Долгий путь в лабиринте Насибов Александр
— Возьмите!
Он повернул голову. Тилле держал в руке толстую книгу в блестящем зеленом переплете.
Вернувшись к креслу, Кузьмич взял дневник и бросил на стол. Казалось, его уже не интересует этот документ.
— На вас мундир вермахта. Почему?
— Переведен в абвер.
— Один?
— Туда передано мое отделение.
— Почему?
— Не знаю. Мне не объяснили.
— А ваши предположения?
— Не знаю, — повторил Тилле.
— Вас влили в «Бранденбург-800»? Быть может, в «Кавказский легион»?
— Этот последний является частью «Бранденбурга». Но пока мы самостоятельны.
— Кто ваш шеф?
— Эрвин Лахузен, руководитель аусланд-абвера.
— Хорошо… Как проходит по документам подруга Эрики Хоссбах?
— Ее имя Эстер Диас.
— Других имен нет?
— Думаю, нет.
— В Баку у вас только одна эта группа?
Тилле замялся.
— Говорите, ведь теперь мы союзники. — Кузьмич усмехнулся, достал новую сигарету. — А друзья должны быть откровенны.
Зазвонил телефон. Тилле взял трубку. Выслушав того, кто звонил, озадаченно поджал губы.
— Просят вас.
— Да, да, слушаю, — сказал Кузьмич в трубку. — Нет, у нас все хорошо.
Тилле принял трубку из рук гостя, механически приложил ее к уху. В телефоне звучали гудки отбоя.
— Это был один из моих людей, — сказал Кузьмич, отвечая на вопрос в глазах хозяина Вальдхофа. — Беспокоится за меня… Придет время, я познакомлю вас. Но мы отвлеклись. Так есть в Баку еще группа?
— Да. Ее возглавляет Пиффль.
— Бердт Пиффль? Мы знаем этого человека. А еще?
— Зачем спрашивать, если вам уже все известно? Проверяете мою искренность?
— Устроили же вы проверку Эстер Диас! Вот и я должен все сделать как надо.
— Есть и третья группа. Заброшена из Ирана, состоит из людей местной национальности.
Это уже была новость. Но Кузьмич никак не показал, что заинтересовался последним сообщением Тилле.
— А еще? — спросил он.
— Я сказал все.
— Ну что же, все так все. При каких обстоятельствах был убит Дробиш?
— Видимо, шел на связь.
— С кем?
— С радистом.
— Что нашли у Дробиша?
— Думаю, ничего не нашли.
— Да, это так. Иначе вам бы несдобровать, правда? — Тилле молчал. — Теперь о судьбе радиста. Что известно об этом человеке?
— Его взяли живым. Дело ведет гестапо. Это все, что я знаю. Я работал в шестом управлении. Гестапо — четвертое. Практически наши службы не связаны. Начальство, конечно, общается, мы — нет.
— Хорошо, хватит на сегодня. Напишите имена руководителей всех трех групп на Кавказе, укажите их адреса, клички.
— Но вы все уже знаете!
— Напишите, — повторил Кузьмич.
Тилле взял лист бумаги, изложил требуемое. Кузьмич следил за его рукой.
— Теперь подпись, — сказал он. — Для вас я Артур. Придумайте себе кличку.
Тилле поставил под текстом: «Курт».
— Очень хорошо, Курт. Встретимся через два-три дня. Я дам о себе знать… Кстати, мы не коснулись групп в Грозном.
— Я только начал заниматься этим районом. Там действует абвер.
— Нужны данные и об этих группах. Сделайте так, чтобы они подпали под ваше начало. Кстати, почему нефтяные центры не бомбят?
— От Лахузена я узнал, что на совещании у фюрера произошло столкновение между Герингом и Кейтелем. Геринг обвинил армию, которая в начале кампании сожгла большие запасы нефти на западе России, тогда как это горючее следовало захватить.
— Германии недостает нефти?
— Горючего всегда не хватало… Как я понимаю, принято решение бомбить и уничтожать все, что угодно, но не источники нефти. Ведь их невозможно восстановить.
— Ставка на овладение нефтяным центром России?
— Да. Но, по данным абвера, вы готовите уничтожение собственных нефтяных центров.
— Вы верите этому?
— Поверил, когда получил аналогичное сообщение от Альфы.
— Альфа?..
— Эстер Диас… Теперь-то понимаю, что это была дезинформация.
— К сожалению, нет. Такое решение существует. Ни одна тонна горючего не должна попасть в руки врага.
— У вас считаются с возможностью потерять Кавказ?
— Решение было принято до разгрома противника под Москвой, когда нам было очень трудно. Так что делайте правильные выводы.
— Да, сейчас иная обстановка…
— Итак, ваше первое задание, — планы насчет Кавказа, группы в Грозном, Майкопе… Кроме того, представляет интерес все, относящееся к «Бранденбургу-800» и легиону «Кавказ». Может случиться, что с вами свяжется мой коллега. Он скажет пароль: «Кланяется ваш добрый друг Артур». Отзыв: «Рад, что у него все в порядке». Запомнили? Ну вот, хорошо… Мы не условились насчет денег. Мы исходим из того, что работа должна оплачиваться. Тем более если она преследует благородные цели. Подумайте, назовите сумму. — Кузьмич встал, листок с записью, сделанной Тилле, вложил в его дневник.
— Хотите взять дневник? Я не дам его!
— Взамен я оставлю это. — Кузьмич положил на стол ключ от сейфа.
Тилле долго смотрел на ключ. Все еще не веря, достал из кармана связку ключей в кожаном чехольчике. Его собственный ключ был на месте.
— Как видите, мы имели возможность взять дневник, не спрашивая согласия его владельца. Потом решили, что обеими сторонами должна быть проявлена добрая воля… Дневник не может оставаться у вас.
— Я не дам его, лучше уничтожу. — Тилле вынул из дневника листок с записями. — И это не дам. Можете переписать текст. Разрешаю скопировать что угодно из дневника. Скопировать, но не больше. Потом он будет сожжен в вашем присутствии.
— Хорошо, — кивнул Кузьмич. — Понимаю ваши опасения, хотя и не разделяю их.
— Я сказал не все. Есть и другие условия. Я буду работать на вас до последнего дня войны независимо от того, как она сложится. Вы убеждены, что победят русские, — очень хорошо, в этом случае мне, как человеку, который много сделал для поражения нацизма, должно быть обеспечено соответствующее положение в послевоенной Германии. Но возможен — я бы сказал, более реален — иной финал… Это немцы находятся сейчас близ Москвы, а не русские близ Берлина. Короче, вы даете слово: если победит Германия, никто никогда не узнает о наших контактах. Со своей стороны я сделаю все, чтобы облегчить вашу участь… Почему вы улыбаетесь?
— Мы еще не договорились относительно денег.
— Да, деньги!.. Условимся так. Периодически вы делаете вклад на шифрованный счет в банк одной из нейтральных стран. Разумеется, в надежной валюте. Подойдет это вам?.. И не считайте меня циником. Мы живем во времена, когда преуспевают люди определенных принципов. Почему я должен быть исключением из общего правила?
…Кузьмич принялся за работу. В шестом часу сделал перерыв, походил по комнате.
— Что вы читаете? — спросил он Тилле, сидевшего у камина с книгой в руках.
— Берроуза. Слышали о таком?
— Автор «Тарзана»?
— Верно, он самый. У меня собрана вся серия. — Тилле показал на одну из полок стеллажа. — Очень занятно. Моим идеалом всегда был сильный человек, умеющий забраться на самую вершину, подчинить себе других, повелевать обстоятельствами.
— Гитлер из таких?
— Я бы сказал, ему повезло. — Тилле пожевал губами, недобро усмехнулся. — Ему очень повезло… Но потом он стал ошибаться…
— В чем же?
— Пренебрегает многими из тех, кто привел его к власти и сделался тем, что он есть теперь. И стоит ему покачнуться…
— Кого вы имеете в виду?
— Очень близких к нему людей. Однако обойдемся без фамилий…
И Тилле вновь взялся за книгу.
К десяти часам все было закончено.
— Сжигайте! — Кузьмич передал дневник его владельцу.
Дневник был разодран на части и брошен в камин. Бумага сгорела быстро. Но зеленый кожаный переплет еще долго корчился в огне и чадил.
— Вот и все, — мрачно сказал Тилле и помешал пепел кочергой. — Как говорили древние, quod erat faciendum [58].
— Согласен, — кивнул Кузьмич. — Думаю, сделано вовремя. Иначе могло быть и так: perdito tua ex te [59].
— Черт возьми, большевики знают латынь?
— Знают, как видите… — Кузьмич надел пальто, взял шляпу. — Отвезите меня куда-нибудь к центру.
ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ГЛАВА
Шеф гестапо обергруппенфюрер СС и генерал полиции Генрих Мюллер оперся ладонями о стол и медленно поднялся на ноги, так медленно, что казалось, это стоило ему большого труда. Некоторое время он еще смотрел на прочитанные бумаги, потом вперил взгляд в офицера, стоявшего возле стола.
— Где этот человек?
— Здесь, обергруппенфюрер.
— Давайте его сюда…
Офицер вышел. Вскоре дверь кабинета вновь отворилась. Появился человек. Это был секретный сотрудник полиции безопасности — тот самый агент, который выследил Эссена, участвовал в его аресте, затем в схватке с Дробишем.
Тощий пожилой человек в клетчатых брюках гольф и кургузом пиджаке с вздувшимися карманами остановился у порога, вскинул руку и прокричал приветствие.
— Подойди, — сказал Мюллер. — Подойди и садись.
Агент приблизился, осторожно присел в кресло.
— Имя?
— Вольфганг Энгельгард Остеркампф.
— Ну и ну! — Мюллер покрутил головой. — С таким именем надо быть принцем крови, а не сыщиком.
Остеркампф не шевельнулся. Глаза его настороженно следили за всесильным шефом гестапо.
— Рассказывай, как все случилось.
— Я не виноват! — агент привстал с кресла. — Я все делал, как надо…
— Тебя не упрекают. Более того, за хорошую службу получишь награду. Говори, я должен знать подробности.
— Благодарю, обергруппенфюрер… Если начистоту, то все получилось как бы случайно. — Остеркампф осклабился, его желтое лицо покрылось сеткой морщинок. — Искал одного человека, а вышел на другого. С июля мы смотрим за замком Вальдхоф… Так вот, в прошлое воскресенье вижу: хозяин днем выехал в автомобиле. Вскоре он возвращается, и я определяю… Я два года проторчал на таможне, всякого насмотрелся. Иной раз подходит автомобиль с единственным седоком. Спрашиваю: «Везете что-нибудь?» Отвечает: «Нет». А я вижу — врет.
— Сильно просели рессоры автомобиля?
— Так точно! Это сразу заметно, если машина небольшая, из дешевых. Иной раз мы находили по двести кило контрабанды… Вот и штандартенфюрер Тилле ехал в маленьком автомобиле. Когда через час он вернулся, было ощущение, что везет груз. Ну да мне что за дело? Может, купил что-то тяжелое, поместил в багажник… Но вечером он снова выехал, и автомобиль опять выглядел загруженным… Что же это везут — то в замок, то назад? Вот я и отправился следом. Я сильно замешкался, пока добежал до места, где был спрятан дежурный «штеер». Словом, нагнал штандартенфюрера только возле Гедихнискирхе. Он как раз разворачивался, чтобы ехать назад.
— Высадил кого-нибудь?
— Не видел. Но я заметил: в конце улицы скрылся автомобиль, по виду — такси. Два дня мы искали эту машину. Нашли: сейчас в Берлине не так уж много таксомоторов. Шофер подтвердил: да, в тот вечер он взял седока близ Гедихнискирхе. Это был мужчина, судя по голосу, немолодой.
— Что еще установил шофер?
— Не разглядел пассажира: вечер, город затемнен… Клиент покинул такси у Ангальтского вокзала.
— И вы поехали на вокзал спустя два дня после того, как там исчез пассажир такси. Почему?
— Сам не знаю… Ну, потолкался в залах ожидания, буфете. Конечно, безрезультатно. Вышел на привокзальную площадь, заглянул в отель «Кайзерхоф» — это рядом, на краю площади. Минут десять поболтал с портье. Он и рассказал о клиенте. Это старик иностранец, который уже много лет наведывается в Берлин по делам своей фирмы, всякий раз останавливается у них… Накануне постоялец почувствовал себя больным. Ночью ему было плохо — метался в постели, стонал. Коридорная услышала, пыталась войти, но дверь была заперта, ключ оставлен в замке. К утру больному стало легче — отпер дверь и попросил кофе. Отказался от предложения вызвать врача. А вечером покинул отель.
— Куда он направился?
— Заказан билет на экспресс Берлин — Нюрнберг. К машине старика под руку вел швейцар — он едва передвигал ноги. И все же нашел в себе силы воспользоваться телефоном портье. Сообщил кому-то, что уезжает, просил проводить… Я не придал значения болтовне портье: ну заболел человек, спешит туда, где ему, вероятно, будет обеспечен надлежащий уход. К тому же он хорошо знаком работникам отеля, — следовательно, и полиции… Прошла неделя — и вдруг это происшествие в Бабельсберге. Я не знал о нем — находился в Вальдхофе. Узнал о случившемся только вчера, на утреннем инструктаже в полиции… Но вам уже все известно, обергруппенфюрер!
— Продолжай!
— Словом, ночью к партийному целленлейтору [60] Бабельсберга постучал местный житель и поведал о странных делах, творящихся в доме по соседству.
— Кто этот человек?
— Некий Вернер Шенк. Ему семьдесят с лишним. Страдает астмой. Поэтому бедняге не спится. За ночь по нескольку раз выходит на улицу, чтобы глотнуть воздуха. Его домик рядом с коттеджем, где все произошло. Вот и в эту ночь Шенк никак не мог угомониться. Первый раз выбрался на волю в час ночи. И увидел, как из коттеджа вышел человек, сел в грузовичок, стоявший в конце улицы, и уехал. Ну, погулял Шенк и вернулся к себе. Снова проснулся от боли в груди, когда на часах было начало четвертого. Приступ астмы был сильный, Шенк распахнул окно. И сразу заметил тот же грузовик. Машина проехала мимо, остановилась на прежнем месте, от нее к соседнему дому прошли двое мужчин. Тут уже Шенк понял, что дело нечисто, вышел на улицу, прокрался к коттеджу. И явственно услышал, что там стонет человек. Пять минут спустя он стучался к целленлейтору. Еще через десять минут оба они были возле коттеджа. Вошли в калитку, стали под окном. Оттуда приглушенно доносились стоны, перемежаемые какими-то словами: видимо, больной бредил. Прислушавшись, Шенк едва не вскрикнул: это были русские слова! Он, Шенк, в первую мировую войну был в плену у русских, изучил там язык… Целленлейтор приказал ему бежать к телефонной будке и звонить в полицию, а сам остался у коттеджа. Полиция прибыла спустя двадцать минут. Дом был пуст. У его дверей лежал целленлейтор. Он уже не дышал… На следующий день нас повезли осмотреть дом. Там я увидел желтый саквояж с дорожным несессером и термосом. Вероятно, его забыли в спешке… Я и задумался: больной человек… саквояж с предметами, необходимыми в поездке… Короче, вспомнил разговор с портье в «Кайзерхофе». Через час мы были в этом отеле. Горничная, убиравшая номер больного иностранца, опознала саквояж.
Шеф гестапо вышел из-за стола, пожал руку Остеркампфу.
— Молодец, — сказал он. — Получишь награду: медаль и деньги. Повышать в должности не буду — ты на месте, хорошо делаешь свое дело. Теперь иди!
Оставшись один, Мюллер вернулся к документам, взял фотографии недавнего постояльца «Кайзерхофа», доставленные из управления пограничной полиции. Имя, конечно, вымышленное, как и гражданство Швейцарской конфедерации. Это русский, кадровый русский разведчик. Можно только догадываться, какими связями оброс он здесь, в Германии, сколько успел сделать за десятилетия работы на Западе!..
Вошел адъютант, положил на стол пакет. Там было заключение судебно-медицинской экспертизы. Целленлейтор был убит без применения огнестрельного оружия. Ему нанесли удар в горло, сильный удар, порвавший хрящи гортани и сместивший шейные позвонки. К акту экспертов был приложен рентгеновский снимок.
Мюллер долго рассматривал снимок. Казалось, силился что-то припомнить.
Вот он позвонил. Секунду спустя позвонил снова, несколько раз подряд. Вбежал встревоженный адъютант.
— Дело о нераскрытом убийстве двух работников СД, мужчины и женщины!
Адъютант вопросительно посмотрел на шефа.
— Весна 1939 года… Они были убиты в собственном коттедже, дом сожжен после взрыва газа! — Мюллер почти кричал. — Быстрее поворачивайтесь!
Папки с документами были принесены. Шеф гестапо стал торопливо листать бумаги. Вскоре нашел нужное — пачку рентгенофотографий трупа Бориса Тулина.
Да, он не ошибся. Оба раза применялся тот же прием: удар в горло, косой удар спереди, слева. Будто действовала одна рука.
В эти минуты за пятьдесят с лишним километров от Берлина, в местечке со странно звучащим для русского уха названием — Кляйн-Махно, умирал старый чекист Кузьмич.
Он был без сознания. Все силы ушли на то, чтобы покинуть отель, ставший ловушкой, когда внезапно осложнилась болезнь, выбраться из него и в течение часа пробыть на вокзале — не впасть в беспамятство, дождаться, чтобы подъехал почтовый грузовичок с двумя немецкими антифашистами.
С тех пор он почти не приходил в себя — метался в жарком чахоточном огне, сжигавшем остатки легких…
Сейчас он затих, вытянулся на своем ложе в пустом подземном гараже домика на самом краю поселка, лишь изредка вздрагивал, ловя воздух широко открытым ртом.
Те, кто сидел у изголовья, ничем не могли помочь. Не смели вызвать врача. Один из них, шофер почтового грузовика, понимал, что это конец: семь лет назад он потерял мать, скончавшуюся от туберкулеза, ее последние часы были такими же, что и у человека, лежащего сейчас на сдвинутых вместе ящиках из-под маргарина… Второй еще на что-то надеялся, шептал Кузьмичу ободряющие слова… Он был руководителем небольшой группы подпольщиков и радистом, как Эссен.
Послышались осторожные шаги. Подпольщики встали у выхода, подняли обрезки водопроводной трубы — единственное свое оружие.
Вошел Энрико. Эти последние дни он навещал Кузьмича лишь урывками: после того как отделение Тилле было передано абверу, работы прибавилось — группа готовилась к переезду на побережье Черного моря.
Он молча подсел к лежащему, взял его руку.
В следующую секунду он вскрикнул, сорвал фонарь, висевший на вбитом в стену гвозде, приблизил свет к лицу Кузьмича.
Широко раскрытые глаза старика неподвижно глядели в потолок. Полотенце, которое несколько минут назад положили ему на лоб, валялось на полу под изголовьем.
Глубокой ночью вернулись оба немца. Два с половиной часа назад они отправились в лес и вот теперь закончили работу и пришли.
— Надо бы обыскать карманы, — сказал радист.
Ответа не последовало, и он, передав лопату товарищу, осмотрел одежду Кузьмича, снял часы с его руки. Все это было вручено Энрико.
— Дайте огня!
Второй подпольщик достал зажигалку. Вспыхнул крошечный огонек. Энрико сжег документы Кузьмича.
Покойного завернули в серое байковое одеяло. Немцы приготовились взять его.
— Я сам, — сказал Энрико.
Он поднял Кузьмича на руки, направился к выходу.
На воле было безветренно. Шел снег. Крупные рыхлые хлопья неслышно ложились на землю.
Вскоре они дошли до леса, еще через полчаса оказались у вырытой могилы — комья земли на ее краю уже только угадывались под снегом.
Энрико стал на колени, осторожно опустил свою ношу. Откинул край одеяла и поцеловал Кузьмича в лоб, в отвердевшие на морозе губы.
Немцы были сзади, шагах в десяти. Ждали, чтобы Энрико простился с товарищем, выплакался наедине.
Но Энрико стоял перед Кузьмичом и молчал.
Наконец поднялся с колен, побрел в сторону, остановился у деревьев на краю поляны.
Он слышал за спиной шорох шагов подпольщиков, тяжелое прерывистое дыхание.
Потом застучали лопаты о грунт, стала сыпаться земля.
Он обхватил древесный ствол и заплакал, уткнув лоб в шершавую холодную кору.
Обернулся, когда все смолкло.
Ничто не указывало на то, что несколько минут назад здесь погребли человека. Разве что снег у подножия толстого бука лежал комьями, а не пеленой, как на всей поляне. Но снегопад продолжался, к утру должен был скрыть и этот последний след.
— Мы заметим место, — сказал радист. — В первый же сеанс связи я передам в Центр…
Энрико кивнул.
— Мы всегда будем помнить о нем, товарищ…
Энрико вынул из кармана часы Кузьмича.
— В память о нем, — сказал он, передавая часы радисту.
— Я сохраню их, — проговорил руководитель подпольщиков. — Если уцелею, верну его родственникам, когда они приедут в новую Германию.
«Если уцелею…»
Радист понимал, что у него очень мало шансов выжить. Гестапо уже ищет владельца коттеджа в Бабельсберге, у любого шпика имеется его фотография. Отныне он обречен на нелегальное существование. А это трудно, почти невозможно в нацистском рейхе, где едва ли не каждый второй человек — агент или осведомитель полиции.
Знал это и Энрико.
— Есть ли надежное убежище? — спросил он.
— Пока поживу у него. — Радист кивнул на товарища. — Долго нельзя: он с семьей…
— Что-нибудь придумаем, — сказал второй. — Семья есть семья, но мы знали, на что шли. Не беспокойтесь, товарищ. Рискуем не больше, чем вы… Давайте думать о работе.
Энрико вспомнил слова, сказанные Кузьмичом на одной из последних встреч. Вот и пришло время, когда он все должен взять на себя.
ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ГЛАВА
Утро и первую половину дня адмирал Вильгельм Канарис провел в своем кабинете, изучая все то, что относилось к деятельности нового отделения, переданного абверу из СД.
В ту минуту, когда на совещании у Гитлера было принято решение, чтобы отделение штандартенфюрера Тилле сменило хозяина, он подумал, что у Гиммлера и Гейдриха не получилось с работой по этому направлению. Передача отделения в военную разведку — ловкий ход: РСХА избавляется от малоперспективного дела, более того, взваливает его на плечи своего давнишнего конкурента. Такое бывало, и не один раз.
Но сейчас, листая бумаги, он все больше убеждался, что поспешил с выводами. Судя по документам, отделение действовало активно. Все, что оно осуществило — от поисков и вербовки нужных людей до подготовки агентуры и заброски ее на Кавказ, — все было сделано квалифицированно, в хорошем темпе. И вот итог: в нефтяном центре противника осели и действуют несколько групп…
Так почему же их передали в абвер, эти группы и само отделение? Как объяснить, что с таким предложением выступил Геринг, который последнее время вообще стоял в стороне от всего, что касалось деятельности секретных служб? Вот и Гиммлер с Гейдрихом не очень-то защищали свои права. Гейдриха еще можно понять — у него кроме РСХА полно дел в Богемии и Моравии, где с началом восточного похода все больше накаляется обстановка. Ну а Гиммлер? Достаточно было его твердого «нет», и фюрер никогда не пошел бы против воли «железного Генриха».
Канарис прошелся по кабинету, мягко ступая по толстому ковру, постоял у военной карты с нанесенной обстановкой. Пунктир крохотных голубых флажков причудливо изгибался, образуя линию фронта в России. До Кавказа было еще очень далеко…
Он вздохнул, вспомнив, что было время, когда весь Апшерон — уникальный природный резервуар с миллионами тонн нефти — уже находился в немецких руках, точнее, у немцев и турок, оккупировавших Баку в сентябре 1918 года. Но счастье, увы, продолжалось недолго: спустя два месяца тех и других вытеснили англичане. Да, в ту пору Англия была сильнее, куда сильнее истощенной войной, нищей Германии, которую еще и потрясали революционные взрывы…
Он вернулся к столу, взял новую папку. Собранные в ней документы тоже относились к Баку, но охватывали более поздний период — 1940 год. Люди абвера, действовавшие на западе Европы и в Турции, доносили: по некоторым данным, следует считаться с возможностью акций против Баку со стороны англичан и французов. Первые обсуждают план нападения на этот район с моря и воздуха. Что касается французов, то не исключена попытка генерала Вейгана совершить марш на Баку из Сирии. Те и другие ставят целью захват нефтяных источников Советов, если бы Гитлеру удалось склонить Россию на военный союз с Германией.
Канарис отложил папку. Конечно, никто в мире не верил, что русские коммунисты могут пойти на военное сотрудничество с Гитлером. Но для некоторых политиков такой аргумент был бы хорошим предлогом, чтобы попытаться завладеть нефтяным арсеналом Советов.
По каким-то причинам эти планы остались на бумаге. Скорее всего, помешала твердая позиция русских. На другом конце континента топталась у советской границы гигантская Квантунская армия японцев. Получив в свое время урок на озере Хасан, японцы не спешили выступить против Советского Союза. Вот и англичане с французами поняли, что на Кавказе им будет противостоять столь же грозная сила…
Но теперь обстановка изменилась коренным образом. Один за другим отпали претенденты на русскую нефть, отпали все, кроме третьего рейха. Пусть Германия испытывает трудности на Восточном фронте — сейчас, в середине суровой зимы. Однако не за горами весна, лето — благодатная пора для немецких бомбардировщиков и танков. В кампании 1942 года они должны достичь и достигнут заветной цели. А захват Кавказа откроет Германии путь на Ближний Восток и в Индию…
Вошла секретарша с чашкой шоколада.
Он взял чашку, сделал глоток и пододвинул к себе новую папку — на этот раз личное дело бывшего штандартенфюрера, а теперь оберста Теодора Тилле. Через полчаса Тилле должен был прибыть с докладом, и Канарис хотел подготовиться к беседе с новым работником.
Перебрав документы папки, он вновь впал в задумчивость. В досье все свидетельствовало в пользу начальника отделения. В чем же причина того, что с этим офицером так легко расстались руководители РСХА?
Полчаса истекло. Прогудел зуммер, мигнул и погас скрытый в раструбе у письменного прибора крохотный красный огонек — знак, что вызванный адмиралом человек прибыл и ждет аудиенции. Канарис притронулся к кнопке звонка. Вслед за тем отворилась дверь, офицер шагнул в кабинет. Канарис вышел из-за стола, протянул ему обе руки, широко улыбнулся.
Тилле вспомнил напутственные слова Гейдриха: «Он будет улыбаться, прямо-таки сиять от счастья по поводу вашего перехода в военную разведку. Не обольщайтесь, не верьте ни единому его слову. Один ошибочный шаг — и он все поймет, найдет возможность раздавить вас, причем сделает это так, что мы будем бессильны помочь. Короче, помните, зачем вы у него, не оплошайте. Не забывайте, что остаетесь в кадрах СД. Успешная работа у Канариса — и через год вы уже группенфюрер!.. Видите, я целиком доверяю вам, откровенен до конца. Напоминаю еще раз: не оплошайте!»
— Догадайтесь, над чем я ломаю голову, — сказал Канарис, усаживая гостя в кресло. — Никак не могу взять в толк, как случилось, что мой друг Гейдрих отпустил вас в абвер. Группы на местах, само отделение — это понятно: сейчас трудное время, нельзя распылять силы, работа по важному направлению должна быть сосредоточена в одних руках. Но вас-то он мог удержать? Вы где угодно были бы на месте!
— Так распорядился фюрер, — холодно сказал Тилле. — Полагаю, ему виднее.
— Да, фюрер… Он сказал, что лично знает вас… — Канарис остановился, посмотрел на Тилле.
— Наши контакты относятся к началу тридцатых годов. Потом они прекратились… Я был польщен, когда узнал, что фюрер вспомнил обо мне, польщен и удивлен: прошло столько времени…
Тилле попросил разрешения курить, зажег сигарету и сказал, что хотел бы доложить о положении дел.
— Я внимательно все прочитал, — Канарис показал на стол с грудой папок. — Думаю, на первое время достаточно. Задам лишь несколько вопросов. Как я понимаю, эти Эстер Диас и Энрико Диас — муж и жена. Что делает Энрико Диас сейчас?
Читать бесплатно другие книги:
