мыслях.
То, что это настоящий Максим подтвердил приглашенный для негласного опознавания однокашник. Искать долго не пришлось, служил товарищ рядом с Брестом. Вот он и узнал Ненашева сразу, и не только в лицо, а еще по множеству мелких признаков. Последний, убийственный для прочих сомнений аргумент: совпали отпечатки пальцев.
Сняли их в первый раз, когда майора увольняли, а второй – когда поймали рядом с границей. Подмена исключена, если где-то не научились человеку пришивать чужие руки. Лишь малая деталь, очки Ненашев никогда не носил.
А другие факты! Максим товарища по артиллерийской школе или не узнал, или не захотел общаться. Прошел мимо, вежливо козырнув старшему по званию. Услышав изумленный возглас – досадливо поморщился, лениво пожал протянутую руку, попутно что-то бурча на ухо майору Косте Цареву[308].
Далось это Панову нелегко. Кто вышел ему навстречу он примерно знал, но приятельские отношения! Скорее всего – однокашник, сослуживец вел бы себя с ним более осторожно. А дальше, чтобы пресечь расспросы, он намекнул про НКВД. Реформа органов прошла, их поделили, но знакомые лица на местах остались, перекочевав из ведомства в ведомство.
Ребят, что из конторы товарища Берия, что из конторы товарища Меркулова, одинаково не любили. За все произошедшее в предыдущие года и вечную наглость. Честь военным они не отдавали, презрительно морщась даже на проходящих мимо генералов.
Понятно, почему дальше Царев смотрел на пограничника хмуро, как на врага. Цедил слова, скупо повествуя о Ненашеве. Ничего нового от него Михаил не узнал. Замкнулся майор. Да – неплохой артиллерист, неуемный бабник и любитель заложить за воротник. А так…
Как не похоже на поведение капитана…
И сам Ненашев не горел желанием что-то вспоминать о себе, кратко пересказывая строчки из анкеты. Никаких личных воспоминаний, старых привязанностей. Словно стерлось все куда-то.
Но на его глазах проходила жесткая работа капитана над самим собой, батальоном и опорным пунктом. При этом, объем знаний и умений Максима далеко выходил за компетенцию обычного командира батальона.
Казалось, он умеет все, и особенно – находить и заставлять людей делать то, что ему хотелось. Ориентируется в книгах великолепно, цитируя чуть ли не абзацы.
Складывалось впечатление, что совсем не на консервном заводе Максим работал, а учился по спецпрофилю, где-то около общевойсковой академии. На все запросы о нем отвечают правильно, по хорошо сделанной «легенде». Частые визиты капитана в особый отдел служили тому подтверждением.
Но если Максима решили убрать с той стороны, есть о чем намекнуть коллеге. Контакт, очень нужен доверительный контакт.
Капитан или в чем-то прокололся, или либо его сдали, и началась охота. В конце концов, он ему обязан. Надо вернуть должок за тетрадь, затертую разведчиком до дыр.
Желание поскорей увидеть комбата натолкнулось на непредвиденные обстоятельства. Штаб погранотряда сегодня гудел, как встревоженный улей.
— Где тебя носит! — в сердцах набросился на Елизарова начальник пограничного отряда майор Александр Ковалев[309]. – Масленников шлет в отряд комиссию.
Да, неудобно получилось. Очень быстро узнали о происшествии. Впрочем, их система оповещения работала, как часы, они использовали, в том числе, и обычную, незащищенную связь. А при необходимости дозвониться до того же Минска, можно последовательным перебором коммутаторов, следуя от одного районного узла к другому узлу.
Военные же всегда предпочитали специально выделенные линии, которые другим использовать запрещалось. Тешат себя иллюзией! Их проволока в Западной Белоруссии висела на столбах Наркомата связи и проходила через его же коммутаторы.
Дело серьезное, проверка назначена заместителем Наркома внутренних дел. Хорошо хоть заранее предупредили о визите, нашелся у Ковалева добрый человек наверху. Но зачем едут – неизвестно.
Как всегда, по направлению разведки хвостов больше всех. Сквозь «окна» через границу ходили люди не всегда идейные. Работать с ними не запрещалось, но и не приветствовалось. Жило у руководства вечное подозрение, как бы кто-то из своих не выдержал соблазна чуть-чуть разбогатеть. Дальше жди беды – подсадят на крючок.
— Где комбат? — сердито спросил Елизаров.
Было с чего. После заряда бодрости, полученного от руководства, открылось «второе дыхание», придавшее резкое ускорение подчиненным. Чертова пятница – ручеек проблем превращался в водопад.
— На новой батарее, — улыбнулся Суворов, вспоминая присказку командира «пока одни рисуют на карте стрелки, другие меняют рельеф местности». Ему очень не нравился зачастивший к командиру пограничник.
Верная примета, что Ненашев потом начнет… нет, не беситься. Шанс нарваться на воспитание, как выражался сам комбат «на рефлексах», станет очень высок.
— На какой такой батарее? — озадачился пограничник. Пушек Ненашев еще не получил. Четыре установки «ДОТ-4», замурованные в бетон – не в счет. Их даже не пристрелять – граница рядом.
Вот и тренировался укрепрайон «всухую». Даже при проверке боеприпасов опускали ствол в землю под присмотром особиста. Лучше пусть рванет так, чем улетит неизвестно куда. УРовцы работали медленно и неохотно. Ходил слух, что бракованные снаряды взрываются прямо в руках. И штабель ящиков рядом с дотами постепенно начал расти. Ненашев так мстительно выполнял приказ «боеприпасов в огневых точках не держать».
— На третьей березовой.
Пограничник вздохнул. Неужели макеты делает? Ох, массовик-затейник. Суетится, словно один фронт держать собрался. Михаил чертыхнулся. Все в хозяйстве Ненашева приводило к подобным мыслям.
Предложение Иволгина заняться еще и танками комбат похоронил. Бессмысленное излишество. Дивизия генерал-майора Губанова рядом. Ее танкодром в полутора километрах к юго-востоку[310]. Но, отозвав замполита и начальника штаба в сторону, Максим попросил сделать пару макетов бетонных точек в натуральную величину, вернее, ту часть, которая должна торчать над землей и хорошенько укрепить, усмехаясь и объясняя зачем.
Алексей поморщился, а Суворов просиял, именно так надо делать карьеру, готовя батальон к предстоящему скоро смотру.
Гудение «Т-26» часто слышалось за железной дорогой, и вот, утром самой коварной июньской пятницы, начались совместные учения. Одни учились водить танки, преодолевая препятствия, другие – уничтожать бронетехнику, оставляя голову разумной, а штаны – сухими.
На ровном участке танковой трассы отрыли участок траншеи и укрепили стенки деревом, не дай бог завалит. Вот туда и полез Ненашев, желая испытать аттракцион первым.
Высунув голову, он посмотрел в сторону танка. Действительно, страшно – когда глаза у самой земли, вещи всегда кажутся крупнее. Ну что же, оценим ситуацию из такого положения.
Клиренс у машины – сантиметров сорок, примерно, как у панцеркампфвагена типа три. Оцениваем возможность его поражения, исходя из вида, веса и поражающего действия имеющегося заряда. Кумулятивных гранат и мин пока нет. В сухом остатке – связки гранат, взрывчатка, мины, бутылки.
«Ворошиловский килограмм» Пазырева промышленность только начала осваивать. Основной метод поражения – фугасный подрыв танка. Вывод? Угу, под днище бросаться в самом крайнем случае. Когда жить так надоело, что не хочется.
Кидать надо под гусеницу или, навесом сверху на мотор. Ну, а для продвинутых снайперов можно и в форточку башни, если в бою экипаж возжелал сквознячка, изредка проветривая от пороховых газов боевое отделение. Пусть танк железный, но граната не магнит, не прилипнет, а отскочит от брони рикошетом, долей секунды спустя рванув где-то рядом.
Ненашев знакомо обозначил стрельбу по смотровым щелям, но при приближении лязгающего траками «T-26» организм выдал озноб и неестественно свел в судороге ногу.
«Таратайка», неумолимо надвигалась и, для антуража, скупо постреливала холостыми из пулемета. Нет уж, лучше в цирке прыгать сквозь огненное кольцо, чем тихо сходить с ума от вида лязгающей гусеницами десятитонной машины, зная какой у водителя и командира обзор. Да еще и гусеницы дрянь. Щас, ка-а-ак крутанется на мягком грунте, и свалится Панову на голову металлическая лента.
Нет, для первого раза танкисты люки бы открыли, но, сам виноват: настоял все делать «по-боевому».
Гимнастерка предательски потемнела подмышками. Но страха в голове не было. Только рефлексы. Невозможно жить в теле и не бояться его смерти. Надо верить, что душа бессмертна.
«То ли еще будет?» — усмехнулся Панов и закусил губу своего Ненашева.
Демонстрируя явное преимущество траншеи перед стрелковой ячейкой, где можно бегать туда-сюда и прятаться за поворотом, Ненашев сместился влево и деловито, двумя руками, метнул под гусеницу имитацию тяжелой связки гранат. Сразу упал на дно, картинно открыв рот и зажав уши руками, показывая стоящим сбоку командирам и бойцам, что смотреть на результат не надо. Это только в художественных фильмах боец, после героического броска, красиво прогнувшись, умирает от пуль курсового пулемета.
Чаще гибли от осколков. Но если найдет цель пулемет выше, под танк не надо лезть.
В очень странном, далеко не геройском виде, появился капитан перед бойцами. Мокрая от пота гимнастерка, окровавленная губа, слегка заплетающиеся ноги, кривая, но ехидная усмешка и бормотание под нос: «Клопа танком не раздавишь!»
— О! Клево! Сидишь в окопе, и над тобой танк пролетает! — Максим за шкирку схватил двух, ломанувшихся от него лейтенантов и потащил их на свое место. Испытал удовольствие сам – поделись им с товарищами.
«Не надо упираться, надо верить командиру», — шептал им Максим, а после по неглубокой канаве пополз навстречу танку, желая окончательно отучиться впадать в истерику[311].
Потом ребята в черных комбинезонах еще несколько раз лихо перемахнули через узкую траншею, не обижаясь на усиливающийся стук деревянных болванок о броню. Ненашев не поленился и нарисовал побелкой на броне танка уязвимые места, куда надо целиться.
Ребята Максима кидали не только «связки гранат», но и имитацию «бутылок», учась «на автомате» поджигать фитиль. Химических капсул, штормовых, охотничьих спичек никто комбату не даст. Как и котлов для выварки напалма. И до жидкости «КС» еще не добраться. Попробуй, объясни летчикам, зачем она нужна пехоте.
Все что у него есть, это бензин, выработанное машинное масло, гудрон и деготь. Последние два компонента добавлялись в мизерном количестве, но создавали неповторимую и незабываемую атмосферу.
Добыть это все было задачей не тривиальной. Нефтепродукты, и, главное – дефицитные бутылки, на каждом углу не валялись.
Забрасывая удочку в дивизию Губанова явочным порядком, Панов заранее знал фамилию человека, к кому обращаться.
Начальник оперативного отделения в штабе Губанова, человек исполнительный, но сильно сомневающийся в правильности нахождения дивизии рядом с границей. Его предложение отвести ее, куда подальше, не прошло[312].
Андреев сразу понял, зачем нужна обкатка танками комбату, прикрывающему их городок и парк с юга-запада.
Основание серьезное есть, директива Тимошенко. До июля учиться наступать, дальше обороняться[313].
Мало того, Андреев устроил командирам УРовцев поход в учебный класс.
