Сага Бенаквиста Тонино

Сколько раз я рассказывал о Маэстро, спавшем в этой комнате? Сколько раз описывал столик у изголовья и цвет занавесок? В каждом новом рассказе придумывал новые детали, новые впечатления. За тридцать лет я превратил эту комнатушку в мавзолей.

– Молодец, что так быстро приехал. Наверное, у тебя сейчас не много работы?

Я рассказываю ему о Шарлотте, о детях и внуках. Похоже, он слушает с удовольствием, требует детальных описаний того, что я видел и пережил.

– Ты привез фотографии?

Он рассматривает их с видом знатока, словно в его роду были одни фотографы.

– Как с работой?

Я перечисляю названия нескольких моих самых известных фильмов. Он быстро схватывает, что я занимаюсь всю жизнь почти тем же, что и он, но не пытается сравнивать.

– Знаешь, Луи, в одном журнале мне попались очерки о десяти наиболее известных европейских кинорежиссерах нового поколения. Шестеро из них назвали «Сагу» в числе самых сильных детских впечатлений, а трое рассказали, насколько этот сериал повлиял на них.

– Правда?

– Конечно.

Он улыбается. Мне кажется, что ему это льстит.

– Я уже давно ничего не слышал об этом старье. Думаешь, ее еще можно смотреть в наше время?

– Не знаю, не пробовал. Но вообще-то, что еще, кроме кино, может выдержать срок в тридцать лет?

– Говорят, что сейчас придумали интерактивное устройство, которое позволяет редактировать текст так же легко, как это делают со звуком или изображением.

– Лучше не говори мне об этом! Дети подарили мне такую систему на день рождения. У нее экран размером с эту стену. Эта штука позволяет непосредственно вмешиваться в творчество, то есть, ты посылаешь сигналы и устройство само выбирает нужный вариант. Не могу объяснить лучше, потому что сам не до конца понимаю. Например, у тебя есть кнопки «Юмор», «Секс» и «Насилие», ты можешь также менять психологические характеристики десяти главных героев.

– О, Мадонна!

– Нажимая на нужную кнопку, можешь, к примеру, усилить «Юмор», ослабить «Насилие» и добавить «Экзотики», а если захочешь, чтобы главный герой был не слишком злым, нажимаешь на кнопку «1-». Понял?

– Нет, конечно. Но то, что ты рассказываешь, потрясающе.

– Полнейший идиотизм. Я не смог удержаться, чтобы сразу же не поставить все параметры на максимум: «Секс», «Насилие», «Юмор» и так далее. Не могу тебе описать, какое в итоге получилось истерическое зрелище, какой-то коктейль из крови и безумного смеха, все персонажи выглядели чокнутыми, и ты себя чувствовал чокнутым не меньше них.

– Хочешь сказать, что никакая электроника никогда не отнимет у тебя работу?

– Может быть.

– У тебя есть новости об остальных?

Мне очень приятно услышать, как он говорит «об остальных».

– Сначала мы часто перезванивались, а потом… Ты же знаешь, как это бывает… Я немного следил за их жизнью издали. Жером стал настоящей звездой; впрочем, таким он был всегда, но в те дни об этом никто, кроме нас, не знал. Потом он, кажется, занялся режиссурой.

– Лет двенадцать или тринадцать назад он написал мне, что собирается снять фильм. Мне показалось, что он просит у меня разрешения. Как называлась эта вещь?

– «Полная луна». Весьма неплохой фильм.

– Мне тоже так показалось. Но потом он опять засел за сценарий. И правильно сделал, это у него получалось лучше всего. Я видел его на фотографии, где он агитировал за своего приятеля – кандидата в президенты.

– Я знаю, что он развелся с Ооной, женился на какой-то кинозвезде, через две недели бросил ее и снова вернулся к Ооне. Американцы были такими уже в те дни, когда братья Люмьер только придумали кино.

– А чем он занимается сейчас?

– Неизвестно. Его не видно и не слышно уже лет пять. То же самое с Матильдой.

– Она все-таки оставила свой остров?

– Через три или четыре года. Потом снова взялась за романы.

– Розовые?

– Я не читал ни одного. Знаю, что она уехала в Англию, где вышла замуж за какого-то герцога или вроде того. Она исчезла из поля зрения почти пять лет тому назад.

– В то же время, что и Жером?

– В то же время. Никто не знает, куда они пропали.

– Ей должно быть под семьдесят, нашей старушке Матильде. В этом возрасте не исчезают, а просто умирают.

– Слушай, Луи, не думаешь ли ты, что они исчезли вместе?

Мы расхохотались. В течение последующего часа мы устроили настоящую мозговую атаку, перебирая все возможные варианты, объясняющие поведение этих двоих. Ни одна из версий не показалась нам ни достаточно правдоподобной, ни достаточно безумной. Поэтому мы остановились на самом лирическом варианте: Матильда и Жером, всегда любившие друг друга, послали все к черту и счастливо коротают свой век в какой-то глуши, где они в этот самый момент дружно трудятся над очередным сценарием.

– С возрастом становишься сентиментальным, ты меня об этом не предупреждал, Луи.

Вместо ответа он с хрипом откашливается и выдает несколько итальянских ругательств. Я продолжаю беседу, стараясь избегать томительных пауз.

– Маэстро оставил тебе «Платаны»?

– Да, он завещал мне отель. Всем было наплевать на эту развалину. Когда говорят, что Рим – единственное место в мире, где стоит жить в ожидании конца света, то это, в общем-то, верно, правда, есть еще лучшее место, к юго-востоку от Рима. Беда в том, что я не доживу до конца света.

Вот чего я опасался с того момента, как только вошел в его комнату. Смутное предчувствие, что такой разговор состоится, возникло у меня уже в ту секунду, когда Шарлотта сообщила о его звонке. Успокаивающие фразы, моральная поддержка, перевоплощение душ – Луи, ты же знаешь, у меня нет способностей к диалогам на эти темы.

– Конец света может начаться через десять минут, учитывая все, что о нем говорили.

– Я мог бы сказать тебе о времени своей кончины с точностью до двух часов, но лучше промолчу, а то ты тут же сбежишь. Ты ведь не изменился, а, Марко?

– Я никогда не видел, чтобы кто-то менялся.

Молчание. Выжидательное.

– Вот интересный вопрос. Для сценариста, я имею в виду. Могут ли герои меняться.

– Герой в конце фильма не должен оставаться таким же, каким был в начале. Иначе возникает вопрос, зачем ему нужно было переживать черт знает что?

– Подумать только, что я провел пятьдесят лет, переделывая действительность, сглаживая все шероховатости, по своему усмотрению показывая ее лучшие и худшие стороны… Вот ты, кого пока еще можно считать частью этого мира, ты должен знать, не собираются ли принять специальный закон против таких типов, как мы?

– Пока еще нет.

– Идиоты…

Он медленно поворачивает голову на бок и закрывает глаза. Луи, прекрати это, немедленно!

– Не пугайся, еще не время. Иди, погуляй и приходи вечером.

Я не заставляю его повторять это дважды.

После стаканчика кьянти и огромной порции салата из помидоров, какой не встретишь ни в одной другой стране мира, я снова зашел к Луи. Охватившая меня легкая тревога рассеялась на пороге его комнаты. Он смотрел со своей постели в широко распахнутое окно на холмы, залитые красноватым светом вечернего солнца. Покой, в котором нет ничего успокаивающего.

– Что это за женщина внизу, Луи?

– Она не захотела уезжать отсюда. Постепенно мы стали друзьями.

– Она очень ласковая. И красивая.

– Только ко времени нашего знакомства мое сердце билось уже вполсилы. Его ударов еле хватало для меня одного.

Моя рука лежит на столике возле книги. Он пользуется этим, чтобы схватить ее и сжать, не отрывая взгляда от холмов.

– Мне конец, Марко.

– Ты всегда любил похныкать.

– Открой вон ту тумбочку.

Он отпускает мою руку, я открываю тумбочку и достаю большую тетрадь, пожелтевшую от времени. Осторожно перелистываю ее, боясь, что она может рассыпаться. Все страницы плотно исписаны. Я узнаю почерк Луи.

– Это одна из реликвий эпохи.

– Из тех времен, когда ты работал с итальянцами?

– Я тебе уже рассказывал?

– Да, тридцать лет назад.

– Тем лучше, сэкономим время. Помнишь весь бред, что нам приходил в головы, когда мы работали над «Сагой»?

– Мы говорили о сценариях, которые никогда не напишем, высказывали самые фантастические идеи, придумывали самые абсурдные диалоги, самые смешные реплики, в общем, все, что невозможно показать продюсеру или режиссеру.

– Когда я работал с итальянцами, мы все время что-то писали, пили, ели и разговаривали о всякой ерунде. У меня была отвратительная привычка записывать все это вместо того, чтобы сразу забыть. Реплики, которые не произнес ни один актер, беспорядочные мысли, множество мыслей, за которые можно было попасть в тюрьму, если бы они стали известны. Я дарю ее тебе. Можешь использовать этот материал, а можешь засунуть тетрадь в глубь ящика стола, как сделал я. Тебе решать.

– Я не могу принять этот подарок, Луи.

– Ты хочешь, чтобы тетрадь досталась Лоретте? Что она будет с ней делать? Скорее всего, выбросит вместе с мусором.

Этот порыв возмущения заканчивается приступом кашля. Его сероватое лицо становится багровым. Не зная, чем помочь, я стучу ему по спине. Вопреки всем ожиданиям, он успокаивается. Медленно приходит в себя.

– Если ты когда-нибудь увидишь тех двоих, передай им, что я никогда не переставал о них думать. Я вспоминал улыбку Матильды, ворчание Жерома. И, конечно, взгляд Тристана, уставившегося в телевизор.

Неожиданно он с силой вцепляется в мою руку. Это спазм, который, кажется, длится вечность.

– Я позову Лоретту!

– Только не сейчас!

Новый спазм. Я боюсь, что мое сердце остановится раньше, чем его.

Он просит меня перевернуть его на бок.

– Мне хочется закрыть глаза, но ты продолжай говорить…

– Говори что-нибудь, это лучшее, что ты можешь сделать. Я все никак не решаюсь. Мне может не хватить времени. Соберись с мужеством, Марко. Или ты будешь сожалеть об этом до конца своих дней.

– Знаешь, Луи… Есть одна вещь, о которой мы могли бы поговорить. Но я не уверен, что ты захочешь.

– Сейчас или никогда.

Он чертовски прав, наш Старик. Сейчас или никогда.

– Одна вещь не дает мне покоя, Луи. Я очень часто размышлял об этом. Тысячи раз. В конце концов, это превратилось в вызов сценаристу, которым я стал с твоей помощью.

– Проблема со сценарием? Замечательно, ты не мог найти лучшей темы для разговора. Я умру на сцене как Мольер.

– Вот уже тридцать лет, как я анализирую эту историю. Перебрал уйму гипотез… И в результате пришел к версии, которая кажется наиболее вероятной.

– Ты всегда был самым талантливым из нашей четверки.

– Это по поводу смерти Лизы. Твоя Лиза…

– Это ты ее убил, Луи. Другого правдоподобного объяснения нет. Я долго сомневался, прежде чем пришел к такой мысли. Но с точки зрения сценариста, другого решения нет. А я искал, ты знаешь…

Он медленно открывает глаза. Тень улыбки немного оживляет его взгляд.

– Сегодня днем, услышав твои шаги, я подумал, смогу ли заговорить с тобой об этом. Иногда нужно выговориться, чтобы облегчить совесть.

– Но твоей совести этого никогда не требовалось.

– Думаю, именно это и позволило мне продержаться так долго. После ее смерти все изменилось к лучшему. Да, я какое-то время продолжал страдать, но уже совсем иначе. Я мог представить себя без нее, но представить ее без меня – было выше моих сил.

Я вздохнул с огромным облегчением. И удовлетворением.

– Дай мне твою руку, дружище. Он снова закрыл глаза.

Он долго не выпускал мою руку. Я с тревогой прислушивался к его дыханию.

– Когда я думаю об этом отеле, мне кажется, что я умираю не по средствам…

– Ты шутишь, Луи. К тому же, это не твои слова, а фраза одного сценариста из Голливуда. Кажется, Уилсона Мизнера.

Молчание.

Его рука постепенно разжимается и бессильно падает на одеяло.

– Ошибаешься. Это Оскар Уайльд. Мне пришлось украсть у него свою последнюю реплику. Ничего лучшего не подвернулось…

Его тело резко напрягается. Он пытается найти в себе силы еще для одного вздоха. Рука свешивается с кровати. Я провел ладонью по его уже закрывшимся глазам.

Манхэттен ничем не напоминает тот калейдоскоп красок и форм, который я едва успел разглядеть, когда в прошлый раз приезжал к Жерому. Как это было давно. Теперь все стало гораздо спокойнее, светлее. Кажется, что город обескровлен. Его сердечный ритм меньше тридцати ударов в минуту. Бывший Вавилон превратился в гигантский конгломерат, в котором царствуют финансы.

Такси останавливается перед огромным кубом из стали и стекла. Я узнаю это здание, которое видел лишь на картинке в старом учебнике географии. Это резиденция ООН.

– Они не хотят переезжать отсюда, – говорит шофер. – Видимо, это здание кажется им нерушимым, вечным. А это обнадеживает, правда?

Я подхожу к зданию с дипломатом в руке. Сегодняшняя Организация Объединенных Наций совсем не похожа на ту, что существовала раньше. Сейчас ее авторитет не оспаривается никем, ни одна страна в мире не решается противиться ее решениям. Я прохожу мимо первого кордона военных, которые проверяют мой пропуск и показывают дорогу. Перед тем как попасть на эспланаду, вхожу в небольшое строение, где другие военные сканируют меня с головы до ног. Рентгеновские лучи невероятно тщательно обшаривают мое тело. Обстановка, не располагающая к шуткам. Мой пропуск, похожий на кредитную карточку, вставляют в щель аппарата, который в старые времена сошел бы за устройство для выявления фальшивых банкнот. Два типа в белых халатах склоняются над бутылкой с красной жидкостью, извлеченной из моего дипломата, и вопросительно смотрят на меня.

– Водка.

– Почему она красная?

– Потому что с перцем.

– Никогда не видели.

– Я и сам с трудом раздобыл ее. Пришлось заказать у фабриканта, у которого еще осталось несколько бутылок.

Несмотря на мою обескураживающую искренность, они открывают бутылку и выливают несколько капель в пробирку для проверки.

– Сделайте глоток, и вы сразу поймете. – …?

Я знал, что с этими типами не шутят. Маленький лаборант-параноик даже не догадывается, что моя охота за бутылкой перцовки – ничто, по сравнению с трехнедельными усилиями, которые я потратил, чтобы попасть сюда.

Старику не нужно было меня особо подталкивать. У меня и у самого была тысяча причин, чтобы повидать Матильду и Жерома. Чтобы сказать им, что наша команда потеряла лидера. Чтобы узнать, кем они стали и стали ли они этим вместе. Чтобы увидеть, как они выглядят сегодня. Чтобы снова почувствовать аромат духов Матильды. Да и много других поводов.

Меня пропускают на эспланаду. Я пересекаю ее и оказываюсь у здания, возле которого несколько типов в костюмах и галстуках по очереди проверяют мой пропуск и показывают на окошечко в глубине гигантского холла. Я ожидал увидеть здесь кишащую толпу, но в бесконечной пустоте раздается только эхо моих шагов.

Оба пропали пять лет назад. Мне пришлось освоить профессию детектива, и это в моем-то возрасте! А ведь сколько сыщиков я и сам придумал! Сколько изобрел ухищрений, чтобы обнаружить одну-единственную улику! Но в действительности я оказался не очень силен и, чтобы найти Матильду с Жеромом, провисел две недели на телефоне, пока передо мной не забрезжил луч надежды. Я подключил к поискам Патрика, и тот долго возился со своими модемами, мониторами и прочими штуками, которые связывают его со всем миром. Я обзвонил все киностудии, прессу, друзей и друзей этих друзей, в общем, обзвонил всех. Затем изучил по отдельности весь путь, пройденный Матильдой, и путь, пройденный Жеромом. И обнаружил, что их следы вначале пересекаются, а потом исчезают.

Служащий в окошке с недоуменным видом разглядывает мои бумаги.

– С кем вы должны встретиться?

– С Жеромом Дюрьецем.

– Вы уверены, что он работает здесь?

– А Матильда Пеллерен?

– Такой тоже нет. Но у вас пропуск типа В1.

– И… что это значит?

– Вас проведут в здание конференций. Там с вами побеседуют.

Он зовет парня, болтающего по мобильному телефону, и предлагает мне пройти за ним. Лифт, анфилада комнат, лабиринт коридоров. Суетящиеся сотрудники, озабоченные будущим мира. Меня просят подождать возле автомата, продающего горячие напитки…

В конце второй недели мне наконец удалось добраться до Ооны, работающей в каком-то калифорнийском тресте. Она меня не забыла. На экране видеотелефона Оона по-прежнему казалась воплощением мечты одного мужчины. Она рассказала мне о своей жизни, о том, как несколько раз расставалась с Жеромом, и о том, что сейчас они, видимо, разошлись окончательно. Сообщила, что Тристан умер три года назад. Мы болтали о том и о сем, и она наконец сказала, что Жером работает в ООН. Она и сама этим страшно удивлена и не имеет ни малейшего представления, чем он там занимается. Она пообещала мне попытаться связаться с ним, хотя и без гарантии на успех…

Два типа допрашивают меня, словно подозревают в каком-то преступлении. Они хотят знать все: кто я такой, откуда знаю Жерома и Матильду, что мне от них нужно.

– Не возмущайтесь, таковы требования службы безопасности.

– Если Жером в здании, предупредите его, что я здесь.

– Это дела не ускорит.

За несколько недель я научился терпению. Это напомнило мне те времена, когда я искал женщину, без которой не мог жить, и никто не хотел навести меня на ее след. Поиски Матильды вначале не дали никаких результатов. Она давно уже подарила право на переиздание своих произведений разным ассоциациям, и теперь те считают ее святой, хотя никогда не видели. Ее муж – герцог – оказался необычайно скрытным, видимо, он не раз попадался на крючок прессы, не оставлявшей его в покое. Однако он рассказал, что получил от нее длинное письмо с просьбой о разводе, присланное из ООН. Тогда я принялся осаждать это славное заведение, пока там не зарегистрировали мою просьбу. И как-то утром, уже находясь на грани отчаяния, я все-таки получил пропуск.

Я долго болтаюсь по магазину с беспошлинными товарами, готовый завыть, чтобы дать нервам разрядку. Симпатичная, похожая на стюардессу, девушка наконец отводит меня в здание Генеральной Ассамблеи; похоже, мой ранг несколько повысился. За поворотом коридора я вижу огромный зал, где заседают представители всех стран мира. Стюардесса передает меня агентам в галстуках, помогающим мне преодолеть последние метры и подняться на последний этаж здания, прямо под куполом.

Мы идем по словно вымершим коридорам, проходим три пустых зала для заседаний и оказываемся перед раздвигающимися дверями, такими же толстыми, как дверь сейфа. Мои гиды, предложив мне войти, сами остаются снаружи.

Я попадаю в небольшой тамбур, и наконец передо мной распахивается последняя дверь.

В комнате почти ничего нет, если не считать длинного стеклянного стола, по краям которого стоит по стулу.

Жером сидит перед огромным экраном и смотрит какой-то репортаж. На фоне гигантской голографической карты полушарий я замечаю хрупкий силуэт Матильды, затерявшийся где-то между Японией и Австралией. Звуки фильма заглушают шум моих шагов. Пока никто не догадывается о моем присутствии.

Некоторое время я смотрю на них. Своей упитанной фигурой и бородой с проседью Жером напоминает старого вояку в отставке. Он даже расстался со своими манерами прожигателя жизни и снова стал похож на того парня в потрепанных шмотках, которого я знал в молодости. Матильда напоминает строгую пожилую преподавательницу, преисполненную чувства ответственности. На ней серый костюм с длинной юбкой, небольшие овальные очки, волосы собраны в узел на затылке. Она больше не курит.

Жером останавливает пленку и обращается к ней с недовольным видом.

– Вам не кажется, что они серьезно перегибают палку с этим Фронтом мира?

Ничего не отвечая, она слегка пожимает плечами.

– Не прикидывайтесь глухой, черт возьми!

– Они справятся, если мы им поможем.

– Ладно, посмотрим… Вы уже забыли про встречу на высшем уровне в Кордове?

– Ситуация полностью изменилась с тех пор, как мы ввели в игру Джеффри. Они ему доверяют, это харизматическая личность, и он будет избран.

– Мне хотелось бы дождаться выборов и только потом принимать меры.

Молчание.

Жером снова запускает свой фильм, а она отходит от карты полушарий и заглядывает в лежащую на прозрачном столе раскрытую папку.

– Поскольку вы не хотите принимать меры, может, вам стоит подумать о Стокгольме?

– Я был уверен…

– Мой дорогой, нам нужно об этом поговорить.

– Я как раз пытаюсь найти решение.

– Эмбарго будет недостаточно.

– Знаю!

– Вы вряд ли добьетесь цели, повышая голос.

– Они начинает действовать мне на нервы со своими дурацкими северными лесами!

– Я это поняла.

– Я жду отчета. Мы можем немного изменить ситуацию. Я знаю как, и они ничего не успеют понять.

– Я не позволю вам даже в мыслях касаться соглашений Двух Атоллов. Попробуем придумать что-нибудь менее… грубое.

– Спасибо за менее грубое.

– Этот итальянский ученый получил потрясающие результаты, нужно отправить его туда. Это придаст им энергии. Остается придумать повод.

– Нобелевка?

Она отрывается от своей папки и с радостным видом поворачивается к нему.

– Отличная мысль! Наконец-то я узнаю вас, друг мой. Если бы вы еще нашли столь же блестящее решение, чтобы уладить инцидент в Кобе…

– Нужно подкупить законодателей – и все будет в порядке.

– Никогда!

Я не могу сдержать смех. Удивленная, Матильда хватается за сердце, а Жером выпрямляется в кресле.

Только взгляд друга способен превратить искру в пламя. Волна теплоты вырывается из моего сердца и разливается по всему телу.

У Жерома округлились глаза, когда он увидел перцовку.

– Ее еще можно найти?

– Нет, конечно.

Он достает из встроенного в стене шкафчика три бокала. Я предлагаю им помянуть Старика.

– Когда он умер?

– Месяц назад, в своем отеле.

Каждый из нас пытается найти подходящие слова, но что-то мешает нам сделать это. Луи когда-то говорил: «Сценарий – это не слово, а, прежде всего, образ. Нет лучшего диалога, чем молчание».

Мы высоко поднимаем бокалы и молча чокаемся.

После глотка красной жидкости постаревшее, но все еще красивое лицо Матильды неожиданно искажается в гримасе.

– Даже в те времена я удивлялась, как вы можете пить такую отраву.

Зато у нас с Жеромом краснеют щеки. Алкоголь приближает человека к могиле, но он способен и омолодить его за несколько секунд на тридцать лет.

– Эти типы, внизу, тебя не слишком замучили?

– На минуту мне показалось, что это «Процесс» Кафки.

– Мы не можем изменить их порядки, они просто помешаны на безопасности. Кроме того, ты – наш первый посетитель за многие годы, это не могло не показаться им странным.

– Я слышал, как вы разговаривали. Диалог сам по себе выглядел неплохо, но я не понял ни одной реплики.

Они переглядываются. Потом улыбаются. Никакой любви, никакой таинственности в этих улыбках. Только удивительное взаимопонимание. Жером с немного смущенным видом тычет пальцем в пол, показывая, что прямо под нами находится зал Генеральной Ассамблеи.

– Вначале мы не собирались застревать здесь надолго. Нам нужно было немного помочь этим типам, там, внизу.

– Делегатам?

– Пять лет назад они пригласили нас в качестве консультантов. Но получилось так, что мы здесь остались.

– Консультантами?

– Они хорошие теоретики, но им недостает структурного взгляда на ситуацию.

– Совершенно лишены воображения.

– Что вы такое несете?

– Выдай ему искреннюю фразу, Жером.

– Им нужны «негры», чтобы писать за них Историю, парень.

– Перестаньте надо мной издеваться.

– Вначале нам это тоже показалось странным. А потом мы привыкли, как привыкаешь к любой работе.

– К нам тут относятся как к королям. У каждого из нас есть своя свита. Нам даже не хочется уходить отсюда, да, Матильда?