Сага Бенаквиста Тонино
– Я запланировал приятный вечерок, но пусть он будет сюрпризом. Чем ты желал бы заняться вечером?
– Мне бы не хотелось отвлекать тебя, если ты работаешь.
– Ты, мой второй брат, боишься мне помешать? Скажи, чего бы тебе хотелось? У тебя наверняка есть сокровенное желание, у всех появляются желания, когда они приезжают в Нью-Йорк.
– Под знаком этого города прошло мое детство. Мне хочется познакомиться с ним поближе.
– Видишь дома, там, между деревьями? За ними как раз 42-я стрит.
– Forty second street?
– Она самая.
Мне нравится, как он говорит: «Ты у меня в гостях и ты еще ничего не видел». Он с удовольствием покажет мне Нью-Йорк. Мы так часто говорили о нем по ночам, на левом берегу Сены, попивая обжигающую горло перцовку.
Через час я сижу в «Taxi Driver». За окном – проститутки, сутенеры, нищие, дымящиеся канализационные колодцы, реклама кока-колы. От захлестнувших чувств чешутся глаза и щекочет в носу. Чтобы скрыть глупое волнение, принимаю непринужденный вид и насвистываю мелодию из какого-то ковбойского фильма.
После двух телефонных звонков мне доставили смокинг, а внизу нас ждет лимузин с шофером.
– Ты так и не скажешь, куда мы отправляемся?
– В кино.
Я не умею завязывать галстук-бабочку. Жером справляется с этой проблемой на удивление ловко. И это тип, который три месяца назад не мог правильно застегнуть рубашку! С невинной улыбкой он лезет в шкаф и достает оттуда бумажный пакет, перевязанный ленточкой.
– Это мне?
– Тебя это должно позабавить.
Развлекательная игра, с доской, кубиками, пешками и картами. Называется «Фантасмагория».
– Как-то вечером во время грандиозного празднества в Лос-Анджелесе я беседую с Верноном Милынтейном…
– Продюсером «Боевых игр»?
– Он больше известен как продюсер «Клуба капитанов», но этот сериал не шел во Франции. Я рассказал ему, что придумал игру, где нужно создать настоящую историю от начала до конца, пользуясь подсказками, делая ставки, выполняя инструкции и избегая ловушек. Через два месяца игра уже готова и вот-вот поступит в продажу во всех пятидесяти двух штатах. «God, bless America!» 13.
Несомненно одно: я никогда не буду пытаться играть с Жеромом в «Фантасмагорию».
Лимузин останавливается перед «Театром Зигфилда», сияющим тысячей огней. Здесь сегодня премьера «Ночных звонков», сентиментальной комедии о войне между бандами гангстеров. Зрелище скоро начнется. Возле входа толпятся сотни зевак, которые пришли сюда специально, чтобы поглазеть на парад кинозвезд.
Портье открывает дверцу автомобиля. Если бы у меня хватило нахальства, я бы тоже мог встать на красный ковер, попозировать фотографам и дать интервью трем телеканалам. Но об этом не может быть и речи.
– Чего ты застрял?
– Мне страшно, Жером…
Он вытаскивает меня из машины. Десять шагов, отделяющих меня от холла – самые великие шаги в моей жизни, как в прошлой, так и в будущей. Отныне моя жизнь будет одним сплошным закатом. В холле я вижу людей, известных миру лучше, чем американский президент. И все они подходят к Жерому, чтобы пожать ему руку. Актрисы, при виде которых млеет весь мир, бросаются ему на шею. Не проходит и минуты, как я уже весь покрыт звездной пылью и сам себе кажусь сверкающим. Все это не как в кино. Это и есть кино.
– Слушай, Жером, видишь ту даму в длинном платье? Когда я был мальчишкой, у меня на стене висел ее портрет.
– Я представлю ее тебе, ты увидишь, какая она прелесть.
Я сидел рядом с ней на протяжении всего сеанса. Когда зажглись люстры, она спросила, что я думаю об увиденном. Чтобы не скомпрометировать себя, я ответил, что такой фильм мог быть сделан только в этой части света. После небольшого коктейля в частной резиденции, где мы напились как сапожники, мы с Жеромом оказались в Вилидж Уангард, месте, где родился джаз и где он, может быть, умрет. Основательно захмелевший, я не смог отказаться от очередного стакана, предложенного мне барменом. Жером рассеянно слушал какой-то старый бибоп.
– Те, кто говорят, что американцы делают фильмы для двенадцатилетних пацанов, в то время как старушка-Европа трудится над возвышением души, – кретины.
У меня кружится голова, Жером ничего не замечает и продолжает рассуждать.
– Подобные заявления обнадеживают глупцов. Но если американцы захотят, они заставят проливать слезы всю Землю.
По тому, как после каждой фразы он яростно трясет головой, я понимаю, что он пьян не меньше меня.
– А если я скажу, что меня скоро пригласят в Белый дом?
Я должен любой ценой протрезветь, прежде чем рухну в какую-нибудь постель. У меня очень мало времени, и завтра, может быть, мне не удастся поговорить. А я приехал сюда поговорить. Только чтобы поговорить.
– Мне нужно кое о чем попросить тебя, Жером.
– Все, о чем хочешь. Ты – мой второй брат. Все, о чем хочешь, за исключением одной вещи.
– Мы должны исправить то, что сделали.
– Именно это я имел в виду!
– Мы должны переделать последнюю серию, и ты больше никогда не услышишь о «Саге».
– Пошел ты!
– Мы должны закончить то, что начали. Иначе в мире никогда не наступит порядок.
Он хватает меня за отвороты смокинга и смотрит в глаза с яростью, как может смотреть только брат.
– Ты должен уехать из той страны, таких, как мы, там не ценят. Рай для сценаристов – только здесь!
Я пытаюсь успокоить его, но у меня ничего не получается. Он опрокидывает локтем стакан, не обращая на это внимания.
– Здесь тебе не нужно месяцами таскаться со своим сценарием, пока какой-нибудь чиновник не удосужится его прочесть. Ты заходишь в контору, и тебе позволяют произнести семьдесят пять слов, чтобы убедить всех, что ты написал что-то стоящее. Если ты выдерживаешь испытание, то выходишь на улицу с контрактом в кармане. Во Франции, если ты не входишь в круг избранных, ты будешь бесконечно обивать пороги, прежде чем тебя соизволят заметить.
Мне нужно держаться. Я приехал сюда, чтобы убедить его. Но ему наплевать на это, он продолжает свою речь.
– Во Франции, если ты имел хотя бы небольшой успех, ты можешь существовать за счет своей репутации и писать всякое дерьмо лет десять. Здесь ты имеешь право на одну, максимум на две ошибки, после чего ты вне игры. Во Франции ты обязан преклоняться перед «гениальностью» некоторых режиссеров-кретинов, на счету которых хорошо если есть хоть одна короткометражка. Здесь же автор нередко имеет больше власти, чем режиссер. Во Франции даже не читают то, что ты написал, потому что там мало кто умеет читать. Здесь с тебя будет литься пот с утра до вечера, а иногда и большую часть ночи, а на следующий день – все сначала, еще и еще, пятая, десятая, пятнадцатая версия, пока не получится то, что надо.
– Ты нужен мне там, Жером.
– Оставайся здесь, со мной, мы одной крови! Ты даже более чокнутый, чем я! С твоей башкой можно написать десять «Саг». Здесь нужны такие люди. Через полгода ты уже что-нибудь напишешь для Голливуда. Это же более потрясающе, чем любая твоя детская мечта! Только ради этого мы и работаем!
– Мы должны закончить «Сагу». Всего одну серию…
– Разве они недостаточно поиздевались над нами? Оставайся здесь, говорю тебе… Можешь даже не возвращаться назад. Завтра к вечеру у тебя будет вид на жительство на любой срок, рабочая карта, квартира на Манхэттене и контракт. Чудеса – это наша работа, парень.
– За месяц мы завершим «Сагу», а потом я сделаю все, что ты хочешь.
Он смотрит на дно своего стакана, делает глоток бурбона и закрывает глаза.
– Лучше сдохнуть.
Остров.
Впереди, по правому борту. Как удается этим островам выглядеть такими гордыми перед теми, кто собирается на них высадиться? Этот расстилается предо мной во всей своей величественной красоте. Не могу понять, что испытываю в эти минуты, сидя на палубе корабля и наблюдая, как мы приближаемся к берегу. Какое-то незнакомое чувство. Вроде почтения.
Чтобы не возвращаться в Париж, я взял билет на рейс Нью-Йорк – Ницца. В Ницце пересел на самолет до Йерска, затем на этот кораблик, на котором полно туристов, действующих мне на нервы с того момента, как только мы покинули Тур Фондю. По секрету спрашиваю у гида, неужели столько туристов высаживается на остров каждый день.
– Раньше туристов привлекал остров Левант, но теперь они переметнулись сюда. Ничего удивительного, когда подняли такой гвалт…
Это остров Лод, самый южный из Йерских островов. И гвалт – очень мягкий эвфемизм; мировая пресса не перестает твердить об этом родимом пятне, появившемся на картах всего полгода назад. Нас ведут по узкой тропинке, откуда виднеется нависающий над обрывом замок. Я ищу взглядом ту, кто должна встретить меня на пристани. Если она не появится через пять минут, мне придется присоединиться к группе туристов и отдаться во власть гидов.
Нет, я вижу, как она машет мне издали рукой…
Волосы спрятаны под белым платком, короткое цветастое платье раздувается от ветра. Она бежит ко мне с радостным криком, я хватаю ее, поднимаю, кружусь вместе с ней, мне хотелось бы держать ее так вечно.
– Если мой возлюбленный увидит эту сцену, он нас сглазит.
– Или набьет мне морду?
– Что вы, он скорее споет под моими окнами серенаду в знак прощения. Вы хорошо доехали?
– Я предпочел бы оказаться здесь не в туристический сезон.
– Туристы уедут часов в пять, а потом весь остров будет принадлежать нам. А сейчас я займусь вами. Вначале зайдем ко мне, оставим ваш багаж, потом пойдем обедать. Вы все еще любите пиццу с анчоусами?
– …?
– Я шучу.
Слуги в костюмах начала века забирают мой чемодан. Матильда отдает им распоряжения с таким видом, словно занималась этим всю жизнь. Один из слуг предлагает подвезти нас на забавном маленьком вездеходе, но мы единодушно отказываемся, предпочитая пройтись пешком.
– Видели наверху замок? Мы сходим туда вечером. А маленький домик, выглядывающий из зелени, – мой.
– Кроме вас, на острове никто не живет?
– Никаких туземцев, если вы их имеете в виду. Только человек тридцать обслуживающего персонала и команда из шести ассистентов, которыми я руковожу.
– Это ваш… бизнес?
– Можно сказать и так. Здесь все живут в каком-то сладком безумии, но сразу этого не понять.
Тропинка окаймлена гигантскими пальмами, на острове влажно и жарко, и у меня создается впечатление, что я попал на Мадагаскар. При таком климате хочется надеть что-нибудь белое и с нетерпением дожидаться вечера. Дом Матильды выглядит все красивее по мере того, как мы к нему приближаемся. Он похож на небольшой охотничий павильон в Фонтенбло – весь из белого камня, с овальными окнами.
Расположенный рядом с домом бассейн, едва заметный за оградой из розового лавра, совсем не портит картину. Но что я делаю в этом раю? Внутри мне нравится меньше: анфилада комнат, охровые и пастельные обои, мебель прошлого века.
– Моя любимая комната – будуар.
– Настоящий?
– Настоящий. Могу поселить вас там, когда вам захочется побалагурить.
Она показывает мою комнату и ненадолго оставляет одного. Чемодан лежит в кресле в стиле Людовика XV, одежда аккуратно повешена в гардероб. Я бросаюсь на огромную кровать и делаю несколько движений кролем, чтобы добраться до подушек. Мне хочется закричать: «Да здравствует аристократия, да здравствуют привилегии!». Подойдя к окну, вижу в бассейне здоровенного парня, плавающего взад и вперед по водной дорожке.
Горничная в наряде викторианской эпохи приносит мне полотенца и халат, украшенный гербом замка. Я надеваю белую рубашку с короткими рукавами, светло-бежевые брюки и спускаюсь к Матильде, ожидающей меня у лестницы.
– Все выглядит намного лучше, чем в вашем письме.
– В этом доме никто не жил лет пятьдесят.
Я следую за ней в небольшой зал, где уже накрыт стол. Сразу же хватаюсь за бутылку с вином, но метрдотель, тоже в маскарадном костюме, спешит обслужить меня.
– Я видел какого-то красавчика, он барахтался в бассейне.
Она слегка улыбается, не сразу решаясь ответить.
– Он приехал на остров три недели назад и остался здесь. Очень независим, это его главное достоинство. Когда мы устанем друг от друга, он возьмет свой чемодан и я провожу его до пристани. Убеждена, что ему очень быстро найдется замена. Не сердитесь, жизнь в замке сделала меня фривольной.
Я никак не могу привыкнуть к новой Матильде. Та Матильда, у которой каждая фраза была проникнута нежностью, осталась на континенте. Может, оно и к лучшему, эта Матильда говорит все напрямик.
Нам приносят вкуснейшие блюда и лучшие в мире вина, но тип за моей спиной, пытающийся предупредить мой малейший жест, несколько портит удовольствие. Матильда замечает это и просит его удалиться.
– Обычно я здесь одна, но Принц настоял на том, чтобы вас приняли как можно лучше.
Не знаю, что удерживает меня от смеха, когда она произносит «Принц».
– Он же не знаком со мной.
– Вы – мой друг, и этого достаточно.
Я приехал на остров, чтобы поговорить с Матильдой и попытаться раскрыть тайну ее пребывания здесь. Во время путешествия я придумывал разные гипотезы, но ни одна не показалась мне достаточно правдоподобной.
– Признайтесь, он действительно существует… этот… кстати, как его?
– Принц Милан Маркевич де Лод.
– Оставьте ваши шуточки.
– Его имя можно найти в исторических книгах, и сегодня вечером он ждет нас на ужин.
– Вместе со своим племенем?
– Те, кого вы так легкомысленно называете «племенем», не только члены королевской семьи, но и мои лучшие друзья. Я вам представлю их, и вы увидите, какие это приятные люди.
Я отпиваю глоток вина. Не могу поверить, что все это не сон.
– Вы не расскажете мне, Матильда Пеллерен, чем занимаетесь здесь, на этом опереточном острове, в компании людей голубой крови?
– У вас это называется бизнесом.
Она улыбается. Коварно. Торжествующе. Это же Матильда.
– Помните, как вы все подшучивали надо мной, когда я вырезала фотографии из рубрик светской хроники и скандальной прессы?
– Вы всегда окружали себя ореолом тайны, а эта тайна была самой непроницаемой.
– Так вот, я уже тогда подумывала сменить профессию. Возьмите еще сливок.
– Матильда, прошу вас!
Продлить удовольствие. Вот главная забота сценариста.
– Если не считать кинозвезд, кто должен быть постоянно в центре внимания масс? Кто должен быть объектом их почитания?
Долго не раздумывая, отвечаю.
– Коронованные особы?
– Правильно. Однако за последнее десятилетие их стало очень мало. Монархии рушатся, теряют свое величие; принцессы плодят потомство и напоминают обычных клуш; ни одна семья голубых кровей не способна удержать планку. Вы согласны?
– Ну, если вы так считаете…
– Потеря мечты означает гибель целой отрасли журналистики и крах когда-то процветавшей промышленности. А этого ни в коем случае нельзя допустить. К счастью, нашлась группа дельцов, решившая взять бразды правления в свои руки. Это производители глянцевой бумаги, торговцы журналами, предметами роскоши, ностальгией, специалисты по интерьеру – в общем, крупные коммерсанты и имиджмейкеры. Представьте, сколько можно выпустить сопутствующих товаров и на какую сумму!
– Но… Это же аморально!
– Ну и что? Мы просто хотим сорвать куш, как говорит Жером.
– Вы не имеет права так обманывать людей! С этими декорациями, актерами…
– Какими актерами? Какими декорациями? Принц Милан Маркевич де Лод и его семья вне всяких подозрений. Они сумели сохранить свое положение. Их род известен с XVI века, они участвовали во всех кампаниях, во всех крупных сражениях. В 1906 году, когда Франция с Россией заключили союз, отец принца Феодор женился в Париже на графине де Лод. До 1917 года они жили в Санкт-Петербурге, потом переселились в эти края. Принц Милан родился в 1918 году; но через несколько лет семья разорилась и вынуждена была переселиться в комнаты для прислуги, поступить в услужение к нуворишам, прибравшим замок к рукам. Чтобы выйти на этот старинный род, потребовалось нанять целую армию специалистов по генеалогии и начать невероятную юридическую войну, чтобы вернуть им их достояние.
– …?
– Не смотрите на меня так, все это настоящая правда; вы же не думаете, что мы хотим попасться на крючок какому-нибудь проныре из бульварной прессы.
Я наливаю Матильде вина, чтобы немного разрядить обстановку.
– Продолжайте, Матильда. Я готов выслушать все, но пока еще вам не верю.
– Королевская семья, райский уголок. Им не хватало только… знаете чего?
Я делаю вид, что пытаюсь догадаться, но, боюсь, ответ очевиден.
– … Историй?
– Чтобы жить необыкновенной жизнью, чтобы восхищать весь мир и сводить с ума папарацци, им нужен был сценарист. Конечно, эту работу мог бы сделать каждый, но если учесть мои романы, участие в «Саге» и мое пристрастие к историям с принцами… Короче, они выбрали меня. Еще грибочков?
Я был удостоен чести участвовать в помпезном ужине, как во времена Людовика XIV. Согласно протоколу, мы с Матильдой должны были сидеть отдельно друг от друга, но я дал понять, что скорее вплавь вернусь на материк, чем позволю зажать себя между дамой преклонного возраста и каким-то напудренным париком. Принц, очаровательный старик лет семидесяти пяти, если не больше, приветствовал меня галантными фразами и представил своей семье. Затем мы прошли в зал для приемов и сели за стол, длиной метров двадцать пять. Старинная музыка, лакеи, почетные гости и, конечно же, журналисты. Все собрались здесь.
– Никто не может понять, как составляется список приглашенных, – сказала Матильда. – С помощью моих ассистентов я выбираю только интересных людей и оставляю страдать тех, кто готов продать душу дьяволу за место за этим столом.
– Кто эта красивая девушка?
– Похоже, что вы давно не видели «Пари-Матч», Марко. Это Илиана, дочь Эме и Катрин де Лод, внучка принца. Ей семнадцать лет, и она совершает глупость за глупостью. С такими внешними данными она должна сниматься в кино. Я читаю ей сценарии, советую, какие глупости можно совершать, а какие совершенно недопустимы. Пишу ей ответы на интервью и прошу не слишком импровизировать, когда меня нет рядом. Сейчас я ищу ей жениха, от которого у всех должно захватить дух и уже наметила одного врача, который охотится в Африке на вирусов.
– Потрясающе!
– Тип напротив девушки – ее брат, Дмитрий. Вы ни за что не угадаете, чем он занимается.
– Бездельник?
– Нет, бездельничать – это специальность дядюшки Энтони. Дмитрий пишет любовные романы.
– Не может быть!
– Да! Романы выходят ежеквартально, я пишу их одной левой, глядя телевизор. Это помогает мне сохранять форму. Самое забавное, что он публикует их под псевдонимом, и предположений более чем достаточно. Ходят слухи, что сейчас он пишет эротический роман.
– Неужели вы делаете это?
– Ну да!
– А кто та скучающая дама?
– Анна Уоткинс, сестра Энтони. Пять лет назад она занималась разведением форели, а я сделала из нес роковую женщину. Она довела до самоубийства очень многих мужчин.
– А кто должен был сидеть на том пустом стуле?
– Вирджиния де Лод, старшая дочь, наследная принцесса. Ею я не очень горжусь. Она то неожиданно исчезает, то также неожиданно появляется. Не проходит и недели, чтобы какой-нибудь журнал не сообщил о ее очередном исчезновении. Каждый раз, когда она возвращается, я сочиняю для нее новую историю.
– А где она сейчас?
– У себя в комнате, прямо у вас над головой. Каждый день играть роль принцессы не слишком весело.
– И сколько у вас всего персонажей?
– Человек тридцать семь, включая претендентов и нескольких кузин.
– И каким персонажем вы гордитесь больше всего?
– Конечно, самим принцем. Это мой шедевр. Я сделала его потомком Петра Великого, и сегодня многие думают, что он владеет пропавшими сокровищами династии Романовых. Своей прекрасной физической формой он обязан эликсиру, секрет которого ревностно хранят члены рода.
– Вы не боитесь, что перегибаете палку?
– Может быть, но пока это срабатывает. Иногда он сам подает мне идеи, я пишу ему речи. Мы прекрасно понимаем друг друга.
– Я и не подозревал, что вы так здорово разбираетесь в истории.
– У меня есть три специалиста в этой области.
– И вы всех их любите?
– Не всех, но большинство. Теперь это моя семья. Я чувствую за них ответственность. Жить среди своих персонажей – единственное, что делает меня счастливой.
Празднество продолжалось далеко за полночь. Шампанское, бильярд, словесные дуэли, прогулки с факелами до утренней зари.
Сейчас уже пять утра и небо на востоке начинает светлеть. Матильда зажгла все люстры в огромной библиотеке, и мы пьем по последнему бокалу шампанского.
– Матильда, вы нужны мне, чтобы переделать 80-ю серию.
– Я давно ждала этой фразы.
– Матильда…
– Мне очень трудно отказывать вам в чем-либо, Марко, но считайте, что я отказываю.
– Вы нужны мне.
– Когда я вырезала статьи из журналов, а вы приставали ко мне с вопросами, помните, что я отвечала?
– Вы говорили: «Это мой тайный сад», как будто такой ответ мог нас удовлетворить.
– Выгляньте в окно. Посмотрите вниз и скажите, что видите.
Я подчиняюсь, не понимая, чего она от меня хочет.
Внизу?..
Внизу только…
Внизу, окутанный розовым рассветом, расстилается такой пейзаж, который не взялся бы нарисовать ни один художник. Высокая трава, роскошные цветы, мраморная скамья, качели, греческие колонны и… павлины! Живые павлины, гуляющие среди кустов!
– Вот он, мой тайный сад! Видите, он существует. И здесь я проживу до тех пор, пока это будет возможно. Здесь я готова дожидаться конца света, как обычная девчонка, мечта которой сбылась. Здесь я буду встречать своих любовников, пока у них будет желание постучать в мою дверь. Я никогда не вернусь в тот мир, из которого пришла. Оставляю его вам.
– Это займет у вас не больше двух недель.
– Пошлите их к черту и оставайтесь со мной. Мне трудно одной заниматься тридцатью семью персонажами.
– Мы не имеем права! Мы должны закончить свою работу!
– Никогда!
Она в ярости, хотя я не сказал ничего, что могло ее так сильно задеть.
– Желаю вам спокойной ночи, Марко. Мне сорок лет, сейчас пять утра, и юноша, прекрасный как звезда, топчется в ожидании у порога моей комнаты.
На небольшом указателе в форме стрелы все еще сохраняется надпись: Отель «Альберго ди Платани», но это уже давно не отель, Луи повторил мне об этом три раза. «Когда ты окажешься в месте, похожем на центр мира, то знай, что ты наконец добрался.» Спасибо, Старик…
Уверен, что нет ничего прекраснее этой Палестрины, затерянной в римской провинции. Замечаю странную лестницу, ступеньки которой сделаны из наваленных друг на друга кругляков бревен, похожую на сани для спуска с гор леса. Ее высота – метров двадцать.
Вспоминаю слова Луи: «Будь осторожен, нет ничего легче, чем сломать себе на ней шею».
Лестницей пользовались, вероятно, лет десять назад, а потом бросили на милость дождей и сорных трав. Я совершаю подъем очень медленно, но все же добираюсь до верха целым и невредимым. Меня встречает Луи и протягивает руку, подтягивая к себе.
– Я думал, ты приедешь после обеда.
– Местные не слишком разговорчивы. На пять последних километров у меня ушло больше времени, чем на дорогу от Ниццы до Рима.
Нас окружают десятки огромных, величественных платанов. Они отбрасывают такую тень, в которой чувствуешь себя так же свежо, как в самом глухом лесу. Мы проходим мимо обвитой зеленью беседки, в которой стоят шезлонги.
– Ваш зал для мозговой атаки?
– Да, обычно мы работаем здесь, но вот уже две недели, как возникли сложности.
Мы медленно направляемся к дому, стараясь ступать как можно тише.
– Как он?
– Не слишком хорошо.
– Я появился в не очень удачный момент?
Луи снисходительно улыбается.
– Наоборот, я хочу воспользоваться твоим приездом, чтобы дать ему отдохнуть денек-другой. Да и мне это не помешает. Входи…
В холле бывшего отеля ничего не тронуто: стойка портье, доска для ключей, ячейки для почты. Луи с удовольствием играет роль администратора.
– Я поселю тебя в голубой комнате, там три окна: на север, запад и на юг. Есть телефон. У нас никто не встает раньше десяти часов. Когда я говорю «никто», то имею в виду себя, потому что он вообще не встает.
– Вы здесь вдвоем?
– Да. Его жена остается в Риме, когда он приезжает сюда работать. И так уже длится лет тридцать. Думаю, что она вообще ни разу не бывала здесь.
– Он знает, что у тебя гость?
– Я ему часто рассказываю о тебе.
– … Правда?
– Когда он узнал, что ты приезжаешь, то сказал: «А, Марко! Тот сценарист, который не умеет писать ручкой?», Я рассказал, что ты все набирал на компьютере, даже список покупок.
Его слова как стрела пронзают мое бедное сердце. Маэстро произносил мое имя! Мое, Марко! Имя парня, родившегося в грязном парижском пригороде в самое непримечательное время. Тот, кто выдавал шедевры, словно рабочий – детали, оставил в своей памяти немного места и для моего имени.