Тут вам не вырезки из газет от капитана Ненашева. В кабинете танкистов висели цветные картинки и схемы немецких танков «Т-II», «Т-III», «Т-IV», венгерских «Туранов», японских «Ха-Го», итальянских и чешских машин.[314] Богато живут, не в пехоте. И публика здесь более образованная: трактористы или ребята с шестью-семью классами[315].
Зато можно хвастаться штурмовой полосой метров в сто пятьдесят. Все по наставлению, даже норматив утвержден. Панов почти ничего и не менял.
Надо проползти двадцать метров под проволокой, пробежать по двум бревнам на высоте одного и полутора метров над землей. Перепрыгнуть три палисадника, перелезть через деревянную стенку, перепрыгнуть окоп, вскочить в другой такой окоп и бросить из него три гранаты, выскочить и перепрыгнуть еще окоп, а затем колоть и бить прикладом семерых «противников».
Около стоек-чучел находились красноармейцы с длинными палками. Они бойца старались уколоть. Удары надо было отбить, а потом стукнуть по «голове врага» — тряпичному шару на другом конце палки[316].
Получились знакомые «веселые старты». Кругом стоял народ и криками, свистом и улюлюканьем подбадривал участников. Ненашев немного подумал и вместо палок сунул бойцам карабины, для начала установив эластичный штык. Глянем, как у ребят получится с травматизмом.
Штыковой удар входил в довоенную подготовку бойцов Красной Армии. В уставе прописывалось во время мощного огня артиллерии и станковых пулеметов быстро сблизиться с передним краем обороны противника для решающего броска в штыковую атаку[317]. Выковыривать из траншей последних, оставшихся в живых и полностью деморализованных солдат врага.
В сорок втором статью из Устава уберут. Потому как командиры превратно понимали тактику пехоты, забывая, что нет под боком артиллерии, способной срыть укрепления врага. В этом, отчасти, и причина пассивности пехотинцев, не стрелявших из личного стрелкового оружия для подавления врага.
Однако, траншейный бой никто не отменял. Там нет красивых поединков, все действие больше похоже на коллективную резню. Любая вещь – оружие, если нет возможности выстрелить или бросить гранату под ноги врага. Нет времени на рукомашество, один-два удара, потому как набегают на тебя толпой.
Но в занятиях существует особый эффект.
Учат пользоваться штыком, лопаткой, каской, гранатой, укрепляя не только тело, но и дух. Никто еще не придумал лучше системы для развития агрессивности, координации движений и реакции. Даже стрелять человек начинает лучше.
Вот еще день, растрясут кости и заставить бегать парой. Боевая двойка лучше бойца-одиночки в десяток раз, значит, пусть привыкают друг к другу. Дальше – групповой бой в окопах и узких ходах сообщения.
В качестве идей Панов ничего нового не внес. «Детиздат» и только. Если кто-то начнет возникать, то пошлет его Панов читать «Технику-Молодежи» ЦК ВЛКСМ. Два рубля идея, зато бери и изучай, как отступала русская армия в 1915 году, а заодно журнал индифферентно демонстрировал, как два человека в военной форме профессионально, но «условно», убивали друг друга[318].
Убедившись, что везде ежедневный процесс везде пошел, капитан двинулся к «деревянной» артиллерии.
Косясь на приближающегося пограничника, Максим последовательно перебирал известные ему «точки бифуркации» чертовой пятницы сорок первого года. Уж больно озабоченный вид у Елизарова.
Пограничник смотрел, как на позицию устанавливают очередную деревянную «полковушку», а комбат с каким-то лейтенантом что-то чертят, по очереди смотрят в стереотрубу и в какую-то длинную трубу с одним окуляром посредине. Артиллерийский дальномер? Точно! Вон, как бережно относятся к прибору.
Пара щелкала на логарифмических линейках и наносила на кальку, лежащую поверх карты, линии, значки и вписывала в таблицах цифры с дробями.
Вот что-то у них не совпало, и более молодой сразу получил несильный подзатыльник.
Читать бесплатно другие книги:
