Темные изумрудные волны Московцев Федор
Во дворе уже зажглись светильники. Расцвеченный разноцветной подсветкой, тихо журчал водопад. Нина Алексеевна отправилась укладывать детей. Тинатин сидела рядом с мужем, Иорам рассказывал, как сошелся с нынешней своей женой.
– … и тогда я ей сказал: слушай, как можешь допускать, чтобы муж торчал дома, как вбитый в стену гвоздь?! Отправь его… ёжиков пасти. Она поместила своего алкаша в ЛТП – это такой специальный санаторий для хроников. Ему там так понравилось, что он не захотел оттуда выходить. Что с ним потом стало, я не знаю.
Анзор так корчился от смеха, будто его перепиливали невидимой пилой. Он вспомнил, как хитроумно Тинатин выпроводила родителей из дома, чтобы беспрепятственно собрать вещи и удрать к нему, караулившему на соседней улице в машине целые сутки.
– Уфф! – выдохнул Иорам. – Увидели мы с матерью её записку, и перекрестились: наконец забрали нашу невесту. Надоела, как волки оленю – вцепилась в горло мертвой хваткой: готовьте приданое, хочу замуж!
– Молодец, папочка, сбагрил дочурку! – улыбнулась Тинатин.
Снедь оставалась почти нетронутой. Блюда с кусками аппетитной баранины, салаты, долма, жареные цыплята, сациви, лобио, разнообразные сыры, фрукты, зелень, украшали стол. Яства сливались с интерьерными украшениями – тяжелыми бронзовыми подсвечниками, глиняными вазами, походившими на лесную опушку – так много в них было горных цветов; фигуркой святого Георгия и серебряным змеем с изумрудными глазами, возвышавшимся над всем этим великолепием.
Тинатин сказала, что очень рада приезду гостей, и готова проболтать хоть до самого утра. Тесть и зять заговорили о виноградарстве. Андрей внутренне поморщился: вот уж не ожидал тут услышать об этом. На работе Шалаев все уши прожужжал, теперь здесь! И он стал слушать Тинатин, рассказывавшую о некоей средневековой княгине Джандиери, у которой муж погиб в междоусобной стычке, и, похоронив его, вдова, вполне еще молодая особа, прославилась своими подвигами благочестия и воздержания. Она поражала современников благородством и простотой, о ней ходили легенды. Само величие её было покаянием. Каждое утро она мыла пол в сельской церкви, куда заходили куры, пока священник с пономарем играли в нарды.
Тинатин рассказывала немного сбивчиво, сумбурно. Она не была искусной рассказчицей, к тому же, волновалась. Очень скоро Андрею стало ясно, почему. И он ничуть не удивился, зная за собой эту особенность – постоянно кого-то покорять. В нём было обаяние, которое он не мог не пускать в ход, подчас бессознательно, притягивая к себе тех, кто ему совершенно не нужен. Он сделал скучное лицо, и Тинатин немного скомкано закончила своё повествование.
– … и тогда несчастная княгиня, осознав, что возлюбленный умер, вся отдала себя благочестивым заботам… Но еще долгое время она просыпалась по ночам, звала своего любимого, надеясь, что он когда-нибудь вернется…
Потеряв терпение, силясь уловить смысл рассказанной истории, Катя поинтересовалась ехидно:
– Что же, в конце концов, она сделала такого благочестивого, эта княгиня, поражающая своим благородством и простотой? Помимо того, что намывала пол в сельской церквушке.
Тинатин задумалась на мгновение, и ответила:
– Княгиня позировала художникам при написании икон. С неё было написано множество икон, одну из них – «Анчисхатская богоматерь» – вы можете увидеть в… Гелатском монастыре.
Катя была окончательно сбита с толку. Она сказала:
– Первый раз слышу, чтобы с уборщиц писали картины.
– Не знаю, – опустив глаза, проговорила Тинатин. – Всё может быть.
И, поднявшись, добавила:
– Что-то голова разболелась. Пойду прилягу, давно хотела.
Затканная звёздами темная ночь свисала над горами. Тихая прохлада, едва шевеля листву, скользила по отрогам и, поиграв журчащим ручейком, исчезала в зарослях папоротников, над которыми уже нависали беловатые хлопья тумана. Звезда соскочила с неба в расселину. Чуть слышно колыхались листья дикого каштана. Из глубины сада веяло тонким запахом пунцовых роз.
Когда они пришли в отведенную им спальню, Андрей, видя, что Катя чем-то озабочена, попытался отвлечь её от мыслей своей нежной и задушевной страстностью, и великолепным смирением любящего мужчины. Но она оставалась мрачной. Надеясь навести её на более отрадные мысли, он стал вспоминать их прогулки по горам, к морю, сегодняшнюю прогулку на горную речку; говоря о сокровенном, не забывал о простых и милых подробностях.
Но её ответ был грустен и туманен.
– Вот я здесь, с тобой, а тебе нет до меня дела, – грустно проговорил Андрей. – Ты занята мыслью, которой я не знаю. Но я-то существую на свете, а мысль – это ничто.
– Мысль – ничто? Ты думаешь? Мысль делает счастливым и несчастным; мыслью живут, от мысли умирают. Ну да, я думаю…
– Открой, Катенька, страшную тайну: о чем?
– Зачем спрашивать? Зачем мы что-то затеваем, если сейчас, в лучшую пору любви, приобретают значение другие человеческие связи, которые мы вообще не должны замечать сквозь мираж неповторимых ощущений?
– Не понимаю, ты кого-то встретила…
– … что же будет дальше? – продолжила она, не обращая внимания на его реплику. – Но я тебя не упрекаю. Это типично мужская черта. Я не хочу смотреть в глубь пропасти глухой и рисовать небес сверкающие своды. Если я принимаю тебя таким, какой ты есть, то наряду с твоими привлекательными чертами, должна принять и те, которые… мне не очень нравятся.
Андрей решил перевести всё в шутку.
– Давай, чего уж там – вали всё в одну кучу. Всяк сиротку обидит.
Катя не услышала его шутливый тон.
– Ты сам, кого хочешь, обидишь. Ты как-то по-особенному смотрел на Тинатин.
– Даже не помню, как она выглядит…
С невероятной отчетливостью он вспомнил глаза Тинатин, и её грустную улыбку. И с удивлением, в который раз, он отметил, что, вспоминая Катю – когда её не было рядом – у него никогда не получалось воссоздать в памяти её лицо. Она была красива той неуловимой красотой, которая всё время выглядит по-разному. Как будто ускользала от него, чтобы появиться вновь, не разочаровав.
– Никогда не знаешь, что тебя ждёт; ничего не предусмотришь заранее, – заговорила она как бы сама с собой. – Когда-то я легкомысленно ко всему относилась. Знакомилась со многими, всем чего-то обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит. Теперь я дождалась ассиметричный ответ.
– Спасибо, что напомнила о прошлом, я уж и забыл. Пожалуйста, с этого места поподробнее.
– Мы по-разному понимаем выражение «богатое прошлое». Для меня это значит сегодня с одним пойти в кино, а завтра – с другим; но оба раза вернуться домой и лечь одной спать. Для тебя это – ходить в кино с одной и той же девушкой, а ночевать каждый раз с разными.
Андрей издал тихий стон.
«Что на неё сегодня нашло?!»
– … я – собственница, – продолжила Катя. – Ревность для меня не просто укол самолюбия. Для меня это – пытка, глубокая, как нравственное страдание, долгая, как страдание физическое.
Андрей встал с кресла, подошёл к ней – она сидела на кровати – заставил её прилечь на спину, одновременно подняв её ноги, и уложив их тоже на кровать. Затем лёг рядом сам. Катя что-то говорила, но он, не слушая, гладил её виски и щеки своими ладонями, потом провел пальцами по её губам. Дождавшись, пока она закончит, еще раз уверил, что тревоги напрасны, он никого не замечает, кроме своей возлюбленной. Андрей заставил её поверить, или, вернее, забыть.
Закрыв глаза, она поцеловала его томительно-долгим поцелуем. И Андрей тоже забыл обо всем. Он больше ничего не видел, не знал, не сознавал, кроме этих легких рук, этих горячих губ, этих жадных зубов, этой точеной шеи, этого тела, отдававшегося ему. Он хотел лишь одного – раствориться в ней. То странное недоразумение, которое между ними произошло, рассеялось, и осталось лишь острое желание всё забыть, заставить Катю обо всём этом забыть, и вместе с ней погрузиться в небытие. Она же, вне себя от тревоги и желания, чувствуя, какую всеобъемлющую страсть внушает, сознавая всё своё беспредельное могущество и в то же время свою слабость, в порыве безудержной страсти, до сих пор неведомой ей самой, ответила на его любовь. И безотчетно, в каком-то исступлении, охваченная смутным желанием отдать всю себя, как никогда прежде, она осмелилась на то, что раньше считала для себя невозможным. Горячая мгла окутывала комнату. Золотые лучи ночника, вырываясь из-за краев плотного абажура, освещали корзинку с земляникой на тумбочке, рядом с кувшином вина. Над изголовьем постели сурово застыл светлый призрак влахернской богоматери. Роза в бокале, поникнув, роняла лепесток за лепестком. Тишина была пронизана любовью; они наслаждались своей жгучей усталостью.
Она заснула на его груди, и легкий сон продлил её блаженство. Раскрыв глаза, она, полная счастья, сказала:
– Я тебя люблю.
Он, приподнявшись на подушке, с глухой тревогой смотрел на неё.
Она спросила:
– Ты чего такой у меня печальный? Ты только что был счастлив. Что же случилось?
Но он покачал головой, не произнося ни слова.
– Говори же!
Он продолжал безмолвствовать. Толкнув его обеими руками, она повалила его на подушку.
– Андрюша! Даю полминуты на поимку сбежавшего голоса.
Со свойственным ему отсроченным восприятием того, что творится вокруг, он вдруг задумался над её словами. «…я легкомысленно ко всему относилась. знакомилась со многими, всем чего-то обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит …». Андрей никогда не страдал так, как в этот момент. Он знал, что даёт эта девушка. И, наверное, это не всё. Ведь, ускользая, она появляется вновь совсем не для того, чтобы разочаровать. Образ кого-то третьего, пусть давно позабытого, вторгшийся вдруг в его отношения с Катей, встал перед ним. Чья-то рука на её щеке, участившееся дыхание, накал страстей, сокровенное тепло… пахнущая чужой любовью чужая постель… Шайтану во сне не приснится, что там творилось, что там делала Катя. А Андрей это знал, он это видел и чувствовал.
Словно прочитав его мысли, она, застонав, откинулась на спину:
– У тебя еще более сложный характер, чем у меня. Но я хотя бы четко излагаю свои мысли, а ты всегда отмалчиваешься. Не выговаривая всего, ты приходишь к еще более нелепым мыслям, чем я. Если б я знала, что доставляю тебе такое неудобство своим молчанием, как ты мне, то убеждена: я говорила бы без умолку. Только не говори, что ты собираешься нарушить наш договор.
Андрей отвернулся.
– Я права, да?
Он промолчал, изумившись – «Неужели думал вслух?» – тогда она, заставив его повернуться к ней лицом, с укором и болью во взгляде, заговорила:
– Вижу, что да. Неужели ты думаешь, что и с другим я была такой же, как с тобой? Ты оскорбляешь меня в том, что для меня всего выше, – в моей любви к тебе. Я тебе этого не прощаю. Я тебя люблю. Я никого не любила, кроме тебя. Я страдала только из-за тебя. Можешь радоваться. Ты мне сделал больно. Неужели ты такой жестокий?
– Катюша, прости, бывают моменты, когда я ничего не могу с собой поделать. Ну, ты же знаешь. Можно, я помолчу, и соберусь с мыслями.
– Мне не надо ничего говорить, я всё прекрасно вижу.
Издали прохладный ветерок донес сквозь предрассветную муть несмелый призыв ночной птицы. Что-то чиркнуло по веткам стоявшего под окном платана.
Катя испуганно вздрогнула. Свесив, словно купальщица, свои обнаженные ноги, она долго сидела на постели, неподвижная и задумчивая. Взгляд её был устремлен куда-то вдаль, через серебристые нити занавеси, туда, где пламенела вдали утренняя заря, заливавшая безбрежный простор оранжевыми озерами. Туда, где яростный огонь столбом вырывался из-под земли. Потом все превратилось в робкую полоску света, связывавшую вечную мглу с вечным светилом.
Внезапно лицо её, побледневшее от пережитых наслаждений, снова порозовело, и на ресницах показались слёзы.
– Прости меня, если я тебя обидела. Я люблю и любима по-настоящему. И мне по-настоящему страшно.
Глава 26
Появление Павла Ильича нисколько не отвлекло Иосифа Григорьевича от невеселых мыслей. Необходимость делать выбор, а также невозможность соединения несоединимого – всё это было очевидно, но душа почему-то восставала против очевидного.
Как достичь гармонии? Ответ на этот вопрос оставался непостижимой тайной. Именно тайной. Ведь у проблемы есть решение; тайна же есть предмет размышлений. Проблема требует экстенсивного знания, а тайна – интенсивного сосредоточения. Как в случае недостающего слова в кроссворде, проблема может быть решена благодаря дополнительным знаниям; тайна не может. Иначе она бы не была тайной. Тайна подразумевает не ответы, а озарения.
Он принял решение докопаться до истины в деле Кондаурова, но в угоду своим деловым интересам был вынужден пренебречь шансом, возможно, последним, добыть необходимые сведения.
– Говоришь, хищения на заводе? – спросил он, наконец, Павла Ильича.
И Давиденко вспомнил его вчерашний отчет о поездке на «Волгоградский химический комбинат».
– Директора высасывают последние соки, – улыбнулся Паперно. И напомнил: – Скоро прибудет Першин.
Да, Иосиф Григорьевич помнил, что вызвал заместителя гендиректора «ВХК», и попросил Павла Ильича принести ему нужную папку. Через несколько минут начальник ОБЭП принялся изучать документы, изъятые его заместителем на заводе. И к приходу Першина он уже имел представление о том, как повести разговор.
Виталий Першин производил вполне удовлетворительное впечатление. Он был из тех, про кого говорят: «конкретный мужик». Никаких лишних слов, уводов разговора в сторону, замалчивания фактов, ненужных уловок и хитростей. Видимо, он знал, зачем его сюда вызвали. Знал, какой состоится разговор, и подготовился к нему.
– У вас очень большие сырьевые запасы. И вы продолжаете получать сырьё от ваших поставщиков. Хотя, учитывая складские площади, его уже некуда класть. Кроме того – у вас увеличивается налогооблагаемая база. А это дополнительные убытки. Как вы это можете объяснить?
– У нас не совсем грамотная кадровая политика, Иосиф Григорьевич. То есть текучка достигла фантастических размахов. А план мы выполнить должны. Поэтому решили: увеличить людям зарплату, укомплектовать штат грамотными специалистами, и повысить производительность труда.
– Колоссальные долги у вас, Виталий Петрович. Не боитесь, что поставщики подадут на вас в суд?
Заместитель гендиректора завода незаметно улыбнулся. Ну, какие могут быть суды между государственными предприятиями? И какое может быть исполнение судебных решений. Конечно, когда надо будет обанкротить завод по суду с какой-нибудь аффилированной компанией, это будет сделано, но пока еще время не пришло.
– Договариваемся… Заключаем мировые соглашения.
– Вы говорите – производительность. Сейчас она у вас низкая? Много изготовляете продукции?
– Мы много чего производим… то есть анилин, присадки к бензину, сероуглерод, базовая химия. Что вас интересует?
– Метионин.
– Метионина мы производим около сорока тонн в день.
– В будний день? – переспросил Давиденко.
– Конечно, в будний, – подтвердил Першин.
– А на выходных днях? Продолжаете ли вы так же ударно трудиться по выходным? А, Виталий Петрович?
После непродолжительного молчания Першин ответил:
– Вы достаточно осведомлены, Иосиф Григорьевич…
– Говорите смелее, мы ж беседуем без протокола, – сказал Давиденко, нащупывая под столом диктофон. Да, как всегда, на месте.
– Чтоб нам лишний раз не выезжать к вам и не проверять недостачу, – продолжил он. – Я уже вижу, где её искать: сырьё принято и куда-то пропало, дорогостоящее оборудование продано задешево фирмам, которые не существуют, крупные денежные переводы «в никуда», реализация продукции почти по себестоимости «своим» фирмам, которые перепродают её уже по рыночной цене. Давайте сразу обсудим всё, как есть.
– У нас богатое предприятие. То есть… многие борются за то, чтобы контролировать наш завод. Вы знаете, куда вторгаться.
– А куда прикажете вторгаться? В Аравийскую пустыню, откуда даже тринадцать святых сирийских отцов убежали?!
Першин задумался.
– Не знаю, как начать.
– Говорите прямо, – сказал Давиденко миролюбиво. – Чтобы ваша схема работала, вам нужна моя поддержка. Выше меня вам не прыгнуть, да и невыгодно по деньгам получится, а самое главное – неэффективно. А чтобы нам договориться, мне нужно знать ваши возможности.
– В два раза меньше, чем на будних днях. То есть примерно сорок тонн. И шестьдесят тонн бензиновых присадок.
Иосиф Григорьевич стал прикидывать в уме.
– Это получается два вагона за выходные.
Он вынул калькулятор и стал умножать.
– Неплохая выручка, – заметил он, закончив свои расчеты.
– Минус производственные издержки, Иосиф Григорьевич.
– Согласен, что есть у вас издержки. Но они не такие, как по будним дням. Поставщикам же вы не платите.
Першин был вынужден согласиться с таким доводом – действительно, издержки гораздо ниже. Тогда Иосиф Григорьевич написал на листке бумаги цифру и передал Першину. Тот закивал.
Они оговорили условия работы и сроки оплат. Першина все устроило. Едва утрясли организационные вопросы, он забросал Давиденко просьбами: приструнить управление железной дороги, непонятно по какому принципу высчитывающее штраф за простой вагонов, с ними же договориться насчет тарифов; разобраться с районным ОБЭП, накрывшим одну из обналичивающих контор, в которой зависли заводские деньги; с обнаглевшей таможней… Дождавшись, пока Давиденко все тщательно запишет, он спросил вполголоса:
– Посоветуйте, как быть с Шеховцевым? То есть… мне ему так прямо и сказать: я работаю с вами?
Начальник ОБЭП едва заметно кивнул. На лице Першина было написано сомнение.
– Может, я так ему скажу: меня вызывали, и мне приказали… Нет, не так. То есть…я скажу, что у меня проверка, работа остановлена, и так далее. А вы не могли бы кого-нибудь к нам прислать? Так, для видимости. Пускай сидят, ничего не делают. Понимаете, у Шаха везде свои люди.
Начальник ОБЭП сочувственно посмотрел на собеседника. Тот был явно напуган. И было от чего. Но Давиденко знал, что делает. Каданникову прямо сказано, чья это епархия – «Волгоградский химический комбинат». Собственно говоря, «офис» никогда не стремился подчинить своему влиянию завод. В силу целого ряда причин в «офис» была вброшена ставшая известной информация о причастности Шеховцова к убийству Кондаурова. После этого с Каданниковым проведены две встречи, и он твердо заявил, что «Шаху поставлен мат». И если до сих пор тело Шеховцева не найдено на какой-нибудь свалке, то, скорее всего, его уже никто никогда не найдет.
– Вы давно его видели? – спросил Давиденко.
Першин наморщил лоб.
– Вообще-то… То есть, давно не встречались.
– Вот и хорошо. Работайте спокойно.
Заместитель гендиректора завода посмотрел на начальника ОБЭП с каким-то благоговейным восхищением. Хотел о чем-то спросить, но сдержался. У каждого свои производственные тайны.
Договорившись о следующей встрече, они пожали друг другу руки и попрощались. Давиденко отметил про себя, что рукопожатие у Першина хорошее, твердое, мужское. Задержав его руку в своей, Иосиф Григорьевич спросил:
– Почему вы не поехали на встречу с Кондауровым?
Лицо Першина стало заливаться краской.
– Шах… он сказал, что вырежет мою семью… если поеду к нему. И это… был последний раз, когда я его видел.
Выпустив его руку, Иосиф Григорьевич проводил Першина до двери, и вернулся в своё кресло.
Итак, сгинули единственные, возможно, люди, которые могли пролить свет на тайну убийства Кондаурова. Шеховцев ликвидирован. Никитин – главарь банды, промышлявшей «машинными» убийствами – пока что на свободе. Пойман Чернецов, его подельник, но ему ничего неизвестно о том, как был передан Мкртчану пистолет, из которого застрелили Кондаурова.
Чернецов и Никитин скрылись в ту ночь, когда оружейный мастер дал показания, на основе которых были арестованы четверо из этой бандитской группировки. Когда оперативники приехали на квартиру Чернецова, его жена сказала, что он «буквально пять минут назад куда-то вышел». Был объявлен перехват, и к утру удалось найти таксиста, который накануне отвез разыскиваемого на вокзал. На вокзале выяснили, что Чернецов покупал в кассе билет на Тулу.
Тульским милиционерам была передана ориентировка, и вскоре Чернецов был пойман. Милицейский патруль обнаружил возле одного из ресторанов машину без номеров. Стали выяснять личность хозяина, оказалось что это – Чернецов. Он был препровожден в Волгоград, и в настоящее время даёт показания. Они совпадают с теми, что давали остальные члены банды. Как и другие, он ничего не знает об убийстве Кондаурова. В отношении девушки – также ни слова. Это, мол, всё личные дела Никитина.
Поскольку имеются признательные показания членов банды, а также улики, доказывающие причастность Мкртчана к убийству Кондаурова, оба дела переданы в суд. Убийцы Дубича также дожидаются суда. Рашид Галеев, неудовлетворенный результатами проведенной работы, надеется, что суд вернет на доследование дело Кондаурова.
Вечером Иосиф Григорьевич обсуждал с женой покупку загородного участка. Хорошее место, неподалеку от водоёма, и дом вполне приличный. И цена приемлемая. Муж разводится с женой, и срочно реализует все активы. Лариса спросила, будет ли нужная сумма денег. С банковского счета неохота снимать. Иосиф Григорьевич ответил, что да, будет. И вспомнил про Моничева. После той проверки, которую отменили так же, как назначили – по звонку – хозяин «Доступной техники» стал совсем ручной. Не составит труда взять у него нужную сумму.
– Повальная эпидемия, – сказала Лариса. – Все разводятся со старыми женами и женятся на малолетках.
– Не слышал. Среди моих знакомых таких нет.
Иосиф Григорьевич долгое время размышлял над тем, что в двух связанных между собой делах – о «машинных» убийствах и в деле Кондаурова – фигурируют девушки. И ему пришла в голову мысль: может, это не две, а одна и та же девушка?! И он принял решение: похлопотать в суде, чтобы дело Кондаурова было возвращено на доследование.
Глава 27
Андрей пробирался сквозь заросли «мандрагор» один, без Кати. Она осталась в машине – от греха подальше. Слишком подозрительный был этот художник. Хоть и старик, но мало ли чего может вытворить при помощи своих колдовских мантр.
Андрей застал его за работой. Старик дорисовывал чудовищ. Они занимали центральную часть полотна. По краям же были набросаны растерзанные тела их жертв, далее братья ордена Милосердия подбирали их и увозили хоронить. Кресты, гробы, хоругви – черный погребальный смерч – уносился вдаль.
Взглянув на посетителя мутным взглядом, старик Газнели посмотрел на входную дверь. Андрей злорадно улыбнулся и развел руками – нет, старый сластолюбец, я пришел один! Тогда старик внимательно осмотрел Андрея с головы до ног, видимо, в надежде на то, что вдруг, как у фокусника из кармана, откуда-нибудь выпрыгнет девушка. Но чуда не произошло.
– Рад вас видеть. Магия чисел позволяет вам держаться в форме.
Художник вопрошал чудищ, нарисованных им, и восхищался мудростью их ответов. Если бы персонажи других картин роняли бы слова такие же красивые и драгоценные, как сами они…
– Почему один пришел, где девушка? – внезапно спросил он.
– Что с картиной, маэстро?
Газнели отвернулся. Андрей подошел к мольберту и, встав по левую руку от художника, стал наблюдать за тем, как он наносит мазки. Незаметным движением вынув деньги, он как бы между прочим спросил:
– Куда вложить финансы?
Оттопырив карман халата, старик кивнул – мол, сюда. Затем он жестом показал на картину, стоявшую на полу изображением к стене. Оторвавшись от работы, проворчал, что девушка была ему необходима для того, чтобы внести некоторые поправки.
– Ты сказал, чтоб на портрете был жизнь. Но как могу рисовать жизнь с неживой фотографий?! Чудак человек.
Андрей его не слушал. Он развернул картину к себе лицом, и возглас изумления неожиданно вырвался у него. Отойдя на два шага, он весь отдался созерцанию портрета.
Катя была на нём изображена в полный рост. Обнаженная, она бежит к морю по вспененной полосе прибоя. Она беззаботно улыбается, и во всей её легкомысленной непринужденности читается жизнелюбие и влюбленность в собственное стройное тело. Юная безыскусная красота её отражена с поразительной достоверностью. Кроме того, художник блестяще справился с тем, что его особенным образом просили. Ни Катины глаза, ни её улыбка, не отражали того странно-мучительного ожидания, которое присутствовало на всех её фотографиях. Катя признавалась, что высокий уровень тревожности не позволяет ей расслабиться, поэтому на снимках она выглядит напряжённой.
И вот, выполнена её просьба: написан портрет, на котором она такая, какой Андрей мечтает её видеть всегда – жизнерадостная и веселая, торопится навстречу своему счастью. Мастерски выполнен фон. Небо кажется пустым и как будто туманным, но это не пустота и не туман, а какой-то тихий неестественный свет. Ограниченная живопись произвела необъятное – на полотне фигура, казалось бы, стесненная в малом пространстве, и, несмотря на это, всё необъятно, всё неограниченно! Написано не для глаз, всё обнимающих во мгновенье и на мгновенье, но для души, которая, чем более ищет, тем более находит.
В порыве благодарности Андрей обнял старика, сунул ему в карман еще несколько купюр, и, обернув картину плотной бумагой, выбежал из мастерской. «Фотографии!» – опомнился он. И, досадливо махнув рукой, побрел прочь от дома. «Ни за что ведь не отдаст, маньяк!» – решил он.
Они отъехали от владений художника, и, припарковавшись у подножия Сухумской горы, где лучезарное солнце рассыпало желтые розы, Андрей вышел из машины, вытащил с заднего сиденья картину, и развернул, чтобы показать её Кате.
– О… шарман, я это одобряю!
Она долго любовалась портретом, издали, с близи. Потом сказала, что по такому случаю даже сочинила короткое стихотворение.
- Когда уж древнею старушкой неказистой
- Я буду внуков угощать в вечерний час,
- Скажу нескромно, красоте былой дивясь:
- Я в юности была прославлена великим портретистом!
Они поехали на рынок. Толпа торговцев начала уже расходиться. Катя обрадовалась – сегодня не придется выполнять опрометчиво данное обещание приготовить что-нибудь самой. Она попросила купить ей мороженое – мороженщики никуда ведь не расходятся. Когда подошли к навесу, Катя спросила, дают ли ложечку для мороженого. Ложечек не оказалось.
– Тебе придется лизать его язычком, это очень мило, – заметил Андрей.
– А тебе бы только посмотреть, как я это делаю! Возьми себе тоже.
Они были счастливы, и радость свою, всеобъемлющую и простую, они расточали в легких словах, как будто ничего не значащих. Они смеялись, когда абхазец-мороженщик, сопровождая слова скупой и выразительной мимикой, в разговоре с ними употреблял выражения на своём родном языке. Её забавляла удивительная подвижность его старого благодушного лица. Она радовалась, и казалось, во всех порах кожи вокруг её полуоткрытого рта разлито удовольствие.
– Днём твоя кожа, как розовый персик, а вечером ты, как смуглянка, – сказал Андрей. – И вообще, ты всё время какая-то разная. Голова идёт кругом, может вас много, и вы меня разыгрываете.
– Да, нас много, мы все прожорливые, похотливые сучки, и у нас тягость к дорогим вещам.
Она протянула ему свое мороженое:
– Лизни. Нет, не кусай! Лизни его языком.
Андрей послушно сделал, она расхохоталась.
– Интересно, что попросит та, другая, вечерняя Катя.
Когда она съела мороженое, он стал уговаривать её снова посетить развалины Келасурской башни. Это так близко. Двадцать… ну, тридцать минут – и они увидят эту древнюю каменную драгоценность. Катя согласилась. И они поехали.
То были развалины огромной башни из валунов, которая является началом Великой Абхазской стены. Стена тянется от моря по ущельям и горам Абхазии на 160 километров. В скале, на высоте 50 метров, где сохранились фрагменты древних стен, выдолблен целый пещерный замок.
– Ты доволен? – спросила Катя скептически.
Ей было непонятно, зачем второй раз ехать смотреть на это место. Камни и камни. Внутрь замка не попасть. Был бы какой-нибудь музей.
– Ты слышал о том, что там жили монахи-пустынники? Вот кто совершал подвиги благочестия и воздержания. То, что рассказала Тинатин, вызывает большое подозрение. Надо съездить в тот монастырь и посмотреть на икону, для написания которой позировала чудо-княгиня.
Андрей воздержался от комментариев. Бросив прощальный взгляд на развалины башни, он заметил:
– Башня и стены имеют оборонительное значение. Обычно охраняют семьи, ценности, скотину. Зачем строить дорогостоящие укрепления для полоумных монахов? Они могут существовать в любом месте, и никто их не тронет.
– Андрюша! Поехали, дружочек мой, на пляж. Чувствую, твоя разомлевшая от солнца голова сейчас такое высыплет!
И они покинули местность, овеянную легендами.
На пляже Катя, копируя своё изображение на картине, бежала к морю. Возвращалась и бежала снова, а Андрей её фотографировал. Она посетовала, что в этом месте нельзя раздеться полностью. Наконец, устав от забегов, присела на камни.
– Андрюша, купи мне мороженое!
Он посмотрел вокруг. Дорожка, заросли пальм, эвкалиптов, и олеандров. Ни одного киоска.
– Пожалуйста… – протянула она жалобно. – Ты же так заботишься о моём здоровье. А в мороженом много кальция, оно полезно для ногтей. А ещё для волос, и для зубов.
Выяснилось, что его не надо долго уговаривать. Он и так был готов притаранить сюда целый хладокомбинат, просто не знал, куда идти. И, наказав ей быть осторожной, пошел наугад. Проплутав какое-то время в поисках, нашел мороженщика, и взял две порции. Обратный путь занял больше времени, чем ожидалось. Андрей заблудился в этих аллеях, и, потеряв терпение, пошел прямо по клумбам и газонам. Внезапно его охватил страх – как тогда, когда он искал Катю.
«Быстрее!» – думал он.
Выскочив на берег, посмотрел по сторонам. Редкие группы отдыхающих – по двое, по трое. Кати нигде не было. От волнения он никак не мог сообразить, куда пойти: вправо или влево. Не запомнилось ни одного ориентира. Да и где, в конце концов, Катя? Не мог же он так далеко уйти!
Мороженое таяло. Погадав, как на экзамене, какой билет взять, решил пойти направо. Он шел быстрым шагом, напряженно всматриваясь вдаль, и внезапно увидел одинокую фигурку, лежащую на камнях, до этого скрытую от ищущего взгляда группой отдыхающих. Громко выругавшись, Андрей побежал что есть сил. Приближаясь, он заметил, что она лежит на боку без движения – в странной, застывшей позе.
– Катя! – громко крикнул он издалека.
Она не шевелилась.
– Катя!!! – закричал он, приблизившись.
Она испуганно обернулась и приподнялась на локте.
– Ты чего такой… Что-то случилось?
– Я заблудился, – сказал он, в изнеможении опустился рядом с ней и протянул мороженое. Его поразил её взгляд – отрешенный, равнодушный ко всему морскому. И как-то странно она лежала.
– Какой же ты беспомощный. Тебя уже нельзя отпускать одного в город.
Мороженое таяло у неё в руках, по тыльной стороне ладони стекали белые струйки. Оглянувшись быстрым взглядом, Андрей поправил её купальные трусики. Заметив покрасневшее от неудобного лежания на камнях плечо, спросил:
– Ты лежала в какой-то странной позе. Ты нормально себя чувствуешь?
– Разве незаметно. Я работала мышцами. И заодно проверяла…
Она облизнула липкий от мороженого средний палец правой руки.
– … как это работает.
Машинально посмотрев на тонкую бретельку её купальника, Андрей поинтересовался, какими ещё мышцами.
– Их не видно. Но они тоже нуждаются в тренировке.
До него, наконец, дошло. Да, согласился Андрей, ощущать движения мышц… где-то там в глубине – самое подходящее занятие в то время, когда он сходит с ума в её поисках. Для тренировки женских мышц полумрак, нагота и эротическое настроение вовсе необязательны. Этим можно заниматься хоть на сухумском пляже, в окружении горячих кавказских парней, в отсутствие своего молодого человека.
– Ну знаешь, что… если мне представилась возможность выполнить упражнения, способствующие установить контроль энергии в муладхар-чакре, которая, кстати, отвечает за сексуальную жизнь… то я просто была обязана их выполнить.
Он еще раз оглянулся. Рядом – никого. Лишь ленивый плеск волн доносился до них.
– Никто не подходил с советами?..
Она надулась. Проглатывая вторую порцию мороженого, она сказала, как обычно, с расстановкой, добавив вызывающие нотки:
– Ты никогда мне не делал комплиментов, как здорово у меня там всё устроено. И я подумала: может что-то не в порядке.
Она знала, что нужно сказать. От этих разговоров Андрей обычно ощущал тяжесть, которую необходимо срочно сбросить. Стянув через голову майку, он сдавленно протянул:
– Две порции мороженого… Надеюсь, у тебя там зубы не вырастут от большого количества кальция…
Она капризно протянула:
– Почему нигде не сказано, что делать с грубиянами?!
И встала, осматривая свои руки, липкие от мороженого.
– Но я тебя прощаю. Хоть ты меня об этом и не просишь.
Бросив на него снисходительный взгляд, она сказала:
– Между прочим, ты заметил, какая я у тебя экономная?! Целый день питаюсь одним только мороженым.
Раздевшись, он подхватил её, и побежал к морю.
После купания Катя попросила Андрея куда-нибудь поехать и найти укромное место. Они оделись и пошли искать свою машину. По его просьбе она оделась так, чтобы не привлекать нескромные взгляды посторонних: хлопковый топ с рукавами ниже локтя, шелковая струящаяся юбка до пят, и кожаные сандалии с тонкими ремешками.
Читать бесплатно другие книги:
