Сага Бенаквиста Тонино

В помещении, где раньше размещался ресторан, Луи готовит мне кофе в кофеварке.

– Черт, до чего же вкусно…

– Один тип заходит сюда раз в три месяца и проверяет, как она работает. Сам Маэстро больше не пьет кофе. Пойдем, я покажу твою комнату.

Мы поднимаемся по лестнице, идем по коридору. Перед очередной дверью Луи замедляет шаги и подносит палец к губам.

Маэстро спит.

Луи открывает мою комнату и плотно закрывает дверь, чтобы можно было свободно разговаривать.

– Я стараюсь не шуметь, хотя разбудить его ничто не может. В 72-м или 73-м году в трех километрах отсюда упал метеорит. Местные крестьяне думали, что настал конец света. На следующее утро, когда Маэстро узнал, что произошло ночью, он обругал меня всеми словами за то, что я его не разбудил. Я ответил: «Этот метеорит упал здесь из-за вас, Маэстро».

Я освежаюсь под прохладным душем, тонкой струей льющимся из насадки. Сейчас так жарко, что не нужно вытирать тело полотенцем, достаточно набросить простыню. Луи приглашает меня в беседку и берет бутылку мартини. Я спрашиваю, как продвигается сценарий.

– Медленнее, чем обычно. Маэстро быстро устает. Когда ему удается сосредоточиться, он поражает живостью ума. А на следующий день где-то витает, сидит с отсутствующим взглядом. Я говорю ему: «Маэстро, пусть этот персонаж будет эмигрантом, который умеет все делать и поэтому легко находит общий язык с людьми. Что вы думаете о кондитере, кондитере-тунисце?». Он ничего не отвечает, его мысли где-то далеко, может, он уже видит картины из своего фильма. А на следующий день заявляет: «Отлично, кондитер-тунисец! Пусть он сделает торт, украшенный женщиной из цветной миндальной массы».

– Думаешь, у него хватит сил снять этот фильм?

– Надеюсь, иначе он не пригласил бы меня работать вместе. Он будет разыгрывать mater dolorosa, пока мы пишем сценарий, но очнется от оцепенения в первый же день съемок. В последний день снова можно начинать беспокоиться.

– Что с ним?

– Все и ничего. Он чувствует, что его час приближается. Доктора хотят положить его в больницу. Это его-то в больницу!

– Наверное, не все из них видели его фильм.

– Ну, уж эту-то сцену знают все.

– Белые простыни за решеткой кровати. В приемной ждет сын, который пришел к умирающему отцу.

– Это его последний шанс поговорить с ним…

– А санитар заявляет, что все посещения после девяти вечера запрещены. Об одном воспоминании об этом у меня мурашки по коже. Отец рассказывал мне эту сцену, когда я был ребенком.

– Я тоже чувствую себя ребенком, когда думаю о его фильмах. Даже о тех, сценарии которых мы писали вместе.

– Помнишь старика за тарелкой спагетти? Просто второстепенный персонаж на заднем плане. Делает непонятные жесты. Вначале все смеются, но потом…

– Счастьем и ностальгией проникнут каждый кадр фильма. Иногда даже хочется плакать.

– В этом фильме все было великолепно. Сны деревенского дурачка, сцена наводнения…

– А «Партитура любви»? Тот момент, когда Загароло воображает себя Данте!

– Он всегда говорил, что из всех своих фильмов этот он любил меньше всех.

– Ему тогда не дали «Золотую пальмовую ветвь» только потому, что он получил ее в предыдущем году.

Разгоряченные воспоминаниями, мы незаметно опрокидываем стаканчик за стаканчиком.

– Не знаю, что бы я отдал, чтобы поработать хотя бы час с таким гигантом, как он.

– Это невероятная удача, но одновременно и ловушка. Маэстро не нужно, чтобы ему придумывали сюжеты, у него самого ими голова забита. Ему просто нужен тип, немного безумный, который проникал бы в его мир и черпал их оттуда ведрами. Правда, иногда для этого приходится надевать резиновые сапоги. И все равно ты всегда будешь его жалкой тенью. А потом окажешься и жертвой, так как это будет его фильм – на века и для всего мира.

Внезапно истошный вопль разрывает послеобеденную тишину:

– … Луиджи? Луиджи… о, Мадонна! Луиджи!

Луи встает и забирает бутылку.

– Я вижу его насквозь. Он знает, что мы сейчас пьем аперитив, и умирает от зависти.

Мы пообедали на свежем воздухе – ужасно не хотелось покидать беседку, несмотря на вечернюю прохладу. Маэстро так и не вышел из комнаты, удовольствовавшись тарелкой бульона. В его присутствии я не смог бы произнести ни слова, и приготовленные Луи тальятелли застряли бы у меня в горле. Мы объедались, запивая их местным вином, только что налитым из бочки. На моих глазах Старик раскатал тесто на огромном кухонном столе в большой желтый круг, который он свернул лентой, а затем спросил:

– Феттучине? Спагетти? Панарделли? Тальятелли?

Я выбрал наугад, зная, что все равно пожалею, что не попробовал ничего другого.

Мы провели остаток дня вместе, занимаясь обедом. Нужно было проследить за томатным соусом, нарвать в саду базилик, накрыть стол – и все это не торопясь, переговариваясь и попивая белое вино. Я не знал, что Луи обладает талантом итальянской кухарки.

– Когда работаешь с итальянцами, приходится приспосабливаться. Сколько гениальных идей пропало только потому, что пробил час обеда. Они все такие, а в шестидесятые годы были еще беспечнее.

Поздно вечером Луи достал потрясающую граппу, настоянную на белых трюфелях.

– Это из Венеции. Пахнет как туалетная вода.

– Вы скоро заканчиваете сценарий?

– Как только он перестанет вынашивать одну идею, суть которой мне не удается уловить. Он напоминает мне художника в последний период творчества.

– Художника?

– К концу жизни все они пересматривали свое творчество. Возьми Тернера. Он сохранил лишь самое важное, центральное, все остальное потеряло для него значение.

– Маэстро славится своей вечной неудовлетворенностью, это человек, для которого нет ничего, кроме работы.

– Неудовлетворенностью, может быть, но трудоголиком его не назовешь. Здоров он или болен, все происходит по одному и тому же сценарию: мы садимся, немного болтаем и как только беремся задело, выясняется, что ему нужно поиграть в настольный футбол или позвонить жене, с которой он болтает часами. Затем он возвращается, мы болтаем как сороки, обсуждаем его любимые фильмы, сценарии, которые никогда не напишем, и так незаметно наступает час обеда. Хорошо, если за весь день полчаса уходит на дело. А потом неожиданно замечаешь, что сценарий выстраивается сам собой, даже если мы ничего не записали.

– Не уверен, что смог бы работать на режиссера, который превращает в золото все, что снимает.

– Не хочу тебя разочаровывать, но люди такой породы встречаются все реже и реже. Потрясающие фильмы, созданные воображением одного человека, больше никого не интересуют. Пророки, изучающие неизведанные уголки человеческих душ, давно оказались в изгнании.

– Все равно кино всегда будет нуждаться в таких людях.

– Не уверен. Раньше еще встречались безумные продюсеры, вкладывавшие деньги в искусство, сегодня все поступают иначе. Почему бы и нет, в конце концов? Такие люди, как Жером, доказывают нам, что в искусстве нельзя быть бескорыстным. Кто знает?

Когда он заговаривает о Жероме, я вспоминаю взгляды, которыми мы обменивались украдкой в самом начале, когда Луи вспоминал о своей работе в Италии.

– Знаешь, Луи… Мы с Жеромом первое время не знали, что и думать, когда ты рассказывал об Италии, о Маэстро…

– Вы никогда не встречали моей фамилии в титрах и думали, что я – старый неудачник, мечтающий чтобы о нем говорили критики.

– В то время итальянцы уже поняли, что любой фильм должен быть результатом усилий многих талантов. Как в семейном скандале, где каждый подливает масла в огонь. Когда какой-нибудь Марко работал с каким-нибудь Дино, к ним заходил какой-нибудь Эттори, чтобы прочитать отрывок сценария, а потом к ним заглядывал Гвидо, предлагавший потрясающую идею, и тут же звал Джузеппе, чтобы услышать о ней его мнение. Потом кто-то звонил из Пьемонта в Сицилию: «Вытащи меня из этого дерьма, эта проклятая история сидит у меня в печенках, per la madonna!». Очутившись в этой среде, я был зачарован происходящим, а в моей голове роились образы и диалоги. Они быстро приняли меня в свой круг, мерзавцы. Я был их талисманом, il Francese, я приносил им удачу, говорили они. Постепенно я превратился в постоянного консультанта, в парня, который всегда под рукой и никому не мешает. Иногда я проводил утро на съемках хорошей классической комедии, после обеда оказывался на площадке, где снимали детективный сериал, а вечером мы обедали большой компанией, обсуждая какую-нибудь комедию. Я получал деньги за все фильмы, которые снимались в Риме, мне достаточно было быть рядом, иногда для того, чтобы варить кофе, иногда – чтобы писать диалоги, а иногда – чтобы рассказать сон, который видел прошлой ночью. Как я мог требовать, чтобы мое имя ставили в титры? Мне говорили: «Слушай, Луиджи, следующий фильм будет твоим, это будет твой фильм, мы все тебе поможем». Но так никогда не получалось. Ты можешь сказать: «Это же банда негодяев!». Но как я люблю эти годы…

– Ты должен был все рассказать нам, Луи.

– Я не смог бы даже сказать, что в этих фильмах было мое, но можешь быть уверен, я был везде. Образ, реплика, идея… Так или иначе, но я оставил след в итальянском кинематографе последнего двадцатилетия.

Мои щеки горят от стыда, наверное, я красный как пион.

– А потом я встретил Маэстро, и у нас образовался отличный дуэт. Но для продюсеров, публики, да и для самого Маэстро наши фильмы всегда оставались фильмами Маэстро. Его тень должна была витать надо всем: от замысла до монтажа финальной сцены, не говоря уже об афишах и даже о музыке. Не могло быть и речи, чтобы чья-то фамилия оказалась там, где его Святейшество наложило свою печать. В конце концов, так даже лучше.

– Ты должен был рассказать нам, Луи …

– Мне не нужно было вам это рассказывать. И знаешь почему? Потому что, когда мы втроем работали над «Сагой», я вновь обрел дружбу и энтузиазм, как в те времена. Я благодарен Богу за то, что так и остался несостоявшимся талантом. Иначе это удивительное приключение прошло бы мимо меня.

Он сам преподносит мне на блюдечке возможность изложить истинную причину моего приезда.

– … Тсс-с-с!

Услышав доносящееся из дома ворчание, он настораживается, словно почуявший дичь охотничий пес, и показывает пальцем на окно Маэстро.

– Пойду посмотрю, не нужно ли ему чего-нибудь.

Я следую за ним. Мы осторожно, как воры, поднимаемся по лестнице, Луи тихо отворяет дверь в комнату мэтра и тут же закрывает ее.

– Спит.

– Луи, позволь мне взглянуть на него. Только бросить взгляд. Подари мне это воспоминание. Если у меня когда-нибудь будут дети, я расскажу им об этом событии. Они, в свою очередь, расскажут о нем своим детям, и у меня появится шанс остаться в памяти потомков.

Луи расплывается в улыбке и снова приоткрывает дверь. Я просовываю голову в проем.

Вот он, Маэстро.

Голова на подушке.

Спокойное лицо.

Сейчас он где-то в стране грез.

Грез, которые давно стали и нашими грезами.

– Спасибо…

Он провожает меня до моей комнаты.

– Луи, мне нужно кое о чем тебя попросить. Я должен поговорить с тобой об этом сейчас, иначе промучаюсь всю ночь.

Ни малейшего удивления на его лице. Он заходит в комнату вместе со мной и присаживается на подоконник, скрестив руки на груди, с вызывающим видом.

– Поехали в Париж, нужно исправить то, что мы сделали в «Саге».

– Черт…

– Мы не вправе оставить все в таком состоянии.

– Это я не могу оставить Маэстро в таком состоянии.

– Он поймет, Луи. У тебя нет выбора.

– Ты можешь попросить меня о чем угодно, только не о том, чтобы я бросил его сейчас. С тех пор как умерла Лиза, у меня нет никого, кроме него. И я не хочу бросать Маэстро наедине с его последней безумной мечтой. Хотя, если она осуществится, он сам меня бросит.

Из окна конторы я вижу две полицейские машины без опознавательных знаков, стоящие по обе стороны авеню, и в каждой – по двое кретинов, томящихся в ожидании смены. Я замечаю также двух шпиков в штатском: одного на террасе возле табачной лавки, другого – на скамейке напротив киоска. Не знаю, одно ли у них руководство или все дело в отсутствии координации между службами. В любом случае, они не оставят нас без присмотра ни на минуту, пока мы не закончим последнюю серию.

– Эй, парень, перестань глазеть в окно! Не хватало только пожалеть их!

С тех пор, как мы приступили к работе, Луи, Матильда и Жером не упускают ни случая напомнить мне, как прекрасно они чувствовали себя раньше. Действительно, так ли уж было нужно уговаривать их завершить то, что мы начали? Теперь, когда они здесь, у экранов своих мониторов, я начинаю сомневаться. Не знаю, вернулись ли они сюда потому, что откликнулись на мои мольбы или услышали призыв от самой «Саги», которому не смогли противиться?

Матильда каждую свободную минуту звонит на свой остров. Ее команда подробно докладывает все, что случилось за сутки, и она отдает распоряжения на следующий день. Я думал, что бизнес заберет у нее все силы. Ничего подобного, она целиком и полностью сосредоточилась на последней серии «Саги».

Жером не без гордости показал нам факс от Клинта Иствуда, пришедший сегодня утром. Тому очень понравился сценарий «Вечной любви», который Жером отдал ему перед отъездом в Париж. Через десять дней они должны встретиться в Нью-Йорке, чтобы обсудить будущий фильм. Если учесть темп, в котором мы работаем, Жером не подведет.

Маэстро уехал на Сардинию посмотреть места, где будет сниматься его будущий фильм. Одновременно он воспользуется возможностью понежиться на солнце и набросать эскизы декораций. Луи работает со спокойной душой. Через несколько недель его и Маэстро ждут на киностудии.

– Эй, послушайте, сегодня ведь двадцать девятое сентября! Это вам ни о чем не говорит?

– Двадцать девятого сентября прошлого года мы в первый раз собрались здесь, в этой комнате.

Мы переглядываемся и через секунду снова беремся за работу. Конечно, сейчас нам ни к чему памятные даты и воспоминания. Самое главное – завтрашний день, новый эпизод в нашей жизни, будущее, которое ожидает нас после того, как мы закончим «Сагу».

Первые дни ушли у нас на выслушивание всех желающих высказаться. Мы старались выяснить, что нужно зрителям, так полюбившим «Сагу». Каждый внес свою лепту: кто горлом, кто сердцем, – все действующие лица. Какое будущее ждет Мильдред и Существо? Что будет с вакциной против страха, которую обещал создать Фред? Каким человеком следует считать Педро – хорошим или плохим? Можно ли возродить Камиллу? И тысячи других вопросов, самых неожиданных. Самых срочных. Нам пришлось составить перечень всех надежд, чтобы прийти к очевидному и согласиться с тем, что мы и так уже знали. Что такое Камилла, Фред, Мильдред, Мария и все остальные в представлении этих девятнадцати миллионов людей, возродивших к жизни «Сагу»? Зачем исследовать до конца судьбу каждого из второстепенных персонажей, которые, в конце концов, этого не заслуживают? Нас интересует совсем не их «Сага», нам нужно разобраться с нашей собственной сагой, с сагой человека с улицы, с той, которую мы переживаем каждый день. Последняя серия должна вдохновить творцов девятнадцати миллионов саг. А для этого нам понадобятся девятнадцать миллионов сценаристов.

Все, кто смеялся и плакал над «Сагой», кто любил ее и ненавидел, все они сохранили в своем воображении, в своей памяти и в своем сердце то доброе, что она смогла им дать. Теперь каждому из них придется день за днем писать свою собственную сагу. Мы дали им достаточно инструментов, чтобы они смогли справиться с этой задачей и без нас. Зритель сейчас знает, что нет ничего неизменного, что каждую сцену, каждую реплику можно переписать. Никто лучше него не сумеет отточить фразы в собственном диалоге и выбрать одну из тысячи развилок, которые предлагает ему жизнь.

Матильда, Жером, Луи и я раскрыли в последней серии все секреты своего творчества.

Пусть теперь зрители пользуются ими.

К великому удивлению Сегюре, мы отказались от роскошных декораций, чудовищных расходов, каскадеров и прочего великолепия сверхдорогих сериалов. «Сага» должна закончиться так, как начиналась, в скромной обстановке, чтобы оказаться ближе к тем, кто присутствовал в ней с самого начала, и к тем, кто потерялся в пути. Действие последней серии будет происходить в гостиной семьи Френелей. Каждый герой завершит здесь свой жизненный путь, и «Сага» станет достоянием Истории.

Возвращение к истокам требует жертв: мы потребовали, чтобы последняя серия транслировалась, как первая, между четырьмя и пятью часами утра. Мысль о том, что вся Франция не будет спать в это время, показалась нам справедливой, хотя и забавной. Все, кто увидит эту серию, будут и через двадцать лет вспоминать о бессонной ночи перед небольшим экраном. А потом мы окончательно расстанемся друг с другом. Мои коллеги снова улетят подальше от Парижа.

А где же мое место?

В моей жизни все понеслось с бешеной скоростью, начиная с того вечера, когда я услышал голос Жюльетты на автоответчике: «Шарлотта в Париже. В квартире, которую она снимала, когда была студенткой. Я тебе ничего не говорила. И не натвори глупостей».

Дверь приоткрылась. Она сразу же попросила меня говорить тихо.

– Не знаю, позволю ли я тебе войти…

– Это Жюльетта продала меня?

– Ты что, не одна?

Она оглядывается с несколько смущенным видом.

– … Заходи.

Я тут же пытаюсь отыскать следы присутствия чужого мужчины. Передо мной закрытая дверь в соседнюю комнату.

– Здесь мало что изменилось.

– Можешь сесть вон на тот стул.

– Хочешь что-нибудь выпить?

– А что у тебя есть?

– Виски.

– Ты, однако, не потеряла чувства юмора. Виски…

– Это хорошее виски. «Бейли».

– Есть еще пиво.

Она всегда ненавидела пиво. Что оно делает в ее холодильнике?

– Тебя несколько месяцев не было в Париже.

– Да, я уезжала.

Молчание.

Ладно, я понял. Мне придется вытягивать из нее слово за словом, а я это ненавижу. Одно из главных правил моей профессии: запрещается попадать в «туннель объяснений». «Почему это», «почему то», «это случилось так», «а я думал, что все было иначе» и тра-ля-ля, и тра-ля-ля!.. Почему в жизни то и дело приходится давать объяснения?

– Ты сейчас работаешь?

– Нет, я в отпуске. А как ты? Как твой сериал?

– Какой сериал?

– Та вещь, что должна была передаваться по ночам.

– Только не говори, что ты единственный на Земле человек, который ничего не слышал о «Саге»!

– В таком случае я должна признаться тебе, что я действительно единственный на Земле человек, который ничего не слышал о «Саге»! Ее показывали?

– Ты издеваешься надо мной, ты…

– Я была в Крёзе. Ни телевидения, ни газет, хорошо еще, что было электричество. Крёз это Крёз.

– Да, «Сагу» показывали.

– Ты доволен?

– Не знаю, подходящий ли сейчас момент говорить об этом.

– Почему бы и нет? В трех словах. Мне интересно. Это было так для тебя важно.

– Скажем так… за один год я совершил полный оборот вокруг Солнца, пройдя через все времена года. Я совершил что-то вроде кругосветного путешествия, отправившись в путь как Гомер, а вернувшись как Улисс. Я приблизился к бездне, наклонился над ней, и меня охватил ужас. Мне удалось раздвинуть границы моей вселенной до пределов, за которыми они начали сжиматься, но я пошел еще дальше и оказался там, где уже нет ни добра, ни зла. Но этого оказалось мне недостаточно, и я заключил сделку с дьяволом, чтобы приблизиться к Богу и выступить в его роли в свое свободное время. Я побывал в древнегреческой трагедии, итальянской комедии и буржуазной драме, я топтал ногами землю Голливуда и однажды был на приеме у принца. Я смешал тысячи искалеченных судеб и оказался ответственным за девятнадцать миллионов душ. Но в конце концов все уладилось.

Молчание. Мне хочется уловить в ее взгляде хоть каплю уважения. Я так старался.

– А чем ты занималась, Шарлотта?

– Я? Родила ребенка.

Закрытая дверь в соседнюю комнату.

– Шарлотта, это я – сценарист. Сенсации, неожиданные повороты сюжета, хлесткие реплики – моя профессия.

– И однако я родила ребенка. А если ты боишься, что я перехвачу у тебя инициативу, то я так и сделаю: это твой ребенок, ему три месяца, мальчик, я назвала его Патриком, потому что через тридцать лет это будет уникальное имя, короче, то, что надо.

Дверь в соседнюю комнату закрыта.

… Мне нужна сцена с объяснениями. Мне требуется длинный «туннель объяснений» с необходимыми уточнениями по ходу повествования и даже с обратным движением. Мне не терпится задать уйму вопросов.

Она ждет их, заранее приготовив ответы.

Я чувствую, что теряю вдохновение.

– Но почему?!!

– Потому что я узнала результаты тестов как раз в то время, когда ты начал работать над сериалом. Мне хотелось сообщить тебе об этом, не поднимая шума и приняв некоторые меры предосторожности – я же знаю, какой ты у нас впечатлительный. И я несколько раз пыталась.

– И что?

– И ты еще спрашиваешь! Ты забыл, что в то время словно сошел с ума? Стал опасным. Ты был одержим своим сериалом, коллегами, персонажами, в твоей жизни больше ничего не существовало. И не пытайся говорить, что все было совсем не так.

– Может быть, я действительно несколько увлекся…

– Даже дома мысленно ты был там. Ты переживал такие захватывающие события и постоянно давал мне это понять. Как-то вечером ты сказал: «Ну, что слышно у тебя на работе! Думаю, Милдред справилась бы с ней играючи».

– Я сказал это?

– Ты говорил кое-что и похуже. Но лучше об этом забыть.

– «Сага» была единственным шансом в моей жизни! Ты должна была это понять! Проявить немного терпения! То, что ты потихоньку смылась в свой Крёз – просто свинство!

– Я уехала не только из-за этого, Марко. Было еще вот что… Она достает из ящика стола рукописную страничку и протягивает ее мне. Это какой-то эпизод из 5-й серии «Саги».

– Послушать тебя, ты был занят сочинением восьмого чуда света… Сценарий валялся на кровати, и мне было интересно заглянуть в него.

– …?

– Сцена 21.

Я, комкая, перелистываю половину страниц, мои руки становятся все более потными. 21-я сцена… 21-я сцена… Что там было, в этой чертовой сцене, пропади она пропадом!