Не доверяй мне секреты Корбин Джулия
– Тебе уже нашли замену?
– И не думай даже, – мотает он головой. – Знаю, что у тебя на уме, но я не пущу тебя на эту работу. Да и вообще, зачем тебе работать? Карманных денег у тебя и так хватает.
– Да, но…
Но он не дает мне сказать, буквально затыкает мне рот своими губами. Несколько секунд позволяю ему целовать, потом отстраняюсь:
– Больше я тебя ни о чем не попрошу, никогда. Обещаю.
– Да черт меня подери! – встает он. – Долго еще это будет продолжаться?
– Что именно?
– Ты просто зациклилась на этой дурацкой идее.
– Вовсе нет…
Я умолкаю. Как же получше ему это объяснить? Но вижу, он уже сжал зубы, а я хорошо знаю, что это значит.
– Я просто хочу, чтобы все было как надо.
Он вздыхает и смотрит в пол.
– С мистером Адамсом все будет хорошо. Он отличный мужик. Найдет себе другую жену, наделает еще детей. Погоди, всему свое время. Нельзя же прямо вот так заменить одного человека другим, – щелкает он пальцами. – Так что выбрось из головы.
Я не отзываюсь. Не могу избавиться от этой мысли, она держит меня, словно в тюремной камере. Юану что, он спокойно может в любой момент уйти и не думать больше об этом. Я не могу.
– Ну и ладно. С меня хватит.
Со смиренным видом он идет к двери, берется за ручку, оглядывается:
– Пока.
Я вскакиваю с кровати.
– Ты что, вот так и уйдешь?
На лице его каменное выражение.
– А о чем с тобой еще разговаривать?
Он выходит, осторожно закрывает за собой дверь. Слышу, как он прощается с родителями и выходит из дома.
Следующие несколько дней пытаюсь убедить себя в том, что мы с Юаном просто поссорились и это скоро пройдет, и уговариваю родителей разрешить мне пойти работать. А это непросто. Я обещаю хорошо учиться, чуть не вылизывать тарелки за едой и поменьше сидеть одной, запершись в своей комнате. И только тогда они сдаются.
Донни сообщает, что место в посудомоечной уплыло, зато есть кое-что получше. Я буду официанткой. Почасовая оплата ниже, зато гарантированные чаевые.
– Особенно если будешь улыбаться, вот так, как сейчас. Ты же у нас такая хорошенькая.
Когда я обслуживаю мистера Адамса в первый раз, он смотрит на меня внимательно, опускает глаза, потом снова смотрит, будто пытается что-то вспомнить.
– Грейс… Грейс Гамильтон? – Он встает и пожимает мне руку. – Как поживаете?
– Спасибо, хорошо, – смущенно отвечаю я, мне даже почему-то немного стыдно перед ним. – Мне очень жаль… Простите, я так и не смогла сказать вам всего, что я чувствую… – Щеки мои пылают, губы трясутся. – Вы приходили к моим родителям, я это знаю, но… Простите меня.
В глазах его столько печали, что у меня перехватывает горло.
– Роза была так довольна, счастлива даже, что попала в ваше звено. Она очень вас уважала. – Мистер Адамс снова садится и придвигает стул. – И незачем вам извиняться.
Он указывает на черную доску на стенке, где мелом написано сегодняшнее меню.
– Ну так что вы порекомендуете? Что-нибудь особенное, а?
– Все заказывают мидии. И может, медовый пирог на десерт?
Потом ловлю себя на том, что наблюдаю за ним из полутемного коридора, ведущего на кухню. А он довольно красивый мужчина, красивее, чем мне показалось, когда я увидела его в первый раз. Высокие скулы, мягкие серые глаза, которые, когда он улыбается, улыбаются тоже. По вечерам он играет в теннис, часто приходит после игры и ест с большим аппетитом; волосы, еще влажные после душа, зачесаны назад ровными прядями.
Я также помню, что не одна Орла из нашего скаутского отряда западала на него. Он был моложе многих пап наших девочек и произвел на всех нас впечатление, в разной степени конечно. Всегда был очень открыт, дружелюбен, но держался в рамках, зато был способен слушать и понимать нас, в то время как остальные взрослые эту способность давно утратили. Мне всегда очень хотелось поговорить с ним, но всякий раз я стеснялась.
Проходят дни, недели, я постепенно начинаю звать его просто по имени: Пол. Иногда он сидит за столом с коллегами, в основном мужчинами, но порой с ним бывает и женщина по имени Сандра, садится всегда рядом, почти ничего не ест, смотрит ему в рот и ловит каждое слово. Если он один и у меня есть свободная минутка, я подсаживаюсь к нему за столик, и мы болтаем о школе, о его работе в университете, о погоде. Я ревниво и придирчиво наблюдаю за женщинами, с которыми его знакомят, незамужними школьными учительницами и другими посетительницами ресторана, но мне кажется, что ни одна из них ему не подходит, а если честно, несколько раз, когда он приходил с Сандрой, я жутко ревновала и выискивала у нее всяческие недостатки.
Ночные кошмары беспокоят уже не так часто (наверно, я что-то делаю правильно), и жизнь моя обретает какой-то упорядоченный ритм. Юан продолжает ловко избегать встречи со мной, и я не ропщу, а после первой четверти он вообще не показывается в школе. Проходит неделя, в классе его все нет. Я спрашиваю маму, не заболел ли он.
– Не знаю, не слыхала, – отвечает она, но после минутного колебания добавляет: – Вообще-то, он уехал к дяде в Глазго.
– Зачем?
– Ну… говорят, ему там лучше, к экзаменам готовиться никто не мешает.
Я чувствую, что это неправда. Этого быть не может. Он уже сдал экзамены, необходимые для поступления в университет.
Я иду к соседям, хочу поговорить с Мо. Мы с ней уже несколько дней не виделись, она обнимает меня, крепко прижимает к себе, расспрашивает, как дела, как здоровье. Наконец умолкает.
– А где Юан? – спрашиваю я, воспользовавшись паузой.
– В Глазго, у родственников. Там ему будет лучше.
– Он даже не попрощался.
– Торопился, ехать надо было срочно.
– Вы дадите мне его адрес?
Она гладит меня по голове:
– Он напишет тебе, когда будет готов.
– Я сама напишу. Тем более, – усмехаюсь я, – вряд ли он любит писать письма.
Жду, что Мо улыбнется и даст мне адрес, но она отворачивается.
– Лучше не надо, Грейс, – говорит она. – Лимонаду хочешь? Только что приготовила.
– Ну пожалуйста, Мо, – заглядываю я ей в лицо. – Мы же с ним друзья. Я хочу написать ему.
– Нет, – отвечает она. – Нельзя.
– Но почему? – Глаза мои наполняются слезами, и я стараюсь унять их.
Она вздыхает и печально смотрит на меня:
– Он не хочет, чтоб ты ему писала.
Солнечное сплетение прошивает острая боль, как от удара. Выскакиваю из дома, бегу, не могу остановиться, пока не оказываюсь на игровой площадке. Сажусь на качели, качаюсь, отталкиваясь ногами, гляжу в пространство невидящим взглядом. Никак не могу в это поверить. Юан уехал. Мне не дают его адреса. Он не хочет со мной общаться.
Сижу на качелях больше часа. Начинает накрапывать дождь. Я не двигаюсь с места. Выходит, ничего поделать я уже не могу. А что тут поделаешь, если он не хочет, чтоб я ему писала? Я понимаю, что Мо адреса мне не даст, а Макинтош – фамилия очень распространенная, Макинтошей на свете тысячи, и искать его бесполезно. Остается одно: ждать, когда он приедет, и рано или поздно это случится, и он обязательно зайдет, и тогда мы поговорим. Что ж, буду ждать. А пока надо учиться, работать, и время пройдет быстро. В ресторане у меня три вечера в неделю, остальное время я усердно занимаюсь, корплю над домашними заданиями, как и обещала. Учительница рисования считает, что мне нужно поступать в Эдинбургский колледж на отделение живописи. Даже пишет письмо моим родителям.
– Ты прирожденная медсестра, – говорит за столом мама. – И не вздумай менять решение, уже поздно.
– Успокойся, Лилиан, – вмешивается папа, кладя на стол нож и вилку. – Чего ты сама хочешь, Грейс?
«Я хочу, чтобы все было как раньше. Хочу вернуть 15 июня 1984 года и прожить этот день по-другому». Он ждет, что я ему отвечу.
– Сама не знаю, папа.
– В таком случае остановимся на медицине, – резюмирует мама и кладет мне на тарелку еще картофельного пюре. – Так будет спокойнее. Ты не представляешь, какие люди тебя будут окружать, если поступишь в художественный колледж.
– Не торопись, – говорит папа, похлопывая меня по руке. – Чтобы принять окончательное решение, времени хватает.
К окончанию школы нам всем уже по семнадцать лет. Юан, насколько мне известно, домой не вернулся. Даже не заезжал ни разу. Но я узнаю, что его приняли в университет, на архитектурный. Я набираю достаточно баллов, чтобы пойти на курсы медсестер, но мне еще нет семнадцати с половиной, поэтому я решаю продолжить учебу в школе еще один год.
– Ты пока маленькая, чтобы уезжать из дома, – говорит мама.
Биология в последнем классе оказалась гораздо более сложным предметом, чем я ожидала. Уже год, как я обслуживаю клиентов в ресторане, в том числе и Пола, и у меня хватает смелости задать ему вопрос.
– Вы берете учеников? – спрашиваю я, ставя перед ним тарелку с каменным окунем и жареной картошкой. – У меня с биологией проблемы.
Он отрывает глаза от газеты:
– Ну что ж, буду рад помочь. Поговори с родителями, что они скажут.
А что родители, они только счастливы, что я серьезно принялась за учебу, и Пол начинает заниматься со мной прямо в лаборатории университета. Мне нравятся его уроки, очень скоро я ловлю себя на том, что с нетерпением жду очередного занятия. Он помогает мне с проектом, кроме того, я встречаюсь с ним в иной обстановке, вижу, как он увлечен работой, как его уважают студенты и коллеги. С ним мне легко, как не бывает ни с кем другим из моих знакомых. Мы частенько говорим о Розе, а однажды, после занятий, он рассказывает о жене, Марсии. Они познакомились в университете, когда обоим было по восемнадцать лет. Начался бурный роман, она забеременела, и аборт делать не захотели оба. Взяли и поженились. Родилась Роза, он обожал ее до безумия, «прямо влюбился в нее» – это его слова. Она была замечательная девочка, милая и жизнерадостная. Потерять почти сразу и жену и дочь было для него очень нелегко.
– Ну ладно, хватит обо мне.
А я вижу, как дрожат его руки, когда он запирает лабораторию.
– Кстати, ты уже подала заявление на курсы медсестер?
– Еще нет. Но бланк заявления уже достала. Только не заполнила.
– А в чем дело?
Я пожимаю плечами:
– Сама еще не знаю, хочу ли стать медиком. Не переношу вида крови.
– Да, тогда все не так-то просто, – смеется он и нажимает кнопку лифта. – А знаешь, мне очень понравились твои рисунки в практических заданиях, прекрасные рисунки. У тебя настоящий талант.
– Я вообще люблю рисовать, и маслом пишу, и другими красками, – признаюсь я. – Была у меня мысль поступить в художественный колледж, но мама считает, что там учатся только хиппи, наркоманы и всякая богема и я там сама превращусь в хиппи. Марихуана, секс с кем попало и все такое.
– Ну, мама должна беспокоиться, такая уж у нее должность. Ты на нее не сердись.
Я слегка толкаю его в плечо:
– С чего вы взяли, что я на нее сержусь?
– Да уж вижу… у тебя бывает такое лицо… мол, отстань, отвали, а не то…
Мы входим в лифт, и он бросает на меня искоса быстрый взгляд:
– Сварливое, в общем.
– Сварливое? – поднимаю я вверх кулачки. – Это я сварливая?
Ночью, оставшись одна в своей спальне, я снова думаю о нем. Я все еще девственница. Давно пора избавиться, я уже не маленькая, мне почти восемнадцать лет, но этим должен был заняться Юан, а он уехал, и от него нет ни одного письма, ни словечка, и хотя я пару раз гуляла с другими парнями, но мне это быстро надоело. Неинтересно. Мысли переходят на Пола, я представляю, как он меня обнимает, целует, занимается со мной любовью. Руки у него уверенные, опытные, руки взрослого мужчины, он совсем не то что эти сопляки моего возраста, которые торопливо щупают меня дрожащими холодными пальцами.
Роза мне больше не снится. Я каждый день думаю о ней, но общение с Полом несколько умалило чувство вины. До конца, конечно, я его еще не преодолела. Я прекрасно помню, что натворила, и понимаю, что с этой памятью покоя мне не видать до конца дней моих. Я убила маленькую девочку, совсем еще ребенка, я всегда буду помнить об этом, но, слава богу, уже способна работать, совершать поступки, улыбаться и даже порой смеяться. Надо только держаться подальше от мест и избегать ситуаций, которые напоминают мне о трагедии, – теперь я и близко не подойду к лагерю скаутов или к озеру и не выношу запаха ландышевого мыла. Передо мной сразу встает картина: берег озера, посиневшее, распухшее лицо Розы, ее обезображенное водой тело.
Близится к концу учебный год, у меня последнее занятие с Полом. Я в отчаянии. Этот человек так глубоко вошел в мою жизнь, что я не знаю, как буду жить без него, не знаю, что делать, никак не могу придумать, что предпринять, какой найти предлог, чтобы наши встречи с ним не прекращались.
Мы переходим дорогу, направляемся к ресторану. Сегодня я не работаю, не моя смена. Я пригласила его на обед, хочу поблагодарить за все, что он для меня сделал.
Подают закуску – салат с креветками и острым соусом, – и мы начинаем есть, как вдруг он сообщает, что собирается на пару лет уехать в Америку. В Бостонском университете освободилась вакансия, и ему хочется поработать с профессором Баттеруортом, выдающимся и весьма уважаемым ученым в области биологии моря.
Сердце мое сжимается.
– Я буду очень скучать, – ни с того ни с сего вырывается у меня, даже сама удивляюсь и густо краснею.
– И я тоже, Грейс.
Он смотрит на меня добрыми глазами. Он всегда так на меня смотрит – по-отечески сдержанно и вместе с тем сочувственно, всепонимающе. Терпеть не могу этого взгляда.
– Я уже не ребенок, – говорю я. – Вы всегда смотрите на меня, будто я маленькая. А это не так. Через месяц мне будет восемнадцать.
Цепляю на вилку порцию салата и сую в рот.
– Знаю, знаю… – Он секунду молчит. – Я о тебе все знаю.
– Правда?
– Ну конечно. Я ведь мужчина, а ты юная женщина, к тому же весьма привлекательная.
– Вы считаете, что я привлекательная?
Сердце в груди стучит как сумасшедшее.
– Грейс, – он снова смотрит на меня этим своим противным взглядом, – не надо.
– Почему? Из-за разницы в возрасте? Не такая уж большая. Всего каких-нибудь двенадцать лет. Да мы с вами почти ровесники! – всплескиваю я руками.
– Я не совсем об этом. Я пережил большую трагедию. А ты еще так молода. У тебя впереди целая жизнь. И было бы нечестно с моей стороны…
– Да, то, что случилось, ужасно, – перебиваю я. – Вы потеряли Марсию и Розу. Но прошу вас. Не отвергайте меня! – Тянусь через стол и беру его за руку. – Пожалуйста.
До его отъезда в Америку еще три месяца, и он соглашается: мы с ним будем иногда встречаться, проводить вместе время. Сейчас он работает над диссертацией «Проблемы токсикологии и болезни морских млекопитающих», и я прихожу в лабораторию, помогаю ему в опытах или тружусь сама, собираю портфолио для поступления в художественный колледж. Хотя родителям еще не сказала, что решила отказаться от карьеры медсестры. Профессия хороша, конечно, но лишь теоретически, я понимаю, что из меня в этой области ничего не выйдет. И дело тут не в том, что я боюсь вида крови, сломанных рук и ног, нет; мне страшно еще раз своими глазами увидеть смерть. Я просто не выдержу. Сразу вспомню о Розе, о том, что я с ней сделала. И мне будет очень больно.
Три дня в неделю, после занятий в лаборатории, Пол учит меня играть в теннис. Ученица я хорошая, схватываю буквально на лету, и совсем скоро мы с ним играем почти на равных; конечно, выигрывает он чаще, но дается это ему не так-то просто. Еще мы ходим в кино, и выясняется, что у нас одинаковые вкусы, нам нравятся одни и те же фильмы и книги. Он знакомит меня со своими друзьями, и, к моему удивлению, я легко вписываюсь в его компанию. Я уже неплохо разбираюсь в том, чем занимается Пол, и уверенно могу поддержать разговор с его коллегами. Кроме того, на его друзей производит немалое впечатление мое увлечение живописью, а во мне самой растет убеждение, что я действительно могу писать картины, и очень даже неплохо. Проходит время, и я замечаю, что Пол смотрит на меня совсем другими глазами. Я для него уже не прежняя девочка-подросток, он относится ко мне как к ровне и наконец, уже в самом конце лета, решается поцеловать меня. И я понимаю, что он разглядел во мне женщину.
– Ты знаешь, перед твоими чарами не устоит ни один мужчина, – признается он.
И уже перед самой поездкой в Бостон он просит моей руки. Я сообщаю родителям. В ответ изумленное молчание. Мама смотрит на меня, разинув рот. Отец тоже уставился широко раскрытыми глазами, уронив газету на колени и слегка склонив голову набок, хмурится, словно не расслышал, и хочет, чтоб я повторила.
– Вот! – Я протягиваю к ним руку, на пальце красуется обручальное кольцо, поворачиваю палец так, чтобы свет от торшера отразился в бриллиантах.
Папа откашливается:
– И долго будет длиться ваша помолвка?
– Не очень, папа. На следующей неделе Пол приступает к работе в Америке. Я хочу повенчаться уже к Рождеству. Закончу школу и поеду к нему.
– Что? Это же безумие, Грейс! – вставая, восклицает мама. – Тебе еще рано замуж!
– Лилиан! – осаживает ее папа, тоже встает и роняет газету на пол. – Грейс, ты, конечно, прекрасно знаешь, как мы уважаем Пола, но… этот человек пережил в жизни две ужасные утраты.
– В том-то и дело, папа, – говорю я, беру его за руку и тяну к себе. – А я могу сделать его снова счастливым.
– Грейс, но ведь это ты обнаружила его несчастную девочку, – он понижает голос, – мертвой… Невольно приходит в голову, что именно это было причиной твоих к нему чувств, другой я не вижу.
Отпускаю папину руку и делаю шаг назад. Я тоже об этом думала, но искренне верю, что наши с Полом чувства с Розиной смертью никак не связаны. Я уверена, если б Роза была жива, мы все равно полюбили бы друг друга.
– Я люблю его, – говорю я тихо.
– Ну тогда я прошу тебя, не торопись. Подожди немножко.
– Но я хочу быть с ним в Америке.
– Вы можете приезжать друг к другу.
– Два или даже три раза в году, – вставляет мама. – А время летит быстро.
– А если он встретит другую женщину?
– Если он тебя любит, то потерпит, ничего страшного. Другой был бы счастлив…
Папа направляется к телефону:
– Мне надо поговорить с ним.
– Нет! – кричу я; мне почему-то кажется, что он сейчас возьмет и откажет Полу. – С Полом я буду счастлива. Я надеялась, что вы это поймете.
– Грейс, – говорит папа, потирая лоб, – а как же Юан?
– А что Юан?
– Мне всегда казалось, что ты его любишь, что вы собираетесь быть вместе, – говорит он с огорченным лицом. – Вы с самого детства были неразлейвода.
– Но детство прошло, и я уже не ребенок, я тыщу лет не видела Юана, я неделями о нем даже не вспоминаю.
Это, конечно, не совсем правда. О Юане я думаю почти каждый день. Это происходит невольно, само собой, не хочу, а думаю. Не знаю почему и как, но он постоянно возникает в мыслях. Ем сэндвич и думаю, что Юан не любит помидоры. Слушаю музыку и вспоминаю, как мы с ним ездили на концерт в Эдинбург. Иду по пляжу – и в памяти всплывает, как мы качались вместе на волнах. Сажусь в автобус и оглядываюсь, не сидит ли он на заднем сиденье.
Но все это ничего не значит. Юан уехал. Детство прошло. Мне уже восемнадцать, и я готова жить дальше и сама распоряжаться своей судьбой. Отец настаивает, чтобы Пол пришел поговорить с ним. Пол с готовностью соглашается. Он хочет, чтоб все было как у людей, как издавна было заведено, хочет просить моей руки у родителей. Только я не разрешаю. Не хочу, чтобы у папы появилась прекрасная возможность отказать ему. Меня не покидает чувство некоей завершенности, высшей справедливости в том, что мы с Полом отныне будем вместе.
Пол говорит с отцом. Соглашается подождать год. Но я не согласна. Я настаиваю, упорствую, оказываю давление, стою на своем, пока мы не идем на компромисс: полгода, не больше. Мама ворчит и стонет. Ах, надо готовиться к свадьбе, а осталось так мало времени. Я надену ее подвенечное платье. Шелковое, цвета слоновой кости, со старинными кружевами на рукавах и вокруг шеи.
– Целых полгода, вполне хватит, – говорю я.
– Все делается с бухты-барахты, впопыхах, – жалуется она.
– Но я хочу поскорее уехать к Полу в Бостон.
– Куда торопиться. Тем более что ты там уже была, целых два раза.
– Да, но я хочу жить там, а не ездить на экскурсию. Причем как его законная жена.
Я улыбаюсь себе в зеркало и, шурша, расправляю юбку платья то в одну сторону, то в другую.
– Ты только представь, мама! На выходные мы сможем съездить в Нью-Йорк или еще куда-нибудь.
– Да-да, конечно. Но папа будет по тебе очень скучать.
На ремешке вокруг запястья у нее висит подушечка с булавками. Она вынимает парочку и пришпиливает мне платье в талии.
– Господи, какая худая! Я в твоем возрасте была полнее. Надеюсь, Пол знает, что ты очень разборчива в еде.
– А вы с папой будете прилетать к нам в гости, правда?
– На самолете, что ли? Не думаю, что твой отец захочет садиться в самолет. Мы – люди старого склада, Грейс. Любим жить тихо, никуда не рвемся. Ты это знаешь.
Нет, с мамой лучше этой темы не поднимать. Поговорю потом с папой отдельно.
Мы с Полом женимся 15 апреля 1987 года. Когда я вижу его стоящим перед алтарем, стихи, воспевающие любовь, кажутся мне бледными по сравнению с тем, что я чувствую. Обряд проходит в глубоком, прочувствованном ключе, все освящено любовью, которая струится из его глаз к моим и обратно. Гостей совсем мало, лишь самые близкие родственники и друзья. Присутствуют и Мо с Энгусом, а вот Юана нет. Он в Бристольском университете изучает свою архитектуру.
– Сдает экзамены, – сообщает мне Мо накануне. – Но шлет вам наилучшие пожелания.
По глазам ее вижу, что это неправда, но все равно улыбаюсь: как ни странно, мне совсем не больно. Отныне я принадлежу Полу. А он мне. В душе у меня уже совсем иные чувства. Я ощущаю себя не только взрослой, но еще и полноценной личностью, человеком, перед которым лежит прямая и открытая дорога; ощущаю полноту жизни и вижу свое место в ней. Впервые с тех пор, как погибла Роза, я верю в будущее, верю, что я наконец смогу сделать все, чтобы это будущее было счастливым.
Глава 8
Когда я добираюсь до Эдинбурга, уже далеко за полдень. Телефонная книга подтверждает, что существует лишь один Мюррей Купер, живущий в Мерчистоне, в отдельном доме Викторианской эпохи, одном из немногих, не поделенных на квартиры. Оставляю машину на улице и прохожу между двумя каменными колоннами, к которым крепятся железные ворота; за ними начинается гравийная дорожка, с обеих сторон обсаженная кустами рододендронов, которая ведет прямо к парадному входу, где стоит легковой автомобиль с кузовом «универсал» и раскрытой дверцей со стороны водителя. Рядом с багажником покоится сумка для гольфа. Деревянная парадная дверь наполовину забрана цветным стеклом в стиле Ренни Макинтоша: красный мак с зелеными листьями на непрозрачном бежевом фоне. Ощупываю квадратики медной фольги по краям витража и только потом нажимаю кнопку звонка. За дверью слышен мелодичный перезвон, и почти сразу же возникает фигура человека с лысеющей головой и румянцем во всю щеку; он аккуратно прикрывает за собой внутреннюю дверь, открывает наружную и смотрит на меня – внимательно и не говоря ни слова.
– Простите за беспокойство, я ищу Анжелин. Она сейчас дома?
– Как вас представить?
– Грейс Адамс. Девичья фамилия Гамильтон. Когда-то была подругой Орлы.
– А! – Он рассеянно чешет жирный живот, потом тычет пальцем в машину. – Я сам уезжаю, решил, видите ли, в гольф поиграть, но, думаю, Анжелин сейчас свободна и не прочь поболтать. Пройдите, пожалуйста, в дом.
Иду за ним, попадаю в прихожую. Широкие ступени, ведущие наверх, выложены черно-белым кафелем. Застекленный купол впускает естественный свет, заполняющий все пространство теплым светом.
– Так говорите, вы были подругой Орлы?
– Да, в детстве.
– Думаю, она и вас настроила против себя, я прав? Со всеми своими выходками. Представить не могу, чем провинилась перед Богом Анжелин, что у нее уродилась такая дочь. – Он слегка наклоняет голову набок. – Однако если вспомнить про ее отца, полагаю, это неудивительно.
Уж не ослышалась ли я, приходит мне в голову, но переспросить я не успеваю.
– Мюррей! – слышится из глубины дома.
Голос мелодичный, но с повелительными нотками, без сомнения, это Анжелин.
– Мюррей! У нас что, гости?
– Да, дорогая! – Он держится за перила лестницы из орехового дерева и кричит, обратив лицо вверх. – Молодая дама, подруга Орлы. Ее зовут Грейс.
– Грейс? – Анжелин подходит к верхней ступеньке и останавливается. – Грейс!
Быстро и изящно, несмотря на высоченные каблуки, сбегает по ступенькам. Лицо ее буквально светится.
– Дай на тебя посмотреть! – Она протягивает ко мне руки и целует воздух возле моих щек. – Ну до чего же хороша!
Анжелин делает шаг назад и внимательно смотрит мне прямо в глаза, потом оглядывает лицо, скользит взглядом по фигуре, снова смотрит в лицо. Поднимает прядки моих волос, трет их между пальцами.
– Ты знаешь, у меня парикмахер – просто сказка! – Касается кончиками пальцев моего лба. – И пользоваться косметикой никогда не бывает рано. Хотя бы простенькой, совсем чуть-чуть. – Она придвигается ближе, берет меня под руку. – Выглядеть привлекательной – священный долг каждой женщины.
– Спасибо, меня вполне устраивает и так. Какая уж есть. – Я не могу удержаться от улыбки.
Она выглядит почти так же, какой я ее помню, меня будто отбросило в прошлое, когда мне еще десять: я провожаю Орлу из школы до дома, мы заходим к ним, я наряжаюсь в старые кофточки Анжелин, примеряю шарфики, напевая, отбиваю чечетку по дому, Анжелин пляшет впереди; вот мы нарезаем овощи на кухне, я учусь готовить рататуй, рагу из овощей на оливковом масле, жареную утку, настоящий, крепкий рыбный бульон для буйабеса. А потом каникулы в Ле-Туке, где она пропала на целых два дня, а Роджер с Орлой делали вид, что ничего такого не случилось, все идет отлично и только я одна беспокоюсь как дура.
Она все еще красива, морщин почти не заметно, нос все тот же прямой и изящный, взгляд глубок и ясен, как и у дочери. Стиль одежды классический, сдержанный. На ней простенькое черное коротенькое платье и черные замшевые туфельки на шпильках. На шее изящное ожерелье из розовых жемчужин. Впрочем, губная помада, как и прежде, кричащая, кроваво-красного цвета.
– Ты познакомилась с Мюрреем? – Она протягивает руку с наманикюренными ногтями в его сторону. – Мы женаты уже почти пять лет.
– И оба счастливы, – вставляет он, глядя жене в рот, словно ждет подсказки, что говорить дальше.
– Мюррей занимался страховым бизнесом, но сейчас от дел отошел. Мы обожаем путешествовать. В этом году уже три раза побывали за границей.
Она отпускает мою руку и берет за руку мужа, улыбается ему в лицо, потом снова поворачивается ко мне.
– А ты все еще живешь в Файфе, Грейс?
– Да, все там же, в нашем поселке, – киваю я.
– В Файфе прекрасные площадки для гольфа. Вы играете в гольф? – спрашивает Мюррей.
Я отрицательно качаю головой.
– А ваш муж?
– Да, я замужем, но, увы, муж тоже не любитель.
– Жаль. Такой шанс упускает, – поджимает он губы. – Я бы с удовольствием туда прокатился, но у Анжелин с этим местом связано слишком много неприятных воспоминаний. – Он похлопывает ее по руке. – Увы, не всякому мужчине дано такое качество, как верность.
Я пытаюсь поймать взгляд Анжелин, но она как раз занята тем, что поправляет Мюррею воротничок. «Что он такое только что сказал?» – мелькает в голове. Образ Роджера в клетчатых подтяжках, с его бесконечным терпением к вялым, то и дело замирающим ритмам семейной жизни, никак не вяжется в моей голове с понятием адюльтера.
– Я вас не совсем понимаю, – говорю я.
Она поворачивается ко мне спиной.
– Мюррей, хватит болтать, дорогой! Ты опоздаешь.
Она чуть не силой тащит его к двери, сует в руки тапочки для гольфа, ключи от машины и буквально выталкивает из дома. В дверях он машет рукой в мою сторону, выходит, послушно усаживается в машину, покорно дает погладить себя по головке, а потом еще и расцеловать в обе щеки и даже в губы.
Гляжу на них, а сама думаю о Роджере, каким он был трудягой, настоящая соль земли. Добряк, всегда почтительный, спокойный и тихий. И постоянно шокируемый своей экстравагантной женой, которая никогда не упускала случая выпендриться перед публикой. Когда я была маленькой, мне очень нравилась ее буйная жизнерадостность, ее бьющая ключом энергия, ее бесшабашное поведение, которое было так непохоже на поведение моих родителей, но теперь, стоя здесь, я прекрасно вижу, как много усилий прилагает Анжелин, чтобы проявить свою волю.
Она машет рукой, пока Мюррей не скрывается за поворотом, потом возвращается в дом.
– Выходит, Роджер вам изменял?
– Изменять можно по-разному, Грейс. – Она вытирает ноги и смотрит на меня знакомым взглядом, тем самым, который некогда превращал меня в ее рабыню. – Он не дал мне той жизни, которую обещал.
Я озираюсь по сторонам. В прихожую Анжелин могла бы вместиться половина моего дома, а учитывая цены на жилье в Эдинбурге, эта недвижимость стоит раз в десять больше, чем моя.
– Потому что мало зарабатывал?
– Мне нравятся сильные мужчины, Грейс. Мужчины успешные, удачливые. А значит, и богатые. И я не делаю из этого никакого секрета.