Идору Гибсон Уильям
– Нет, – ответила Кья.
– Нет, – согласился мужик. – Они бы прислали кого постарше. Так откуда ж… – Треск, грохот, крики. На этот раз секция потолка упала чуть поближе. – Так откуда ж ты тогда?
– Сиэтл.
– И вы что, слышали про «Обезьяний бой» в этом своем Сиэтле?
– Да…
– Это надо ж такое – в Сиэтле… – Пыльный мужик улыбнулся, но не слишком весело. – А ты что, милочка, и сама как-нибудь с клубами связана?
– Меня зовут Кья Маккензи.
– А меня Дзюн. Хозяин, дизайнер, ди-джей, все сразу. Но ты, милочка, малость опоздала. Прости уж, пожалуйста. Мой «Обезьяний бой» – вернее, то, что от него осталось, – вывозят сейчас на этих вот телегах. Прямиком на свалку. Разбитая мечта – такой же мусор, как и все прочие битые, ломаные вещи. А ведь как тут было здорово все эти три месяца. Ты слышала про нашу шаолинскую тематику – всю эту штуку с монахами-воинами? – Он горько вздохнул. – Это было божественно. От начала до конца. Уже после трех первых ночей окинавские бартендеры выбрили себе головы и нарядились в шафранные балахоны. Я, в ди-джейской кабине, превзошел самого себя. В этом было некое прозрение, ты понимаешь? И это вполне нормально, такова уж природа текучего мира.[24] Торгуя водой (а чем мы еще занимаемся?), поневоле становишься философом. А как зовут твоего друга? Мне нравятся его волосы.
– Это Масахико Мимура, – сказала Кья.
– Люблю этот черный опрощенный стиль, – прицокнул языком Дзюн. – Такая себе богемная биполярность, Мисима и Дитрих в одном флаконе.
Масахико нахмурился.
– А куда же вы теперь? – спросила Кья. – Теперь, когда «Обезьяний бой» закрылся?
– Куда? – Дзюн как-то сразу поскучнел. – Мало ли на свете клубов. Но дизайна мне не дадут. Скажут, что я продался. Ну продался, ну и что. Все равно я сохраняю руководство, приличное жалование, квартиру, но вот концепция… – Он отрешенно пожал плечами и снова натянул на голову хайратник.
– Вы были здесь в ту ночь, когда Рез прилюдно заявил, что хочет жениться на идору?
Лоб Дзюна сошелся морщинами, хайратник пополз вверх.
– Мне пришлось подписать определенное соглашение, – сказал он. – Ты точно не от журнала?
– Точно.
– Не приди он сюда тем вечером, мы бы крутились себе и крутились. Да и вообще такие, как он, совсем не по нашей части. Вот была у нас Мария Пас, сразу после того, как она разбежалась со своим бойфрендом, этим пиаровским чудищем, так репортеров налетело, как мух на говно. Она же здесь самый топ, ты это знаешь? А когда заходил Синий Ахмед из «Крутого Корана», пресса считай что и не заметила. Ну, правда, что касается Реза и его компании, тут уж с прессой проблемы не было. Прислал сюда своего гувернера, здоровенного мужика с рожей, словно на ней мясо рубили. Тот прямо ко мне и говорит, что Рез прослышал про наше заведение и думает забежать с небольшой компанией, и не могли бы мы организовать столик, чтобы вроде как приватно… Правду говоря, я даже сразу не врубился – какой такой Рез? Потом-то, конечно, в мозгах щелкнуло, и я сказал: да, с преогромным. Мы поставили столик подальше от сцены и даже одолжили у ребят из заведения сверху красный шнурок на столбиках.
– И он пришел? Рез?
– Как штык. Через час – вот он, пожалуйста. Улыбался, руки жал, расписывался, на чем ни попросят, хотя, в общем, его не то чтобы рвали на части. С ним четыре женщины и два мужика, это не считая того гувернера. Очень приличный черный костюм. Йодзи. Малость помятый. Рез, в смысле. Был, похоже, где-то на ужине, ну и принял на грудь. Много смеялся, ну ты понимаешь. – Дзюн повернулся и что-то сказал одному из подсобников, парню в обувке на манер черных кожаных носков с отдельным большим пальцем.
Кья пыталась представить себе Реза за столиком, вместе с кучей других людей, за красным шнурком на столбиках, а на заднем плане – японскую тусовку, занятую чем уж там занимается японская тусовка в таком клубе. Пляшет? Да и вообще – что это был за клуб, этот «Обезьяний бой»?
– А потом наш мальчонка встает, в туалет ему надо. Громила этот тоже хочет встать, но мальчонка машет ему, чтоб сидел. За столиком хохочут, все, кроме громилы, а у громилы рожа кислая. Две телки тоже встают, вроде как они его проводят, но он и им машет остаться, и снова хохот. А народ, кроме тех, за его столиком, на него особенно и не смотрит. Я как раз собирался минут через пять в кабину с подборкой в конец суровой североафриканщины, так присматривался к народу, чтобы быть в струе, знать, когда это лучше вбросить. Так вот, он прошел через весь зал, и его заметили разве что один-двое, да и те не остановились, продолжали плясать.
Да что же это был за клуб, где даже Реза не замечали?
– И я вот, значит, думаю о своей подборке, в какой давать последовательности, и вдруг он прямо передо мной. Улыбается как не могу. Глаза какие-то непонятные. Хотя я не стал бы вот так божиться, что это из-за чего-то там такого, что он сделал в туалете, – ну ты понимаешь, про что я.
Кья кивнула, хотя напрочь не понимала, про что он.
– А не буду ли я возражать, спросил он, положив мне руку на плечо, если он скажет всей нашей публике несколько слов. И что он давно уже обдумывает одну вещь, а теперь как раз принял решение и хочет поделиться своей радостью с людьми. Тут рядом с нами материализовался его гувернер и захотел узнать, что, какие-нибудь трудности? Да никаких трудностей, сказал Рез и сжал мое плечо, вроде как заговорщицки, а просто он хочет сказать публике пару слов.
Кья взглянула на плечи Дзюна, прикидывая, какое из них было тогда сжато Резовой рукой.
– Ну, так он, в общем, и сделал, – подытожил Дзюн.
– Но что же он все-таки сказал? – спросила Кья.
– Да ничего он, милочка, хорошего не сказал, грузил что ни попадя. Эволюция, технология чувств, необходимость для человечества найти красоту в новом, нарождающемся порядке вещей, какая-то там софтверная игрушечная девка и его собственная жгучая потребность сойтись с ней поближе. Хрень. Собачья. – Дзюн приподнял хайратник повыше, но уже через мгновение тот снова сполз ему на лоб. – И вот, из-за того, что он это сделал, раззявил пасть в моем клубе, Ло дробь трижды долбанный Рез купил этот долбаный клуб. А заодно и меня самого, я дал подписку, что не буду говорить ни с кем из вас ни о чем из этого. А теперь, милочка, с твоего разрешения и с разрешения твоего очаровательного друга я хоть немного поработаю.
21. Стоялец
На ближнем к гостинице перекрестке толпа прохожих равнодушно обтекала тощую, неестественно высокую фигуру с рекламными щитами на груди и спине. По щитам непрерывно бежали столбики иероглифов. Время от времени сэндвичмен покачивался и судорожно переступал ходулями, его лицо пряталось под остроконечным капюшоном белого бумажного плаща и противогазной маской.
– Что это? – спросил Лэйни.
– Где? – Шагавшая впереди Арли обернулась и проследила за направлением его взгляда. – «Новая логика». Секта такая. Они считают, что, как только суммарная масса нервной ткани рода человеческого достигнет некоей критической величины, наступит конец света.
На грудном щитке сэндвичмена возникло длинное многозначное число.
– Вот эта, что ли, величина? – спросил Лэйни.
– Нет, это их текущая оценка нервной массы на настоящий момент.
На Арли был короткий черный плащ. Пока она ходила за этим плащом к себе в номер, Лэйни поменял белье, носки и рубашку. Рубашку он выбрал синюю, малайзийскую и застегнул ее до самого верха, размышляя при этом, все ли сотрудники «Ло/Рез», приехавшие сейчас в Токио, остановились в этой гостинице или не все.
Проходя мимо сэндвичмена, Лэйни увидел сквозь стекло противогаза его глаза. Суровые и спокойные. А ходули у него были суставчатые, из какого-то легкого сплава, точно такие, с помощью которых работяги устанавливают подвесные потолки.
– А что это будет за конец света? Война? Потоп?
– Новый порядок вещей. Подробнее они не рассказывают. Рез тоже было начал ими интересоваться. Пытался получить аудиенцию у их основателя.
– Ну и?
– По нулям. Основатель сказал, что Рез зарабатывает на манипуляциях с нервной тканью своих слушателей, и это делает его неприкасаемым.
– Рез сильно расстроился?
– Да нет вроде бы. Если верить Блэкуэллу, это даже подняло ему настроение.
– А так он что, чаще не в настроении? – Лэйни отшагнул в сторону, пропуская парня, катившего навстречу им велосипед.
– Я бы просто сказала, что Реза волнуют совсем не те проблемы, которые волнуют других людей, большую их часть.
Рядом с ними полз, чуть не заезжая на тротуар, темно-зеленый мини-вэн с гнутыми зеркальными стенами и номерными платами, светящимися и подмигивающими, как консоль игрового автомата.
– Мне кажется, за нами следят, – встревожился Лэйни.
– Надеюсь. Вообще-то я хотела другой, такого таракана с блестящими усами, чтобы поребрик нащупывать, но из-за спешки пришлось ограничиться номерными знаками в «специальном исполнении». Он сам за тобой ходит всюду, как собачка. А припарковаться в этих краях – задачка потруднее, чем все то, что хочет от тебя Блэкуэлл.
Узкая крутая лестница вниз, стены сплошь заляпаны розовыми комками, неприятно похожими на воспаленные гланды. Лэйни резко остановился, но тут же заметил вывеску, надпись, выложенную сотнями разноцветных продолговатых лепешечек: LE CHICLE. Вопреки обещанию Арли, сюда фургончик не поехал.
«Жевательная резинка, – подумал Лэйни. – Тематический бар. А я уже не очень и удивляюсь, привык». И все же стены из жеваной жвачки вызывали у него легкую тошноту; спускаясь вслед за Арли, он старался держаться от них подальше.
Спускаясь в серое и мучнисто-розовое, на этот раз – представляющие продукт нежеваный – огромные, во всю стену бруски, увешанные рекламами и вывесками его неоспоримой родины. Жесть с набивной печатью и древний, в рамки вставленный картон с искусной, как в музее, подсветкой. Кумиры и идолы жвачки. И главный из них – Базука Джо,[25] личность для Лэйни неизвестная.
– Часто сюда заглядываете? – спросил Лэйни, пристраиваясь на круглую табуретку с пухлым сиденьем какого-то совсем уж кошмарного жвачно-розового цвета. Поверхность стойки была сплошь облеплена обертками от жвачки.
– Да, – кивнула Арли, – но просто потому, что это заведение не пользуется особой популярностью. К тому же здесь не курят, большая для Японии редкость.
– А что такое «Блэк Блэк»? – Он указал на вставленный в рамку плакат с изображением старинного автомобиля, несущегося сквозь еле намеченный городской пейзаж. Под надписью «Блэк Блэк» чернели иероглифы, выполненные в некоем японском варианте «ар деко».[26]
– Жвачка. Ее все еще выпускают. Очень популярная у водителей такси. Из-за кофеина.
– Кофеин? В жвачке?
– А бодрящую жвачку с никотином не пробовали? Здесь продают.
– Я уж лучше возьму пива.
Когда официантка в некоем серебристом, исчезающе малом подобии шортов и пушистом, оглушительно розовом лифчике приняла у них заказ, Арли открыла свою сумочку, достала ноутбук и быстро пробежалась по клавиатуре.
– Здесь линейные топографии части структур, с которыми вы сегодня знакомились. – Она передала ноутбук Лэйни. – В формате «Риалтри семь-два».
Лэйни бегло просмотрел несколько картинок. Сплошь какие-то абстрактные, стереометрические построения.
– Я этого не понимаю.
Арли налила себе сакэ.
– Вы действительно получили подготовку в «Дейтамерике»?
– Меня натаскивали какие-то французы. Страстные любители тенниса.
– Мы получили «Риалтри» в «Дейтамерике». Их лучший инструмент количественного анализа. – Она закрыла ноутбук и спрятала его в сумочку.
Лэйни налил себе пива, отхлебнул и отставил стакан.
– А вам ничего не говорит название TIDAL?
– TIDAL?
– Аббревиатура. Наверное.
– Нет. – Арли взяла фарфоровую чашечку и подула на сакэ, как ребенок – на горячий чай.
– Это тоже их инструмент, а может – предварительная разработка. Очень сомнительно, чтобы готовый продукт уже вышел на рынок. Вот тогда-то, работая по проекту TIDAL, я и научился искать узловые точки.
– О'кей, – кивнула Арли. – Но что это такое, эти ваши узловые точки?
– Это примерно как высматривать корабли и верблюдов в рисунке облаков. – Лэйни взглянул на узкий ободок пены, прилипший к стенкам стакана. – Только тут ты видишь реальные вещи.
– Верблюды? – Арли поставила чашечку. – Ямадзаки заверял, что вы не сумасшедший.
– Это не сумасшествие, просто я как-то там по-особому обрабатываю широкополосные сигналы. Нечто, связанное с распознаванием образов.
– И на основе всего этого, что вы мне рассказываете, слитскановцы взяли вас на работу?
– Они взяли меня на работу, когда я продемонстрировал им, что узловые точки работают. С данными, которые вы мне сегодня предоставили, такого сделать не могу.
– Почему?
– А вы попробуйте выпить на пару с банком. Он не личность. Он не пьет. Его никуда не пригласишь, никуда не посадишь. – Лэйни отхлебнул пива, чуть подумал и допил стакан до конца. – Рез не порождает нужных мне структур, потому что никогда ничего не делает сам, только через посредников. Это все равно что выискивать в годовом отчете какой-нибудь корпорации привычки и пристрастия председателя совета директоров. Их там нет. Файлы, которые вы мне предоставили утром, ничуть не информативнее этих картинок в вашем ноутбуке. Знакомясь с каким-нибудь конкретным разделом, я не ощущаю, как эти вот данные связаны со всеми остальными. Мне нужна взаимосвязанность. – Он побарабанил пальцами по залитым в пластик оберткам от жвачки. – Где-то там в Ирландии. Дом с видом на море. Пустой, ни души. Записи о снабжении: зубная паста, крем для бритья…
– Я была там, – сказала Арли. – Он купил это поместье у одного пожилого музыканта. Ирландца. Очень живописное. Чем-то похоже на Италию.
– Как вы думаете, он повезет туда эту свою идору, когда они с ней окрутятся?
– Никто не понимает, что же, собственно, имел он в виду, говоря, что хочет на ней «жениться».
– Потом квартира в Стокгольме. Огромная. В каждой комнате по огромной изразцовой печке.
– Этой я не знаю. У него же масса квартир и домов по всему миру, часть этого жилья держится в большом секрете. Поместье на юге Франции, особняк в Лондоне, квартиры в Нью-Йорке, Париже, Барселоне… Когда разразился этот скандал с идору, я как раз работала в каталонском офисе, доводила до ума их хозяйство, а заодно и то, что в Испании. А теперь вот торчу здесь, с самого того времени.
– Но вы его знаете? Знали его прежде?
– Рез, мистер Лэйни, это пуп мира, в котором я работаю. Пуп можно видеть, но знать…
– А как насчет Ло?
– Спокойный. Очень. Умный. Очень. – Арли хмуро взглянула на чашку с сакэ. – Я не думаю, чтобы эта история так уж волновала Ло. Сдается, он и всю-то их карьеру воспринимает как некий забавный казус, выверт судьбы, не имеющий ни причин, ни последствий.
– Всю? И даже то, что его партнер решил жениться на некоей виртуальной особе?
– Ло рассказал мне как-то одну историю из своей прошлой жизни. Дело было в Гонконге, он нанялся там помогать уличному торговцу супом. У торговца была тележка с котлом, суп варили прямо здесь же, на улице. Он говорит, что их тележка была в деле уже более полувека, и главный секрет супового бизнеса состоял в том, чтобы никогда не мыть котел. Они варили суп все время, без малейшего перерыва. По сути дела, они пятьдесят лет подряд продавали один и тот же рыбный суп, один и тот же и не один и тот же, потому что они постоянно добавляли туда какие-то новые ингредиенты, те, что удавалось достать. Он сказал, что воспринимает свою музыкальную карьеру как нечто подобное и это ему нравится. Ну а Блэкуэлл говорит, что если бы Рез был таким же, как Ло, то он, Блэкуэлл, и по сю пору сидел бы за решеткой.
– Почему?
– Блэкуэлл тянул девятилетний срок в австралийской тюрьме максимально строгого режима, и тут вдруг Резу вздумалось посетить как раз эту тюрьму. Дать концерт для заключенных. Сольник. Ло и остальные отказались, считая эту затею слишком опасной, их предупредили, что тамошняя публика вполне способна взбунтоваться и взять заезжих филантропов в заложники. Администрация тюрьмы отказалась брать на себя ответственность за возможные последствия и потребовала от Реза расписку, что его предупредили. Рез дал им эту расписку. Все его охранники тут же уволились. Он пошел в тюрьму с двумя гитарами, беспроводным микрофоном и минимальным комплектом усилительной аппаратуры. Во время концерта вспыхнул бунт. Судя по всему, заводилами были итальянцы, арестованные и осужденные в Мельбурне. Пятеро из них затащили Реза в тюремную прачечную – глухое, без окон, помещение, где было легче организовать оборону. Они сказали Резу, что убьют его, если он не сможет договориться с администрацией об их освобождении. Грозились отрезать ему как минимум один палец, чтобы поотчетливее показать серьезность своих намерений. Или что-нибудь из более интимных частей тела, хотя вполне возможно, что тут они просто хотели напугать его посильнее. Напугали. – Арли подозвала пушистую официантку и заказала еще сакэ. – Блэкуэлл, который был крайне раздражен срывом понравившегося ему концерта, появился в прачечной минут через сорок после того, как Реза взяли в заложники. Ни Рез, ни итальянцы не видели, как он туда вошел, для итальянцев это стало полной неожиданностью. – Официантка поставила перед Арли чашечку, забрала пустую и отошла. – Он убил троих из этой компании, томагавком. Проломил им головы, как рассказывает Рез. Одному, другому, третьему. Спокойно, без всякой суеты.
– Томагавк?
– Нечто вроде узкого топорика с острым шипом на обухе. Страшное оружие, если в умелых руках. Блэкуэлл настолько уважает томагавк, что даже им клянется. Остальные двое успели убежать. Но потом, когда бунт был подавлен и стали разбираться, оказалось, что и они как-то там погибли. Лично я думаю, что их убил либо Блэкуэлл, либо его дружки, чтобы Рез остался единственным очевидцем убийства тех троих. Ну а потом Блэкуэлл отвел Реза к баррикаде, возведенной тюремщиками посреди прогулочного двора, и сдал им с рук на руки. – Арли отхлебнула из чашечки. – Резовы юристы взяли дело Блэкуэлла, накопали каких-то мелких процедурных нарушений, и через три месяца приговор был отменен, а нового обвинения в этом самом тройном убийстве ему так и не предъявили. С тех пор они неразлучны.
– А за что он сидел, Блэкуэлл?
– Убийство. Вы знаете, что такое стоялец?
– Нет.
– Это чисто австралийская реалия. Я склонна думать, что такое явление и не могло бы возникнуть нигде, кроме культуры, основы которой были заложены каторжниками, хотя мои австралийские друзья напрочь с этим не согласны. Стоялец – это волк-одиночка, хищник, охотящийся на других преступников, достаточно богатых, а зачастую и крайне опасных. Он ловит их, а затем «стоит» над ними.
– Что это значит?
– Пытками вымогает у них деньги. И ведь ему приходится иметь дело с весьма серьезными мужиками, у которых есть охрана, бдительно следящая, чтобы ничего подобного не случилось…
– Пытками?
– Есть еще родственный термин, «педикюрщик», только педикюр тут проводится весьма радикальный, под корень пальца. Ну а узнав у них все необходимое, он их убивает.
Блэкуэлл возник рядом с ними неожиданно и бесшумно, огромная фигура в черном клеенчатом плаще на фоне выгоревших американских реклам и настенного многоцветия жвачки. Его изрезанный скальп надежно скрывался под тульей черной клеенчатой шляпы.
– Арли, дорогая, да никак ты поминаешь некое имя всуе?
Но на лице его играла улыбка.
– Я тут знакомила мистера Лэйни с ранними периодами вашего жизненного пути. Мы только что добрались до салона красоты, а вы пришли и все испортили.
– Ничего страшного. Обед сдвинут на попозже, по просьбе Роззера. Я вас подброшу. Место встречи тоже поменялось. Надеюсь, вы не будете сильно возражать.
– И что это такое за место? – Арли отхлебнула сакэ, словно и не собиралась никуда идти.
– «Западный мир».
– Ну вот, – вздохнула она. – А я-то надела парадные туфли.
22. Гоми-бой
Теперь в поезде не то что сесть, протолкнуться было трудно, и правила зрительного контакта тоже вроде изменились, хотя Кья и не могла понять – как именно. Ее сумка с «Сэндбендерсом» плотно притиснулась к спине Масахико, который снова работал со своим дисплеем, держа его перед глазами примерно так же, как пассажиры переполненной утренней электрички – газету, сложенную квадратиком на нужной статье.
Назад в ресторан ихнего отца, а потом – неизвестно что. Она сделала то, чего никак не хотела Хироми. И не узнала ничего нового, кроме того, что есть на свете люди, считающие Реза треплом и занудой. Ну и что же дальше? Она все-таки использовала полученную от Келси карточку, чтобы заплатить за метро в одну сторону, а теперь и в другую. А ведь Сона предупреждала, что ее ищут, что они могут проследить за использованием карточки. А нельзя ли как-нибудь ее обналичить? Хорошо бы, но вряд ли.
