Ужин Кох Герман

23

— Знаешь, как мы поступим? — сказал я в тот вечер в его комнате, после его клятвенного признания, что они с Риком не собирались никого поджигать. («Это была шутка, — сказал он и наморщил нос. — Знал бы ты, как там воняло…»)

Я кивнул, утвердившись в своем решении. Я сделал то, что следовало сделать отцу, — я поставил себя на место своего сына. Я влез в его шкуру, представив себе, как он возвращался домой после вечеринки вместе с Риком и Бо. Как хотел снять деньги в банкомате за стеклянной дверью.

Я пытался спрогнозировать свою собственную реакцию на смердящее живое существо в спальном мешке, развалившееся на полу; на тот простой факт, что некто (я намеренно не употребляю здесь таких слов, как «бомж» или «бродяга») ничуть не сомневается, что в таких вот закутках он имеет право преспокойно спать, и свирепеет при появлении двух молодых людей, пытающихся убедить его в обратном; он негодует, что его разбудили, — реакция баловня, уверовавшего, что все дозволено.

Упоминал ли Мишел, что женщина в спальном мешке временами изъяснялась вполне «благопристойно»? Правильный выговор, приличное воспитание, благополучная семья. До сих пор подробности биографии бездомной не раскрывались. Видимо, на то имелись свои причины. Может, речь шла о белой вороне, вылетевшей из именитой и зажиточной семейки, где командирский тон был нормой жизни?

К тому же дело происходило в Голландии. Не в Бронксе, не в трущобах Йоханнесбурга и не в Рио-де-Жанейро. Голландия славится системой социальной поддержки, исключающей необходимость ютиться по углам.

— Знаешь, как мы поступим? — сказал я. — Мы пока никому об этом не расскажем. Оставим все как есть.

Несколько секунд мой сын не отрывал от меня взгляда. Возможно, он чувствовал себя слишком взрослым для того, чтобы в эмоциональном порыве воскликнуть «папочка», но помимо страха в его глазах прочитывалась благодарность.

— Ты так считаешь? — спросил он.

24

И вот мы снова молча, глаза в глаза, стояли в саду перед рестораном. Мишел несколько раз сдвигал крышку своего мобильника и наконец положил его в карман.

— Мишел… — начал я.

Он не смотрел на меня, отвернувшись в сторону темного парка.

— Мне некогда, — сказал он. — Я должен идти.

— Мишел, почему ты не рассказал мне об этих роликах? Или по крайней мере о том одном? Тогда? Когда была возможность?

Он почесал нос, шаркнул белыми кроссовками по гравию и пожал плечами.

— Мишел?

— Не важно, — ответил он потупившись.

На долю секунды я подумал, что, будь я другим отцом, я бы рассердился: «Еще как важно!» Однако для наставлений было уже поздно, поезд ушел — в тот вечер, после просмотра телепрограммы, в его комнате. А скорее всего, гораздо раньше.

Несколько дней назад, незадолго до приглашения Сержа в ресторан, я еще раз посмотрел в Интернете тот выпуск передачи «Внимание: розыск!». Я решил подготовиться и прийти на ужин во всеоружии.

— Нам надо поговорить, — сказал Серж.

— О чем? — спросил я, снова прикинувшись дурачком.

На другом конце провода послышался глубокий вздох.

— Думаю, ты догадываешься о чем, — сказал он.

— Бабетта в курсе? — спросил я.

— Да, поэтому хотелось бы поговорить вчетвером. Это касается нас всех. Это наши дети.

Я обратил внимание, что он, в свою очередь, не поинтересовался, осведомлена ли Клэр. По-видимому, он был в этом уверен или вообще не задавался подобным вопросом. Потом он назвал ресторан, где его знают, где семимесячные листы ожидания не будут для него помехой.

В курсе ли Клэр, задумался я, глядя на сына, действительно собравшегося уходить.

— Мишел, подожди-ка, — сказал я. «Нам надо потолковать», — сказал бы другой отец — не такой, как я.

Итак, я повторно просмотрел видеозапись: гогочущие молодые люди, швыряющие настольную лампу и мусорные мешки в невидимую бездомную женщину. А в конце: вспышка света от взрыва бензопаров, юнцы, удирающие во все лопатки, номера телефонов и приглашение связаться с полицейским участком по месту жительства.

Я сосредоточился на последней части фильма, когда летела канистра и еще что-то, оказавшееся (как я сейчас уже знал) зажигалкой. «Зиппо», зажигалка с крышкой, гасящей пламя с характерным щелчком. Как к двум некурящим юнцам попала зажигалка? Я о многом не спрашивал просто потому, что не считал нужным (или не хотел) обо всем знать, но от этого вопроса не удержался. «Чтобы давать другим прикурить, — без колебаний ответил Мишел. — Девушкам, например, — добавил он, очевидно заметив мой непонимающий взгляд. — Если девушка просит огонька для косяка или „Мальборо лайт“, а у тебя в кармане нет зажигалки, пиши пропало — шанс упущен».

Я дважды прокрутил последнюю часть. После световой вспышки молодые люди скрываются за стеклянной дверью. Дверь медленно захлопывается — конец фильма.

Во второй раз я вдруг увидел то, чего прежде не замечал. Я кликнул мышью на кадр, на котором Мишел и Рик исчезают за дверью. Затем выбрал функцию замедленного просмотра и начал скрупулезно изучать кадр за кадром.

Нужно ли описывать физические ощущения, сопровождавшие мое открытие? Думаю, они говорят сами за себя. Выпрыгивающее из груди сердце, пересохшие губы и язык, ледяная сосулька, пронзившая мозг от макушки до верхнего отдела позвоночника, до той полости без костей и хряща у самого основания черепа.

Остановив последний кадр, я обнаружил внизу справа что-то белесое, не бросающееся в глаза, ведь зритель убежден, что самое страшное уже позади. Лампа, мусорные мешки, канистра… настало время покачать головой и выразить свое возмущение: молодежь, мир, беззащитная женщина, убийство, видеоклипы, компьютерные игры, трудовые колонии, ужесточение наказаний, смертная казнь.

Изображение застыло, а я исследовал интересующий меня предмет. На улице кромешная тьма, в стеклянной двери отражается часть интерьера закутка: серый плиточный пол, сам банкомат с кнопками, названием фирмы, логотипом банка, которому он принадлежит.

В теории белесый фрагмент мог быть отражением люминесцентной трубки — одного из объектов, которыми швырялись в бездомную.

Но только в теории. Обнаруженный мною предмет находился снаружи, на улице. Обычному зрителю он вообще не был виден, тем более во время трансляции передачи «Внимание: розыск!» по телевизору. Чтобы его разглядеть, следовало, как я, останавливать и анализировать каждый кадр…

Одним словом, следовало знать, что видишь. И я знал, поскольку сразу же идентифицировал белесый предмет.

Я увеличил изображение, ставшее более размытым и бесформенным. Непроизвольно в голове возник сюжет фильма «Фотоувеличение» Микеланджело Антониони, в котором фотограф, увеличивая снимок, обнаруживает лежащий под кустом пистолет, впоследствии оказавшийся орудием убийства. Но на компьютере увеличивать бесполезно. Я снова уменьшил изображение до нормальных размеров и взял со стола лупу.

Орудуя лупой, важно было найти оптимальное расстояние. По мере приближения или, наоборот, удаления от экрана изображение становилось более четким.

Я лишь утвердился в своих подозрениях — это была кроссовка. Обычная белая кроссовка, в какие обуто бесчисленное множество людей — включая моего сына и моего племянника.

На долю секунды я задумался: допустим, одна кроссовка ведет к десяткам тысяч обладателей кроссовок, однако десятки тысяч пар кроссовок едва ли способны привести к одному конкретному человеку.

Но нет, не это заставило меня замереть. Речь шла о послании или, лучше сказать, о смысле белой кроссовки перед стеклянной дверью банкомата. А точнее, о смыслах.

Вооружившись лупой, я еще раз подробно изучил предмет. При ближайшем рассмотрении цвет выше кроссовки слегка отличался от фона: чернота улицы в этом месте словно светлела. Скорее всего, это был фрагмент ноги, штанина обладателя кроссовки, попавшей в кадр.

Они вернулись. Это было первым смыслом. Второй смысл заключался в том, что полиция, с согласия редакции программы «Внимание: розыск!» или без него, решила не выпускать в эфир последние кадры.

Конечно, все возможно. Конечно, кроссовка могла принадлежать кому-то еще, а не Мишелу или Рику, случайному прохожему, оказавшемуся у банкомата спустя полминуты после того, как молодые люди сделали ноги. Однако это представлялось маловероятным, учитывая поздний час и район на городской окраине. К тому же этот прохожий стал бы свидетелем происшествия. Одним из важных свидетелей, которых телеведущая и призывала обратиться в полицию.

Взвесив все «за» и «против», я понял, что критику выдерживает одно-единственное объяснение, которое я уже нашел (возня с лупой и окончательный вывод заняли в реальности не больше пары секунд). Они вернулись. Мишел и Рик вернулись, чтобы собственными глазами полюбоваться на содеянное.

Что меня действительно встревожило, так это факт сокрытия дальнейших кадров от телевизионной аудитории. Я пытался понять зачем. Может, на них Мишела или Рика (или обоих) можно опознать? Но тогда эти кадры тем более следовало выпустить в эфир!

«А что, если они не представляют никакой ценности?» — подумал я с надеждой. Нет, решил я. Они не могут быть несущественными. Возвращение преступников на место преступления само по себе уже веское основание, чтобы не вырезать эти кадры из программы.

Значит, там действительно было зафиксировано нечто такое, о чем не следовало сообщать зрителям, о чем знали только полиция и сами виновники преступления.

Где-то я читал, что полиция сознательно не публикует некоторые факты расследования, как, например, тип орудия убийства или улики на теле жертвы. Иначе какие-нибудь психи возьмут на себя ответственность за преступление или попробуют его повторить.

Впервые за прошедшие несколько недель я усомнился: а видели ли сами Мишел и Рик материал с камеры видеонаблюдения? В тот вечер, после телепрограммы «Внимание: розыск!», я рассказал о ней Мишелу, о том, что их действия отслеживала камера, но что на кадрах они практически неузнаваемы. Добавив, что пока рано пороть горячку. В последующие дни мы вообще не возвращались к этой теме. Я считал, что так будет лучше: молчать и не растравлять рану.

Я надеялся, что проблема рассосется сама собой, что по прошествии времени внимание к тому трагическому случаю ослабнет, людей захватит какая-то другая новость и взрыв канистры сотрется из их коллективной памяти. Где-то случится вооруженный конфликт, а еще лучше террористический акт, с большим количеством жертв среди гражданского населения, и люди примутся сокрушенно качать головами. Нескончаемая вереница карет «скорой помощи», искореженные вагоны поездов или метро, снесенный взрывной волной фасад десятиэтажного здания — только таким образом бездомная из банкомата сможет отойти на второй план как пустячный инцидент на фоне крупной катастрофы.

Вот какие надежды питали меня в первые недели. Что новость вскоре устареет — может, даже через месяц, в любом случае через полгода, а уж через год — почти наверняка. Со временем полицию поглотят всякие-разные неотложные дела. Следствие уже не будет вестись столь тщательно, следователей загрузят другой работой, что же до того въедливого следователя-одиночки, который годами корпит над нераскрытыми преступлениями, то на его счет я не питал иллюзий: он существует только как герой телесериалов.

Через полгода-год мы снова заживем счастливой семьей. Конечно, небольшой шрам останется, но он не помешает нашему счастью. Просто надо немного подождать. Соблюдать обычный жизненный распорядок. Время от времени ходить в ресторан, в кино, на футбольный матч с Мишелом. Вечерами, за ужином, я внимательно наблюдал за своей женой. Я искал мельчайшие отклонения в ее поведении, указывающие на то, что она тоже увязывает телесюжет с нашим семейным счастьем.

— В чем дело? — спросила она однажды вечером; наверное, я слишком уж откровенно за ней следил. — Почему ты на меня так смотришь?

— Ни в чем, — ответил я. — Разве я на тебя смотрел?

Клэр рассмеялась, она накрыла мою руку своей и легонько сжала мои пальцы.

В такие моменты я всегда избегал своего сына. Я не желал никаких понимающих взглядов или подмигиваний, никаких проявлений нашей общей с ним тайны. Я хотел, чтобы все шло своим чередом. Общая тайна давала бы нам преимущество над Клэр, его матерью, моей женой. Но в каком-то смысле мы бы тогда от нее отдалились, что представляло более серьезную опасность для счастья нашей семьи, нежели вся эта история с банкоматом.

Без понимающих взглядов, без подмигиваний нет и самой тайны, рассуждал я. Все случившееся мы, вероятно, не сможем полностью выкинуть из головы, но со временем нам удастся от него абстрагироваться. А вот тайну следует забыть. Чем скорее, тем лучше.

25

Таков был мой план. Перед тем как я повторно просмотрел передачу «Внимание: розыск!» и обнаружил белую кроссовку.

Потом я действовал по наитию. Я подумал, что, может, найду еще какой-нибудь материал. А что, если вырезанные кадры, по ошибке или нет, отыщутся на каком-нибудь другом сайте?

Я зашел на YouTube. Шанс был невелик, но попробовать стоило, рассуждал я. Я напечатал название банка, которому принадлежал банкомат, а за ним слова, «death»[8] и «homeless».[9]

Появилось тридцать четыре ссылки. Я пробежался по заставкам. Первый кадр почти везде был одним и тем же: хохочущие лица двух юнцов в шапочках. Отличались только названия и краткий сопроводительный текст. От незатейливого «Dutch Boys (название банка) Murder»[10] до напыщенного «Don’t try this at home — Fire Bomb Kills Homeless Woman».[11] Все фильмы пользовались безумной популярностью — посещения исчислялись тысячами.

Я кликнул на один из роликов, представляющий собой ускоренный монтаж — полет настольной лампы, мусорных мешков и канистры. Потом просмотрел еще парочку. В фильме «(название города) Hottest New Tourist Attraction: Put Your Money on Fire!»[12] слышался закадровый смех. Всякий раз, когда в бездомную женщину летел очередной предмет, раздавался взрыв хохота. Во время финальной вспышки хохот превращался в истерику, сопровождающуюся бурными овациями.

Большинство видео заканчивались этой вспышкой и беглецами.

Теперь уже не припомню, почему я кликнул на следующий ролик. Казалось, он ничем не отличался от предыдущих тридцати трех. Первый кадр был примерно таким же: двое смеющихся юнцов в шапочках, только здесь они поднимали стул для броска.

Возможно, меня привлекло название — «Люди в черном 3». Не столь развеселое по сравнению с другими. К тому же первое и, как впоследствии оказалось, единственное название, которое указывало не на происшествие, а (пусть и косвенно) на его участников.

«Люди в черном 3» начинались с брошенного стула, за которым летели мусорные мешки, лампа и канистра. Но отличие от предыдущих фильмов было налицо. Каждый раз, когда молодые люди (или один из них) довольно четко появлялись в кадре, ролик замедлялся. В этот момент звучала зловещая музыка, словно бы гудок или скорее низкий и протяжный звук, как в фильмах о кораблекрушениях и затонувших подводных лодках. В итоге внимание зрителей целиком приковывалось к фигурантам происшествия, Мишелу и Рику, а не к их действиям.

«Кто эти молодые люди?» — именно этот вопрос, казалось, был лейтмотивом фильма. Их поступки нам уже известны, но вот кто они сами?

Неожиданная развязка ожидала меня в самом конце. После вспышки света и захлопывающейся двери изображение чернело. Я уже собирался перейти к следующему видеоролику, однако заметил, что, согласно таймеру на экране, «Люди в черном 3» длятся 2 минуты 58 секунд, а прошло только 2 минуты 38 секунд.

Как бы проходил наш ужин в ресторане, если бы в тот момент я и в самом деле закрыл окно с этим видео?

Ответ: в неведении. Ну, то есть в относительном неведении. Несколько дней, от силы недель или месяцев, я бы продолжал жить грезами о счастливых семьях. Мне стоило лишь на один вечер поместить свою семью рядом с семьей моего брата, увидеть, как Бабетта старается скрыть слезы за темными очками и как безрадостно Серж проглатывает свой бифштекс, чтобы потом вернуться домой в обнимку с моей женой, ощущая себя счастливой супружеской парой.

Однако черное на экране сменилось серым. Снова появилась стеклянная дверь, но теперь ее снимали снаружи. Качество изображения резко ухудшилось — записывала явно камера мобильного телефона.

Белая кроссовка.

Они вернулись.

Они вернулись, чтобы запечатлеть то, что учинили.

— Черт, ну и дерьмо! — сказал голос за кадром (Рик).

— Вот блин! — вторил ему другой голос (Мишел).

Камера была направлена в нижний конец спального мешка, окутанного сизым дымом. И мучительно медленно двигалась вдоль мешка вверх.

— Пошли отсюда (Рик).

— Ну хоть уже не так воняет (Мишел).

— Мишел… пошли…

— Давай, встань рядом. Скажи «Jackass». Хоть это сделаем.

— Я пошел…

— Нет, слюнтяй, ты останешься!

У головной части спального мешка камера замерла. Изображение снова окрасилось в черный цвет. На экране красным шрифтом появился следующий текст:

Люди в черном 3

Продолжение

Скоро на экране

Несколько дней я ждал. Мишела часто не было дома, свой мобильный он всегда брал с собой; лишь сегодня, перед выходом в ресторан, мне выпала возможность добраться до его мобильника. Пока он в саду заклеивал велосипедную камеру, я поднялся в его комнату.

Честно говоря, я был убежден, что он стер видео. Я питал смутную надежду, что не увижу ничего нового сверх того, что уже видел в Интернете.

Но я ошибался.

Всего несколько часов назад я посмотрел продолжение.

26

— Мишел, — обратился я к сыну, которому не терпелось поскорей уехать. — Мишел, тебе следует стереть эти фильмы. Тебе давно стоило это сделать.

Он остановился и снова зашаркал белой кроссовкой по гравию.

— Папа… — Он хотел продолжить, но лишь покачал головой.

В обоих роликах я слышал и видел, как он муштрует своего двоюродного брата и как командир покрикивает на него. Именно на это и намекал Серж, утверждая, что Мишел оказывает на Рика плохое влияние. Я всегда это отрицал, считая, что мой брат нашел легкий способ снять с себя ответственность за поведение своего сына.

Но несколько часов назад (а на самом деле уже гораздо раньше) я убедился в правдивости его слов. Мишел был лидером, он отдавал приказы, а Рик их выполнял. Откровенно говоря, я одобрял такое распределение ролей. Лучше так, чем наоборот, утешал себя я. Мишела никогда не дразнили в школе, вокруг него всегда вились покорные дружки, дорожившие его покровительством. Из собственного опыта я знал, как страдают родители тех детей, которых травят одноклассники. Я никогда не страдал.

— Знаешь, что еще лучше? — сказал я. — Выбросить мобильник. Туда, где его не смогут найти. Сюда, например. — Я махнул рукой в сторону мостика, откуда он только что приехал. — В воду. Если хочешь, в понедельник купим тебе новый. Сколько этому лет? Скажем, что его украли, восстановим сим-карту, и тогда в понедельник ты станешь обладателем новейшего «Samsung» или «Nokia», на твой вкус…

Я протянул ему руку ладонью кверху.

— Хочешь, я сам его выброшу? — предложил я.

Он не сводил с меня глаз. Глаз, выражение которых я так хорошо знал. Однако сейчас они выражали лишь раздражение по поводу того, что я завожусь по пустякам, что веду себя как надоедливый папаша, донимающий сына вопросами типа «в котором часу ты вернешься с вечеринки?».

— Мишел, речь идет не о какой-нибудь там вечеринке, — выпалил я быстрее и громче, чем собирался. — Речь идет о твоем будущем.

«Будущее» — абстрактное понятие, я тут же пожалел, что использовал это слово.

— Зачем, черт возьми, вы выложили этот фильм в Интернете?

Только не ругаться, наставлял я сам себя. Иначе получится дешевая комедия, чего я терпеть не могу. Я сейчас повысил голос до крика, который могли услышать при входе в ресторан, в гардеробе или у пюпитра.

— Это что, круто? Или смело? Или это тоже не важно? «Люди в черном 3»! Чем, черт возьми, вы занимаетесь?

Он сунул руки в карманы куртки и опустил голову в черной шапочке, так что я почти не видел его глаз.

— Это не мы, — ответил он.

Дверь ресторана распахнулась, раздался смех, какие-то люди вышли на улицу. Двое одетых с иголочки мужчин и женщина в серебристом платье с глубоким вырезом на спине, с такой же серебристой сумочкой на плече.

— Ты так ему и сказал? — спросила женщина, слегка пошатываясь на серебристых шпильках. — Эрнсту?

Один из мужчин вынул из кармана связку ключей от машины и подбросил ее в воздух.

— Не веришь? — спросил он, вытянув руку и пытаясь поймать ключи.

— Ты с ума сошел! — захихикала женщина.

Хрустя гравием, они прошли мимо нас.

— Кто в состоянии сесть за руль? — спросил другой мужчина, после чего все трое снова расхохотались.

— Так, подожди-ка, — сказал я, после того как троица дошла до конца гравийной дорожки и свернула влево в направлении мостика. — Вы поджигаете бездомную женщину и записываете все это на мобильник. На твой мобильник. Потом снимаете того алкоголика на станции метро.

Мужчина, избитый моим сыном и племянником на станции метро, в моем монологе вдруг сам собой превратился в алкоголика. Возможно, алкоголик больше заслуживал побоев.

— А потом это появляется в Интернете. Ведь вы этого и добивались? Вы искали аудиторию?

Выложено на YouTube видео про алкоголика? Я засомневался.

— Алкоголик уже тоже в Сети?

Мишел вздохнул.

— Пап! Ты не слушаешь!

— Я слушаю. Внимательно, даже слишком внимательно. Я…

Дверь ресторана вновь отворилась, мужчина в строгом костюме огляделся по сторонам, затем на несколько шагов удалился от выхода и, скрывшись в темноте, закурил.

— Черт! — выругался я.

Мишел развернулся и зашагал к велосипеду.

— Ты куда? Мы еще не договорили.

Но Мишел не остановился, он вынул из кармана ключ и вставил в велосипедный замок. Я взглянул на курящего мужчину у входа в ресторан.

— Мишел, — сказал я тихо, но настойчиво, — ты не можешь вот так просто уехать. Как мы поступим? Есть ли еще какие-то фильмы, которые я не видел? Мне нужно просмотреть весь YouTube или ты все-таки мне расскажешь?..

— Папа! — Мишел резко обернулся и схватил меня за руку. — Ты когда-нибудь заткнешься?

Я ошалело уставился на своего сына. Его честные глаза выражали сейчас — не буду ходить вокруг да около — исключительно ненависть. Я поймал себя на том, что даже отвел взгляд — в сторону курящего мужчины.

Я ухмыльнулся — несомненно, то была глупая ухмылка.

— Уже затыкаюсь, — сказал я.

Мишел отпустил мою руку; закусив губу, он покачал головой.

— Господи! Ты вообще умеешь общаться по-человечески?!

Я ощутил колющую боль в груди. Любой другой отец тут же возмутился бы: «Это кто здесь, интересно, ведет себя не по-человечески? А? Кто?» Но я был не таким отцом, как все. Я знал, к чему клонит мой сын. Как бы я сейчас хотел обнять его и прижать к себе. Но, скорее всего, он с отвращением меня бы оттолкнул. Я знал, что подобное физическое отречение подействовало бы на меня слишком сильно, я бы расплакался и не смог остановиться.

— Дорогой мой мальчик, — сказал я.

Только без нервов, уговаривал я сам себя. Мне следует его выслушать. Я вспомнил слова Мишела о том, что я его не слушаю.

— Я весь внимание, — сказал я.

Он снова покачал головой и решительно вывел свой велосипед с парковки.

— Подожди! — сказал я, пытаясь сдержаться. Я даже отступил на шаг, словно не желая его задерживать. Но непроизвольно дотронулся до его руки.

Мишел посмотрел на мою руку как на экзотическое насекомое, а потом перевел взгляд на меня.

Мы близки к чему-то, отметил я про себя. К чему-то, что потом уже не вернешь. Я убрал руку.

— Мишел, есть кое-что еще, — сказал я.

— Папа, пожалуйста.

— Тебе звонили.

Он вытаращил на меня глаза. Меня бы не удивило, если бы в следующую секунду я почувствовал его кулак у себя на лице: костяшки его пальцев на моей скуле, из носа потекла бы кровь, зато некоторые вещи бы прояснились.

Но ничего не случилось.

— Когда? — хладнокровно поинтересовался он.

— Мишел, прости меня. Я не должен был этого делать… все из-за этих фильмов… я хотел тебе… я пытался…

— Когда? — Мой сын снял ногу с педали и снова поставил на гравийную дорожку.

— Недавно, это было сообщение. Я его прослушал.

— От кого?

— От Б… от Фасо. — Я пожал плечами и усмехнулся. — Вы ведь так его называете? Фасо?

Я отчетливо видел, как лицо моего сына окаменело. Было слишком темно, но я бы дал голову на отсечение, что оно побелело.

— Что ему было нужно? — спросил он спокойно. Нет, не спокойно. Он старался говорить бесстрастно, почти равнодушно: подумаешь, звонил сводный кузен.

Но он выдал себя. Для него важно было другое: то, что отец прослушивает оставленные ему сообщения. Что я переступил черту. Любой другой отец трижды подумал бы, прежде чем прослушать голосовую почту своего сына. Я тоже трижды подумал. Я предполагал, что Мишел придет в ярость и разорется. Это было бы в порядке вещей.

— Ничего, — сказал я. — Он попросил тебя перезвонить.

«Своим бодрым голосочком», — хотел добавить я.

— О’кей, — кивнул Мишел. — О’кей.

И тут я вдруг кое о чем вспомнил. Когда Мишел, позвонив на собственный мобильник, наткнулся на меня, он сказал, что ищет какой-то номер. Именно за этим он и приехал в ресторан — ему понадобился конкретный номер. Теперь-то я догадывался, чей именно.

— Ты сказал, что я тебя не слушаю, — начал я. — Но я слушал. Когда мы говорили о видео на YouTube.

— Ну и?

— Ты сказал, что это не вы разместили фильмы на YouTube.

— Нет.

— Тогда кто это сделал? Кто?

Иногда ответ содержится в самом вопросе.

Я посмотрел на своего сына. Наши взгляды встретились.

— Фасо? — спросил я.

— Да, — ответил он.

27

В повисшем безмолвии были слышны лишь звуки, доносившиеся из парка и с улицы на противоположной стороне пруда: глухие хлопки птичьих крыльев, набирающий скорость автомобиль, одиночный удар церковного колокола. Мы молча смотрели друг на друга.

Не осмелюсь уверенно утверждать, но мне показалось, что глаза Мишела наполнились слезами. Его взгляд стал недвусмысленным. «Понял наконец?» — вопрошал взгляд.

В тот же момент у меня в кармане зазвенел телефон. Зазвенел и завибрировал. В последние годы у меня ухудшился слух, поэтому я установил в своем мобильнике звонок старомодного черного бакелитового телефона, который слышно за версту.

Я вытащил сотовый из кармана, намереваясь его отключить, но, увидев на дисплее имя абонента, все-таки ответил:

— Да?

Жестом я попросил Мишела не уезжать, но тот, облокотившись на руль велосипеда, похоже, больше не спешил.

— Ты где? — спросила Клэр. На фоне ресторанного шума ее голос звучал тихо, но настойчиво. — Где ты так долго пропадаешь?

— Я на улице.

— Что ты там делаешь? Мы уже почти закончили с горячим. Я думала, ты сразу к нам присоединишься.