Не доверяй мне секреты Корбин Джулия

Меня мучит повторяющийся ночной кошмар. Когда я расстроена, мне снится один и тот же жуткий сон, он приходит регулярно и терзает меня. Мне снится стук в дверь. Я открываю: на пороге стоят двое, руки в карманах черных плащей, они одновременно достают документы и подносят к моему лицу. Один молодой, с квадратной челюстью; второй старше, выше ростом и крепче физически, безобразный шрам тянется у него от виска вниз через всю левую щеку, словно серебристый след, оставленный слизняком.

– Миссис Грейс Адамс?

Я киваю.

– Не соблаговолите ли пройти с нами в полицейский участок? – говорит высокий. – У нас есть основания полагать, что в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году вы были причастны к смерти одной девочки. Не припоминаете, миссис Адамс?

Хитрое, злобное, глумливое лицо его вдруг превращается в рожу демона с рогами и горящими, как угли, глазами. Шрам раскрывается, и из него выползает огромный слизняк. Длинные рожки противной твари шевелятся, ощупывая пространство, и вдруг тянутся прямо к моим глазам.

Я просыпаюсь, закрыв лицо ладонями. Кажется, сейчас нащупаю слизь, но ничего не нахожу. Это я, вот моя плоть, мои кости. Не хочу будить Пола, потихоньку выскальзываю из постели, спускаюсь, завариваю чай, сижу на диване, поджав ноги, и жду, когда успокоятся нервы. Тут уж ничего не поделаешь, говорю себе. У меня врожденная предрасположенность к кошмарам, не я одна такая. И психоанализ тут не поможет. Нет никакого смысла вдаваться в тонкости проблемы вины и раскаяния. Все равно толку не будет.

Уже два часа ночи, сна ни в одном глазу, адреналин в крови бурлит. Я понимаю, что возвращаться в постель незачем, и иду на кухню, готовлю паштет, достаю для пикника столовые приборы, стаканы.

Орла была права: я завязла в болоте. Все так, как она говорила: я вечно соскальзываю в прошлое, постоянно вспоминаю о Розе, оживляю в памяти ту ночь, вцепившись в Юана, вижу себя в его глазах; ту самую, которая существовала до злополучного лагеря, открытую, честную, искреннюю. Все это время я пыталась успокоить, смягчить чувство вины тем, что устраивала счастливую семейную жизнь с ее любовью, чувством долга, обязанностями. Я сделала отца Розы счастливым человеком. Пол меня любит, и я тоже люблю его. И тем не менее что я делала все эти годы? Пыталась отсрочить минуту, когда придется платить за свое ужасное деяние. Время шло, и ставки лишь увеличивались. Я могла бы до сих пор жить за границей – так нет же, приехала обратно в родные места. И живу не только там, где это случилось, в самом сердце трагедии, но еще и замуж выскочила за отца Розы. Более эффектное воплощение сценария собственной судьбы трудно себе представить, даже если бы я нарочно планировала ее в этом ключе.

А тут еще Юан. Перезванивая мне вчера, он уже знал, что Орла успела поселиться и живет в Файфе. Жена, конечно, сразу же сообщила ему об этом после нашей встречи на берегу. Я спросила его, почему Моника была так расстроена. Действительно ли из-за давнишнего романа ее бедного отца, или тут еще какая-то причина? Он не знал или не хотел затрагивать тему «романа»: похоже, само это слово было ему неприятно, оно прямо намекало на то, что случилось снова и с нами. Спросил, когда я приду работать. Я ответила, что, как мне кажется, нам больше нельзя оставаться наедине. Сказала, что случившееся в понедельник больше не повторится. Этого нельзя допускать. Он ответил, мол, конечно нельзя. Он все понимает. Но ведь нам надо обсудить наши действия относительно Орлы. Я сказала, что на выходные Пол с Эдом уезжают рыбачить, а мы с девочками отправляемся в Эдинбург. Так что воскресенье в его распоряжении, он должен встретиться с Орлой и подкупить ее. Или убедить другим способом. «Я все понял, положись на меня», – сказал он, и разговор на этом закончился.

К пикнику уже все готово, и я иду обратно в спальню, ложусь в постель, поворачиваюсь к Полу, прижимаюсь всем телом к его спине. Не просыпаясь, он отвечает мне тем же. Закрываю глаза и надеюсь погрузиться в сон, но передо мной всплывает лицо Анжелин, гремучая смесь шарма и сексуальности, на которую мужчины летят, как мухи на мед. Перед ее неодолимыми, развратными, соблазнительными чарами не устоял и отец Моники, и последствия оказались сокрушительными: развал семьи, девочка лишилась отца, а жена мужа.

Я еще крепче обнимаю Пола и пытаюсь изгнать из сознания мысль об аналогичности наших ситуаций. Осталось всего два часа до подъема – надо будет вставать и приниматься за дневные дела; наконец погружаюсь в дремоту, неглубокую и прерывистую. Как только Пол встает, просыпаюсь окончательно.

– Я вот что подумал, Грейс: на кладбище мы могли бы поехать часам к одиннадцати.

– Хорошо. Но для начала я приготовлю завтрак, – отзываюсь я и рывком ставлю обе ноги на пол.

День сегодня теплый, небо безоблачное и высокое. Все семейство собирается за столом, мы завтракаем, а потом грузимся в машину. Эд садится между девочками, сидит прямо, словно аршин проглотил. Последние пару дней он почему-то избегает общения со мной. Всякий раз, когда я смотрю на него, он отворачивается. Уж и не знаю, может, таковы симптомы болезни Альцгеймера? Я пыталась заговорить с ним об этом, но, когда спросила, в чем дело, не случилось ли чего, он бросил на меня испепеляющий взгляд:

– Если сама не догадываешься, тебе же хуже, а у меня не спрашивай.

Останавливаемся у могилы Розы. Мы с Полом и девочками садимся на травку. Эд ковыряется в земле перед могильным камнем, сажает свежие цветочки. В душе моей усиливается волнение, словно в море перед бурей. Поездка на кладбище снова напоминает, что вся жизнь моя вращается вокруг Розы и будущее зависит от моей способности сохранить произошедшее много лет назад в тайне.

– Мама! – говорит Дейзи. – Ты сегодня прямо как сонная муха. Случилось что?

Пол поворачивает ко мне голову. Остальные тоже смотрят на меня.

– Нет-нет, все в порядке, – спохватываюсь я, снова растягивая губы в улыбке. – Прости, что ты сказала?

– Я спросила, как вы с папой поженились. Вы нам никогда не рассказывали.

– Ну… познакомились в «Ла Фароле» через несколько месяцев после смерти Розы, – выручает Пол. – Нет, вообще-то, тогда это заведение называлось не «Ла Фарола», а «Доннины объедки».

– «Доннины объедки»? Вот это название! Как у какой-нибудь дешевой забегаловки.

– Ну нет, ресторанчик был неплохой, правда, дорогая?

Он смотрит на меня, и я киваю.

– Донни в душе был гурман, хотя и скрывал это, – говорю я.

– Донни опережал свое время, – подхватывает Пол. – Для закоренелых шотландцев меню у него было слишком изысканное. Ни тебе ливера в рубце, ни картошки в горшочке – нет, это не для Донни. Если я правильно помню, теща у него была итальянка.

– Она вечно сидела на кухне в своей черной шали, – продолжаю я. – И то и дело покрикивала: «Ах ты, лентяйка такая» и «Ах ты, негодный мальчишка» – по-английски она больше ничего не знала.

– А ваша мама работала там официанткой. Носила миленькую такую униформу с коротенькой юбочкой, выставляя напоказ свои стройные ножки.

– У тебя она еще осталась, мама? – спрашивает Дейзи. – Отличный был бы маскарадный костюм.

– Наверно, валяется где-нибудь на чердаке.

– Между прочим, скоро у меня день рождения. Может, наденешь ради меня в честь праздника? – смеется Пол.

Я тоже смеюсь, а Элла корчит недовольную гримасу.

– Ты что, против? – спрашивает она.

– Ну а дальше? – Дейзи наклоняется к отцу и треплет его по коленке. – Небось кормила тебя до отвала.

– Я вообще перестал питаться дома. Тем более что повар из меня никакой, сама знаешь.

– И не говори!

– И не говорю.

Дейзи смеется.

– В общем, в неделю как минимум пару раз я как штык являлся туда. И мы разговаривали. Выяснилось, что у нас много общего. Потом мы стали вместе ходить на теннис, много гуляли, ваша мама брала с собой альбом для набросков, я – фотоаппарат.

– Как скучно! – говорит Элла.

Остальные не обращают на нее внимания.

– А как дедушка с бабушкой отнеслись к тому, что ты так рано выходишь замуж?

– Их не пришлось долго уговаривать. – Пол ловит мой взгляд. – Когда они увидели, как мы любим друг друга, – он наклоняется и целует меня в губы, – всякие сомнения, если они и были, сразу отпали.

– Может, хватит слащавых воспоминаний? – говорит Элла, обрывая лепестки лютика. – И вообще, для чего мы здесь собрались? Надо говорить про Розу.

– Я помню Розу, – говорит Эд, стоя на коленках и повернувшись к нам. – У нее был свой набор садовых инструментов, и она всегда после работы в саду мыла их дочиста под струей воды, чтобы можно было унести в свою комнату. Обожала помогать мне.

Я встаю, чтоб размять ноги, а Пол тоже начинает рассказывать про Розу. Дорожка впереди чистая до самого спуска к морю. Если пойти в обратную сторону, там будет церковь. Построенная из камня, она уже успела обветшать от бурь и ветров. Уже более двух сотен лет эта церковь стоит здесь, на вершине холма, принимая на себя удары непогоды. В ней мы с Полом венчались – в моей памяти до сих пор ярка эта картина: Пол перед алтарем, вот он оборачивается, берет меня за руку и все время обряда не сводит с меня глаз. Как горячо я его любила тогда, просто без памяти. И до сих пор люблю. Правда, уже по-другому. И виновата в этом я, именно я все испортила, а не он. Когда в моей жизни снова оказался Юан, во мне словно что-то родилось заново. Сама не могу это объяснить, но Юан много дает мне, некое чувство, некое подобие любви, некое подтверждение моего существования, без которого почти невозможно жить. Но как мне любить двух мужчин сразу? Разве такое возможно?

Поворачиваюсь, иду обратно и вдруг вижу, что там у них кто-то еще… какая-то женщина. Осанка, наклон головы – меня словно в один миг отбрасывает в прошлое. Это Анжелин. Вспоминаются каникулы, которые мы провели вместе в Ле-Туке, когда нам с Орлой было по четырнадцать лет. Орла долго боролась тогда с беспокойством, наблюдая, как мать флиртует с чужими мужчинами, а потом вообще на несколько дней исчезла, не сказав никому ни слова.

Но нет, не может быть, эта женщина не Анжелин, она слишком молода. На ней красные, открывающие щиколотки брючки, белая кофточка. Прямые волосы лежат на плечах… ах вот почему я не признала ее сразу. Она сходила в парикмахерскую и выпрямила волосы, теперь нет локонов, завитков, смягчающих острые углы ее скул, и лицо ее кажется более худым и костлявым. Подходя ближе, вижу, что она не только отказалась от простой, неброской одежды, но и лицо размалевала макияжем. Серый цвет глаз подчеркнула тенями, удлинила и загнула вверх накрашенные ресницы. Дейзи с Эллой как зачарованные разглядывают ее туфельки, которые она сейчас сбрасывает, держась одной рукой за руку Пола. Элла немедленно надевает туфли и начинает расхаживать туда-сюда, не отрывая от них восторженных глаз.

– Они тебе очень к лицу, просто потрясающе! – восклицает Орла. – Могу подсказать, где продаются, хочешь? – Она всплескивает руками. – Нет, мы сделаем лучше! Приглашаю вас обеих в поход по магазинам! Я вернулась на родину, домой, мы с вашей мамой старые подруги, и я могу стать вам…

– Вместо тетушки? – подхватывает Элла, передавая туфельки Дейзи.

– Точно!

– Мама! – Дейзи наконец замечает, что я тут и наблюдаю за ними. – Как ты считаешь? Орла приглашает нас…

– Орла! Вот это сюрприз! – перебиваю я, пока Дейзи не успела закончить про воскресный поход по магазинам. – Значит, вернулась к нам в поселок?

– А куда же мне еще возвращаться? – Она раскидывает руки в стороны, закрывает глаза и кружится на месте. – Лучше места во всем мире не найдешь!

– Да, у нас тоже было такое чувство, когда мы вернулись сюда, – говорит Пол и смотрит на меня. – После свадьбы мы жили в Бостоне, правда, Грейс?

– Правда, – цежу я сквозь зубы.

В груди у меня все пылает от ярости, и, как ни парадоксально, одновременно я чувствую холодный, как сталь, собранный в одной точке гнев такой силы, какого у меня в жизни еще не бывало. И все это бушует во мне, окатывая меня то ледяной, то обжигающей волной.

Орла бросается ко мне, обнимает, гладит по голове, поправляет волосы.

– Ну-ну, расслабься! Я ничего не буду говорить. Не сейчас, – шепчет она мне на ухо.

Я стою неподвижно, как столб, онемела, даже оттолкнуть ее от себя не могу.

– А у вас тут пикник! – восклицает она. – Как это чудесно! По какому случаю?

– Годовщина смерти Розы, – отвечает Пол.

– Ах да, конечно… простите, – говорит она, кладя ладонь на руку Пола. – Какая я глупая. – Она оглядывает всех нас с торжественным и важным видом. – У вас семейное мероприятие, а я приперлась тут…

– Да нет, ничего, – говорит Пол. – Мы уже как раз собирались на берег, чтобы там продолжить. Хотите с нами?

– Ой, неудобно… Не сомневаюсь, Грейс приготовила много вкусностей, она это умеет, – Орла бросает на меня восхищенный взгляд, – но мне не хочется вам мешать.

– Да вы совсем не помешаете, – говорит Пол и смотрит на меня, ждет подтверждения. – Грейс набрала полные сумки, на всех хватит и еще останется, правда, Грейс?

– Я думаю, у Орлы сейчас и так много дел – с переездом и все такое, – говорю я. – Как-нибудь в другой раз.

– Грейс права. В коттедже так много работы, надо все приводить в порядок, столько сделать… настоящим домом назвать его пока трудно. – Орла радостно вздыхает. – Но я могу этим заняться когда угодно, переехать успею всегда, у меня уйма времени.

Я молчу, никак не реагирую. Стараясь запугать меня каждым своим замечанием, она здорово перегибает палку. И у нее ничего не выходит. Я чувствую в груди странную силу, мне кажется, я могу сейчас справиться с чем угодно и с кем угодно.

– Роза была такая милая девочка, – говорит она, поедая глазами Пола. – Нам с Грейс было очень приятно присматривать за ней в лагере, правда, Грейс?

Я продолжаю молчать.

– Помнишь, как она любила одну песенку, мы все ее пели? Как же ее… – Она делает вид, что пытается вспомнить. – Народная песня, очень известная. А еще Роза хотела научиться играть на гитаре.

– Я об этом не знал… – Пол вопросительно смотрит на меня.

– Не помню, – говорю я, прекрасно понимая, что Орла лжет, как всегда, но будь я проклята, если стану сейчас с ней спорить, играть с ней в ее игры, она только этого и добивается.

Эд с девочками уже спускаются в сторону пляжа, и я провожаю их взглядом.

– Да… но нам пора, – говорит Пол, поднимая с земли корзину с едой. – Грейс, ты напомнила Орле про воскресный ланч?

– Нет, но сейчас напомню, – отвечаю я и беру Орлу под руку. – Провожу тебя до ворот.

Даю ей пару секунд, чтобы быстренько попрощаться, и веду наверх, в сторону, противоположную пляжу. Моя настойчивость удивляет ее, но мне удается увести ее подальше от ушей моих близких до того, как она делает попытку освободиться.

– Если не возражаешь, – говорит она, отнимая руку.

– Так вот, насчет воскресенья, – говорю я, полная решимости оставить приглашение на воскресный ланч в силе: пусть приходит, но она столкнется у нас дома с Юаном, нас там не будет. – Мы вот что подумали: может, у тебя будут какие-то пожелания? Скажем, что-нибудь вегетарианское… в общем, в таком духе.

– Правда? – Она складывает руки на груди.

– Честное слово. – Я повторяю ее жест. – Так что скажешь?

– Нет пожеланий. Мне все равно. Интересно другое… – Она нервно притопывает носком туфельки. – Ты утащила меня от своих так быстро… Что-то хочешь от меня утаить?

Она снова предвосхитила мои намерения. Несмотря на раздражение, я улыбаюсь:

– Просто мне не понравилась та чушь, которую ты несла насчет пения народных песен в лагере.

– Но прозвучало вполне правдоподобно. И Полу понравилось. Ведь и ты делаешь то же самое, верно? Лжешь Полу, а он на седьмом небе от радости.

– Я никогда ему не лгала.

– Даже случайно? – Она наклоняет голову набок, и волосы ее сползают с плеч. – А часики-то тикают, Грейс.

– Чего ты хочешь? Денег?

– Неужели ты думаешь, что я делаю это из-за денег? – Она презрительно смеется.

– Но тогда почему? Из-за писем, которых я не читала?

Она не отвечает.

Я называю самое тривиальное:

– Совесть нечиста?

Она снова смеется. Нет, скорей хихикает, и нервы мои звенят, едва выдерживая этот отвратительный звук.

– Совесть здесь ни при чем. И вины никакой я не чувствую. Не я же толкнула ее, а ты.

– Тогда почему, Орла? – почти кричу я. – Зачем тебе все это нужно?

Она секунду размышляет.

– Да ни за чем. Просто я могу это сделать, и все.

Она смотрит куда-то в пространство за моей спиной, туда, где пляж, где шумит море.

– В тюрьме у меня было много времени, чтобы подумать. А когда я вышла, сразу приехала сюда, это первое, что я сделала, захотелось посмотреть, как ты поживаешь. И увидела вас с Юаном. Вы шли вдвоем по берегу. И оба такие… – она подыскивает нужное слово, и лицо ее морщится, кривится, в нем появляется нечто маниакальное, и это не может не тревожить меня, – такие вы были… офигенно счастливые.

Я делаю шаг назад:

– Так это, значит, все из-за меня с Юаном?

Она не отвечает. Я продолжаю наблюдать. Она хочет что-то сказать, но тут же закусывает губу. Глаза черные, бездонные. Мысли, похоже, где-то блуждают. Вижу, что в сознании ее всплывают какие-то воспоминания. Понимаю, что сейчас все решится. Если она не заговорит со мной откровенно и честно сию минуту, этого не случится никогда.

– А знаешь что? – Голова ее резко поворачивается ко мне. – Знаешь, о чем я мечтаю? Когда Пол узнает всю правду, он вышвырнет тебя на улицу. А твои дочери откажутся от тебя, не захотят тебя больше видеть. И все от тебя будут шарахаться, как от прокаженной. – На щеках у нее проступают красные пятна. – И еще надеюсь, что раскаяние сгложет тебя и от тебя ничего не останется.

Враждебность ее очевидна, но тем не менее теперь я дышу спокойно.

– Неужели ты так меня ненавидишь?

– Ненависть тут тоже ни при чем. Я тебя презираю. – Капля ее слюны брызжет мне в лицо. – Ты для меня – пешка, ноль без палочки, ничего больше.

Тыльной стороной ладони вытираю щеку и опускаю голову; злость распирает грудь, кипит, ищет выхода.

– Как это я раньше не замечала, насколько ты злобное, мстительное и вредное насекомое. Ведь ты всегда была такой. – Я снова поднимаю голову, гляжу на нее. – Мой тебе совет: остановись, пока не поздно, иначе злоба пожрет тебя.

– Ты что, угрожаешь?

– Предупреждаю.

– Уж не собираешься ли натравить на меня своего Юана?

Она язвительно ухмыляется, а я в который раз удивляюсь, как это ей удается всегда вычислить мой следующий ход.

– И не собирается ли он поговорить со мной где-нибудь с глазу на глаз? А если у него ничего не выйдет, не перейдет ли он от уговоров к менее джентльменским действиям? – Сверкая глазами, она шепчет: – Понимаю! Пришить, мол, ее – и концы в воду!

– Я не хочу твоей смерти, – откровенно говорю я. – Хочу лишь, чтобы ты уехала.

– Все, что Юан ни задумает, у него прекрасно получается.

Она говорит, а сама обходит меня кругом.

– Ты будешь держать, а Юан сделает все остальное. И тогда руки его будут еще грязней твоих. Все эти годы ты жила, имея на совести смерть. Черт возьми! Что мешает прибавить еще одну? Какая разница? Не волнуйся, сопротивляться я не стану. – Она складывает два пальца и крестится. – Обещаю!

И со смехом уходит, напоследок обернувшись и театральным жестом послав мне воздушный поцелуй.

Ноябрь 1983 года

– Для всех вас этот год решающий. Переломный, можно сказать. Пришло время отделять зерна от плевел.

У нас общее собрание. Всем нам скоро исполняется шестнадцать лет. И учебный год у нас выпускной. Классная руководительница говорит минут пятнадцать. Сидеть прямо и внимательно слушать нет никаких сил, но еще две учительницы зорко следят за нами и записывают имя каждого, у кого шевелится спина, кто рассеян и невнимателен.

– Вам всем нужно сейчас приналечь на учебу и трудиться не покладая рук. Никаких опозданий на уроки. Вовремя делать домашние задания. Все поняли?

Все молчат.

– Отлично, – говорит она. – Ну посмотрим, на что мы способны.

Мы выходим из класса и молча движемся по коридору. Поворачиваем налево. Никто не бежит. Галстучки у всех висят ровненько, пиджачки застегнуты на все пуговицы. Авторучки. Тригонометрические таблицы. Число Авогардо. Меня оставили после уроков, за то что я не выучила новые слова на французском, а училка по физике сказала, что «так выполняют задание только кретины».

Едва дождались сегодня последнего звонка. Мы с Орлой сидим в автобусе. До поселка ехать двадцать минут, и мы обсуждаем предстоящую школьную дискотеку: что наденем, с кем собираемся танцевать, получится ли пронести водку. На полпути водитель останавливает автобус: заметил, что парни на заднем сиденье курят. Делает строгое предупреждение, шагает до конца прохода с видом генерала, угрожая немыслимыми карами, хотя мы все прекрасно знаем, что у него на это нет никаких прав. Потом он снова садится за руль и едет до самого клуба, где все высыпают из автобуса. Мы с Орлой расходимся в разные стороны, она в одну, я – в другую. Я обещаю позвонить и бегу со всех ног, чтобы догнать Юана. Он идет вверх по дороге к нашим домам, противно треща пальцами, каждым по очереди, сначала на одной руке, потом на другой. Он всегда так делает, когда волнуется или о чем-то тревожится.

– Сегодня наши с тобой мамаши поехали в Эдинбург за покупками перед Рождеством.

Он шагает, широко ставя ноги, и я, отдуваясь, стараюсь поспеть за его быстрым шагом.

– Надеюсь, купят мне наконец новый проигрыватель. А ты чего ждешь в подарок?

Он не отвечает. Лицо строгое, сдержанное, словно он что-то обдумывает, очень важное, о чем мне знать не полагается. И продолжает трещать пальцами. Звук этот настолько ужасен, что я стискиваю зубы и хватаю его за руки.

– Макинтош! – орет кто-то за спиной.

Я оглядываюсь. Это Шагс Макговерн, парень, которого все боятся.

– Не оборачивайся, – говорю я.

Юан вырывает руки и оборачивается. Останавливается. Ждет. Я тоже жду. Шагс догоняет. Все лицо его усеяно прыщами, некоторые огромные, багрово-красные, воспаленные, из которых даже гной сочится.

– В общем, тебе крышка, Макинтош.

Указательным пальцем он проводит себе по горлу, а потом тычет им в Юана.

– После футбола, усек?

Он поворачивается и идет обратно в сторону клуба, где его поджидают еще несколько парней.

Сердце мое сжимается. У Юана такое лицо, будто его сейчас стошнит. Я беру его за руку. Он резко отдергивает ее.

– Я все расскажу папе, и твоему папе тоже, и они заявят в полицию, – торопясь, говорю я.

– Я тебе расскажу! Попробуй только, – смотрит он на меня уничтожающим взглядом. – Еще хуже будет.

– Тебе нельзя с ним драться! – шепчу я. – Он же подонок. Он убьет тебя.

– Хватит об этом. И не вздумай никому говорить, поняла? – Он тычет в меня пальцем. – Я знаю, что надо делать.

– Что? – спрашиваю я, толкая его к живой изгороди.

Я действительно чуть с ума не схожу. Щеки пылают, глаза щиплет, сейчас расплачусь.