Все шло наперекосяк, совсем не так, как она представляла себе это в Сиэтле, но кто же мог ожидать, что на пути встретится такая вот Мэриэлис. Или Эдди, или даже Хироми.
Масахико смотрел на дисплей с таким лицом, словно увидел какую-то мерзость, хотя там были все те же крючки-закорючки.
И еще эта штука, которую подсунула Мэриэлис. Прямо здесь, в сумке. Нужно было оставить в комнате Мицуко, а не таскать при себе. Или вообще выкинуть. Ну да, вот так выкинешь, а потом появится Эдди или Мэриэлис, и что тогда делать, что говорить? А вдруг там какие-нибудь наркотики?
В Сингапуре за такое вешают прямо на площади. Отцу публичные казни не нравятся, из-за них он ее к себе и не приглашает, ну, может, не только из-за них, но отчасти. Там же все это показывают по телевизору, так что трудно не увидеть, а он не хочет, чтобы она смотрела на такое. А Сингапур – это далеко от Токио? Ей хотелось мотнуть вот так сразу туда, доехать до отцовской квартиры с закрытыми глазами, и сразу выдернуть телевизор из розетки, и не включать его больше, а просто быть там с ним и запахом его лосьона для бритья, и прижаться щекой к его колючей шерстяной рубашке, только ведь в Сингапуре таких, конечно, не носят, потому что там жарко. Ну ладно, она просто закроет глаза и будет слушать, как он рассказывает про свою работу, про Спрос и Предложение, которые снуют, подобно невидимым драконам, по биржевым площадкам всего мира, сшибая чешуйки прибыли для таких, как отец, брокеров…
Масахико резко повернулся, чуть не сорвав сумку с ее плеча; поезд тормозил у какой-то – совсем незнакомой – платформы. Женщина с желтым магазинным мешком сказала что-то по-японски. Масахико схватил Кья за запястье и потащил к открывшимся дверям.
– Так нам же не здесь…
– Пошли! Пошли!
Почти бегом из вагона на платформу. И пахнет здесь тоже не так – чем-то едким, химическим. И стены не такие вроде чистые. Треснувшая плитка кафельного потолка.
– В чем дело? Зачем мы сошли?
Молча и не останавливаясь, Масахико утащил ее в угол между кафельной стеной и гигантским торговым автоматом.
– В ресторане тебя ждут. – Он взглянул на свою руку и мгновенно, чуть ли не испуганно отпустил запястье Кья.
– Откуда ты знаешь?
– Крепость. Сперва, час назад, они просто наводили справки.
– Кто?
– Русские.
– Русские?
– После землетрясения здесь появилось много комбинатских. Налаживают отношения с гуми.
– А кто такие гуми?
– Мафия, если по-вашему. Якудза. У моего отца договор с местным гуми. Если держишь ресторан, без этого никак. Представители этих гуми говорили с отцом про тебя.
– Так что же, у вас там в квартале вся мафия русская?
За головой Масахико, на боковой стенке торгового автомата – анимированный логотип чего-то, называемого «Эппл Ширз».
– Нет. Франчайз от Ямагучи-гуми. Отец знает этих людей. Они сказали отцу, что тобой интересуются русские, и это плохо. Они не могут гарантировать такую, как всегда, безопасность. Русские ненадежны.
– Я не знаю никаких таких русских, – твердо сказала Кья.
– Нам нужно идти.
– Куда?
Масахико повел ее в дальний конец платформы, битком забитой людьми и мокрой от сотен сложенных зонтиков, к эскалатору.
– Когда Крепость заметила, что к нашим адресам, моему и сестричкиному, проявляется внимание, одному из друзей поручили забрать мой компьютер…
– Зачем?
– Потому что на мне лежит определенная ответственность. Перед Крепостью. Распределенная обработка.
– Так у тебя что, MUD в твоем компьютере?
– Крепость нигде не находится, – сказал Масахико, ступая на эскалатор. – Так что теперь мой компьютер у друга. И он знает про людей, которые тебя подстерегают.
Гоми-бой,[27] так звали этого друга.
Его одежду составляли замызганная хлопчатобумажная фуфайка с закатанными манжетами и необъятные, как бегемотье брюхо, штаны от армейской робы, не сваливавшиеся с его тщедушного тела только благодаря флюоресцентно-оранжевым, трехдюймовой ширины подтяжкам. Ботинки у него были розовые, точь-в-точь такие, как носят маленькие дети, только на несколько размеров больше. В данный момент он сидел на угловатом алюминиевом стуле, и младенческие ботинки болтались в воздухе, чуть-чуть не доставая до пола. Его шевелюра была словно вылеплена из какой-то вязкой массы, сплошь тугие, клейко поблескивающие завитки и ямки. Вот так же точно изображали прическу Дж. Д. Шейпли авторы этих стенных росписей на площади Пионеров; Кья знала из школьных уроков, что это как-то там связано со всей этой Элвисовой историей, но не помнила, как именно.
Он разговаривал с Масахико по-японски; под неумолчный, как морской прибой, грохот игровой аркады. Кья хотела бы послушать, о чем они там, но для этого требовалось расстегнуть сумку, найти там наушники и включить «Сэндбендерс». А как же такое сделаешь, когда этот Гоми-бой и рад, похоже, что она их не понимает.
Он пил из банки что-то, именуемое «Покари свит», и курил сигарету. В воздухе стелились слои голубоватого дыма. В Сиэтле за такое сразу бы арестовали, потому что рак. И сигарета, похоже, фабричного производства – аккуратный белый цилиндрик с коричневым кончиком, чтобы брать в рот. Такие можно увидеть в старых фильмах, да и то изредка, в тех, до которых не добрались еще с цифровой цензурой, а так в Сиэтле торгуют из-под полы грубыми, кустарными или можно купить маленький мешочек табачной отравы вместе с квадратиками тонкой бумаги и крутить сигареты самостоятельно. Придурки в их школе так и делали.
Дождь как шел, так и шел. Сквозь иссеченное струями воды окно Кья видела на другой стороне улицы другую аркаду, из этих, с автоматами, где катятся серебряные шарики. Дождь, неон и серебряные шары сливались в единое марево, и Кья думала, о чем там говорят Масахико с Гоми-боем.
Компьютер Масахико, запакованный теперь в клетчатую пластиковую сумку с розовыми международными знаками биологической опасности, стоял на столике, рядом с банкой «Покари свит». Что это такое – покари? Ей представилась дикая свинья, вся в щетине, с торчащими клыками, вроде как показывают по каналу «Природа».
Гоми-бой пососал сигарету, и на ее конце вспыхнул красный огонек, вроде светодиода. Затем он выпустил изо рта облачко дыма, прищурился и что-то сказал. Масахико пожал плечами. Перед ним стояла разогретая в микроволновке баночка эспрессо. Кья взяла себе коку лайт. В Токио и присесть-то нигде нельзя, если не купишь себе какой-нибудь еды-питья, а питье купить быстрее, чем еду. Да и стоит дешевле. Правда, сейчас Кья не платила, платил Гоми-бой, потому что они с Масахико не хотели, чтобы она пользовалась этой карточкой.
Гоми-бой что-то сказал и посмотрел на Кья.
– Он хочет с тобой поговорить, – сказал Масахико.
Кья наклонилась, расстегнула сумку, нашла наушники, отдала один из них Гоми-бою, прицепила другой себе на ухо, еще раз нагнулась и включила «Сэндбендерса».
– Я из Крепости, – сказал Гоми-бой, надевая наушник. – Ты знаешь, что это такое?
– Ну да, это у вас такой MUD. Мультиюзерный домен.
– Не в том смысле, как ты думаешь, но примерно так. Зачем ты приехала в Токио?
– Собрать информацию насчет намерений Реза жениться на этой идору Рэи Тоэи.
Гоми-бой кивнул. Все отаку относились к информации крайне серьезно, и он понимал, что такое быть фэном.
– У тебя были какие-нибудь дела с Комбайном? – Кья понимала, что он сказал «Комбинат», а это переводник так исковеркал. Комбинат, мафиозное правительство России.
– Нет.
– И ты оказалась у Масахико потому, что?..
– Мицуко – социальный секретарь токийского отделения нашего Ло-Резовского общества.
– Сколько раз ты выходила в сеть? Из ресторана, в смысле.
– Три раза. – Костюм от Силке-Мари Колб. Встреча с японскими девочками. Сона Роса. – Я заплатила за декоративный софтвер, мы с Мицуко участвовали во встрече. Я связалась с домашними.
– Ты оплатила софт по своей карте?
– Да.
Кья перевела взгляд с Гоми-боя на Масахико. Между ними и за ними – дождь. За дождем, на той стороне улицы, за стеклом, нескончаемый грохочущий поток серебряных шаров. Напряженно ссутуленные спины игроков, управляющих движением металла. По лицу Масахико ничего не поймешь.
– Компьютер Масахико поддерживает определенные аспекты Крепости, – сказал Гоми-бой. – На случай возникновения критических обстоятельств имелись заранее составленные планы перемещения его в безопасное место. Когда выяснилось, что юзерские адреса Масахико и его сестры стали предметом неожиданного внимания, мне поручили забрать его машину. Мы с ним часто обмениваемся железом. Я торгую подержанным оборудованием, чем и объясняется мое прозвище Гоми-бой. У меня есть ключи от комнаты Масахико. Его отец знает, что мне позволено заходить туда в любое время. Его отец не имеет ничего против. Я пришел и забрал компьютер. Рядом есть небольшая муниципальная рекреационная площадка. Оттуда виден вход в ресторан. Заметив «Оклендских овербомберов», я перешел улицу и заговорил с ними.
– Заметив чего?
– Скейтбордовая команда. Они назвали себя по калифорнийскому футбольному клубу. Я спросил их, не замечали ли они в последние часы какой-либо необычной активности. Они сказали мне, что видели очень большой автомобиль около часа назад…
– «Грейсленд».
– «Дайхацу грейсленд». Насколько я знаю, здесь они встречаются реже, чем в Америке.
Кья кивнула, с трудом удерживая на месте желудок, порывавшийся выскочить наружу вместе со всем своим содержимым.
Гоми-бой протянул в сторону руку с сильно укоротившейся сигаретой и раздавил ее тлеющий кончик в маленькой хромированной чашечке, прикрепленной к боковой стороне игровой консоли. Кья не очень понимала, для чего в действительности предназначена эта чашечка и почему Гоми-бой так сделал, но, с другой стороны, должен же он как-нибудь потушить сигарету, иначе она обожгла бы ему пальцы.
– «Грейсленд» свернул к ресторану и припарковался. Из него вышли два человека…
– Как они выглядели?
– Представители гуми.
– Японцы?
– Да. Они прошли в ресторан. «Грейсленд» ждал их. Через пятнадцать минут они вернулись, сели в «грейсленд» и уехали. Затем из ресторана вышел отец Масахико. Некоторое время он глядел по сторонам, внимательно изучая улицу. Затем он вынул из кармана телефон и с кем-то поговорил. Затем вернулся в ресторан. Я не хотел задерживаться на рекреационной площадке с такой вещью, – Гоми-бой скользнул взглядом по клетчатой сумке, – как компьютер Масахико. Я сказал лидеру «Овербомберов», что поменяю его телефон на другой, лучший, если он задержится на площадке и будет звонить мне при любых новых случаях необычной активности. «Овербомберы» все равно ничего не делают, и он согласился. Я ушел. Он позвонил через двадцать минут и доложил о появлении серого хондовского мини-вэна. За рулем сидел японец, но трое пассажиров были иностранцами. Он думает, что они русские.
– Почему?
– Потому что они очень крупные и одеты в манере, которая ассоциируется у него с Комбайном. Они все еще там.
– Откуда ты знаешь?
– Если они уедут, он обязательно мне позвонит. Он хочет получить новый телефон.
– А здесь можно подключиться к сети? Я сейчас же свяжусь с «Эйр Магеллан» и поменяю билет. Я хочу вернуться домой! – (И оставить Мэриэлисовый пакет прямо вот в этой, за спиной Гоми-боя, мусорной урне.)
– Тебе нельзя подключаться, – сказал Масахико. – Нельзя пользоваться этой карточкой. А то они тебя найдут.
– Так что же мне тогда делать? – спросила Кья и удивилась собственному голосу, он звучал как чей-то чужой. – Я же просто хочу домой!
– Дай-ка мне взглянуть на эту карточку, – попросил Гоми-бой.
Карточка лежала в кармане парки, вместе с паспортом и обратным билетом, Кья достала ее и протянула Гоми-бою. Гоми-бой расстегнул один из карманов своих необъятных штанов и вытащил оттуда маленький прямоугольный приборчик, замотанный серебристым, грязным по краям скотчем, с прорезью во всю его ширину и круглым глазком. Проведя карточкой поперек прорези, он отложил ее и на несколько секунд прильнул к глазку.
– Обналичить ее нельзя. Зато проследить крайне просто.
– Моя подруга почти уверена, что они и так уже знают номер.
Гоми-бой начал постукивать ребром карточки по краю своей банки.
– Тут есть одно место, где ты можешь воспользоваться ей без всякого риска, – сказал он. Стук-стук. – Откуда Масахико может войти в Крепость. – Стук-стук. – Откуда ты сможешь позвонить домой.
– Где это?
– «Гостиница любви». – Стук. – Ты знаешь, что это такое?
– Нет, – сказала Кья.
Стук.
Читать бесплатно другие книги:
